Страница:
– Нет, это уже чересчур! – пробормотал граф сквозь зубы. – Вы ответили, надеюсь, что я не принимаю? – продолжал он громко.
– Я ответила, что ваше сиятельство изволит завтракать, но господин Мотапан сказал, что желает сообщить вам нечто важное.
– Хорошо! – воскликнул Кальпренед нетерпеливо. – Проводите его в мой кабинет.
– Боже мой! – прошептала Арлетт. – Если он пришел рассказать вам о брате…
– О Жюльене? – воскликнул Кальпренед. – Почему ты так думаешь? И что он может сказать мне о твоем брате?
– Но, папа, – прошептала девушка, – вы сами сейчас говорили… не мог ли Жюльен занять…
– Деньги у этого человека? Если мой сын сделал это, я больше не хочу его видеть. Я могу простить ему все, кроме низости. Но нет! Если бы Мотапан был кредитором Жюльена, этот невежа сказал бы мне прямо. Впрочем, мы сейчас узнаем, в чем дело. Через десять минут я сообщу тебе, чего хотел от меня этот дикарь.
Домовладелец ждал графа в кабинете с вежливым и спокойным видом. Кальпренед холодно ответил на его поклон и не предложил сесть.
– Я думал, что все объяснил вам утром, – сказал он сухо.
– Я по другому поводу, – ответил незваный гость, нисколько не сконфузившись этому более чем презрительному приему.
– О чем же речь теперь?
– Мне нужно кое-что узнать.
– Узнать? Вы пришли узнать у меня? О чем, позвольте спросить?
– Об одном обстоятельстве, которое касается вас как жильца моего дома и гораздо в большей степени касается меня.
– Денежные вопросы можно решить письменно.
– Переписка между нами заняла бы время, а я не могу его терять. Тем более что дело весьма серьезное. Если вы меня выслушаете, то поймете, что лучше решить это на словах.
Кальпренед задрожал: он подумал о своем сыне, и это странное предисловие встревожило его. Он вопросительно взглянул на Мотапана.
– Я должен предупредить вас, что вынужден начать с вопроса, – продолжал барон.
– Посмотрим, захочу ли я вам отвечать. Говорите!
– Во-первых, я желал бы знать, правда ли, что вы уволили камердинера…
– Какое вам дело?! Вы насмехаетесь надо мной? – закричал граф, покраснев от гнева.
– Нисколько. Уверяю вас, что имею серьезные причины спрашивать об этом. Сегодня ночью произошло кое-что, в чем я подозреваю одного из ваших слуг.
– У меня служат только женщины.
– Мне так и сказали. Но не мог ли камердинер, которого вы уволили, унести с собой ключ от вашей квартиры?
– Конечно, нет.
– И не остался ли у него ключ от моей квартиры, которую вы прежде занимали?
– Нет, тысячу раз нет! К чему вы ведете?
– К тому, что сегодня ночью кто-то входил к вам в дом.
– Кто?
– Не знаю, но хотел бы знать.
– Зачем? Вы думаете, что имеете право контролировать моих гостей?
– Нет, но я имею право знать, что происходит в моей квартире. Этот человек входил ко мне, когда я спал. Он отпер мою дверь, стало быть, у него был ключ.
– Вероятно, но я здесь ни при чем.
– У него также был ключ от вашей квартиры, потому что, выйдя от меня, он зашел к вам.
– И вы полагаете, что это мой бывший камердинер?
– Я не полагаю, я лишь пытаюсь разузнать.
– Узнавайте в другом месте! Я не обязан надзирать за вашим домом. К тому же это какая-то нелепая история.
– Это правда. На лестнице ночью встретили какого-то человека.
– Те, кто его встретил, должны были его узнать.
– Лестница не была освещена. Но этот человек входил в вашу квартиру – слышали, как он отпер и опять запер вашу дверь.
– Кто слышал?
– Дутрлез.
– С какой стати он суется в наши дела? И что в этом необыкновенного? Я вчера вечером не выходил, но мой сын имеет привычку ложиться поздно. Это, наверно, был он.
– Не могу и не хочу так думать.
– По какой причине, позвольте спросить? – воскликнул граф, все больше и больше раздражаясь.
– Потому что, как я уже имел честь вам говорить, человек, входивший к вам, сначала побывал у меня.
– Очень вам обязан, что вы не обвиняете в подобном поступке моего сына.
– Разумеется, тем более что меня обокрали.
– Ах, вот к чему вы вели! И вы воображаете, что я укрываю вора?
– Вовсе нет! Я убежден, что вы ничего не знали о том, кто прятался в вашей квартире. Тем не менее он прятался там. Об этом мне сообщил Дутрлез.
– Мне все равно, можете дать делу ход. Но, полагаю, вы не ждете, что я помогу вам с расследованием?
– Нет, я буду действовать один… если меня вынудят действовать. Этой ночью у меня украли ожерелье, которым я очень дорожил. Во-первых, из-за его ценности, а также потому, что это фамильная вещь.
Кальпренед презрительно улыбнулся: он не очень верил в знатность барона.
– Вор знал, где лежало ожерелье, потому что сразу залез в ящик, куда я положил его вчера вечером. Он должен был знать и расположение комнат, потому что прошел в ту, где я держу драгоценности, в ту самую комнату, что находится под вашим кабинетом. Вор не шумел и не зажигал огня, потому я и не проснулся. Мой слуга тоже ничего не слышал.
– И вы считаете, что виноват кто-то из моей семьи? На это мне нечего сказать. Подавайте жалобу, если хотите. Пора закончить этот разговор.
Наступило молчание. Граф ждал, что Мотапан покинет кабинет, но тот и не думал уходить. Он собирался с мыслями и явно намеревался возобновить допрос.
– Итак, – сказал он медленно, – вы советуете мне подать жалобу? Подумали ли вы о результатах подобного поступка? Он будет иметь очень неприятные последствия… не для меня, а для вашей семьи.
– Позвольте, – возразил граф, – я не давал вам никакого совета. Подадите вы жалобу или не подадите – мне все равно, это касается только вас. Что же до вашей угрозы, то я не знаю, что вы хотите сказать, и не желаю знать. Поступайте как хотите.
– Я прекрасно понимаю, – хладнокровно ответил незваный гость, – что вы в вежливой форме указываете мне на дверь, и при других обстоятельствах я не заставил бы вас повторять дважды. И я отвечал бы вам в других выражениях, потому что никому не позволяю себя оскорблять.
– А я не позволяю говорить со мной в таком тоне! Итак, повторяю, прекратим этот разговор.
– Прежде вы должны выслушать меня до конца. Вам надо взглянуть на обстоятельства в истинном свете. Именно поэтому я и продолжаю разговор, не обращая внимания на ваше пренебрежительное обращение.
– Ну, хорошо…
– Я уже сообщил вам, что у меня украли очень ценное ожерелье. Никто не усомнится в моих словах: все мои знакомые видели его у меня. Оно пропало нынешней ночью. Следовательно, у меня его украли. Если я подам жалобу, полиция, конечно же, станет искать виновного. Меня спросят, что я думаю об окружающих меня людях, и захотят узнать, подозреваю ли я кого-нибудь.
– И что же вы думаете? – воскликнул Кальпренед, готовый вспылить.
– Позвольте мне оставить свои мысли при себе, – невозмутимо проговорил Мотапан. – Возвращаюсь к тому комиссару полиции, который примет мою жалобу. Он попросит рассказать об обстоятельствах, предшествовавших краже, и о том, что последовало за ней, и я буду вынужден изложить все, что мне известно. Я должен буду, например, сообщить, что человек, укравший мое ожерелье, заходил к вам.
– Вам нужно будет это доказать.
– Начнут спрашивать Дутрлеза, и его показания решат все.
– Что решат? Он слышал, как мою дверь отпирал какой-то человек, которого он встретил на лестнице. Это не доказательство.
– Следователь решит иначе, когда Дутрлез сообщит, что человек, входивший в вашу квартиру, держал в руках украденное у меня ожерелье. Если же следователь станет сомневаться, Дутрлез покажет ему камень из ожерелья – опал, который он оторвал во время стычки с вором.
– Вы видели этот камень?
– Видел час назад на столе в ресторане, где Дутрлез завтракал с одним из друзей. Я сразу узнал камень, потому что у него необычная оправа. Мои опалы оправляли восточные ювелиры, а их работа отличается от французской. Дутрлез рассказал о своем ночном приключении. Я не сообщил ему, что эта вещь принадлежит мне, и только попросил сохранить ее, что он мне и пообещал. Дома я убедился, что мое ожерелье исчезло. Когда я приходил к вам сегодня утром, я еще не знал о краже. Но теперь я все выяснил и подумал, что должен вас предупредить.
Мотапан произнес эту тираду с холодным, полным достоинства видом, поразившим Кальпренеда.
– Месье, – произнес он после недолгого раздумья, – я ценю намерение, которое привело вас сюда, но все же не понимаю, чего вы от меня хотите. Вы желаете найти вора – это я понимаю и хочу, чтобы ваши вещи были вам возвращены. Что может случиться из-за жалобы, которую вы подадите?.. Станут допрашивать моих слуг… моих детей… меня самого. Подавать жалобу в суд неприятно, но это необходимость, и ничего страшного в этом нет.
– Итак, – продолжил барон, взвешивая каждое слово, – вас не пугают последствия… Например, то, что полицейский комиссар придет с обыском в вашу квартиру…
– Как вы смеете такое говорить?
– Это очевидно, потому что вор зашел сюда. Предположат, что он спрятал ожерелье у вас, и если, к несчастью, его найдут…
– Не найдут, и вы это знаете. Даже если ожерелье украл мой бывший камердинер, что мне кажется невероятным, он бы наверняка сбыл его с рук и уж точно не оставил бы здесь. Согласитесь, что это глупо.
– В этом отношении я с вами совершенно согласен… По всей вероятности, вашего камердинера в воровстве не обвинят.
– А кого же обвинят? – спросил граф, пристально глядя на Мотапана.
Тот не ответил, но и не опустил глаз.
– Говорите же! – гневно продолжал Кальпренед. – Объяснитесь! Горничную моей дочери, что ли?
– Нет, кража совершена мужчиной.
– Значит, это я или мой сын?
– Вы выше подозрений!
– Но будут подозревать моего сына? На это вы намекаете?!
Наступило молчание. Взволнованный граф ждал ответа, но Мотапан был бесстрастен и безмолвен.
– Следователи, – заговорил он наконец, – всегда начинают с того, что наводят справки, какую жизнь ведут люди, так или иначе имеющие отношение к преступлению. Чтобы вызвать подозрения, достаточно быть игроком или иметь долги.
– А у моего сына есть долги, и мой сын играет! – быстро сказал Кальпренед. – Если он вам должен, я…
– Должен он мне или нет – это не важно. Всем известно, что у него есть кредиторы и что его расходы превышают его возможности.
– Это не причина, чтобы приписывать ему постыдный поступок. Подавайте вашу жалобу, милостивый государь! Все разъяснится, я ничего не боюсь!
– Очень хорошо! Искренне желаю, чтобы вам не пришлось пожалеть о своем решении. И позвольте сказать, прежде чем я вас оставлю: я не подал бы жалобу, если бы вы приняли предложение, которое я сделал вам сегодня утром.
– Ах! – воскликнул граф, побледнев от гнева. – Вот куда вы клоните! Какая дерзость! Вы надеетесь запугать меня нелепой историей, которую, вероятно, выдумали, и полагаете, что я поддамся на этот низкий шантаж! Но вы меня плохо знаете, милостивый государь! Я предпочту увидеть моего сына на скамье подсудимых, чем позволить моей дочери носить ваше имя!
– Мое имя стоит всякого другого, – холодно ответил Мотапан, – это имя честного человека. Вы не хотите видеть меня зятем и имеете на это право. Я пришел сюда не для того, чтобы предложить вам торг, но, желая замять это неприятное дело, я надеялся, что вы согласитесь при мне расспросить вашего сына. Если он не виноват, он смог бы оправдаться, если виноват, то вернул бы вещь. Все прошло бы без огласки. Но вы не захотели прислушаться к голосу разума и, вместо того чтобы поблагодарить меня, позволили себе такой тон, который дает мне право никого не щадить. Мне остается только подать жалобу.
– Ступайте! – сказал граф, указывая барону на дверь.
Тот сказал напоследок:
– Если с вами случится несчастье, помните: вы сами тому виной.
Кальпренед не удостоил его ответом. Он был скорее рассержен, чем испуган и не сожалел, что отказал Мотапану, потому что не придал никакого значения его намекам. Он не допускал мысли, что Жюльен мог что-то украсть, но проклинал беспорядочную жизнь сына, которая дала повод для таких обвинений.
– Я буду защищать его от клеветы этого человека, – бормотал он, меряя комнату большими шагами, – а если он не захочет исправиться, заставлю уехать из Парижа. Иначе он кончит тем, что опозорит себя, и его дурная слава коснется нас.
Кальпренед не задавался вопросом, сделал ли он для своего сына все, что должен сделать благоразумный отец. Он не сознавал, что сын вместе с достоинствами унаследовал и его недостатки и что поиск золота на дне моря – занятие не менее сомнительное, чем игра в карты. В эту минуту дверь кабинета тихо отворилась, и вошла Арлетт.
– Я просил тебя подождать, – сказал граф, нахмурившись.
– Да, но вы так долго говорили с Мотапаном… Я беспокоилась… – ответила любящая дочь.
– Ты была права, – перебил ее Кальпренед. – Речь шла о твоем брате.
– Ах! Боже мой! Неужели он занял деньги у этого человека?
– Хуже – он обокрал его!
– Этого не может быть! Он лжет! Вы же не могли этому поверить!
– Я не поверил. Но достаточно и того, что Мотапан обвиняет моего сына.
– С чего он это взял? Что случилось?
– Кто-то проник в его квартиру и украл опаловое ожерелье. Не знаю, откуда у этого старого негодяя такая вещь, но этой ночью ее похитили.
– Жюльен вернулся гораздо раньше обычного… в первом часу. Вы спали, но я еще не ложилась. Я все слышала. Он даже входил в этот кабинет.
– Странно… Я думал… Я надеялся, что он, как всегда, провел ночь вне дома, – прошептал граф, задумавшись.
– Вы надеялись?
– Да, потому что ночью на лестнице встретили человека, который отпер дверь нашей квартиры. У него был ключ… Этот человек держал в руках то самое ожерелье, и тот, кто с ним столкнулся, оторвал от него один камень.
– И вы думаете…
– Пока не будет доказательств, я думаю, что все это чепуха. А знаешь, кто рассказал об этом Мотапану? Дутрлез, наш милый сосед!
– Он! – прошептала девушка, потупившись и стараясь скрыть румянец.
– Да, он. Он, кажется, в хороших отношениях с Мотапаном. И этот поклонник Моцарта уверял, что вор прятался здесь. Поэтому Мотапан подозревает Жюльена.
– Это низкое подозрение, и я уверена, что Дутрлез его не разделяет. Я уверена, что в случае необходимости он защитил бы Жюльена, он его друг.
– Мне это неизвестно, но Мотапан скоро предоставит ему возможность доказать свою дружбу: он пошел в полицию. Выходит, нам всем, начиная с твоего брата, грозит допрос. И обыск. Сюда придут полицейские и станут везде шарить в поисках фамильной драгоценности Мотапана.
– И вы это допустите?
– Я вынужден. Если я воспротивлюсь, то поставлю себя в весьма неприятное положение. Да, милое дитя, вот он – результат мести Мотапана и болтовни любезного Дутрлеза. Твой и мой письменные столы отопрут… Если понадобится, даже взломают… Недавно взломали дверь покрепче этой, – сказал граф, взявшись за ключ, который торчал из замка маленького шкафчика с медными и черепаховыми инкрустациями, стоявшего у окна.
Позолоченный ключик легко повернулся в его руке, и шкафчик отворился. На полке, ярко освещенной зимним солнцем, граф де ля Кальпренед с изумлением увидел сверкающие бриллианты. Это было украденное ожерелье с опалами. Ошибиться было невозможно: на порванной цепочке недоставало одного камня.
Арлетт вскрикнула и упала без чувств на руки отцу.
– Жюльен!.. Это был он!.. Я сам расправлюсь с этим негодяем… Я убью его! – сказал прерывающимся голосом несчастный отец.
III
– Я ответила, что ваше сиятельство изволит завтракать, но господин Мотапан сказал, что желает сообщить вам нечто важное.
– Хорошо! – воскликнул Кальпренед нетерпеливо. – Проводите его в мой кабинет.
– Боже мой! – прошептала Арлетт. – Если он пришел рассказать вам о брате…
– О Жюльене? – воскликнул Кальпренед. – Почему ты так думаешь? И что он может сказать мне о твоем брате?
– Но, папа, – прошептала девушка, – вы сами сейчас говорили… не мог ли Жюльен занять…
– Деньги у этого человека? Если мой сын сделал это, я больше не хочу его видеть. Я могу простить ему все, кроме низости. Но нет! Если бы Мотапан был кредитором Жюльена, этот невежа сказал бы мне прямо. Впрочем, мы сейчас узнаем, в чем дело. Через десять минут я сообщу тебе, чего хотел от меня этот дикарь.
Домовладелец ждал графа в кабинете с вежливым и спокойным видом. Кальпренед холодно ответил на его поклон и не предложил сесть.
– Я думал, что все объяснил вам утром, – сказал он сухо.
– Я по другому поводу, – ответил незваный гость, нисколько не сконфузившись этому более чем презрительному приему.
– О чем же речь теперь?
– Мне нужно кое-что узнать.
– Узнать? Вы пришли узнать у меня? О чем, позвольте спросить?
– Об одном обстоятельстве, которое касается вас как жильца моего дома и гораздо в большей степени касается меня.
– Денежные вопросы можно решить письменно.
– Переписка между нами заняла бы время, а я не могу его терять. Тем более что дело весьма серьезное. Если вы меня выслушаете, то поймете, что лучше решить это на словах.
Кальпренед задрожал: он подумал о своем сыне, и это странное предисловие встревожило его. Он вопросительно взглянул на Мотапана.
– Я должен предупредить вас, что вынужден начать с вопроса, – продолжал барон.
– Посмотрим, захочу ли я вам отвечать. Говорите!
– Во-первых, я желал бы знать, правда ли, что вы уволили камердинера…
– Какое вам дело?! Вы насмехаетесь надо мной? – закричал граф, покраснев от гнева.
– Нисколько. Уверяю вас, что имею серьезные причины спрашивать об этом. Сегодня ночью произошло кое-что, в чем я подозреваю одного из ваших слуг.
– У меня служат только женщины.
– Мне так и сказали. Но не мог ли камердинер, которого вы уволили, унести с собой ключ от вашей квартиры?
– Конечно, нет.
– И не остался ли у него ключ от моей квартиры, которую вы прежде занимали?
– Нет, тысячу раз нет! К чему вы ведете?
– К тому, что сегодня ночью кто-то входил к вам в дом.
– Кто?
– Не знаю, но хотел бы знать.
– Зачем? Вы думаете, что имеете право контролировать моих гостей?
– Нет, но я имею право знать, что происходит в моей квартире. Этот человек входил ко мне, когда я спал. Он отпер мою дверь, стало быть, у него был ключ.
– Вероятно, но я здесь ни при чем.
– У него также был ключ от вашей квартиры, потому что, выйдя от меня, он зашел к вам.
– И вы полагаете, что это мой бывший камердинер?
– Я не полагаю, я лишь пытаюсь разузнать.
– Узнавайте в другом месте! Я не обязан надзирать за вашим домом. К тому же это какая-то нелепая история.
– Это правда. На лестнице ночью встретили какого-то человека.
– Те, кто его встретил, должны были его узнать.
– Лестница не была освещена. Но этот человек входил в вашу квартиру – слышали, как он отпер и опять запер вашу дверь.
– Кто слышал?
– Дутрлез.
– С какой стати он суется в наши дела? И что в этом необыкновенного? Я вчера вечером не выходил, но мой сын имеет привычку ложиться поздно. Это, наверно, был он.
– Не могу и не хочу так думать.
– По какой причине, позвольте спросить? – воскликнул граф, все больше и больше раздражаясь.
– Потому что, как я уже имел честь вам говорить, человек, входивший к вам, сначала побывал у меня.
– Очень вам обязан, что вы не обвиняете в подобном поступке моего сына.
– Разумеется, тем более что меня обокрали.
– Ах, вот к чему вы вели! И вы воображаете, что я укрываю вора?
– Вовсе нет! Я убежден, что вы ничего не знали о том, кто прятался в вашей квартире. Тем не менее он прятался там. Об этом мне сообщил Дутрлез.
– Мне все равно, можете дать делу ход. Но, полагаю, вы не ждете, что я помогу вам с расследованием?
– Нет, я буду действовать один… если меня вынудят действовать. Этой ночью у меня украли ожерелье, которым я очень дорожил. Во-первых, из-за его ценности, а также потому, что это фамильная вещь.
Кальпренед презрительно улыбнулся: он не очень верил в знатность барона.
– Вор знал, где лежало ожерелье, потому что сразу залез в ящик, куда я положил его вчера вечером. Он должен был знать и расположение комнат, потому что прошел в ту, где я держу драгоценности, в ту самую комнату, что находится под вашим кабинетом. Вор не шумел и не зажигал огня, потому я и не проснулся. Мой слуга тоже ничего не слышал.
– И вы считаете, что виноват кто-то из моей семьи? На это мне нечего сказать. Подавайте жалобу, если хотите. Пора закончить этот разговор.
Наступило молчание. Граф ждал, что Мотапан покинет кабинет, но тот и не думал уходить. Он собирался с мыслями и явно намеревался возобновить допрос.
– Итак, – сказал он медленно, – вы советуете мне подать жалобу? Подумали ли вы о результатах подобного поступка? Он будет иметь очень неприятные последствия… не для меня, а для вашей семьи.
– Позвольте, – возразил граф, – я не давал вам никакого совета. Подадите вы жалобу или не подадите – мне все равно, это касается только вас. Что же до вашей угрозы, то я не знаю, что вы хотите сказать, и не желаю знать. Поступайте как хотите.
– Я прекрасно понимаю, – хладнокровно ответил незваный гость, – что вы в вежливой форме указываете мне на дверь, и при других обстоятельствах я не заставил бы вас повторять дважды. И я отвечал бы вам в других выражениях, потому что никому не позволяю себя оскорблять.
– А я не позволяю говорить со мной в таком тоне! Итак, повторяю, прекратим этот разговор.
– Прежде вы должны выслушать меня до конца. Вам надо взглянуть на обстоятельства в истинном свете. Именно поэтому я и продолжаю разговор, не обращая внимания на ваше пренебрежительное обращение.
– Ну, хорошо…
– Я уже сообщил вам, что у меня украли очень ценное ожерелье. Никто не усомнится в моих словах: все мои знакомые видели его у меня. Оно пропало нынешней ночью. Следовательно, у меня его украли. Если я подам жалобу, полиция, конечно же, станет искать виновного. Меня спросят, что я думаю об окружающих меня людях, и захотят узнать, подозреваю ли я кого-нибудь.
– И что же вы думаете? – воскликнул Кальпренед, готовый вспылить.
– Позвольте мне оставить свои мысли при себе, – невозмутимо проговорил Мотапан. – Возвращаюсь к тому комиссару полиции, который примет мою жалобу. Он попросит рассказать об обстоятельствах, предшествовавших краже, и о том, что последовало за ней, и я буду вынужден изложить все, что мне известно. Я должен буду, например, сообщить, что человек, укравший мое ожерелье, заходил к вам.
– Вам нужно будет это доказать.
– Начнут спрашивать Дутрлеза, и его показания решат все.
– Что решат? Он слышал, как мою дверь отпирал какой-то человек, которого он встретил на лестнице. Это не доказательство.
– Следователь решит иначе, когда Дутрлез сообщит, что человек, входивший в вашу квартиру, держал в руках украденное у меня ожерелье. Если же следователь станет сомневаться, Дутрлез покажет ему камень из ожерелья – опал, который он оторвал во время стычки с вором.
– Вы видели этот камень?
– Видел час назад на столе в ресторане, где Дутрлез завтракал с одним из друзей. Я сразу узнал камень, потому что у него необычная оправа. Мои опалы оправляли восточные ювелиры, а их работа отличается от французской. Дутрлез рассказал о своем ночном приключении. Я не сообщил ему, что эта вещь принадлежит мне, и только попросил сохранить ее, что он мне и пообещал. Дома я убедился, что мое ожерелье исчезло. Когда я приходил к вам сегодня утром, я еще не знал о краже. Но теперь я все выяснил и подумал, что должен вас предупредить.
Мотапан произнес эту тираду с холодным, полным достоинства видом, поразившим Кальпренеда.
– Месье, – произнес он после недолгого раздумья, – я ценю намерение, которое привело вас сюда, но все же не понимаю, чего вы от меня хотите. Вы желаете найти вора – это я понимаю и хочу, чтобы ваши вещи были вам возвращены. Что может случиться из-за жалобы, которую вы подадите?.. Станут допрашивать моих слуг… моих детей… меня самого. Подавать жалобу в суд неприятно, но это необходимость, и ничего страшного в этом нет.
– Итак, – продолжил барон, взвешивая каждое слово, – вас не пугают последствия… Например, то, что полицейский комиссар придет с обыском в вашу квартиру…
– Как вы смеете такое говорить?
– Это очевидно, потому что вор зашел сюда. Предположат, что он спрятал ожерелье у вас, и если, к несчастью, его найдут…
– Не найдут, и вы это знаете. Даже если ожерелье украл мой бывший камердинер, что мне кажется невероятным, он бы наверняка сбыл его с рук и уж точно не оставил бы здесь. Согласитесь, что это глупо.
– В этом отношении я с вами совершенно согласен… По всей вероятности, вашего камердинера в воровстве не обвинят.
– А кого же обвинят? – спросил граф, пристально глядя на Мотапана.
Тот не ответил, но и не опустил глаз.
– Говорите же! – гневно продолжал Кальпренед. – Объяснитесь! Горничную моей дочери, что ли?
– Нет, кража совершена мужчиной.
– Значит, это я или мой сын?
– Вы выше подозрений!
– Но будут подозревать моего сына? На это вы намекаете?!
Наступило молчание. Взволнованный граф ждал ответа, но Мотапан был бесстрастен и безмолвен.
– Следователи, – заговорил он наконец, – всегда начинают с того, что наводят справки, какую жизнь ведут люди, так или иначе имеющие отношение к преступлению. Чтобы вызвать подозрения, достаточно быть игроком или иметь долги.
– А у моего сына есть долги, и мой сын играет! – быстро сказал Кальпренед. – Если он вам должен, я…
– Должен он мне или нет – это не важно. Всем известно, что у него есть кредиторы и что его расходы превышают его возможности.
– Это не причина, чтобы приписывать ему постыдный поступок. Подавайте вашу жалобу, милостивый государь! Все разъяснится, я ничего не боюсь!
– Очень хорошо! Искренне желаю, чтобы вам не пришлось пожалеть о своем решении. И позвольте сказать, прежде чем я вас оставлю: я не подал бы жалобу, если бы вы приняли предложение, которое я сделал вам сегодня утром.
– Ах! – воскликнул граф, побледнев от гнева. – Вот куда вы клоните! Какая дерзость! Вы надеетесь запугать меня нелепой историей, которую, вероятно, выдумали, и полагаете, что я поддамся на этот низкий шантаж! Но вы меня плохо знаете, милостивый государь! Я предпочту увидеть моего сына на скамье подсудимых, чем позволить моей дочери носить ваше имя!
– Мое имя стоит всякого другого, – холодно ответил Мотапан, – это имя честного человека. Вы не хотите видеть меня зятем и имеете на это право. Я пришел сюда не для того, чтобы предложить вам торг, но, желая замять это неприятное дело, я надеялся, что вы согласитесь при мне расспросить вашего сына. Если он не виноват, он смог бы оправдаться, если виноват, то вернул бы вещь. Все прошло бы без огласки. Но вы не захотели прислушаться к голосу разума и, вместо того чтобы поблагодарить меня, позволили себе такой тон, который дает мне право никого не щадить. Мне остается только подать жалобу.
– Ступайте! – сказал граф, указывая барону на дверь.
Тот сказал напоследок:
– Если с вами случится несчастье, помните: вы сами тому виной.
Кальпренед не удостоил его ответом. Он был скорее рассержен, чем испуган и не сожалел, что отказал Мотапану, потому что не придал никакого значения его намекам. Он не допускал мысли, что Жюльен мог что-то украсть, но проклинал беспорядочную жизнь сына, которая дала повод для таких обвинений.
– Я буду защищать его от клеветы этого человека, – бормотал он, меряя комнату большими шагами, – а если он не захочет исправиться, заставлю уехать из Парижа. Иначе он кончит тем, что опозорит себя, и его дурная слава коснется нас.
Кальпренед не задавался вопросом, сделал ли он для своего сына все, что должен сделать благоразумный отец. Он не сознавал, что сын вместе с достоинствами унаследовал и его недостатки и что поиск золота на дне моря – занятие не менее сомнительное, чем игра в карты. В эту минуту дверь кабинета тихо отворилась, и вошла Арлетт.
– Я просил тебя подождать, – сказал граф, нахмурившись.
– Да, но вы так долго говорили с Мотапаном… Я беспокоилась… – ответила любящая дочь.
– Ты была права, – перебил ее Кальпренед. – Речь шла о твоем брате.
– Ах! Боже мой! Неужели он занял деньги у этого человека?
– Хуже – он обокрал его!
– Этого не может быть! Он лжет! Вы же не могли этому поверить!
– Я не поверил. Но достаточно и того, что Мотапан обвиняет моего сына.
– С чего он это взял? Что случилось?
– Кто-то проник в его квартиру и украл опаловое ожерелье. Не знаю, откуда у этого старого негодяя такая вещь, но этой ночью ее похитили.
– Жюльен вернулся гораздо раньше обычного… в первом часу. Вы спали, но я еще не ложилась. Я все слышала. Он даже входил в этот кабинет.
– Странно… Я думал… Я надеялся, что он, как всегда, провел ночь вне дома, – прошептал граф, задумавшись.
– Вы надеялись?
– Да, потому что ночью на лестнице встретили человека, который отпер дверь нашей квартиры. У него был ключ… Этот человек держал в руках то самое ожерелье, и тот, кто с ним столкнулся, оторвал от него один камень.
– И вы думаете…
– Пока не будет доказательств, я думаю, что все это чепуха. А знаешь, кто рассказал об этом Мотапану? Дутрлез, наш милый сосед!
– Он! – прошептала девушка, потупившись и стараясь скрыть румянец.
– Да, он. Он, кажется, в хороших отношениях с Мотапаном. И этот поклонник Моцарта уверял, что вор прятался здесь. Поэтому Мотапан подозревает Жюльена.
– Это низкое подозрение, и я уверена, что Дутрлез его не разделяет. Я уверена, что в случае необходимости он защитил бы Жюльена, он его друг.
– Мне это неизвестно, но Мотапан скоро предоставит ему возможность доказать свою дружбу: он пошел в полицию. Выходит, нам всем, начиная с твоего брата, грозит допрос. И обыск. Сюда придут полицейские и станут везде шарить в поисках фамильной драгоценности Мотапана.
– И вы это допустите?
– Я вынужден. Если я воспротивлюсь, то поставлю себя в весьма неприятное положение. Да, милое дитя, вот он – результат мести Мотапана и болтовни любезного Дутрлеза. Твой и мой письменные столы отопрут… Если понадобится, даже взломают… Недавно взломали дверь покрепче этой, – сказал граф, взявшись за ключ, который торчал из замка маленького шкафчика с медными и черепаховыми инкрустациями, стоявшего у окна.
Позолоченный ключик легко повернулся в его руке, и шкафчик отворился. На полке, ярко освещенной зимним солнцем, граф де ля Кальпренед с изумлением увидел сверкающие бриллианты. Это было украденное ожерелье с опалами. Ошибиться было невозможно: на порванной цепочке недоставало одного камня.
Арлетт вскрикнула и упала без чувств на руки отцу.
– Жюльен!.. Это был он!.. Я сам расправлюсь с этим негодяем… Я убью его! – сказал прерывающимся голосом несчастный отец.
III
Жак де Куртомер был беззаботным фантазером, легкомысленным и не жалевшим ни о потерянном времени, ни о промотанном богатстве. Он жил как хотел и слушал советы только для того, чтобы им не следовать. Страстно влюбившись вначале в выбранное дело, в одно прекрасное утро он решил, что карьера морского офицера не для него и что он может заняться чем-нибудь получше, чем двадцать пять, а то и тридцать лет ждать эполет флотского капитана. К несчастью, он был сиротой, как и Альбер Дутрлез. Он не имел других родственников, кроме старшего брата и богатой тетки, которые заботились о нем, когда он был юн. Брат и тетка и теперь продолжали принимать в нем участие, но он с ними не советовался, хотя и сохранял прекрасные отношения.
С тех пор как Куртомер оставил флот, он уже растратил добрую треть своего состояния – от двадцати тысяч франков годового дохода у него осталось только тринадцать, да и те вскоре должны были растаять. Но он не тревожился, убежденный в том, что смелый человек, даже разорившись, всегда сумеет поправить свои дела.
Дутрлез, школьный товарищ и верный друг Жака де Куртомера, напрасно уверял его, что такое суждение опасно, – упрямый Куртомер ничего не хотел слышать и с улыбкой шел к неизбежному краху. Потеряв много денег, он был вынужден продавать то ренту, то облигации и несколько дней отсиживался в одиночестве, чтобы пережить неудачу, но скоро уставал каяться и вновь устремлялся к подводным рифам Парижа, о которые разбилось столько надежд.
После неудачной ночи, проведенной в клубе, Куртомеру пришлось на время лишить себя удовольствий. Он проиграл довольно много, но такая сумма у него в бумажнике была. Он мог выплатить долг, но, поскольку не хотел испытывать нужду в наличных, осудил себя на месяц вынужденного благоразумия. В минуту отчаяния он написал Дутрлезу письмо, но потом, выспавшись, сказал себе, что лучше не прибегать к помощи друга. Опасаясь, что может поддаться искушению и передумать, он отправился на прогулку вместо того, чтобы ждать Альбера, которого просил зайти.
Жак де Куртомер жил на улице Кастильоне в красивом доме, принадлежавшем его тетке, маркизе де Вервен. Квартира была не самая лучшая: потолок чересчур низкий, комнаты слишком маленькие, окна выходили на унылый двор, – но она как нельзя лучше подходила небогатому кутиле. Маркиза де Вервен не брала с него плату – она сама платила бы ему, лишь бы любимый племянник жил в ее доме.
У нее был еще один племянник, старший брат Жака, женившийся на очень богатой девушке, – отец семейства и чиновник судебного ведомства, но ее любимцем всегда оставался Жак. Она прощала ему все сумасбродства. Эта почтенная вдова всегда была добродетельной женщиной, но серьезные люди ей не нравились. Негодяй знал слабость доброй маркизы и, надо отдать ему должное, никогда не злоупотреблял ею. Но после ночи, неудачно проведенной за карточной игрой, он находил удовольствие в том, чтобы сообщать тетке, что, доведенный до экономии суровой судьбой, он намерен жить и кормиться у нее до тех пор, пока ему не подфартит.
В этот день Жак подумал, что пора нанести тетке очередной визит. Написав Дутрлезу, чтобы тот не беспокоился, Куртомер пошел к доброй маркизе, занимавшей первый этаж. Она приказала слугам принимать племянника в любое время, и он застал тетушку с горничной за туалетом. Маркиза де Вервен, урожденная Куртомер, была вдовой дворянина, служившего при дворе Карла X; она выглядела не старше шестидесяти, хотя ей уже исполнилось семьдесят. По характеру она была живой и независимой, что не мешало ей иметь весьма внушительный вид.
– Явился! Ночная птица! – воскликнула почтенная мадам, как только племянник показался на пороге. – Так рано! Это дурной знак. Сколько ты проиграл?
– Достаточно, чтобы просить вас приглашать меня на обед до Нового года, милая тетушка.
– О! Сумма большая! Тем лучше! Ты подольше останешься у меня. Но в наказание мне очень хочется заставить тебя поститься целый месяц. Яйца, овощи, сливочный сыр и вода с красным вином. Эта здоровая диета освежит твои мысли. Что ты об этом думаешь?
– Я и не такое ел, когда плавал по морям, тетушка, к тому же в утешение я не имел удовольствия при этом видеть вас перед собой за столом.
– Ты не будешь иметь этого удовольствия и сегодня. Я обедаю у твоего брата. А ты, я полагаю, не расположен присутствовать на семейной трапезе?
– Нет. Его жена примет меня холодно, а если я позволю себе опоздать, брат непременно прочтет нравоучение. У милого Адриана страсть к проповедям.
– Он проповедует впустую, потому что ты всегда поступаешь как тебе вздумается. Сегодня я тебя избавлю от его нотаций, но не от своих. Вернусь к чаю, в девять часов. Я жду одного из своих друзей и рассчитываю на тебя – не хочу оставаться с ним наедине.
– Вы думаете, это опасно? – спросил Жак, смеясь.
– Племянник, вы очень дерзки. Тетку, от которой ожидаешь наследства, должно щадить, а ее расположение нельзя заслужить, намекая на возраст.
– Тетушка, вы меня не поняли. Вы-то молоды, но ваш друг может быть старым!
– Старый он или нет, но у него дурной вкус – ему нравится твое общество, и я хочу доставить ему это удовольствие в награду за то, что он меня навещает. Прошу тебя провести вечер с нами. Я позволю тебе курить, а скучать ты не будешь, потому что мой друг – очень любезный человек.
– Кто он?
– Граф де ля Кальпренед. Ты уже видел его у меня и наверняка должен знать его сына, который ведет, как говорят, ужасную жизнь – в этом вы похожи.
– Я знаю его не больше, чем его отца, а отец не говорил со мной и трех раз.
– А дочь… ты, я думаю, заметил…
– Заметил, тетушка, и нахожу ее очаровательной. Так же думает и мой товарищ Дутрлез.
– Кто этот Дутрлез?
– Как! Вы не помните? Я представил его вам, когда приехал в Париж, и вы приглашали его на все свои балы.
– А! Помню… Блондин, довольно хорошо воспитанный… Что это ему вздумалось называться Дутрлезом?
– Это не его вина. Родители оставили ему эту фамилию, не посоветовавшись с ним.
– Прекрасно! Но не об этом речь. Женишься ли ты на прелестной дочери моего друга Кальпренеда?
– Я?! Вы хотите, чтобы я женился на дочери графа де ля Кальпренеда? – воскликнул Жак де Куртомер.
– Я не хочу, чтобы ты на ней женился, – ответила маркиза де Вервен, – я спрашиваю тебя, ты женишься на ней?
– Это одно и то же.
– Совсем нет. Я спрашиваю о твоих чувствах, но не хочу навязывать тебе свои.
– Мои чувства, милая тетушка, говорят мне, что я не создан для брака.
– Прекрасно! Ты еще передумаешь.
– Когда мне исполнится пятьдесят – может быть. Но будет уже поздно.
– Нет, когда у тебя не останется ни франка.
– Тогда тоже будет поздно.
– Совсем нет, потому что я оставлю тебе свое состояние, и ты будешь еще довольно приличной партией. Но поскольку я доживу до глубокой старости, а ты за три года промотаешь то, что у тебя останется, мне хотелось бы знать, что ты станешь делать в ожидании наследства. Заметь: пока я жива, мой прекрасный Жак, я могу дать тебе только стол и квартиру.
– Хоть на чердаке, тетушка, хоть в каморке вашего консьержа.
– Говори серьезно, безумец! Что ты будешь делать?
– Плавать по морям.
– Стало быть, будешь матросом, потому что ты подал в отставку… Я не осуждаю тебя. Твоему брату тоже лучше оставить службу.
– Я стану капитаном коммерческого судна.
– Очень мило! Куртомер займется ловлей трески и сельди!
– Я не первый. Разве не наш предок выкупил фамильные земли на деньги, полученные от продажи яванских пряностей?
– Это не считается. Это было при Франциске Первом. И потом, он открыл бог знает сколько островов.
– Я открою другие.
– Если это твое призвание, то оно очень кстати: Кальпренед хочет предложить тебе нечто подобное.
– Как! Ваш благородный друг интересуется географией? Я думал, он всего лишь управляет своим состоянием – говорят даже, так искусно, что подвергает его большой опасности.
– Молчи! У тебя злой язык. А я скажу вот что: если Арлетт де ля Кальпренед согласится стать твоей женой, я буду за тебя рада.
– А за нее, милая тетушка? Скажите, похож я на человека, который сделает счастливой свою жену? Но я так люблю вас, что, пожалуй, способен поддаться вашим уговорам, вот почему я убегаю.
– Я тебя не удерживаю, негодяй. Но если ты не явишься сегодня вечером, я лишу тебя наследства.
Эта угроза не смутила Жака. Он поцеловал маркизу де Вервен в обе щеки и поторопился ретироваться, как школьник, который боится, что его выбранят. Выйдя на улицу, он почувствовал, что голоден, и хотел было пойти завтракать в один из ресторанов на бульваре. Если бы Куртомер только знал, что в это время Дутрлез угощал в кофейне «Лира» молодого Кальпренеда, он не упустил бы возможность встретиться с другом. Но погода была прекрасной, и после ночи, проведенной в табачном дыму за игорным столом, повесе захотелось подышать воздухом. Это был испытанный способ: ничто не может сравниться с прогулкой, когда надо отвлечься от денежных забот.
Елисейские Поля находились всего в двух шагах. Он мог найти там то, что искал: пищу и душевное равновесие. Жак любил смотреть на изящные экипажи и модных девиц, и это занятие как нельзя лучше подходило ему в его безденежье. Однако зимой смотр дам начинался в два часа, и у него оставалось еще время подкрепиться.
Он вошел в кофейню «Посланники», где летом любил обедать на свежем воздухе, и был приятно удивлен, найдя в нижнем зале людей, которым пришла в голову та же идея. Прекрасная солнечная погода привлекла в кофейню много посетителей, и Куртомер, не искавший уединения, был рад, что пришел сюда. Он заметил несколько знакомых лиц. В одном углу сидели четверо молодых людей из его клуба, в том числе Анатоль Бульруа, который вовсе не нравился Жаку и которого он избегал, хотя каждый вечер встречал за картами. Он обменялся с этими господами весьма холодным поклоном и сел подальше от них.
С тех пор как Куртомер оставил флот, он уже растратил добрую треть своего состояния – от двадцати тысяч франков годового дохода у него осталось только тринадцать, да и те вскоре должны были растаять. Но он не тревожился, убежденный в том, что смелый человек, даже разорившись, всегда сумеет поправить свои дела.
Дутрлез, школьный товарищ и верный друг Жака де Куртомера, напрасно уверял его, что такое суждение опасно, – упрямый Куртомер ничего не хотел слышать и с улыбкой шел к неизбежному краху. Потеряв много денег, он был вынужден продавать то ренту, то облигации и несколько дней отсиживался в одиночестве, чтобы пережить неудачу, но скоро уставал каяться и вновь устремлялся к подводным рифам Парижа, о которые разбилось столько надежд.
После неудачной ночи, проведенной в клубе, Куртомеру пришлось на время лишить себя удовольствий. Он проиграл довольно много, но такая сумма у него в бумажнике была. Он мог выплатить долг, но, поскольку не хотел испытывать нужду в наличных, осудил себя на месяц вынужденного благоразумия. В минуту отчаяния он написал Дутрлезу письмо, но потом, выспавшись, сказал себе, что лучше не прибегать к помощи друга. Опасаясь, что может поддаться искушению и передумать, он отправился на прогулку вместо того, чтобы ждать Альбера, которого просил зайти.
Жак де Куртомер жил на улице Кастильоне в красивом доме, принадлежавшем его тетке, маркизе де Вервен. Квартира была не самая лучшая: потолок чересчур низкий, комнаты слишком маленькие, окна выходили на унылый двор, – но она как нельзя лучше подходила небогатому кутиле. Маркиза де Вервен не брала с него плату – она сама платила бы ему, лишь бы любимый племянник жил в ее доме.
У нее был еще один племянник, старший брат Жака, женившийся на очень богатой девушке, – отец семейства и чиновник судебного ведомства, но ее любимцем всегда оставался Жак. Она прощала ему все сумасбродства. Эта почтенная вдова всегда была добродетельной женщиной, но серьезные люди ей не нравились. Негодяй знал слабость доброй маркизы и, надо отдать ему должное, никогда не злоупотреблял ею. Но после ночи, неудачно проведенной за карточной игрой, он находил удовольствие в том, чтобы сообщать тетке, что, доведенный до экономии суровой судьбой, он намерен жить и кормиться у нее до тех пор, пока ему не подфартит.
В этот день Жак подумал, что пора нанести тетке очередной визит. Написав Дутрлезу, чтобы тот не беспокоился, Куртомер пошел к доброй маркизе, занимавшей первый этаж. Она приказала слугам принимать племянника в любое время, и он застал тетушку с горничной за туалетом. Маркиза де Вервен, урожденная Куртомер, была вдовой дворянина, служившего при дворе Карла X; она выглядела не старше шестидесяти, хотя ей уже исполнилось семьдесят. По характеру она была живой и независимой, что не мешало ей иметь весьма внушительный вид.
– Явился! Ночная птица! – воскликнула почтенная мадам, как только племянник показался на пороге. – Так рано! Это дурной знак. Сколько ты проиграл?
– Достаточно, чтобы просить вас приглашать меня на обед до Нового года, милая тетушка.
– О! Сумма большая! Тем лучше! Ты подольше останешься у меня. Но в наказание мне очень хочется заставить тебя поститься целый месяц. Яйца, овощи, сливочный сыр и вода с красным вином. Эта здоровая диета освежит твои мысли. Что ты об этом думаешь?
– Я и не такое ел, когда плавал по морям, тетушка, к тому же в утешение я не имел удовольствия при этом видеть вас перед собой за столом.
– Ты не будешь иметь этого удовольствия и сегодня. Я обедаю у твоего брата. А ты, я полагаю, не расположен присутствовать на семейной трапезе?
– Нет. Его жена примет меня холодно, а если я позволю себе опоздать, брат непременно прочтет нравоучение. У милого Адриана страсть к проповедям.
– Он проповедует впустую, потому что ты всегда поступаешь как тебе вздумается. Сегодня я тебя избавлю от его нотаций, но не от своих. Вернусь к чаю, в девять часов. Я жду одного из своих друзей и рассчитываю на тебя – не хочу оставаться с ним наедине.
– Вы думаете, это опасно? – спросил Жак, смеясь.
– Племянник, вы очень дерзки. Тетку, от которой ожидаешь наследства, должно щадить, а ее расположение нельзя заслужить, намекая на возраст.
– Тетушка, вы меня не поняли. Вы-то молоды, но ваш друг может быть старым!
– Старый он или нет, но у него дурной вкус – ему нравится твое общество, и я хочу доставить ему это удовольствие в награду за то, что он меня навещает. Прошу тебя провести вечер с нами. Я позволю тебе курить, а скучать ты не будешь, потому что мой друг – очень любезный человек.
– Кто он?
– Граф де ля Кальпренед. Ты уже видел его у меня и наверняка должен знать его сына, который ведет, как говорят, ужасную жизнь – в этом вы похожи.
– Я знаю его не больше, чем его отца, а отец не говорил со мной и трех раз.
– А дочь… ты, я думаю, заметил…
– Заметил, тетушка, и нахожу ее очаровательной. Так же думает и мой товарищ Дутрлез.
– Кто этот Дутрлез?
– Как! Вы не помните? Я представил его вам, когда приехал в Париж, и вы приглашали его на все свои балы.
– А! Помню… Блондин, довольно хорошо воспитанный… Что это ему вздумалось называться Дутрлезом?
– Это не его вина. Родители оставили ему эту фамилию, не посоветовавшись с ним.
– Прекрасно! Но не об этом речь. Женишься ли ты на прелестной дочери моего друга Кальпренеда?
– Я?! Вы хотите, чтобы я женился на дочери графа де ля Кальпренеда? – воскликнул Жак де Куртомер.
– Я не хочу, чтобы ты на ней женился, – ответила маркиза де Вервен, – я спрашиваю тебя, ты женишься на ней?
– Это одно и то же.
– Совсем нет. Я спрашиваю о твоих чувствах, но не хочу навязывать тебе свои.
– Мои чувства, милая тетушка, говорят мне, что я не создан для брака.
– Прекрасно! Ты еще передумаешь.
– Когда мне исполнится пятьдесят – может быть. Но будет уже поздно.
– Нет, когда у тебя не останется ни франка.
– Тогда тоже будет поздно.
– Совсем нет, потому что я оставлю тебе свое состояние, и ты будешь еще довольно приличной партией. Но поскольку я доживу до глубокой старости, а ты за три года промотаешь то, что у тебя останется, мне хотелось бы знать, что ты станешь делать в ожидании наследства. Заметь: пока я жива, мой прекрасный Жак, я могу дать тебе только стол и квартиру.
– Хоть на чердаке, тетушка, хоть в каморке вашего консьержа.
– Говори серьезно, безумец! Что ты будешь делать?
– Плавать по морям.
– Стало быть, будешь матросом, потому что ты подал в отставку… Я не осуждаю тебя. Твоему брату тоже лучше оставить службу.
– Я стану капитаном коммерческого судна.
– Очень мило! Куртомер займется ловлей трески и сельди!
– Я не первый. Разве не наш предок выкупил фамильные земли на деньги, полученные от продажи яванских пряностей?
– Это не считается. Это было при Франциске Первом. И потом, он открыл бог знает сколько островов.
– Я открою другие.
– Если это твое призвание, то оно очень кстати: Кальпренед хочет предложить тебе нечто подобное.
– Как! Ваш благородный друг интересуется географией? Я думал, он всего лишь управляет своим состоянием – говорят даже, так искусно, что подвергает его большой опасности.
– Молчи! У тебя злой язык. А я скажу вот что: если Арлетт де ля Кальпренед согласится стать твоей женой, я буду за тебя рада.
– А за нее, милая тетушка? Скажите, похож я на человека, который сделает счастливой свою жену? Но я так люблю вас, что, пожалуй, способен поддаться вашим уговорам, вот почему я убегаю.
– Я тебя не удерживаю, негодяй. Но если ты не явишься сегодня вечером, я лишу тебя наследства.
Эта угроза не смутила Жака. Он поцеловал маркизу де Вервен в обе щеки и поторопился ретироваться, как школьник, который боится, что его выбранят. Выйдя на улицу, он почувствовал, что голоден, и хотел было пойти завтракать в один из ресторанов на бульваре. Если бы Куртомер только знал, что в это время Дутрлез угощал в кофейне «Лира» молодого Кальпренеда, он не упустил бы возможность встретиться с другом. Но погода была прекрасной, и после ночи, проведенной в табачном дыму за игорным столом, повесе захотелось подышать воздухом. Это был испытанный способ: ничто не может сравниться с прогулкой, когда надо отвлечься от денежных забот.
Елисейские Поля находились всего в двух шагах. Он мог найти там то, что искал: пищу и душевное равновесие. Жак любил смотреть на изящные экипажи и модных девиц, и это занятие как нельзя лучше подходило ему в его безденежье. Однако зимой смотр дам начинался в два часа, и у него оставалось еще время подкрепиться.
Он вошел в кофейню «Посланники», где летом любил обедать на свежем воздухе, и был приятно удивлен, найдя в нижнем зале людей, которым пришла в голову та же идея. Прекрасная солнечная погода привлекла в кофейню много посетителей, и Куртомер, не искавший уединения, был рад, что пришел сюда. Он заметил несколько знакомых лиц. В одном углу сидели четверо молодых людей из его клуба, в том числе Анатоль Бульруа, который вовсе не нравился Жаку и которого он избегал, хотя каждый вечер встречал за картами. Он обменялся с этими господами весьма холодным поклоном и сел подальше от них.