Страница:
Как мало общего у меня было с тем, кого я изображал столько лет! Я всегда был только исполнителем приказов, вот в чем дело. Я исполнял их, несмотря на все свои сомнения, на все оговорки. А каково быть человеком, не верящим даже в собственные слова!
Я ворочался на своей постели. Из-за стены доносилось глухое завывание ветра. В животе тяжесть, слегка подташнивает. Я встал, подошел к умывальнику, сполоснул лицо прохладной водой.
И снова лег в постель. Под одеялом жарко, но меня знобит. О чем бы хорошем подумать, чтобы наконец заснуть... Катрин! Но мысль о ней вновь наполняет мою душу бесконечной печалью. И тошнит все сильней...
Надо бы все-таки заснуть, но у меня не получается, я слишком ослабел и устал. Наконец, собравшись с силами, я решил встать, умыться и одеться. И уже возле самой двери в нерешительности остановился. Было такое чувство, будто в следующую минуту я переступлю какой-то роковой порог и окажусь в кошмарном мире, где не останется больше никаких надежд. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Сделанного не воротишь, надо с этим смириться. И как всегда, расплачиваться за все. Власть имущие распоряжаются жизнью и смертью, решают, быть миру или погибнуть. А их подчиненные не властны даже над собственной судьбой... Но разве в случившемся нет и нашей вины?--вновь спрашиваю я себя. Мы ведь тоже немало натворили--уже хотя бы в силу того, что послушно исполняли все приказы...
Эйнар уже ждал внизу возле регистратуры. Едва завидев меня, он шагнул мне навстречу.
-- Я боялся чего-то подобного,--сказал он.-- И ведь знал же, что ничего хорошего из этого не выйдет, а все- таки явился. Почему, черт возьми!
Он повернулся, подошел к двери и уставился на снежную круговерть за стеклом.
Катрин сидела в столовой. Я остановился позади нее и положил руки ей на плечи. Она не шелохнулась. Но когда я попробовал погладить ее волосы, она отстранилась.
-- Не надо! -- Голос ее звучал тихо и ласково, но в то же время в нем слышались решительные нотки.
Я пододвинул стул, сел рядом. Есть совершенно не хотелось.
Вскоре к нам присоединился Эллиот.
-- Ждать осталось недолго,--сказал он.-- Еще часок- другой, и он очнется. Я дежурил возле него всю ночь. Кажется, там полный порядок. Температура медленно повышается, уже появились мозговые импульсы. В этом ящике я нашел полный набор медицинской аппаратуры.
Я понял, что все его мысли и заботы сейчас сосредоточены только на одном: как бы в соответствии с полученными инструкциями вернуть Рихарда Валленброка к жизни. А он подумал о возможных последствиях?
-- Какие последствия? Мы просто растолкуем ему, как теперь обстоят дела. Пусть сам решает, что делать дальше.
-- Если здесь узнают, что он жив, ему придется предстать перед судом, как это случилось с нами. Или ты думаешь, что мы сможем его долго прятать?
-- Зачем сейчас ломать над этим голову? И потом, не наша эта забота. Сам разберется.
Эллиот не допускал сомнения в том, что люди, которым мы подчинялись когда-то, способны во всем разобраться. У меня на этот счет были кое-какие опасения, но я промолчал. Что бы там ни произошло, я вправе делать, что захочу, и поступать, как сочту нужным. Я никому не подчинен, я человек свободный. Впрочем, так ли уж я свободен? Так ли себя чувствует действительно свободный человек?
* * *
Когда Рихард Валленброк пришел в себя, Эллиот перенес его в соседнюю комнату. Силы еще не вполне вернулись к нему, он говорил тихим голосом и время от времени опирался о стол, покрытый толстым стеклом, словно не мог совладать с тяжестью собственного тела. Но глаза его блестели и взгляд был беспокоен. Вот чего мне никогда не удавалось по-настоящему воспроизвести выражение этих глаз...
Он пригласил нас к себе--с видом средневекового владыки, объявляющего о начале аудиенции. Мы расселись на стульях и креслах в одном из просторных помещений, напоминавшем скорее зал, чем просто комнату. Для мебели годы прошли не так бесследно, как для живой материи: ткань настолько обветшала, что обивка лопалась под тяжестью наших тел. Занавеси упали на пол; как только мы открыли дверь, они свалились от сквозняка. Да, время изрядно поработало здесь, но мы делали вид, будто ничего не замечаем.
-- Эллиот мне уже доложил обо всем,--сказал Валленброк.-- В паршивом же мире мы очутились! Хотя люди все-таки сохранили способность к действию и нашли в себе силы, чтобы выжить. Это надо признать. Не их вина, что сложилось такое тяжелое положение. И, вполне естественно, они совершенно не представляют себе событий прошлого и не могут их правильно оценить.
Он закашлялся и не сразу нашел в себе силы продолжить.
В известном смысле я до сих пор за них отвечаю и вижу, чем я могу им помочь. В техническом отношении мы были, видимо, развиты гораздо сильней --у нас имелись планы, проекты, изобретения; война заставила многое отложить. Но все самое важное должно было сохраниться, мы позаботились, чтобы все это надежно упрятали здесь, внизу, на командном пункте, так чтобы бомбы, огонь, радиоактивность не могли ничего повредить. Да, пожалуй, им можно помочь. Я обдумаю, как это сделать, и думаю, вы меня поддержите.
Ответа ему явно не требовалось; наша реакция его совершенно не интересовала.
Что мне нужно,-- продолжал он,-- так это для начала составить общее представление о ситуации. Доложите ее мне как можно точней. А еще очень важно познакомиться с событиями самых последних дней. Имейте в виду, я был хорошо обо всем осведомлен; сеть моих агентов прекрасно функционировала и внутри страны, и за рубежом. И только в самые последние дни...
Он прикрыл глаза и поднес руку ко лбу.
Эллиот наклонился к нему.
-- Вам нехорошо? Может, не стоит так перенапрягаться?
Валленброк поднял на него глаза. Мне показалось, что сейчас он рявкнет на Эллиота; но я неверно истолковал его взгляд, сейчас ему можно было лишь посочувствовать-- столько было на этом лице страдания и муки.
Наконец он заговорил снова, еще тише, чем прежде: Ничего, Эллиот, уже прошло! Ты выполнил все мои указания -- вот и прекрасно! Спасибо. Сам понимаешь, как важно для полководца знать, что он может положиться на своих солдат. Ты хороший солдат, Эллиот.
Он замолк, тяжело, с присвистом дыша, потом снова собрался с силами и продолжал:
-- Руководитель должен предвидеть разные варианты, все рассчитать на много ходов вперед. Люди могут стараться сколько угодно, однако взгляд их лишен масштабности, они видят лишь то, что находится непосредственно у них перед глазами. Им невдомек, что нужно всегда учитывать любые возможности--для того и существует двойная, а то и многократная страховка. Их представления слишком узки, фантазия слишком ограниченна... По-настоящему отважен тот, кто готов к возможному поражению, временному поражению, такой человек сохраняет твердость, чтобы, несмотря ни на что, прийти... к окончательной победе.
Голос Валленброка начал прерываться, голова клонилась все ниже и ниже. Наконец она коснулась стола, дыхание его опять стало свистящим.
Эллиот с минуту постоял возле него, а потом подозвал нас. Мы отнесли Валленброка в спальню, положили на кровать. Эллиот стал листать "Инструкцию по ревитализации".
-- Ему надо беречь себя,-- произнес он шепотом.-- Он перенапрягся.--Потом добавил погромче: -- Нужно обеспечить ему покой. Может, кто-нибудь принесет ему попить чего-нибудь горяченького?
Это прозвучало не как просьба, а как приказ. Мы тихо вышли из комнаты.
Всего несколько дней прошло с тех пор -- но как быстро все изменилось! Однажды Валленброк--как ни трудно себе это представить -- пришел в ярость и выставил нас из своей комнаты, и мы, словно собаки, ошпаренные кипятком, убрались прочь, поджав хвосты.
Причина этой вспышки гнева была, я думаю, в том, что мы видели его в момент слабости. А такие, как Валленброк, стыдятся своей слабости.
Он довольно быстро пришел в себя. В первые дни адаптации приступы злобы еще несколько раз повторялись, но он все заметнее набирался сил, как будто в периоды этой своей слабости заражался энергией,-- и тогда голос его звучал особенно жестко, жесты становились особенно властными. Эллиот пытался как-то смягчить ситуацию, объяснял, что Валленброку сложно сразу освоиться в новых условиях, надо дать ему время привыкнуть к ним. Возможно, он был прав...
А выдворил нас Валленброк после одного из таких периодов расслабленности. Часа через два он уже явно жалел об этой вспышке и хотел, чтобы мы о ней забыли,-- так, во всяком случае, мне показалось. Валленброк поднялся к нам в отель--впервые он покинул свое подземное убежище и впервые снова увидел свет солнца --правда, сквозь завесу густой мглы, которая задерживала и свет и тепло. Держался он дружелюбно, открыто и даже взялся кое-что объяснить нам. Казалось, этого человека интересует все на свете, он вникал даже в такие мелочи, как устройство автоматической системы жизнеобеспечения с замкнутым циклом, а под конец заговорил о том, каким образом ему удалось спастись. Оказалось, что именно он задумал специально оборудовать это здание, официально считавшееся местом отдыха для высокопоставленных военных и гражданских лиц; на самом же деле оно предназначалось для того, чтобы в случае крайней нужды вытащить, как он выразился, "за шкирку" его вместе с небольшой группой сотрудников и обслуживающего персонала. Здесь была установлена дополнительная система жизнеобеспечения--на случай катастрофы, которая в конце концов и разразилась. Однако добраться сюда удалось только ему одному; каким образом -- Валленброк нам сообщить не пожелал. То, что никого из родных и сотрудников ему не удалось спасти, казалось, не особенно его удручало.
Валленброк отправился вместе со всеми в столовую, взял себе блюда из протеина, но вскоре с брезгливой гримасой отодвинул тарелки и пригласил нас на торжественный ужин к себе.
-- У меня имеются запасы, достаточные, чтобы в течение нескольких лет прокормить такую компанию, как наша,--сказал он.-- И там есть такие деликатесы, от которых вы давно уже отвыкли. То-то вы удивитесь!
Это вовсе не было хвастовством, если судить по тому немногому, что он нам продемонстрировал. Мы услышали экзотические названия блюд, о которых и представления не имели: персики в пряном соусе, фаршированная щука с манговым соком, ломтики сельдерея в вишневом ликере, миланское желе с можжевеловым суфле, и так далее, и тому подобное. Катрин доставала блюда из инфракрасной печи -- они были уже готовы, упакованы в серебристую фольгу и великолепны на вкус. Ничего подобного я в жизни не пробовал. К ним подавались разные вина -- их вкус поначалу показался нам неприятным, до того они были терпкие, острые и так непохожи на питательное пиво военных лет или на солодовые и протеиновые напитки Новой эры. Но довольно скоро я сумел оценить их действие: именно терпкость этих напитков придавала особый вкус редкостным блюдам и возбуждала аппетит. Все вокруг словно разом переменилось, голоса стали звучать громче, отдаваясь гулким эхом под высокими сводами; старомодное великолепие комнат, прежде меня угнетавшее, вдруг показалось чертовски милым, прошлое смешалось с настоящим, и было приятно думать, что и другие испытывают то же самое... Атмосфера изобилия и роскоши словно приглушила все чувства, и в этом таилась известная опасность: ведь где-то там, за этими стенами оставался совсем иной мир, полный нерешенных проблем... к тому же это пиршество не могло длиться бесконечно, рано или поздно нам предстоит вернуться, спуститься с сияющих высот на землю и сменить это уютное тепло на стужу, изобилие -- на тесные коридоры скудости, зеркальный зал радости -- на скорбь прощания с мертвыми. Я опьянел, я начинал и думать и чувствовать совсем по-иному, беззаботное веселье и уверенность поднимались из глубин, о которых я и сам не подозревал, они переполняли мое тело, мои мысли. Я был словно во хмелю, хотя все видел, все слышал и вполне владел своими чувствами и желаниями. Я ощущал поразительную внутреннюю близость с людьми, сидевшими рядом; пусть они были небезупречны, пусть я знаю все их мелкие слабости-- от этого они казались мне еще симпатичней. Ведь были у них и свои достоинства, у этих счастливых людей, они умели радоваться жизни и держались так же раскованно, как я, мы сейчас одинаково чувствовали, мы понимали друг друга без слов. Я заметил, что Катрин не сразу поддалась этой общей эйфории--и это понятно: ведь и мне пришлось преодолеть какое-то внутреннее сопротивление, чтобы обрести это чувство раскованности,-- и вот она уже в моих объятиях, мы танцуем, и музыка льется непонятно откуда...
Кружение, вихрь, легкое дуновение касается моей кожи, я ощущаю его, а значит, живу, я освободился от черной вечности, я просто выплюнул ее, эту черноту, и вот ее относит все дальше и дальше от меня, будто мыльный пузырь, будто воздушный шар...
Перевести дух... легкое дуновение касается кожи, звезды плывут хороводом вокруг меня, а центр этого движения где-то во мне, в моей голове, в моем чреве... и вдруг я вздрагиваю, хоровод начинает кружиться все быстрей, стены выгибаются, растворяются в пространстве, мое тело застывает, глаза стекленеют, язык распух и стал шершавым...
Странно, но я опять просыпаюсь. На сей раз мучителен не только сон, но еще и страх окончательно поддаться ему, остаться в нем насовсем. Мой мозг--сплошной сгусток боли, язык шершавый, распухший; и все же боль в голове, в желудке, во всем теле не так мучает меня, как воспоминание о минувшей ночи. Долгое время я лежу на кровати, не шевелясь, замерев от страха, что меня сейчас стошнит.
Надо бы снова заснуть. Я уже чувствую себя немного лучше, мышцы расслабились, голове полегчало.
Что-то изменилось, и не в окружающем мире, а во мне самом. Что-то прояснилось, что-то решилось.
Выйдя из своей комнаты, я услышал собачий лай. Внизу, в холле, все обступили Валленброка. Он стоял спиной к двери, широко расставив ноги, уперев руки в бока. Галифе, сапоги, кожаное полупальто. Рядом с ним Нерон, черный пес, уши торчком, язык высунут--такой же, как прежде, Валленброк ревитализировал его по всем правилам. Я на минуту остановился, но пес уже уловил шум моих шагов. Он насторожился, принюхался и громадными прыжками устремился ко мне. Я не сомневался, что он бросился бы на меня, он ведь был натаскан на людей, и лишь в последний момент--конечно, все это разыграно нарочно! -- голос Валленброка остановил пса. Нерон с разбега проехался по полу и остановился прямо против меня, с налитыми кровью глазами, шерсть на нем встала дыбом.
-- Нерон, ко мне!
Собака неохотно подчинилась и улеглась у ног хозяина. Валленброк нетерпеливо поманил меня, я подошел.
-- Я тут поразмышлял о наших делах,--сказал он.-- Незачем тратить попусту время, которое у нас еще осталось. Для начала я хотел бы кое в чем разобраться, восстановить весь ход событий, которые привели к катастрофе. Не знаю, сколько это займет времени, но в любом случае мы должны расследовать все самым тщательным образом, не упуская ни одной мелочи. Предлагаю ввести строгий распорядок дня. С восьми утра до восемнадцати мы будем работать, с тринадцати до четырнадцати -- перерыв на обед. Начнем с сегодняшнего дня. Я жду вас у себя в десять тридцать.
Он махнул нам рукой и прошествовал со своим псом к двери. Вскоре они скрылись за углом, мы слышали лишь громкий топот сапог и суховатый стук собачьих лап по каменным плитам.
* * *
Валленброк: Для начала несколько слов о ситуации. Мне известно, что земля обледенела и непригодна для жизни людей. Это результат подлой агрессии наших врагов с Азиатского и Африканского континентов. Разумеется, я знал об их намерениях, они давно грозили нам применить оружие массового уничтожения, и я поручил своим агентам добыть мне нужные сведения. Мне доставили громадную пачку бумаг -- научные разработки,-- однако разобраться в этом было трудно, и я передал документы своим специалистам. Для тщательного анализа уже не оставалось времени, однако, насколько я мог понять, речь шла о ракетах, каждая из которых могла вывести в тропосферу несколько сотен тонн окиси алюминия и распылить там. Их базы были строго засекречены, и хотя нам удалось уничтожить несколько, у противника еще оставалось достаточно действующих. Эта дрянь, распыленная в космосе, нарушила радиационное равновесие на Земле, и ситуация вышла из-под контроля, так по крайней мере утверждали ученые. Удивительно, как все быстро произошло: дело, видимо, в том, что возникли центры конденсации, образовался облачный покров... как бы там ни было, дьявольский план агрессоров удался. Может, кто-нибудь добавит, дополнит мое сообщение?
Эллиот: Подробностей мы не знаем, мы только видели телевизионную передачу, слышали сообщения... Это было страшно: за один день землю обволокло черно-серым покрывалом, более густым, чем сейчас. Потом начались бури, грозы, посыпался град, который шел часами,--градины величиной с теннисный мяч. Но у нас не было времени все это наблюдать. Незадолго перед тем к нам сбросили вражеские десанты. Они прорвались через наши укрепления, начались бои.
Валленброк: Давайте по порядку! Начнем сначала. Мне нужна подробная информация о событиях, начиная с того дня, как нас взяли в плен.
Эллиот: Взяли в плен? Нам сообщили другое: в Ставке главного командования взорвалась бомба, и все члены правительства погибли.
Валленброк: Они сделали все, чтобы захватить нас живыми, поэтому Ставку почти не бомбили -- я сразу раскусил их намерения. Только почему все сорвалось?.. Помешала чья-то халатность? Или предательство? Вот что мне хотелось бы знать.
Эллиот: Мы ничего не можем сказать по этому поводу. У нас была своя задача: обезопасить руководство. О том, кто мы такие на самом деле, знало всего несколько человек, остальные не сомневались, что мы именно те лица, кого нам было поручено изображать. Но засекреченного места, где вы находились, мы тоже не знали.
Валленброк: Это моя идея, и она в конце концов должна была сработать. Мы выбрали место поспокойнее, где могли бы считать себя в полной безопасности. Сохранить свою жизнь--ведь это наш долг перед народом. Нельзя же оставить народ без руководства... Но все свинство было в том, что мы действительно оказались изолированы. А когда тело без головы, без мозга --хорошего не жди.
Эллиот: Да и разве можно было вообще что-либо предотвратить? Ведь уже выпущены были ракеты, уже распространилась эта пыль в атмосфере... нет, ничего поделать уже было нельзя.
Валленброк: Безвыходных положений нет, мы об этом еще поговорим.
Эллиот: А где вы находились все это время?
Валленброк: Ну, скажем, на некоем острове. Да, это можно назвать островом. Естественная крепость, хорошо замаскированная, можно сказать, неприступная. Там мы имели возможность в тишине разрабатывать свои планы и передавать приказы по подземному кабелю. Быть уверенным, что действуешь правильно, можно, только если уйдешь от повседневной суеты.
Эллиот: Вашим приказам подчинялись, ваши распоряжения исполнялись, но до нас доходила только малая их часть--лишь то, что годилось для публичных выступлений. Все делалось под строгим надзором секретных служб, и делалось так, как нам было приказано. Но потом, в самые последние дни... Бои подошли вплотную к самому Центру управления, мы слышали грохот разрывов... и наконец пришло последнее сообщение: руководители уничтожены, все погибли геройской смертью, исполняя свой долг.
Валленброк: Это сообщение продиктовал я сам. Мне удалось передать его перед самым уходом. Нельзя было допустить, чтобы руководство оставалось в руках врагов. Они сделали бы с нами все что угодно, мало ли существует способов сломать человека. Видали вы когда-нибудь этих несчастных пленных, которых мы захватили? Лучше уж смерть, чем бесчестье! Я сам включил взрывное устройство: большая четверка не должна была оставаться в плену. Они все погибли: Эллиот Бурст, Эйнар Фергюссон и Катрин Блийнер. Обстоятельства порой вынуждают нас действовать решительно. И, конечно, думать о будущем... Я поставил часовой механизм на двадцать минут. Это было довольно рискованно -- ведь я сам мог оказаться в поле действия взрыва.
Эллиот: А как вам удалось бежать?
Валленброк: Они уже ворвались в нашу цитадель, сняли охрану --вероятно, пустили в ход газы. Мы поняли это лишь тогда, когда к нам вбежал вестовой -и рухнул у наших ног. Мы, конечно, сразу же велели опустить стальные щиты, но это могло дать нам лишь отсрочку. Через системы телевизионного наблюдения мы видели, что происходит снаружи. Выхода не было.
Эллиот: Но для вас он все-таки нашелся?
Валленброк: В этом и заключается принцип многократной страховки... Да, вся хитрость в том, чтобы даже поражение превратить в победу. Я заранее обдумал все возможные варианты. Ведь эти укрепления строились под моим руководством. Никто не знал про одну шахту для пуска ракет, к которой вела потайная дверь в моей спальне. Никто, кроме меня. Никто не знал о взрывных устройствах. Я взлетел на ракете и добрался сюда. Вершины гор были еще безопасны--последние заповедники нетронутой природы. Вначале я собирался взять на себя руководство страной -- ведь здесь я действительно нахожусь в безопасности. Люди, которые долбили эти скалы и сооружали подземное убежище, погибли в первые же дни войны после отчаянного рейда штурмовой группы. Я лично посылал эту группу. Они протянули сюда кабель и соединили его с общей коммуникационной сетью. Отсюда я мог бы снова отдавать команды, руководить действиями. Но тут-то я как раз и просчитался -- связь была прервана. Может быть, произошел какой-то подземный сдвиг, может, атомный взрыв задел слои более глубокие, чем мы ожидали? Когда я потом увидел, что землю окутал мрак, увидел эту непроглядную тьму, освещаемую лишь вспышками ядерных взрывов... я вынужден был признать, что первое сражение мы проиграли. Я понял, что моя задача -- приготовиться к следующему. Воспользовавшись системой анабиоза, я пустился в одинокое странствие сквозь время, сопровождать меня должен был только Нерон--таково было мое решение.
* * *
Реконструкция событий, происшедших со 2 по 6 марта 2084 г.:
Как и другие помещения подземной крепости, телестудия была обставлена довольно скупо. Лишь одну стену задрапировали полотнищем с изображением головы орла, держащего в клюве оливковую ветвь,-- герб Западного блока. Как раз под ним располагался пульт с микрофонами, при желании на нем можно было скрытно от телекамер держать текст выступления. Но этой возможностью пользовался один Эллиот, который плохо запоминал тексты и в свое время на репетициях частенько останавливался посреди выступления. Остальным же пульт служил лишь опорой или деталью внешнего оформления; Эйнар любил говорить, опираясь о пульт обеими руками, наклонясь вперед, словно хотел быть как можно ближе к своей аудитории. Рихард обычно стоял возле пульта, положив на него руку,-- эта небрежная поза должна была демонстрировать его превосходство. А Катрин старалась встать так, чтобы пульт был у нее за спиной и чтобы лицо ее оператор подавал крупным планом,-- уполномоченный секретной службы Каттегат обычно сердился из-за того, что она заслоняла таким образом орлиную голову. Это была, можно сказать, официальная часть наших апартаментов, другие были отмечены печатью временного пребывания: на голых стенах еще виднелись следы лазерной обработки, и всюду--переплетение проводов, труб, отопительных шлангов. На потолке было укреплено несколько прожекторов, справа и слева от телекамеры--два осветительных прибора, позади несколько откидных стульчиков с синтетической обивкой -- вот и все.
В тот раз им с трудом удалось без помех довести до конца передачу--звуки сражения начали проникать и сюда, в это глубокое подземелье. Разрывы бомб и снарядов, гул взлетающих ракет -- все это сливалось в единый глухой рокот, сквозь который иногда прорывались оглушительные удары. Чтобы продолжать работу в таких условиях, приходилось напрягаться изо всех сил и делать вид, будто ничего не происходит. Долгое время они чувствовали себя в полной безопасности на самом нижнем этаже этого подземного бункера -- все остальные помещения находились над ними: и комнаты противовоздушной обороны, и продовольственные склады и арсеналы, и производственные помещения, и электростанции. Они занимались здесь самым важным делом, хотя и были всего лишь инструментом в руках правительства. О том, что происходит снаружи, они узнавали из официальных сообщений, не имея возможности подняться наверх. У них не было отдыха и не было никакого выхода--их охраняли и берегли так, словно они и в самом деле являлись членами правительства. О них заботились больше, чем о самых знаменитых ученых, инженерах и врачах, не говоря уже о деятелях искусства: о телережиссерах и актерах, о сценаристах и композиторах, в чью задачу входило демонстрировать единство в рядах руководства и поддерживать боевой дух народа. Они были до такой степени отгорожены от остального мира, что воспринимали внешние события не как реальность, а как некое подобие учебных маневров. Все, что они делали, совершалось как бы в полусне-- ничего другого им просто не оставалось. Они выступали от имени Западного блока, не имея ни власти, ни даже представления о том, какие силы они приводят в движение.
Тем сильнее они были потрясены, когда оказались вдруг втянуты в события. Война добралась и до них. Они, правда, знали, что атаки и контратаки становятся все ожесточеннее, знали, что в этой войне не существует четкой линии фронта, что любой стратегический замысел за несколько дней может превратиться в абсурд, что всюду царит хаос, что с обеих сторон нарастает эскалация насилия с единственной целью доказать свое превосходство, и все же они были потрясены, ибо никто из них до сих пор реально не представлял современную войну. Они не предполагали, что боевые действия, несмотря на глубоко эшелонированную оборону, так быстро переместятся к самому центру страны, в районы с высокоразвитой промышленностью и большой плотностью населения, и тем более не могли себе представить, что противник проникнет в подземные укрепления, захватывая этаж за этажом, хотя соединявшие их шахты были снабжены автоматическими взрывными устройствами. Им пришлось убедиться, что самыми ужасными орудиями уничтожения, какие только способен создать человеческий разум, располагало не только их правительство--противник тоже обладал не менее мощной разрушительной техникой. В том-то и заключается одно из величайших несчастий этого мира: разрушать проще, нежели созидать.
Я ворочался на своей постели. Из-за стены доносилось глухое завывание ветра. В животе тяжесть, слегка подташнивает. Я встал, подошел к умывальнику, сполоснул лицо прохладной водой.
И снова лег в постель. Под одеялом жарко, но меня знобит. О чем бы хорошем подумать, чтобы наконец заснуть... Катрин! Но мысль о ней вновь наполняет мою душу бесконечной печалью. И тошнит все сильней...
Надо бы все-таки заснуть, но у меня не получается, я слишком ослабел и устал. Наконец, собравшись с силами, я решил встать, умыться и одеться. И уже возле самой двери в нерешительности остановился. Было такое чувство, будто в следующую минуту я переступлю какой-то роковой порог и окажусь в кошмарном мире, где не останется больше никаких надежд. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Сделанного не воротишь, надо с этим смириться. И как всегда, расплачиваться за все. Власть имущие распоряжаются жизнью и смертью, решают, быть миру или погибнуть. А их подчиненные не властны даже над собственной судьбой... Но разве в случившемся нет и нашей вины?--вновь спрашиваю я себя. Мы ведь тоже немало натворили--уже хотя бы в силу того, что послушно исполняли все приказы...
Эйнар уже ждал внизу возле регистратуры. Едва завидев меня, он шагнул мне навстречу.
-- Я боялся чего-то подобного,--сказал он.-- И ведь знал же, что ничего хорошего из этого не выйдет, а все- таки явился. Почему, черт возьми!
Он повернулся, подошел к двери и уставился на снежную круговерть за стеклом.
Катрин сидела в столовой. Я остановился позади нее и положил руки ей на плечи. Она не шелохнулась. Но когда я попробовал погладить ее волосы, она отстранилась.
-- Не надо! -- Голос ее звучал тихо и ласково, но в то же время в нем слышались решительные нотки.
Я пододвинул стул, сел рядом. Есть совершенно не хотелось.
Вскоре к нам присоединился Эллиот.
-- Ждать осталось недолго,--сказал он.-- Еще часок- другой, и он очнется. Я дежурил возле него всю ночь. Кажется, там полный порядок. Температура медленно повышается, уже появились мозговые импульсы. В этом ящике я нашел полный набор медицинской аппаратуры.
Я понял, что все его мысли и заботы сейчас сосредоточены только на одном: как бы в соответствии с полученными инструкциями вернуть Рихарда Валленброка к жизни. А он подумал о возможных последствиях?
-- Какие последствия? Мы просто растолкуем ему, как теперь обстоят дела. Пусть сам решает, что делать дальше.
-- Если здесь узнают, что он жив, ему придется предстать перед судом, как это случилось с нами. Или ты думаешь, что мы сможем его долго прятать?
-- Зачем сейчас ломать над этим голову? И потом, не наша эта забота. Сам разберется.
Эллиот не допускал сомнения в том, что люди, которым мы подчинялись когда-то, способны во всем разобраться. У меня на этот счет были кое-какие опасения, но я промолчал. Что бы там ни произошло, я вправе делать, что захочу, и поступать, как сочту нужным. Я никому не подчинен, я человек свободный. Впрочем, так ли уж я свободен? Так ли себя чувствует действительно свободный человек?
* * *
Когда Рихард Валленброк пришел в себя, Эллиот перенес его в соседнюю комнату. Силы еще не вполне вернулись к нему, он говорил тихим голосом и время от времени опирался о стол, покрытый толстым стеклом, словно не мог совладать с тяжестью собственного тела. Но глаза его блестели и взгляд был беспокоен. Вот чего мне никогда не удавалось по-настоящему воспроизвести выражение этих глаз...
Он пригласил нас к себе--с видом средневекового владыки, объявляющего о начале аудиенции. Мы расселись на стульях и креслах в одном из просторных помещений, напоминавшем скорее зал, чем просто комнату. Для мебели годы прошли не так бесследно, как для живой материи: ткань настолько обветшала, что обивка лопалась под тяжестью наших тел. Занавеси упали на пол; как только мы открыли дверь, они свалились от сквозняка. Да, время изрядно поработало здесь, но мы делали вид, будто ничего не замечаем.
-- Эллиот мне уже доложил обо всем,--сказал Валленброк.-- В паршивом же мире мы очутились! Хотя люди все-таки сохранили способность к действию и нашли в себе силы, чтобы выжить. Это надо признать. Не их вина, что сложилось такое тяжелое положение. И, вполне естественно, они совершенно не представляют себе событий прошлого и не могут их правильно оценить.
Он закашлялся и не сразу нашел в себе силы продолжить.
В известном смысле я до сих пор за них отвечаю и вижу, чем я могу им помочь. В техническом отношении мы были, видимо, развиты гораздо сильней --у нас имелись планы, проекты, изобретения; война заставила многое отложить. Но все самое важное должно было сохраниться, мы позаботились, чтобы все это надежно упрятали здесь, внизу, на командном пункте, так чтобы бомбы, огонь, радиоактивность не могли ничего повредить. Да, пожалуй, им можно помочь. Я обдумаю, как это сделать, и думаю, вы меня поддержите.
Ответа ему явно не требовалось; наша реакция его совершенно не интересовала.
Что мне нужно,-- продолжал он,-- так это для начала составить общее представление о ситуации. Доложите ее мне как можно точней. А еще очень важно познакомиться с событиями самых последних дней. Имейте в виду, я был хорошо обо всем осведомлен; сеть моих агентов прекрасно функционировала и внутри страны, и за рубежом. И только в самые последние дни...
Он прикрыл глаза и поднес руку ко лбу.
Эллиот наклонился к нему.
-- Вам нехорошо? Может, не стоит так перенапрягаться?
Валленброк поднял на него глаза. Мне показалось, что сейчас он рявкнет на Эллиота; но я неверно истолковал его взгляд, сейчас ему можно было лишь посочувствовать-- столько было на этом лице страдания и муки.
Наконец он заговорил снова, еще тише, чем прежде: Ничего, Эллиот, уже прошло! Ты выполнил все мои указания -- вот и прекрасно! Спасибо. Сам понимаешь, как важно для полководца знать, что он может положиться на своих солдат. Ты хороший солдат, Эллиот.
Он замолк, тяжело, с присвистом дыша, потом снова собрался с силами и продолжал:
-- Руководитель должен предвидеть разные варианты, все рассчитать на много ходов вперед. Люди могут стараться сколько угодно, однако взгляд их лишен масштабности, они видят лишь то, что находится непосредственно у них перед глазами. Им невдомек, что нужно всегда учитывать любые возможности--для того и существует двойная, а то и многократная страховка. Их представления слишком узки, фантазия слишком ограниченна... По-настоящему отважен тот, кто готов к возможному поражению, временному поражению, такой человек сохраняет твердость, чтобы, несмотря ни на что, прийти... к окончательной победе.
Голос Валленброка начал прерываться, голова клонилась все ниже и ниже. Наконец она коснулась стола, дыхание его опять стало свистящим.
Эллиот с минуту постоял возле него, а потом подозвал нас. Мы отнесли Валленброка в спальню, положили на кровать. Эллиот стал листать "Инструкцию по ревитализации".
-- Ему надо беречь себя,-- произнес он шепотом.-- Он перенапрягся.--Потом добавил погромче: -- Нужно обеспечить ему покой. Может, кто-нибудь принесет ему попить чего-нибудь горяченького?
Это прозвучало не как просьба, а как приказ. Мы тихо вышли из комнаты.
Всего несколько дней прошло с тех пор -- но как быстро все изменилось! Однажды Валленброк--как ни трудно себе это представить -- пришел в ярость и выставил нас из своей комнаты, и мы, словно собаки, ошпаренные кипятком, убрались прочь, поджав хвосты.
Причина этой вспышки гнева была, я думаю, в том, что мы видели его в момент слабости. А такие, как Валленброк, стыдятся своей слабости.
Он довольно быстро пришел в себя. В первые дни адаптации приступы злобы еще несколько раз повторялись, но он все заметнее набирался сил, как будто в периоды этой своей слабости заражался энергией,-- и тогда голос его звучал особенно жестко, жесты становились особенно властными. Эллиот пытался как-то смягчить ситуацию, объяснял, что Валленброку сложно сразу освоиться в новых условиях, надо дать ему время привыкнуть к ним. Возможно, он был прав...
А выдворил нас Валленброк после одного из таких периодов расслабленности. Часа через два он уже явно жалел об этой вспышке и хотел, чтобы мы о ней забыли,-- так, во всяком случае, мне показалось. Валленброк поднялся к нам в отель--впервые он покинул свое подземное убежище и впервые снова увидел свет солнца --правда, сквозь завесу густой мглы, которая задерживала и свет и тепло. Держался он дружелюбно, открыто и даже взялся кое-что объяснить нам. Казалось, этого человека интересует все на свете, он вникал даже в такие мелочи, как устройство автоматической системы жизнеобеспечения с замкнутым циклом, а под конец заговорил о том, каким образом ему удалось спастись. Оказалось, что именно он задумал специально оборудовать это здание, официально считавшееся местом отдыха для высокопоставленных военных и гражданских лиц; на самом же деле оно предназначалось для того, чтобы в случае крайней нужды вытащить, как он выразился, "за шкирку" его вместе с небольшой группой сотрудников и обслуживающего персонала. Здесь была установлена дополнительная система жизнеобеспечения--на случай катастрофы, которая в конце концов и разразилась. Однако добраться сюда удалось только ему одному; каким образом -- Валленброк нам сообщить не пожелал. То, что никого из родных и сотрудников ему не удалось спасти, казалось, не особенно его удручало.
Валленброк отправился вместе со всеми в столовую, взял себе блюда из протеина, но вскоре с брезгливой гримасой отодвинул тарелки и пригласил нас на торжественный ужин к себе.
-- У меня имеются запасы, достаточные, чтобы в течение нескольких лет прокормить такую компанию, как наша,--сказал он.-- И там есть такие деликатесы, от которых вы давно уже отвыкли. То-то вы удивитесь!
Это вовсе не было хвастовством, если судить по тому немногому, что он нам продемонстрировал. Мы услышали экзотические названия блюд, о которых и представления не имели: персики в пряном соусе, фаршированная щука с манговым соком, ломтики сельдерея в вишневом ликере, миланское желе с можжевеловым суфле, и так далее, и тому подобное. Катрин доставала блюда из инфракрасной печи -- они были уже готовы, упакованы в серебристую фольгу и великолепны на вкус. Ничего подобного я в жизни не пробовал. К ним подавались разные вина -- их вкус поначалу показался нам неприятным, до того они были терпкие, острые и так непохожи на питательное пиво военных лет или на солодовые и протеиновые напитки Новой эры. Но довольно скоро я сумел оценить их действие: именно терпкость этих напитков придавала особый вкус редкостным блюдам и возбуждала аппетит. Все вокруг словно разом переменилось, голоса стали звучать громче, отдаваясь гулким эхом под высокими сводами; старомодное великолепие комнат, прежде меня угнетавшее, вдруг показалось чертовски милым, прошлое смешалось с настоящим, и было приятно думать, что и другие испытывают то же самое... Атмосфера изобилия и роскоши словно приглушила все чувства, и в этом таилась известная опасность: ведь где-то там, за этими стенами оставался совсем иной мир, полный нерешенных проблем... к тому же это пиршество не могло длиться бесконечно, рано или поздно нам предстоит вернуться, спуститься с сияющих высот на землю и сменить это уютное тепло на стужу, изобилие -- на тесные коридоры скудости, зеркальный зал радости -- на скорбь прощания с мертвыми. Я опьянел, я начинал и думать и чувствовать совсем по-иному, беззаботное веселье и уверенность поднимались из глубин, о которых я и сам не подозревал, они переполняли мое тело, мои мысли. Я был словно во хмелю, хотя все видел, все слышал и вполне владел своими чувствами и желаниями. Я ощущал поразительную внутреннюю близость с людьми, сидевшими рядом; пусть они были небезупречны, пусть я знаю все их мелкие слабости-- от этого они казались мне еще симпатичней. Ведь были у них и свои достоинства, у этих счастливых людей, они умели радоваться жизни и держались так же раскованно, как я, мы сейчас одинаково чувствовали, мы понимали друг друга без слов. Я заметил, что Катрин не сразу поддалась этой общей эйфории--и это понятно: ведь и мне пришлось преодолеть какое-то внутреннее сопротивление, чтобы обрести это чувство раскованности,-- и вот она уже в моих объятиях, мы танцуем, и музыка льется непонятно откуда...
Кружение, вихрь, легкое дуновение касается моей кожи, я ощущаю его, а значит, живу, я освободился от черной вечности, я просто выплюнул ее, эту черноту, и вот ее относит все дальше и дальше от меня, будто мыльный пузырь, будто воздушный шар...
Перевести дух... легкое дуновение касается кожи, звезды плывут хороводом вокруг меня, а центр этого движения где-то во мне, в моей голове, в моем чреве... и вдруг я вздрагиваю, хоровод начинает кружиться все быстрей, стены выгибаются, растворяются в пространстве, мое тело застывает, глаза стекленеют, язык распух и стал шершавым...
Странно, но я опять просыпаюсь. На сей раз мучителен не только сон, но еще и страх окончательно поддаться ему, остаться в нем насовсем. Мой мозг--сплошной сгусток боли, язык шершавый, распухший; и все же боль в голове, в желудке, во всем теле не так мучает меня, как воспоминание о минувшей ночи. Долгое время я лежу на кровати, не шевелясь, замерев от страха, что меня сейчас стошнит.
Надо бы снова заснуть. Я уже чувствую себя немного лучше, мышцы расслабились, голове полегчало.
Что-то изменилось, и не в окружающем мире, а во мне самом. Что-то прояснилось, что-то решилось.
Выйдя из своей комнаты, я услышал собачий лай. Внизу, в холле, все обступили Валленброка. Он стоял спиной к двери, широко расставив ноги, уперев руки в бока. Галифе, сапоги, кожаное полупальто. Рядом с ним Нерон, черный пес, уши торчком, язык высунут--такой же, как прежде, Валленброк ревитализировал его по всем правилам. Я на минуту остановился, но пес уже уловил шум моих шагов. Он насторожился, принюхался и громадными прыжками устремился ко мне. Я не сомневался, что он бросился бы на меня, он ведь был натаскан на людей, и лишь в последний момент--конечно, все это разыграно нарочно! -- голос Валленброка остановил пса. Нерон с разбега проехался по полу и остановился прямо против меня, с налитыми кровью глазами, шерсть на нем встала дыбом.
-- Нерон, ко мне!
Собака неохотно подчинилась и улеглась у ног хозяина. Валленброк нетерпеливо поманил меня, я подошел.
-- Я тут поразмышлял о наших делах,--сказал он.-- Незачем тратить попусту время, которое у нас еще осталось. Для начала я хотел бы кое в чем разобраться, восстановить весь ход событий, которые привели к катастрофе. Не знаю, сколько это займет времени, но в любом случае мы должны расследовать все самым тщательным образом, не упуская ни одной мелочи. Предлагаю ввести строгий распорядок дня. С восьми утра до восемнадцати мы будем работать, с тринадцати до четырнадцати -- перерыв на обед. Начнем с сегодняшнего дня. Я жду вас у себя в десять тридцать.
Он махнул нам рукой и прошествовал со своим псом к двери. Вскоре они скрылись за углом, мы слышали лишь громкий топот сапог и суховатый стук собачьих лап по каменным плитам.
* * *
Валленброк: Для начала несколько слов о ситуации. Мне известно, что земля обледенела и непригодна для жизни людей. Это результат подлой агрессии наших врагов с Азиатского и Африканского континентов. Разумеется, я знал об их намерениях, они давно грозили нам применить оружие массового уничтожения, и я поручил своим агентам добыть мне нужные сведения. Мне доставили громадную пачку бумаг -- научные разработки,-- однако разобраться в этом было трудно, и я передал документы своим специалистам. Для тщательного анализа уже не оставалось времени, однако, насколько я мог понять, речь шла о ракетах, каждая из которых могла вывести в тропосферу несколько сотен тонн окиси алюминия и распылить там. Их базы были строго засекречены, и хотя нам удалось уничтожить несколько, у противника еще оставалось достаточно действующих. Эта дрянь, распыленная в космосе, нарушила радиационное равновесие на Земле, и ситуация вышла из-под контроля, так по крайней мере утверждали ученые. Удивительно, как все быстро произошло: дело, видимо, в том, что возникли центры конденсации, образовался облачный покров... как бы там ни было, дьявольский план агрессоров удался. Может, кто-нибудь добавит, дополнит мое сообщение?
Эллиот: Подробностей мы не знаем, мы только видели телевизионную передачу, слышали сообщения... Это было страшно: за один день землю обволокло черно-серым покрывалом, более густым, чем сейчас. Потом начались бури, грозы, посыпался град, который шел часами,--градины величиной с теннисный мяч. Но у нас не было времени все это наблюдать. Незадолго перед тем к нам сбросили вражеские десанты. Они прорвались через наши укрепления, начались бои.
Валленброк: Давайте по порядку! Начнем сначала. Мне нужна подробная информация о событиях, начиная с того дня, как нас взяли в плен.
Эллиот: Взяли в плен? Нам сообщили другое: в Ставке главного командования взорвалась бомба, и все члены правительства погибли.
Валленброк: Они сделали все, чтобы захватить нас живыми, поэтому Ставку почти не бомбили -- я сразу раскусил их намерения. Только почему все сорвалось?.. Помешала чья-то халатность? Или предательство? Вот что мне хотелось бы знать.
Эллиот: Мы ничего не можем сказать по этому поводу. У нас была своя задача: обезопасить руководство. О том, кто мы такие на самом деле, знало всего несколько человек, остальные не сомневались, что мы именно те лица, кого нам было поручено изображать. Но засекреченного места, где вы находились, мы тоже не знали.
Валленброк: Это моя идея, и она в конце концов должна была сработать. Мы выбрали место поспокойнее, где могли бы считать себя в полной безопасности. Сохранить свою жизнь--ведь это наш долг перед народом. Нельзя же оставить народ без руководства... Но все свинство было в том, что мы действительно оказались изолированы. А когда тело без головы, без мозга --хорошего не жди.
Эллиот: Да и разве можно было вообще что-либо предотвратить? Ведь уже выпущены были ракеты, уже распространилась эта пыль в атмосфере... нет, ничего поделать уже было нельзя.
Валленброк: Безвыходных положений нет, мы об этом еще поговорим.
Эллиот: А где вы находились все это время?
Валленброк: Ну, скажем, на некоем острове. Да, это можно назвать островом. Естественная крепость, хорошо замаскированная, можно сказать, неприступная. Там мы имели возможность в тишине разрабатывать свои планы и передавать приказы по подземному кабелю. Быть уверенным, что действуешь правильно, можно, только если уйдешь от повседневной суеты.
Эллиот: Вашим приказам подчинялись, ваши распоряжения исполнялись, но до нас доходила только малая их часть--лишь то, что годилось для публичных выступлений. Все делалось под строгим надзором секретных служб, и делалось так, как нам было приказано. Но потом, в самые последние дни... Бои подошли вплотную к самому Центру управления, мы слышали грохот разрывов... и наконец пришло последнее сообщение: руководители уничтожены, все погибли геройской смертью, исполняя свой долг.
Валленброк: Это сообщение продиктовал я сам. Мне удалось передать его перед самым уходом. Нельзя было допустить, чтобы руководство оставалось в руках врагов. Они сделали бы с нами все что угодно, мало ли существует способов сломать человека. Видали вы когда-нибудь этих несчастных пленных, которых мы захватили? Лучше уж смерть, чем бесчестье! Я сам включил взрывное устройство: большая четверка не должна была оставаться в плену. Они все погибли: Эллиот Бурст, Эйнар Фергюссон и Катрин Блийнер. Обстоятельства порой вынуждают нас действовать решительно. И, конечно, думать о будущем... Я поставил часовой механизм на двадцать минут. Это было довольно рискованно -- ведь я сам мог оказаться в поле действия взрыва.
Эллиот: А как вам удалось бежать?
Валленброк: Они уже ворвались в нашу цитадель, сняли охрану --вероятно, пустили в ход газы. Мы поняли это лишь тогда, когда к нам вбежал вестовой -и рухнул у наших ног. Мы, конечно, сразу же велели опустить стальные щиты, но это могло дать нам лишь отсрочку. Через системы телевизионного наблюдения мы видели, что происходит снаружи. Выхода не было.
Эллиот: Но для вас он все-таки нашелся?
Валленброк: В этом и заключается принцип многократной страховки... Да, вся хитрость в том, чтобы даже поражение превратить в победу. Я заранее обдумал все возможные варианты. Ведь эти укрепления строились под моим руководством. Никто не знал про одну шахту для пуска ракет, к которой вела потайная дверь в моей спальне. Никто, кроме меня. Никто не знал о взрывных устройствах. Я взлетел на ракете и добрался сюда. Вершины гор были еще безопасны--последние заповедники нетронутой природы. Вначале я собирался взять на себя руководство страной -- ведь здесь я действительно нахожусь в безопасности. Люди, которые долбили эти скалы и сооружали подземное убежище, погибли в первые же дни войны после отчаянного рейда штурмовой группы. Я лично посылал эту группу. Они протянули сюда кабель и соединили его с общей коммуникационной сетью. Отсюда я мог бы снова отдавать команды, руководить действиями. Но тут-то я как раз и просчитался -- связь была прервана. Может быть, произошел какой-то подземный сдвиг, может, атомный взрыв задел слои более глубокие, чем мы ожидали? Когда я потом увидел, что землю окутал мрак, увидел эту непроглядную тьму, освещаемую лишь вспышками ядерных взрывов... я вынужден был признать, что первое сражение мы проиграли. Я понял, что моя задача -- приготовиться к следующему. Воспользовавшись системой анабиоза, я пустился в одинокое странствие сквозь время, сопровождать меня должен был только Нерон--таково было мое решение.
* * *
Реконструкция событий, происшедших со 2 по 6 марта 2084 г.:
Как и другие помещения подземной крепости, телестудия была обставлена довольно скупо. Лишь одну стену задрапировали полотнищем с изображением головы орла, держащего в клюве оливковую ветвь,-- герб Западного блока. Как раз под ним располагался пульт с микрофонами, при желании на нем можно было скрытно от телекамер держать текст выступления. Но этой возможностью пользовался один Эллиот, который плохо запоминал тексты и в свое время на репетициях частенько останавливался посреди выступления. Остальным же пульт служил лишь опорой или деталью внешнего оформления; Эйнар любил говорить, опираясь о пульт обеими руками, наклонясь вперед, словно хотел быть как можно ближе к своей аудитории. Рихард обычно стоял возле пульта, положив на него руку,-- эта небрежная поза должна была демонстрировать его превосходство. А Катрин старалась встать так, чтобы пульт был у нее за спиной и чтобы лицо ее оператор подавал крупным планом,-- уполномоченный секретной службы Каттегат обычно сердился из-за того, что она заслоняла таким образом орлиную голову. Это была, можно сказать, официальная часть наших апартаментов, другие были отмечены печатью временного пребывания: на голых стенах еще виднелись следы лазерной обработки, и всюду--переплетение проводов, труб, отопительных шлангов. На потолке было укреплено несколько прожекторов, справа и слева от телекамеры--два осветительных прибора, позади несколько откидных стульчиков с синтетической обивкой -- вот и все.
В тот раз им с трудом удалось без помех довести до конца передачу--звуки сражения начали проникать и сюда, в это глубокое подземелье. Разрывы бомб и снарядов, гул взлетающих ракет -- все это сливалось в единый глухой рокот, сквозь который иногда прорывались оглушительные удары. Чтобы продолжать работу в таких условиях, приходилось напрягаться изо всех сил и делать вид, будто ничего не происходит. Долгое время они чувствовали себя в полной безопасности на самом нижнем этаже этого подземного бункера -- все остальные помещения находились над ними: и комнаты противовоздушной обороны, и продовольственные склады и арсеналы, и производственные помещения, и электростанции. Они занимались здесь самым важным делом, хотя и были всего лишь инструментом в руках правительства. О том, что происходит снаружи, они узнавали из официальных сообщений, не имея возможности подняться наверх. У них не было отдыха и не было никакого выхода--их охраняли и берегли так, словно они и в самом деле являлись членами правительства. О них заботились больше, чем о самых знаменитых ученых, инженерах и врачах, не говоря уже о деятелях искусства: о телережиссерах и актерах, о сценаристах и композиторах, в чью задачу входило демонстрировать единство в рядах руководства и поддерживать боевой дух народа. Они были до такой степени отгорожены от остального мира, что воспринимали внешние события не как реальность, а как некое подобие учебных маневров. Все, что они делали, совершалось как бы в полусне-- ничего другого им просто не оставалось. Они выступали от имени Западного блока, не имея ни власти, ни даже представления о том, какие силы они приводят в движение.
Тем сильнее они были потрясены, когда оказались вдруг втянуты в события. Война добралась и до них. Они, правда, знали, что атаки и контратаки становятся все ожесточеннее, знали, что в этой войне не существует четкой линии фронта, что любой стратегический замысел за несколько дней может превратиться в абсурд, что всюду царит хаос, что с обеих сторон нарастает эскалация насилия с единственной целью доказать свое превосходство, и все же они были потрясены, ибо никто из них до сих пор реально не представлял современную войну. Они не предполагали, что боевые действия, несмотря на глубоко эшелонированную оборону, так быстро переместятся к самому центру страны, в районы с высокоразвитой промышленностью и большой плотностью населения, и тем более не могли себе представить, что противник проникнет в подземные укрепления, захватывая этаж за этажом, хотя соединявшие их шахты были снабжены автоматическими взрывными устройствами. Им пришлось убедиться, что самыми ужасными орудиями уничтожения, какие только способен создать человеческий разум, располагало не только их правительство--противник тоже обладал не менее мощной разрушительной техникой. В том-то и заключается одно из величайших несчастий этого мира: разрушать проще, нежели созидать.