Страница:
Дяди короля-младенца, герцоги Бедфорд и Глостер, поделили между собой регентство: именем короля первый стал править во Франции, а второй – в Англии. Королевство считалось единым, согласно договору в Труа, и титул верховного регента принадлежал Бедфорду. Его ближайшим помощником был Генри Бофор, кардинал Винчестерский, родственник короля. С его помощью Джон Бедфорд укреплял связи с французской церковью.
Англичане укрепляли связь с Францией не только военными и юридическими мерами, но и матримониальными средствами. Пример им показал король Генрих V, а после его смерти, в 1423 году, Бедфорд женился на младшей сестре герцога Филиппа Бургундского Анне.
Малочисленность захватчиков не позволяла им действовать без широкой поддержки со стороны местных коллаборационистов, получавших немалую долю от награбленного англичанами. Сами англичане презрительно называли их «лже-французы». Среди этих коллаборационистов было много французских церковников. (Я уже упоминал о той роли, которую сыграл епископ Пьер Кошон в подготовке и подписании договора в Труа.) Также служили англичанам богословы и юристы Парижского университета – самого влиятельного учреждения французской церкви, бывшего в те времена непререкаемым авторитетом в области теологии и церковного права.
В начале XV века Парижский университет представлял собой автономную корпорацию и был защищен от посягательств светской власти системой привилегий. Когда наступила пора междоусобиц, университет встал на сторону бургундцев.
Утвердившись во Франции, Бедфорд окружил себя клириками-коллаборационистами. Прелаты входили в состав правительственного совета при регенте, занимали важные посты – канцлера королевства, государственных секретарей-министров, докладчиков регентского совета и т. д. Они выполняли ответственные дипломатические поручения. Их служба вознаграждалась высокими окладами, щедрыми пенсиями и богатыми земельными пожалованиями, оплаченными страданиями и кровью соотечественников.
Значительные привилегии имели жители территорий, население которых уже успело доказать свою лояльность англичанам. Прежде всего это касалось торговли с островом. Так, жители Гиени настолько были заинтересованы в торговле с Англией, что приход французских войск в 1450-х годах восприняли крайне негативно и попытались поднять мятеж против Карла VII.
Жестокость властей привела не к всеобщей покорности, а, напротив, к нарастающему сопротивлению. Оно проявилось сразу после вторжения англичан в Нормандию. Тогда еще носило характер стихийной обороны населения от солдатских грабежей и ограничивалось единичными выступлениями крестьян и горожан, возмущенных бесчинствами захватчиков. В начале 1420-х годов, когда в завоеванных районах был установлен оккупационный режим, это сопротивление превратилось в массовое народно-освободительное движение. Его участники сознавали общую политическую цель – изгнание англичан. Предполагалось, что место оккупантов займут люди, преданные дофину Карлу. В нем французы, замордованные интервентами, видели своего будущего освободителя. Борцы против захватчиков старались не замечать пороки будущего короля – не только по своей наивности, но скорее от безвыходности.
Среди участников сопротивления были разные люди, в том числе дворяне, чьи конфискованные земли попали к английским феодалам, купцы, ограбленные тяжелыми налогами и контрибуциями, ремесленники, лишившиеся заработков в разграбленных и обезлюдевших городах, и даже бедные священники, стоявшие близко к народу и разделявшие его страдания. И все же главную силу этой народной войны составило крестьянство, которое грабили как разбойничьи шайки солдат, так и налоговые чиновники, а также новые сеньоры-англичане.
В лесах Нормандии действовали сотни отрядов партизан – «лесных стрелков». Они были малочисленны, подвижны, трудноуловимы. Они держали англичан в постоянной тревоге. Их тактика была обычной для народной войны во вражеском тылу: засады на дорогах, перехват курьеров, нападения на финансовых чиновников и обозы, налеты на гарнизоны в небольших городах и слабо укрепленных замках. Во многих таких отрядах бойцы клялись, что будут до последнего воевать с англичанами. История Робина Гуда повторялась в укрупненном масштабе, только теперь англичане и франко-нормандцы поменялись местами.
Английские власти устраивали карательные экспедиции, прочесывали леса и проводили массовые казни участников сопротивления. За головы партизан и людей, помогавших им, назначалась награда. Однако невыносимые условия оккупационного режима приводили в леса все новых бойцов.
Помимо прямого военного и экономического урона англичанам, партизаны французского Севера также оттягивали на себя часть английских сил, которые в противном случае могли бы действовать против районов, еще не покорившихся Бедфорду. Оккупационные власти были вынуждены держать многочисленные гарнизоны в тыловых крепостях, особенно в крупных городах, охранять коммуникации. Темпы продвижения англичан к югу все более замедлялись, и в 1425 году наступило затишье в боевых действиях.
Осенью 1428 года англичане занимали Нормандию, Иль-де-Франс (район Парижа) и земли на юго-западе, между побережьем Бискайского залива и Гаронной. Союз с герцогом Бургундским передал под их косвенный контроль восточные и северо-восточные районы страны. Зона англо-бургундской оккупации не была сплошной, внутри нее сохранялись небольшие островки свободных территорий, жители которых пока не признавали власть захватчиков. Одним из таких островков была крепость Вокулёр с близлежащими деревнями, расположенная в Шампани, на левом берегу Мааса. Этот район и был малой родиной Орлеанской девы.
Хотя в руках дофина Карла находилась большая территория, почти вся она была раздроблена, и власть на местах контролировалась феодалами, которые чисто номинально признавали над собой власть дофина – им же не было выгодно покориться англичанам. Реально власть дофина распространялась на несколько районов вблизи Орлеана и Пуатье, но и там была неустойчива.
Осада Орлеана
Пророчество Мерлина
Глава 2
Загадка имени
Семья Жанны
Англичане укрепляли связь с Францией не только военными и юридическими мерами, но и матримониальными средствами. Пример им показал король Генрих V, а после его смерти, в 1423 году, Бедфорд женился на младшей сестре герцога Филиппа Бургундского Анне.
Малочисленность захватчиков не позволяла им действовать без широкой поддержки со стороны местных коллаборационистов, получавших немалую долю от награбленного англичанами. Сами англичане презрительно называли их «лже-французы». Среди этих коллаборационистов было много французских церковников. (Я уже упоминал о той роли, которую сыграл епископ Пьер Кошон в подготовке и подписании договора в Труа.) Также служили англичанам богословы и юристы Парижского университета – самого влиятельного учреждения французской церкви, бывшего в те времена непререкаемым авторитетом в области теологии и церковного права.
В начале XV века Парижский университет представлял собой автономную корпорацию и был защищен от посягательств светской власти системой привилегий. Когда наступила пора междоусобиц, университет встал на сторону бургундцев.
Утвердившись во Франции, Бедфорд окружил себя клириками-коллаборационистами. Прелаты входили в состав правительственного совета при регенте, занимали важные посты – канцлера королевства, государственных секретарей-министров, докладчиков регентского совета и т. д. Они выполняли ответственные дипломатические поручения. Их служба вознаграждалась высокими окладами, щедрыми пенсиями и богатыми земельными пожалованиями, оплаченными страданиями и кровью соотечественников.
Значительные привилегии имели жители территорий, население которых уже успело доказать свою лояльность англичанам. Прежде всего это касалось торговли с островом. Так, жители Гиени настолько были заинтересованы в торговле с Англией, что приход французских войск в 1450-х годах восприняли крайне негативно и попытались поднять мятеж против Карла VII.
Жестокость властей привела не к всеобщей покорности, а, напротив, к нарастающему сопротивлению. Оно проявилось сразу после вторжения англичан в Нормандию. Тогда еще носило характер стихийной обороны населения от солдатских грабежей и ограничивалось единичными выступлениями крестьян и горожан, возмущенных бесчинствами захватчиков. В начале 1420-х годов, когда в завоеванных районах был установлен оккупационный режим, это сопротивление превратилось в массовое народно-освободительное движение. Его участники сознавали общую политическую цель – изгнание англичан. Предполагалось, что место оккупантов займут люди, преданные дофину Карлу. В нем французы, замордованные интервентами, видели своего будущего освободителя. Борцы против захватчиков старались не замечать пороки будущего короля – не только по своей наивности, но скорее от безвыходности.
Среди участников сопротивления были разные люди, в том числе дворяне, чьи конфискованные земли попали к английским феодалам, купцы, ограбленные тяжелыми налогами и контрибуциями, ремесленники, лишившиеся заработков в разграбленных и обезлюдевших городах, и даже бедные священники, стоявшие близко к народу и разделявшие его страдания. И все же главную силу этой народной войны составило крестьянство, которое грабили как разбойничьи шайки солдат, так и налоговые чиновники, а также новые сеньоры-англичане.
В лесах Нормандии действовали сотни отрядов партизан – «лесных стрелков». Они были малочисленны, подвижны, трудноуловимы. Они держали англичан в постоянной тревоге. Их тактика была обычной для народной войны во вражеском тылу: засады на дорогах, перехват курьеров, нападения на финансовых чиновников и обозы, налеты на гарнизоны в небольших городах и слабо укрепленных замках. Во многих таких отрядах бойцы клялись, что будут до последнего воевать с англичанами. История Робина Гуда повторялась в укрупненном масштабе, только теперь англичане и франко-нормандцы поменялись местами.
Английские власти устраивали карательные экспедиции, прочесывали леса и проводили массовые казни участников сопротивления. За головы партизан и людей, помогавших им, назначалась награда. Однако невыносимые условия оккупационного режима приводили в леса все новых бойцов.
Помимо прямого военного и экономического урона англичанам, партизаны французского Севера также оттягивали на себя часть английских сил, которые в противном случае могли бы действовать против районов, еще не покорившихся Бедфорду. Оккупационные власти были вынуждены держать многочисленные гарнизоны в тыловых крепостях, особенно в крупных городах, охранять коммуникации. Темпы продвижения англичан к югу все более замедлялись, и в 1425 году наступило затишье в боевых действиях.
Осенью 1428 года англичане занимали Нормандию, Иль-де-Франс (район Парижа) и земли на юго-западе, между побережьем Бискайского залива и Гаронной. Союз с герцогом Бургундским передал под их косвенный контроль восточные и северо-восточные районы страны. Зона англо-бургундской оккупации не была сплошной, внутри нее сохранялись небольшие островки свободных территорий, жители которых пока не признавали власть захватчиков. Одним из таких островков была крепость Вокулёр с близлежащими деревнями, расположенная в Шампани, на левом берегу Мааса. Этот район и был малой родиной Орлеанской девы.
Хотя в руках дофина Карла находилась большая территория, почти вся она была раздроблена, и власть на местах контролировалась феодалами, которые чисто номинально признавали над собой власть дофина – им же не было выгодно покориться англичанам. Реально власть дофина распространялась на несколько районов вблизи Орлеана и Пуатье, но и там была неустойчива.
Осада Орлеана
Чтобы полностью подчинить себе страну, англичанам из Северной Франции требовалось перейти Луару, занять западные провинции и соединиться с той частью их сил, которая находилась в Гиени. Именно в этом состоял стратегический план Бедфорда; к его осуществлению оккупанты приступили осенью 1428 года. Ключевое место в этом плане занимала будущая операция против Орлеана.
Расположенный на правом берегу Луары, в центре ее плавной и обращенной в сторону Парижа излучины, Орлеан занимал важнейшую стратегическую позицию – контролировал дороги, которые связывали Северную Францию с Пуату и Гиенью. В случае его захвата англичане получали возможность нанести завершающий удар, так как к югу от этого города у французов не было крепостей, способных остановить наступление противника. Таким образом, от исхода сражения на берегах Луары зависела судьба Франции.
В конце июня 1428 года сэр Томас Монтегю, граф Солсбери, высадился в Кале с армией до 6 тысяч человек и сильной артиллерией. В течение августа его войско было переброшено к Луаре, и началось выступление в район Орлеана. На первом этапе были захвачены крепости по правому берегу Луары – Рошфор-ан-Ивелин, Ножан-ле-Руа и др. К концу августа были взяты Шартр и четыре близлежащих города, после чего Солсбери захватил Жанвиль и еще несколько небольших населенных пунктов. Достигнув Луары, Солсбери прошел на запад от Орлеана, 8 сентября взял Менг, а затем, после пяти дней осады, также Божанси (26 сентября). Оставив гарнизоны, он отправил Вильяма де Ла Поля вверх по течению, чтобы атаковать Жаржо. Эта крепость пала, выдержав лишь три дня осады. Оба войска соединились в городке Оливье, южном пригороде Орлеана, 12 октября 1428 года.
Английские силы насчитывали к тому времени от 4 до 5 тысяч солдат. Сокращение численности английской армии было вызвано не так потерями, как необходимостью оставлять гарнизоны в многочисленных захваченных городах.
Обороной Орлеана командовал опытный ветеран, капитан Руаль де Гокур. Хотя в гарнизоне было не более 500 человек, горожане выставили 34 отряда милиции, по числу башен, которые им предстояло удерживать. Сделали большие запасы продовольствия и боеприпасов, у стен разместили тяжелую артиллерию. Перед приходом англичан предместья города сожгли; все жители укрылись за стенами. Город был хорошо подготовлен к предстоящей осаде. Однако орлеанцам противостоял сильный и опытный противник.
Первое нападение англичане предприняли с южной стороны, против крепости Турель, прикрывавшей мост и ворота. После трех дней непрерывного обстрела французы были вынуждены оставить крепость. Это произошло 23 октября 1428 года.
На следующий день при осмотре взятой крепости Солсбери был тяжело ранен в голову. По одним данным, в него попал шальной снаряд, пущенный одной из пушек на крепостной стене Орлеана. По другим сведениям, снаряд ударил в стену рядом с графом и отбил от нее кусок, который поразил Солсбери в голову. Так или иначе, этот полководец, блестяще проведший несколько кампаний, погиб. Если бы этого не случилось, вполне возможно, что англичане уже тогда взяли бы Орлеан, а затем оккупировали южные области Франции. Вот и еще одно мистическое событие, сильно повлиявшее на ход Столетней войны.
Не желая более нести потери, англичане отказались от новых попыток штурма. Вместо этого они создали вокруг города систему укреплений, позволявшую блокировать подвоз продовольствия и даже обстреливать тех жителей, которые удили рыбу в Луаре. Орлеан оказался обречен на голод, следствием чего неизбежно стала бы капитуляция. Подобная тактика нередко использовалась ранее англичанами, например при осаде Руана. Тогда они одержали победу, но погубили многие тысячи горожан – как бедняков, умерших от голода, так и тех, кого убили озверевшие захватчики, когда перед ними открыли ворота. Конечно, подлая тактика должна была сработать и под Орлеаном.
Впрочем, в какой-то момент возникло сомнение. Не только осажденные, но и осаждающие нуждались в продовольствии. Английское командование не могло позволить себе отправлять солдат на ловлю рыбы и грабежи окрестных деревень – как из-за угрозы дисциплине, так и потому, что район уже разорили. Вместо этого к Орлеану периодически направлялись большие отряды с продовольствием. Один из таких отрядов, которым командовал сэр Джон Фастольф, был перехвачен французами 12 февраля 1429 года. Последовал бой, вошедший в историю как «селедочная битва». Французов разбили. Они понесли большие потери. С этого момента падение Орлеана представлялось вопросом ближайшего времени.
Итак, история Столетней войны была полна удивительных загадок даже до того, как в нее вмешалась Орлеанская дева. Но, пожалуй, самой удивительной из них оказалась загадка, которую мы еще не упоминали.
Расположенный на правом берегу Луары, в центре ее плавной и обращенной в сторону Парижа излучины, Орлеан занимал важнейшую стратегическую позицию – контролировал дороги, которые связывали Северную Францию с Пуату и Гиенью. В случае его захвата англичане получали возможность нанести завершающий удар, так как к югу от этого города у французов не было крепостей, способных остановить наступление противника. Таким образом, от исхода сражения на берегах Луары зависела судьба Франции.
В конце июня 1428 года сэр Томас Монтегю, граф Солсбери, высадился в Кале с армией до 6 тысяч человек и сильной артиллерией. В течение августа его войско было переброшено к Луаре, и началось выступление в район Орлеана. На первом этапе были захвачены крепости по правому берегу Луары – Рошфор-ан-Ивелин, Ножан-ле-Руа и др. К концу августа были взяты Шартр и четыре близлежащих города, после чего Солсбери захватил Жанвиль и еще несколько небольших населенных пунктов. Достигнув Луары, Солсбери прошел на запад от Орлеана, 8 сентября взял Менг, а затем, после пяти дней осады, также Божанси (26 сентября). Оставив гарнизоны, он отправил Вильяма де Ла Поля вверх по течению, чтобы атаковать Жаржо. Эта крепость пала, выдержав лишь три дня осады. Оба войска соединились в городке Оливье, южном пригороде Орлеана, 12 октября 1428 года.
Английские силы насчитывали к тому времени от 4 до 5 тысяч солдат. Сокращение численности английской армии было вызвано не так потерями, как необходимостью оставлять гарнизоны в многочисленных захваченных городах.
Обороной Орлеана командовал опытный ветеран, капитан Руаль де Гокур. Хотя в гарнизоне было не более 500 человек, горожане выставили 34 отряда милиции, по числу башен, которые им предстояло удерживать. Сделали большие запасы продовольствия и боеприпасов, у стен разместили тяжелую артиллерию. Перед приходом англичан предместья города сожгли; все жители укрылись за стенами. Город был хорошо подготовлен к предстоящей осаде. Однако орлеанцам противостоял сильный и опытный противник.
Первое нападение англичане предприняли с южной стороны, против крепости Турель, прикрывавшей мост и ворота. После трех дней непрерывного обстрела французы были вынуждены оставить крепость. Это произошло 23 октября 1428 года.
На следующий день при осмотре взятой крепости Солсбери был тяжело ранен в голову. По одним данным, в него попал шальной снаряд, пущенный одной из пушек на крепостной стене Орлеана. По другим сведениям, снаряд ударил в стену рядом с графом и отбил от нее кусок, который поразил Солсбери в голову. Так или иначе, этот полководец, блестяще проведший несколько кампаний, погиб. Если бы этого не случилось, вполне возможно, что англичане уже тогда взяли бы Орлеан, а затем оккупировали южные области Франции. Вот и еще одно мистическое событие, сильно повлиявшее на ход Столетней войны.
Не желая более нести потери, англичане отказались от новых попыток штурма. Вместо этого они создали вокруг города систему укреплений, позволявшую блокировать подвоз продовольствия и даже обстреливать тех жителей, которые удили рыбу в Луаре. Орлеан оказался обречен на голод, следствием чего неизбежно стала бы капитуляция. Подобная тактика нередко использовалась ранее англичанами, например при осаде Руана. Тогда они одержали победу, но погубили многие тысячи горожан – как бедняков, умерших от голода, так и тех, кого убили озверевшие захватчики, когда перед ними открыли ворота. Конечно, подлая тактика должна была сработать и под Орлеаном.
Впрочем, в какой-то момент возникло сомнение. Не только осажденные, но и осаждающие нуждались в продовольствии. Английское командование не могло позволить себе отправлять солдат на ловлю рыбы и грабежи окрестных деревень – как из-за угрозы дисциплине, так и потому, что район уже разорили. Вместо этого к Орлеану периодически направлялись большие отряды с продовольствием. Один из таких отрядов, которым командовал сэр Джон Фастольф, был перехвачен французами 12 февраля 1429 года. Последовал бой, вошедший в историю как «селедочная битва». Французов разбили. Они понесли большие потери. С этого момента падение Орлеана представлялось вопросом ближайшего времени.
Итак, история Столетней войны была полна удивительных загадок даже до того, как в нее вмешалась Орлеанская дева. Но, пожалуй, самой удивительной из них оказалась загадка, которую мы еще не упоминали.
Пророчество Мерлина
После того как королева Изабелла Баварская и герцог Филипп Бургундский навязали Франции зловещий договор (тот, что был заключен в Труа), получило распространение некое пророчество, которое приписывалось легендарному британскому магу и мудрецу Мерлину, другу и покровителю короля Артура, правителя Камелота, и рыцарей его Круглого стола. Версии этого пророчества различны, но суть такова: Францию погубит злая королева, а спасет простая, чистая, невинная девушка, пришедшая из дубовых лесов Лотарингии.
Как только договор в Труа был подписан, французы уверились, что первая часть пророчества сбылась, значит, вот-вот осуществится и вторая. Со дня на день из Лотарингии придет таинственная девушка, которая исправит свершившееся зло и спасет Францию от поработителей. Поэтому, когда Жанна заявила о том, что на нее возложена миссия по изгнанию англичан от Орлеана и коронации дофина Карла, многие сторонники последнего поверили: она и есть девушка из «пророчества Мерлина».
«Пророчество Мерлина» сыграло значительную роль в успехе миссии Орлеанской девы. Оно не только привлекло к девушке симпатии народа, но и побудило многих знатных арманьяков забыть о простом происхождении Жанны: ведь на него указал великий Мерлин! Очень возможно, что и сама Жанна вдохновилась предсказанием мага.
О том, что все якобы напророчено, говорилось и на Руанском процессе, осудившем Жанну: судьи, они же обвинители, пытались доказать, что приход девушки на помощь гибнущим французам был запланирован колдовскими, демоническими силами.
Трудно сказать, каково происхождение этого пророчества. Легче всего предположить, что его придумали арманьяки тогда, когда Жанна уже готовилась в свой путь к дофину Карлу, а то и раньше. Примерно этой версии придерживаются ревизионисты биографии Орлеанской девы. Однако такое объяснение имеет фатальный изъян, лишающий данное предположение смысла. Я неоднократно сталкивался с самыми удивительными предсказаниями, которые сбывались совершенно невероятным образом. Упомяну одно – куда более впечатляющее, чем «пророчество Мерлина».
За несколько лет до катастрофы корабля «Титаник» это событие почти точно было предсказано писателем-фантастом Морганом Робинсоном. Он не только описал столкновение парохода-гиганта с айсбергом, но и привел его технические данные, численность пассажиров и время события, с высокой точностью совпадавшие с тем, что впоследствии произошло. Даже название судна было «Титан». И предсказание это не носило характер «устного народного творчества», а было опубликовано в виде приключенческого романа. В результате писателю пришлось оправдываться, доказывать, что он не накаркал катастрофу.
Так что автор «пророчества Мерлина» смотрится более чем скромно по сравнению с Робинсоном. А раз так, вполне правомерно предположить, что этот автор был обычным человеком, менее проницательным, чем Робинсон.
Однако, возразят мне, прогноз Робинсона все-таки содержал некоторые неточности, пусть непринципиальные. Тогда как «пророчество Мерлина»...
А «пророчество Мерлина» оказалось не точнее, чем прогноз Робинсона. Потому что простая, чистая, невинная девушка, спасшая Францию от иноземных агрессоров, пришла вовсе не из Лотарингии, а из Шампани. Из того района Шампани, который граничит с Лотарингией, – именно там расположена малая родина Жанны, деревня Домреми. Да, очень близко к Лотарингии, совсем вплотную, и все же не Лотарингия. Да и не из леса пришла Жанна. Как ни мала была деревня Домреми, но не лес.
Может быть, не имеет значения, откуда пришла Жанна? Пусть не Лотарингия и не лес, а спасла-то Францию «невинная девушка». Тогда «пророчество Мерлина» должно звучать так: «Францию погубит злая королева, а спасет простая, чистая, невинная девушка». Конечно, это снимает проблему происхождения героини. Однако формулировка становится расплывчатой и приложимой не только к Жанне, но и к некоторым другим женщинам, оказавшим значительное влияние на события Столетней войны, – например к Агнес Сорель.
Ко всему прочему, губила Францию не злая королева. Разве? А Изабелла Баварская? – послышатся возражения. Но народная молва обвиняла королеву прежде всего потому, что она была иностранного происхождения. Намного правильнее было бы винить не злую королеву, а алчных и недальновидных мужчин-французов, герцогов из Орлеанского и Бургундского домов, затеявших распрю в трудную для страны пору. И еще можно вспомнить алчного короля Филиппа VI, позарившегося на Гиень. Тогда от «пророчества Мерлина» остаются рожки да ножки.
Для самой Жанны, которая была неграмотна и не знала географии и истории, вполне извинительно допустить подобную ошибку. Для большинства ее современников это также не имело значения. А вот великий, мудрый, всеведущий Мерлин едва ли имел право так оплошать – перепутать Шампань и Лотарингию, дубовый лес и деревню, королеву и мужчин из королевского семейства.
Более чем странно также другое: почему враги арманьяков – англичане и бургундцы – не использовали эту важную деталь для дискредитации Жанны, когда она еще только начинала свой путь? Девушку пытались захватить, устраивали засады на дорогах, где ожидался ее отряд, обвиняли во всех смертных грехах, но при этом забыли козырной туз: «Господа арманьяки, ваша Дева Жанна не может быть той, которую предрекал Мерлин. Она не из лесов Лотарингии, а из деревеньки, что в Шампани». Словно будущее чудо, шедшее вместе с Жанной, лишило способности трезво рассуждать всех, кто был готов ей помешать.
Тот факт, что Жанна осуществила, по сути, «пророчество Мерлина», говорит только о ее горячем желании помочь своему народу, использовании ею любой возможности для достижения этой цели. Заслуга в этом автора предсказания, кто бы он ни был, довольно сомнительна.
А теперь допустим, что «пророчество Мерлина» было выдумано арманьяками именно для того, чтобы вызвать всенародное доверие к Жанне. Но эти выдумщики, как и неграмотная Жанна, не знали географию своей родной страны, да и разницу между лесом и деревней.
Впрочем, стоит ли упрекать современников Жанны? Ведь и гораздо более поздние исследователи периода Столетней войны, многократно касавшиеся «пророчества Мерлина», оставляли без внимания его формально-ошибочный характер. Особенно те высокообразованные, осведомленные господа, которые из «пророчества Мерлина» делали глубокомысленный вывод: «Э, так там все было схвачено, эту самую Жанну заранее готовили на роль освободительницы». Плохо готовили, если так халтурно составили пророчество. А еще более вероятно, что никто Жанну ни к чему не готовил.
После того как Жанна разбила англичан под Орлеаном, «пророчество Мерлина» отодвинулось для французских патриотов на задний план. Уже не имело значения, откуда пришла спасительница Франции. Бесконечно важнее было то, что освобождение Франции началось.
Как только договор в Труа был подписан, французы уверились, что первая часть пророчества сбылась, значит, вот-вот осуществится и вторая. Со дня на день из Лотарингии придет таинственная девушка, которая исправит свершившееся зло и спасет Францию от поработителей. Поэтому, когда Жанна заявила о том, что на нее возложена миссия по изгнанию англичан от Орлеана и коронации дофина Карла, многие сторонники последнего поверили: она и есть девушка из «пророчества Мерлина».
«Пророчество Мерлина» сыграло значительную роль в успехе миссии Орлеанской девы. Оно не только привлекло к девушке симпатии народа, но и побудило многих знатных арманьяков забыть о простом происхождении Жанны: ведь на него указал великий Мерлин! Очень возможно, что и сама Жанна вдохновилась предсказанием мага.
О том, что все якобы напророчено, говорилось и на Руанском процессе, осудившем Жанну: судьи, они же обвинители, пытались доказать, что приход девушки на помощь гибнущим французам был запланирован колдовскими, демоническими силами.
Трудно сказать, каково происхождение этого пророчества. Легче всего предположить, что его придумали арманьяки тогда, когда Жанна уже готовилась в свой путь к дофину Карлу, а то и раньше. Примерно этой версии придерживаются ревизионисты биографии Орлеанской девы. Однако такое объяснение имеет фатальный изъян, лишающий данное предположение смысла. Я неоднократно сталкивался с самыми удивительными предсказаниями, которые сбывались совершенно невероятным образом. Упомяну одно – куда более впечатляющее, чем «пророчество Мерлина».
За несколько лет до катастрофы корабля «Титаник» это событие почти точно было предсказано писателем-фантастом Морганом Робинсоном. Он не только описал столкновение парохода-гиганта с айсбергом, но и привел его технические данные, численность пассажиров и время события, с высокой точностью совпадавшие с тем, что впоследствии произошло. Даже название судна было «Титан». И предсказание это не носило характер «устного народного творчества», а было опубликовано в виде приключенческого романа. В результате писателю пришлось оправдываться, доказывать, что он не накаркал катастрофу.
Так что автор «пророчества Мерлина» смотрится более чем скромно по сравнению с Робинсоном. А раз так, вполне правомерно предположить, что этот автор был обычным человеком, менее проницательным, чем Робинсон.
Однако, возразят мне, прогноз Робинсона все-таки содержал некоторые неточности, пусть непринципиальные. Тогда как «пророчество Мерлина»...
А «пророчество Мерлина» оказалось не точнее, чем прогноз Робинсона. Потому что простая, чистая, невинная девушка, спасшая Францию от иноземных агрессоров, пришла вовсе не из Лотарингии, а из Шампани. Из того района Шампани, который граничит с Лотарингией, – именно там расположена малая родина Жанны, деревня Домреми. Да, очень близко к Лотарингии, совсем вплотную, и все же не Лотарингия. Да и не из леса пришла Жанна. Как ни мала была деревня Домреми, но не лес.
Может быть, не имеет значения, откуда пришла Жанна? Пусть не Лотарингия и не лес, а спасла-то Францию «невинная девушка». Тогда «пророчество Мерлина» должно звучать так: «Францию погубит злая королева, а спасет простая, чистая, невинная девушка». Конечно, это снимает проблему происхождения героини. Однако формулировка становится расплывчатой и приложимой не только к Жанне, но и к некоторым другим женщинам, оказавшим значительное влияние на события Столетней войны, – например к Агнес Сорель.
Ко всему прочему, губила Францию не злая королева. Разве? А Изабелла Баварская? – послышатся возражения. Но народная молва обвиняла королеву прежде всего потому, что она была иностранного происхождения. Намного правильнее было бы винить не злую королеву, а алчных и недальновидных мужчин-французов, герцогов из Орлеанского и Бургундского домов, затеявших распрю в трудную для страны пору. И еще можно вспомнить алчного короля Филиппа VI, позарившегося на Гиень. Тогда от «пророчества Мерлина» остаются рожки да ножки.
Для самой Жанны, которая была неграмотна и не знала географии и истории, вполне извинительно допустить подобную ошибку. Для большинства ее современников это также не имело значения. А вот великий, мудрый, всеведущий Мерлин едва ли имел право так оплошать – перепутать Шампань и Лотарингию, дубовый лес и деревню, королеву и мужчин из королевского семейства.
Более чем странно также другое: почему враги арманьяков – англичане и бургундцы – не использовали эту важную деталь для дискредитации Жанны, когда она еще только начинала свой путь? Девушку пытались захватить, устраивали засады на дорогах, где ожидался ее отряд, обвиняли во всех смертных грехах, но при этом забыли козырной туз: «Господа арманьяки, ваша Дева Жанна не может быть той, которую предрекал Мерлин. Она не из лесов Лотарингии, а из деревеньки, что в Шампани». Словно будущее чудо, шедшее вместе с Жанной, лишило способности трезво рассуждать всех, кто был готов ей помешать.
Тот факт, что Жанна осуществила, по сути, «пророчество Мерлина», говорит только о ее горячем желании помочь своему народу, использовании ею любой возможности для достижения этой цели. Заслуга в этом автора предсказания, кто бы он ни был, довольно сомнительна.
А теперь допустим, что «пророчество Мерлина» было выдумано арманьяками именно для того, чтобы вызвать всенародное доверие к Жанне. Но эти выдумщики, как и неграмотная Жанна, не знали географию своей родной страны, да и разницу между лесом и деревней.
Впрочем, стоит ли упрекать современников Жанны? Ведь и гораздо более поздние исследователи периода Столетней войны, многократно касавшиеся «пророчества Мерлина», оставляли без внимания его формально-ошибочный характер. Особенно те высокообразованные, осведомленные господа, которые из «пророчества Мерлина» делали глубокомысленный вывод: «Э, так там все было схвачено, эту самую Жанну заранее готовили на роль освободительницы». Плохо готовили, если так халтурно составили пророчество. А еще более вероятно, что никто Жанну ни к чему не готовил.
После того как Жанна разбила англичан под Орлеаном, «пророчество Мерлина» отодвинулось для французских патриотов на задний план. Уже не имело значения, откуда пришла спасительница Франции. Бесконечно важнее было то, что освобождение Франции началось.
Глава 2
Жанна в Домреми
Деревню Домреми, в которой родилась и выросла Жанна, правильнее было бы называть селом, так как там находилась церковь, пока ее не сожгли разбойники. Деревня стояла на большой дороге. Проложенная еще во времена римлян и шедшая вдоль Мааса, эта дорога связывала Фландрию с Бургундией и Провансом. Через Домреми проезжали купцы, рыцари, солдаты, проходили монахи, паломники, нищие. Если ночь заставала путника вдали от постоялого двора, он стучался в ближайший дом. Его впускали и кормили. Платой за ужин и ночлег были рассказы о том, что происходит в мире. Так жители Домреми узнавали о событиях во Франции и в близлежащих странах. Таким образом дошли до обитателей деревни вести о предательском договоре в Труа. Как и в других районах Франции, симпатии жителей деревни были на стороне «бедняжки» дофина.
Не только понаслышке знали жители Домреми о войне. Она то и дело вторгалась в их родной край, сея смерть и опустошение. Небольшой район, где находилась Домреми, не подвергся оккупации, но его население испытало на себе все бедствия феодальной анархии и солдатского разбоя. Из-за Мааса нападали банды лотарингских дворян. С ними соперничали шайки, служившие местным сеньорам. Окрестности Вокулёра подвергались опустошительным набегам бургундцев. Во время одного из них замок подвергся жестокой осаде, но выстоял.
В этой обстановке родилась и росла девочка, которой предстояло вскоре спасти Францию.
Не только понаслышке знали жители Домреми о войне. Она то и дело вторгалась в их родной край, сея смерть и опустошение. Небольшой район, где находилась Домреми, не подвергся оккупации, но его население испытало на себе все бедствия феодальной анархии и солдатского разбоя. Из-за Мааса нападали банды лотарингских дворян. С ними соперничали шайки, служившие местным сеньорам. Окрестности Вокулёра подвергались опустошительным набегам бургундцев. Во время одного из них замок подвергся жестокой осаде, но выстоял.
В этой обстановке родилась и росла девочка, которой предстояло вскоре спасти Францию.
Загадка имени
Вы, читатель, возможно, обратили внимание, что я до сих пор избегал указывать принятую фамилию Жанны – д’Арк. И вот почему.
Предоставим слово историку В. И. Райцесу[1].
Отметим, что частица де и производные от нее нередко использовались в те времена просто для обозначения места, откуда человек родом. Например, имя известного бандита Франке из Арраса часто пишут так: Франке д’Аррас. И никто из этого не делает вывод, что он был знатным собственником города Аррас.
Удивительно, но некоторые авторы умудряются приводить раздельное написание фамилии Дарк как доказательство дворянского происхождения девушки. Что ж, Маяковский писал: «Из мухи делает слона, а после продает слоновую кость». А еще вспоминается «Большая докторская сказка» Карела Чапека. Как определить, является доктором человек или нет? Перед фамилией доктора пишется д-р. Например: д-р Овосек, д-р Угой. Примерно так же выглядит доказательство: «Раз фамилия Жанны была д’Арк, значит, она дворянка ».
Во французском языке в последние годы принято компромиссное написание фамилии Жанны – D’Аrc, а в английском примерно с равной частотой встречаются написания of Arc и Darc. По-моему, правильное написание фамилии – слитное, то есть Дарк, и, хотя оно не является общепринятым, я буду использовать в дальнейшем именно его.
Предоставим слово историку В. И. Райцесу[1].
В родной деревне ее называли Жанеттой. Она была дочерью крестьянина Жака д’Арка и его жены Изабель Роме, четвертым ребенком и старшей дочерью. Когда в 1429 году ее спросили, сколько ей лет, она ответила: – Семнадцать или девятнадцать.Итак, правильное написание фамилии Жанны – Дарк, слитно. Для сравнения: правильное написание фамилии другого французского полководца, уже упоминавшегося мной, – Дюгеклен. Мне могут возразить, что это не исключает и написания Дарк через апостроф, точно так же, как раздельно пишется сегодня «Дю Геклен». Увы! Тут явная ошибка, так как апостроф означал бы, что семья Жанны была дворянской и владела поместьем Арк. А вот Дюгеклены действительно были дворянами и владели родовой собственностью – (Лё) Геклен.
Значит, она родилась в 1410 или в 1412 году. Большинство биографов склоняется ко второй дате.
Мы пишем ее фамилию через апостроф. Современники писали ее слитно. Впрочем, они вообще не знали апострофа и не отделяли при письме «благородные» частицы де, дю и д (и дез. – Ф. Р.). Фамилию Жанны писали и произносили по-разном у: и Дарк (Darс), и Тарк (Tarc), и Дар (Dare), и Дэй (Daye).
Столь вольное обращение с фамилиями было вообще свойственно людям Средневековья – эпохи, не знакомой ни с паспортами, ни с другими удостоверениями личности. Привычная нам форма написания фамилии Жанны появилась только в конце XVI века под пером некоего орлеанского поэта, который, желая «возвысить» героиню, переделал ее фамилию на дворянский манер – благо сделать это было очень просто.
Отметим, что частица де и производные от нее нередко использовались в те времена просто для обозначения места, откуда человек родом. Например, имя известного бандита Франке из Арраса часто пишут так: Франке д’Аррас. И никто из этого не делает вывод, что он был знатным собственником города Аррас.
Удивительно, но некоторые авторы умудряются приводить раздельное написание фамилии Дарк как доказательство дворянского происхождения девушки. Что ж, Маяковский писал: «Из мухи делает слона, а после продает слоновую кость». А еще вспоминается «Большая докторская сказка» Карела Чапека. Как определить, является доктором человек или нет? Перед фамилией доктора пишется д-р. Например: д-р Овосек, д-р Угой. Примерно так же выглядит доказательство: «Раз фамилия Жанны была д’Арк, значит, она дворянка ».
Во французском языке в последние годы принято компромиссное написание фамилии Жанны – D’Аrc, а в английском примерно с равной частотой встречаются написания of Arc и Darc. По-моему, правильное написание фамилии – слитное, то есть Дарк, и, хотя оно не является общепринятым, я буду использовать в дальнейшем именно его.
Семья Жанны
Вернемся к семье Жанны, к близким родственникам. Современники называли ее семью бедной, но Жак Дарк был одним из главных людей в деревне, имел 50 акров земли (что соответствует 20,2 гектара) и в списках 1423 и 1427 года числился юридическим представителем от Домреми. Известно также, что в 1419 году, объединившись с другими семействами, он арендовал для защиты от мародеров укрепление Шато-д’Иль у Пьера де Бурлемона, одного из окрестных сеньоров. Тем не менее через некоторое время после казни Жанны семья Дарк перебралась в Орлеан, где жила на муниципальную пенсию.
Биографии родителей девушки – Жака Дарка и Изабель Роме Вутон, а также братьев Жака, Жана и Пьера известны довольно подробно. Жак болел и умер рано, не оставив потомства. Жан и Пьер участвовали в войне, у них были дети, а впоследствии они формально инициировали (вместе с матерью Изабель) процесс реабилитации Жанны. Отец (Жак Дарк) скончался вскоре после казни Жанны – вероятно, от болезни сердца, вызванной известием о страшной гибели дочери. Мать дожила до реабилитации Жанны, но вскоре после этого скончалась.
А вот с биографией сестры Жанны – не все так определенно. По некоторым сведениям, ее звали Катрин. Личность сестры загадочна не меньше, чем самой Жанны. Источники расходятся, например, в возрасте – была сестра Жанны старше ее или младше: одни говорят, что Катрин была младше Жанны на 3 года, другие – напротив, старше. Есть даже мнение, что у Жанны было две сестры. Многие историки избегают вообще уточнять возраст Катрин. В 1429 году она якобы была выдана замуж за Колена, мэра Грё. После этого (в 1429 или 1430 году) Катрин то ли исчезла, то ли умерла от болезни либо родов.
Согласимся, что туманная биография Катрин Дарк выглядит очень странно на фоне довольно подробных сведений об остальных членах семьи. В конце концов, разве трудно было составителям истории семьи Дарк расспросить об этой женщине ее мать и братьев – Жана и Пьера, а также жителей Грё? А может быть, те по какой-то причине не захотели рассказывать о Катрин? Второе кажется намного правдоподобнее.
Допустим, жители Грё, кроме Колена, могли просто не знать подробностей судьбы Катрин. Сам Колен, возможно, по своим причинам предпочитал помалкивать. Но отчего же мать и братья Катрин Дарк не захотели рассказать о ней? Если Катрин умерла, почему не сообщить об этом так же, как о болезни и ранней смерти ее брата Жака? Напрашивается предположение, что какие-то поступки Катрин создали вокруг нее завесу семейной тайны.
Оставим пока эту тему. И обратимся к самым первым годам жизни Жанны, а прежде всего – к обстоятельствам ее рождения. Утверждают, что когда Жанна появилась на свет, петухи запели до зари, «словно герольды новой радости». Историки отмечают, что это не более чем легенда, одна из многих. Рождение Жанетты не было воспринято в Домреми как экстраординарное событие. Более того, до 1428 года Жанна воспринималась близкими и односельчанами как обычная девочка, весьма привлекательная внешне, благочестивая и мечтательная.
Биографии родителей девушки – Жака Дарка и Изабель Роме Вутон, а также братьев Жака, Жана и Пьера известны довольно подробно. Жак болел и умер рано, не оставив потомства. Жан и Пьер участвовали в войне, у них были дети, а впоследствии они формально инициировали (вместе с матерью Изабель) процесс реабилитации Жанны. Отец (Жак Дарк) скончался вскоре после казни Жанны – вероятно, от болезни сердца, вызванной известием о страшной гибели дочери. Мать дожила до реабилитации Жанны, но вскоре после этого скончалась.
А вот с биографией сестры Жанны – не все так определенно. По некоторым сведениям, ее звали Катрин. Личность сестры загадочна не меньше, чем самой Жанны. Источники расходятся, например, в возрасте – была сестра Жанны старше ее или младше: одни говорят, что Катрин была младше Жанны на 3 года, другие – напротив, старше. Есть даже мнение, что у Жанны было две сестры. Многие историки избегают вообще уточнять возраст Катрин. В 1429 году она якобы была выдана замуж за Колена, мэра Грё. После этого (в 1429 или 1430 году) Катрин то ли исчезла, то ли умерла от болезни либо родов.
Согласимся, что туманная биография Катрин Дарк выглядит очень странно на фоне довольно подробных сведений об остальных членах семьи. В конце концов, разве трудно было составителям истории семьи Дарк расспросить об этой женщине ее мать и братьев – Жана и Пьера, а также жителей Грё? А может быть, те по какой-то причине не захотели рассказывать о Катрин? Второе кажется намного правдоподобнее.
Допустим, жители Грё, кроме Колена, могли просто не знать подробностей судьбы Катрин. Сам Колен, возможно, по своим причинам предпочитал помалкивать. Но отчего же мать и братья Катрин Дарк не захотели рассказать о ней? Если Катрин умерла, почему не сообщить об этом так же, как о болезни и ранней смерти ее брата Жака? Напрашивается предположение, что какие-то поступки Катрин создали вокруг нее завесу семейной тайны.
Оставим пока эту тему. И обратимся к самым первым годам жизни Жанны, а прежде всего – к обстоятельствам ее рождения. Утверждают, что когда Жанна появилась на свет, петухи запели до зари, «словно герольды новой радости». Историки отмечают, что это не более чем легенда, одна из многих. Рождение Жанетты не было воспринято в Домреми как экстраординарное событие. Более того, до 1428 года Жанна воспринималась близкими и односельчанами как обычная девочка, весьма привлекательная внешне, благочестивая и мечтательная.