Страница:
«Текучих» — так она говорит... Они бесформенные и злобные и собираются убить Силвербоя. Она говорит, что старается обогнать их, чтобы предупредить его, но не может пробиться, они цепляются за нее, как паутина. Она не может освободиться. А они добираются до Силвербоя и высасывают его свет, и у него вылезают волосы, а она просыпается и кричит. Всегда один и тот же кошмар. Я подумала, что, если бы вы смогли найти, кто отрубил бедняге ногу, у чудовищ появились бы имена и лица, об этом напечатали бы в газете, и Рэчел знала бы, кто это был, и перестала думать о них как о текучем скопище без глаз, которое не дает ей пройти.
Помолчав, я сказал:
— Дайте мне еще неделю.
Она резко отвернулась от меня и, наклонившись над столом, выписала мне чек.
— Две недели — одна прошла, и еще одна.
Я взглянул на сумму.
— Здесь больше, чем мы договаривались.
— Что бы там ни говорил Джо, я хочу, чтобы вы попробовали.
Я осторожно поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась, хотя глаза оставались сумрачными и влажными.
— Ради Рэчел я заплачу сколько угодно, — сказала она.
Я не спеша вернулся в Лондон, думая по дороге о старом циничном бывшем полицейском, который преподал мне основы розыска.
— В этом деле есть два главных правила, — говорил он. — Первое.
Никогда не верь ничему, что говорит тебе клиент, и всегда будь уверен, что он может сказать больше. Если задавать правильные вопросы. И второе. Никогда, никогда не заводи с клиентом «эмоциональных» отношений.
Это, конечно, хорошие правила, но не в том случае, когда твой клиент — умная и искренняя девочка девяти лет, ведущая безнадежное сражение с повышающимся уровнем лимфобластов.
По дороге домой я купил кэрри и съел его, прежде чем сесть за обычную вечернюю работу с бумагами.
Я предпочитаю ту часть работы, которая требует действия, но клиенты хотят все точно знать — и заслуживают этого, и платят по подробным счетам с описанием того, что я для них сделал, предпочитая те результаты, которые им нравятся. Закончив печатать отчет, я выставил итоговый счет, добавив подробный список дополнительных расходов с квитанциями. Я почти всегда играл честно, даже если клиент мне не нравился, — детективов обычно обвиняют в том, что они растягивают на семь дней ту работу, которую при минимальном старании могут сделать за три. Мне такая репутация была не нужна. В моем новом занятии, как и в старом, к успеху приводила скорость.
Помимо кухни и ванной, моя славная квартира прямо скажем, довольно дорогая, состояла из трех комнат: спальни, большой светлой гостиной и небольшой комнаты, которую я использовал как офис. У меня не было ни секретаря, ни помощника, никто не был посвящен в расследуемые мной тайны, кроме меня и клиента, и, что бы клиент с этой информацией ни делал, то, за что он платил, было его личным делом. Конфиденциальность — вот что заставляло множество людей консультироваться у меня, и они эту конфиденциальность получали.
Я прослушал несколько незначительных посланий, записанных на автоответчике, завел отчет в компьютер, отпечатал его и положил отдельно, чтобы отправить по почте. Для составления отчетов и всяких личных дел я пользовался компьютером, который не был подключен к сети. Никто не мог в него залезть, а для защиты от воров я пользовался паролями. В мой второй компьютер теоретически можно было залезть — он был подключен через модем к глобальной сети. Любой проныра мог свободно пошарить там.
Насчет соблюдения секретности мой циничный наставник сказал так:
— Пусть никогда твоя правая рука не знает, что делает левая. Э... Он закашлялся и добавил:
— Извини, Сид.
— Это обойдется вам в пинту пива.
— А еще, — продолжал он позже за кружкой, — храни запасные копии законченных расследований в банковском сейфе, а из всех компьютеров в офисе стирай. Если ты пользуешься случайными паролями и меняешь их каждую неделю, этого хватает, пока ты ведешь дело, но, как только ты закончил, прячь копии в банк и уничтожай в офисе, как я уже говорил.
— Хорошо.
— Никогда не забывай, — сказал он мне, — что люди, против которых ты ведешь расследование, могут прибегнуть к насилию, чтобы остановить тебя.
И в этом он был прав.
— Никогда не забывай, что у тебя нет такой защиты, как у полицейского. Ты должен сам позаботиться о себе. Ты должен быть осторожен.
— Может, мне следует поискать другую работу.
— Нет, Сид, — горячо возразил он. — У тебя же дар. Слушай, что я говорю, и все будет в порядке.
Он учил меня в течение двух лет, которые я провел в одном детективном агентстве после того, как закончилась моя жокейская карьера, и теперь, три года спустя, я был жив в основном благодаря его советам. Но теперь он был мертв, и мне приходилось полагаться только на себя, что не всегда давало результат.
Я мог попробовать утешить Рэчел, сказав ей, что я тоже вижу плохие сны, но я не мог сказать ей, насколько эти сны яркие. После того как я снял свою руку, принял душ и мирно улегся в постель, я заснул с мыслью об этом и оказался в знакомой темнице. Там все было как всегда.
Мне снилось, что я нахожусь в большом темном пространстве и какие-то люди собираются отрезать мне обе руки. Обе.
Они оставили меня ждать, но они придут. Впереди — агония, унижение, беспомощность и никакого выхода.
Я проснулся весь мокрый, с сильно бьющимся сердцем и осознал с огромным облегчением, что ничего этого нет, я лежу в собственной постели — и тут вспомнил, что на самом деле это уже наполовину исполнилось. Как только я проснулся настолько, чтобы осознать свое нынешнее не такое уж плохое состояние дел, я соскользнул обратно в сон, и всю ночь этот кошмар повторялся снова и снова.
Я заставил себя проснуться, сесть, выбраться из постели и прийти в себя. Я встал под душ и включил холодную воду. Затем надел махровый халат, выпил стакан молока и сел в кресло в гостиной, включив свет.
Я посмотрел на пустое место, где некогда была моя левая рука, потом на сильную здоровую правую, в которой держал стакан, и понял, что очень часто, не только во сне, но и наяву, я чувствую страх, который не могу подавить, приступы дикого, цепенящего страха, что однажды действительно лишусь обеих рук. Все дело было в том, чтобы не выказывать этого страха, не позволять ему победить и управлять моей жизнью. Было бесполезно рассуждать о том, что я сам навлек на себя этот страх. Я решил стать жокеем. Я решил идти дальше, несмотря на угрозы. А сейчас я активно разыскивал человека, который знал, как отрубить лошади ногу одним ударом.
Отрубленная нога лошади... рука, в которой я держу стакан молока...
Все это могло лишить меня рассудка. Но на этот случай существовали люди, подобные Рэчел Фернс.
Так или иначе, а я пережил много страданий и большинство из них мог бы позабыть, если бы не мое упрямство. И поэтому я знал — что бы ни ждало впереди, я смогу с этим справиться. Но у этой девочки выпали волосы, потом она нашла отрубленную ногу своего любимого пони и ни в том, ни в другом не было ее вины. Ни один девятилетний ребенок не сможет сладко спать после такого.
Господи, Рэчел, я смотрел бы твои кошмары вместо тебя, если бы мог.
Утром я составил аналитическую таблицу и занес в нее все о пони Фернсов и трех двухлетках. Получилось пять колонок — «Обстоятельства», «Фернс», «Челтенхэм», «Эйнтри» и «Йорк». В левой колонке, «Обстоятельства», я написал: «дата», «имя владельца», «программа скачек», «мотив» и, наконец, «кто знал о доступности жертвы». Я обнаружил, что, хотя я могу думать об ответах на последний вопрос, у меня нет желания записывать их, и после некоторого колебания я позвонил Келвину Миллсу в «Памп» и благодаря настойчивости добрался до него.
— Сид, — приветливо сказал он, — предостережение будет в газете завтра. Ты сделал все, что мог. Хватит агитировать.
— Отлично, — сказал я. — Но ты можешь сделать еще кое-что? То, что будет выглядеть совершенно невинно для «Памп», но вызовет бурю.
— Какого рода?
— Ну, спросить у «Топлайн фудс» список гостей, которых они приглашали на спонсорский ленч в Эйнтри за день до Большого национального.
— За каким чертом?
— Ты сделаешь это?
— Да зачем это тебе?
— Сенсация по-прежнему твоя. Эксклюзив.
— Не знаю, почему я тебе верю.
— Это окупится сполна, — улыбаясь, ответил я.
— Хорошо бы. — Он с треском бросил трубку, но я знал, что он выполнит мою просьбу.
Было утро пятницы. Сегодня в Эпсоме будут разыгрывать Королевский кубок и Оукс, эквивалент дерби для кобыл. Шел мелкий дождь, над Южной Англией зависла облачность.
Меня по-прежнему тянуло к ипподромам, но, прежде чем выехать из дому, я позвонил женщине, жеребцу которой отсекли ногу в ночь после Челтенхэмского золотого кубка.
— Извините, что снова беспокою вас, но не могли бы вы ответить на несколько вопросов?
— Ничего, особенно если вы сможете поймать этих ублюдков.
— Ну... ваш двухлеток был в поле один?
— Да. Там только загон. Огороженный, конечно. Мы держали его в загоне поближе к дому, вот что больше всего бесит. У нас есть еще две старых полукровки на дальнем поле, но эти варвары к ним не прикоснулись.
— А сколько человек знало, что к вашему жеребцу можно подойти? спросил я нейтральным тоном. — И насколько это было просто сделать?
— Сид, — воскликнула она, — не думайте, что мы не ломали голову над этим! Проблема в том, что все наши друзья знали о нем. Мы восхищались его перспективами. А тогда, в Челтенхэме, мы говорили насчет тренера. Старый Ганнерс, у которого мы тренировали жеребца раньше, умер, а нам не нравился этот его наглый помощник, которому досталась конюшня, так что мы спрашивали у всех вокруг.
— Ясно. И вы нашли тренера?
— Нашли, но, конечно...
— Такая досада, — посочувствовал я. — С кем вы договорились?
Она назвала мне имя первоклассного специалиста.
— Несколько человек сказали, что с ним у нас не будет проблем.
— Верно. — Я мысленно вздохнул и спросил больше по обязанности: Чем вам больше всего понравился праздник?
— Приехала королева, — сразу отозвалась она. — На мне были толстые теплые ботинки, и я чуть не упала из-за них, когда кланялась. — Она рассмеялась. — А, вот еще что! Я думаю, вы знаете, что там, в Зале славы, есть ваши фотографии?
— Это большая честь, — сказал я. — Мне вручили золотой кубок с выгравированной надписью, который я как раз вижу с того места, где сижу.
— Ну вот, мы стояли перед этой выставкой о вашей жизни, читали надписи, и сам Эллис Квинт подошел к нам, положил руку мне на плечо и сказал, что наш Сид замечательный парень во всем.
Вот дерьмо, подумал я.
— Конечно же. Мы много лет знакомы с Эллисом. — На том конце провода она тепло улыбалась.
— Он ездил на наших лошадях в любительских скачках. Так что мы пригласили его к нам выпить после Золотого кубка. Такой был приятный день. Она вздохнула. — А потом эти ублюдки... вы поймаете их, правда, Сид?
— Если смогу, — сказал я.
Оставив множество незаполненных клеток в своей таблице, я поехал в Эпсом в сумрачном расположении духа, соответствующем погоде. Ворота были закрыты. Зонтики свернуты. Яркие цвета июня поблекли под дождем, и счастливой выглядела одна герань.
Я уныло прошел к линии старта, где уже толпились двухлетки, ожидая сигнала к скачке на короткую дистанцию, и стал задумчиво обозревать передние ноги лошадей. Тонкие мускулистые ноги несли тысячефунтовые тела со скоростью почти сорок миль в час. Я скакал по большей части на жеребцах постарше, взрослых лошадях для стипльчеза, почти в полтонны весом, несколько менее резвых, способных преодолеть четыре мили от старта до финиша, сделав по пути тридцать прыжков, но ноги у них были едва ли толще, чем запястье крупного мужчины.
С анатомической точки зрения передняя нога лошади состоит — начиная от плеча и вниз — из предплечья, колена, берцовой кости, щетки (она же лодыжка), бабки и копыта. На фотографии разъяренный ланкаширский фермер показывал, что ампутация была произведена точно в самой узкой части ноги, у основания лодыжки, где она переходит в бабку. В результате вся бабка вместе с копытом были отрезаны.
Лошади очень остро чувствуют опасность, и их легко испугать. Молодые лошади редко стоят спокойно. И каждый раз все дело ограничивалось одним ударом. Почему все эти бедолаги стояли спокойно, когда это было уже сделано? Ни один из них не заржал достаточно громко, чтобы услышал хозяин.
Я прошел к трибунам и посмотрел, как двухлетки несутся к вершине холма, потом летят вниз, как стая скворцов вокруг Тоттенхэм-Корнер, и разделяются на победителей и проигравших на прямой с ее обманчивой трудной кривизной, которая может отклонить лошадь к ограждению, если у нее неопытный наездник. Я смотрел и вздыхал. Прошло уже целых пять лет с тех пор, как я последний раз участвовал в скачках. Пройдет ли когда-нибудь это сожаление?
— Что такой печальный, Сид? — спросил пожилой тренер, беря меня под локоть. — Лучше пойдем выпьем!
Он увлек меня к ближайшему бару, и я пошел за ним без возражений, как всегда в подобных ситуациях. Он творил чудеса с лошадьми и здорово распоряжался своими деньгами.
— Я слыхал, ты чертовски дорого стоишь, — необидно начал он, вручая мне стакан. — Что возьмешь с меня за день работы?
Я сообщил ему.
— Многовато. Сделай бесплатно, по старой дружбе.
Я улыбнулся:
— Сколько лошадей ты тренируешь за бесплатно?
— Это совсем другое.
— А сколько раз ты просил меня скакать за бесплатно?
— Ну тогда ладно. Я заплачу эти проклятые деньги. На самом деле я думаю, что меня обманывают, и хочу, чтобы ты это выяснил.
Оказывается, он получил блистательную рекомендацию от прежнего нанимателя одного шофера (слуги) посыльного, который обратился к нему по объявлению. Тренер хотел знать, стоит ли ему приглашать этого человека для беседы.
— Он служил у женщины, — сказал он. — Я позвонил ей, когда получил от него письмо, чтобы проверить сведения. Она не могла бы дать более лестный отзыв об этом человеке, даже если бы постаралась, но... не знаю... Отзыв был слишком лестный, если ты понимаешь, о чем я говорю.
— Ты имеешь в виду, что она была бы рада избавиться от него?
— Ты не ходишь вокруг да около, Сид. Это именно то, что я имел в виду.
Он дал мне рекомендательное письмо с блестящей характеристикой.
— Без проблем, сказал я, читая его. — День работы плюс транспортные расходы. Я позвоню тебе, а потом вышлю письменный отчет.
— Ты по-прежнему выглядишь как жокей, — позавидовал он. — Смотришься просто чертовски дорого.
Я улыбнулся, положил письмо в карман, допил скотч и похвалил победителей, которых он тренировал, подбодрив его перед тем, как лишить наличных.
Я прослонялся на ипподроме остаток дня с удовольствием, но без пользы и благодаря этому спал без кошмаров. А наутро, когда наступил сухой и солнечный день дерби, обнаружил, что мой приятель из «Памп» сделал свое дело.
«Запирайте своих жеребцов, — писал он в статье. — Вы слыхали о фетишистах, которые любят копыта? Один такой существует».
В нескольких абзацах он описывал сходство в «деле о четырех ногах» и указывал, что в эту самую ночь после дерби лунного света будет достаточно и в три часа ночи фонарик не понадобится. Все двухлетние жеребцы должны, как Золушка, быть дома после полуночи и к тому же заперты в безопасных стойлах.
«И если вы увидите, как кто-то крадется через поля, вооруженный мачете, предупреждал он, — звоните бывшему жокею, а ныне сыщику Силу Холли, который предоставил нам эту информацию и с которым вы можете связаться через „горячую линию“ нашей газеты. Звоните в „Памп“! Спасите лошадей! Холли, на выручку!»
Я не мог себе представить, как он протащил эти последние фразы включая номер телефона — мимо всех редакторов, но мне не нужно было беспокоиться о распространении сообщения на ипподроме. Всю вторую половину дня со мной никто не говорил ни о чем другом.
Я сам позвонил в «Памп» и дозвонился до человека, который сказал мне, что Кевин Миллс уехал на железнодорожную катастрофу, к сожалению.
— Черт возьми, — сказал я. — Так как же вы переадресуете мне эти звонки насчет лошадей? Я этим не занимался. Как это будет делаться?
— Подождите минутку.
Я подождал. Ответил мне уже другой голос.
— Поскольку Кевина нет, мы переадресовали все звонки для Холли на этот номер. — И он назвал номер моего телефона на Пойнт-сквер.
— Где этот чертов Миллс? Я сверну ему шею.
— Уехал на крушение поезда. Перед отъездом оставил нам этот номер, чтобы связаться с вами. Он сказал, что вы можете захотеть узнать обо всех жеребцах.
Это была правда — но со звонками вышла полная друида, я смог бы устроить это лучше, если бы он меня предупредил.
За дерби я наблюдал невнимательно. Победил аутсайдер.
Эллис поддразнивал меня из-за этой статьи в «Памп».
— Звоните Холли по «горячей линии», — смеясь, сказал он и хлопнул меня по плечу, сметая вспышки сомнений, которые у меня были. — Это невероятное совпадение, Сид, но я действительно видел одного из этих жеребцов.
Живым, конечно же. Я был у одних приятелей в Йорке, а после того, как мы разъехались по домам, кто-то покалечил их жеребца. Они веселые люди и не заслужили этого.
— Никто не заслужил.
— Это верно.
— Самое загадочное — это мотив, — сказал я. — Я виделся со всеми владельцами. Ни один жеребец не был застрахован. Пони Рэчел Фернс тоже не был застрахован, конечно же.
Он с интересом спросил:
— Ты думаешь, это связано со страховкой?
— Это напрашивается само собой, верно? Теоретически возможно застраховать лошадь и забрать барыши так, чтобы хозяин ничего не узнал. Такое бывало. Но если все дело в этом, то, возможно, кто-нибудь в какой-нибудь страховой компании прочтет статью в «Памп» и увяжет концы. Об этом надо подумать. Я могу разослать копии совету директоров каждой подходящей страховой компании, спросить их и предупредить.
— Хорошая идея, — одобрил Эллис. — Неужели страхование и тому подобные вещи у тебя вместо скачек? Мне кажется, что для тебя это слишком серая жизнь после того, к чему мы привыкли.
— А телевидение заменило тебе скачки?
— И не надейся. — Он рассмеялся. — Опасность затягивает, не так ли? Единственная опасная работа на телевидении — это военные репортажи. И — ты заметил? — делают их одни и те же репортеры, говорят с серьезным, убежденным видом о той или другой заварушке на фоне свиста пуль и выщербленных развалин, чтобы проверить, насколько они храбрые.
— Ты завидуешь. — Я улыбнулся.
— Я страшно устаю иногда от этих ток-шоу со знаменитостями, даже если они нравятся. Ты не скучаешь по скорости?
— Каждый день.
— Ты чуть ли не единственный меня понимаешь. Никто другой не может понять, что слава не заменит риска.
— Зависит от того, чем рискуешь.
Например, руками, подумал я. Можно рисковать руками.
— Удачи, «горячая линия», — сказал Эллис. Удача была нужна владельцам двухлеток. Мой телефон непрерывно звонил весь вечер и всю ночь, когда я приехал домой после дерби, но все звонки были от людей, которые получали удовольствие от своих страхов. Луна освещала тихие поля, на которых не было ни одного чистокровного жеребца-двухлетки, ни пони, потерявших ногу.
Потом интерес схлынул и сошел на нет. Был двенадцатый день после дерби, последний вечер Королевских скачек в Эскоте, когда раздался сигнал тревоги.
Глава 4
Помолчав, я сказал:
— Дайте мне еще неделю.
Она резко отвернулась от меня и, наклонившись над столом, выписала мне чек.
— Две недели — одна прошла, и еще одна.
Я взглянул на сумму.
— Здесь больше, чем мы договаривались.
— Что бы там ни говорил Джо, я хочу, чтобы вы попробовали.
Я осторожно поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась, хотя глаза оставались сумрачными и влажными.
— Ради Рэчел я заплачу сколько угодно, — сказала она.
Я не спеша вернулся в Лондон, думая по дороге о старом циничном бывшем полицейском, который преподал мне основы розыска.
— В этом деле есть два главных правила, — говорил он. — Первое.
Никогда не верь ничему, что говорит тебе клиент, и всегда будь уверен, что он может сказать больше. Если задавать правильные вопросы. И второе. Никогда, никогда не заводи с клиентом «эмоциональных» отношений.
Это, конечно, хорошие правила, но не в том случае, когда твой клиент — умная и искренняя девочка девяти лет, ведущая безнадежное сражение с повышающимся уровнем лимфобластов.
По дороге домой я купил кэрри и съел его, прежде чем сесть за обычную вечернюю работу с бумагами.
Я предпочитаю ту часть работы, которая требует действия, но клиенты хотят все точно знать — и заслуживают этого, и платят по подробным счетам с описанием того, что я для них сделал, предпочитая те результаты, которые им нравятся. Закончив печатать отчет, я выставил итоговый счет, добавив подробный список дополнительных расходов с квитанциями. Я почти всегда играл честно, даже если клиент мне не нравился, — детективов обычно обвиняют в том, что они растягивают на семь дней ту работу, которую при минимальном старании могут сделать за три. Мне такая репутация была не нужна. В моем новом занятии, как и в старом, к успеху приводила скорость.
Помимо кухни и ванной, моя славная квартира прямо скажем, довольно дорогая, состояла из трех комнат: спальни, большой светлой гостиной и небольшой комнаты, которую я использовал как офис. У меня не было ни секретаря, ни помощника, никто не был посвящен в расследуемые мной тайны, кроме меня и клиента, и, что бы клиент с этой информацией ни делал, то, за что он платил, было его личным делом. Конфиденциальность — вот что заставляло множество людей консультироваться у меня, и они эту конфиденциальность получали.
Я прослушал несколько незначительных посланий, записанных на автоответчике, завел отчет в компьютер, отпечатал его и положил отдельно, чтобы отправить по почте. Для составления отчетов и всяких личных дел я пользовался компьютером, который не был подключен к сети. Никто не мог в него залезть, а для защиты от воров я пользовался паролями. В мой второй компьютер теоретически можно было залезть — он был подключен через модем к глобальной сети. Любой проныра мог свободно пошарить там.
Насчет соблюдения секретности мой циничный наставник сказал так:
— Пусть никогда твоя правая рука не знает, что делает левая. Э... Он закашлялся и добавил:
— Извини, Сид.
— Это обойдется вам в пинту пива.
— А еще, — продолжал он позже за кружкой, — храни запасные копии законченных расследований в банковском сейфе, а из всех компьютеров в офисе стирай. Если ты пользуешься случайными паролями и меняешь их каждую неделю, этого хватает, пока ты ведешь дело, но, как только ты закончил, прячь копии в банк и уничтожай в офисе, как я уже говорил.
— Хорошо.
— Никогда не забывай, — сказал он мне, — что люди, против которых ты ведешь расследование, могут прибегнуть к насилию, чтобы остановить тебя.
И в этом он был прав.
— Никогда не забывай, что у тебя нет такой защиты, как у полицейского. Ты должен сам позаботиться о себе. Ты должен быть осторожен.
— Может, мне следует поискать другую работу.
— Нет, Сид, — горячо возразил он. — У тебя же дар. Слушай, что я говорю, и все будет в порядке.
Он учил меня в течение двух лет, которые я провел в одном детективном агентстве после того, как закончилась моя жокейская карьера, и теперь, три года спустя, я был жив в основном благодаря его советам. Но теперь он был мертв, и мне приходилось полагаться только на себя, что не всегда давало результат.
Я мог попробовать утешить Рэчел, сказав ей, что я тоже вижу плохие сны, но я не мог сказать ей, насколько эти сны яркие. После того как я снял свою руку, принял душ и мирно улегся в постель, я заснул с мыслью об этом и оказался в знакомой темнице. Там все было как всегда.
Мне снилось, что я нахожусь в большом темном пространстве и какие-то люди собираются отрезать мне обе руки. Обе.
Они оставили меня ждать, но они придут. Впереди — агония, унижение, беспомощность и никакого выхода.
Я проснулся весь мокрый, с сильно бьющимся сердцем и осознал с огромным облегчением, что ничего этого нет, я лежу в собственной постели — и тут вспомнил, что на самом деле это уже наполовину исполнилось. Как только я проснулся настолько, чтобы осознать свое нынешнее не такое уж плохое состояние дел, я соскользнул обратно в сон, и всю ночь этот кошмар повторялся снова и снова.
Я заставил себя проснуться, сесть, выбраться из постели и прийти в себя. Я встал под душ и включил холодную воду. Затем надел махровый халат, выпил стакан молока и сел в кресло в гостиной, включив свет.
Я посмотрел на пустое место, где некогда была моя левая рука, потом на сильную здоровую правую, в которой держал стакан, и понял, что очень часто, не только во сне, но и наяву, я чувствую страх, который не могу подавить, приступы дикого, цепенящего страха, что однажды действительно лишусь обеих рук. Все дело было в том, чтобы не выказывать этого страха, не позволять ему победить и управлять моей жизнью. Было бесполезно рассуждать о том, что я сам навлек на себя этот страх. Я решил стать жокеем. Я решил идти дальше, несмотря на угрозы. А сейчас я активно разыскивал человека, который знал, как отрубить лошади ногу одним ударом.
Отрубленная нога лошади... рука, в которой я держу стакан молока...
Все это могло лишить меня рассудка. Но на этот случай существовали люди, подобные Рэчел Фернс.
Так или иначе, а я пережил много страданий и большинство из них мог бы позабыть, если бы не мое упрямство. И поэтому я знал — что бы ни ждало впереди, я смогу с этим справиться. Но у этой девочки выпали волосы, потом она нашла отрубленную ногу своего любимого пони и ни в том, ни в другом не было ее вины. Ни один девятилетний ребенок не сможет сладко спать после такого.
Господи, Рэчел, я смотрел бы твои кошмары вместо тебя, если бы мог.
Утром я составил аналитическую таблицу и занес в нее все о пони Фернсов и трех двухлетках. Получилось пять колонок — «Обстоятельства», «Фернс», «Челтенхэм», «Эйнтри» и «Йорк». В левой колонке, «Обстоятельства», я написал: «дата», «имя владельца», «программа скачек», «мотив» и, наконец, «кто знал о доступности жертвы». Я обнаружил, что, хотя я могу думать об ответах на последний вопрос, у меня нет желания записывать их, и после некоторого колебания я позвонил Келвину Миллсу в «Памп» и благодаря настойчивости добрался до него.
— Сид, — приветливо сказал он, — предостережение будет в газете завтра. Ты сделал все, что мог. Хватит агитировать.
— Отлично, — сказал я. — Но ты можешь сделать еще кое-что? То, что будет выглядеть совершенно невинно для «Памп», но вызовет бурю.
— Какого рода?
— Ну, спросить у «Топлайн фудс» список гостей, которых они приглашали на спонсорский ленч в Эйнтри за день до Большого национального.
— За каким чертом?
— Ты сделаешь это?
— Да зачем это тебе?
— Сенсация по-прежнему твоя. Эксклюзив.
— Не знаю, почему я тебе верю.
— Это окупится сполна, — улыбаясь, ответил я.
— Хорошо бы. — Он с треском бросил трубку, но я знал, что он выполнит мою просьбу.
Было утро пятницы. Сегодня в Эпсоме будут разыгрывать Королевский кубок и Оукс, эквивалент дерби для кобыл. Шел мелкий дождь, над Южной Англией зависла облачность.
Меня по-прежнему тянуло к ипподромам, но, прежде чем выехать из дому, я позвонил женщине, жеребцу которой отсекли ногу в ночь после Челтенхэмского золотого кубка.
— Извините, что снова беспокою вас, но не могли бы вы ответить на несколько вопросов?
— Ничего, особенно если вы сможете поймать этих ублюдков.
— Ну... ваш двухлеток был в поле один?
— Да. Там только загон. Огороженный, конечно. Мы держали его в загоне поближе к дому, вот что больше всего бесит. У нас есть еще две старых полукровки на дальнем поле, но эти варвары к ним не прикоснулись.
— А сколько человек знало, что к вашему жеребцу можно подойти? спросил я нейтральным тоном. — И насколько это было просто сделать?
— Сид, — воскликнула она, — не думайте, что мы не ломали голову над этим! Проблема в том, что все наши друзья знали о нем. Мы восхищались его перспективами. А тогда, в Челтенхэме, мы говорили насчет тренера. Старый Ганнерс, у которого мы тренировали жеребца раньше, умер, а нам не нравился этот его наглый помощник, которому досталась конюшня, так что мы спрашивали у всех вокруг.
— Ясно. И вы нашли тренера?
— Нашли, но, конечно...
— Такая досада, — посочувствовал я. — С кем вы договорились?
Она назвала мне имя первоклассного специалиста.
— Несколько человек сказали, что с ним у нас не будет проблем.
— Верно. — Я мысленно вздохнул и спросил больше по обязанности: Чем вам больше всего понравился праздник?
— Приехала королева, — сразу отозвалась она. — На мне были толстые теплые ботинки, и я чуть не упала из-за них, когда кланялась. — Она рассмеялась. — А, вот еще что! Я думаю, вы знаете, что там, в Зале славы, есть ваши фотографии?
— Это большая честь, — сказал я. — Мне вручили золотой кубок с выгравированной надписью, который я как раз вижу с того места, где сижу.
— Ну вот, мы стояли перед этой выставкой о вашей жизни, читали надписи, и сам Эллис Квинт подошел к нам, положил руку мне на плечо и сказал, что наш Сид замечательный парень во всем.
Вот дерьмо, подумал я.
— Конечно же. Мы много лет знакомы с Эллисом. — На том конце провода она тепло улыбалась.
— Он ездил на наших лошадях в любительских скачках. Так что мы пригласили его к нам выпить после Золотого кубка. Такой был приятный день. Она вздохнула. — А потом эти ублюдки... вы поймаете их, правда, Сид?
— Если смогу, — сказал я.
Оставив множество незаполненных клеток в своей таблице, я поехал в Эпсом в сумрачном расположении духа, соответствующем погоде. Ворота были закрыты. Зонтики свернуты. Яркие цвета июня поблекли под дождем, и счастливой выглядела одна герань.
Я уныло прошел к линии старта, где уже толпились двухлетки, ожидая сигнала к скачке на короткую дистанцию, и стал задумчиво обозревать передние ноги лошадей. Тонкие мускулистые ноги несли тысячефунтовые тела со скоростью почти сорок миль в час. Я скакал по большей части на жеребцах постарше, взрослых лошадях для стипльчеза, почти в полтонны весом, несколько менее резвых, способных преодолеть четыре мили от старта до финиша, сделав по пути тридцать прыжков, но ноги у них были едва ли толще, чем запястье крупного мужчины.
С анатомической точки зрения передняя нога лошади состоит — начиная от плеча и вниз — из предплечья, колена, берцовой кости, щетки (она же лодыжка), бабки и копыта. На фотографии разъяренный ланкаширский фермер показывал, что ампутация была произведена точно в самой узкой части ноги, у основания лодыжки, где она переходит в бабку. В результате вся бабка вместе с копытом были отрезаны.
Лошади очень остро чувствуют опасность, и их легко испугать. Молодые лошади редко стоят спокойно. И каждый раз все дело ограничивалось одним ударом. Почему все эти бедолаги стояли спокойно, когда это было уже сделано? Ни один из них не заржал достаточно громко, чтобы услышал хозяин.
Я прошел к трибунам и посмотрел, как двухлетки несутся к вершине холма, потом летят вниз, как стая скворцов вокруг Тоттенхэм-Корнер, и разделяются на победителей и проигравших на прямой с ее обманчивой трудной кривизной, которая может отклонить лошадь к ограждению, если у нее неопытный наездник. Я смотрел и вздыхал. Прошло уже целых пять лет с тех пор, как я последний раз участвовал в скачках. Пройдет ли когда-нибудь это сожаление?
— Что такой печальный, Сид? — спросил пожилой тренер, беря меня под локоть. — Лучше пойдем выпьем!
Он увлек меня к ближайшему бару, и я пошел за ним без возражений, как всегда в подобных ситуациях. Он творил чудеса с лошадьми и здорово распоряжался своими деньгами.
— Я слыхал, ты чертовски дорого стоишь, — необидно начал он, вручая мне стакан. — Что возьмешь с меня за день работы?
Я сообщил ему.
— Многовато. Сделай бесплатно, по старой дружбе.
Я улыбнулся:
— Сколько лошадей ты тренируешь за бесплатно?
— Это совсем другое.
— А сколько раз ты просил меня скакать за бесплатно?
— Ну тогда ладно. Я заплачу эти проклятые деньги. На самом деле я думаю, что меня обманывают, и хочу, чтобы ты это выяснил.
Оказывается, он получил блистательную рекомендацию от прежнего нанимателя одного шофера (слуги) посыльного, который обратился к нему по объявлению. Тренер хотел знать, стоит ли ему приглашать этого человека для беседы.
— Он служил у женщины, — сказал он. — Я позвонил ей, когда получил от него письмо, чтобы проверить сведения. Она не могла бы дать более лестный отзыв об этом человеке, даже если бы постаралась, но... не знаю... Отзыв был слишком лестный, если ты понимаешь, о чем я говорю.
— Ты имеешь в виду, что она была бы рада избавиться от него?
— Ты не ходишь вокруг да около, Сид. Это именно то, что я имел в виду.
Он дал мне рекомендательное письмо с блестящей характеристикой.
— Без проблем, сказал я, читая его. — День работы плюс транспортные расходы. Я позвоню тебе, а потом вышлю письменный отчет.
— Ты по-прежнему выглядишь как жокей, — позавидовал он. — Смотришься просто чертовски дорого.
Я улыбнулся, положил письмо в карман, допил скотч и похвалил победителей, которых он тренировал, подбодрив его перед тем, как лишить наличных.
Я прослонялся на ипподроме остаток дня с удовольствием, но без пользы и благодаря этому спал без кошмаров. А наутро, когда наступил сухой и солнечный день дерби, обнаружил, что мой приятель из «Памп» сделал свое дело.
«Запирайте своих жеребцов, — писал он в статье. — Вы слыхали о фетишистах, которые любят копыта? Один такой существует».
В нескольких абзацах он описывал сходство в «деле о четырех ногах» и указывал, что в эту самую ночь после дерби лунного света будет достаточно и в три часа ночи фонарик не понадобится. Все двухлетние жеребцы должны, как Золушка, быть дома после полуночи и к тому же заперты в безопасных стойлах.
«И если вы увидите, как кто-то крадется через поля, вооруженный мачете, предупреждал он, — звоните бывшему жокею, а ныне сыщику Силу Холли, который предоставил нам эту информацию и с которым вы можете связаться через „горячую линию“ нашей газеты. Звоните в „Памп“! Спасите лошадей! Холли, на выручку!»
Я не мог себе представить, как он протащил эти последние фразы включая номер телефона — мимо всех редакторов, но мне не нужно было беспокоиться о распространении сообщения на ипподроме. Всю вторую половину дня со мной никто не говорил ни о чем другом.
Я сам позвонил в «Памп» и дозвонился до человека, который сказал мне, что Кевин Миллс уехал на железнодорожную катастрофу, к сожалению.
— Черт возьми, — сказал я. — Так как же вы переадресуете мне эти звонки насчет лошадей? Я этим не занимался. Как это будет делаться?
— Подождите минутку.
Я подождал. Ответил мне уже другой голос.
— Поскольку Кевина нет, мы переадресовали все звонки для Холли на этот номер. — И он назвал номер моего телефона на Пойнт-сквер.
— Где этот чертов Миллс? Я сверну ему шею.
— Уехал на крушение поезда. Перед отъездом оставил нам этот номер, чтобы связаться с вами. Он сказал, что вы можете захотеть узнать обо всех жеребцах.
Это была правда — но со звонками вышла полная друида, я смог бы устроить это лучше, если бы он меня предупредил.
За дерби я наблюдал невнимательно. Победил аутсайдер.
Эллис поддразнивал меня из-за этой статьи в «Памп».
— Звоните Холли по «горячей линии», — смеясь, сказал он и хлопнул меня по плечу, сметая вспышки сомнений, которые у меня были. — Это невероятное совпадение, Сид, но я действительно видел одного из этих жеребцов.
Живым, конечно же. Я был у одних приятелей в Йорке, а после того, как мы разъехались по домам, кто-то покалечил их жеребца. Они веселые люди и не заслужили этого.
— Никто не заслужил.
— Это верно.
— Самое загадочное — это мотив, — сказал я. — Я виделся со всеми владельцами. Ни один жеребец не был застрахован. Пони Рэчел Фернс тоже не был застрахован, конечно же.
Он с интересом спросил:
— Ты думаешь, это связано со страховкой?
— Это напрашивается само собой, верно? Теоретически возможно застраховать лошадь и забрать барыши так, чтобы хозяин ничего не узнал. Такое бывало. Но если все дело в этом, то, возможно, кто-нибудь в какой-нибудь страховой компании прочтет статью в «Памп» и увяжет концы. Об этом надо подумать. Я могу разослать копии совету директоров каждой подходящей страховой компании, спросить их и предупредить.
— Хорошая идея, — одобрил Эллис. — Неужели страхование и тому подобные вещи у тебя вместо скачек? Мне кажется, что для тебя это слишком серая жизнь после того, к чему мы привыкли.
— А телевидение заменило тебе скачки?
— И не надейся. — Он рассмеялся. — Опасность затягивает, не так ли? Единственная опасная работа на телевидении — это военные репортажи. И — ты заметил? — делают их одни и те же репортеры, говорят с серьезным, убежденным видом о той или другой заварушке на фоне свиста пуль и выщербленных развалин, чтобы проверить, насколько они храбрые.
— Ты завидуешь. — Я улыбнулся.
— Я страшно устаю иногда от этих ток-шоу со знаменитостями, даже если они нравятся. Ты не скучаешь по скорости?
— Каждый день.
— Ты чуть ли не единственный меня понимаешь. Никто другой не может понять, что слава не заменит риска.
— Зависит от того, чем рискуешь.
Например, руками, подумал я. Можно рисковать руками.
— Удачи, «горячая линия», — сказал Эллис. Удача была нужна владельцам двухлеток. Мой телефон непрерывно звонил весь вечер и всю ночь, когда я приехал домой после дерби, но все звонки были от людей, которые получали удовольствие от своих страхов. Луна освещала тихие поля, на которых не было ни одного чистокровного жеребца-двухлетки, ни пони, потерявших ногу.
Потом интерес схлынул и сошел на нет. Был двенадцатый день после дерби, последний вечер Королевских скачек в Эскоте, когда раздался сигнал тревоги.
Глава 4
В понедельник после дерби я занялся копанием в куче намеков и предположений и, даже не поговорив с самой леди-нанимательницей (что вряд ли было бы полезно), обнаружил достаточно, чтобы позвонить этому тренеру и дать ему совет.
— Она хочет избавиться от него, не рискуя навлечь на себя обвинения в нечестности, — сказал я. — Он украл из ее дома какую-то мелочь, которая прошла через несколько рук и вернулась в местный антикварный магазин. Она не может признаться, что это ее вещи. Владелец антикварного магазина скулит, что невиновен. Леди четко сказала, что не будет пытаться преследовать судебным порядком своего слугу, если он уйдет сам. Ее рекомендация входит в условия сделки. Слуга регулярно помещает местную букмекерскую контору и играет на скачках. Хотите нанять его?
— Черта с два.
— Я напишу рапорт и перешлю вам, — сказал я ему. — Занесите его в раздел «Работа с персоналом». Можете получить за это налоговую скидку.
Он сухо рассмеялся.
— Когда тебе понадобится рекомендация, я напишу ее под присягой.
— Ну, это еще неизвестно, — сказал я. — Но заранее спасибо.
Я звонил из гаража станции техобслуживания по пути домой. Был уже сумрачный вечер, но, когда я добрался до Пойнт-сквер, стало еще темнее. Меня ждали две переданные по факсу страницы, которые я прочитал, не присаживаясь, и все мысли о стакане скотча растворились в недоверии и предчувствии несчастья.
Факс был от Кевина Миллса. «Не знаю, зачем тебе нужны имена великих мира сего, — написал он, — но поскольку я обещал, вот тебе список гостей, которых „Топлайн фудс“ пригласила на ленч в Эйнтри накануне Большого национального».
Как я и ожидал, в списке значилось имя гневного ланкаширского фермера. Но меня морально убило имя в начале списка.
Там значилось: «Почетный гость — Эллис Квинт». Все сомнения, которые я гнал от себя, нахлынули с новой силой. Я не мог поверить, что это Эллис покалечил — и тем заведомо убил — пони и трех молодых скаковых лошадей.
Только не Эллис! Нет! Это невозможно.
Ведь должны были существовать десятки других людей, которые знали, где найти всех четырех животных — беззащитных, без охраны. Было глупо придавать значение невероятному совпадению. И все же я вытащил свою таблицу из ящика и очень маленькими буквами, как будто хотел умалить смысл этого факта, вписал в каждую клетку графы «Кто знал о доступности жертвы» немыслимые слова — «Эллис Квинт».
В графе «Мотивы» клетки оставались пустыми. Не было никакого видимого рационального мотива. Зачем выкалывать глаза пони? Зачем выслеживать незнакомого человека и писать письмо отравленными чернилами? Зачем мучить и убивать детей, записывая на пленку их крики?
Я написал «самоудовлетворение», но этот мотив казался незначительным.
Сумасшествие? Психоз? Непреодолимая тяга к бесцельному, безжалостному разрушению?
Это не походило на того Эллиса, которого я знал. На человека, с которым я состязался на скачках, с которым смеялся и с которым мы много лет были близкими друзьями. Нельзя знать другого человека так хорошо и все же не знать совсем. Или можно? Нет.
Неотступные мысли не давали мне уснуть всю ночь, и утром я отослал Линде Фернс ее чек обратно.
«Я не продвинулся в расследовании, — написал я. — Весьма сожалею».
Через два дня тот же самый чек вернулся ко мне. «Дорогой Сид, — писала в ответ Линда, — оставьте эти деньги. Я знаю, что однажды вы поймаете этих подонков. Я не знаю, что вы сказали Рэчел, но она повеселела, и после вашего визита на прошлой неделе ей перестали сниться страшные сны. За одно только это я должна заплатить вам вдвое больше. С любовью, Линда Фернс».
Я отложил чек в ящик, покончил с бумажной работой и пошел на свою обычную тренировку по дзюдо. Дзюдо, которым я занимался, — это тонкое искусство самозащиты, изменение равновесия за счет собственного движения нападающего, чтобы одолеть его. Дзюдо — это ритм, рычаг, скорость и иногда — воздействие на болевые точки, но, насколько я знал, всегда штука тихая.
Крики и удары карате, хлопанье по матам ради выражения агрессии мне никогда не нравились и были не нужны. Я не стремился к физическому превосходству и не затевал драк. С покалеченной рукой, жокейским весом и ростом в пять футов семь дюймов мне нужно было только выживание.
Я проделывал привычные упражнения, думая о другом. В лучшем случае мое знание дзюдо было моральной опорой. От многих опасностей нельзя спастись умением бросить нападающего через плечо. Меня не оставляли мысли об Эллисе. Я ошибся. Конечно же, я ошибся. Все знали его в лицо. Он не мог рисковать, что увидят, как он крадется ночью к пастбищу, вооруженный чем-то вроде мачете.
Но он устал от известности. Слава не заменит опасности, сказал он.
Ему было мало того, что он имел. И все-таки... он не мог.
Спустя неделю после дерби я поехал на четыре дня в Эскот, покрутился там, повосхищался лошадьми и экстравагантными женскими шляпками. Я должен был получить от этого наслаждение как обычно. Но вместо этого я чувствовал себя так, как будто передо мной разворачивался бессмысленный фарс, танцы над бездной.
Эллис бывал там каждый день и, конечно же, разыскал меня.
— Как дела, «горячая линия»?
— "Горячая линия" молчит.
— Так, значит, ты здесь для того, чтобы напугать своего торговца лошадиными ногами? — с дружеской иронией спросил он.
— Надеюсь на это.
— А что, если он просто не сможет удержаться? — спросил Эллис.
Я повернулся и посмотрел ему в глаза.
— Я поймаю его.
Он улыбнулся и отвел взгляд.
— Все знают, что ты ловко справляешься с такими делами, но готов поспорить...
— Не спорь, — прервал его я. — Не спорь, это не к добру.
Кто-то подхватил его под руку, требуя обратить внимание. Он хлопнул меня по плечу и сказал с обычной приветливостью:
— До встречи, Сид.
Его увлекли в сторону, а я не мог поверить, я не мог поверить, что он сказал мне зачем, даже если не сказал как.
— Она хочет избавиться от него, не рискуя навлечь на себя обвинения в нечестности, — сказал я. — Он украл из ее дома какую-то мелочь, которая прошла через несколько рук и вернулась в местный антикварный магазин. Она не может признаться, что это ее вещи. Владелец антикварного магазина скулит, что невиновен. Леди четко сказала, что не будет пытаться преследовать судебным порядком своего слугу, если он уйдет сам. Ее рекомендация входит в условия сделки. Слуга регулярно помещает местную букмекерскую контору и играет на скачках. Хотите нанять его?
— Черта с два.
— Я напишу рапорт и перешлю вам, — сказал я ему. — Занесите его в раздел «Работа с персоналом». Можете получить за это налоговую скидку.
Он сухо рассмеялся.
— Когда тебе понадобится рекомендация, я напишу ее под присягой.
— Ну, это еще неизвестно, — сказал я. — Но заранее спасибо.
Я звонил из гаража станции техобслуживания по пути домой. Был уже сумрачный вечер, но, когда я добрался до Пойнт-сквер, стало еще темнее. Меня ждали две переданные по факсу страницы, которые я прочитал, не присаживаясь, и все мысли о стакане скотча растворились в недоверии и предчувствии несчастья.
Факс был от Кевина Миллса. «Не знаю, зачем тебе нужны имена великих мира сего, — написал он, — но поскольку я обещал, вот тебе список гостей, которых „Топлайн фудс“ пригласила на ленч в Эйнтри накануне Большого национального».
Как я и ожидал, в списке значилось имя гневного ланкаширского фермера. Но меня морально убило имя в начале списка.
Там значилось: «Почетный гость — Эллис Квинт». Все сомнения, которые я гнал от себя, нахлынули с новой силой. Я не мог поверить, что это Эллис покалечил — и тем заведомо убил — пони и трех молодых скаковых лошадей.
Только не Эллис! Нет! Это невозможно.
Ведь должны были существовать десятки других людей, которые знали, где найти всех четырех животных — беззащитных, без охраны. Было глупо придавать значение невероятному совпадению. И все же я вытащил свою таблицу из ящика и очень маленькими буквами, как будто хотел умалить смысл этого факта, вписал в каждую клетку графы «Кто знал о доступности жертвы» немыслимые слова — «Эллис Квинт».
В графе «Мотивы» клетки оставались пустыми. Не было никакого видимого рационального мотива. Зачем выкалывать глаза пони? Зачем выслеживать незнакомого человека и писать письмо отравленными чернилами? Зачем мучить и убивать детей, записывая на пленку их крики?
Я написал «самоудовлетворение», но этот мотив казался незначительным.
Сумасшествие? Психоз? Непреодолимая тяга к бесцельному, безжалостному разрушению?
Это не походило на того Эллиса, которого я знал. На человека, с которым я состязался на скачках, с которым смеялся и с которым мы много лет были близкими друзьями. Нельзя знать другого человека так хорошо и все же не знать совсем. Или можно? Нет.
Неотступные мысли не давали мне уснуть всю ночь, и утром я отослал Линде Фернс ее чек обратно.
«Я не продвинулся в расследовании, — написал я. — Весьма сожалею».
Через два дня тот же самый чек вернулся ко мне. «Дорогой Сид, — писала в ответ Линда, — оставьте эти деньги. Я знаю, что однажды вы поймаете этих подонков. Я не знаю, что вы сказали Рэчел, но она повеселела, и после вашего визита на прошлой неделе ей перестали сниться страшные сны. За одно только это я должна заплатить вам вдвое больше. С любовью, Линда Фернс».
Я отложил чек в ящик, покончил с бумажной работой и пошел на свою обычную тренировку по дзюдо. Дзюдо, которым я занимался, — это тонкое искусство самозащиты, изменение равновесия за счет собственного движения нападающего, чтобы одолеть его. Дзюдо — это ритм, рычаг, скорость и иногда — воздействие на болевые точки, но, насколько я знал, всегда штука тихая.
Крики и удары карате, хлопанье по матам ради выражения агрессии мне никогда не нравились и были не нужны. Я не стремился к физическому превосходству и не затевал драк. С покалеченной рукой, жокейским весом и ростом в пять футов семь дюймов мне нужно было только выживание.
Я проделывал привычные упражнения, думая о другом. В лучшем случае мое знание дзюдо было моральной опорой. От многих опасностей нельзя спастись умением бросить нападающего через плечо. Меня не оставляли мысли об Эллисе. Я ошибся. Конечно же, я ошибся. Все знали его в лицо. Он не мог рисковать, что увидят, как он крадется ночью к пастбищу, вооруженный чем-то вроде мачете.
Но он устал от известности. Слава не заменит опасности, сказал он.
Ему было мало того, что он имел. И все-таки... он не мог.
Спустя неделю после дерби я поехал на четыре дня в Эскот, покрутился там, повосхищался лошадьми и экстравагантными женскими шляпками. Я должен был получить от этого наслаждение как обычно. Но вместо этого я чувствовал себя так, как будто передо мной разворачивался бессмысленный фарс, танцы над бездной.
Эллис бывал там каждый день и, конечно же, разыскал меня.
— Как дела, «горячая линия»?
— "Горячая линия" молчит.
— Так, значит, ты здесь для того, чтобы напугать своего торговца лошадиными ногами? — с дружеской иронией спросил он.
— Надеюсь на это.
— А что, если он просто не сможет удержаться? — спросил Эллис.
Я повернулся и посмотрел ему в глаза.
— Я поймаю его.
Он улыбнулся и отвел взгляд.
— Все знают, что ты ловко справляешься с такими делами, но готов поспорить...
— Не спорь, — прервал его я. — Не спорь, это не к добру.
Кто-то подхватил его под руку, требуя обратить внимание. Он хлопнул меня по плечу и сказал с обычной приветливостью:
— До встречи, Сид.
Его увлекли в сторону, а я не мог поверить, я не мог поверить, что он сказал мне зачем, даже если не сказал как.