Фрэнсис Дик. Игра по правилам

   — Ну что, отправимся в офис? — сказал я Брэду, и, кивнув, тот поехал теперь уже знакомой дорогой к окрестностям Хэттон-Гарден.
   В «Саксони Фрэнклин» почти ничего не изменилось. Казалось невероятным, что я вошел сюда впервые всего неделю назад, настолько привычным стало все это.
   — Доброе утро, Дерек, — приветствовали меня сотрудники, словно мы были знакомы много лет, а Аннет добавила, что кое-какие письма остались с пятницы в ожидании моего решения.
   — Как прошли похороны? — печально спросила она, раскладывая на столе бумаги.
   «Словно это было тысячу световых лет назад», — подумал я и ответил:
   — Спокойно. Хорошо. Ваши цветы были красивы. Они лежали на крышке гроба.
   Ей было приятно это слышать, и она сказала, что все это передаст остальным вместе с сообщением о том, что состоится поминальная служба.
   — Нехорошо, что нас не было на его похоронах в пятницу. В два часа у нас здесь была минута молчания. Наверное, это покажется вам глупым.
   — Отнюдь.
   Я был искренне тронут и не скрывал этого от нее. Улыбнувшись своей обаятельной, но вымученной улыбкой, она пошла сообщать новости остальным, оставив меня мучиться над принятием решений на основе полнейшей некомпетентности.
   Радостная Джун с румянцем на щеках заглянула в кабинет, сообщив, что у нас кончались мелкие синие агаты, снежный обсидиан и бусины амазонита.
   — Закажите в том же количестве, что и прежде.
   — Хорошо, поняла.
   Повернувшись, она уже собралась уходить, когда я окликнул ее и спросил, не было ли среди всяких этих штуковин будильника. Выдвинув глубокий ящик, я показал ей содержимое.
   — Будильника? — Она с сомнением посмотрела на разнообразные черные предметы. — Телескоп, словари, счетчик Гейгера, калькуляторы, «шпионская жидкость»...
   — Что это такое? — заинтересовавшись, спросил я.
   — А вот.
   Она вытащила из ящика аэрозолевый баллончик.
   — Это я ее так называю. Если ею побрызгать на конверт, бумага становится прозрачной, и можно прочесть личное письмо.
   Посмотрев на выражение моего лица, она рассмеялась.
   — Банки нашли способ, как избежать этого: они стали печатать на внутренней стороне конверта рисунок, и, если конверт обрызгать, будет виден только этот рисунок.
   — А для чего же она понадобилась Гревилу?
   — Наверное, ему кто-то дал. Он особо ею не пользовался, лишь иногда проверял, стоило ли открывать то, что с виду было похоже на рекламу.
   Она накрыла листком бумаги одно из лежавших на столе писем и брызнула на него немного жидкости. Листок бумаги тут же стал прозрачным настолько, что через него можно было прочесть письмо, но по мере высыхания жидкости он вновь медленно становился матовым.
   — Ловко, а? — спросила она.
   — Весьма.
   Джун было собралась убрать баллончик в ящик, но я попросил оставить его на столе и, вытащив из ящиков все остальные штуковины, расставил их перед собой. Насколько я мог судить, ни одна из них не являлась будильником.
   — Вы что-то говорили о каких-то всемирных часах, — напомнил я, — но здесь их нет.
   — У меня в комнате есть часы с будильником, — сказала она, стремясь как-то помочь. — Хотите я принесу?
   — Гм, пожалуй. Можете поставить его на четыре пятнадцать?
   — Конечно, на сколько хотите.
   Убежав, она вернулась с какой-то крохотной штуковиной, похожей на кредитную карточку черного цвета, — она оказалась очень многофункциональными часами.
   — Вот, пожалуйста, — сказала Джун. Она поставила часы на стол. — Четыре пятнадцать, я полагаю, вечера?
   — Да, пополудни. Ежедневно в четыре двадцать здесь раздается какой-то сигнал. Я подумал, что, может, мне удастся найти, что это.
   Она удивленно раскрыла глаза:
   — Так это наручные часы мистера Фрэнклина.
   — Какие из?.. — спросил я.
   — Он носил одни-единственные. Это и компьютер, и календарь, и компас.
   Но эти часы лежали возле моей кровати в Хангерфорде.
   — Я думаю, не только эти часы звонили в четыре двадцать.
   Ее светлые брови приподнялись.
   — Меня это иногда удивляло, — сказала она. — Почему именно четыре двадцать? Если сигнал часов раздавался, когда он был на складе, он сразу же на некоторое время отвлекался от какой бы то ни было работы. Я как-то поинтересовалась у мистера Фрэнклина, но он так толком и не ответил, лишь сказал, что это подходящее время для общения или что-то в этом роде. Я не поняла, что он имел в виду.
   Она говорила без обиды, но с каким-то сожалением. Я подумал, что Гревил, должно быть, не меньше моего был рад иметь такую помощницу, как Джун, — необычайно сообразительную, с хорошим чувством юмора и здравым умом. Ему нравилось придумывать ей загадки и делить с ней свое увлечение разными диковинными безделушками.
   — А что это такое? — спросил я, взяв в руки небольшой серый предмет с проводом и черными наушниками, похожий на кассетный мини-плейер, в котором, правда, не было отделения для кассет.
   — Это звукоусилитель. Вообще-то он для глухих, но мистер Фрэнклин отобрал его у кого-то, кто подслушивал его конфиденциальную беседу с каким-то другим торговцем драгоценными камнями. Это было в Тусоне. Он говорил, что это так его взбесило в тот момент, что он просто вырвал у человека усилитель с наушниками и ушел, пригрозив подать на него в суд за коммерческий шпионаж. Мистер Фрэнклин сказал, что тот даже не попытался их вернуть. — Она немного помолчала. — Наденьте наушники. Вам будет слышно все, что говорится в офисе Они довольно мощные. Просто удивительно.
   Я надел легкие, как пушинка, наушники и нажал кнопку на усилителе размером с пачку сигарет. Я сразу же услышал, как в комнате через коридор Аннет разговаривала с Лили о том, чтобы та напомнила ей отпроситься у меня сходить к зубному врачу.
   Я снял наушники и взглянул на Джун.
   — Ну и что вы услышали? — спросила она. — Какие-нибудь тайны?
   — Нет, пока нет.
   — Но впечатляет, а?
   — Да уж.
   Качество звука было действительно великолепным, поразительная чувствительность для такого маленького микрофона и усилителя. Некоторые игрушки Гревила отличались откровенной непорядочностью.
   — Мистер Фрэнклин рассказывал мне, что есть такой преобразователь голоса, который устанавливается на телефоне и изменяет высоту голоса, женский голос может звучать, как мужской. Он считал, что это великолепная штука для одиноко живущих женщин, чтобы их не беспокоили по телефону всякие гнусные личности, потому что никто не догадается, что они одиноки и беззащитны.
   Я улыбнулся.
   — Но это может привести в замешательство добропорядочного молодого человека, звонящего с чистыми намерениями.
   — Да, таких надо предупреждать, — согласилась она. — Мистера Фрэнклина всегда волновал вопрос безопасности женщин.
   Я криво усмехнулся.
   — Он говорил, что повсюду царит закон джунглей.
   — Так вы приобрели изменитель голоса? — спросил я.
   — Нет. Мы только говорили о нем как раз накануне... — Она осеклась. — Впрочем... Ладно. Хотите сандвич?
   — Да, с удовольствием.
   Кивнув, она вышла. Я со вздохом попытался сосредоточиться на хитроумных письмах и с облегчением оторвался, услышав телефонный звонок.
   Это был Эллиот Трелони. Он спросил, не смогу ли я сейчас прислать с посыльным записи Гревила о Ваккаро, поскольку днем должно было состояться заседание комиссии.
   — Записи о Ваккаро? — переспросил я. Я совершенно забыл про них и даже не мог сразу вспомнить, где они.
   — Вы говорили, что пришлете их сегодня утром, — с вежливым укором сказал Трелони. — Вы помните?
   — Да, — неуверенно ответил я.
   «Где же они, черт бы их побрал? Ах да, в гостиной Гревила. Где-то среди этого развала. Где-то там, если их не украли».
   Я извинился, но все-таки решил не говорить ему о том, что, с тех пор как мы последний раз с ним разговаривали, меня дважды чуть не убили и это повлияло на мою память. Я сказал, что возникли неожиданные обстоятельства. И я искренне сожалел. Я надеюсь переслать их в суд... когда же?
   — Заседание комиссии назначено на два часа, и вопрос о Ваккаро на повестке первым.
   — Эти записи в доме Гревила, — ответил я, — но я перешлю их вам.
   — Очень любезно с вашей стороны. — Его тон вновь стал приветливым. — Нам крайне важно отказать ему в этом заявлении.
   — Да, я понимаю.
   Положив трубку, я вспомнил о том, что Ваккаро убирал своих летчиков-контрабандистов выстрелами из проезжавших мимо машин. И от этой мысли мне стало неуютно.
   Я уставился в пустоту. У Ваккаро не было никаких причин стрелять в меня, даже если он знал о моем существовании. Я же не был Гревилом и не мог помешать его планам. Все, чем я располагал, в лучшем случае были записи о его темных делах, — но мог ли он об этом знать? И откуда ему было знать, что в воскресенье днем я поеду на машине из Лэмборна в Хангерфорд? К тому же этот материал вместо Гревила мог вновь собрать кто-нибудь еще, если бы он сейчас пропал.
   Я решил отделаться от своих страхов и спустился во двор посмотреть, на месте ли Брэд. Он сидел в машине, читая журнал по рыболовству.
   — Я не знал, что ты рыболов, — удивился я.
   — Я — нет.
   Вот и весь разговор.
   Усмехнувшись про себя, я предложил ему проехаться, дал ему связку из трех ключей и рассказал о царившем в доме хаосе, который ему предстояло увидеть, и о том, как выглядел конверт и сами записи о Ваккаро. Затем я написал имя Эллиота Трелони и адрес суда.
   — Сделаешь? — спросил я с некоторой долей сомнения.
   — Да.
   Похоже, его несколько обидел мой тон, поскольку он почти выхватил бумажку с адресом у меня из рук.
   — Извини, — сказал я.
   Он кивнул, даже не взглянув на меня, завел машину, и когда я входил в здание, Брэд уже выезжал на улицу.
   Наверху Аннет сообщила мне, что только что звонили из Антверпена и она записала номер, по которому мне нужно перезвонить.
   Антверпен.
   Я попытался вспомнить свой международный разговор в четверг. Так что там в Антверпене?
   Ван Экерен. Якоб. Его племянник Ханс.
   Я дозвонился до бельгийского города, и тот же четкий ясный голос ответил мне, что ему удалось выполнить мою просьбу и поговорить со своим дядей.
   — Вы очень любезны, — сказал я.
   — Я не уверен, что мы очень вам поможем. Дядя говорит, что он давно знаком с вашим братом, но они не были близкими друзьями. Однако около полугода назад ваш брат обращался к моему дяде за советом. — Он сделал паузу. — Кажется, ваш брат собирался покупать бриллианты, и его интересовало мнение дяди.
   — А ваш дядя не посоветовал, у кого их приобрести? — с надеждой в голосе спросил я.
   — Ваш брат назвал три-четыре имени, и дядя сказал, что им всем можно доверять и он может положиться на любого из них.
   Я вздохнул.
   — А не помнит ли ваш дядя, кого он конкретно называл?
   — Он помнит, что одним из них был Ги Серви из Антверпена, — ответил Ханс. — Мы сами часто имеем с ним дело. Остальных он не помнит и не знает, на ком остановился ваш брат и состоялась ли покупка вообще.
   — Ну что ж, благодарю вас.
   — Мой дядя хочет передать вам свои соболезнования.
   — Очень любезно с его стороны.
   Он вежливо попрощался, продиктовав мне имя, адрес и телефон того самого Ги Серви, упомянутого Гревилом в разговоре с дядей.
   Я тут же набрал этот номер, и мне вновь пришлось прослушать множество голосов, пока наконец не ответили что-то вразумительное по-английски.
   Покойный мистер Гревил Саксони Фрэнклин был моим братом? Они справятся по своей картотеке и перезвонят.
   Я стал ждать, пока они наведут обо мне справки в соответствии со всеми, на их взгляд, необходимыми мерами предосторожности, и в конце концов час спустя они мне перезвонили, поинтересовавшись, какие у меня возникли проблемы.
   — Проблема в том, что нашу компанию пытались ограбить и в результате пропало много бумаг. После смерти Гревила я занимаюсь его делами и пытаюсь в них разобраться. Скажите, не через вашу ли фирму он приобрел бриллианты?
   — Да, — обыденным тоном ответили мне, — через нашу.
   Затаив дыхание, я пытался скрыть свое волнение.
   — Не могли бы вы рассказать мне подробнее.
   — Разумеется. Мы закупили партию бриллиантов цвета "Н" весом в среднем по 3, 2 карата каждый в Лондонском центральном торговом объединении в июле и доставили сто камней общим весом 320 карат вашему брату.
   — Он... э... предварительно заплатил за них?
   — Конечно. Полтора миллиона американских долларов наличными. На этот счет можете не волноваться.
   — Благодарю вас, — ответил я, подавляя горькую усмешку. — А при отправлении вы не посылали никакой сопроводительной бумаги?
   Похоже, он был слегка шокирован, услышав о какой-то «сопроводительной бумаге».
   — Мы отправили бриллианты с нашим посыльным, — сдержанно заметил он. — Наш человек доставил их вашему брату домой, в Лондон. В соответствии с нашими правилами ваш брат осмотрел товар в присутствии посыльного, взвесил и, убедившись, что все в порядке, расписался в получении. У него должна была остаться копия этой расписки. И... э... никаких «сопроводительных бумаг».
   — К сожалению, я не могу найти эту копию.
   — Уверяю вас, сэр...
   — Нет-нет, я не сомневаюсь, — поспешил заверить я. — Просто налоговые инспекторы обожают всякие документы.
   — Ах да, — обида в его голосе исчезла. — Да-да, конечно.
   Немного подумав, я спросил:
   — Доставленные ему камни были необработанные или ограненные?
   — Разумеется, необработанные. Насколько я понимаю, он сам через несколько месяцев собирался заняться их огранкой и шлифовкой по мере надобности, но нам было удобнее, чтобы он приобрел сразу всю партию. Да и ему тоже.
   — Вы случайно не знаете, кому он собирался отдать их на шлифовку?
   — Насколько мне известно, они предназначались для одного из его клиентов, у которого были свои определенные требования, но он не говорил, кто будет их шлифовать.
   — Ну что ж, благодарю вас, — со вздохом сказал я.
   — Мы готовы выслать вам копии всех документов, если они понадобятся.
   — Да, пожалуйста, — ответил я. — Буду вам очень признателен.
   — Мы отправим их по почте сегодня же днем.
   Я медленно положил трубку. Теперь, кажется, я знал, откуда взялись бриллианты, но это никоим образом не помогло мне узнать, куда они делись. У меня появилась надежда, что они сейчас благополучно находятся где-то на обработке и мне вскоре сообщат, что они готовы. Ну что ж, вполне реально. Но если Гревил отправил их шлифовать, то почему об этом не было никаких сведений?
   А может быть, и были, но их украли. Однако, если бы их украли, вор бы знал, что бриллианты на шлифовке и нет смысла искать их у Гревила дома. Бесплодные мысли, безрезультатные догадки.
   Я выпрямился и расслабил некоторые мышцы, побаливавшие после аварии.
   Вошла Джун.
   — У вас откровенно затраханный вид, — сказала она и тут же в ужасе прикрыла рот ладонью. — Я никогда не позволяла себе говорить такое мистеру Фрэнклину.
   — Я же не он.
   — Да, но... все-таки вы — шеф. — Тогда подумайте, где бы взять список людей, занимающихся огранкой и шлифовкой бриллиантов, в особенности неординарными заказами, начиная с Антверпена. Нам нужно нечто вроде «желтых листов» справочника. За Антверпеном следует Нью-Йорк, Тель-Авив и Бомбей, правильно? Кажется, это четыре основных центра? Я читал его книги.
   — Но мы не имеем дела с...
   — Не надо, — перебил я. — Имеем. Гревил купил алмазы для Просперо Дженкса, и тот хотел, чтобы их особым образом обработали для его изделий, или фантазий, уж не знаю, как они называются.
   Непонимание в ее взгляде сменилось заинтересованностью.
   — Да, хорошо. Я смогу это сделать. Вы хотите, чтобы я занялась этим прямо сейчас?
   — Да, будьте добры.
   Дойдя до двери, Джун с улыбкой оглянулась.
   — И все-таки вид у вас откровенно...
   — Гм. Идите и постарайтесь это как-нибудь пережить.
   Я посмотрел, как она скрылась за дверью. Серая юбка, белая блузка. Убранные назад светлые волосы. Длинные ноги. Туфли на низком каблуке. Джун скрывается за кулисами.
   День тянулся медленно. Самолично укомплектовав три заказа, я дал Аннет проверить, и, кажется, все было в порядке. Я неторопливо обошел весь офис, посмотрев, как Элфи занимается упаковкой, как похожая на тихую гувернантку Лили, курсируя от ящика к ящику, собирает заказы, как Джейсон ворочает тяжелые коробки с новыми поступлениями, как крепкая на вид Тина, знакомая мне меньше всех, сверяет их по описи и раскладывает по лоткам.
   Никто из них особо не обращал на меня внимания. Я для них стал уже чем-то привычным. Элфи уже не делал выпадов против Дазн Роузез, Джейсон хоть и бросал на меня косые взгляды, но держал свои реплики при себе. Аннет выглядела озабоченной, Джун была занята. Я вернулся в кабинет Гревила и в очередной раз попытался взяться за письма.
   К четырем часам, помимо обычной информации о наличии товара, Джун уже получила результаты своей, как она выразилась, «разведки» в виде длинного списка специалистов по огранке в Антверпене и списка покороче — в Нью-Йорке. На подходе был Тель-Авив, испытывавший языковые трудности, а Бомбей молчал, и она сомневалась в том, что мистер Фрэнклин решил бы иметь дело с Бомбеем, так как Антверпен был гораздо ближе. Положив списки, она удалилась.
   «Учитывая, с какой скоростью работают эти осторожные ювелиры, — подумал я, просматривая результаты „переклички“, — не меньше недели уйдет лишь на то, чтобы получить лаконичные „да“ или „нет“ по списку из Антверпена. Возможно, и стоило бы попробовать». Я был готов ухватиться за любую соломинку. Одно из писем было из банка, в нем напоминалось о том, что пришел срок уплаты процентов по займу.
   Крохотный будильник Джун неожиданно запикал. Все остальные стоявшие на столе штуковины не шелохнулись. Влетевшая в кабинет Джун шустро осмотрела их.
   — Еще пять минут, — успокоил я. — Все игрушки на виду?
   Она быстро проверила все ящики и заглянула в картотеки, оставляя по моей просьбе все открытым.
   — Больше ничего не вижу, — сказала она. — А какая разница?
   — Не знаю, — ответил я. — Хочу все попробовать.
   Она внимательно посмотрела на меня. Я криво усмехнулся.
   — Гревил оставил головоломку и мне, — пояснил я. — Я пытаюсь найти разгадку, хотя не знаю, где ее искать.
   — А-а. — Она что-то уловила и без дополнительных объяснений. — Нечто вроде повышения моей зарплаты?
   — Что-то вроде этого, — кивнул я.
   «Но не совсем, — подумал я. — Несколько сложнее. Ей он хоть сказал, чтобы было что искать».
   Шли минуты, и в четыре двадцать по часам Джун исправно раздался сигнал. Очень отдаленный, совсем не громкий, но настойчивый. Поспешно окинув взглядом все собранные безделушки, Джун приникла к ним ухом.
   «Я думаю о тебе каждый день в четыре двадцать, любимый».
   Так написала Кларисса на своей карточке на похоронах. Гревил несомненно делал то же самое в своем офисе. Они вдвоем придумали для себя этот тайный способ общения. И к бриллиантам он не имел абсолютно никакого отношения. Я с сожалением признал, что мне ничем не поможет то, что напоминало ему об их взаимной любви.
   Тихий сигнал умолк. Нахмурившись, Джун подняла голову.
   — Это что-то другое, — сказала она.
   — Да. Где-то в столе.
   — Но этого не может быть. — Она выглядела озадаченной. — Я все вытащила.
   — Должно быть, есть еще ящик. Она покачала головой, но это было единственным логичным объяснением.
   — Спросите у Аннет, — предложил я.
   Озабоченно нахмурившись, Аннет ответила, что ничего не знает о существовании какого-то потайного ящика. Мы втроем смотрели на черную деревянную бездушную столешницу необъятного размера и толщиной в три дюйма. Она никак не могла оказаться ящиком, но и других вариантов тоже не было. Я вспомнил про зеленую каменную шкатулку, про скважину, оказавшуюся не скважиной, и про ее сдвигающееся дно.
   К изумлению Аннет и Джун, я опустился на пол, залез под стол и посмотрел на него снизу. Он казался" сплошным, но в центре, на расстоянии трех дюймов от края, было что-то вроде кнопки. Довольный, я опять уселся в черное кожаное кресло и нащупал под столом эту кнопку. Я понял, что на нее надо было слегка нажать, и нажал, но ничего не произошло.
   «Но должно же было что-то произойти, — здраво рассудил я. — Не просто же так там была эта кнопка. „Просто так“ — это не в духе Гревила». Я вновь с силой нажал на нее и попытался приподнять, сдвинуть — словом, хоть как-то пошевелить все, что было в пределах моей досягаемости. Никакого эффекта. Я с досадой стукнул кулаком по столу, и часть переднего края столешницы упала мне на колени.
   Аннет и Джун в изумлении раскрыли рот. Отвалившийся кусок был похож на фанеру с металлическими защелками для крепления к столу. Под ним тоже было дерево, но уже со скважиной для ключа. Затаив дыхание, Аннет и Джун смотрели, как я извлек связку ключей Гревила и стал пробовать те, что были подходящего размера, и один из них послушно повернулся с едва слышным щелчком. Я потянул еще торчавший в замке ключ к себе, и широкий плоский ящик выполз ко мне легко и послушно.
   Мы все посмотрели на его содержимое: паспорт, маленькие плоские черные штучки, четыре или пять.
   Никаких бриллиантов.
   Джун явно обрадовалась.
   — Вот этот — «Чародей»! — воскликнула она.

Глава 14

   — Какой из них «Чародей»? — спросил я.
   — Вот этот.
   Она показала на черный прямоугольник, значительно меньшего размера, чем книжка в мягкой обложке, и когда я, взяв его в руки, перевернул, там и вправду было написано золотыми буквами: «Чародей». Я протянул его Джун, и она, раскрыв его как книжку, положила на стол. На правой стороне было множество кнопок, и это было похоже на многофункциональный калькулятор. На левой половинке сверху был маленький экранчик, а внизу — сенсорная панель с надписями: «учет расхода», «таймер», «записи» и «справки».
   — Он делает все, — сказала Джун. — Это и записная книжка, и телефонный справочник, и блокнот, и календарь, и счетчик...
   — А нет ли в нем будильника, установленного на четыре двадцать?
   Она включила эту штуку, нажала три клавиши и показала мне экран, на котором появилось: «Сигнал 16.20 ежедневно».
   — Неплохо.
   Аннет, похоже, уже успокоилась. Сказав, что у нее еще есть дела, она удалилась. Джун вызвалась убрать все эти игрушки в стол и закрыть ящики. И пока она этим занималась, я продолжил исследовать содержимое все еще открытого ящика.
   Меня несколько смутил паспорт. Я предполагал, что Гревил направлялся в Харидж для того, чтобы сесть на паром. «Конингин Битрикс» отправлялась каждый вечер...
   Однако если посмотреть на это иначе, та же самая «Конингин Битрикс» ежедневно плавала и из Голландии в Харидж. Раз он не взял с собой паспорт, то, вероятно, собирался встречать «Конингин Битрикс», а не плыть на пароме.
   Встречать, но кого!
   Я взглянул на его фотографию, которая, как и все фотографии на документах, была не особо хороша, но живо помогала представить Гревила в этом офисе, в его кабинете, где сейчас сидел я в его кресле.
   Заглянув мне через плечо, Джун тихо охнула.
   — Знаете, а я очень скучаю по нему.
   — Знаю.
   Я с грустью положил паспорт в ящик и вытащил оттуда плоский квадратный предмет размером не больше «Чародея». Из него торчал узкий завиток бумаги.
   — Это принтер, — пояснила Джун.
   — Принтер? Такой маленький?
   — Он печатает все, что заложено в «Чародее».
   Она подсоединила короткий проводок принтера в гнездо сбоку «Чародея» и ловко нажала несколько кнопок. С тихим урчанием крохотная машинка заработала и начала печатать чуть ли не половину телефонного справочника.
   — Здорово, правда? — сказала Джун, нажимая на другую кнопку, чтобы остановить принтер. — Когда мистер Фрэнклин куда-то ездил, он вводил туда всю информацию о своих расходах, и, когда он возвращался, мы ее распечатывали или закладывали ее из «Чародея» в основной компьютер... Боже мой! — Она подавила в себе охватившее ее горестное чувство и, пытаясь справиться с дрожью в голосе, продолжила:
   — Он заносил туда много такого, о чем нужно было вспомнить по приезде домой. Например, кто предлагал ему какие-то необычные камни. Потом он рассказывал об этом Просперо Дженксу, и довольно часто мне приходилось писать по этим адресам запросы на камни.
   Я смотрел на маленькое черное электронное чудо. Как много информации покоилось в его схемках.
   — А есть какая-нибудь инструкция? — спросил я.
   — Конечно. Все инструкции в этом ящике. — Она выдвинула один с правой стороны. — Там лежат гарантийные талоны и прочее. — Она бегло просмотрела ряд буклетов. — Вот, пожалуйста, одна — для «Чародея», одна — для принтера, одна — для счетчика.
   — Я возьму их, хорошо? — спросил я.
   — Теперь они ваши, — безучастным тоном ответила она. — Разве не так?
   — Мне к этому не менее трудно привыкнуть, чем вам.
   Я положил инструкции на стол рядом с «Чародеем» и принтером и достал из потайного ящика третий предмет.
   Он не требовал объяснений. Это был микрокассетный магнитофон, кассеты к которому я нашел в книгах-шкатулках.
   — Он приводится в действие от голоса, — пояснила Джун, глядя на магнитофон. — Он может часами тихо лежать, а потом, когда кто-нибудь заговорит, все запишет. Мистер Фрэнклин надиктовывал на него письма или заметки, потому что, работая с этим магнитофоном, можно было, сказав что-нибудь, подумать, потом опять сказать, не тратя массу пленки. Я обычно прослушивала эти записи и перепечатывала прямо на процессор.