— О Господи! Но он назвался дядей Элизабет, сказал, что у тети удар и он хотел бы сообщить вам об этом, но потерял номер телефона...
— Вот хитрая, лживая скотина! — с чувством воскликнул я. — А еще обвиняет меня в искажении фактов.
— Извини, Тай.
— Ладно, что там... Только в следующий раз проверь сначала у меня. Как мы договорились, помнишь?
— Хорошо. Обязательно, Тай. Прости.
— А как, между прочим, он добыл твой телефон?
— Он есть в справочнике по британским скачкам. В отличие от твоего. Тут я промахнулся.
Я опустил трубку на специальный рычаг у изголовья постели Элизабет, перешел в кресло, и весь вечер мы, как обычно, провели, созерцая тени, мелькавшие в пучеглазом ящике. К счастью, Элизабет никогда не надоедало это занятие, хотя она часто жаловалась на перерывы между детскими передачами в дневное время. Почему, говорила она, их нельзя заполнить чем-нибудь интересным для прикованных к постели взрослых?
Потом я сварил кофе, сделал Элизабет растирания и другие процедуры, и все это с самым заботливым и домашним видом, хотя мысли мои блуждали где-то далеко, как у актера, в тысячный раз исполняющего одну и ту же роль.
В понедельник утром я отвез статью в «Тэлли», оставил пакет в приемной у секретаря, точно уложившись в крайний назначенный срок. После этого поездом отправился в Лестер на скачки. Дома сидеть не хотелось, хотя это был мой официальный выходной. Кроме того, Эгоцентрик, лотерейная лошадка Хантерсонов, проходили там сегодня предстартовую тренировку — еще одно вполне законное оправдание путешествию.
Из-за сырости, сгустившейся в туман, видимости почти не было. Я различал только два последних барьера. Эгоцентрик взял четвертое препятствие, и оставшегося у него духу едва хватило бы, чтобы засвистеть в детскую свистульку. Жокей заорал тренеру, что этот никчемный ублюдок еле-еле перекинул копыта через три барьера в дальнем конце поля и больше не станет прыгать ни за какие коврижки. Тренер ему не поверил и назначил на скачки другого жокея. Веселый денек!
Довольно жидкая толпа мидлендцев в матерчатых кепи и вязаных шарфах усеяла землю использованными билетиками, газетами и бумажными стаканчиками из-под угря в желе. В баре я присоединился к знакомому парню из «Спортинг лайф». Рядом с нами четверо журналистов с определенной степенью недоверия рассуждали о моих нестартерах.
Ничем не примечательный день. Один из тех, которые легко забываются.
Но дорога домой заставила меня переменить мнение. Подчас забывчивость может стоить жизни.
Глава 7
Глава 8
— Вот хитрая, лживая скотина! — с чувством воскликнул я. — А еще обвиняет меня в искажении фактов.
— Извини, Тай.
— Ладно, что там... Только в следующий раз проверь сначала у меня. Как мы договорились, помнишь?
— Хорошо. Обязательно, Тай. Прости.
— А как, между прочим, он добыл твой телефон?
— Он есть в справочнике по британским скачкам. В отличие от твоего. Тут я промахнулся.
Я опустил трубку на специальный рычаг у изголовья постели Элизабет, перешел в кресло, и весь вечер мы, как обычно, провели, созерцая тени, мелькавшие в пучеглазом ящике. К счастью, Элизабет никогда не надоедало это занятие, хотя она часто жаловалась на перерывы между детскими передачами в дневное время. Почему, говорила она, их нельзя заполнить чем-нибудь интересным для прикованных к постели взрослых?
Потом я сварил кофе, сделал Элизабет растирания и другие процедуры, и все это с самым заботливым и домашним видом, хотя мысли мои блуждали где-то далеко, как у актера, в тысячный раз исполняющего одну и ту же роль.
В понедельник утром я отвез статью в «Тэлли», оставил пакет в приемной у секретаря, точно уложившись в крайний назначенный срок. После этого поездом отправился в Лестер на скачки. Дома сидеть не хотелось, хотя это был мой официальный выходной. Кроме того, Эгоцентрик, лотерейная лошадка Хантерсонов, проходили там сегодня предстартовую тренировку — еще одно вполне законное оправдание путешествию.
Из-за сырости, сгустившейся в туман, видимости почти не было. Я различал только два последних барьера. Эгоцентрик взял четвертое препятствие, и оставшегося у него духу едва хватило бы, чтобы засвистеть в детскую свистульку. Жокей заорал тренеру, что этот никчемный ублюдок еле-еле перекинул копыта через три барьера в дальнем конце поля и больше не станет прыгать ни за какие коврижки. Тренер ему не поверил и назначил на скачки другого жокея. Веселый денек!
Довольно жидкая толпа мидлендцев в матерчатых кепи и вязаных шарфах усеяла землю использованными билетиками, газетами и бумажными стаканчиками из-под угря в желе. В баре я присоединился к знакомому парню из «Спортинг лайф». Рядом с нами четверо журналистов с определенной степенью недоверия рассуждали о моих нестартерах.
Ничем не примечательный день. Один из тех, которые легко забываются.
Но дорога домой заставила меня переменить мнение. Подчас забывчивость может стоить жизни.
Глава 7
Я уехал до начала последнего забега, и потому мне удалось занять местечко в купе у окна почти пустого вагона для некурящих. Повернув рукоятку обогревателя почти на полную мощность, я развернул газету посмотреть, что там пишет обозреватель спортивных новостей под псевдонимом Подзорная Труба.
«Тиддли Пом будет участвовать, — утверждает тренер. — Но уцелеют ли ваши денежки?»
Заинтригованный началом, я дочитал до конца. Он сдул у меня практически все, лишь слегка переиначив детали. Что ж, это комплимент. Плагиат — наиболее чистосердечная разновидность лести.
Дверь в коридор открылась, и в купе, притоптывая ногами от холода, ввалилась компания из четырех букмекеров. Они бурно обсуждали какого-то незадачливого игрока, который полез к ним оспаривать проигравший билет.
— Я и говорю ему: «Да прекрати ты, кого хочешь обмануть? Может, мы и не ангелы, но и не какие-нибудь там дурни набитые...»
На всех были одинаковые пальто цвета морской волны, которые они побросали на верхние полки. Двое поочередно запускали руки в огромный пакет с очень сытными на вид сандвичами, а двое других курили. Каждому было лет по тридцать, и говорили они с характерным лондонско-еврейским акцентом, обсуждая теперь в отнюдь не подобающих субботнему дню выражениях поездку до станции на такси.
— Добрый вечер, — поздоровались они, заметив наконец мое присутствие, а один, ткнув сигаретой в сторону таблички «Не курить», спросил:
— Ты не против, приятель?
Я кивнул и почти уже не обращал на них внимания.
Поезд, раскачиваясь, катил на юго-восток. Пасмурный день сменился туманной ночью, и пятеро пассажиров постепенно смежили веки.
Дверь в купе с грохотом отворилась. Я нехотя приоткрыл один глаз, думая, что вошел кондуктор. В проеме стояли двое мужчин отнюдь не чиновничьего вида. Один, здоровенный парень, протянул руку и опустил шторы с внутренней стороны выходящего в коридор окна. Затем, окинув букмекеров оценивающе-презрительным взглядом, он мотнул головой в сторону коридора и коротко произнес:
— Вон!
Я все еще не связывал их появление со своей персоной, даже когда букмекеры послушно подхватили свои пальто и один за другим выскользнули в коридор.
Только когда громила извлек из кармана скомканный экземпляр «Блейз» и ткнул пальцем в мою статью, я ощутил, как по спине у меня забегали мурашки.
— Кое-где это не понравилось, — саркастически заметил громила. Сильный бирмингемский акцент. Он скривил губы, явно упиваясь своей ироничностью. — Очень не понравилось.
От ботинок до подбородка его облегал грязный комбинезон, над которым виднелись толстая шея, пухлые щеки, маленький мокрый рот и прилизанные волосы.
— Не стоило вам так поступать, право, не стоило, — продолжал громила, — вмешиваться и все прочее.
Он опустил правую руку в карман, и она вновь появилась на свет Божий, обтянутая медным кастетом. Я взглянул на другого. Тот сделал то же самое.
Я рванулся вперед к стоп-крану. Штраф за остановку поезда — двадцать пять фунтов. Здоровяк резким профессиональным ударом пресек мою попытку.
Оба они обучались своему ремеслу на ринге это было ясно. Все остальное я воспринимал как в тумане. Они не притронулись к моей голове, но четко знали, как и куда бить по корпусу, и, когда я пытался отбиваться от одного, в дело вступал другой. Единственное, что мне удалось, это наградить маленького резким пинком по лодыжке, на который он ответил словом из четырех букв и страшным ударом по почкам. Я рухнул на сиденье. Они наклонились надо мной и начали действовать в обход всех правил Куинсберри.[3]
Мне вдруг показалось, что вот сейчас они убьют меня, что, может, сами того не желая, они меня убивают. Я даже попытался объяснить им это, но, если и издал какой-то звук, они не услышали. Громила потянул меня вверх и поставил на ноги, а маленький принялся ломать мне ребра.
Когда наконец меня отпустили, я медленно свалился на пол и уткнулся лицом в сигаретные окурки и измятые обертки от сандвичей. Я лежал совершенно неподвижно, моля Бога, в которого не верил, не допустить, чтобы все это началось сначала. Верзила склонился надо мной.
— А он не загнется? — спросил маленький.
— Да ты что! Мы же ничего не повредили, верно? Сработано в самый аккурат, так или нет? Выгляни-ка за дверь. В самый раз теперь отваливать...
Дверь открылась и снова закрылась, но я долго еще не верил, что они ушли совсем. Я лежал на полу, задыхаясь в кашле, и короткими глотками хватал воздух, меня тошнило. Какое-то время мне даже казалось, что я заработал эту взбучку не из-за газетной статьи, а из-за Гейл, и мысль о том, что я заслуженно понес наказание, на миг облегчила страдание. Боль пронзала, словно раскаленный докрасна стержень, и только чувство вины делало ее переносимой.
Но сознание вернулось, оно всегда возвращается в самый неподходящий момент. Я начал медленно приподниматься, стараясь оценить нанесенный мне ущерб. Может, они и в самом деле ничего не повредили — так, по крайней мере, сказал тот, здоровенный. Но по ощущениям казалось, что на теле не осталось ни одного неповрежденного места.
Перебравшись на сиденье, я тупо наблюдал за мелькавшими в окне расплывчатыми и желтыми от тумана огнями. Глаза полузакрыты, горло перехватывало от тошноты, руки лежали на коленях, бесчувственные и ватные. Боль разливалась по всему телу. «Потерпи, — сказал я себе, — это пройдет».
Ждать пришлось долго. Огни за окном сгустились, и поезд замедлил ход. Лондон. Пересадка.
Пора наконец сдвинуться с места. Печальная перспектива. Любое движение может причинить боль.
Поезд подкатил к платформе Кингс-кросс и, дернувшись, остановился. Я продолжал сидеть, пытался заставить себя приподняться, но не мог, хотя знал, что, если не выйду из вагона, его переведут на запасной путь, и мне предстоит коротать в купе холодную, неуютную ночь.
Дверь снова с грохотом отворилась. Замирая от ужаса, я поднял глаза. Но это был не тот в грубом комбинезоне с кастетом. Кондуктор.
Волна облегчения захлестнула меня. Только теперь я осознал степень своего испуга и разозлился на себя за малодушие.
— Конечная остановка, — буркнул кондуктор.
— Угу.
Он вошел в купе и пристально взглянул на меня.
— Отмечали праздник, сэр?
— Ага, — согласился я. — Отмечал.
Взяв наконец себя в руки, я встал. Я был прав — страшно больно.
— Послушай-ка, приятель, ты уж, будь любезен, не напачкай тут, — проговорил кондуктор убедительным тоном.
Я отрицательно мотнул головой. Добрался до двери. Вывалился в коридор. Кондуктор заботливо подхватил меня под руку и помог сойти на платформу. Медленно продвигаясь вперед, я услышал, как он, посмеиваясь, говорит у меня за спиной группе носильщиков:
— Видали этого? Весь сине-зеленый и потный, как свинья.
— Пьянь несчастная!
Домой я доехал на такси и долго поднимался по лестнице. Миссис Вудворд против обыкновения с нетерпением поджидала меня, так как боялась возвращаться домой поздно в такой туман. Я извинился.
— Ничего, мистер Тайрон. Вы же знаете, я всегда с удовольствием.
Дверь за ней затворилась, и я с трудом преодолел искушение немедленно рухнуть на диван и застонать.
Подошел поцеловать Элизабет. Она внимательно взглянула на меня.
— Тай, ты ужасно бледный. — Полностью скрыть от нее происшедшее не удавалось.
— Упал, — ответил я. — Споткнулся. Прямо дух вышел вон.
Она забеспокоилась, причем в глазах ее явственно отражался страх не только за меня.
— Не волнуйся, — пробормотал я. — Ничего страшного.
Я вошел в кухню и оперся о стол руками. Постояв так минуту-две, вспомнил, что у Элизабет где-то были обезболивающие таблетки. Достал пузырек из шкафа. Там оставалось только две. Я проглотил одну, отметив про себя, что надо позвонить врачу и попросить выписать новый рецепт. Одной явно недостаточно, но все же лучше, чем ничего.
Вернулся в комнату и, превозмогая боль, начал, как обычно, готовить вечерние коктейли.
Когда наконец, разделавшись с ужином, посудой и вечерними процедурами, я разделся и лег в постель, стало ясно, что внизу с левой стороны у меня сломано три ребра. Никаких серьезных повреждений, как и утверждал тот верзила.
Я лежал в темноте, стараясь дышать неглубоко и не кашлять, и размышлял, кто и по чьему приказу так круто обошелся со мной и стоит ли сообщать об этом Люку-Джону. Подобный материал он несомненно поместит на первую полосу, стараясь выжать из истории максимум возможного, и, уж конечно, сам сочинит заголовок. Мои страдания в счет не идут. Что стоят они в сравнении с проблемой распродажи газеты! Люк-Джон не отличался сентиментальностью. Если же я скрою от него происшедшее и он разнюхает обо всем сам, мне предстоит работать в атмосфере ледяной ненависти и постоянного недоверия. Этого я позволить не мог. Моего предшественника постепенно выжили из газеты только за то, что он утаил от Люка-Джона очередную пикантную историю, в которую был замешан. На нее наткнулась конкурирующая газета и обставила «Блейз». Люк-Джон никогда ничего не прощал и никогда ничего не забывал.
Я глубоко вздохнул. Ошибка. Поврежденные ребра отозвались на вздох с чрезмерной резвостью.
Нельзя сказать, что я провел спокойную, уютную ночь в домашней постели. Утром я ползал по квартире, как сонная муха. Элизабет видела, как я встаю и передвигаюсь, и лицо ее исказилось от болезненного беспокойства.
— Тай!
— Всего лишь пара синяков, детка. Я же говорил тебе, я упал...
— Ты выглядишь... совсем больным.
Я покачал головой.
— Сейчас сварю кофе.
Сварил кофе. С вожделением посмотрел на последнюю таблетку Элизабет. Я не имел права ее трогать. С ней иногда случались сильнейшие приступы судорог, когда был необходим срочный прием обезболивающих. Пришла миссис Вудворд, и я отправился за новым рецептом.
Доктор Антонио Перелли выписал рецепт без лишних слов и протянул мне бумажку.
— Как она?
— Отлично. Как всегда.
— Пора бы ее навестить.
— Она будет счастлива, — искренне ответил я. Визиты Перелли действовали на Элизабет словно глоток шампанского. Года три назад на вечеринке я случайно познакомился с молодым итальянским врачом с частной практикой на Уэлбек-стрит. «Слишком красив», — подумал я тогда. Женственное лицо с темными, сияющими из-под длинных ресниц глазами. Особое умение подойти к каждому больному и бешеные гонорары, толпы нервозных дамочек, расстающихся со своими деньгами стиснув зубы...
В конце вечеринки кто-то сказал мне, что он специализируется по легочным болезням и что его молодость и красота не должны вызывать у меня недоверия — специалист он блестящий. По случайному совпадению мы вместе вышли на улицу и вместе стояли на тротуаре в ожидании такси. Оказалось, что и ехать нам в одну сторону.
В те дни меня сильно беспокоило состояние Элизабет. Она регулярно ложилась в больницу для интенсивного лечения, когда чувствовала себя хуже, но с постепенным исчезновением полиомиелита таких больниц становилось все меньше и меньше. И недавно нам сообщили, что ее уже не смогут принять в ту больницу, где она обычно проходила укрепляющий курс.
Мы ехали с Перелли в такси, и я попросил порекомендовать какое-нибудь заведение, куда в случае необходимости можно было поместить Элизабет. Вместо ответа он пригласил меня к себе выпить, в результате чего у него появился еще один пациент. Благодаря его заботам общее состояние Элизабет быстро улучшилось.
Я поблагодарил за рецепт и сунул его в карман.
— Тай, эти таблетки для Элизабет или для вас?
Я взглянул на него с наигранным удивлением.
— А в чем дело?
— Друг мой, я же пока не ослеп. То, что я вижу на вашем лице... это следы тяжелых...
Я криво улыбнулся:
— Ладно. Все равно я собирался просить вас. Нельзя ли наложить повязку на пару ребер?
Он плотно перевязал меня и протянул стаканчик с каким-то раствором — смесь, по его словам, чудодейственная, так как она снимала любые боли.
— Надеюсь, Элизабет ничего не подозревает? — озабоченно спросил он.
— Ей я сказал, что упал и поранился.
Он одобрительно кивнул:
— Правильно. А вы сообщили об этом в полицию?
Я отрицательно помотал головой и рассказал ему про Люка-Джона.
— Да, все непросто. Но почему бы не сказать Люку-Джону, что эти люди вам угрожали? Не заставят же вас снимать рубашку в редакции! — Он улыбнулся той особенной улыбкой, которая всегда заставляла Элизабет улыбаться в ответ. — Думаю, те двое вряд ли станут распространяться на эту тему.
— Неизвестно, — задумчиво нахмурился я. — Неплохо было бы появиться сегодня на скачках как ни в чем не бывало, в добром здравии.
Он согласился и приготовил небольшой пузырек с чудодейственным средством.
— Много не принимайте, — сказал он, протягивая его мне. — Из крепких напитков только кофе.
— О'кей!
— Впредь постарайтесь не ввязываться в истории, которые заканчиваются таким печальным образом. — Я молчал. Он смотрел на меня с сочувствием и грустью. — Не слишком ли высока цена, если речь идет о здоровье Элизабет?
— Идти на попятную поздно. Даже ради Элизабет.
Он покачал головой.
— Так было бы лучше для нее. Но... — Он пожал плечами и протянул мне руку. — Старайтесь, по крайней мере, не ездить поездом.
К вокзалам я не приближался часа полтора. А потом все-таки сел в поезд и отправился в Пламптон на скачки в компании двух вполне смирных незнакомцев и журналиста, которого немного знал по Би-би-си.
Благодаря смеси Тони, я, как обычно, проболтался там весь день, беседуя и обмениваясь шутками с разными людьми. Большую часть времени я специально ошивался у прилавков букмекеров, присматриваясь к их ставкам и лицам. Они поворачивали головы вслед мне и перешептывались, подталкивая друг друга локтями. Когда я решил поставить десять шиллингов на какого-то полуаутсайдера, один из них спросил:
— Как самочувствие, приятель?
— А что? — ответил я. — Денек выдался славный.
Секунду он смотрел на меня, явно недоумевая, потом пожал плечами.
Я пошел дальше, всматриваясь в лица, стараясь опознать хоть одного из тех. Жаль, что тогда, в купе, я не приглядывался к моим четырем попутчикам и сейчас вовсе не был уверен, что узнаю хоть одного из них. И не узнал бы, если бы тот сам себя не выдал.
Он весь задергался, когда заметил, что я смотрю на него, соскочил со стенда и бросился наутек.
В тот день бег не был запланирован в моем репертуаре.
Я тихо подкрался к нему сзади где-то через час, когда он успокоился и вернулся на место.
— Пару слов на ушко, дружище, — прошептал я.
Он подскочил дюймов на шесть:
— Я тут ни при чем!
— Знаю, знаю. Ты только скажи мне, кто были эти двое. Двое в комбинезонах.
— Я вас умоляю...
— А как насчет заработать? Двадцать фунтов! — предложил я.
— Да ничего я не знаю... Как это вы здесь очутились?
— А что?
— Если уж эти двое кем-то займутся... Они просто так не отстанут.
— Правда? А на вид такие смирные.
— Нет, честно, — с любопытством спросил он, — они что, вас не тронули?
— Нет.
Он был явно озадачен.
— Ладно, так уж и быть, двадцать пять фунтов, — сказал я. — Как их зовут и на кого работают?
Он заколебался:
— Только не здесь, приятель. В поезде.
— Нет, не в поезде. В ложе прессы, и немедленно. — Я был настроен решительно.
Он отпросился на пять минут у ворчавшего хозяина и пошел впереди меня вверх по ступенькам к «Орлиному гнезду», которое занимали представители прессы. Я мигнул единственному газетчику, который там оказался, и тот покорно исчез.
— Ну вот, — сказал я. — Итак, кто они?
— Бирмингемцы, — осторожно ответил он.
— Это понятно. От их акцента воздух спекся.
— Боксеры-профессионалы, — отважно продолжал он.
Я вовремя удержался, чтобы не сказать ему, что это я понял тоже.
— Ребята Чарли Бостона! — нервно выпалил он наконец.
— Вот это уже нечто. А кто такой Чарли Бостон?
— Да кто же не знает Чарли Бостона?! У него игровые лавки в Бирмингеме, Уолвергемптоне и разных других местах.
— И парни в поездах?
Любопытство все больше разбирало его.
— Может, вы должны Чарли деньги? Нет?.. Что ж тогда им от вас было надо? Обычно они так гоняются за неаккуратными должниками.
— Впервые в жизни слышу о Чарли Бостоне, не говоря уж о том, что ни пенса ему не должен. — Я вынул из бумажника пять пятифунтовых купюр.
Натренированным жестом он сцапал бумажки и ловко упрятал в потайной карман под мышкой.
— Ворье проклятое совсем одолело, — объяснил он. — Только и знай держи ухо востро...
Он вмиг скатился по ступенькам, а я остался в ложе прессы и отпил еще глоток из волшебного флакончика, размышляя о том, что Чарли Бостон поступил очень и очень глупо, когда натравил на меня своих ребят.
Как и следовало ожидать, реакцией Люка-Джона было возмущение:
— Да как смеют они так обращаться с сотрудниками «Блейз»?!
Среда, утро. В редакции почти никого.
Дерри по горло увяз в своих бумажках, телефон молчал, на каждом столе — следы лихорадочной бездеятельности.
И в этот омут я забросил камушек — сообщение о том, что двое мужчин в угрожающей форме потребовали, чтобы я прекратил вмешиваться в бизнес, связанный с нестартующими лошадьми. Люк-Джон сидел прямо как воинственно раздувшаяся жаба и, казалось, трясся от радости, что статья принесла такие осязаемые результаты. Потом положил на телефон свою когтистую лапу.
— Манчестерское отделение? Дайте спортивный отдел... Энди, это ты? Люк Мортон. Что ты знаешь о букмекере по имени Чарли Бостон? У него сеть игорных лавок в окрестностях Бирмингема.
Он долго и с нарастающим интересом слушал ответ.
— Что ж, все сходится... Да, да. Прекрасно. Разузнай и позвони мне.
Наконец он опустил трубку и потер кадык.
— Примерно год назад Чарли Бостона будто подменили. До этого он был самым обыкновенным бирмингемским букмекером с шестью игорными лавками и относительно приличной репутацией. Сейчас, по словам Энди, дела его пошли в гору, в последнее время о нем слишком много говорят. Похоже, он действительно нанял двух боксеров из бывших выбивать деньги из должников. И в результате разбогател так, будто сам их штампует.
Я пытался обмозговать услышанное. Чарли Бостон с шестью своими лавками совсем не подходил под описание Дэмбли того уравновешенного джентльмена в «Роллсе» с шофером и с греческим или скандинавским акцентом. Их даже трудно представить партнерами по какому-либо общему делу.
Конечно, возможно, существуют два совершенно отдельных жульнических предприятия, но если так, что же произойдет в случае столкновения их интересов? И кто из них совратил Берта Чехова? Но если все-таки это одна компания, то тогда я отвел бы господину из «Роллса» роль мозгового центра, а Чарли Бостону — грубой исполнительной силы. То, что они решили натравить на меня своих псов, — классический пример такого взаимодействия.
На столе Люка-Джона зазвонил телефон, и он снял трубку. Он слушал и все больше хмурился, потом повернул голову и внимательно посмотрел на меня.
— Как это понимать, что он был избит до неузнаваемости? Ничего подобного! В данный момент он здесь, в редакции, а вчера ездил на скачки в Пламптон. У ваших газетчиков чересчур богатое воображение... Не верите мне, поговорите с ним сами. — Он протянул мне трубку и прошептал с гримасой: — Коннерсли, чертова кукла...
— Мне сообщили, — заговорил отчетливый и злобный голос в трубке, — что какие-то бирмингемские тяжеловесы буквально разнесли вас в куски позавчера, когда...
— Сплетни, — произнес я скучающим тоном. — Я сам слышал это вчера в Пламптоне.
— Согласно полученной мной информации, вы никак не могли оказаться вчера в Пламптоне.
— Ваш источник ненадежен. Гоните его в шею.
Пауза. Потом он заговорил снова:
— Вы, конечно, понимаете: мне нетрудно проверить, были вы там или нет.
— Валяйте проверяйте! — Я с грохотом швырнул трубку на рычаг и возблагодарил судьбу, что моя версия дошла до Люка-Джона первой.
— Надеюсь, в воскресенье последует продолжение? — спросил он. Коннерсли не заронил в его душу подозрений. — Заставь спортивную администрацию принять меры. Встряхни их хорошенько. Не мне тебя учить, как это делается.
Я кивнул. Как это делается, я знал хорошо. Все мои болячки протестующе заныли. Они настойчиво советовали воздержаться от дальнейших действий. Ну что стоит написать славную, спокойную статейку на какую-нибудь другую, абсолютно невинную тему?..
— Выбери пару приличных цитат, — говорил Люк-Джон.
— О'кей.
— И вообще нужна конкретная идея, — нетерпеливо продолжал он. — Почему, черт возьми, я должен делать за вас всю работу?
Я вздохнул неглубоко и осторожно:
— А как насчет того, чтобы обеспечить непременное участие Тиддли Пома в скачках? Давайте я съезжу и обговорю это с Ронси...
Люк-Джон перебил меня, глаза его сверкали:
— "Блейз" позаботится о том, чтобы Тиддли Пом бежал на Золотой кубок. Тай, это гениально!
Так и начни статью: «Блейз» берет это на себя. Отлично. Просто отлично!
«О Боже, — подумал я. — Какой же я все-таки идиот! Ведь Тонио Перелли советовал держаться подальше от поездов».
«Тиддли Пом будет участвовать, — утверждает тренер. — Но уцелеют ли ваши денежки?»
Заинтригованный началом, я дочитал до конца. Он сдул у меня практически все, лишь слегка переиначив детали. Что ж, это комплимент. Плагиат — наиболее чистосердечная разновидность лести.
Дверь в коридор открылась, и в купе, притоптывая ногами от холода, ввалилась компания из четырех букмекеров. Они бурно обсуждали какого-то незадачливого игрока, который полез к ним оспаривать проигравший билет.
— Я и говорю ему: «Да прекрати ты, кого хочешь обмануть? Может, мы и не ангелы, но и не какие-нибудь там дурни набитые...»
На всех были одинаковые пальто цвета морской волны, которые они побросали на верхние полки. Двое поочередно запускали руки в огромный пакет с очень сытными на вид сандвичами, а двое других курили. Каждому было лет по тридцать, и говорили они с характерным лондонско-еврейским акцентом, обсуждая теперь в отнюдь не подобающих субботнему дню выражениях поездку до станции на такси.
— Добрый вечер, — поздоровались они, заметив наконец мое присутствие, а один, ткнув сигаретой в сторону таблички «Не курить», спросил:
— Ты не против, приятель?
Я кивнул и почти уже не обращал на них внимания.
Поезд, раскачиваясь, катил на юго-восток. Пасмурный день сменился туманной ночью, и пятеро пассажиров постепенно смежили веки.
Дверь в купе с грохотом отворилась. Я нехотя приоткрыл один глаз, думая, что вошел кондуктор. В проеме стояли двое мужчин отнюдь не чиновничьего вида. Один, здоровенный парень, протянул руку и опустил шторы с внутренней стороны выходящего в коридор окна. Затем, окинув букмекеров оценивающе-презрительным взглядом, он мотнул головой в сторону коридора и коротко произнес:
— Вон!
Я все еще не связывал их появление со своей персоной, даже когда букмекеры послушно подхватили свои пальто и один за другим выскользнули в коридор.
Только когда громила извлек из кармана скомканный экземпляр «Блейз» и ткнул пальцем в мою статью, я ощутил, как по спине у меня забегали мурашки.
— Кое-где это не понравилось, — саркастически заметил громила. Сильный бирмингемский акцент. Он скривил губы, явно упиваясь своей ироничностью. — Очень не понравилось.
От ботинок до подбородка его облегал грязный комбинезон, над которым виднелись толстая шея, пухлые щеки, маленький мокрый рот и прилизанные волосы.
— Не стоило вам так поступать, право, не стоило, — продолжал громила, — вмешиваться и все прочее.
Он опустил правую руку в карман, и она вновь появилась на свет Божий, обтянутая медным кастетом. Я взглянул на другого. Тот сделал то же самое.
Я рванулся вперед к стоп-крану. Штраф за остановку поезда — двадцать пять фунтов. Здоровяк резким профессиональным ударом пресек мою попытку.
Оба они обучались своему ремеслу на ринге это было ясно. Все остальное я воспринимал как в тумане. Они не притронулись к моей голове, но четко знали, как и куда бить по корпусу, и, когда я пытался отбиваться от одного, в дело вступал другой. Единственное, что мне удалось, это наградить маленького резким пинком по лодыжке, на который он ответил словом из четырех букв и страшным ударом по почкам. Я рухнул на сиденье. Они наклонились надо мной и начали действовать в обход всех правил Куинсберри.[3]
Мне вдруг показалось, что вот сейчас они убьют меня, что, может, сами того не желая, они меня убивают. Я даже попытался объяснить им это, но, если и издал какой-то звук, они не услышали. Громила потянул меня вверх и поставил на ноги, а маленький принялся ломать мне ребра.
Когда наконец меня отпустили, я медленно свалился на пол и уткнулся лицом в сигаретные окурки и измятые обертки от сандвичей. Я лежал совершенно неподвижно, моля Бога, в которого не верил, не допустить, чтобы все это началось сначала. Верзила склонился надо мной.
— А он не загнется? — спросил маленький.
— Да ты что! Мы же ничего не повредили, верно? Сработано в самый аккурат, так или нет? Выгляни-ка за дверь. В самый раз теперь отваливать...
Дверь открылась и снова закрылась, но я долго еще не верил, что они ушли совсем. Я лежал на полу, задыхаясь в кашле, и короткими глотками хватал воздух, меня тошнило. Какое-то время мне даже казалось, что я заработал эту взбучку не из-за газетной статьи, а из-за Гейл, и мысль о том, что я заслуженно понес наказание, на миг облегчила страдание. Боль пронзала, словно раскаленный докрасна стержень, и только чувство вины делало ее переносимой.
Но сознание вернулось, оно всегда возвращается в самый неподходящий момент. Я начал медленно приподниматься, стараясь оценить нанесенный мне ущерб. Может, они и в самом деле ничего не повредили — так, по крайней мере, сказал тот, здоровенный. Но по ощущениям казалось, что на теле не осталось ни одного неповрежденного места.
Перебравшись на сиденье, я тупо наблюдал за мелькавшими в окне расплывчатыми и желтыми от тумана огнями. Глаза полузакрыты, горло перехватывало от тошноты, руки лежали на коленях, бесчувственные и ватные. Боль разливалась по всему телу. «Потерпи, — сказал я себе, — это пройдет».
Ждать пришлось долго. Огни за окном сгустились, и поезд замедлил ход. Лондон. Пересадка.
Пора наконец сдвинуться с места. Печальная перспектива. Любое движение может причинить боль.
Поезд подкатил к платформе Кингс-кросс и, дернувшись, остановился. Я продолжал сидеть, пытался заставить себя приподняться, но не мог, хотя знал, что, если не выйду из вагона, его переведут на запасной путь, и мне предстоит коротать в купе холодную, неуютную ночь.
Дверь снова с грохотом отворилась. Замирая от ужаса, я поднял глаза. Но это был не тот в грубом комбинезоне с кастетом. Кондуктор.
Волна облегчения захлестнула меня. Только теперь я осознал степень своего испуга и разозлился на себя за малодушие.
— Конечная остановка, — буркнул кондуктор.
— Угу.
Он вошел в купе и пристально взглянул на меня.
— Отмечали праздник, сэр?
— Ага, — согласился я. — Отмечал.
Взяв наконец себя в руки, я встал. Я был прав — страшно больно.
— Послушай-ка, приятель, ты уж, будь любезен, не напачкай тут, — проговорил кондуктор убедительным тоном.
Я отрицательно мотнул головой. Добрался до двери. Вывалился в коридор. Кондуктор заботливо подхватил меня под руку и помог сойти на платформу. Медленно продвигаясь вперед, я услышал, как он, посмеиваясь, говорит у меня за спиной группе носильщиков:
— Видали этого? Весь сине-зеленый и потный, как свинья.
— Пьянь несчастная!
Домой я доехал на такси и долго поднимался по лестнице. Миссис Вудворд против обыкновения с нетерпением поджидала меня, так как боялась возвращаться домой поздно в такой туман. Я извинился.
— Ничего, мистер Тайрон. Вы же знаете, я всегда с удовольствием.
Дверь за ней затворилась, и я с трудом преодолел искушение немедленно рухнуть на диван и застонать.
Подошел поцеловать Элизабет. Она внимательно взглянула на меня.
— Тай, ты ужасно бледный. — Полностью скрыть от нее происшедшее не удавалось.
— Упал, — ответил я. — Споткнулся. Прямо дух вышел вон.
Она забеспокоилась, причем в глазах ее явственно отражался страх не только за меня.
— Не волнуйся, — пробормотал я. — Ничего страшного.
Я вошел в кухню и оперся о стол руками. Постояв так минуту-две, вспомнил, что у Элизабет где-то были обезболивающие таблетки. Достал пузырек из шкафа. Там оставалось только две. Я проглотил одну, отметив про себя, что надо позвонить врачу и попросить выписать новый рецепт. Одной явно недостаточно, но все же лучше, чем ничего.
Вернулся в комнату и, превозмогая боль, начал, как обычно, готовить вечерние коктейли.
Когда наконец, разделавшись с ужином, посудой и вечерними процедурами, я разделся и лег в постель, стало ясно, что внизу с левой стороны у меня сломано три ребра. Никаких серьезных повреждений, как и утверждал тот верзила.
Я лежал в темноте, стараясь дышать неглубоко и не кашлять, и размышлял, кто и по чьему приказу так круто обошелся со мной и стоит ли сообщать об этом Люку-Джону. Подобный материал он несомненно поместит на первую полосу, стараясь выжать из истории максимум возможного, и, уж конечно, сам сочинит заголовок. Мои страдания в счет не идут. Что стоят они в сравнении с проблемой распродажи газеты! Люк-Джон не отличался сентиментальностью. Если же я скрою от него происшедшее и он разнюхает обо всем сам, мне предстоит работать в атмосфере ледяной ненависти и постоянного недоверия. Этого я позволить не мог. Моего предшественника постепенно выжили из газеты только за то, что он утаил от Люка-Джона очередную пикантную историю, в которую был замешан. На нее наткнулась конкурирующая газета и обставила «Блейз». Люк-Джон никогда ничего не прощал и никогда ничего не забывал.
Я глубоко вздохнул. Ошибка. Поврежденные ребра отозвались на вздох с чрезмерной резвостью.
Нельзя сказать, что я провел спокойную, уютную ночь в домашней постели. Утром я ползал по квартире, как сонная муха. Элизабет видела, как я встаю и передвигаюсь, и лицо ее исказилось от болезненного беспокойства.
— Тай!
— Всего лишь пара синяков, детка. Я же говорил тебе, я упал...
— Ты выглядишь... совсем больным.
Я покачал головой.
— Сейчас сварю кофе.
Сварил кофе. С вожделением посмотрел на последнюю таблетку Элизабет. Я не имел права ее трогать. С ней иногда случались сильнейшие приступы судорог, когда был необходим срочный прием обезболивающих. Пришла миссис Вудворд, и я отправился за новым рецептом.
Доктор Антонио Перелли выписал рецепт без лишних слов и протянул мне бумажку.
— Как она?
— Отлично. Как всегда.
— Пора бы ее навестить.
— Она будет счастлива, — искренне ответил я. Визиты Перелли действовали на Элизабет словно глоток шампанского. Года три назад на вечеринке я случайно познакомился с молодым итальянским врачом с частной практикой на Уэлбек-стрит. «Слишком красив», — подумал я тогда. Женственное лицо с темными, сияющими из-под длинных ресниц глазами. Особое умение подойти к каждому больному и бешеные гонорары, толпы нервозных дамочек, расстающихся со своими деньгами стиснув зубы...
В конце вечеринки кто-то сказал мне, что он специализируется по легочным болезням и что его молодость и красота не должны вызывать у меня недоверия — специалист он блестящий. По случайному совпадению мы вместе вышли на улицу и вместе стояли на тротуаре в ожидании такси. Оказалось, что и ехать нам в одну сторону.
В те дни меня сильно беспокоило состояние Элизабет. Она регулярно ложилась в больницу для интенсивного лечения, когда чувствовала себя хуже, но с постепенным исчезновением полиомиелита таких больниц становилось все меньше и меньше. И недавно нам сообщили, что ее уже не смогут принять в ту больницу, где она обычно проходила укрепляющий курс.
Мы ехали с Перелли в такси, и я попросил порекомендовать какое-нибудь заведение, куда в случае необходимости можно было поместить Элизабет. Вместо ответа он пригласил меня к себе выпить, в результате чего у него появился еще один пациент. Благодаря его заботам общее состояние Элизабет быстро улучшилось.
Я поблагодарил за рецепт и сунул его в карман.
— Тай, эти таблетки для Элизабет или для вас?
Я взглянул на него с наигранным удивлением.
— А в чем дело?
— Друг мой, я же пока не ослеп. То, что я вижу на вашем лице... это следы тяжелых...
Я криво улыбнулся:
— Ладно. Все равно я собирался просить вас. Нельзя ли наложить повязку на пару ребер?
Он плотно перевязал меня и протянул стаканчик с каким-то раствором — смесь, по его словам, чудодейственная, так как она снимала любые боли.
— Надеюсь, Элизабет ничего не подозревает? — озабоченно спросил он.
— Ей я сказал, что упал и поранился.
Он одобрительно кивнул:
— Правильно. А вы сообщили об этом в полицию?
Я отрицательно помотал головой и рассказал ему про Люка-Джона.
— Да, все непросто. Но почему бы не сказать Люку-Джону, что эти люди вам угрожали? Не заставят же вас снимать рубашку в редакции! — Он улыбнулся той особенной улыбкой, которая всегда заставляла Элизабет улыбаться в ответ. — Думаю, те двое вряд ли станут распространяться на эту тему.
— Неизвестно, — задумчиво нахмурился я. — Неплохо было бы появиться сегодня на скачках как ни в чем не бывало, в добром здравии.
Он согласился и приготовил небольшой пузырек с чудодейственным средством.
— Много не принимайте, — сказал он, протягивая его мне. — Из крепких напитков только кофе.
— О'кей!
— Впредь постарайтесь не ввязываться в истории, которые заканчиваются таким печальным образом. — Я молчал. Он смотрел на меня с сочувствием и грустью. — Не слишком ли высока цена, если речь идет о здоровье Элизабет?
— Идти на попятную поздно. Даже ради Элизабет.
Он покачал головой.
— Так было бы лучше для нее. Но... — Он пожал плечами и протянул мне руку. — Старайтесь, по крайней мере, не ездить поездом.
К вокзалам я не приближался часа полтора. А потом все-таки сел в поезд и отправился в Пламптон на скачки в компании двух вполне смирных незнакомцев и журналиста, которого немного знал по Би-би-си.
Благодаря смеси Тони, я, как обычно, проболтался там весь день, беседуя и обмениваясь шутками с разными людьми. Большую часть времени я специально ошивался у прилавков букмекеров, присматриваясь к их ставкам и лицам. Они поворачивали головы вслед мне и перешептывались, подталкивая друг друга локтями. Когда я решил поставить десять шиллингов на какого-то полуаутсайдера, один из них спросил:
— Как самочувствие, приятель?
— А что? — ответил я. — Денек выдался славный.
Секунду он смотрел на меня, явно недоумевая, потом пожал плечами.
Я пошел дальше, всматриваясь в лица, стараясь опознать хоть одного из тех. Жаль, что тогда, в купе, я не приглядывался к моим четырем попутчикам и сейчас вовсе не был уверен, что узнаю хоть одного из них. И не узнал бы, если бы тот сам себя не выдал.
Он весь задергался, когда заметил, что я смотрю на него, соскочил со стенда и бросился наутек.
В тот день бег не был запланирован в моем репертуаре.
Я тихо подкрался к нему сзади где-то через час, когда он успокоился и вернулся на место.
— Пару слов на ушко, дружище, — прошептал я.
Он подскочил дюймов на шесть:
— Я тут ни при чем!
— Знаю, знаю. Ты только скажи мне, кто были эти двое. Двое в комбинезонах.
— Я вас умоляю...
— А как насчет заработать? Двадцать фунтов! — предложил я.
— Да ничего я не знаю... Как это вы здесь очутились?
— А что?
— Если уж эти двое кем-то займутся... Они просто так не отстанут.
— Правда? А на вид такие смирные.
— Нет, честно, — с любопытством спросил он, — они что, вас не тронули?
— Нет.
Он был явно озадачен.
— Ладно, так уж и быть, двадцать пять фунтов, — сказал я. — Как их зовут и на кого работают?
Он заколебался:
— Только не здесь, приятель. В поезде.
— Нет, не в поезде. В ложе прессы, и немедленно. — Я был настроен решительно.
Он отпросился на пять минут у ворчавшего хозяина и пошел впереди меня вверх по ступенькам к «Орлиному гнезду», которое занимали представители прессы. Я мигнул единственному газетчику, который там оказался, и тот покорно исчез.
— Ну вот, — сказал я. — Итак, кто они?
— Бирмингемцы, — осторожно ответил он.
— Это понятно. От их акцента воздух спекся.
— Боксеры-профессионалы, — отважно продолжал он.
Я вовремя удержался, чтобы не сказать ему, что это я понял тоже.
— Ребята Чарли Бостона! — нервно выпалил он наконец.
— Вот это уже нечто. А кто такой Чарли Бостон?
— Да кто же не знает Чарли Бостона?! У него игровые лавки в Бирмингеме, Уолвергемптоне и разных других местах.
— И парни в поездах?
Любопытство все больше разбирало его.
— Может, вы должны Чарли деньги? Нет?.. Что ж тогда им от вас было надо? Обычно они так гоняются за неаккуратными должниками.
— Впервые в жизни слышу о Чарли Бостоне, не говоря уж о том, что ни пенса ему не должен. — Я вынул из бумажника пять пятифунтовых купюр.
Натренированным жестом он сцапал бумажки и ловко упрятал в потайной карман под мышкой.
— Ворье проклятое совсем одолело, — объяснил он. — Только и знай держи ухо востро...
Он вмиг скатился по ступенькам, а я остался в ложе прессы и отпил еще глоток из волшебного флакончика, размышляя о том, что Чарли Бостон поступил очень и очень глупо, когда натравил на меня своих ребят.
Как и следовало ожидать, реакцией Люка-Джона было возмущение:
— Да как смеют они так обращаться с сотрудниками «Блейз»?!
Среда, утро. В редакции почти никого.
Дерри по горло увяз в своих бумажках, телефон молчал, на каждом столе — следы лихорадочной бездеятельности.
И в этот омут я забросил камушек — сообщение о том, что двое мужчин в угрожающей форме потребовали, чтобы я прекратил вмешиваться в бизнес, связанный с нестартующими лошадьми. Люк-Джон сидел прямо как воинственно раздувшаяся жаба и, казалось, трясся от радости, что статья принесла такие осязаемые результаты. Потом положил на телефон свою когтистую лапу.
— Манчестерское отделение? Дайте спортивный отдел... Энди, это ты? Люк Мортон. Что ты знаешь о букмекере по имени Чарли Бостон? У него сеть игорных лавок в окрестностях Бирмингема.
Он долго и с нарастающим интересом слушал ответ.
— Что ж, все сходится... Да, да. Прекрасно. Разузнай и позвони мне.
Наконец он опустил трубку и потер кадык.
— Примерно год назад Чарли Бостона будто подменили. До этого он был самым обыкновенным бирмингемским букмекером с шестью игорными лавками и относительно приличной репутацией. Сейчас, по словам Энди, дела его пошли в гору, в последнее время о нем слишком много говорят. Похоже, он действительно нанял двух боксеров из бывших выбивать деньги из должников. И в результате разбогател так, будто сам их штампует.
Я пытался обмозговать услышанное. Чарли Бостон с шестью своими лавками совсем не подходил под описание Дэмбли того уравновешенного джентльмена в «Роллсе» с шофером и с греческим или скандинавским акцентом. Их даже трудно представить партнерами по какому-либо общему делу.
Конечно, возможно, существуют два совершенно отдельных жульнических предприятия, но если так, что же произойдет в случае столкновения их интересов? И кто из них совратил Берта Чехова? Но если все-таки это одна компания, то тогда я отвел бы господину из «Роллса» роль мозгового центра, а Чарли Бостону — грубой исполнительной силы. То, что они решили натравить на меня своих псов, — классический пример такого взаимодействия.
На столе Люка-Джона зазвонил телефон, и он снял трубку. Он слушал и все больше хмурился, потом повернул голову и внимательно посмотрел на меня.
— Как это понимать, что он был избит до неузнаваемости? Ничего подобного! В данный момент он здесь, в редакции, а вчера ездил на скачки в Пламптон. У ваших газетчиков чересчур богатое воображение... Не верите мне, поговорите с ним сами. — Он протянул мне трубку и прошептал с гримасой: — Коннерсли, чертова кукла...
— Мне сообщили, — заговорил отчетливый и злобный голос в трубке, — что какие-то бирмингемские тяжеловесы буквально разнесли вас в куски позавчера, когда...
— Сплетни, — произнес я скучающим тоном. — Я сам слышал это вчера в Пламптоне.
— Согласно полученной мной информации, вы никак не могли оказаться вчера в Пламптоне.
— Ваш источник ненадежен. Гоните его в шею.
Пауза. Потом он заговорил снова:
— Вы, конечно, понимаете: мне нетрудно проверить, были вы там или нет.
— Валяйте проверяйте! — Я с грохотом швырнул трубку на рычаг и возблагодарил судьбу, что моя версия дошла до Люка-Джона первой.
— Надеюсь, в воскресенье последует продолжение? — спросил он. Коннерсли не заронил в его душу подозрений. — Заставь спортивную администрацию принять меры. Встряхни их хорошенько. Не мне тебя учить, как это делается.
Я кивнул. Как это делается, я знал хорошо. Все мои болячки протестующе заныли. Они настойчиво советовали воздержаться от дальнейших действий. Ну что стоит написать славную, спокойную статейку на какую-нибудь другую, абсолютно невинную тему?..
— Выбери пару приличных цитат, — говорил Люк-Джон.
— О'кей.
— И вообще нужна конкретная идея, — нетерпеливо продолжал он. — Почему, черт возьми, я должен делать за вас всю работу?
Я вздохнул неглубоко и осторожно:
— А как насчет того, чтобы обеспечить непременное участие Тиддли Пома в скачках? Давайте я съезжу и обговорю это с Ронси...
Люк-Джон перебил меня, глаза его сверкали:
— "Блейз" позаботится о том, чтобы Тиддли Пом бежал на Золотой кубок. Тай, это гениально!
Так и начни статью: «Блейз» берет это на себя. Отлично. Просто отлично!
«О Боже, — подумал я. — Какой же я все-таки идиот! Ведь Тонио Перелли советовал держаться подальше от поездов».
Глава 8
У Ронси все было по-прежнему. Опавшая листва, паутина оставались на своих местах. Правда, с кухонного стола исчезло оттаявшее мясо: вместо него, свесив безжизненные шейки, лежали два неощипанных фазана. В раковине громоздилась гора немытой посуды, а запах веллингтоновских сапог стал еще ощутимее.
Я приехал в половине третьего без предупреждения и застал Ронси во дворе, где он наблюдал, как Пэт со стариком распиливают огромный горбыль высохшего дерева. Он глянул на меня довольно косо, но в дом все-таки пригласил, кинув через плечо приказание сыну прибраться в кладовой, после того как тот разделается с дровами.
На диване спала Мэдж. По-прежнему без Чулок, все в тех же голубых шлепанцах и том же желтом платье, только теперь очень запачканном спереди. Ронси отнесся к ее присутствию с полным равнодушием и жестом пригласил присесть в кресло.
— Я не нуждаюсь в помощи «Блейз», — упрямо повторял Ронси. — Зачем это мне?
— Все зависит от того, насколько вы заинтересованы в участии Тиддли Пома в скачках.
— Бежать он будет — это ясно. — Ронси был настроен решительно и агрессивно. — Это я вам обещаю. Всякий, кто утверждает обратное...
— В таком случае, — мягко перебил я его, — может произойти одно из двух: поскольку дело получило широкую огласку, мошенник, возможно, передумает и не станет мешать Тиддли Пому. Однако не исключено, что эти люди пойдут на все, чтобы убрать его со старта. Конечно, им следует отказаться от этой идеи, если они обладают хоть каплей здравого смысла. Но я не уверен, что нам стоит рассчитывать на их здравый смысл.
Я приехал в половине третьего без предупреждения и застал Ронси во дворе, где он наблюдал, как Пэт со стариком распиливают огромный горбыль высохшего дерева. Он глянул на меня довольно косо, но в дом все-таки пригласил, кинув через плечо приказание сыну прибраться в кладовой, после того как тот разделается с дровами.
На диване спала Мэдж. По-прежнему без Чулок, все в тех же голубых шлепанцах и том же желтом платье, только теперь очень запачканном спереди. Ронси отнесся к ее присутствию с полным равнодушием и жестом пригласил присесть в кресло.
— Я не нуждаюсь в помощи «Блейз», — упрямо повторял Ронси. — Зачем это мне?
— Все зависит от того, насколько вы заинтересованы в участии Тиддли Пома в скачках.
— Бежать он будет — это ясно. — Ронси был настроен решительно и агрессивно. — Это я вам обещаю. Всякий, кто утверждает обратное...
— В таком случае, — мягко перебил я его, — может произойти одно из двух: поскольку дело получило широкую огласку, мошенник, возможно, передумает и не станет мешать Тиддли Пому. Однако не исключено, что эти люди пойдут на все, чтобы убрать его со старта. Конечно, им следует отказаться от этой идеи, если они обладают хоть каплей здравого смысла. Но я не уверен, что нам стоит рассчитывать на их здравый смысл.