Страница:
Короче, слово за слово, и было уже почти двенадцать, когда я наконец отправился домой. Алкоголь разлагается в крови со скоростью один стакан вина в час, размышлял я, ведя машину, так что если учесть, что выпил я шесть стаканов за пять часов, при удачном стечении обстоятельств могу сойти за трезвого. Нет, нельзя сказать, чтоб меня мучили угрызения совести. Просто в интересах бизнеса я не мог позволить себе лишиться водительских прав.
Может, из-за вина, может, из-за всех треволнений и физических нагрузок, испытанных накануне, спал я долго и крепко, плохие сны мне не снились, а проснувшись утром, обнаружил, что чувствую себя куда лучше обычного в преддверии нового дня. Вообще по утрам я чувствую себя лучше, чем вечером и ночью. Выйти из дома, заняться делами — это далеко не самое страшное. Возвращаться домой — вот сущий ад.
Не так давно, беседуя со мной по телефону, мать вдруг предложила продать все и переселиться в другое место.
— Ты никогда не будешь там счастлив, — сказала она. — Ничего не получится.
— Но ведь ты не переехала, когда умер отец, — возразил я.
— Ну, начать с того, что этот дом всегда принадлежал мне, — заметила она. — Достался по наследству от семьи. А это большая разница, Тони, дорогой.
Я не совсем понял, в чем заключалась разница, но спорить не стал. Возможно, она и права, возможно, мне действительно стоит переехать, думал я и оставался на месте. Все воспоминания, связанные с Эммой, тут же оживали, стоило мне войти в этот старый перестроенный коттедж с видом на Темзу; и оставить его — означало предать Эмму, граничило с почти физической изменой ей. И еще казалось, что если я продам дом, то испытаю не облегчение, а лишь чувство вины; и вот я остался, и по ночам обливался потом в тоске о ней, и исправно платил по закладным, и не находил себе покоя.
Адреса утренних доставок оказались страшно разбросанными, и мне пришлось изрядно помотаться по городу, но я не сетовал. Развоз заказов на дом приносил очень хорошую прибыль.
Плохие новости распространяются по свету со скоростью звуков африканских тамтамов — прибыв в четверть одиннадцатого по последнему в списке адресу, я вдруг услышал о «Серебряном танце луны».
— Просто ужас, что творится! — весело заметила женщина, распахивая передо мной заднюю дверь дома на окраине Ридинга. — Какие-то типы вломились туда ночью и вынесли все, вплоть до последней бутылочки!
— Что, серьезно? — спросил я.
Она счастливо закивала, явно упиваясь дурными новостями.
— Мне только что молочник сказал, минут пять тому назад. Ресторан-то у нас тут, прямо под боком, через дорогу. Ну вот, заходит он туда, как обычно, с молоком, а там полицейских пруд пруди, стоят и чешут в затылках, как полные придурки. Так он, во всяком случае, выразился. Он, знаете, не больно-то обожает полицию.
Я отнес коробки в кухню и стал ждать, пока она выпишет чек.
— А вы знаете, что владелец «Серебряного танца» погиб в воскресенье, во время того несчастного случая, когда на людей наехал фургон?
Я ответил, что да, вроде бы слышал.
— Мерзость, правда? Не успел человек умереть, как тут же являются воры и грабят его заведение!
— Да, мерзость, — согласился я.
— До свидания, мистер Бич, — весело попрощалась она. — Согласитесь, было бы очень скучно жить на свете, если б ничего плохого не происходило, верно?
Ограбленный ресторан действительно находился невдалеке от ее дома, по пути в лавку, и вот я, сжигаемый самым бесстыдным любопытством, приблизившись, сбавил скорость. Примерно на том же месте, где запарковался вчера Риджер, стояла полицейская машина. И я, поддавшись неясному побуждению, свернул с дороги и затормозил рядом.
Ни снаружи, на улице, ни внутри, в холле, не было видно ни души. Еще меньше света, чем вчера, никакого впечатления, что здесь что-то происходит. Я толкнул низенькие вращающиеся дверцы и вошел в салун — но ало-черное его пространство было погружено во мрак и пустоту и только собирало пыль.
Я попробовал сунуться в ресторан, по другую сторону от холла, но и там никого не оказалось. Оставались только подвалы, и я зашагал по коридору, мимо двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен», к служебным помещениям. Вообще-то подвалы в строгом смысле таковыми не являлись, а представляли собой две прохладные смежные кладовые без окон, вход в которые открывался из маленького холла между обеденным залом и комнатой, служившей офисом Ларри Тренту. Была тут и еще одна дверь, выходившая на задний двор и снабженная многочисленными запорами и замками. Правда, теперь она была распахнута настежь и проливала свет (в физическом смысле этого слова) на одиноко бродившую фигуру сержанта Риджера.
Пальто с поясом сменил плащ, с той же военной аккуратностью застегнутый на все пуговицы, каждый волосок короткой прически ежиком был на своем месте. Да и резкие бесцеремонные манеры остались при нем.
— Что вы здесь делаете? — едва завидев меня, грубо осведомился он.
— Просто проезжал мимо.
Он окинул меня подозрительно-строгим взглядом, однако не выгнал, и я остался.
— Что здесь вчера было? — спросил он, указывая на распахнутые в кладовые двери. — От помощника управляющего никакого толку. Но вы были здесь вчера и видели. Вы приходили сюда за вином, верно? Вы помните, что здесь стояло? — Слово «сэр» из обращения исчезло, заметил я. Возможно, за этот день я в его глазах вырос до звания «эксперта полиции».
— О, много чего… — задумчиво протянул я. — Но к чему гадать? Должен быть список вин. Перечень хранившихся здесь напитков.
— Мы не нашли никаких списков. Очевидно, они исчезли вместе с вином.
Я удивился.
— Вы уверены?
— Ну, во всяком случае, мы ничего не нашли, — повторил он. — Так что я вынужден просить вас составить этот список.
Я согласился, сказал, что попытаюсь, он проводил меня в кабинет Ларри Трента. Обилие плюша располагало скорее к неге, нежели к труду, пол покрывал цветастый ковер, мягкие кресла, на стенах фотографии в рамочках. Снимки, насколько я успел заметить, были сделаны на скачках и фиксировали моменты финиша, во всяком случае, на большинстве из них на первом плане красовался финишный столб.
Ларри Трент знал толк в лошадях, говорила Флора. Ларри Трент был прирожденным игроком… но удача в конце концов отвернулась от него.
Я уселся в его кресло, придвинутое к столу красного дерева, и начал писать на листке бумаги, вырванном из блокнота Риджера. Сам Риджер остался стоять, словно подчеркивая, что не имеет прав на эту комнату, словно дух покойного все еще присутствовал здесь, и я, заметив это, вдруг подумал, что и сам чувствую себя чужаком, незаконно вторгшимся на территорию и в частную жизнь Ларри Трента.
Слишком уж пуст и аккуратно убран был его стол, особенно если учесть масштабы бизнеса, проворачиваемого в подобном заведении. Ни счетов, ни писем, ни бланков накладных. Ни одного официального бланка, ни приходно-расходной книги, ни картотеки, ни пишущей машинки, ни маленького ручного калькулятора… Совсем не похоже на рабочее помещение, подумал я. Скорее — на убежище.
Я записал все, что помнил, все, что видел в закромах. Указал также приблизительное количество, а затем сказал, что, пожалуй, смогу расширить список, если схожу в кладовые, где был вчера, и освежу таким образом память. И вот мы с Риджером перешли в первое из помещений, где хранились вина, и я, взирая на пустые полки, добавил к моему списку еще пару названий.
Оттуда мы через раздвижную внутреннюю дверь перебрались в соседнюю кладовую, где прежде хранились запасы крепких спиртных напитков, а также ликеров, баночного пива и готовых коктейлей. Пиво и коктейли остались; бренди, джин, водка, виски, ром и ликеры исчезли.
— Неплохо поработали, — строча по бумаге, заметил я.
Риджер усмехнулся.
— Да они даже тележку с напитками в обеденном зале умудрились обчистить.
— А бар?
— Бар тоже.
— Аккуратисты, — буркнул я. — В этой их головной конторе, должно быть, с ума сходят. И что теперь скажет ваш друг, мистер Пол Янг?
Риджер мрачно покосился на меня, затем перевел взгляд на листок бумаги, который я все еще держал в руке.
— К слову о птичках, — нехотя выдавил он. — По тому номеру телефона, что он записал, его нет. Я дал распоряжение проверить.
Я растерянно заморгал.
— Но ведь он сам записал.
— Да, знаю, — он слегка поджал губы. — Иногда, знаете ли, люди делают ошибки.
От комментариев, которые я собирался сделать, Риджера спасло появление в дверях молодого человека в афганской куртке, который оказался детективом в штатском. Войдя, он доложил, что только что закончил обход дворовых строений вместе с помощником управляющего и что там вроде бы ничего не пропало. Помощник управляющего, добавил он, будет находиться в кабинете управляющего, на тот случай, если понадобится.
— А где это? — спросил Риджер.
— Рядом с входной дверью. Там еще табличка «Посторонним вход воспрещен».
— А там вы смотрели? — строго осведомился Риджер.
— Нет, сержант, еще нет.
— Так пойдите и посмотрите, — раздраженно бросил Риджер. Констебль в штатском, не изменившись в лице, развернулся и вышел вон.
Тут вдруг в кармане плаща Риджера запищал радиотелефон, и он, достав его, выдвинул антенну. Металлический голос, доносившийся из него, отчетливо прозвучал в тишине подвала. Произнес он следующее: «В ответ на ваш запрос, сделанный в 10.14, сообщаем, что такого номера телефона не существует и никогда не существовало. Более того, и продиктованный вами адрес тоже не существует. Такой улицы просто нет. Ответ на запрос отправлен в 10.48. Прошу подтвердить прием. Конец связи».
— Принято, — мрачно буркнул в трубку Риджер, затем убрал антенну и спросил: — Полагаю, вы слышали?
— Да.
— Вот дерьмо! — выразительно заметил он.
— Полностью с вами согласен, — с сочувствием произнес я, за что был вознагражден рассеянным взглядом. Я протянул ему список того, что, по всей видимости, являлось уже не просто арифметическим перечислением урона, нанесенного неким абстрактным взломщиком, но свидетельством тщательно спланированной и организованной операции. Впрочем, то были его проблемы, не мои.
— Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам, — сказал я. — Найдете меня в лавке. Буду рад помочь.
— Очень хорошо, сэр, — рассеянно произнес он, затем, словно очнувшись, добавил: — Спасибо. Если что, я вас найду.
Я кивнул и через дверь вышел обратно в холл, мельком взглянув на неприметную дверцу с табличкой «Посторонним вход воспрещен» — цвет ее по-хамелеонски сливался со стенами. И пока я стоял и размышлял о том, что управляющий, должно быть, просто не в силах вынести претензий объятых горем завсегдатаев, а потому предпочел укрыться здесь, как вдруг дверь отворилась и в образовавшуюся щель, пятясь, вылетел помощник помощника управляющего, не отрывая глаз от некоего зрелища, которое осталось недоступным моему взору, поскольку он тут же эту самую дверь захлопнул.
Растерянный и слабовольный вчера, сейчас он пребывал в состоянии полного раздрызга, хватал губами воздух и, похоже, собирался хлопнуться в обморок. Я метнулся к нему через холл, устланный ковром, и успел подхватить прежде, чем он осел на пол.
— Что такое? — спросил я.
Он тихонько застонал, глаза его закатились, и всей тяжестью обвис у меня на руках. Я позволил ему опуститься на ковер, где он и распростерся, совершенно неподвижный. Склонившись, я секунду или две пытался ослабить ему узел галстука. Затем, поднявшись и чувствуя, как стучит сердце и участилось дыхание, отворил дверь в кабинет управляющего и вошел.
И тут же понял: вот оно, то место, где делаются настоящие дела. Именно здесь, в этом офисе, обставленном функционально и строго, находились все бланки, счета и досье, громоздились целые кипы бумаг, столь очевидно миновавшие убежище Ларри Трента. Здесь стоял металлический письменный стол, старый и исцарапанный, с пластиковым стулом за ним, стаканчиками с карандашами и ручками и прочими канцелярскими принадлежностями на столешнице.
А вокруг рядами высились коробки с разного рода запасами: электролампочками, пепельницами, рулонами туалетной бумаги, кусками мыла в обертках. Высоченный, от пола до потолка, шкаф, дверцы его распахнуты, содержимое вылезает наружу. Из единственного окна открывался вид на автостоянку, и я увидел свой фургончик и машину Ридже-ра. Имелся тут и довольно надежный с виду сейф размерами с небольшой сундучок — дверцы настежь, внутри пусто, а на линолеумном полу сидел, привалившись спиной к стене, констебль в штатском — колени приподняты, голова свисает между колен.
И ничего такого, по крайней мере, на первый взгляд, от чего нормальный и здоровый мужчина мог бы хлопнуться в обморок. Ничего, если только не обойти стол и не посмотреть на пол. Проделав это, я ощутил, как во рту тут же пересохло, а сердце, точно птица, заколотилось о ребра, и стало трудно дышать. Нет, крови не было. Но зрелище оказалось куда страшней и чудовищней вчерашней сцены под тентом.
На полу лежал на спине мужчина в серых брюках и ярко-синем пиджаке на подкладке. «Молния» на брюках, как я заметил, аккуратно застегнута. Я вообще с какой-то болезненной ясностью отмечал все детали. На рукаве пиджака вышит герб, на ногах коричневые туфли и серые носки. Шея над краем воротничка розово-красная, сухожилия напряжены, а руки скрещены и аккуратно сложены на груди — классическая поза покойника.
Он был мертв. Должен был быть мертв. Ибо вместо головы над раздутой напряженной шеей виднелся большой белый шар, лишенный каких-либо черт, напоминавший гигантский гриб-дождевик. И лишь поборов приступ тошноты и присмотревшись, я понял, что, начиная от горла и выше, он был заключен в толстый и гладкий непроницаемый слой гипса.
Глава 7
Может, из-за вина, может, из-за всех треволнений и физических нагрузок, испытанных накануне, спал я долго и крепко, плохие сны мне не снились, а проснувшись утром, обнаружил, что чувствую себя куда лучше обычного в преддверии нового дня. Вообще по утрам я чувствую себя лучше, чем вечером и ночью. Выйти из дома, заняться делами — это далеко не самое страшное. Возвращаться домой — вот сущий ад.
Не так давно, беседуя со мной по телефону, мать вдруг предложила продать все и переселиться в другое место.
— Ты никогда не будешь там счастлив, — сказала она. — Ничего не получится.
— Но ведь ты не переехала, когда умер отец, — возразил я.
— Ну, начать с того, что этот дом всегда принадлежал мне, — заметила она. — Достался по наследству от семьи. А это большая разница, Тони, дорогой.
Я не совсем понял, в чем заключалась разница, но спорить не стал. Возможно, она и права, возможно, мне действительно стоит переехать, думал я и оставался на месте. Все воспоминания, связанные с Эммой, тут же оживали, стоило мне войти в этот старый перестроенный коттедж с видом на Темзу; и оставить его — означало предать Эмму, граничило с почти физической изменой ей. И еще казалось, что если я продам дом, то испытаю не облегчение, а лишь чувство вины; и вот я остался, и по ночам обливался потом в тоске о ней, и исправно платил по закладным, и не находил себе покоя.
Адреса утренних доставок оказались страшно разбросанными, и мне пришлось изрядно помотаться по городу, но я не сетовал. Развоз заказов на дом приносил очень хорошую прибыль.
Плохие новости распространяются по свету со скоростью звуков африканских тамтамов — прибыв в четверть одиннадцатого по последнему в списке адресу, я вдруг услышал о «Серебряном танце луны».
— Просто ужас, что творится! — весело заметила женщина, распахивая передо мной заднюю дверь дома на окраине Ридинга. — Какие-то типы вломились туда ночью и вынесли все, вплоть до последней бутылочки!
— Что, серьезно? — спросил я.
Она счастливо закивала, явно упиваясь дурными новостями.
— Мне только что молочник сказал, минут пять тому назад. Ресторан-то у нас тут, прямо под боком, через дорогу. Ну вот, заходит он туда, как обычно, с молоком, а там полицейских пруд пруди, стоят и чешут в затылках, как полные придурки. Так он, во всяком случае, выразился. Он, знаете, не больно-то обожает полицию.
Я отнес коробки в кухню и стал ждать, пока она выпишет чек.
— А вы знаете, что владелец «Серебряного танца» погиб в воскресенье, во время того несчастного случая, когда на людей наехал фургон?
Я ответил, что да, вроде бы слышал.
— Мерзость, правда? Не успел человек умереть, как тут же являются воры и грабят его заведение!
— Да, мерзость, — согласился я.
— До свидания, мистер Бич, — весело попрощалась она. — Согласитесь, было бы очень скучно жить на свете, если б ничего плохого не происходило, верно?
Ограбленный ресторан действительно находился невдалеке от ее дома, по пути в лавку, и вот я, сжигаемый самым бесстыдным любопытством, приблизившись, сбавил скорость. Примерно на том же месте, где запарковался вчера Риджер, стояла полицейская машина. И я, поддавшись неясному побуждению, свернул с дороги и затормозил рядом.
Ни снаружи, на улице, ни внутри, в холле, не было видно ни души. Еще меньше света, чем вчера, никакого впечатления, что здесь что-то происходит. Я толкнул низенькие вращающиеся дверцы и вошел в салун — но ало-черное его пространство было погружено во мрак и пустоту и только собирало пыль.
Я попробовал сунуться в ресторан, по другую сторону от холла, но и там никого не оказалось. Оставались только подвалы, и я зашагал по коридору, мимо двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен», к служебным помещениям. Вообще-то подвалы в строгом смысле таковыми не являлись, а представляли собой две прохладные смежные кладовые без окон, вход в которые открывался из маленького холла между обеденным залом и комнатой, служившей офисом Ларри Тренту. Была тут и еще одна дверь, выходившая на задний двор и снабженная многочисленными запорами и замками. Правда, теперь она была распахнута настежь и проливала свет (в физическом смысле этого слова) на одиноко бродившую фигуру сержанта Риджера.
Пальто с поясом сменил плащ, с той же военной аккуратностью застегнутый на все пуговицы, каждый волосок короткой прически ежиком был на своем месте. Да и резкие бесцеремонные манеры остались при нем.
— Что вы здесь делаете? — едва завидев меня, грубо осведомился он.
— Просто проезжал мимо.
Он окинул меня подозрительно-строгим взглядом, однако не выгнал, и я остался.
— Что здесь вчера было? — спросил он, указывая на распахнутые в кладовые двери. — От помощника управляющего никакого толку. Но вы были здесь вчера и видели. Вы приходили сюда за вином, верно? Вы помните, что здесь стояло? — Слово «сэр» из обращения исчезло, заметил я. Возможно, за этот день я в его глазах вырос до звания «эксперта полиции».
— О, много чего… — задумчиво протянул я. — Но к чему гадать? Должен быть список вин. Перечень хранившихся здесь напитков.
— Мы не нашли никаких списков. Очевидно, они исчезли вместе с вином.
Я удивился.
— Вы уверены?
— Ну, во всяком случае, мы ничего не нашли, — повторил он. — Так что я вынужден просить вас составить этот список.
Я согласился, сказал, что попытаюсь, он проводил меня в кабинет Ларри Трента. Обилие плюша располагало скорее к неге, нежели к труду, пол покрывал цветастый ковер, мягкие кресла, на стенах фотографии в рамочках. Снимки, насколько я успел заметить, были сделаны на скачках и фиксировали моменты финиша, во всяком случае, на большинстве из них на первом плане красовался финишный столб.
Ларри Трент знал толк в лошадях, говорила Флора. Ларри Трент был прирожденным игроком… но удача в конце концов отвернулась от него.
Я уселся в его кресло, придвинутое к столу красного дерева, и начал писать на листке бумаги, вырванном из блокнота Риджера. Сам Риджер остался стоять, словно подчеркивая, что не имеет прав на эту комнату, словно дух покойного все еще присутствовал здесь, и я, заметив это, вдруг подумал, что и сам чувствую себя чужаком, незаконно вторгшимся на территорию и в частную жизнь Ларри Трента.
Слишком уж пуст и аккуратно убран был его стол, особенно если учесть масштабы бизнеса, проворачиваемого в подобном заведении. Ни счетов, ни писем, ни бланков накладных. Ни одного официального бланка, ни приходно-расходной книги, ни картотеки, ни пишущей машинки, ни маленького ручного калькулятора… Совсем не похоже на рабочее помещение, подумал я. Скорее — на убежище.
Я записал все, что помнил, все, что видел в закромах. Указал также приблизительное количество, а затем сказал, что, пожалуй, смогу расширить список, если схожу в кладовые, где был вчера, и освежу таким образом память. И вот мы с Риджером перешли в первое из помещений, где хранились вина, и я, взирая на пустые полки, добавил к моему списку еще пару названий.
Оттуда мы через раздвижную внутреннюю дверь перебрались в соседнюю кладовую, где прежде хранились запасы крепких спиртных напитков, а также ликеров, баночного пива и готовых коктейлей. Пиво и коктейли остались; бренди, джин, водка, виски, ром и ликеры исчезли.
— Неплохо поработали, — строча по бумаге, заметил я.
Риджер усмехнулся.
— Да они даже тележку с напитками в обеденном зале умудрились обчистить.
— А бар?
— Бар тоже.
— Аккуратисты, — буркнул я. — В этой их головной конторе, должно быть, с ума сходят. И что теперь скажет ваш друг, мистер Пол Янг?
Риджер мрачно покосился на меня, затем перевел взгляд на листок бумаги, который я все еще держал в руке.
— К слову о птичках, — нехотя выдавил он. — По тому номеру телефона, что он записал, его нет. Я дал распоряжение проверить.
Я растерянно заморгал.
— Но ведь он сам записал.
— Да, знаю, — он слегка поджал губы. — Иногда, знаете ли, люди делают ошибки.
От комментариев, которые я собирался сделать, Риджера спасло появление в дверях молодого человека в афганской куртке, который оказался детективом в штатском. Войдя, он доложил, что только что закончил обход дворовых строений вместе с помощником управляющего и что там вроде бы ничего не пропало. Помощник управляющего, добавил он, будет находиться в кабинете управляющего, на тот случай, если понадобится.
— А где это? — спросил Риджер.
— Рядом с входной дверью. Там еще табличка «Посторонним вход воспрещен».
— А там вы смотрели? — строго осведомился Риджер.
— Нет, сержант, еще нет.
— Так пойдите и посмотрите, — раздраженно бросил Риджер. Констебль в штатском, не изменившись в лице, развернулся и вышел вон.
Тут вдруг в кармане плаща Риджера запищал радиотелефон, и он, достав его, выдвинул антенну. Металлический голос, доносившийся из него, отчетливо прозвучал в тишине подвала. Произнес он следующее: «В ответ на ваш запрос, сделанный в 10.14, сообщаем, что такого номера телефона не существует и никогда не существовало. Более того, и продиктованный вами адрес тоже не существует. Такой улицы просто нет. Ответ на запрос отправлен в 10.48. Прошу подтвердить прием. Конец связи».
— Принято, — мрачно буркнул в трубку Риджер, затем убрал антенну и спросил: — Полагаю, вы слышали?
— Да.
— Вот дерьмо! — выразительно заметил он.
— Полностью с вами согласен, — с сочувствием произнес я, за что был вознагражден рассеянным взглядом. Я протянул ему список того, что, по всей видимости, являлось уже не просто арифметическим перечислением урона, нанесенного неким абстрактным взломщиком, но свидетельством тщательно спланированной и организованной операции. Впрочем, то были его проблемы, не мои.
— Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам, — сказал я. — Найдете меня в лавке. Буду рад помочь.
— Очень хорошо, сэр, — рассеянно произнес он, затем, словно очнувшись, добавил: — Спасибо. Если что, я вас найду.
Я кивнул и через дверь вышел обратно в холл, мельком взглянув на неприметную дверцу с табличкой «Посторонним вход воспрещен» — цвет ее по-хамелеонски сливался со стенами. И пока я стоял и размышлял о том, что управляющий, должно быть, просто не в силах вынести претензий объятых горем завсегдатаев, а потому предпочел укрыться здесь, как вдруг дверь отворилась и в образовавшуюся щель, пятясь, вылетел помощник помощника управляющего, не отрывая глаз от некоего зрелища, которое осталось недоступным моему взору, поскольку он тут же эту самую дверь захлопнул.
Растерянный и слабовольный вчера, сейчас он пребывал в состоянии полного раздрызга, хватал губами воздух и, похоже, собирался хлопнуться в обморок. Я метнулся к нему через холл, устланный ковром, и успел подхватить прежде, чем он осел на пол.
— Что такое? — спросил я.
Он тихонько застонал, глаза его закатились, и всей тяжестью обвис у меня на руках. Я позволил ему опуститься на ковер, где он и распростерся, совершенно неподвижный. Склонившись, я секунду или две пытался ослабить ему узел галстука. Затем, поднявшись и чувствуя, как стучит сердце и участилось дыхание, отворил дверь в кабинет управляющего и вошел.
И тут же понял: вот оно, то место, где делаются настоящие дела. Именно здесь, в этом офисе, обставленном функционально и строго, находились все бланки, счета и досье, громоздились целые кипы бумаг, столь очевидно миновавшие убежище Ларри Трента. Здесь стоял металлический письменный стол, старый и исцарапанный, с пластиковым стулом за ним, стаканчиками с карандашами и ручками и прочими канцелярскими принадлежностями на столешнице.
А вокруг рядами высились коробки с разного рода запасами: электролампочками, пепельницами, рулонами туалетной бумаги, кусками мыла в обертках. Высоченный, от пола до потолка, шкаф, дверцы его распахнуты, содержимое вылезает наружу. Из единственного окна открывался вид на автостоянку, и я увидел свой фургончик и машину Ридже-ра. Имелся тут и довольно надежный с виду сейф размерами с небольшой сундучок — дверцы настежь, внутри пусто, а на линолеумном полу сидел, привалившись спиной к стене, констебль в штатском — колени приподняты, голова свисает между колен.
И ничего такого, по крайней мере, на первый взгляд, от чего нормальный и здоровый мужчина мог бы хлопнуться в обморок. Ничего, если только не обойти стол и не посмотреть на пол. Проделав это, я ощутил, как во рту тут же пересохло, а сердце, точно птица, заколотилось о ребра, и стало трудно дышать. Нет, крови не было. Но зрелище оказалось куда страшней и чудовищней вчерашней сцены под тентом.
На полу лежал на спине мужчина в серых брюках и ярко-синем пиджаке на подкладке. «Молния» на брюках, как я заметил, аккуратно застегнута. Я вообще с какой-то болезненной ясностью отмечал все детали. На рукаве пиджака вышит герб, на ногах коричневые туфли и серые носки. Шея над краем воротничка розово-красная, сухожилия напряжены, а руки скрещены и аккуратно сложены на груди — классическая поза покойника.
Он был мертв. Должен был быть мертв. Ибо вместо головы над раздутой напряженной шеей виднелся большой белый шар, лишенный каких-либо черт, напоминавший гигантский гриб-дождевик. И лишь поборов приступ тошноты и присмотревшись, я понял, что, начиная от горла и выше, он был заключен в толстый и гладкий непроницаемый слой гипса.
Глава 7
На подгибающихся ногах я, пятясь задом, вышел из кабинета, испытывая самое искреннее сочувствие к констеблю и помощнику помощника, и, привалившись спиной к стене, старался побороть дрожь в коленках.
Как можно быть таким варваром, в некотором оцепенении размышлял я. Как человек может совершить такое, кому только в голову могло прийти нечто подобное?..
В коридор вышел сержант Риджер и прямиком направился ко мне, искоса поглядывая на все еще безжизненно распростертое на полу тело помощника управляющего. Во взгляде его читалось скорее раздражение, нежели озабоченность.
— Что это с ним? — осведомился он в своей обычной грубой и напористой манере.
Я не ответил. Он всмотрелся мне в лицо и уже более нормальным тоном спросил:
— Что случилось?
— Покойник, — ответил я. — Там, в комнате.
Он окинул меня взором, в котором читались жалость и чувство превосходства, и решительно шагнул в кабинет. А когда вышел оттуда, лицо его было белым как полотно, однако в целом держался он с достойным восхищения самообладанием и ни на дюйм не отступил от положенного для сержанта-детектива образа действий.
— Вы там к чему-нибудь прикасались? — резко спросил он. — Трогали что-нибудь? Там могли остаться ваши отпечатки?
— Нет, — ответил я.
— Уверены?
— Уверен.
— Хорошо, — он выудил из кармана радиотелефон, выдвинул антенну и сказал, что ему нужно срочно подкрепление в лице специальной техслуж-бы, поскольку речь идет о смерти при очень подозрительных обстоятельствах. Смерти пока не опознанного мужчины.
В ответ глухой потусторонний голос уведомил его, что информация принята к сведению в 10.57 и что соответствующие меры будут приняты. Риджер воткнул антенну в аппарат, затем заглянул в кабинет и самым жестким тоном приказал констеблю встать и немедленно выйти оттуда, не прикасаясь ни к каким предметам, и пойти подышать свежим воздухом.
А затем, словно разговаривая с самим собой, детектив заметил:
— Теперь это уже не мое дело.
— Почему?
— Дела, связанные с убийством, расследуют старшие инспектора или старшие офицеры полиции.
По голосу его было трудно судить, доволен или огорчен он этим обстоятельством. Пожалуй, он просто принимал его как данность, как раз и навсегда установленный иерархический порядок. Я непроизвольно спросил:
— Скажите, а у вас на службе есть человек по фамилии Уильсон?
— У нас целых четыре Уильсона. Какой именно вас интересует?
Я описал сутулого тихого и неторопливого в движениях инспектора, и Риджер тут же кивнул:
— Да. Это детектив, старший офицер полиции Уильсон. Нет, он, разумеется, не из нашего участка. Он руководит районным управлением. Говорят, скоро собирается на пенсию.
Я сказал, что встречался с ним после несчастного случая у Готорнов, и Риджер высказал предположение, что Уильсон присутствовал там лично только потому, что погибла такая важная персона, как шейх.
— Вообще-то это не его работа, разбирательство с дорожно-транспортными происшествиями, — добавил он.
— А сюда он приедет? — спросил я.
— Не думаю. Слишком уж важная шишка.
Я мельком подумал: отчего это тогда столь важная шишка не погнушалась заявиться ко мне в лавку задать несколько вопросов вместо того, чтоб послать какого-нибудь констебля? Однако Риджеру говорить этого не стал, поскольку как раз в этот момент помощник помощника управляющего начал приходить в себя.
После долгого обморока он, по всей видимости, окончательно потерял ориентацию и всякое понимание происходящего и сел, привалившись к стене и тупо переводя взгляд с меня на Риджера.
— Что случилось? — спросил он, а потом вдруг вспомнил сам и тихонько застонал: — О Господи!.. — Мне показалось, что сейчас он опять потеряет сознание, однако этого не произошло. Он крепко прижал ладони к глазам, словно старался стереть страшное видение. — Я видел… видел…
— Мы знаем, что вы видели, сэр, — без всякого сострадания в голосе перебил его Риджер. — Вы можете опознать этого человека? Он управляющий, да?
Помощник помощника отрицательно помотал головой и глухо выдавил:
— Управляющий… толстый…
— Дальше! — подстегнул его Риджер.
— Это Зарак, — сказал помощник помощника. — Его пиджак.
— Кто такой Зарак? — спросил Риджер.
— Официант по винам, — помощник медленно и неуверенно поднялся на ноги. А потом вдруг поднес руки ко рту и бросился к двери с табличкой «Для мужчин».
— Официант по винам, — мрачно протянул Риджер. — Следовало бы догадаться.
Я оторвался от стены.
— Наверное, я больше не нужен вам? Поеду к себе в лавку.
Он призадумался, затем кивнул и сказал, что, если я понадоблюсь, меня можно будет найти без проблем. Я оставил его стоять на страже возле двери в кабинет, а сам вышел на улицу и направился к фургону, миновав по дороге констебля, который только что облегчился, выблевав весь завтрак на дорожку.
— Черт… — пробормотал он слабым голосом с таким родным и милым моему сердцу местным акцентом. — Сроду ничего подобного не видывал.
— Да, зрелище не для слабонервных, — согласился я, скрывая смятение за шутливым тоном. И подумал, что, начиная с воскресенья, навидался достаточно ужасов. На всю оставшуюся жизнь хватит.
Во вторник днем я докупил бокалов и повез их вместе с винами на благотворительную распродажу в фонд Женщины Темзы; а потом целых три дня ничего или почти ничего не происходило.
Средства массовой информации вкратце упомянули о человеке с гипсовой головой, но никакие на свете слова, как мне казалось, не смогли бы передать тот ужас и потрясение, которые испытал я при виде этой белой головы-мяча, притороченной к шее несчастного. Было в этом нечто совершенно нечеловеческое, жуткое.
Патологоанатомы произвели вскрытие гипсовой головы и личность жертвы была установлена: да, то оказался Федор Заракивеса, британский подданный польского происхождения, известный в сокращенном варианте под кличкой Зарак. Полтора года назад его наняли в «Серебряный танец луны» официантом по винам. Сам ресторан существовал тогда вот уже года три В газетах писали, что полиция пока что ведет дознание, вскоре должны состояться первые слушания по делу.
Удачи им, подумал я. Пусть себе возятся на здоровье.
Во вторник, среду и четверг миссис Пейлисси с Брайаном выезжали из лавки в четыре, доставлять заказы. Примерно в 16.30 я вывешивал на дверь табличку с надписью: «Открыто с 18 до 21» — и отправлялся к Флоре, проделывать ежевечерний обход.
Словом, установил себе гибкий график работы. Я всегда считал: неважно, чем человек занимается, главное, чтоб он был на должном месте в указанное время. К тому же большая часть покупателей являлась в более или менее определенное время: наплыв утром, в основном лиц женского пола; затем тоненькая струйка особ того и другого пола днем; и, наконец, широкий поток покупателей, в основном мужчин, по вечерам
При жизни Эммы мы открывали лавку по вечерам лишь в пятницу и субботу, теперь же, оставшись один, я добавил вторник, среду и четверг — не столько в целях получения умопомрачительной выгоды, сколько ради компании. Мне нравилось работать по вечерам. Большинство вечерних покупателей являлись за вином, а я любил продавать именно вина. Бутылочку сухого к обеду, шампанское — отметить продвижение по службе, подарок по пути в гости.
Я бы сказал, то была жизнь в мелком масштабе. Ничего такого, что могло бы изменить ход истории или попасть в книгу рекордов. Мерное течение дней в привычном для простых смертных измерении. И когда Эмма была рядом, это даже доставляло удовольствие.
Я никогда не был слишком амбициозен — источник печали для моей матери, источник активного раздражения школьных учителей в Веллингтоне <Веллингтон-колледж — мужская привилегированная частная школа в графстве Беркшир>, один из которых в отчете по последнему семестру язвительно писал: «Блестящие умственные способности Бича могли бы продвинуть его весьма далеко, если б он удосужился избрать направление». Моя неспособность решить, чего именно я хочу (только не военным!), привела к тому, что я не слишком преуспел в этой жизни. Успешно сдал все экзамены, однако в университет не пошел. Французский, предмет, по которому я наиболее преуспевал, вряд ли мог сам по себе стать основой для карьеры. Мне не хотелось быть ни брокером, ни агентом по недвижимости, ни опрятным клерком в Сити. Я не был артистичным. Ни музыкального слуха, ни таланта живописать жизненные картины, сидя за письменным столом, ни отваги и куража в седле. Мой единственный дар в подростковом возрасте заключался в том, что я мог с закрытыми глазами определять по вкусу любой сорт шоколада — трюк пользовался неизменным успехом на детских праздниках и вечеринках, однако этого было явно недостаточно для многообещающей карьеры.
Через полгода после окончания школы я вдруг решил съездить во Францию. Формальным предлогом являлось лучшее освоение языка, но в глубине души я со стыдом и горечью признавал, что просто не в силах более находиться дома, где на меня смотрят как на неудачника. Неудачи лучше переносить в одиночестве.
По чистой случайности, благодаря знакомым знакомых моей вконец отчаявшейся матери, я за небольшую плату был приглашен пожить в семье в Бордо. И сперва мне ничего не говорил тот факт, что хозяин, глава семьи, оказался поставщиком вин. Именно он, месье Анри Таве, определил, что я вполне успешно могу отличать одно вино от другого, попробовав лишь раз. Это был первый и единственный взрослый, на которого произвел впечатление мой фокус с шоколадом. Он громко и долго смеялся, а потом каждый вечер начал устраивать мне испытания, и по мере того, как успехи мои росли, росла и уверенность в себе.
Однако все это казалось не более чем игрой, и по истечении запланированных трех месяцев я вернулся домой без всякого понятия, чем же заняться дальше. Мать от души восхищалась моим французским, но при этом не уставала твердить, что само по себе знание иностранного языка еще нельзя считать достижением. А потому я предпочитал как можно реже попадаться ей на глаза.
Примерно через месяц после моего возвращения она получила письмо и тут же бросилась меня искать. Она держала бумагу перед глазами, недоуменно щурясь, словно с трудом различала написанное.
— Месье Таве хочет, чтоб ты вернулся, — сказала она. — Предлагает стать твоим учителем. Чему он собирается учить тебя, дорогой?
— Вину, — коротко ответил я, впервые за долгие годы ощутив, как во мне просыпается интерес.
— Тебя? — Она была в полном недоумении.
— Ну, наверное, он хочет обучить меня торговле, — добавил я.
— Господи Боже!
— Можно я поеду? — спросил я.
— А ты хочешь? — удивилась она. — Я желаю знать, ты действительно нашел себе дело по душе?
— Просто я… вроде бы ничего другого не умею.
— Да, — прозаично согласилась она. И снова заплатила за мой билет, содержание и комнату, а также добавила довольно внушительную сумму в качестве оплаты труда месье Таве.
Месье Таве весьма интенсивно занимался со мной в течение года, везде таскал с собой, показывая все стадии и этапы изготовления и транспортировки вина. И в бешеном темпе передавал мне знания, накопленные им за долгую жизнь, считая, что я все ловлю на лету и нет нужды повторять дважды.
И вот постепенно я начал чувствовать себя как дома в Ке де Шатрон, где двери складов были слишком узки для современных грузовиков (наследие старой традиции уклоняться от налогов <Предположительно: большая дверь — большая бочка — соответственно большие налоги.>), где в радиусе ста ярдов от любой улицы никогда не хранили вина, потому что от вибрации, производимой при ударах лошадиных копыт о булыжную мостовую, оно могло испортиться, и где до склада де Луза, расположенного в полумиле, рабочие добирались на велосипедах.
Как можно быть таким варваром, в некотором оцепенении размышлял я. Как человек может совершить такое, кому только в голову могло прийти нечто подобное?..
В коридор вышел сержант Риджер и прямиком направился ко мне, искоса поглядывая на все еще безжизненно распростертое на полу тело помощника управляющего. Во взгляде его читалось скорее раздражение, нежели озабоченность.
— Что это с ним? — осведомился он в своей обычной грубой и напористой манере.
Я не ответил. Он всмотрелся мне в лицо и уже более нормальным тоном спросил:
— Что случилось?
— Покойник, — ответил я. — Там, в комнате.
Он окинул меня взором, в котором читались жалость и чувство превосходства, и решительно шагнул в кабинет. А когда вышел оттуда, лицо его было белым как полотно, однако в целом держался он с достойным восхищения самообладанием и ни на дюйм не отступил от положенного для сержанта-детектива образа действий.
— Вы там к чему-нибудь прикасались? — резко спросил он. — Трогали что-нибудь? Там могли остаться ваши отпечатки?
— Нет, — ответил я.
— Уверены?
— Уверен.
— Хорошо, — он выудил из кармана радиотелефон, выдвинул антенну и сказал, что ему нужно срочно подкрепление в лице специальной техслуж-бы, поскольку речь идет о смерти при очень подозрительных обстоятельствах. Смерти пока не опознанного мужчины.
В ответ глухой потусторонний голос уведомил его, что информация принята к сведению в 10.57 и что соответствующие меры будут приняты. Риджер воткнул антенну в аппарат, затем заглянул в кабинет и самым жестким тоном приказал констеблю встать и немедленно выйти оттуда, не прикасаясь ни к каким предметам, и пойти подышать свежим воздухом.
А затем, словно разговаривая с самим собой, детектив заметил:
— Теперь это уже не мое дело.
— Почему?
— Дела, связанные с убийством, расследуют старшие инспектора или старшие офицеры полиции.
По голосу его было трудно судить, доволен или огорчен он этим обстоятельством. Пожалуй, он просто принимал его как данность, как раз и навсегда установленный иерархический порядок. Я непроизвольно спросил:
— Скажите, а у вас на службе есть человек по фамилии Уильсон?
— У нас целых четыре Уильсона. Какой именно вас интересует?
Я описал сутулого тихого и неторопливого в движениях инспектора, и Риджер тут же кивнул:
— Да. Это детектив, старший офицер полиции Уильсон. Нет, он, разумеется, не из нашего участка. Он руководит районным управлением. Говорят, скоро собирается на пенсию.
Я сказал, что встречался с ним после несчастного случая у Готорнов, и Риджер высказал предположение, что Уильсон присутствовал там лично только потому, что погибла такая важная персона, как шейх.
— Вообще-то это не его работа, разбирательство с дорожно-транспортными происшествиями, — добавил он.
— А сюда он приедет? — спросил я.
— Не думаю. Слишком уж важная шишка.
Я мельком подумал: отчего это тогда столь важная шишка не погнушалась заявиться ко мне в лавку задать несколько вопросов вместо того, чтоб послать какого-нибудь констебля? Однако Риджеру говорить этого не стал, поскольку как раз в этот момент помощник помощника управляющего начал приходить в себя.
После долгого обморока он, по всей видимости, окончательно потерял ориентацию и всякое понимание происходящего и сел, привалившись к стене и тупо переводя взгляд с меня на Риджера.
— Что случилось? — спросил он, а потом вдруг вспомнил сам и тихонько застонал: — О Господи!.. — Мне показалось, что сейчас он опять потеряет сознание, однако этого не произошло. Он крепко прижал ладони к глазам, словно старался стереть страшное видение. — Я видел… видел…
— Мы знаем, что вы видели, сэр, — без всякого сострадания в голосе перебил его Риджер. — Вы можете опознать этого человека? Он управляющий, да?
Помощник помощника отрицательно помотал головой и глухо выдавил:
— Управляющий… толстый…
— Дальше! — подстегнул его Риджер.
— Это Зарак, — сказал помощник помощника. — Его пиджак.
— Кто такой Зарак? — спросил Риджер.
— Официант по винам, — помощник медленно и неуверенно поднялся на ноги. А потом вдруг поднес руки ко рту и бросился к двери с табличкой «Для мужчин».
— Официант по винам, — мрачно протянул Риджер. — Следовало бы догадаться.
Я оторвался от стены.
— Наверное, я больше не нужен вам? Поеду к себе в лавку.
Он призадумался, затем кивнул и сказал, что, если я понадоблюсь, меня можно будет найти без проблем. Я оставил его стоять на страже возле двери в кабинет, а сам вышел на улицу и направился к фургону, миновав по дороге констебля, который только что облегчился, выблевав весь завтрак на дорожку.
— Черт… — пробормотал он слабым голосом с таким родным и милым моему сердцу местным акцентом. — Сроду ничего подобного не видывал.
— Да, зрелище не для слабонервных, — согласился я, скрывая смятение за шутливым тоном. И подумал, что, начиная с воскресенья, навидался достаточно ужасов. На всю оставшуюся жизнь хватит.
Во вторник днем я докупил бокалов и повез их вместе с винами на благотворительную распродажу в фонд Женщины Темзы; а потом целых три дня ничего или почти ничего не происходило.
Средства массовой информации вкратце упомянули о человеке с гипсовой головой, но никакие на свете слова, как мне казалось, не смогли бы передать тот ужас и потрясение, которые испытал я при виде этой белой головы-мяча, притороченной к шее несчастного. Было в этом нечто совершенно нечеловеческое, жуткое.
Патологоанатомы произвели вскрытие гипсовой головы и личность жертвы была установлена: да, то оказался Федор Заракивеса, британский подданный польского происхождения, известный в сокращенном варианте под кличкой Зарак. Полтора года назад его наняли в «Серебряный танец луны» официантом по винам. Сам ресторан существовал тогда вот уже года три В газетах писали, что полиция пока что ведет дознание, вскоре должны состояться первые слушания по делу.
Удачи им, подумал я. Пусть себе возятся на здоровье.
Во вторник, среду и четверг миссис Пейлисси с Брайаном выезжали из лавки в четыре, доставлять заказы. Примерно в 16.30 я вывешивал на дверь табличку с надписью: «Открыто с 18 до 21» — и отправлялся к Флоре, проделывать ежевечерний обход.
Словом, установил себе гибкий график работы. Я всегда считал: неважно, чем человек занимается, главное, чтоб он был на должном месте в указанное время. К тому же большая часть покупателей являлась в более или менее определенное время: наплыв утром, в основном лиц женского пола; затем тоненькая струйка особ того и другого пола днем; и, наконец, широкий поток покупателей, в основном мужчин, по вечерам
При жизни Эммы мы открывали лавку по вечерам лишь в пятницу и субботу, теперь же, оставшись один, я добавил вторник, среду и четверг — не столько в целях получения умопомрачительной выгоды, сколько ради компании. Мне нравилось работать по вечерам. Большинство вечерних покупателей являлись за вином, а я любил продавать именно вина. Бутылочку сухого к обеду, шампанское — отметить продвижение по службе, подарок по пути в гости.
Я бы сказал, то была жизнь в мелком масштабе. Ничего такого, что могло бы изменить ход истории или попасть в книгу рекордов. Мерное течение дней в привычном для простых смертных измерении. И когда Эмма была рядом, это даже доставляло удовольствие.
Я никогда не был слишком амбициозен — источник печали для моей матери, источник активного раздражения школьных учителей в Веллингтоне <Веллингтон-колледж — мужская привилегированная частная школа в графстве Беркшир>, один из которых в отчете по последнему семестру язвительно писал: «Блестящие умственные способности Бича могли бы продвинуть его весьма далеко, если б он удосужился избрать направление». Моя неспособность решить, чего именно я хочу (только не военным!), привела к тому, что я не слишком преуспел в этой жизни. Успешно сдал все экзамены, однако в университет не пошел. Французский, предмет, по которому я наиболее преуспевал, вряд ли мог сам по себе стать основой для карьеры. Мне не хотелось быть ни брокером, ни агентом по недвижимости, ни опрятным клерком в Сити. Я не был артистичным. Ни музыкального слуха, ни таланта живописать жизненные картины, сидя за письменным столом, ни отваги и куража в седле. Мой единственный дар в подростковом возрасте заключался в том, что я мог с закрытыми глазами определять по вкусу любой сорт шоколада — трюк пользовался неизменным успехом на детских праздниках и вечеринках, однако этого было явно недостаточно для многообещающей карьеры.
Через полгода после окончания школы я вдруг решил съездить во Францию. Формальным предлогом являлось лучшее освоение языка, но в глубине души я со стыдом и горечью признавал, что просто не в силах более находиться дома, где на меня смотрят как на неудачника. Неудачи лучше переносить в одиночестве.
По чистой случайности, благодаря знакомым знакомых моей вконец отчаявшейся матери, я за небольшую плату был приглашен пожить в семье в Бордо. И сперва мне ничего не говорил тот факт, что хозяин, глава семьи, оказался поставщиком вин. Именно он, месье Анри Таве, определил, что я вполне успешно могу отличать одно вино от другого, попробовав лишь раз. Это был первый и единственный взрослый, на которого произвел впечатление мой фокус с шоколадом. Он громко и долго смеялся, а потом каждый вечер начал устраивать мне испытания, и по мере того, как успехи мои росли, росла и уверенность в себе.
Однако все это казалось не более чем игрой, и по истечении запланированных трех месяцев я вернулся домой без всякого понятия, чем же заняться дальше. Мать от души восхищалась моим французским, но при этом не уставала твердить, что само по себе знание иностранного языка еще нельзя считать достижением. А потому я предпочитал как можно реже попадаться ей на глаза.
Примерно через месяц после моего возвращения она получила письмо и тут же бросилась меня искать. Она держала бумагу перед глазами, недоуменно щурясь, словно с трудом различала написанное.
— Месье Таве хочет, чтоб ты вернулся, — сказала она. — Предлагает стать твоим учителем. Чему он собирается учить тебя, дорогой?
— Вину, — коротко ответил я, впервые за долгие годы ощутив, как во мне просыпается интерес.
— Тебя? — Она была в полном недоумении.
— Ну, наверное, он хочет обучить меня торговле, — добавил я.
— Господи Боже!
— Можно я поеду? — спросил я.
— А ты хочешь? — удивилась она. — Я желаю знать, ты действительно нашел себе дело по душе?
— Просто я… вроде бы ничего другого не умею.
— Да, — прозаично согласилась она. И снова заплатила за мой билет, содержание и комнату, а также добавила довольно внушительную сумму в качестве оплаты труда месье Таве.
Месье Таве весьма интенсивно занимался со мной в течение года, везде таскал с собой, показывая все стадии и этапы изготовления и транспортировки вина. И в бешеном темпе передавал мне знания, накопленные им за долгую жизнь, считая, что я все ловлю на лету и нет нужды повторять дважды.
И вот постепенно я начал чувствовать себя как дома в Ке де Шатрон, где двери складов были слишком узки для современных грузовиков (наследие старой традиции уклоняться от налогов <Предположительно: большая дверь — большая бочка — соответственно большие налоги.>), где в радиусе ста ярдов от любой улицы никогда не хранили вина, потому что от вибрации, производимой при ударах лошадиных копыт о булыжную мостовую, оно могло испортиться, и где до склада де Луза, расположенного в полумиле, рабочие добирались на велосипедах.