Страница:
Частота публикаций: каждые девять дней».
Волоча ноги, подошел Ноббс, старший научный сотрудник Голдвассера, и брякнул на стол шефу еще несколько папок. Ноббс отрастил бороду, демонстрируя свою принадлежность к интеллектуалам, ходил ленивой походкой, сутулясь, чтобы пользоваться уважением наравне с аристократией, и всех, кроме директора и его заместителя, величал «брат» из солидарности с пролетариатом. На шефа он оказывал магическое действие — Голдвассера тотчас же одолела бессильная тоска.
— Прошу, брат, — сказал Ноббс, вонзив в Голдвассера слово «брат» точно пружинный нож. — Я как раз комплектую папку «Они считают Англию чудесной». Вроде бы все в порядке. Переменные в основном те, кто как считает: американские туристы, студентки из Дании, приехавшие по обмену, и прочие в том же роде.
— Укажите шифр раздела «Английские девушки лучше всех, утверждают молодые иностранцы», — распорядился Голдвассер. Во избежание путаницы, чтобы не использовать оба материала в один и тот же день.
— А что бы это изменило, брат? — возразил Ноббс. — Все равно мы ведь ратуем за национальную бодрость духа, правда?
— Пожалуй, — пробормотал Голдвассер, неспособный принудить себя к спору с таким жутким типом, как Ноббс. — Но тогда проставьте шифр папки «Бурлящая, бравурная Британия». Нельзя же ведь сталкивать в один и тот же день все три.
— Ваше слово — закон, о повелитель, — сказал Ноббс. Брат.
«О боже, — взмолился гуманный Голдвассер, — скорее ниспошли Ноббсу беспечальную смерть».
— Вы проверили папку «Парализованная девушка еще будет плясать»? — спросил Ноббс.
— Не успел, — ответил Голдвассер.
— Ну, тогда не вините меня, если в конце месяца мы на целую неделю отстанем от графика, — сказал Ноббс. — Это единственное, брат, о чем я прошу. А как насчет папки «Я собираюсь отдать ребеночка, говорит будущая мать»? Мы с ней ничего больше не можем сделать, пока нет ваших руководящих указаний.
— Сейчас я ее просмотрю, — сказал Голдвассер.
Ноббс поплелся к двери. Голдвассер отвел глаза от карандашницы, где искал прибежища от лицезрения Ноббса, и провожал его взглядом, пока тот, волоча ноги, брел к себе в кабинет, на пути опрокидывая стулья и сметая со столов папки. Затем, вздохнув, он занялся папкой «Я собираюсь отдать ребеночка, говорит будущая мать».
«Встретились с трудностями, — гласила сопроводительная записка. — Частота публикаций — раз в месяц, но в изученных пятидесяти трех вырезках переменные полностью отсутствуют. Даже фамилия будущих матерей одна и та же. Возможно речь идет о пятидесяти трех разных эмбрионах, но по вырезкам не определишь. Пригодится ли нам тема, где нет переменных?»
Голдвассер положил папку в сторону. Только зазевайся и нападут на тебя из засады такие сложные проблемы. Он посмотрел на часы. Ему казалось, что он работает беспрерывно в течение невероятно долгого времени. Может быть, он заслуживает передышки; может быть, стоит отвлечься и минут пять поиграть с карточками нейтральных передовиц.
Порой Голдвассер давал себе разрядку — притворялся вычислительной машиной и перебирал какой-нибудь готовый комплект карточек, соблюдая те же логические правила и делая тот же случайный отбор, что и вычислительная машина при составлении заметки. Комплект о дополнительных выборах и комплект о погоде быстро надоедали. Так же как и темы «Испытываю новый автомобиль» и «Малиновых дьяволов забрасывают в мятежную зону». А вот комплект для составления нейтральных передовиц на особо торжественные случаи обладал, казалось, тем неотразимым совершенством, которое снова и снова притягивает нас к любимым полотнам.
Он выдвинул картотечный ящик и взял оттуда первую карточку комплекта. «По традиции», — стояло на ней. Теперь можно было осуществлять случайную выборку — тащить наугад «коронации», «помолвки», «похороны», «свадьбы», «совершеннолетия», «рождения», «смерти» и «венчания в церкви». Вчера он вытащил «похороны» и был отослан к карточке, где с гениальной простотой значилось «печальное событие». Сегодня он зажмурился, вытащил «свадьбы» и был направлен далее к карточке «событие радостное».
Далее в логической последовательности шли «свадьба мистера Икс» и «свадьба мистера Игрек», и Голдвассеру открылись на выбор варианты «не исключение» и «яркий пример». В обоих случаях напрашивалось слово «поистине». Однако, поистине, от какого варианта ни отталкивайся — от коронаций ли, рождений, смертей, — Голдвассер, явно наслаждаясь как математик, замечал, что при всей элегантности решения тут-то и попадаешь в тупик. Он помедлил на «поистине», затем почти без пауз выхватил «особенно радостное событие», «редкостный» и «видел ли кто-нибудь более прославленную молодую пару?»
Последующие выборки принесли Голдвассеру «Икс снискал (снискала) особую любовь всего народа», и пришлось к этому присоединить карточку «а Игрека английский народ явно принял уже в свое сердце».
Голдвассера удивляло и чуть-чуть тревожило, что не попалось еще слово «приятно». Однако он вытянул его со следующей карточкой: «Особенно приятно, когда».
Это дало ему «жених (невеста) должны…» и свободный выбор между происходить из «знатной и благородной семьи», «быть простолюдинами в наш демократический век», «быть выходцами из страны, с которой наша родина давно поддерживает самую тесную и сердечную дружбу» и «быть выходцами из страны, отношения с которой у нашей родины не всегда складывались удачно».
Сознавая, что в прошлый раз он на редкость талантливо распорядился словом «приятно», Голдвассер теперь нарочно вытянул его еще раз. «Приятно также», — стояло на карточке, а за ней без задержки последовало «помнить» и «что Икс и Игрек — не только громкие имена, но жизнерадостный молодой человек и прелестная молодая женщина».
Голдвассер зажмурился, перед тем как тащить следующую карточку. На ней оказались слова «в наши дни, когда». Он призадумался, выбрать ли «вошло в моду глумиться над традиционной моралью брака и семейной жизни» или «вышло из моды глумиться над традиционной моралью брака и семейной жизни». Решил, что второй вариант по форме ближе к пышности, присущей стилю барокко. Вытащил еще одну «приятно», но сочтя, что три раза подряд — на один раз больше, чем нужно даже для прекрасного, непревзойденного слова «приятно», он смошенничал и обменял карточку на «полагается, чтобы» за которой так же верно, как ночь за днем, наступило «пожелаем им счастья», и развлечение закончилось.
Это был подлинный шедевр школы Голдвассера! Токката! Фуга! Как далеко от прозаических повседневных забот!
Голдвассер затеял все сызнова во славу церковного венчания. Но только он добрался до альтернативы «приятно видеть, что старыми обычаями дорожат» и «приятно видеть, что старые обычаи шагают в ногу с современным мировоззрением», как из своего кабинета, волоча ноги, вышел Ноббс; на физиономии у него было написано слово «брат».
— Вот что, брат, — начал Ноббс, — та самая «Парализованная девушка еще будет плясать»…
Но тут, как значится в одной из карточек тематического ящика «Эту улицу называют улицей порока», «наш корреспондент скрылся под первым же благовидным предлогом».
8
9
Волоча ноги, подошел Ноббс, старший научный сотрудник Голдвассера, и брякнул на стол шефу еще несколько папок. Ноббс отрастил бороду, демонстрируя свою принадлежность к интеллектуалам, ходил ленивой походкой, сутулясь, чтобы пользоваться уважением наравне с аристократией, и всех, кроме директора и его заместителя, величал «брат» из солидарности с пролетариатом. На шефа он оказывал магическое действие — Голдвассера тотчас же одолела бессильная тоска.
— Прошу, брат, — сказал Ноббс, вонзив в Голдвассера слово «брат» точно пружинный нож. — Я как раз комплектую папку «Они считают Англию чудесной». Вроде бы все в порядке. Переменные в основном те, кто как считает: американские туристы, студентки из Дании, приехавшие по обмену, и прочие в том же роде.
— Укажите шифр раздела «Английские девушки лучше всех, утверждают молодые иностранцы», — распорядился Голдвассер. Во избежание путаницы, чтобы не использовать оба материала в один и тот же день.
— А что бы это изменило, брат? — возразил Ноббс. — Все равно мы ведь ратуем за национальную бодрость духа, правда?
— Пожалуй, — пробормотал Голдвассер, неспособный принудить себя к спору с таким жутким типом, как Ноббс. — Но тогда проставьте шифр папки «Бурлящая, бравурная Британия». Нельзя же ведь сталкивать в один и тот же день все три.
— Ваше слово — закон, о повелитель, — сказал Ноббс. Брат.
«О боже, — взмолился гуманный Голдвассер, — скорее ниспошли Ноббсу беспечальную смерть».
— Вы проверили папку «Парализованная девушка еще будет плясать»? — спросил Ноббс.
— Не успел, — ответил Голдвассер.
— Ну, тогда не вините меня, если в конце месяца мы на целую неделю отстанем от графика, — сказал Ноббс. — Это единственное, брат, о чем я прошу. А как насчет папки «Я собираюсь отдать ребеночка, говорит будущая мать»? Мы с ней ничего больше не можем сделать, пока нет ваших руководящих указаний.
— Сейчас я ее просмотрю, — сказал Голдвассер.
Ноббс поплелся к двери. Голдвассер отвел глаза от карандашницы, где искал прибежища от лицезрения Ноббса, и провожал его взглядом, пока тот, волоча ноги, брел к себе в кабинет, на пути опрокидывая стулья и сметая со столов папки. Затем, вздохнув, он занялся папкой «Я собираюсь отдать ребеночка, говорит будущая мать».
«Встретились с трудностями, — гласила сопроводительная записка. — Частота публикаций — раз в месяц, но в изученных пятидесяти трех вырезках переменные полностью отсутствуют. Даже фамилия будущих матерей одна и та же. Возможно речь идет о пятидесяти трех разных эмбрионах, но по вырезкам не определишь. Пригодится ли нам тема, где нет переменных?»
Голдвассер положил папку в сторону. Только зазевайся и нападут на тебя из засады такие сложные проблемы. Он посмотрел на часы. Ему казалось, что он работает беспрерывно в течение невероятно долгого времени. Может быть, он заслуживает передышки; может быть, стоит отвлечься и минут пять поиграть с карточками нейтральных передовиц.
Порой Голдвассер давал себе разрядку — притворялся вычислительной машиной и перебирал какой-нибудь готовый комплект карточек, соблюдая те же логические правила и делая тот же случайный отбор, что и вычислительная машина при составлении заметки. Комплект о дополнительных выборах и комплект о погоде быстро надоедали. Так же как и темы «Испытываю новый автомобиль» и «Малиновых дьяволов забрасывают в мятежную зону». А вот комплект для составления нейтральных передовиц на особо торжественные случаи обладал, казалось, тем неотразимым совершенством, которое снова и снова притягивает нас к любимым полотнам.
Он выдвинул картотечный ящик и взял оттуда первую карточку комплекта. «По традиции», — стояло на ней. Теперь можно было осуществлять случайную выборку — тащить наугад «коронации», «помолвки», «похороны», «свадьбы», «совершеннолетия», «рождения», «смерти» и «венчания в церкви». Вчера он вытащил «похороны» и был отослан к карточке, где с гениальной простотой значилось «печальное событие». Сегодня он зажмурился, вытащил «свадьбы» и был направлен далее к карточке «событие радостное».
Далее в логической последовательности шли «свадьба мистера Икс» и «свадьба мистера Игрек», и Голдвассеру открылись на выбор варианты «не исключение» и «яркий пример». В обоих случаях напрашивалось слово «поистине». Однако, поистине, от какого варианта ни отталкивайся — от коронаций ли, рождений, смертей, — Голдвассер, явно наслаждаясь как математик, замечал, что при всей элегантности решения тут-то и попадаешь в тупик. Он помедлил на «поистине», затем почти без пауз выхватил «особенно радостное событие», «редкостный» и «видел ли кто-нибудь более прославленную молодую пару?»
Последующие выборки принесли Голдвассеру «Икс снискал (снискала) особую любовь всего народа», и пришлось к этому присоединить карточку «а Игрека английский народ явно принял уже в свое сердце».
Голдвассера удивляло и чуть-чуть тревожило, что не попалось еще слово «приятно». Однако он вытянул его со следующей карточкой: «Особенно приятно, когда».
Это дало ему «жених (невеста) должны…» и свободный выбор между происходить из «знатной и благородной семьи», «быть простолюдинами в наш демократический век», «быть выходцами из страны, с которой наша родина давно поддерживает самую тесную и сердечную дружбу» и «быть выходцами из страны, отношения с которой у нашей родины не всегда складывались удачно».
Сознавая, что в прошлый раз он на редкость талантливо распорядился словом «приятно», Голдвассер теперь нарочно вытянул его еще раз. «Приятно также», — стояло на карточке, а за ней без задержки последовало «помнить» и «что Икс и Игрек — не только громкие имена, но жизнерадостный молодой человек и прелестная молодая женщина».
Голдвассер зажмурился, перед тем как тащить следующую карточку. На ней оказались слова «в наши дни, когда». Он призадумался, выбрать ли «вошло в моду глумиться над традиционной моралью брака и семейной жизни» или «вышло из моды глумиться над традиционной моралью брака и семейной жизни». Решил, что второй вариант по форме ближе к пышности, присущей стилю барокко. Вытащил еще одну «приятно», но сочтя, что три раза подряд — на один раз больше, чем нужно даже для прекрасного, непревзойденного слова «приятно», он смошенничал и обменял карточку на «полагается, чтобы» за которой так же верно, как ночь за днем, наступило «пожелаем им счастья», и развлечение закончилось.
Это был подлинный шедевр школы Голдвассера! Токката! Фуга! Как далеко от прозаических повседневных забот!
Голдвассер затеял все сызнова во славу церковного венчания. Но только он добрался до альтернативы «приятно видеть, что старыми обычаями дорожат» и «приятно видеть, что старые обычаи шагают в ногу с современным мировоззрением», как из своего кабинета, волоча ноги, вышел Ноббс; на физиономии у него было написано слово «брат».
— Вот что, брат, — начал Ноббс, — та самая «Парализованная девушка еще будет плясать»…
Но тут, как значится в одной из карточек тематического ящика «Эту улицу называют улицей порока», «наш корреспондент скрылся под первым же благовидным предлогом».
8
— Но вы же сами говорили, — задыхаясь от злости, бушевала доктор Дженнифер Ребус, глава политического отдела, что визит королевы будет неофициальным и пройдет при минимальном ажиотаже!
Начальник международного отдела миссис Плашков смотрела на коллегу с едва приметной улыбкой глубокого гуманного сочувствия. Она обдумывала, как человеку выйти из положения, проявляя милосердие и в то же время оставаясь практичным. Бесспорно, человек должен сохранять спокойствие и благодушие. Человек должен симпатизировать Ребус и ее личным недостаткам. К конце концов, Ребус — самый тяжкий крест, который приходится нести человеку, а человек верит, что, когда он выражает сочувствие, в нем прибавляется благодати. Разумеется, веря в это, человек смеется над самим собой; но если человека время от времени баловать юмором, это способствует его духовному развитию.
— Вы не так поняли человека, — добродушно поправила она доктора Ребус. — Просто лучше неофициальный визит, если мы хотим с честью выйти из положения.
В жизни миссис Плашков человек занимал несоразмерно большое место. Все ее помыслы были сосредоточены на обязанностях человека, положении человека, достоинстве человека. Беспрерывно и самоотверженно обдумывала она, что человек должен делать, кого человек должен любить, как человек будет реагировать. Для себя она не хотела ничего отреклась от всех плотских желаний, кроме единственного: делать то, чего хочет человек, и заставить других делать то, чего хочет человек.
Уж если человек — женщина, на него ложится обязанность быть неукоснительно женственной. Человеку следует проявлять снисходительность. Человеку следует разговаривать вполне любезно. Когда скажут что-нибудь забавное, долг вежливости требует от человека скромной снисходительной улыбки, а когда шутка кончится, надо свернуть улыбку и аккуратно спрятать до другого случая. Нечего удивляться, что не только миссис Плашков, но и решительно все сотрудники института панически боялись человека. Тем более нечего удивляться, что приготовления к королевскому визиту были доверены человеку. Если человеку принадлежит местная монополия на Savoir-Faire — а так оно по-видимому и было — человек в подобных случаях вынужден исполнять свой долг.
Ребус (она примостилась на краешке письменного стола и ее чулок со спущенными петлями торчал в считанных сантиметрах от лица миссис Плашков) слезла и начала мерить лабораторию шагами, сцепив руки за спиной. Человек наблюдал за ней, и каждая замеченная подробность способствовала его духовному росту. На лацкане жакета у Ребус красовались три больших жирных развода, а сзади на подоле — застарелое зеленоватое пятно неизвестного происхождения. Очки до того засалились, что стали почти непрозрачны, немилосердно завитые волосы были стянуты скрепками для бумаг и резиночкой от жестянки с табаком. В углу рта неизменно торчала сигарета (или, как ее называла Ребус, гвоздик), отчего Ребус вечно задыхалась и кашляла. От сигаретного дыма у нее слезились глаза, а пепел и искры щедро сыпались на вазы с цветами, серебряные ножички для разрезания бумаги, чехлы миниатюрных вычислительных устройств и прочие дары цивилизации, которыми человек украсил свою лабораторию.
— Я хочу сказать, — Ребус откашлялась, — что вам ведь известна моя точка зрения. Все это мероприятие с начала до конца, я считаю, сплошное дерьмо собачье.
Эти слова вызвали у человека улыбку. «Видно, — подумала миссис Плашков, — Ребус совершенно нечувствительна к кулуарной обработке. Видно, даже малейшая попытка обработать ее диктуется эгоистическими соображениями: человек использует Ребус как ступеньку, чтобы возвыситься в собственных глазах». Миссис Плашков придавала немалое значение кулуарной обработке. На чашке чая в ее лаборатории один за другим перебывали все начальники отделов — она выпытывала у них новости, заручалась поддержкой такого-то против такого-то, организовывала давление на определенных лиц, чтобы устранить давление их соперников. Постоянно читая соответствующую литературу, человек знал, что именно так делается в верхах любого академического учреждения.
— Еще чашку чаю, — предложила она, сняв небольшой чайник со спиртовки у себя на столе и вновь залив кипятком серебряный заварочный чайничек. Ребус сграбастала хрупкую фарфоровую чашку и протянула ее человеку; при этом она засопела и несколько крупных хлопьев пепла плавно опустились в молочник со сливками.
— И еще, — прохрипела она. — Чай. Комиссия постановила угостить королеву чашкой чаю. Я твердо знаю — сама голосовала. А теперь, говорят, мы устраиваем целый передвижной буфет.
Миссис Плашков едва уловимо вздохнула. Когда ее попросили подготовить все к королевскому визиту, ей в помощь придали организационный комитет, куда вошли все начальники отделов. Наличие комитета, само собой, сильно осложнило ее работу. Человек знает, что такое комитеты; человек не допустит, чтобы дело попало в поле зрения расширенного комитета, прежде чем его полностью наладят и утрясут за кулисами. Если комитет из формального органа для утверждения заранее принятых решений превратится в дискуссионный клуб, возможны самые отвратительные сцены. Люди выходят из себя, торгуются, кричат, занимают крайние позиции, вспоминают такое, чего никогда не надо вспоминать на публике, и выставляют себя напоказ в самом неприглядном свете. Потому она и принялась за терпеливую кулуарную обработку.
И тем не менее человеку волей-неволей придется пожалеть, что комитет вообще существует. Рано или поздно надо будет выносить письменные резолюции, и как их тщательно ни формулируй, стараясь уберечь человека от неудачных шагов, в них обязательно найдется богатый материал для кривотолков, если кривотолки кому-нибудь выгодны. У Ребус и прочих есть привычка трактовать резолюции комитета с вопиюще примитивным буквализмом. В частности, Ребус, по всей видимости, полагают, что если комитет высказался в пользу неофициальной рукопожатий, то, значит, сотрудники должны стоять, засунув руки в карманы, и приветствовать королеву небрежным кивком головы! А если комитет постановил угостить королеву чаем, то некоторые, по-видимому, поняли это буквально вручим, мол, королеве пластмассовую столовскую чашку с остывшим столовским чаем!
— Милая Ребус, — с нескончаемым терпением сказала миссис Плашков, — если комитет упомянул о неофициальной обстановке, человек может быть совершенно уверен, что при этом никто не имел в виду откровенную грубость.
— Послушайте, дружище, о грубости никто и не заикался…
— Точно так же, милая Ребус, если комитет постановил угостить королеву чаем, то, я думаю, человек может быть вполне уверен, что при этом не исключается бисквит или кусочек торта.
— Или кусочек копченой лососины? Или сандвич с икрой?
— Возможно. Точный ассортимент закусок еще не установлен.
— Чего доброго, будет и жареный павлин и фаршированная медвежья голова?
— Навряд ли продовольственный комитет сочтет нужным возиться с такими сложными блюдами.
— Ага, значит, есть уже и продовольственный комитет, вот как? А заодно и подкомитет закусок? Послушайте, дружище, эта история уходит из-под нашего контроля.
На какое-то мгновение улыбка миссис Плашков исчезла. Ребус коснулась больного места. Самое досадное, что человек сам начинает разукрупнение комитетов. Во избежание непристойных выходок со стороны Ребус в организационном комитете миссис Плашков переадресовала все вопросы, способные их спровоцировать — то есть вообще все вопросы, — в особые подкомитеты, куда Ребус не вошла. Конечно, проделано это было тонко, чтобы не возбуждать подозрений у потенциальных союзников Ребус — Голдвассера, Мак-Интоша, Роу и других, — так что в качестве дымовой завесы пришлось учредить несколько лишних подкомитетов, куда Ребус вошла. Их обезвредили тем, что подчинили Объединенному консультативному совету, где Ребус не значилась. Ловким маневром Ребус проникла в протокольный комитет, координирующий работу тех подкомитетов, куда сама она не входила. Миссис Плашков ответила созданием координационного комитета без Ребус, координирующего работу Объединенного консультативного совета и протокольного комитета, а потом координационный комитет сформировал рабочие комиссии для изучения материальной стороны предложений, выдвинутых различными подкомитетами.
Сперва миссис Плашков считала, что такая сложная структура сама по себе чего-то стоит, ибо повышает вероятность того, что только человек умеет все понимать и, следовательно, контролировать. Но на каком-то этапе случилась любопытная вещь. Организация достигла критической массы. Когда общее число комитетов, подкомитетов и рабочих комиссий дошло до двадцати трех, началось самопроизвольное деление клеток. Вчера, допустим, было двадцать три организационных единицы и по каждой из них человек мог отчитаться, а сегодня их уже двадцать четыре. Миссис Плашков обнаружила, что распространяются протоколы заседаний какого-то органа, именуемого центральной комиссией связи — о такой комиссии человек и слыхом не слыхал, туда не входила ни Ребус, ни даже она сама. А назавтра комитетов стало двадцать шесть! Гидра ожила!
— Пусть будет так, — миссис Плашков позволила себе легкий намек на укоризну по отношению к Ребус — ложечкой выудила часть пепла из молочника. — Надо предоставить продовольственные вопросы продовольственному подкомитету. По-настоящему, надо обсудить совсем другой вопрос (насколько я понимаю, у вас в протокольном комитете его завтра выносят на повестку дня) — это отчет протокольного комитета о загородке для прессы.
— О чем? — каркнула Ребус.
Миссис Плашков сострадательно улыбнулась.
— О загородке для корреспондентов, освещающих этот визит в печати, — сказала она.
— То есть как для корреспондентов, освещающих этот визит в печати?
— В дворцовом отделе прессы выдадут пропуска нескольким репортерам и фотографам. Это делается по системе строгой очередности совершенно независимо от нашей воли.
— А при чем тут загородка?
— Насколько я понимаю, протокольный комитет учитывает, что, если представители прессы получат свободный доступ к спиртному, придется принять кое-какие меры предосторожности.
— Минуточку, дружище. Что там насчет спиртного?
— Протокольный комитет считает — и нельзя с этим не согласиться, — что представителей прессы надо угостить спиртными напитками. По-видимому, так принято в подобных случаях.
— А почему бы не чаем, как всех остальных?
— По-видимому, они не пьют чая. В общем есть предложение отделить представителей прессы от королевской свиты либо красными плюшевыми шнурами с медной арматурой, либо плотной стенкой из комнатных растений. Не захотим же мы, чтобы какой-нибудь пьяный репортеришка перегнулся через барьер и попытался облапить королеву. Опять-таки вряд ли можно пренебречь вероятностью, что кто-нибудь станет швыряться различными предметами. По мнению протокольного комитета, искушение швыряться различными предметами значительно ослабнет, если представители прессы не будут видеть, в кого целиться.
Ребус задохнулась от дыма и ярости.
— А я — то думала, ожидается неофициальный визит, — выдавила она.
— Ну, знаете, нельзя же доводить понятие «неофициальный» до такой крайности, когда по королеве открывают стрельбу сандвичами и пустыми бутылками из-под горячительного.
Ребус шумно поставила чашку и втянула в себя воздух, чтобы прокричать: «Костьми лягу, но не допущу», а потом надменно выплыть из комнаты. Но от холодного воздуха у нее запершило в горле, воспаленном от дыма, и начался длительный приступ кашля, к концу которого выгодный для декларации момент был упущен.
Тем не менее она-таки легла костьми и конце концов восторжествовала почти во всех комитетах, имеющих хоть какое-то отношение к делу. По ее мнению, которое разделяли Голдвассер, Мак-Интош и Роу, то была славная победа сил разума.
Но все же подрядчики получили заказ на красные плюшевые шнуры и плотную стенку из комнатных растений. Ибо за претворение рекомендаций всевозможных комитетов в жизнь отвечала не кто иная, как мисс Фрам, секретарша Нунна, а она не слишком обращала внимание на то, что там толкуют в комитетах. Каждый знает, как невелик в таких случаях прок от комитетов. А мисс Фрам считала, что, хоть визит ожидается неофициальный, не стоит доводить понятие «неофициальный» до такой крайности, когда по королеве открывают стрельбу сандвичами и пустыми бутылками из-под горячительного.
Начальник международного отдела миссис Плашков смотрела на коллегу с едва приметной улыбкой глубокого гуманного сочувствия. Она обдумывала, как человеку выйти из положения, проявляя милосердие и в то же время оставаясь практичным. Бесспорно, человек должен сохранять спокойствие и благодушие. Человек должен симпатизировать Ребус и ее личным недостаткам. К конце концов, Ребус — самый тяжкий крест, который приходится нести человеку, а человек верит, что, когда он выражает сочувствие, в нем прибавляется благодати. Разумеется, веря в это, человек смеется над самим собой; но если человека время от времени баловать юмором, это способствует его духовному развитию.
— Вы не так поняли человека, — добродушно поправила она доктора Ребус. — Просто лучше неофициальный визит, если мы хотим с честью выйти из положения.
В жизни миссис Плашков человек занимал несоразмерно большое место. Все ее помыслы были сосредоточены на обязанностях человека, положении человека, достоинстве человека. Беспрерывно и самоотверженно обдумывала она, что человек должен делать, кого человек должен любить, как человек будет реагировать. Для себя она не хотела ничего отреклась от всех плотских желаний, кроме единственного: делать то, чего хочет человек, и заставить других делать то, чего хочет человек.
Уж если человек — женщина, на него ложится обязанность быть неукоснительно женственной. Человеку следует проявлять снисходительность. Человеку следует разговаривать вполне любезно. Когда скажут что-нибудь забавное, долг вежливости требует от человека скромной снисходительной улыбки, а когда шутка кончится, надо свернуть улыбку и аккуратно спрятать до другого случая. Нечего удивляться, что не только миссис Плашков, но и решительно все сотрудники института панически боялись человека. Тем более нечего удивляться, что приготовления к королевскому визиту были доверены человеку. Если человеку принадлежит местная монополия на Savoir-Faire — а так оно по-видимому и было — человек в подобных случаях вынужден исполнять свой долг.
Ребус (она примостилась на краешке письменного стола и ее чулок со спущенными петлями торчал в считанных сантиметрах от лица миссис Плашков) слезла и начала мерить лабораторию шагами, сцепив руки за спиной. Человек наблюдал за ней, и каждая замеченная подробность способствовала его духовному росту. На лацкане жакета у Ребус красовались три больших жирных развода, а сзади на подоле — застарелое зеленоватое пятно неизвестного происхождения. Очки до того засалились, что стали почти непрозрачны, немилосердно завитые волосы были стянуты скрепками для бумаг и резиночкой от жестянки с табаком. В углу рта неизменно торчала сигарета (или, как ее называла Ребус, гвоздик), отчего Ребус вечно задыхалась и кашляла. От сигаретного дыма у нее слезились глаза, а пепел и искры щедро сыпались на вазы с цветами, серебряные ножички для разрезания бумаги, чехлы миниатюрных вычислительных устройств и прочие дары цивилизации, которыми человек украсил свою лабораторию.
— Я хочу сказать, — Ребус откашлялась, — что вам ведь известна моя точка зрения. Все это мероприятие с начала до конца, я считаю, сплошное дерьмо собачье.
Эти слова вызвали у человека улыбку. «Видно, — подумала миссис Плашков, — Ребус совершенно нечувствительна к кулуарной обработке. Видно, даже малейшая попытка обработать ее диктуется эгоистическими соображениями: человек использует Ребус как ступеньку, чтобы возвыситься в собственных глазах». Миссис Плашков придавала немалое значение кулуарной обработке. На чашке чая в ее лаборатории один за другим перебывали все начальники отделов — она выпытывала у них новости, заручалась поддержкой такого-то против такого-то, организовывала давление на определенных лиц, чтобы устранить давление их соперников. Постоянно читая соответствующую литературу, человек знал, что именно так делается в верхах любого академического учреждения.
— Еще чашку чаю, — предложила она, сняв небольшой чайник со спиртовки у себя на столе и вновь залив кипятком серебряный заварочный чайничек. Ребус сграбастала хрупкую фарфоровую чашку и протянула ее человеку; при этом она засопела и несколько крупных хлопьев пепла плавно опустились в молочник со сливками.
— И еще, — прохрипела она. — Чай. Комиссия постановила угостить королеву чашкой чаю. Я твердо знаю — сама голосовала. А теперь, говорят, мы устраиваем целый передвижной буфет.
Миссис Плашков едва уловимо вздохнула. Когда ее попросили подготовить все к королевскому визиту, ей в помощь придали организационный комитет, куда вошли все начальники отделов. Наличие комитета, само собой, сильно осложнило ее работу. Человек знает, что такое комитеты; человек не допустит, чтобы дело попало в поле зрения расширенного комитета, прежде чем его полностью наладят и утрясут за кулисами. Если комитет из формального органа для утверждения заранее принятых решений превратится в дискуссионный клуб, возможны самые отвратительные сцены. Люди выходят из себя, торгуются, кричат, занимают крайние позиции, вспоминают такое, чего никогда не надо вспоминать на публике, и выставляют себя напоказ в самом неприглядном свете. Потому она и принялась за терпеливую кулуарную обработку.
И тем не менее человеку волей-неволей придется пожалеть, что комитет вообще существует. Рано или поздно надо будет выносить письменные резолюции, и как их тщательно ни формулируй, стараясь уберечь человека от неудачных шагов, в них обязательно найдется богатый материал для кривотолков, если кривотолки кому-нибудь выгодны. У Ребус и прочих есть привычка трактовать резолюции комитета с вопиюще примитивным буквализмом. В частности, Ребус, по всей видимости, полагают, что если комитет высказался в пользу неофициальной рукопожатий, то, значит, сотрудники должны стоять, засунув руки в карманы, и приветствовать королеву небрежным кивком головы! А если комитет постановил угостить королеву чаем, то некоторые, по-видимому, поняли это буквально вручим, мол, королеве пластмассовую столовскую чашку с остывшим столовским чаем!
— Милая Ребус, — с нескончаемым терпением сказала миссис Плашков, — если комитет упомянул о неофициальной обстановке, человек может быть совершенно уверен, что при этом никто не имел в виду откровенную грубость.
— Послушайте, дружище, о грубости никто и не заикался…
— Точно так же, милая Ребус, если комитет постановил угостить королеву чаем, то, я думаю, человек может быть вполне уверен, что при этом не исключается бисквит или кусочек торта.
— Или кусочек копченой лососины? Или сандвич с икрой?
— Возможно. Точный ассортимент закусок еще не установлен.
— Чего доброго, будет и жареный павлин и фаршированная медвежья голова?
— Навряд ли продовольственный комитет сочтет нужным возиться с такими сложными блюдами.
— Ага, значит, есть уже и продовольственный комитет, вот как? А заодно и подкомитет закусок? Послушайте, дружище, эта история уходит из-под нашего контроля.
На какое-то мгновение улыбка миссис Плашков исчезла. Ребус коснулась больного места. Самое досадное, что человек сам начинает разукрупнение комитетов. Во избежание непристойных выходок со стороны Ребус в организационном комитете миссис Плашков переадресовала все вопросы, способные их спровоцировать — то есть вообще все вопросы, — в особые подкомитеты, куда Ребус не вошла. Конечно, проделано это было тонко, чтобы не возбуждать подозрений у потенциальных союзников Ребус — Голдвассера, Мак-Интоша, Роу и других, — так что в качестве дымовой завесы пришлось учредить несколько лишних подкомитетов, куда Ребус вошла. Их обезвредили тем, что подчинили Объединенному консультативному совету, где Ребус не значилась. Ловким маневром Ребус проникла в протокольный комитет, координирующий работу тех подкомитетов, куда сама она не входила. Миссис Плашков ответила созданием координационного комитета без Ребус, координирующего работу Объединенного консультативного совета и протокольного комитета, а потом координационный комитет сформировал рабочие комиссии для изучения материальной стороны предложений, выдвинутых различными подкомитетами.
Сперва миссис Плашков считала, что такая сложная структура сама по себе чего-то стоит, ибо повышает вероятность того, что только человек умеет все понимать и, следовательно, контролировать. Но на каком-то этапе случилась любопытная вещь. Организация достигла критической массы. Когда общее число комитетов, подкомитетов и рабочих комиссий дошло до двадцати трех, началось самопроизвольное деление клеток. Вчера, допустим, было двадцать три организационных единицы и по каждой из них человек мог отчитаться, а сегодня их уже двадцать четыре. Миссис Плашков обнаружила, что распространяются протоколы заседаний какого-то органа, именуемого центральной комиссией связи — о такой комиссии человек и слыхом не слыхал, туда не входила ни Ребус, ни даже она сама. А назавтра комитетов стало двадцать шесть! Гидра ожила!
— Пусть будет так, — миссис Плашков позволила себе легкий намек на укоризну по отношению к Ребус — ложечкой выудила часть пепла из молочника. — Надо предоставить продовольственные вопросы продовольственному подкомитету. По-настоящему, надо обсудить совсем другой вопрос (насколько я понимаю, у вас в протокольном комитете его завтра выносят на повестку дня) — это отчет протокольного комитета о загородке для прессы.
— О чем? — каркнула Ребус.
Миссис Плашков сострадательно улыбнулась.
— О загородке для корреспондентов, освещающих этот визит в печати, — сказала она.
— То есть как для корреспондентов, освещающих этот визит в печати?
— В дворцовом отделе прессы выдадут пропуска нескольким репортерам и фотографам. Это делается по системе строгой очередности совершенно независимо от нашей воли.
— А при чем тут загородка?
— Насколько я понимаю, протокольный комитет учитывает, что, если представители прессы получат свободный доступ к спиртному, придется принять кое-какие меры предосторожности.
— Минуточку, дружище. Что там насчет спиртного?
— Протокольный комитет считает — и нельзя с этим не согласиться, — что представителей прессы надо угостить спиртными напитками. По-видимому, так принято в подобных случаях.
— А почему бы не чаем, как всех остальных?
— По-видимому, они не пьют чая. В общем есть предложение отделить представителей прессы от королевской свиты либо красными плюшевыми шнурами с медной арматурой, либо плотной стенкой из комнатных растений. Не захотим же мы, чтобы какой-нибудь пьяный репортеришка перегнулся через барьер и попытался облапить королеву. Опять-таки вряд ли можно пренебречь вероятностью, что кто-нибудь станет швыряться различными предметами. По мнению протокольного комитета, искушение швыряться различными предметами значительно ослабнет, если представители прессы не будут видеть, в кого целиться.
Ребус задохнулась от дыма и ярости.
— А я — то думала, ожидается неофициальный визит, — выдавила она.
— Ну, знаете, нельзя же доводить понятие «неофициальный» до такой крайности, когда по королеве открывают стрельбу сандвичами и пустыми бутылками из-под горячительного.
Ребус шумно поставила чашку и втянула в себя воздух, чтобы прокричать: «Костьми лягу, но не допущу», а потом надменно выплыть из комнаты. Но от холодного воздуха у нее запершило в горле, воспаленном от дыма, и начался длительный приступ кашля, к концу которого выгодный для декларации момент был упущен.
Тем не менее она-таки легла костьми и конце концов восторжествовала почти во всех комитетах, имеющих хоть какое-то отношение к делу. По ее мнению, которое разделяли Голдвассер, Мак-Интош и Роу, то была славная победа сил разума.
Но все же подрядчики получили заказ на красные плюшевые шнуры и плотную стенку из комнатных растений. Ибо за претворение рекомендаций всевозможных комитетов в жизнь отвечала не кто иная, как мисс Фрам, секретарша Нунна, а она не слишком обращала внимание на то, что там толкуют в комитетах. Каждый знает, как невелик в таких случаях прок от комитетов. А мисс Фрам считала, что, хоть визит ожидается неофициальный, не стоит доводить понятие «неофициальный» до такой крайности, когда по королеве открывают стрельбу сандвичами и пустыми бутылками из-под горячительного.
9
— Да, — глубокомысленно произнес Роу, — да.
«Пусть я не такой умный, как Мак-Интош, — думал он, — и в беседу с Мак-Интошем внесу немногое, но зато уж что внесу, то внесу лишь после усердного и добросовестного размышления». Глядя на Мак-Интоша поверх пустых кофейных чашек в институтской столовой, он прикидывал, достаточно ли уже сказал для того, чтобы Мак-Интош по заслугам оценил напряженную работу его мысли.
— Да, — произнес он опять, будто вытянутые из него слова были единственными уцелевшими участниками кровопролитной гражданской войны, идущей в его мозгу. — Да.
— Люблю пофилософствовать, — сказал Мак-Интош. — Вы ведь знаете, я люблю призадуматься над впечатляющим величием наших трудов, над их печальной судьбой и масштабами.
— Да, — произнес Роу.
— Взять хоть ваш отдел, Роу. Вот вы разрабатываете программу, которая позволит руководить игрой в бинго по всей стране с одной центральной вычислительной машиной. Ну, это-то самоочевидно и неизбежно. Нет ничего особенно новаторского в том, чтобы перепоручить вычислительной машине чисто механический процесс выработки и коррелирования случайных факторов.
— Конечно нет.
— Затем вы начнете работу над программой автоматизации футбола. Это тоже неизбежно. Профессиональный футбол становится все более нерентабельным, а тотализаторы должны как-то сводить концы с концами. Даже самый тупой, самый мелкий бизнесмен сразу поймет, что платить двадцати двум мужчинам только за случайный выбор между выигрышем, проигрышем и ничьей это экономическое безумство. Стоит вам освоить футбол — и люди очень быстро поймут, что все стадионы страны можно заменить простейшей и недорогой вычислительной машиной. И конечно, крикет. Когда выручка упадет достаточно низко, чтобы людям стало не до сантиментов, каждый заметит, что вычислительная машина куда лучше, чем крикетная команда, приспособлена к условиям игры с множеством переменных — тут и влажность земли и освещение, и износ поверхности мяча, и ошибки стража, и так далее. В сущности, вычислительная машина способна выдать груду всевозможного статистического материала, порождаемого спортом, и сделает это не только экономичнее, но и по более содержательным схемам и с более яркими флуктуациями. Насколько я понимаю, главная цель организованного спорта и спортивных игр — создать избыточный статистический материал?
— О да, — произнес Роу. — Насколько мне известно.
— Других задач никто не ставил, правда?
— По-моему, нет.
— Конечно, нет. Но прежде чем строить какие-то теории, надо уточнить основные допущения. А если так, то мы можем утверждать, что вычислительная машина — более эффективный источник статистического материала, чем любые мыслимые комбинации лошадей, собак и мускулистых юношей. Но это еще не все. Ибо что мы доказали? Что всякое человеческое действие, состоящее в повторении, или в оперировании переменными в соответствии с заранее заданными правилами, или в произвольном оперировании известным числом переменных, может быть смоделировано (по крайней мере теоретически) вычислительной машиной.
— Да, произнес Роу, — это действительно основной, э-э, основной…
— …Принцип, на котором зиждется наша работа. Это верно. Итак, мы автоматизируем бинго. Теперь рассмотрим действия человека, играющего в бинго. Разве его действия — закрывание номеров на доске по мере того, как их выкликают, и сигнализация о том, что ряд закончен, — не автоматичны в самой своей сути? Уж его-то работу наверняка выполнит вычислительная машина, да еще при самой простой программе?
— Да, — произнес Роу. — Да, выполнит.
— Безусловно. Никто не станет убивать время в бинго-зале, если можно просто внести деньги и передоверить игру машине. Заполнение футбольной таблицы — еще одна работа, на которую легко запрограммировать вычислительную машину. Можно задать ей случайное заполнение таблицы или выбор на основе какой угодно программы, или разработку собственной программы, или выбор между случайным отбором и собственной программой. Тут мы снова имеем дело с переменными, которые можно установить заранее, которыми можно оперировать по известным правилам. Все это поддается программированию. Если этим занят человек, он впустую теряет время.
— Да-а-а-а, — произнес Роу. — Да-а-а-а.
— Если подумать, то можно ведь запрограммировать вычислительную машину так, чтобы она оценивала за вас и результаты крикета… Или даже оценивала настоящую автоматизированную игру, которую ведет игровая вычислительная машина. Ее даже научат регистрировать аплодисменты при особенно ярких флуктуациях — например при объявлении, что игрок берет трудный мяч, стоя против солнца. Она будет регистрировать досаду, когда команда, с которой ей велено отождествиться, терпит неудачу, досаду, смешанную с невольным восхищением, если это произошло в результате искусной игры противника. Она будет регистрировать скуку, если долгое время не случится ничего из ряда вон выходящего… Однако на живых людях эта скука не отразится.
— Но ведь на крикет ходят для того, чтобы увидеть и оценить искусство игроков!
— Тогда почему же столько людей довольствуются тем, что слушают репортаж по радио? Действия зрителя и радиослушателя одинаковы: выбор реакций в зависимости от перестановок из предложенных переменных. Насколько я понимаю, действия эти носят конечный характер и, следовательно, программируются. Зритель великолепнейшим образом взаимозаменяем.
«Пусть я не такой умный, как Мак-Интош, — думал он, — и в беседу с Мак-Интошем внесу немногое, но зато уж что внесу, то внесу лишь после усердного и добросовестного размышления». Глядя на Мак-Интоша поверх пустых кофейных чашек в институтской столовой, он прикидывал, достаточно ли уже сказал для того, чтобы Мак-Интош по заслугам оценил напряженную работу его мысли.
— Да, — произнес он опять, будто вытянутые из него слова были единственными уцелевшими участниками кровопролитной гражданской войны, идущей в его мозгу. — Да.
— Люблю пофилософствовать, — сказал Мак-Интош. — Вы ведь знаете, я люблю призадуматься над впечатляющим величием наших трудов, над их печальной судьбой и масштабами.
— Да, — произнес Роу.
— Взять хоть ваш отдел, Роу. Вот вы разрабатываете программу, которая позволит руководить игрой в бинго по всей стране с одной центральной вычислительной машиной. Ну, это-то самоочевидно и неизбежно. Нет ничего особенно новаторского в том, чтобы перепоручить вычислительной машине чисто механический процесс выработки и коррелирования случайных факторов.
— Конечно нет.
— Затем вы начнете работу над программой автоматизации футбола. Это тоже неизбежно. Профессиональный футбол становится все более нерентабельным, а тотализаторы должны как-то сводить концы с концами. Даже самый тупой, самый мелкий бизнесмен сразу поймет, что платить двадцати двум мужчинам только за случайный выбор между выигрышем, проигрышем и ничьей это экономическое безумство. Стоит вам освоить футбол — и люди очень быстро поймут, что все стадионы страны можно заменить простейшей и недорогой вычислительной машиной. И конечно, крикет. Когда выручка упадет достаточно низко, чтобы людям стало не до сантиментов, каждый заметит, что вычислительная машина куда лучше, чем крикетная команда, приспособлена к условиям игры с множеством переменных — тут и влажность земли и освещение, и износ поверхности мяча, и ошибки стража, и так далее. В сущности, вычислительная машина способна выдать груду всевозможного статистического материала, порождаемого спортом, и сделает это не только экономичнее, но и по более содержательным схемам и с более яркими флуктуациями. Насколько я понимаю, главная цель организованного спорта и спортивных игр — создать избыточный статистический материал?
— О да, — произнес Роу. — Насколько мне известно.
— Других задач никто не ставил, правда?
— По-моему, нет.
— Конечно, нет. Но прежде чем строить какие-то теории, надо уточнить основные допущения. А если так, то мы можем утверждать, что вычислительная машина — более эффективный источник статистического материала, чем любые мыслимые комбинации лошадей, собак и мускулистых юношей. Но это еще не все. Ибо что мы доказали? Что всякое человеческое действие, состоящее в повторении, или в оперировании переменными в соответствии с заранее заданными правилами, или в произвольном оперировании известным числом переменных, может быть смоделировано (по крайней мере теоретически) вычислительной машиной.
— Да, произнес Роу, — это действительно основной, э-э, основной…
— …Принцип, на котором зиждется наша работа. Это верно. Итак, мы автоматизируем бинго. Теперь рассмотрим действия человека, играющего в бинго. Разве его действия — закрывание номеров на доске по мере того, как их выкликают, и сигнализация о том, что ряд закончен, — не автоматичны в самой своей сути? Уж его-то работу наверняка выполнит вычислительная машина, да еще при самой простой программе?
— Да, — произнес Роу. — Да, выполнит.
— Безусловно. Никто не станет убивать время в бинго-зале, если можно просто внести деньги и передоверить игру машине. Заполнение футбольной таблицы — еще одна работа, на которую легко запрограммировать вычислительную машину. Можно задать ей случайное заполнение таблицы или выбор на основе какой угодно программы, или разработку собственной программы, или выбор между случайным отбором и собственной программой. Тут мы снова имеем дело с переменными, которые можно установить заранее, которыми можно оперировать по известным правилам. Все это поддается программированию. Если этим занят человек, он впустую теряет время.
— Да-а-а-а, — произнес Роу. — Да-а-а-а.
— Если подумать, то можно ведь запрограммировать вычислительную машину так, чтобы она оценивала за вас и результаты крикета… Или даже оценивала настоящую автоматизированную игру, которую ведет игровая вычислительная машина. Ее даже научат регистрировать аплодисменты при особенно ярких флуктуациях — например при объявлении, что игрок берет трудный мяч, стоя против солнца. Она будет регистрировать досаду, когда команда, с которой ей велено отождествиться, терпит неудачу, досаду, смешанную с невольным восхищением, если это произошло в результате искусной игры противника. Она будет регистрировать скуку, если долгое время не случится ничего из ряда вон выходящего… Однако на живых людях эта скука не отразится.
— Но ведь на крикет ходят для того, чтобы увидеть и оценить искусство игроков!
— Тогда почему же столько людей довольствуются тем, что слушают репортаж по радио? Действия зрителя и радиослушателя одинаковы: выбор реакций в зависимости от перестановок из предложенных переменных. Насколько я понимаю, действия эти носят конечный характер и, следовательно, программируются. Зритель великолепнейшим образом взаимозаменяем.