Страница:
Распределение ролей
- Кроссовки накрылись... - Я видела такую красочку, немецкую... В тюбике. Говорят, кроссовки становятся как новые. Лариса как-то обжила его комнату. Фотографии знаменитостей развесила по стенам, расставила по полкам призы - деревянные, бронзовые, хрустальные. Приобрела веселенькие шторы. Нашила цветных подушечек - прикрыла вытертый диван. - Убрать бы весь этот музей... - Что тебя раздражает? Фотографии? Уберу! Гвозди останутся... Придется делать ремонт... - Обои можем сами поклеить... Телефон. Он теперь часто звонит. - Алло! - звонко начала Лариса. Продолжила устало: - Да, это секретарь на телефоне... Записываю! Товарная накладная номер... Гера никак не может принять эту новую жизнь. Какой-то бесконечный фильм мелькает перед глазами, все время рвется пленка, сюжет неизвестен, киномеханик пьян. Иногда на экране мелькает его, Геры, собственное лицо: эпизодическая роль, дурацкий грим, играет растерянно, неумело... Маша беспощадна в своей любви. Возникла неожиданно, после того как по телевизору показали ту, давнюю, его работу. Ей шестнадцать, и это единственное, что Гера отчетливо понимает: прошло десять лет. Росту Машеньке Бог не дал, она заглядывает ему в лицо - снизу вверх, оттого задран и повернут к плечу подбородок - бежать ей приходится чуть ли не боком, каблуки-шпильки подворачиваются на старом ущербном асфальте. Гера "в упор" не видит ее, торопится нырнуть в машину, избавиться от всхлипываний, нежности, восторженных глаз. - Подожди... Одну минуточку... "Машенька! Где Машенька?! Пусть писает в кадре!" Дешевая мини-юбка задрана почти до подбородка, расшитые блестками колготки извиваются на детских ногах, она хочет прикоснуться к нему растерянными детскими руками - и боится его. Гера рывком открывает старенькую дверь "Жигулей", плюхается в кресло; срабатывает мотор. - Подожди... Она кидается животом на капот, прижимается к лобовому стеклу. Худенькие руки ухватились за поводки стеклоочистителей, туфли-лодочки, упавшие с ног, кувыркаются под колесами. - Я больше не снимаю кино! - в бешенстве кричит Гера и выжимает газ. - Это неправда!! Руль стремительно скользит вправо, потом влево, "Жигули" выписывают дикий вираж, дворик тесен, уставлен машинами. Рев двигателя заглушает крик, а Маша вертится на капоте, цепкая, как кошка, тычется лицом в лобовое стекло. "Жигули" мчатся прочь со двора, проскакивают поворот, бьются фарой в осветительный столб. Мотор глохнет. Гера поднимает Машу над головой, бежит к ближайшему гаражу-ракушке. Секунды неравной борьбы. Гере все же удается оторвать ее от себя, он заталкивает Машу на кровлю гаража, уезжает... - Дурак, знаешь, сколько теперь стоят колготки?.. - шепчет Маша. Соскальзывает с "ракушки", подбирает на асфальте грязные обрывки кожи - все, что осталось от туфель-лодочек, босиком идет к подъезду, плачет. Находит Герин почтовый ящик, запихивает в него ошметки обуви, рваные колготки сует туда же.
Освоение декораций
Когда он впервые выехал на извоз? В тысяча девятьсот девяносто четвертом году, летом. Уже два года Гера не работал, то есть нигде не получал зарплаты - так будет точнее. Работы, связанной с поисками денег для нового фильма, было много: встречи, звонки, переговоры, бесконечные ожидания в приемных. Масса бессмысленной - в результате - суеты, отнимавшей время и силы. Гера искренне пробовал приспособиться к новой жизни, настраивал себя на сдержанно-оптимистический лад: таковы правила игры, что поделаешь... Молодежь "бомбила" рекламу, бомбежка требовала особых деловых качеств, которых, очевидно, Гера был лишен. Да и трудности казались временными, вполне преодолимыми - он все еще надеялся, что рыночной экономике понадобятся настоящие профессионалы. Случалось ему простаивать и в прежние времена, но тогда достаточно было заявиться в Бюро кинопропаганды, выписать командировку; благодарная провинция одаривала хлебом-солью, он выступал перед сеансами - лихо, с юморком, веселил зал. Пять-шесть выступлений - и в кассу! Касса встречала приветливо и обеспечивала месяц безбедной жизни. К девяносто третьему году подорожали гостиницы, железнодорожные и авиабилеты; киноман обеднел и перестал ходить на творческие встречи. Кинопропаганда перестроилась: "новых русских" интересовали встречи в узком кругу рестораны, финские бани, закрытые клубы. Для подобных мероприятий требовались "звезды" - лица, часто мелькавшие на телеэкранах в советские времена. "Нью рашенз" всех национальностей избавлялись от провинциальных комплексов, возможность похлопать по плечу и угостить бараньей лопаткой столичную знаменитость - всего за сотню "баксов" - умиляла и порождала иллюзию полноты жизни. Малоизвестные режиссерские физиономии никого на этом "рынке" не интересовали, в банях не котировались. Вкус бараньих лопаток режиссерам пришлось забыть... Это казалось нереальным, невозможным: голод, и не фигуральный метафорический, духовный, творческий или какой-либо еще, - а обыкновенный, убогий, физиологический голод. Холодильник отключен за ненадобностью, в кармане - пыль и табачные крошки, возникают мысли о краже батона с прилавка хлебного магазина... Поначалу Гера с каким-то сладострастием наблюдал исчезновение из дому продуктов; радовался завалявшимся в кухонном шкафчике макаронам; потом восторг вызвали баночка варенья, три окаменевших баранки, пачка сахара. Гера словно бы продолжал коллекционировать ощущения - на этот раз в копилку попадали мысли и чувства человека, угодившего в зону бедствия. Вокруг тем временем продолжалась обычная с виду, вполне нормальная человеческая жизнь. На вопрос: "Как дела?" - никто не отвечал: "Плохо, жрать нечего!", да и сам вопрос "Как дела?" с некоторых пор выглядел бестактно. Эксперимент удалось довести до конца, до стерильно пустых кухонных полок, кастрюль, тарелок. Два дня не ел ничего, совсем ничего, пил водопроводную воду с гадливым удовольствием. Потом не выдержал, напросился в гости, где поживился бутербродами. Визиты к друзьям поддержали его на неделю-другую. Времена буйных застолий давно прошли, принимали гостей теперь не слишком охотно... После родителей осталась квартира-"хрущевка": двадцать три метра, две смежные комнатушки, табакерка-кухня. Бизнесменов подобные квартиры не интересовали, для прочих жителей провинциального городка покупка жилья за наличные была мифом из чужой, фантасмагорической жизни - так что наследство Гера большими трудами сбыл за четыре тысячи долларов полгода спустя. Скромно расходуя деньги, Гера рассчитывал какое-то время продержаться на плаву - до новой картины. Но тут подвернулся печально известный банк "Чара", основанный бывшими кинематографистами и по этой причине пользовавшийся у киношников доверием. Банк выплачивал семь процентов ежемесячно - положив туда четыре тысячи долларов, можно было жить, не опасаясь голода. Гера поддался общей эйфории, примерно год пользовался этой "халявой", потом началась темная, запутанная история, о которой несколько месяцев писали в газетах. Кто-то из владельцев "Чары" покончил с собой, денежки сгинули, Гера снова оказался наедине с пустым холодильником. Извоз как идея, приходя в голову, вызывал чувство стыда. Несколько дней Гера не мог решиться, но после очередной поездки на Студию, где ему предложили снимать порнографические ролики, сел в машину с твердым убеждением, что сегодня э т о осуществится. Открыл ветровик, остудил горящее лицо. Здесь было много знакомых - укатил к кольцевой дороге, добрался до Тушина, часа полтора колесил вокруг метро "Планерная". Не нашел ни одного клиента, понял, что в каждом деле нужно владеть профессией, после чего на остатках бензина притащился домой. Назавтра взыграло самолюбие, принялся осваивать таксомоторный бизнес всерьез, столкнулся с "крутыми" ребятами на вокзалах и в аэропортах, обнаружил свободную "нишу" - центр города. Короткие поездки, грошовые заработки, бесконечное торчание в пробках - транспортная мафия подарила этот район интеллигентным "левакам". Тут тоже существовала своя конкуренция, но вялая и не опасная для жизни. Заработанных извозом денег хватало только на еду, он хорошо запомнил первую свою трапезу после голодовки: хлеб, сардельки, связку бананов. Неделю молил Бога беречь машину, Бог его услышал, машина не подвела. За неделю Гера собрал страховой фонд пятьдесят долларов на ремонт машины - и немного успокоился. Что случится, если поломка будет стоить дороже пятидесяти долларов, старался не думать... "Альфа-ромео" продал давным-давно, чтобы похоронить отца. На оставшиеся от похорон деньги приобрел старенькие "Жигули". Жестокая дилемма возникла со смертью матери: продавать или не продавать "Жигули"? На деньги, вырученные от продажи, можно было бы купить приличный гроб, украсить могилу венками. Ненавидя себя, расстаться с "Жигулями" не смог.
Выбор натуры
Жила в дальнем уголке его памяти шестилетняя девочка Маша - и вдруг объявилась маленькой женщиной, изнывающей от любви. Гера пробовал объясниться - она его не слышала, обожгла наивной детской страстью, потребовала взаимности, измучив Геру своей беззащитностью. Осторожные слова не помогали, Гера попробовал оттолкнуть ее грубостью - не подействовало. Что-то, видимо, не сложилось в Машиной судьбе, Гера нужен был ей во спасение, она и цеплялась за него с отчаянием утопающего. Шесть месяцев длилась эта мука; быть может, Гера был недостаточно решителен? Да. Но... Детские судьбы кино чаще всего калечит. Испытания славой психика ребенка не выдерживает. Да и школа редко бывает терпима к тем, кто сумел выделиться. Дети в кино почти всегда талантливы: искренне увлечены игрой. Как объяснить повзрослевшему человеку, что талант ребенка и талант актера - не одно и то же? И совпадения - крайне редки? Гера это знал, отбирая Машеньку на роль. Конечно же, предупредил родителей. Но предупреждения такого рода - бессмысленны, и это он тоже хорошо знал... Увидел взрослую Машеньку, понял все с первого взгляда, растерялся. После очередного единоборства с Машей на Тверскую выехал взвинченный. Надо было успокоиться, прийти в себя - автомобильный промысел не терпит лишнего возбуждения, поток машин агрессивен и безжалостен. Был и другой повод для беспокойства. Всякий раз, когда Гера садился за руль, на мысленном экране возникала бетонная опора путепровода. Гера видел ее отчетливо и реально стоящую на пересечении кольцевой автодороги с Волгоградским проспектом. Этот серый бетонный нож надвигался на него с бешеной скоростью, рассекал надвое машину... Усилием воли Гере удавалось превратить навязчивую галлюцинацию в обрывок исцарапанной пленки, для этого он мысленно перемещался в знакомую монтажную комнату Студии, по его команде Наташа, постоянный и любимый монтажер, вырезала пугающий кадр с бетонной опорой из фильма, швыряла ненужную пленку в корзину для обрезков - но с каждым разом делать это становилось все труднее и труднее. Следовало передохнуть - но в сложившихся обстоятельствах Гера не мог себе позволить расслабиться. Через два часа на дороге менялся "режим", деловой клиент исчезал, возникала пустая безденежная пауза до вечера, когда снова появлялись пассажиры, но совсем другие. "Другие" нанимали машину для поездок в спальные районы Москвы, оттуда приходилось возвращаться налегке, теряя время и переводя бензин. Обратный поток пассажиров из спальных районов возникал только поздним вечером, когда начинался ночной кутеж; ночных пассажиров Гера остерегался, никогда не сажал в автомобиль подвыпившие мужские компании - газеты пестрели криминальной хроникой. Тверская радовала глаз островками истинной Европы. Островков было много витрины с непривычным живописным "макияжем"; новые гостиницы, выстроенные привозными руками из привозных же стройматериалов; коммерческие банки и рестораны, сверкающие иноземным глянцем, магазины, казино. Дома, люди - все изменилось за последние три года; праздничный фейерверк, достаточно редкий в прежние годы, теперь словно выплеснулся в будни. Новые владельцы зданий не жалели денег и электричества, рекламные щиты светились небесной чистотой красок, мчались автомобили, знакомые прежде только по зарубежным фильмам. Девушка в легком вечернем платье шагнула на дорогу и призывно махнула рукой. Три иномарки скрипнули тормозами, предлагая всевозможные услуги, Гера осторожно пристроился им в хвост - и не ошибся, девушка направилась прямиком к нему. - Козлы! - Кто? - Все! Я где-то видела ваше лицо. - Говорят, похож на артиста Абдулова. - А! Он тоже козел! - Вы с ним знакомы? - Это он со мной знаком! Отвез ее к парикмахерской "Ив Роша", длинная тонкая сигарета с золотым обрезом осталась в пепельнице - никогда прежде Гера таких сигарет не видел. Разглядывание сигареты длилось мгновение, это мгновение принесло в машину пьяного шута, который, не спросив разрешения, брякнулся на сиденье и сразу уснул. Из машины еще не выветрился запах французских духов - грязные джинсы и немытые волосы нового клиента, облагороженные чужим запахом, производили странное впечатление. Лицо мелкое, лисье. Гера мысленно так и назвал его "Лис". - Куда? - В Марьино. - Дорого стоит. - Сговоримся. От нового клиента хотелось избавиться, Гера назвал неприлично завышенную сумму. Но пассажир сонным голосом ответил: "Поехали". Примерно через час лобовое стекло "Жигулей" заполнил марьинский унылый пейзаж. - Прямо. - В лес не поеду. - Прямо. До этой секунды Лис тихо дремал, откинувшись хмельной головой на спинку сиденья. Тут вдруг открыл неожиданно трезвые глаза, вынул из кармана пиджака пистолет Макарова. - Послушайте... У меня нет денег. Вы же видите, на чем езжу... - Прямо! - Хотите отобрать машину?.. Она меня кормит... Я режиссер, известный режиссер; может быть, вы даже видели мои фильмы... Пять лет без работы, слышали, наверно... Кино умирает... - Ты сдохнешь раньше, чем твое кино. Считаю до трех. Глаза неподвижные, водянистые, с такими глазами не шутят. Длинный желтый палец подрагивает на спусковом крючке. Машина въехала в лес, остановилась на проселочной дороге. - Направо, - скомандовал Лис.
Эпизодические роли
Рука запутывается, переключая передачу. Скрежещут шестеренки. Резко врубается скорость, нога давит педаль газа, машина срывается с места и мчится вперед с ревом и грохотом. Грохочут амортизаторы и колесные диски, ударяя по выступающим из земли корням деревьев. Лис дергается, но не успевает ничего сообразить. Резкое торможение, машина клюет носом, Лис ударяется головой о лобовое стекло и отключается. Монтировку Гера всегда возил в салоне - она опускается на голову Лиса, безжизненное тело Гера тащит в лес, бросает на землю. Земля в лесу гнилая, сырая, колеса буксуют, комья холодной грязи летят из-под "Жигулей" - падают на лицо Лиса, приводят его в сознание, он открывает глаза. Видит багажник отъезжающей машины с черными буквами номера на белом поле... Обычно Лис прикидывается пьяным. Выходит на дорогу, поднимает руку и, едва не падая под колеса, делает вид, что ищет "левака". Машины останавливаются часто, жить стало трудно, многие "левачат" вечерами - те, кто сумел завести "колеса" в прежние времена и удержал их "на ходу". Машины подъезжают одна за другой. Лис опытным глазом оценивает и "тачку", и водителя, выбирает жертву. Лицо у него злое, жесткое, но очень мелкое, отчего не бросается в глаза и никогда не внушает подозрений. Лицо и породило кличку, на которую он отзывается для тех, кто имеет право так его называть: "Лис". Гера угадал... Обиталище свое они ласково называют "логовом". Когда-то "логово" и впрямь было однокомнатной квартирой - те времена давно прошли. Половина паркетной доски отсутствует, обнажены панельные перекрытия; обои содра- ны - кое-где на сером бетоне остались клочки; внутренних дверей нет - даже в туалете; мебель привычная: пустые картонные коробки. Дверной наличник утыкан гвоздями, на гвоздях висит одежда, угол комнаты занимают два сдвинутых матраса. Спят они вчетвером: Лис, Корж - мужчина лет сорока, жилистый, костистый, с лицом, кожа которого выдублена ветрами зимних лесоповалов, - и две девчонки, Зия с Верой. Все - в чем мать родила, слегка прикрытые байковым солдатским одеялом. Верка храпит, обняв Коржа. Смятые груди прилипли к татуированному плечу, пухлые девичьи бедра расплющились на матрасе. Лицо у нее молодое, свежее. Лис просыпается, шарит рукой по полу. Бутылки - пусты. Он понимает: сегодня придется зарабатывать деньги. Идет на кухню, высыпает в чайник две пачки чаю, ждет, содержимое чайника должно хорошо прокипеть. Лис терпелив. Одевается, вынимает из обувной коробки пистолет Макарова, покидает дом, автобусом добирается до метро. Через полчаса оказывается на Тверской, походкой вдребезги пьяного человека движется вдоль дороги, останавливается, поднимает руку... Шести лет от роду Лис попал в детский дом. Явление его произвело сенсацию: Лис не умел говорить и не ходил. Детство его прошло в дровяном сарае, где он жил с веревкой на шее, по-собачьи привязанный к опорному бревну. Мать бывала в сарае не чаще одного раза в неделю, бросала на земляной пол миску с холодной кашей и исчезала. Был у него и отец, благодаря отцу Лис вышел из сарая на свет Божий: неожиданный удар сапогом в живот едва не отправил мальчишку на тот свет. Крик ребенка услышали соседи, вызвали милицию и "скорую помощь", в память об отце остался у Лиса длинный корявый шрам поперек живота. Из больницы определили его в детский дом, родителей лишили прав воспитания, и больше он их не видел. О причинах родительской жестокости можно только догадываться. Легко сослаться на беспробудное пьянство, но пили многие - случай же с Лисом был довольно редкий, его даже сняли для какого-то документального фильма. Очень трогательный получился эпизод: директор детского дома - добрая, славная жен- щина - учит Лиса пользоваться столовыми приборами. Он старательно выполняет все ее указания и никак не может попасть ложкой в рот, проливает на скатерть давно остывший суп... Скатерть, праздничную, белую, положили на стол специально для киносъемки. В детском доме Лис не удержался: требовал особого внимания, на которое детский дом не рассчитан. Лиса передали в интернат для умственно отсталых, откуда без посторонней помощи редко возвращаются в обычную жизнь. Ждать такой помощи Лису было неоткуда. Говорить он со временем выучился, но делать этого не любил, молчал, был угрюм и колюч. К одиннадцати годам осознал себя нормальным человеком, принужденным жить в сумасшедшем доме, надо было как-то защищать себя. Убежал из интерната, скитался по чердакам и подвалам, голодал. Красть еду не позволяло самолюбие. Как-то ночью вскрыл легковую машину, выдрал "с мясом" автомагнитолу, продал ее поутру, почувствовал себя обеспеченным и независимым человеком. На третьей машине попался, "загремел" в колонию. Там встретил понимание и сочувствие, нашел свой дом. Из детской колонии - прямиком в колонию строгого режима после того, как ударил заточкой конвоира - перворазрядника по боксу. Тот гордился своими кулаками и не стеснялся при выборе слов. Колония строгого режима на воровском жаргоне называлась "академией". Она и была академией для таких, как Лис. Там он встретил Коржа... Неподалеку от "логова" располагался трущобный квартал самодельных металлических гаражей. Сюда Лис пригонял "трофеи", здесь же получал за них деньги. В течение нескольких часов угнанная машина разнималась на запчасти, тут же, в гаражах, они и распродавались... Район пролетарский, бедный, машины у многих старые, дышащие на ладан, запчасти брали охотно, не спрашивали родословной - дешево...
Трюковая съемка без подготовки
Извоз опасен во все времена. Особенно если ты промышляешь частным незаконным извозом - а для законности следовало бы получить лицензию в префектуре, платить налоги. Налоги делали затею абсолютно бессмысленной с финансовой точки зрения, если не работать по четырнадцать часов в день. Гера не гнушался работы, но четырнадцать часов ежедневной занятости хоронили надежду на возвращение в кино. Он продолжал писать сценарии, один за другим, ходил по инстанциям, распределявшим деньги, убеждал, доказывал, спорил... В инстанциях нередко встречал более счастливых кинематографических подельников, им удавалось снимать кино - лихо, напористо, - изредка Гера видел это "наше новое кино" - бессмысленное, непрофессиональное. Так ему казалось. Может быть, он просто утерял чувство времени. Людей, которым удалось выжить в новом кинематографе, Гера хорошо знал. Никто из них прежде не хватал звезд с неба, все они были привычны к компромиссу, поиску обходных путей, охотно меняли окрас, вживались в обстоятельства, умели заводить связи. Признать все это своеобразным талантом Гера отказывался, и, видимо, зря... Личные отношения капитализировались, начали приносить реальные доходы. Лишенный столичных корней, Гера оказался отторгнутым от среды обитания, превращение в автомобильного извозчика было логичным и необходимым финалом. Как часто бывает, ускорил развязку случай. Около Тишинского рынка Гера "подцепил" очередную клиентку. Возил ее по делам битых два часа, пока не оказался у очень знакомого дома на проспекте Мира. Дом населяли журналисты, артисты, художники. Геру здесь знали, надо было уносить ноги - он сплоховал, не сумел вывернуться, за что и был наказан. Известная телеведущая села в машину, облобызала поджидавшую ее клиентку - существовала, конечно, вероятность, что она Геру не узнает, давно не виделись. Неловкость состояла еще и в том, что клиентка, судя по разговору, недавно вернулась из-за границы, она вручила телеведущей подарок: роскошный японский диктофон, и тут же завела разговор о будущей совместной программе. Гера увидел диктофон в зеркальце - подруги расположились на заднем сиденье. Телеведущая поначалу внимания на Геру не обратила, вела себя непринужденно, подарок приняла. Гера напряженно ждал последствий - и дождался. Сзади воцарилась тишина, разговор пошел вполголоса. Приехали в Останкино, подруги расстались, на обратном пути клиентка неожиданно спросила: - Вы не имеете отношения к искусству? - Нет, слава Богу! - вежливо отозвался Гера. - Почему "слава Богу"?! - обиделась клиентка и ушла, не расплатившись. Круг тесен - и слой тонок. Сразу как-то изменились бывшие друзья в коридорах власти. Или просто продолжало меняться время - а все остальное он придумал, страдая болезненной мнительностью?.. Логически рассуждая, старенький "жигуленок" первой модели мог понадобиться только уголовнику, потерявшему рассудок. Но жизнь часто развивается вопреки логике. Пустившись в тотальный запой, Лис пропил всю одежонку - "прикид". Без приличного "прикида" рассчитывать на угон солидной иномарки нельзя: в его нынешнем виде Лис не вызывал доверия у водителей; опять же - босяк в иномарке сразу привлек бы внимание постовых милиционеров. Так и сложился незамысловатый план: для начала "взять" рухлядь, на полученные деньги обновить гардероб, потом заняться стоящим делом... Теоретически Гера был готов к нападению, иначе для чего бы возить в салоне монтировку? На практике шарахнуть монтировкой по голове живого человека оказалось непросто. Как соразмерить силу удара, оглушить - но оставить в живых? Как, без привычки, определить, насколько безжизненно тело? И как понять, едва оторвавшись от леса, зачем тебя останавливает передвижной пост ГАИ? Гера все сделал правильно: вовремя снизил скорость, включил правый поворот, аккуратно притормозил; останавливаясь, на коврике у правого сиденья боковым зрением увидел пистолет Лиса. В пустой машине прикрыть пистолет было нечем.
- Кроссовки накрылись... - Я видела такую красочку, немецкую... В тюбике. Говорят, кроссовки становятся как новые. Лариса как-то обжила его комнату. Фотографии знаменитостей развесила по стенам, расставила по полкам призы - деревянные, бронзовые, хрустальные. Приобрела веселенькие шторы. Нашила цветных подушечек - прикрыла вытертый диван. - Убрать бы весь этот музей... - Что тебя раздражает? Фотографии? Уберу! Гвозди останутся... Придется делать ремонт... - Обои можем сами поклеить... Телефон. Он теперь часто звонит. - Алло! - звонко начала Лариса. Продолжила устало: - Да, это секретарь на телефоне... Записываю! Товарная накладная номер... Гера никак не может принять эту новую жизнь. Какой-то бесконечный фильм мелькает перед глазами, все время рвется пленка, сюжет неизвестен, киномеханик пьян. Иногда на экране мелькает его, Геры, собственное лицо: эпизодическая роль, дурацкий грим, играет растерянно, неумело... Маша беспощадна в своей любви. Возникла неожиданно, после того как по телевизору показали ту, давнюю, его работу. Ей шестнадцать, и это единственное, что Гера отчетливо понимает: прошло десять лет. Росту Машеньке Бог не дал, она заглядывает ему в лицо - снизу вверх, оттого задран и повернут к плечу подбородок - бежать ей приходится чуть ли не боком, каблуки-шпильки подворачиваются на старом ущербном асфальте. Гера "в упор" не видит ее, торопится нырнуть в машину, избавиться от всхлипываний, нежности, восторженных глаз. - Подожди... Одну минуточку... "Машенька! Где Машенька?! Пусть писает в кадре!" Дешевая мини-юбка задрана почти до подбородка, расшитые блестками колготки извиваются на детских ногах, она хочет прикоснуться к нему растерянными детскими руками - и боится его. Гера рывком открывает старенькую дверь "Жигулей", плюхается в кресло; срабатывает мотор. - Подожди... Она кидается животом на капот, прижимается к лобовому стеклу. Худенькие руки ухватились за поводки стеклоочистителей, туфли-лодочки, упавшие с ног, кувыркаются под колесами. - Я больше не снимаю кино! - в бешенстве кричит Гера и выжимает газ. - Это неправда!! Руль стремительно скользит вправо, потом влево, "Жигули" выписывают дикий вираж, дворик тесен, уставлен машинами. Рев двигателя заглушает крик, а Маша вертится на капоте, цепкая, как кошка, тычется лицом в лобовое стекло. "Жигули" мчатся прочь со двора, проскакивают поворот, бьются фарой в осветительный столб. Мотор глохнет. Гера поднимает Машу над головой, бежит к ближайшему гаражу-ракушке. Секунды неравной борьбы. Гере все же удается оторвать ее от себя, он заталкивает Машу на кровлю гаража, уезжает... - Дурак, знаешь, сколько теперь стоят колготки?.. - шепчет Маша. Соскальзывает с "ракушки", подбирает на асфальте грязные обрывки кожи - все, что осталось от туфель-лодочек, босиком идет к подъезду, плачет. Находит Герин почтовый ящик, запихивает в него ошметки обуви, рваные колготки сует туда же.
Освоение декораций
Когда он впервые выехал на извоз? В тысяча девятьсот девяносто четвертом году, летом. Уже два года Гера не работал, то есть нигде не получал зарплаты - так будет точнее. Работы, связанной с поисками денег для нового фильма, было много: встречи, звонки, переговоры, бесконечные ожидания в приемных. Масса бессмысленной - в результате - суеты, отнимавшей время и силы. Гера искренне пробовал приспособиться к новой жизни, настраивал себя на сдержанно-оптимистический лад: таковы правила игры, что поделаешь... Молодежь "бомбила" рекламу, бомбежка требовала особых деловых качеств, которых, очевидно, Гера был лишен. Да и трудности казались временными, вполне преодолимыми - он все еще надеялся, что рыночной экономике понадобятся настоящие профессионалы. Случалось ему простаивать и в прежние времена, но тогда достаточно было заявиться в Бюро кинопропаганды, выписать командировку; благодарная провинция одаривала хлебом-солью, он выступал перед сеансами - лихо, с юморком, веселил зал. Пять-шесть выступлений - и в кассу! Касса встречала приветливо и обеспечивала месяц безбедной жизни. К девяносто третьему году подорожали гостиницы, железнодорожные и авиабилеты; киноман обеднел и перестал ходить на творческие встречи. Кинопропаганда перестроилась: "новых русских" интересовали встречи в узком кругу рестораны, финские бани, закрытые клубы. Для подобных мероприятий требовались "звезды" - лица, часто мелькавшие на телеэкранах в советские времена. "Нью рашенз" всех национальностей избавлялись от провинциальных комплексов, возможность похлопать по плечу и угостить бараньей лопаткой столичную знаменитость - всего за сотню "баксов" - умиляла и порождала иллюзию полноты жизни. Малоизвестные режиссерские физиономии никого на этом "рынке" не интересовали, в банях не котировались. Вкус бараньих лопаток режиссерам пришлось забыть... Это казалось нереальным, невозможным: голод, и не фигуральный метафорический, духовный, творческий или какой-либо еще, - а обыкновенный, убогий, физиологический голод. Холодильник отключен за ненадобностью, в кармане - пыль и табачные крошки, возникают мысли о краже батона с прилавка хлебного магазина... Поначалу Гера с каким-то сладострастием наблюдал исчезновение из дому продуктов; радовался завалявшимся в кухонном шкафчике макаронам; потом восторг вызвали баночка варенья, три окаменевших баранки, пачка сахара. Гера словно бы продолжал коллекционировать ощущения - на этот раз в копилку попадали мысли и чувства человека, угодившего в зону бедствия. Вокруг тем временем продолжалась обычная с виду, вполне нормальная человеческая жизнь. На вопрос: "Как дела?" - никто не отвечал: "Плохо, жрать нечего!", да и сам вопрос "Как дела?" с некоторых пор выглядел бестактно. Эксперимент удалось довести до конца, до стерильно пустых кухонных полок, кастрюль, тарелок. Два дня не ел ничего, совсем ничего, пил водопроводную воду с гадливым удовольствием. Потом не выдержал, напросился в гости, где поживился бутербродами. Визиты к друзьям поддержали его на неделю-другую. Времена буйных застолий давно прошли, принимали гостей теперь не слишком охотно... После родителей осталась квартира-"хрущевка": двадцать три метра, две смежные комнатушки, табакерка-кухня. Бизнесменов подобные квартиры не интересовали, для прочих жителей провинциального городка покупка жилья за наличные была мифом из чужой, фантасмагорической жизни - так что наследство Гера большими трудами сбыл за четыре тысячи долларов полгода спустя. Скромно расходуя деньги, Гера рассчитывал какое-то время продержаться на плаву - до новой картины. Но тут подвернулся печально известный банк "Чара", основанный бывшими кинематографистами и по этой причине пользовавшийся у киношников доверием. Банк выплачивал семь процентов ежемесячно - положив туда четыре тысячи долларов, можно было жить, не опасаясь голода. Гера поддался общей эйфории, примерно год пользовался этой "халявой", потом началась темная, запутанная история, о которой несколько месяцев писали в газетах. Кто-то из владельцев "Чары" покончил с собой, денежки сгинули, Гера снова оказался наедине с пустым холодильником. Извоз как идея, приходя в голову, вызывал чувство стыда. Несколько дней Гера не мог решиться, но после очередной поездки на Студию, где ему предложили снимать порнографические ролики, сел в машину с твердым убеждением, что сегодня э т о осуществится. Открыл ветровик, остудил горящее лицо. Здесь было много знакомых - укатил к кольцевой дороге, добрался до Тушина, часа полтора колесил вокруг метро "Планерная". Не нашел ни одного клиента, понял, что в каждом деле нужно владеть профессией, после чего на остатках бензина притащился домой. Назавтра взыграло самолюбие, принялся осваивать таксомоторный бизнес всерьез, столкнулся с "крутыми" ребятами на вокзалах и в аэропортах, обнаружил свободную "нишу" - центр города. Короткие поездки, грошовые заработки, бесконечное торчание в пробках - транспортная мафия подарила этот район интеллигентным "левакам". Тут тоже существовала своя конкуренция, но вялая и не опасная для жизни. Заработанных извозом денег хватало только на еду, он хорошо запомнил первую свою трапезу после голодовки: хлеб, сардельки, связку бананов. Неделю молил Бога беречь машину, Бог его услышал, машина не подвела. За неделю Гера собрал страховой фонд пятьдесят долларов на ремонт машины - и немного успокоился. Что случится, если поломка будет стоить дороже пятидесяти долларов, старался не думать... "Альфа-ромео" продал давным-давно, чтобы похоронить отца. На оставшиеся от похорон деньги приобрел старенькие "Жигули". Жестокая дилемма возникла со смертью матери: продавать или не продавать "Жигули"? На деньги, вырученные от продажи, можно было бы купить приличный гроб, украсить могилу венками. Ненавидя себя, расстаться с "Жигулями" не смог.
Выбор натуры
Жила в дальнем уголке его памяти шестилетняя девочка Маша - и вдруг объявилась маленькой женщиной, изнывающей от любви. Гера пробовал объясниться - она его не слышала, обожгла наивной детской страстью, потребовала взаимности, измучив Геру своей беззащитностью. Осторожные слова не помогали, Гера попробовал оттолкнуть ее грубостью - не подействовало. Что-то, видимо, не сложилось в Машиной судьбе, Гера нужен был ей во спасение, она и цеплялась за него с отчаянием утопающего. Шесть месяцев длилась эта мука; быть может, Гера был недостаточно решителен? Да. Но... Детские судьбы кино чаще всего калечит. Испытания славой психика ребенка не выдерживает. Да и школа редко бывает терпима к тем, кто сумел выделиться. Дети в кино почти всегда талантливы: искренне увлечены игрой. Как объяснить повзрослевшему человеку, что талант ребенка и талант актера - не одно и то же? И совпадения - крайне редки? Гера это знал, отбирая Машеньку на роль. Конечно же, предупредил родителей. Но предупреждения такого рода - бессмысленны, и это он тоже хорошо знал... Увидел взрослую Машеньку, понял все с первого взгляда, растерялся. После очередного единоборства с Машей на Тверскую выехал взвинченный. Надо было успокоиться, прийти в себя - автомобильный промысел не терпит лишнего возбуждения, поток машин агрессивен и безжалостен. Был и другой повод для беспокойства. Всякий раз, когда Гера садился за руль, на мысленном экране возникала бетонная опора путепровода. Гера видел ее отчетливо и реально стоящую на пересечении кольцевой автодороги с Волгоградским проспектом. Этот серый бетонный нож надвигался на него с бешеной скоростью, рассекал надвое машину... Усилием воли Гере удавалось превратить навязчивую галлюцинацию в обрывок исцарапанной пленки, для этого он мысленно перемещался в знакомую монтажную комнату Студии, по его команде Наташа, постоянный и любимый монтажер, вырезала пугающий кадр с бетонной опорой из фильма, швыряла ненужную пленку в корзину для обрезков - но с каждым разом делать это становилось все труднее и труднее. Следовало передохнуть - но в сложившихся обстоятельствах Гера не мог себе позволить расслабиться. Через два часа на дороге менялся "режим", деловой клиент исчезал, возникала пустая безденежная пауза до вечера, когда снова появлялись пассажиры, но совсем другие. "Другие" нанимали машину для поездок в спальные районы Москвы, оттуда приходилось возвращаться налегке, теряя время и переводя бензин. Обратный поток пассажиров из спальных районов возникал только поздним вечером, когда начинался ночной кутеж; ночных пассажиров Гера остерегался, никогда не сажал в автомобиль подвыпившие мужские компании - газеты пестрели криминальной хроникой. Тверская радовала глаз островками истинной Европы. Островков было много витрины с непривычным живописным "макияжем"; новые гостиницы, выстроенные привозными руками из привозных же стройматериалов; коммерческие банки и рестораны, сверкающие иноземным глянцем, магазины, казино. Дома, люди - все изменилось за последние три года; праздничный фейерверк, достаточно редкий в прежние годы, теперь словно выплеснулся в будни. Новые владельцы зданий не жалели денег и электричества, рекламные щиты светились небесной чистотой красок, мчались автомобили, знакомые прежде только по зарубежным фильмам. Девушка в легком вечернем платье шагнула на дорогу и призывно махнула рукой. Три иномарки скрипнули тормозами, предлагая всевозможные услуги, Гера осторожно пристроился им в хвост - и не ошибся, девушка направилась прямиком к нему. - Козлы! - Кто? - Все! Я где-то видела ваше лицо. - Говорят, похож на артиста Абдулова. - А! Он тоже козел! - Вы с ним знакомы? - Это он со мной знаком! Отвез ее к парикмахерской "Ив Роша", длинная тонкая сигарета с золотым обрезом осталась в пепельнице - никогда прежде Гера таких сигарет не видел. Разглядывание сигареты длилось мгновение, это мгновение принесло в машину пьяного шута, который, не спросив разрешения, брякнулся на сиденье и сразу уснул. Из машины еще не выветрился запах французских духов - грязные джинсы и немытые волосы нового клиента, облагороженные чужим запахом, производили странное впечатление. Лицо мелкое, лисье. Гера мысленно так и назвал его "Лис". - Куда? - В Марьино. - Дорого стоит. - Сговоримся. От нового клиента хотелось избавиться, Гера назвал неприлично завышенную сумму. Но пассажир сонным голосом ответил: "Поехали". Примерно через час лобовое стекло "Жигулей" заполнил марьинский унылый пейзаж. - Прямо. - В лес не поеду. - Прямо. До этой секунды Лис тихо дремал, откинувшись хмельной головой на спинку сиденья. Тут вдруг открыл неожиданно трезвые глаза, вынул из кармана пиджака пистолет Макарова. - Послушайте... У меня нет денег. Вы же видите, на чем езжу... - Прямо! - Хотите отобрать машину?.. Она меня кормит... Я режиссер, известный режиссер; может быть, вы даже видели мои фильмы... Пять лет без работы, слышали, наверно... Кино умирает... - Ты сдохнешь раньше, чем твое кино. Считаю до трех. Глаза неподвижные, водянистые, с такими глазами не шутят. Длинный желтый палец подрагивает на спусковом крючке. Машина въехала в лес, остановилась на проселочной дороге. - Направо, - скомандовал Лис.
Эпизодические роли
Рука запутывается, переключая передачу. Скрежещут шестеренки. Резко врубается скорость, нога давит педаль газа, машина срывается с места и мчится вперед с ревом и грохотом. Грохочут амортизаторы и колесные диски, ударяя по выступающим из земли корням деревьев. Лис дергается, но не успевает ничего сообразить. Резкое торможение, машина клюет носом, Лис ударяется головой о лобовое стекло и отключается. Монтировку Гера всегда возил в салоне - она опускается на голову Лиса, безжизненное тело Гера тащит в лес, бросает на землю. Земля в лесу гнилая, сырая, колеса буксуют, комья холодной грязи летят из-под "Жигулей" - падают на лицо Лиса, приводят его в сознание, он открывает глаза. Видит багажник отъезжающей машины с черными буквами номера на белом поле... Обычно Лис прикидывается пьяным. Выходит на дорогу, поднимает руку и, едва не падая под колеса, делает вид, что ищет "левака". Машины останавливаются часто, жить стало трудно, многие "левачат" вечерами - те, кто сумел завести "колеса" в прежние времена и удержал их "на ходу". Машины подъезжают одна за другой. Лис опытным глазом оценивает и "тачку", и водителя, выбирает жертву. Лицо у него злое, жесткое, но очень мелкое, отчего не бросается в глаза и никогда не внушает подозрений. Лицо и породило кличку, на которую он отзывается для тех, кто имеет право так его называть: "Лис". Гера угадал... Обиталище свое они ласково называют "логовом". Когда-то "логово" и впрямь было однокомнатной квартирой - те времена давно прошли. Половина паркетной доски отсутствует, обнажены панельные перекрытия; обои содра- ны - кое-где на сером бетоне остались клочки; внутренних дверей нет - даже в туалете; мебель привычная: пустые картонные коробки. Дверной наличник утыкан гвоздями, на гвоздях висит одежда, угол комнаты занимают два сдвинутых матраса. Спят они вчетвером: Лис, Корж - мужчина лет сорока, жилистый, костистый, с лицом, кожа которого выдублена ветрами зимних лесоповалов, - и две девчонки, Зия с Верой. Все - в чем мать родила, слегка прикрытые байковым солдатским одеялом. Верка храпит, обняв Коржа. Смятые груди прилипли к татуированному плечу, пухлые девичьи бедра расплющились на матрасе. Лицо у нее молодое, свежее. Лис просыпается, шарит рукой по полу. Бутылки - пусты. Он понимает: сегодня придется зарабатывать деньги. Идет на кухню, высыпает в чайник две пачки чаю, ждет, содержимое чайника должно хорошо прокипеть. Лис терпелив. Одевается, вынимает из обувной коробки пистолет Макарова, покидает дом, автобусом добирается до метро. Через полчаса оказывается на Тверской, походкой вдребезги пьяного человека движется вдоль дороги, останавливается, поднимает руку... Шести лет от роду Лис попал в детский дом. Явление его произвело сенсацию: Лис не умел говорить и не ходил. Детство его прошло в дровяном сарае, где он жил с веревкой на шее, по-собачьи привязанный к опорному бревну. Мать бывала в сарае не чаще одного раза в неделю, бросала на земляной пол миску с холодной кашей и исчезала. Был у него и отец, благодаря отцу Лис вышел из сарая на свет Божий: неожиданный удар сапогом в живот едва не отправил мальчишку на тот свет. Крик ребенка услышали соседи, вызвали милицию и "скорую помощь", в память об отце остался у Лиса длинный корявый шрам поперек живота. Из больницы определили его в детский дом, родителей лишили прав воспитания, и больше он их не видел. О причинах родительской жестокости можно только догадываться. Легко сослаться на беспробудное пьянство, но пили многие - случай же с Лисом был довольно редкий, его даже сняли для какого-то документального фильма. Очень трогательный получился эпизод: директор детского дома - добрая, славная жен- щина - учит Лиса пользоваться столовыми приборами. Он старательно выполняет все ее указания и никак не может попасть ложкой в рот, проливает на скатерть давно остывший суп... Скатерть, праздничную, белую, положили на стол специально для киносъемки. В детском доме Лис не удержался: требовал особого внимания, на которое детский дом не рассчитан. Лиса передали в интернат для умственно отсталых, откуда без посторонней помощи редко возвращаются в обычную жизнь. Ждать такой помощи Лису было неоткуда. Говорить он со временем выучился, но делать этого не любил, молчал, был угрюм и колюч. К одиннадцати годам осознал себя нормальным человеком, принужденным жить в сумасшедшем доме, надо было как-то защищать себя. Убежал из интерната, скитался по чердакам и подвалам, голодал. Красть еду не позволяло самолюбие. Как-то ночью вскрыл легковую машину, выдрал "с мясом" автомагнитолу, продал ее поутру, почувствовал себя обеспеченным и независимым человеком. На третьей машине попался, "загремел" в колонию. Там встретил понимание и сочувствие, нашел свой дом. Из детской колонии - прямиком в колонию строгого режима после того, как ударил заточкой конвоира - перворазрядника по боксу. Тот гордился своими кулаками и не стеснялся при выборе слов. Колония строгого режима на воровском жаргоне называлась "академией". Она и была академией для таких, как Лис. Там он встретил Коржа... Неподалеку от "логова" располагался трущобный квартал самодельных металлических гаражей. Сюда Лис пригонял "трофеи", здесь же получал за них деньги. В течение нескольких часов угнанная машина разнималась на запчасти, тут же, в гаражах, они и распродавались... Район пролетарский, бедный, машины у многих старые, дышащие на ладан, запчасти брали охотно, не спрашивали родословной - дешево...
Трюковая съемка без подготовки
Извоз опасен во все времена. Особенно если ты промышляешь частным незаконным извозом - а для законности следовало бы получить лицензию в префектуре, платить налоги. Налоги делали затею абсолютно бессмысленной с финансовой точки зрения, если не работать по четырнадцать часов в день. Гера не гнушался работы, но четырнадцать часов ежедневной занятости хоронили надежду на возвращение в кино. Он продолжал писать сценарии, один за другим, ходил по инстанциям, распределявшим деньги, убеждал, доказывал, спорил... В инстанциях нередко встречал более счастливых кинематографических подельников, им удавалось снимать кино - лихо, напористо, - изредка Гера видел это "наше новое кино" - бессмысленное, непрофессиональное. Так ему казалось. Может быть, он просто утерял чувство времени. Людей, которым удалось выжить в новом кинематографе, Гера хорошо знал. Никто из них прежде не хватал звезд с неба, все они были привычны к компромиссу, поиску обходных путей, охотно меняли окрас, вживались в обстоятельства, умели заводить связи. Признать все это своеобразным талантом Гера отказывался, и, видимо, зря... Личные отношения капитализировались, начали приносить реальные доходы. Лишенный столичных корней, Гера оказался отторгнутым от среды обитания, превращение в автомобильного извозчика было логичным и необходимым финалом. Как часто бывает, ускорил развязку случай. Около Тишинского рынка Гера "подцепил" очередную клиентку. Возил ее по делам битых два часа, пока не оказался у очень знакомого дома на проспекте Мира. Дом населяли журналисты, артисты, художники. Геру здесь знали, надо было уносить ноги - он сплоховал, не сумел вывернуться, за что и был наказан. Известная телеведущая села в машину, облобызала поджидавшую ее клиентку - существовала, конечно, вероятность, что она Геру не узнает, давно не виделись. Неловкость состояла еще и в том, что клиентка, судя по разговору, недавно вернулась из-за границы, она вручила телеведущей подарок: роскошный японский диктофон, и тут же завела разговор о будущей совместной программе. Гера увидел диктофон в зеркальце - подруги расположились на заднем сиденье. Телеведущая поначалу внимания на Геру не обратила, вела себя непринужденно, подарок приняла. Гера напряженно ждал последствий - и дождался. Сзади воцарилась тишина, разговор пошел вполголоса. Приехали в Останкино, подруги расстались, на обратном пути клиентка неожиданно спросила: - Вы не имеете отношения к искусству? - Нет, слава Богу! - вежливо отозвался Гера. - Почему "слава Богу"?! - обиделась клиентка и ушла, не расплатившись. Круг тесен - и слой тонок. Сразу как-то изменились бывшие друзья в коридорах власти. Или просто продолжало меняться время - а все остальное он придумал, страдая болезненной мнительностью?.. Логически рассуждая, старенький "жигуленок" первой модели мог понадобиться только уголовнику, потерявшему рассудок. Но жизнь часто развивается вопреки логике. Пустившись в тотальный запой, Лис пропил всю одежонку - "прикид". Без приличного "прикида" рассчитывать на угон солидной иномарки нельзя: в его нынешнем виде Лис не вызывал доверия у водителей; опять же - босяк в иномарке сразу привлек бы внимание постовых милиционеров. Так и сложился незамысловатый план: для начала "взять" рухлядь, на полученные деньги обновить гардероб, потом заняться стоящим делом... Теоретически Гера был готов к нападению, иначе для чего бы возить в салоне монтировку? На практике шарахнуть монтировкой по голове живого человека оказалось непросто. Как соразмерить силу удара, оглушить - но оставить в живых? Как, без привычки, определить, насколько безжизненно тело? И как понять, едва оторвавшись от леса, зачем тебя останавливает передвижной пост ГАИ? Гера все сделал правильно: вовремя снизил скорость, включил правый поворот, аккуратно притормозил; останавливаясь, на коврике у правого сиденья боковым зрением увидел пистолет Лиса. В пустой машине прикрыть пистолет было нечем.