Страница:
* * *
В один из дней в конце мая 43-го года ранним утром группу людей, в том числе и меня, отвезли на железнодорожный вокзал. Накануне всем отъезжающим выдали деньги - солдатское жалованье. Получил деньги и я - отказываться было нельзя, чтобы не выйти из роли. Железная дорога от Неаполя до Сан-Ремо почти все время вьется вдоль берега моря. Слева синело Тирренское море часть Средиземного, справа тянулись предгорья Апеннин. Мы проехали ЧивитаВеккио, Ливорно, Пизу, Специю. И вот я в Сан-Ремо.
Четырехэтажный комфортабельный отель на окраине Сан-Ремо был арендован немецким командованием и превращен в санаторий. Меня вместе с двумя немцами поместили в просторную комнату на третьем этаже. С соседями мне повезло: один из них был австриец Петер, человек моего возраста, второй - Людвиг, немец из Берлина, лет двадцати пяти. Сначала они отнеслись ко мне настороженно, но время шло, и мы мало-помалу сблизились. С Петером я даже подружился, и вскоре мы говорили друг с другом совершенно откровенно. Петер был антифашистом, он относился к немцам с неприязнью, не мог забыть и простить аншлюс 1938 года. Я признался ему, что я военнопленный, по ошибке принятый за военнослужащего немецкой армии. Он одобрил мое решение замаскироваться. "Германия проигрывает войну, тебе надо продержаться и выждать момент, когда ты сможешь пробраться к союзникам, а потом и к своим", - говорил он.
С Людвигом отношения у меня были хорошие, но менее доверительные. Он был из интеллигентной зажиточной и религиозной семьи. В разговорах с нами, - очевидно, отражая взгляды своего окружения, - резко критиковал Гитлера за преследование церкви и вообще считал, что власть в Германии захватили плебеи.
Я пробыл в Сан-Ремо до середины июля. О том, что я русский, знали уже все, с кем мне пришлось контактировать и, конечно, администрация санатория. Тем не менее, никто ни разу не пытался выяснить, почему я в немецкой форме. Могу высказать следующее предположение.
При отправке из госпиталя в Неаполь меня наверняка сопровождал какой-то документ, в котором указывалось, кто я. При отправке из Неаполя в Сан-Ремо документ такого рода, надо полагать, также сопровождал меня. В какой-то из этих документов вкралась ошибка: либо напутали в госпитале, либо в Неаполе невнимательно прочли полученную из госпиталя сопроводиловку. Как бы то ни было, появилась бумага с подписями и печатью, в которой я был представлен как солдат немецкой армии. И эта бумага оказывала магическое действие: никому из немцев не могло придти в голову, что документ ошибочный, что немецкий порядок дал осечку. Слепое уважение к документу часть немецкой натуры. Это и определило отношение ко мне администрации различных уровней. Что же касается простых солдат, с которыми я повседневно общался, то каждый из них был озабочен собственной судьбой, и я не вызывал у них особенного интереса.
Я вписался в распорядок жизни санатория, дни потекли спокойно и однообразно. На каждом спальном этаже была горничная. На нашем этаже работала итальянка лет сорока. Однажды я заговорил с ней по-французски, она удивилась и на хорошем французском спросила, откуда я знаю этот язык. Разговор начался. Я признался ей, что я русский. Это поразило ее, и в дальнейшем она была со мной очень приветлива. Из разговоров выяснилось, что жизнь в Италии нелегкая. У меня хлеб оставался, и я смог приблизительно раз в три дня отдавать ей целый батон. Она часто приносила мне фрукты из своего сада. "Итальянцы терпеть не могут немцев", - слышал я от нее много раз. Я начал подумывать о том, не сможет ли она укрыть меня и затем помочь добраться до Швейцарии, и выжидал подходящей минуты, чтобы заговорить с ней об этом.
По субботам и воскресеньям на большой веранде отеля давались концерты. Приходили итальянские музыканты - пианист, скрипач и певец - баритон или тенор. Иногда пели под гитару.
Мы с Петером почти каждый день гуляли по городу, иногда к нам присоединялся и Людвиг. Самым примечательным было то, что я много играл в шахматы. Я вообще из шахматной семьи, но играл значительно слабее, чем отец и брат. Перед войной несколько лет вообще не подходил к шахматам, а вот в Трапани довелось много играть, что восстановило мою форму. В санатории игра в шахматы процветала. Сложилась компания любителей, ежедневно отдававших игре много времени. Я нередко наблюдал за ними, и однажды они предложили мне сыграть. Я выиграл две партии у одного и еще две у другого. На меня посмотрели с удивлением - мол, русский, а играет неплохо. На другой день мне снова предложили сыграть, и я опять сыграл успешно, чем вызвал уже чувство уважения. Мне предложили сразиться с лучшим игроком этой команды, с чемпионом, так сказать. Через два дня встреча состоялась. Первая партия закончилась вничью, вторую я выиграл. Это была сенсация, я стал "местной знаменитостью", приобрел много новых знакомых. "Тебе надо сыграть со здешним зубным врачом, - говорили мне. - Он очень сильный игрок".
Игра вскоре состоялась в гостиной отеля, где по вечерам собирался народ выпить бокал вина, послушать радио. Зубной врач был в офицерской форме. Он был немного старше меня, приятной внешности, держался любезно. Мы сели за стол. По его заказу принесли бутылку красного вина и два бокала для него и для меня. Уже зная, что я русский, он поинтересовался, откуда я. Я ответил:
- Из Москвы.
- Вот как! - произнес он и в тот вечер больше не задал мне ни одного вопроса.
Первую партию я проиграл, вторая закончилась вничью.
- Вы неплохо играете, - сказал он. - Надеюсь, что мы еще встретимся.
Так началось мое новое знакомство. Мы сыграли с ним немало партий, и я нередко у него выигрывал. Часто говорили на общие темы, и постепенно оба мы становились все более откровенными. Он говорил мне, что не разделяет учения о превосходстве немецкой нации над всеми остальными, а массовое уничтожение евреев считает преступлением.
Вскоре мы стали встречаться в комнате, где он жил. Петер, узнав об этом, воскликнул: "Эге-ге, не каждого солдата приглашают в гости к офицеру!" А потом я стал и пациентом этого врача - у меня разболелся зуб, и он поставил мне пломбу.
Для того чтобы выписать солдата из санатория, требовалась виза врачей всех специальностей. И когда срок моего пребывания в Сан-Ремо близился к концу, мой новый знакомый сказал мне, что пока не дает визы на мою выписку, хочет предоставить мне возможность пробыть в санатории еще восемь-десять дней.
Среди персонала отеля был пожилой итальянец - то ли электрик, то ли водопроводчик, - не помню. Он каким-то образом узнал, что я русский, и часто подходил ко мне потолковать о том о сем. Однажды он предложил мне провести вечерок у его друга.
- Нам будет интересно поговорить с вами, - сказал он. Я, подумав, согласился. Договорились встретиться после ужина. Он предупредил меня:
- Нам не следует идти вместе. Я пойду впереди, а вы следуйте за мной.
Меня это в какой-то степени насторожило, но возражать я не стал.
И вот я иду за ним. К своему удивлению, замечаю, что впереди моего итальянца в том же направлении идет знакомый немец. Поясню, при каких обстоятельствах я с ним познакомился. Ежедневно из числа отдыхающих назначался дежурный по санаторию, который следил за поведением обитателей дома. Дежурными всегда были старшие по званию. Одной из их обязанностей было наблюдать за приходом в столовую. Опоздавших дежурный, сидевший за отдельным столиком, публично распекал. Однажды я опоздал. Войдя в зал, направился было к своему столу, но дежурный подозвал меня и раздраженным тоном начал мне выговаривать. Кто-то из сидевших близко сказал ему: "Не кричи, это же русский, он плохо тебя понимает". Дежурный замолк, внимательно посмотрел на меня и, улыбнувшись, отпустил. Именно этот человек и шел сейчас впереди. Он был в чине фельдфебеля.
Мы дошли до какой-то узенькой улочки, вошли в небольшой одноэтажный домик. Собралась компания - мой итальянец, его друг, немец и я. Мы обменялись рукопожатиями. На столе - бутылка вина и фрукты. Все дальнейшее поразило меня. Это была встреча противников итало-немецкого фашизма, почувствовавших приближение его конца и радовавшихся этому. Как они нашли друг друга - не знаю. Откровенный разговор захватил всех. Я сначала опасался провокации, но скоро отбросил сомнения и отдался теплому чувству я среди единомышленников. Обсуждался вопрос о наметившемся поражении Германии, каждый высказал свои суждения на этот счет, и все пришли к выводу, что оно неизбежно, хотя война, вероятно, продлится еще немало времени. Поделились мы и мыслями о собственной судьбе. Я рассказал о своем плане пробраться в Швейцарию. "Не советую тебе это делать, - сказал немец. - Ты будешь там интернирован и застрянешь до конца войны. К тому же не исключено, что тебя там выдадут немцам, такие случаи известны. Если хочешь скорее вернуться на родину, пробирайся на юг Италии, ближе к линии фронта, и там ищи возможность перейти ее".
В отель вернулись поздно ночью. Шли раздельно.
И вот подошло время прощаться с Сан-Ремо. Перед выпиской каждый прошел медицинскую комиссию. Согласно тому же правилу выздоровевший солдат после отдыха в санатории имел право на двухнедельный отпуск, чтобы повидаться с семьей. Меня осматривали два молодых врача. "Вы из России? Какая страна! воскликнул один из них. - Какие пространства! Они завораживают, человек начинает ощущать свое ничтожество". После чего мне с улыбкой объявили, что отправить меня в отпуск в Москву возможности нет, так что придется возвращаться в часть.
Накануне отъезда меня вызвали в канцелярию, выдали сопроводительную бумагу и билет до Неаполя и сказали: "В Неаполе явишься в военную комендатуру, адрес указан в сопроводиловке. Получишь там справку, где сейчас твоя часть и как до нее добраться". Я призадумался: мне не были известны ни номер, ни названия "моей" части, как же я буду ее разыскивать? Однако, заглянув в полученную бумагу, я увидел, что номер части там имеется.
В комендатуре Неаполя мне сказали: "Твоя часть на острове Сардиния. У меня отлегло от сердца. - Надо ехать в Ливорно и там ждать отправки на остров".
Я пообедал в комендантской столовой, погулял по Неаполю - и снова поезд.
* * *
В "моей" части на Сардинии встретили меня радушно. Офицеры посмеялись, увидев на мне военную форму. "Какие только не случаются ошибки!" воскликнули они. "А тебе идет наша форма", - пошутил один из них.
Меня переодели в штатское, сказали, что оставляют при штабе. "Поработаешь на кухне" - и я стал кухонным мужиком.
* * *
Был июль 1943 года. Мне исполнилось 36 лет.
Во второй половине июля пришло распоряжение о переводе полка на Корсику. Сборы были недолгими, и вот мы уже на берегу пролива Бонифачо между Сардинией и Корсикой. Большое скопление машин, повозок, орудий, длинная очередь к пристани, суета, ругань. Было ясно, что немецкая армия отступает. Несколько раз объявлялась воздушная тревога, и люди прятались в ближайших перелесках.
Два-три дня мы прожили возле небольшого городка Порто-Веккио на восточном побережье Корсики, а затем штаб перевели немного севернее. Это было чье-то имение на берегу моря. Барский дом заняли офицеры и службы, остальной персонал разместился в палатках на опушке подступающего к берегу леса. А мне поставили койку под открытым небом, - правда, при этом было сказано, что в случае дождя я могу придти в палатку к поварам.
Уклад моей жизни не изменился. Завхоз по-прежнему брал меня в поездки. Несколько раз мы побывали в близлежащих деревнях, где он закупал мясо и овощи. Как-то раз в одной из деревень, не помню точно при каких обстоятельствах, я обнаружил русского. Это был бедно одетый старый человек. Оказалось, что передо мной эмигрант первой волны, кубанский казак, сражавшийся в рядах белой армии. Судьба занесла его на Корсику. О себе он сообщил мало, пожаловался на бедность. Я спросил, не может ли он помочь мне где-нибудь укрыться до прихода союзников и получил отрицательный ответ. "У меня мало знакомых, относятся ко мне плохо, взять тебя к себе не могу, заметят соседи, да и прокормить тебя я не в состоя- нии", - сказал он.
В начале августа я заболел малярией, меня отвезли в Бастию и положили в немецкий госпиталь.
Проболел дней десять, чувствовал себя уже хорошо. Я предполагал, что меня отправят обратно в штаб. Но неожиданно был вызван к главному врачу госпиталя. Он спросил, как я себя чувствую, откуда я, кто по специальности. "Мы можем оставить вас при госпитале. Как вы на это смотрите?"
И я снова превратился в кухонного мужика. Везение не покидало меня.
На кухне работали двое: немецкий повар и француз, местный житель, работавший по найму. Как потом выяснилось, он до прихода немцев имел в городе закусочную и умел хорошо готовить.
Немец принял меня крайне недружелюбно - русский военнопленный был для него врагом. Но он заметил, что главный врач относится ко мне хорошо, и поэтому старался держать себя корректно. С французом у меня сразу установились прекрасные отношения. От него я узнал, что Сицилия занята союзниками, что союзные войска уже высадились в Сардинии и освобождение Сардинии и Корсики вопрос ближайших недель.
3 сентября 1943 года в Италии произошел переворот, Муссолини был свергнут, новое правительство подписало акт капитуляции. Вечером того же дня взволнованные немцы слушали по радио выступление Гитлера, который назвал итальянцев предателями и объявил о начале оккупации Италии немецкими войсками. Обстановка резко изменилась. Вчерашние союзники - немцы и итальянцы стали врагами. Уже на другой день, 4-го сентября, я наблюдал за атакой итальянских торпедных катеров на немецкие суда, стоявшие на рейде. Одно судно было взорвано. В тот же день два немецких транспортных самолета, летевшие вдоль берега на небольшой высоте, были обстреляны итальянской береговой артиллерией. Итальянцы стали хозяевами положения потому, что ни в городе, ни в его окрестностях немецких воинских частей размещено не было, и все основные позиции были заняты итальянскими вооруженными силами. Город оказался как бы в антинемецкой зоне. Порт, находившийся под управлением немцев, и немецкий госпиталь попали в изоляцию. Француз - мой источник информации - уже несколько дней не выходил на работу, и я не знал в точности, как обстоят дела за пределами госпиталя.
Наступило 5 сентября - знаменательный для меня день.
Я прошелся по палатам. Всюду шли взволнованные разговоры, лица были напряженные. Поймал на себе несколько злобных взглядов. Стало ясно, что момент, которого я ждал, приближается, надо готовиться к решительным действиям.
Вышел на лестничную клетку и увидел, что какой-то человек в штатском с автоматом в руках поднимается в сопровождении старшего санитара на верхний этаж, где находился кабинет главного врача. Главный врач ожидал посетителя на лестничной площадке. Как я впоследствии узнал, человек в штатском был представителем Временного комитета по управлению городом, заменившего после капитуляции Италии пронемецкую мэрию. Приблизительно через час было объявлено, что госпиталь эвакуируется. Ко мне подошел знакомый санитар, с которым я неоднократно беседовал по-немецки, и сказал (почему-то на ломаном французском), что достигнуто соглашение о беспрепятственном выезде госпиталя из Бастии в расположение немецких частей и чтобы я собирался в дорогу, а продуктами на ближайшее время обеспечил себя сам.
Несколько последних дней я откладывал в тайник баночки с консервами и теперь первым делом переложил их в карманы брюк. Затем осмотрелся. Обнаружил, что на втором этаже у окон стоят автоматчики, по одному с каждой из четырех сторон дома, наблюдающие за подходами к дому и, очевидно, готовые в случае необходимости открыть огонь. В возникшей суматохе на меня никто не обращал внимания. Мозг лихорадочно работал - какой план действий предпринять? Спрятаться в доме, где множество темных закутков? Залечь в заброшенном, заваленным всяким мусором саду позади дома? Выглянул в окно на двор, который примыкал к улице. Двор был пуст, все поглощены сборами. Заметил, что около ворот охраны нет, - вероятно, немцы посчитали достаточным, что двор просматривается автоматчиками. От дверей дома до ворот было метров 75-100. Я сказал себе: момент наступил. Спустился вниз, вышел из дома и быстрым шагом направился к воротам. Будут стрелять или нет? Выстрелов не было. Беспокоила мысль - не заперта ли калитка на замок? Калитка была заперта на засов! Я легко отодвинул его и вышел на улицу.
Перед воротами стояли несколько вооруженных человек в штатской одежде. Это были французы - как потом выяснилось, бойцы партизанского отряда. Они блокировали вход в госпитальный двор. Я сказал: "Vive la France! Je suis russe, prisonnier de guerre" (Да здравствует Франция! Я русский военнопленный). Первая их реакция была настороженная. Меня обыскали - нет ли оружия. И сейчас же на их лицах появились улыбки, и я обменялся со всеми крепким рукопожатием.
Один из французов, старший в этой группе, повел меня по улице, спускавшейся к центру города. Стоял солнечный, теплый день. На улицах было много народа, веселые лица, улыбки. Людям казалось, что пришло долгожданное освобождение.
Было 5 сентября 1943 года. Кончился мой почти двухлетний плен! Сначала это как-то не осознавалось, казалось нереальным. Потом появилось ощущение, близкое к торжеству: во-первых, осуществился мой, так сказать, стратегический план; во-вторых, я удачно выполнил выбранный вариант побега из госпиталя и оставил с носом моих немецких недоброжелателей. Я не сомневался в том, что повар и некоторые другие немцы, бросавшие на меня в последние дни злобные взгляды, обнаружив мое отсутствие, с яростью разыскивали меня по закоулкам дома и прилегающей к дому территории. Но я уже сделал свои сто шагов к "линии фронта" и перешагнул ее.
Мне выдали итальянский трехзарядный карабин с запасом патронов и включили в группу, к которой я прибился сразу после побега из госпиталя. К сожалению, не помню имя ее командира, назову его Пьером. Появление русского было для всех, конечно, некоторой сенсацией, французы с любопытством отнеслись ко мне, но языковый барьер на первых порах препятствовал сближению.
В тот же день я участвовал в операции, целью которой был захват немецкого продовольственного склада в районе порта. В случае успеха необходимо было срочно вывезти продовольствие в горные деревни, малодоступные для немцев - таков был план.
В середине дня мы были на месте. Основные силы отряда скрытно подошли к складским помещениям, и скоро мы услышали пулеметную и ружейную стрельбу, разрывы гранат. Минут через двадцать-тридцать все затихло, и вспыхнула ракета - сигнал подавать машины. Все делалось быстро и слаженно. Машины, которые еще с утра стояли в укрытии, въехали на территорию склада, были загружены ящиками, картонными коробками и прочей тарой с продовольствием и одна за другой отправились в путь. Я сидел рядом с водителем одной из машин. Шоссейная дорога поднималась в горы. Внезапно раздались взрывы. Как потом выяснилось, один из немецких кораблей, стоявших на рейде, открыл огонь по дороге. Это было неожиданностью. Открытым для наблюдения с моря был участок дороги длиной метров пятьсот. Надо было его проскочить. Рассредоточившись, на максимально возможной скорости машины двинулись в путь. Из десяти машин разорвавшимся снарядом повредило только одну, водителя и бойца ранило. Шоссе было достаточно широким, и подбитая машина не блокировала движения. Отъехав от города километров пять, мы свернули на проселочную дорогу и вскоре были в деревне. Быстро разгрузились и поехали обратно. В один прием вывезти содержимое складов не удалось, пришлось нам вторично загрузить машину и снова совершить поездку в горы. Вернулись мы в город за полночь.
На другой день отряд вышел из города и занял позицию на склоне гор, контролируя въезд в Бастию с севера.
* * *
Для лучшего понимания дальнейших событий даю описание общей военной обстановки, сложившейся в регионе. Делаю это частично на основании моего собственного ее понимания на тот момент, частично на основании того, что мне стало известно впоследствии.
Северо-Африканская кампания завершилась в мае 1943 года капитуляцией остатков итало-немецких войск. Перед союзниками встали дельнейшие задачи захват островов, расположенных в Тирренском море, и высадка на юге Италии. В Сицилии англо-американские войска высадились в июле 1943-го и к началу сентября остров был полностью в их руках. 3-го сентября капитулировала Италия. 8-го сентября немцы начали оккупацию этой страны, а 9-го союзники высадились на юге Италии - открылся новый фронт военных действий.
Немцы поняли, что удержать в своих руках Сардинию и Корсику они не в состоянии и начали отвод своих частей на континент. Задача была непростая: Сардиния, где располагались основные немецкие силы, не имела достаточно крупного порта, что позволило бы морем эвакуировать личный состав и военную технику. Не было на этом острове и аэродромов, которые могли бы принимать тяжелые транспортные самолеты. Для этих целей были пригодны только порт и аэродром, расположенные на Корсике в пригородах Бастии, что превратило город в важный, ключевой пункт всего плана вывода немецких войск с островов.
После капитуляции Италии, когда прежние союзники стали врагами, вывод немецких войск был заблокирован: Бастия оказалась в руках итальянцев. Немцы могли расчистить себе дорогу только силой. Для этой цели они срочно перебросили из Сардинии на Корсику крупные воинские части. Обе стороны готовились к бою.
Такова была обстановка к тому моменту, когда наш небольшой отряд занял позиции на склоне гор. В поле нашего зрения была северная окраина Бастии. Внизу, у подножия гор, проходило шоссе, ведущее на север Корсики, в горы и леса.
В середине дня началось бегство жителей из города. На Бастию надвигалась война. По шоссе двигался поток людей: шли женщины с детьми, толкая перед собой тележки с запасом продовольствия и одежды, шли семьями и поодиночке, богатые люди ехали на автомобилях, было много конных повозок. Запомнилась колоритная группа: молодые монахи вели под руки очень старого монаха, с трудом передвигавшего ноги. Все было залито солнцем.
На рассвете грохот артиллерийской канонады известил о начале сражения. Наш отряд, конечно, не мог принять в нем непосредственного участия из-за малочисленности, а также из-за того, что был слабо вооружен. Первую половину дня мы патрулировали улицы опустевшего города, чтобы не допустить возможного мародерства. К середине дня немцы приблизились к южным окраинам города, и мы отошли в горы. К вечеру стрельба стихла. Наша разведка выяснила, что итальянцы отброшены вглубь острова, Бастия в руках немцев.
Дня два после окончания сражения мы провели в ожидании, а затем по приказу командира заблокировали одну из лесных дорог, спускавшихся с гор на главное шоссе. Мы заняли выгодную позицию и вели наблюдение за дорогой. В один из последующих дней послышался шум моторов, и показалась группа немецких мотоциклистов, осторожно продвигавшихся по дороге. Мы открыли огонь. Немцы быстро сманеврировали, залегли и открыли ответный огонь. Ожесточенная перестрелка продолжалась минут пятнадцать. Немцы отошли. У нас два бойца были ранены.
На другой день командир собрал всех и объявил, что отряд расформирован, надо сдать оружие и скрытно разойтись по домам. Я не знаю причин, из-за которых был ликвидирован отряд, но скорей всего командир исходил из общей оценки сложившегося положения: немцы открыли себе дорогу на континент, о Корсике уже не думают, их уход с острова - вопрос ближайших недель. Весь путь от пролива Бонифачо до Бастии забит отступающими частями, идущими непрерывным потоком. В этих условиях перспектив для успешных партизанский действий практически не было, да и смысл их утерян - уход врага с острова предрешен. Думаю, что решение командира было разумным.
Пьер, который все это время проявлял ко мне внимание и дружелюбие, подошел и сказал: "Ты идешь со мной, будешь жить у меня".
В лесу, вблизи той деревни, где была база отряда, вырыли яму, дно застелили сеном, сложили в яму оружие и прикрыли его ветками. Пьер сунул мне револьвер с запасом патронов. Каждый из нас получил по два бутерброда. Командир пожал всем руку и поблагодарил за службу. К концу дня мы отправились в путь.
В нашей группе, кроме меня, были Пьер, молодой парень - односельчанин Пьера и интеллигентного вида человек средних лет, которого я в отряде не замечал. Нам предстояло пройти около тридцати километров. Мы шли нехожеными тропами в обход деревень и поселков, поднимаясь все выше и выше, затем вышли на вершину безлесного и безлюдного горного хребта, который тянулся на север острова. Нашей целью был мыс Капо-Бьянко - самая северная часть Корсики.
В пути мы разговорились (в пределах моего скудного французского) с нашим интеллигентного вида попутчиком. Он стал расспрашивать меня о моем военном пути, о Москве. Этот человек оказался главным редактором прогрессивной корсиканской газеты, назову его Жаком. В дальнейшем он сыграл известную роль в моей жизни.
Мы шли едва заметными тропами по совершенно безлесной, безводной и необитаемой местности. Стало темнеть, продолжать путь было опасно. Была найдена небольшая ложбинка, защищавшая от ветра, и мы расположились на ночлег. Съели наши бутерброды, очень хотелось пить, но воды не было. У моих спутников нашлось несколько яблок. Это немного утолило жажду. Становилось прохладно. Мы легли, тесно прижавшись друг к другу, укрылись, чем смогли. Ночь прошла спокойно. С рассветом двинулись дальше. Меня удивляло, как Пьер со своим односельчанином находили казалось бы неразличимые глазом тропы. Нам встречались дикие горные козлы, ничуть не боявшиеся людей. Один раз Пьер потерял продолжение тропы. Но впереди, в отдалении, стоял, наблюдая за нами, горный козел. В него бросили камень, он умчался и тем самым подсказал нам дальнейший путь.
В один из дней в конце мая 43-го года ранним утром группу людей, в том числе и меня, отвезли на железнодорожный вокзал. Накануне всем отъезжающим выдали деньги - солдатское жалованье. Получил деньги и я - отказываться было нельзя, чтобы не выйти из роли. Железная дорога от Неаполя до Сан-Ремо почти все время вьется вдоль берега моря. Слева синело Тирренское море часть Средиземного, справа тянулись предгорья Апеннин. Мы проехали ЧивитаВеккио, Ливорно, Пизу, Специю. И вот я в Сан-Ремо.
Четырехэтажный комфортабельный отель на окраине Сан-Ремо был арендован немецким командованием и превращен в санаторий. Меня вместе с двумя немцами поместили в просторную комнату на третьем этаже. С соседями мне повезло: один из них был австриец Петер, человек моего возраста, второй - Людвиг, немец из Берлина, лет двадцати пяти. Сначала они отнеслись ко мне настороженно, но время шло, и мы мало-помалу сблизились. С Петером я даже подружился, и вскоре мы говорили друг с другом совершенно откровенно. Петер был антифашистом, он относился к немцам с неприязнью, не мог забыть и простить аншлюс 1938 года. Я признался ему, что я военнопленный, по ошибке принятый за военнослужащего немецкой армии. Он одобрил мое решение замаскироваться. "Германия проигрывает войну, тебе надо продержаться и выждать момент, когда ты сможешь пробраться к союзникам, а потом и к своим", - говорил он.
С Людвигом отношения у меня были хорошие, но менее доверительные. Он был из интеллигентной зажиточной и религиозной семьи. В разговорах с нами, - очевидно, отражая взгляды своего окружения, - резко критиковал Гитлера за преследование церкви и вообще считал, что власть в Германии захватили плебеи.
Я пробыл в Сан-Ремо до середины июля. О том, что я русский, знали уже все, с кем мне пришлось контактировать и, конечно, администрация санатория. Тем не менее, никто ни разу не пытался выяснить, почему я в немецкой форме. Могу высказать следующее предположение.
При отправке из госпиталя в Неаполь меня наверняка сопровождал какой-то документ, в котором указывалось, кто я. При отправке из Неаполя в Сан-Ремо документ такого рода, надо полагать, также сопровождал меня. В какой-то из этих документов вкралась ошибка: либо напутали в госпитале, либо в Неаполе невнимательно прочли полученную из госпиталя сопроводиловку. Как бы то ни было, появилась бумага с подписями и печатью, в которой я был представлен как солдат немецкой армии. И эта бумага оказывала магическое действие: никому из немцев не могло придти в голову, что документ ошибочный, что немецкий порядок дал осечку. Слепое уважение к документу часть немецкой натуры. Это и определило отношение ко мне администрации различных уровней. Что же касается простых солдат, с которыми я повседневно общался, то каждый из них был озабочен собственной судьбой, и я не вызывал у них особенного интереса.
Я вписался в распорядок жизни санатория, дни потекли спокойно и однообразно. На каждом спальном этаже была горничная. На нашем этаже работала итальянка лет сорока. Однажды я заговорил с ней по-французски, она удивилась и на хорошем французском спросила, откуда я знаю этот язык. Разговор начался. Я признался ей, что я русский. Это поразило ее, и в дальнейшем она была со мной очень приветлива. Из разговоров выяснилось, что жизнь в Италии нелегкая. У меня хлеб оставался, и я смог приблизительно раз в три дня отдавать ей целый батон. Она часто приносила мне фрукты из своего сада. "Итальянцы терпеть не могут немцев", - слышал я от нее много раз. Я начал подумывать о том, не сможет ли она укрыть меня и затем помочь добраться до Швейцарии, и выжидал подходящей минуты, чтобы заговорить с ней об этом.
По субботам и воскресеньям на большой веранде отеля давались концерты. Приходили итальянские музыканты - пианист, скрипач и певец - баритон или тенор. Иногда пели под гитару.
Мы с Петером почти каждый день гуляли по городу, иногда к нам присоединялся и Людвиг. Самым примечательным было то, что я много играл в шахматы. Я вообще из шахматной семьи, но играл значительно слабее, чем отец и брат. Перед войной несколько лет вообще не подходил к шахматам, а вот в Трапани довелось много играть, что восстановило мою форму. В санатории игра в шахматы процветала. Сложилась компания любителей, ежедневно отдававших игре много времени. Я нередко наблюдал за ними, и однажды они предложили мне сыграть. Я выиграл две партии у одного и еще две у другого. На меня посмотрели с удивлением - мол, русский, а играет неплохо. На другой день мне снова предложили сыграть, и я опять сыграл успешно, чем вызвал уже чувство уважения. Мне предложили сразиться с лучшим игроком этой команды, с чемпионом, так сказать. Через два дня встреча состоялась. Первая партия закончилась вничью, вторую я выиграл. Это была сенсация, я стал "местной знаменитостью", приобрел много новых знакомых. "Тебе надо сыграть со здешним зубным врачом, - говорили мне. - Он очень сильный игрок".
Игра вскоре состоялась в гостиной отеля, где по вечерам собирался народ выпить бокал вина, послушать радио. Зубной врач был в офицерской форме. Он был немного старше меня, приятной внешности, держался любезно. Мы сели за стол. По его заказу принесли бутылку красного вина и два бокала для него и для меня. Уже зная, что я русский, он поинтересовался, откуда я. Я ответил:
- Из Москвы.
- Вот как! - произнес он и в тот вечер больше не задал мне ни одного вопроса.
Первую партию я проиграл, вторая закончилась вничью.
- Вы неплохо играете, - сказал он. - Надеюсь, что мы еще встретимся.
Так началось мое новое знакомство. Мы сыграли с ним немало партий, и я нередко у него выигрывал. Часто говорили на общие темы, и постепенно оба мы становились все более откровенными. Он говорил мне, что не разделяет учения о превосходстве немецкой нации над всеми остальными, а массовое уничтожение евреев считает преступлением.
Вскоре мы стали встречаться в комнате, где он жил. Петер, узнав об этом, воскликнул: "Эге-ге, не каждого солдата приглашают в гости к офицеру!" А потом я стал и пациентом этого врача - у меня разболелся зуб, и он поставил мне пломбу.
Для того чтобы выписать солдата из санатория, требовалась виза врачей всех специальностей. И когда срок моего пребывания в Сан-Ремо близился к концу, мой новый знакомый сказал мне, что пока не дает визы на мою выписку, хочет предоставить мне возможность пробыть в санатории еще восемь-десять дней.
Среди персонала отеля был пожилой итальянец - то ли электрик, то ли водопроводчик, - не помню. Он каким-то образом узнал, что я русский, и часто подходил ко мне потолковать о том о сем. Однажды он предложил мне провести вечерок у его друга.
- Нам будет интересно поговорить с вами, - сказал он. Я, подумав, согласился. Договорились встретиться после ужина. Он предупредил меня:
- Нам не следует идти вместе. Я пойду впереди, а вы следуйте за мной.
Меня это в какой-то степени насторожило, но возражать я не стал.
И вот я иду за ним. К своему удивлению, замечаю, что впереди моего итальянца в том же направлении идет знакомый немец. Поясню, при каких обстоятельствах я с ним познакомился. Ежедневно из числа отдыхающих назначался дежурный по санаторию, который следил за поведением обитателей дома. Дежурными всегда были старшие по званию. Одной из их обязанностей было наблюдать за приходом в столовую. Опоздавших дежурный, сидевший за отдельным столиком, публично распекал. Однажды я опоздал. Войдя в зал, направился было к своему столу, но дежурный подозвал меня и раздраженным тоном начал мне выговаривать. Кто-то из сидевших близко сказал ему: "Не кричи, это же русский, он плохо тебя понимает". Дежурный замолк, внимательно посмотрел на меня и, улыбнувшись, отпустил. Именно этот человек и шел сейчас впереди. Он был в чине фельдфебеля.
Мы дошли до какой-то узенькой улочки, вошли в небольшой одноэтажный домик. Собралась компания - мой итальянец, его друг, немец и я. Мы обменялись рукопожатиями. На столе - бутылка вина и фрукты. Все дальнейшее поразило меня. Это была встреча противников итало-немецкого фашизма, почувствовавших приближение его конца и радовавшихся этому. Как они нашли друг друга - не знаю. Откровенный разговор захватил всех. Я сначала опасался провокации, но скоро отбросил сомнения и отдался теплому чувству я среди единомышленников. Обсуждался вопрос о наметившемся поражении Германии, каждый высказал свои суждения на этот счет, и все пришли к выводу, что оно неизбежно, хотя война, вероятно, продлится еще немало времени. Поделились мы и мыслями о собственной судьбе. Я рассказал о своем плане пробраться в Швейцарию. "Не советую тебе это делать, - сказал немец. - Ты будешь там интернирован и застрянешь до конца войны. К тому же не исключено, что тебя там выдадут немцам, такие случаи известны. Если хочешь скорее вернуться на родину, пробирайся на юг Италии, ближе к линии фронта, и там ищи возможность перейти ее".
В отель вернулись поздно ночью. Шли раздельно.
И вот подошло время прощаться с Сан-Ремо. Перед выпиской каждый прошел медицинскую комиссию. Согласно тому же правилу выздоровевший солдат после отдыха в санатории имел право на двухнедельный отпуск, чтобы повидаться с семьей. Меня осматривали два молодых врача. "Вы из России? Какая страна! воскликнул один из них. - Какие пространства! Они завораживают, человек начинает ощущать свое ничтожество". После чего мне с улыбкой объявили, что отправить меня в отпуск в Москву возможности нет, так что придется возвращаться в часть.
Накануне отъезда меня вызвали в канцелярию, выдали сопроводительную бумагу и билет до Неаполя и сказали: "В Неаполе явишься в военную комендатуру, адрес указан в сопроводиловке. Получишь там справку, где сейчас твоя часть и как до нее добраться". Я призадумался: мне не были известны ни номер, ни названия "моей" части, как же я буду ее разыскивать? Однако, заглянув в полученную бумагу, я увидел, что номер части там имеется.
В комендатуре Неаполя мне сказали: "Твоя часть на острове Сардиния. У меня отлегло от сердца. - Надо ехать в Ливорно и там ждать отправки на остров".
Я пообедал в комендантской столовой, погулял по Неаполю - и снова поезд.
* * *
В "моей" части на Сардинии встретили меня радушно. Офицеры посмеялись, увидев на мне военную форму. "Какие только не случаются ошибки!" воскликнули они. "А тебе идет наша форма", - пошутил один из них.
Меня переодели в штатское, сказали, что оставляют при штабе. "Поработаешь на кухне" - и я стал кухонным мужиком.
* * *
Был июль 1943 года. Мне исполнилось 36 лет.
Во второй половине июля пришло распоряжение о переводе полка на Корсику. Сборы были недолгими, и вот мы уже на берегу пролива Бонифачо между Сардинией и Корсикой. Большое скопление машин, повозок, орудий, длинная очередь к пристани, суета, ругань. Было ясно, что немецкая армия отступает. Несколько раз объявлялась воздушная тревога, и люди прятались в ближайших перелесках.
Два-три дня мы прожили возле небольшого городка Порто-Веккио на восточном побережье Корсики, а затем штаб перевели немного севернее. Это было чье-то имение на берегу моря. Барский дом заняли офицеры и службы, остальной персонал разместился в палатках на опушке подступающего к берегу леса. А мне поставили койку под открытым небом, - правда, при этом было сказано, что в случае дождя я могу придти в палатку к поварам.
Уклад моей жизни не изменился. Завхоз по-прежнему брал меня в поездки. Несколько раз мы побывали в близлежащих деревнях, где он закупал мясо и овощи. Как-то раз в одной из деревень, не помню точно при каких обстоятельствах, я обнаружил русского. Это был бедно одетый старый человек. Оказалось, что передо мной эмигрант первой волны, кубанский казак, сражавшийся в рядах белой армии. Судьба занесла его на Корсику. О себе он сообщил мало, пожаловался на бедность. Я спросил, не может ли он помочь мне где-нибудь укрыться до прихода союзников и получил отрицательный ответ. "У меня мало знакомых, относятся ко мне плохо, взять тебя к себе не могу, заметят соседи, да и прокормить тебя я не в состоя- нии", - сказал он.
В начале августа я заболел малярией, меня отвезли в Бастию и положили в немецкий госпиталь.
Проболел дней десять, чувствовал себя уже хорошо. Я предполагал, что меня отправят обратно в штаб. Но неожиданно был вызван к главному врачу госпиталя. Он спросил, как я себя чувствую, откуда я, кто по специальности. "Мы можем оставить вас при госпитале. Как вы на это смотрите?"
И я снова превратился в кухонного мужика. Везение не покидало меня.
На кухне работали двое: немецкий повар и француз, местный житель, работавший по найму. Как потом выяснилось, он до прихода немцев имел в городе закусочную и умел хорошо готовить.
Немец принял меня крайне недружелюбно - русский военнопленный был для него врагом. Но он заметил, что главный врач относится ко мне хорошо, и поэтому старался держать себя корректно. С французом у меня сразу установились прекрасные отношения. От него я узнал, что Сицилия занята союзниками, что союзные войска уже высадились в Сардинии и освобождение Сардинии и Корсики вопрос ближайших недель.
3 сентября 1943 года в Италии произошел переворот, Муссолини был свергнут, новое правительство подписало акт капитуляции. Вечером того же дня взволнованные немцы слушали по радио выступление Гитлера, который назвал итальянцев предателями и объявил о начале оккупации Италии немецкими войсками. Обстановка резко изменилась. Вчерашние союзники - немцы и итальянцы стали врагами. Уже на другой день, 4-го сентября, я наблюдал за атакой итальянских торпедных катеров на немецкие суда, стоявшие на рейде. Одно судно было взорвано. В тот же день два немецких транспортных самолета, летевшие вдоль берега на небольшой высоте, были обстреляны итальянской береговой артиллерией. Итальянцы стали хозяевами положения потому, что ни в городе, ни в его окрестностях немецких воинских частей размещено не было, и все основные позиции были заняты итальянскими вооруженными силами. Город оказался как бы в антинемецкой зоне. Порт, находившийся под управлением немцев, и немецкий госпиталь попали в изоляцию. Француз - мой источник информации - уже несколько дней не выходил на работу, и я не знал в точности, как обстоят дела за пределами госпиталя.
Наступило 5 сентября - знаменательный для меня день.
Я прошелся по палатам. Всюду шли взволнованные разговоры, лица были напряженные. Поймал на себе несколько злобных взглядов. Стало ясно, что момент, которого я ждал, приближается, надо готовиться к решительным действиям.
Вышел на лестничную клетку и увидел, что какой-то человек в штатском с автоматом в руках поднимается в сопровождении старшего санитара на верхний этаж, где находился кабинет главного врача. Главный врач ожидал посетителя на лестничной площадке. Как я впоследствии узнал, человек в штатском был представителем Временного комитета по управлению городом, заменившего после капитуляции Италии пронемецкую мэрию. Приблизительно через час было объявлено, что госпиталь эвакуируется. Ко мне подошел знакомый санитар, с которым я неоднократно беседовал по-немецки, и сказал (почему-то на ломаном французском), что достигнуто соглашение о беспрепятственном выезде госпиталя из Бастии в расположение немецких частей и чтобы я собирался в дорогу, а продуктами на ближайшее время обеспечил себя сам.
Несколько последних дней я откладывал в тайник баночки с консервами и теперь первым делом переложил их в карманы брюк. Затем осмотрелся. Обнаружил, что на втором этаже у окон стоят автоматчики, по одному с каждой из четырех сторон дома, наблюдающие за подходами к дому и, очевидно, готовые в случае необходимости открыть огонь. В возникшей суматохе на меня никто не обращал внимания. Мозг лихорадочно работал - какой план действий предпринять? Спрятаться в доме, где множество темных закутков? Залечь в заброшенном, заваленным всяким мусором саду позади дома? Выглянул в окно на двор, который примыкал к улице. Двор был пуст, все поглощены сборами. Заметил, что около ворот охраны нет, - вероятно, немцы посчитали достаточным, что двор просматривается автоматчиками. От дверей дома до ворот было метров 75-100. Я сказал себе: момент наступил. Спустился вниз, вышел из дома и быстрым шагом направился к воротам. Будут стрелять или нет? Выстрелов не было. Беспокоила мысль - не заперта ли калитка на замок? Калитка была заперта на засов! Я легко отодвинул его и вышел на улицу.
Перед воротами стояли несколько вооруженных человек в штатской одежде. Это были французы - как потом выяснилось, бойцы партизанского отряда. Они блокировали вход в госпитальный двор. Я сказал: "Vive la France! Je suis russe, prisonnier de guerre" (Да здравствует Франция! Я русский военнопленный). Первая их реакция была настороженная. Меня обыскали - нет ли оружия. И сейчас же на их лицах появились улыбки, и я обменялся со всеми крепким рукопожатием.
Один из французов, старший в этой группе, повел меня по улице, спускавшейся к центру города. Стоял солнечный, теплый день. На улицах было много народа, веселые лица, улыбки. Людям казалось, что пришло долгожданное освобождение.
Было 5 сентября 1943 года. Кончился мой почти двухлетний плен! Сначала это как-то не осознавалось, казалось нереальным. Потом появилось ощущение, близкое к торжеству: во-первых, осуществился мой, так сказать, стратегический план; во-вторых, я удачно выполнил выбранный вариант побега из госпиталя и оставил с носом моих немецких недоброжелателей. Я не сомневался в том, что повар и некоторые другие немцы, бросавшие на меня в последние дни злобные взгляды, обнаружив мое отсутствие, с яростью разыскивали меня по закоулкам дома и прилегающей к дому территории. Но я уже сделал свои сто шагов к "линии фронта" и перешагнул ее.
Мне выдали итальянский трехзарядный карабин с запасом патронов и включили в группу, к которой я прибился сразу после побега из госпиталя. К сожалению, не помню имя ее командира, назову его Пьером. Появление русского было для всех, конечно, некоторой сенсацией, французы с любопытством отнеслись ко мне, но языковый барьер на первых порах препятствовал сближению.
В тот же день я участвовал в операции, целью которой был захват немецкого продовольственного склада в районе порта. В случае успеха необходимо было срочно вывезти продовольствие в горные деревни, малодоступные для немцев - таков был план.
В середине дня мы были на месте. Основные силы отряда скрытно подошли к складским помещениям, и скоро мы услышали пулеметную и ружейную стрельбу, разрывы гранат. Минут через двадцать-тридцать все затихло, и вспыхнула ракета - сигнал подавать машины. Все делалось быстро и слаженно. Машины, которые еще с утра стояли в укрытии, въехали на территорию склада, были загружены ящиками, картонными коробками и прочей тарой с продовольствием и одна за другой отправились в путь. Я сидел рядом с водителем одной из машин. Шоссейная дорога поднималась в горы. Внезапно раздались взрывы. Как потом выяснилось, один из немецких кораблей, стоявших на рейде, открыл огонь по дороге. Это было неожиданностью. Открытым для наблюдения с моря был участок дороги длиной метров пятьсот. Надо было его проскочить. Рассредоточившись, на максимально возможной скорости машины двинулись в путь. Из десяти машин разорвавшимся снарядом повредило только одну, водителя и бойца ранило. Шоссе было достаточно широким, и подбитая машина не блокировала движения. Отъехав от города километров пять, мы свернули на проселочную дорогу и вскоре были в деревне. Быстро разгрузились и поехали обратно. В один прием вывезти содержимое складов не удалось, пришлось нам вторично загрузить машину и снова совершить поездку в горы. Вернулись мы в город за полночь.
На другой день отряд вышел из города и занял позицию на склоне гор, контролируя въезд в Бастию с севера.
* * *
Для лучшего понимания дальнейших событий даю описание общей военной обстановки, сложившейся в регионе. Делаю это частично на основании моего собственного ее понимания на тот момент, частично на основании того, что мне стало известно впоследствии.
Северо-Африканская кампания завершилась в мае 1943 года капитуляцией остатков итало-немецких войск. Перед союзниками встали дельнейшие задачи захват островов, расположенных в Тирренском море, и высадка на юге Италии. В Сицилии англо-американские войска высадились в июле 1943-го и к началу сентября остров был полностью в их руках. 3-го сентября капитулировала Италия. 8-го сентября немцы начали оккупацию этой страны, а 9-го союзники высадились на юге Италии - открылся новый фронт военных действий.
Немцы поняли, что удержать в своих руках Сардинию и Корсику они не в состоянии и начали отвод своих частей на континент. Задача была непростая: Сардиния, где располагались основные немецкие силы, не имела достаточно крупного порта, что позволило бы морем эвакуировать личный состав и военную технику. Не было на этом острове и аэродромов, которые могли бы принимать тяжелые транспортные самолеты. Для этих целей были пригодны только порт и аэродром, расположенные на Корсике в пригородах Бастии, что превратило город в важный, ключевой пункт всего плана вывода немецких войск с островов.
После капитуляции Италии, когда прежние союзники стали врагами, вывод немецких войск был заблокирован: Бастия оказалась в руках итальянцев. Немцы могли расчистить себе дорогу только силой. Для этой цели они срочно перебросили из Сардинии на Корсику крупные воинские части. Обе стороны готовились к бою.
Такова была обстановка к тому моменту, когда наш небольшой отряд занял позиции на склоне гор. В поле нашего зрения была северная окраина Бастии. Внизу, у подножия гор, проходило шоссе, ведущее на север Корсики, в горы и леса.
В середине дня началось бегство жителей из города. На Бастию надвигалась война. По шоссе двигался поток людей: шли женщины с детьми, толкая перед собой тележки с запасом продовольствия и одежды, шли семьями и поодиночке, богатые люди ехали на автомобилях, было много конных повозок. Запомнилась колоритная группа: молодые монахи вели под руки очень старого монаха, с трудом передвигавшего ноги. Все было залито солнцем.
На рассвете грохот артиллерийской канонады известил о начале сражения. Наш отряд, конечно, не мог принять в нем непосредственного участия из-за малочисленности, а также из-за того, что был слабо вооружен. Первую половину дня мы патрулировали улицы опустевшего города, чтобы не допустить возможного мародерства. К середине дня немцы приблизились к южным окраинам города, и мы отошли в горы. К вечеру стрельба стихла. Наша разведка выяснила, что итальянцы отброшены вглубь острова, Бастия в руках немцев.
Дня два после окончания сражения мы провели в ожидании, а затем по приказу командира заблокировали одну из лесных дорог, спускавшихся с гор на главное шоссе. Мы заняли выгодную позицию и вели наблюдение за дорогой. В один из последующих дней послышался шум моторов, и показалась группа немецких мотоциклистов, осторожно продвигавшихся по дороге. Мы открыли огонь. Немцы быстро сманеврировали, залегли и открыли ответный огонь. Ожесточенная перестрелка продолжалась минут пятнадцать. Немцы отошли. У нас два бойца были ранены.
На другой день командир собрал всех и объявил, что отряд расформирован, надо сдать оружие и скрытно разойтись по домам. Я не знаю причин, из-за которых был ликвидирован отряд, но скорей всего командир исходил из общей оценки сложившегося положения: немцы открыли себе дорогу на континент, о Корсике уже не думают, их уход с острова - вопрос ближайших недель. Весь путь от пролива Бонифачо до Бастии забит отступающими частями, идущими непрерывным потоком. В этих условиях перспектив для успешных партизанский действий практически не было, да и смысл их утерян - уход врага с острова предрешен. Думаю, что решение командира было разумным.
Пьер, который все это время проявлял ко мне внимание и дружелюбие, подошел и сказал: "Ты идешь со мной, будешь жить у меня".
В лесу, вблизи той деревни, где была база отряда, вырыли яму, дно застелили сеном, сложили в яму оружие и прикрыли его ветками. Пьер сунул мне револьвер с запасом патронов. Каждый из нас получил по два бутерброда. Командир пожал всем руку и поблагодарил за службу. К концу дня мы отправились в путь.
В нашей группе, кроме меня, были Пьер, молодой парень - односельчанин Пьера и интеллигентного вида человек средних лет, которого я в отряде не замечал. Нам предстояло пройти около тридцати километров. Мы шли нехожеными тропами в обход деревень и поселков, поднимаясь все выше и выше, затем вышли на вершину безлесного и безлюдного горного хребта, который тянулся на север острова. Нашей целью был мыс Капо-Бьянко - самая северная часть Корсики.
В пути мы разговорились (в пределах моего скудного французского) с нашим интеллигентного вида попутчиком. Он стал расспрашивать меня о моем военном пути, о Москве. Этот человек оказался главным редактором прогрессивной корсиканской газеты, назову его Жаком. В дальнейшем он сыграл известную роль в моей жизни.
Мы шли едва заметными тропами по совершенно безлесной, безводной и необитаемой местности. Стало темнеть, продолжать путь было опасно. Была найдена небольшая ложбинка, защищавшая от ветра, и мы расположились на ночлег. Съели наши бутерброды, очень хотелось пить, но воды не было. У моих спутников нашлось несколько яблок. Это немного утолило жажду. Становилось прохладно. Мы легли, тесно прижавшись друг к другу, укрылись, чем смогли. Ночь прошла спокойно. С рассветом двинулись дальше. Меня удивляло, как Пьер со своим односельчанином находили казалось бы неразличимые глазом тропы. Нам встречались дикие горные козлы, ничуть не боявшиеся людей. Один раз Пьер потерял продолжение тропы. Но впереди, в отдалении, стоял, наблюдая за нами, горный козел. В него бросили камень, он умчался и тем самым подсказал нам дальнейший путь.