Это были любопытные и часто занимательные экзерсисы, написанные окостенелым ленинским жаргоном и использующие инструменты анализа, настолько чуждые для лексики и мышления американцев, что за пределами коммунистической партии мало кто их читал. Можно сделать вывод, что влияние коммунистов на исторические труды, в отличие от их влияния на литературное творчество, было небольшим. Одним словом, я хотел бы сказать, что антикапиталистический крен в американской истории имеет не коммунистические (т. е. не диалектические) истоки.
Однако только влиянием Бирда и Майерса вопрос не исчерпывается. Антикапиталистические убеждения многих американских историков в действительности идут от политических дебатов, которые сохраняют неизменную привлекательность для историков. Проще говоря, хотя, конечно, слишком просто, все вращается вокруг противостояния идей Гамильтона и Джефферсона. Европейцев не должно удивлять то, что американцы постоянно возвращаются к этой теме. В их собственной исторической литературе также имеются определенные мотивы, интерес к которым не угасает: во Франции это якобинство, в Британии – левый протестантизм.
Нельзя наивно понимать конфликт идей Гамильтона и Джефферсона как просто спор об устройстве государства (сильное или слабое центральное правительство) или просто разногласия по вопросу государственного вмешательства в экономику (всестороннее или полностью отсутствующее) – дело гораздо сложнее. Проблема в том, с какими целями и в чьих интересах происходит вмешательство. Почти в каждом примере, где встает подобная проблема, ее рассматривают с точки зрения чистой политики, т. е. моральных соображений. Здесь очевидно проводится различие между политикой, с одной стороны, и политической экономией – с другой.
Можно сказать, что в последние годы антикапиталистический крен американских историков вызван тем, что они разделяют идеи Джефферсона и отвергают идеи Гамильтона. Это относительно новое явление: интерес к Джефферсону возрос только в последнее двадцатилетие. Он восстал из пепла относительного забвения по нескольким причинам, связанным с вопросами, на которые американцы сегодня ищут ответ. Джефферсон как поборник естественных прав (в наше время читай: «прав человека»); Джефферсон как выразитель эгалитаризма; Джефферсон как враг государственной церкви; и в особенности Джефферсон как политик, который стремился бросить вызов «монополии», – вот заступник, к чьими словам (но не делам) взывают. А поскольку те, кто критиковал его или его идеи (или последующее развитие этих идей), часто ассоциируются с капиталистическими институтами или капиталистической экономической политикой, те, кто вдохновляется его идеями, считаются антикапиталистами. Кроме того, стоит задуматься о том, что означала джефферсоновская критика «монополий»: лишь при широком распространении владения собственностью (т. е. богатством) возможны социальная стабильность и экономический прогресс.
По крайней мере по пяти вопросам авторы исторических исследований последних лет склонны разделять точку зрения Джефферсона и его последователей. Позвольте мне кратко назвать их.
1. В новом подходе к истории основания республики, т. е. эпохи, следующей сразу за американской революцией, историки стремятся доказать, что усилия по созданию сильного центрального правительства в 1787–1789 гг. игнорировали уже ощутимые достижения тринадцати независимых штатов в деле достижения стабильности. К тому моменту уже начали действовать определенные силы по преодолению начального хаоса, и вполне могла бы возникнуть федерация, способная решить насущные проблемы во внешней торговле, денежной политике и международных отношениях. Но в результате победил федерализм (т. е. идеи Гамильтона) – частично путем принуждения и обмана, и последствия этого, по мнению историков, были плачевными. Одним из политических результатов стало учреждение Верховного суда, который мог оспаривать волю законодателей, другим – принятие идеи о подразумеваемых полномочиях* центрального правительства. И оттого, что федералисты (т. е. гамильтонианцы) добивались централизованного правительства, на всех их трудах лежит подозрение. Здоровая денежная система, центральный банк, кредитоспособность новой республики, поддержка зарождающихся отраслей промышленности – здоровое ядро политико-экономической программы Гамильтона – отвергается ими вместе с его «антидемократическими и антиплюралистическими» идеями. Важно заметить, что при этом никто не анализирует экономические доктрины, на которые опирался гамильтонизм, а ведь это была государственаая политика, разработанная для новой развивающейся страны, находящейся в мире, где постоянно исходила угроза от великих держав (Франции, Испании, Великобритании). В политическом смысле для этих ратующих за социальное равенство историков гамильтонизм был злом; точно так же многие его выдающиеся достижения оцениваются с точки зрения морали, а не экономики[46].
2. Тот же подход доминирует в переписывании истории джексоновского периода. Джексон, сам состоятельный человек и рабовладелец, стал сторонником социального равенства и идей Джефферсона; он стремился говорить от лица простого человека, бросая вызов власти центрального правительства. Его политические оппоненты, виги, опираясь на идеи Гамильтона, надеялись приспособить правительство для проведения политико-экономической программы, которая включала бы в себя введение протекционистских пошлин, создание централизованной банковской системы и государственную помощь внутренним усовершенствованиям. Джексон поднял крик о «монополиях» и добился успеха: виги были разбиты, их программа отклонена. Политики, вместо того чтобы думать над вопросами развития экономики для последующих поколений, нашли отдушину в экспансионизме. Вопрос рабовладения постепенно накалялся втуне и в конце концов «взорвался» в 1860 г. Достаточно сказать, что историки, которые разделяют идеи Джексона, тоже антикапиталисты. Тот факт, что протекционистский тариф, здравая денежная политика и правительственный план общественных работ, возможно, ускорили бы индустриализацию и, следовательно, автоматически покончили с рабством, не относится к делу. Виги были противниками идеи социального равенства и сторонниками сильного правительства – и вновь их экономические идеи следует отвергнуть[47].
3. Недавняя реабилитация идеи рабовладельческой системы как нравственного общества (эту позицию недвусмысленно занимает Дж. Г. Рэндалл, и в этом за ним следуют почти все современные американские историки, пишущие о предпосылках Гражданской войны) сопровождается клеветнической кампанией против ее врагов. Противники Юга представляли собой очень разнородную группу: одни из них были аболиционистами, другие – сторонниками социального равенства, третьи относились к числу новых промышленников, видевших спасение республики в возрождении идей Гамильтона. Поскольку сторонники рабовладельческой системы являлись также сторонниками предоставления широких прав отдельным штатам (единственное, что осталось от джефферсонизма), их защитники сегодня готовы осуждать как экономические идеи, так и политическую доктрину радикальных республиканцев. Примечательно, что предложенная после окончания Гражданской войны аболиционистская программа политического переустройства (направленная на обеспечение политического и социального равенства для негров) отвергается, так же как и их экономические планы. Для программ Гамильтона, вигов и республиканцев характерна одна наследственная черта – вмешательство государства для обеспечения стабильности денежной системы и экономического прогресса. Система протекционистских пошлин, национальная банковская система, поддержка государством железных дорог, выделение участков для фермеров (на принципах гомстеда), упрощение иммиграционной системы – все эти пункты показывают, что основатели республиканской партии отличались от федералистов и вигов только в деталях[48].
4. Следующее после гражданской войны поколение фермеров, объединившись в союзы, выступило против новых промышленников. Обремененные долгами фермеры столкнулись с падающими ценами (хотя цены на массовые сельскохозяйственные продукты упали не так резко, как цены на сталь, нефтепродукты и ткани) и с горечью отвернулись от республиканцев и всей их деятельности. Они выдвинули следующие лозунги: «Народная земля», «Народные деньги» и «Народный транспорт». Первый лозунг требовал изгнания иностранных владельцев огромных пастбищных угодий и захвата беспатентных земель, выделенных государством железнодорожным компаниям (большинством из которых владели иностранцы). Второй лозунг ратовал за политику «дешевых денег» и упразднение национальных банков. Под третьим лозунгом имелась в виду национализация железных дорог. Движение фермеров стало своеобразным крестовым походом – они были жертвами тех самых монополистов, против которых боролись Джефферсон и Джексон. Их современные защитники (которые считают, что снижение политического влияния фермеров является катастрофой) отвергают плоды индустриализации, так как американские фермеры, с их точки зрения, стали ее жертвами. В данном случае мы опять наблюдаем антикапиталистический крен, возникший по причинам не экономическим, а политическим и моральным[49].
5. Франклин Рузвельт принял мантию Джефферсона и Джексона как сторонник равенства и защиты прав человека. Это означает, что ему были близки идеи Джефферсона в социальном и моральном, но отнюдь не в политическом плане. Чтобы достичь своей цели, Рузвельт призывал к масштабному вмешательству государства в экономику: его детищем было «большое правительство», которого боялись и с идеей создания которого боролись Джефферсон и Джексон. Однако поскольку он говорил языком Джефферсона, защитники последнего обратились к экономическим идеям антирузвельтовцев: капитализм стагнирует, в нем доминируют монополисты, без государственного вмешательства невозможно выйти из экономического кризиса, устранить социальную несправедливость, увеличить реальную заработную плату. Таким образом, антикапитализм сторонников Рузвельта и его Нового курса также имеет политические и моральные причины, поскольку никаких серьезных аргументов против капитализма как такового не выдвинули[50].
Мне бы не хотелось быть понятым неправильно. Я не осуждаю озабоченность американских историков моральными и политическими идеями. Меня беспокоит бездумно принимаемое допущение о том, что только сторонники социального равенства (которое в Америке более или менее тождественно джефферсонизму-джексонизму-популизму) основывают высокую государственную политику на концепции благосостояния. В Америке аргументы в пользу консерватизма выдвигаются нечасто, а если и выдвигаются, то они, как правило, крайне слабы и неубедительны в моральном плане. У Бёрка, Кольриджа, Токвилля и Актона в Америке нет ни сторонников, ни оппонентов. Более того, аргументам в пользу капитализма недостает красноречивых защитников. Адам Смит приравнивал свободу предпринимательства к прогрессу; примечательно, что то же проповедовал и Гамильтон, который внимательно читал труды Смита и воспринял его либеральные и экономические идеи.
Если правильно сформулировать аргументы в пользу капитализма в Америке как исторического явления, из этого сюжета можно будет извлечь много важных уроков для современного мира. Не следует забывать, что проблемы, с которыми капиталистическая система столкнулась в начале своего существования, были проблемами новой, развивающейся страны, и усилия по созданию стабильности и основы для упорядоченного экономического прогресса в этой стране были связаны с первостепенной потребностью обеспечить кредитоспособность. При таком взгляде на историю важное значение приобретает борьба вокруг института центрального банка, пошлин, государственной поддержки внутренних улучшений и свободы в земельной политике. Это сфера государственной политики. А что же происходит в сфере частного предпринимательства? Суть проблемы – в желании и способностях принимать на себя риск с целью создания капитала (с учетом не только успехов, но и неудач). Заметим между прочим, что в Америке коммерческие неудачи в таких отраслях, как телеграф, строительство каналов и железных дорог, добыча полезных ископаемых и автомобильная промышленность, случались очень часто. Рациональная кредитно-денежная политика как функция государства и принятие рисков как функция частных лиц – вот резюме истории капитализма. Только после того, как подобный фундамент будет заложен, можно возводить надстройку из достижений. В частности, я имею в виду необычайный рост реальной заработной платы (без вмешательства со стороны государства) в индустриализированных странах начиная с середины XIX в., а также дополнительные выгоды от общественного здравоохранения и образования, которые могут появиться только в результате увеличения национального дохода.
Можно сделать еще два отступления. Если бы Энгельс и Маркс подождали еще лет десять – когда признаки экономического прогресса и значительный рост реальной заработной платы стали встречаться буквально на каждом шагу, – можно ли ожидать, что «Положение рабочего класса в Англии» и «Манифест Коммунистической партии» вообще когда-нибудь были написаны?
Мое второе беглое наблюдение касается понятия «прибыль». Капитализм называют системой, основанной на прибыли, а Маркс сделал это понятие синонимом эксплуатации. Я допускаю, что историки экономики сами частично несут ответственность за увековечивание этой клеветы. Они описывали получение индивидуальных прибылей успешными предприятиями без учета убытков разорившихся предпринимателей. Кроме того, по нерадивости они не учли, что ранние промышленные предприятия зачастую некорректно вели бухгалтерский учет: компании, принадлежавшие отдельным лицам, имели тенденцию к недооцениванию реальной стоимости предприятия, а акционерные общества не учитывали износ и амортиацию. Забавный пример занижения капитализации являет собой случай «Carnegie Steel Company», капитализация которой в 1892 г. оценивалась в 25 000 000 долларов, а в 1900 г. выросла до 320 000 000 долларов. Очевидно, что оценивать доходы в сталелитейной промышленности по бухгалтерским книгам 1870—1880-х годов глупо, так как Карнеги намеренно занижал капитализацию компании, чтобы иметь преимущество перед своими партнерами по бизнесу. А в 1900 г., когда Карнеги был готов к тому, чтобы выйти из стального бизнеса, и после того, как он избавился от своего несговорчивого партнера Г. К. Фрика, он разрешил справедливую оценку стоимости компании.
Однако только влиянием Бирда и Майерса вопрос не исчерпывается. Антикапиталистические убеждения многих американских историков в действительности идут от политических дебатов, которые сохраняют неизменную привлекательность для историков. Проще говоря, хотя, конечно, слишком просто, все вращается вокруг противостояния идей Гамильтона и Джефферсона. Европейцев не должно удивлять то, что американцы постоянно возвращаются к этой теме. В их собственной исторической литературе также имеются определенные мотивы, интерес к которым не угасает: во Франции это якобинство, в Британии – левый протестантизм.
Нельзя наивно понимать конфликт идей Гамильтона и Джефферсона как просто спор об устройстве государства (сильное или слабое центральное правительство) или просто разногласия по вопросу государственного вмешательства в экономику (всестороннее или полностью отсутствующее) – дело гораздо сложнее. Проблема в том, с какими целями и в чьих интересах происходит вмешательство. Почти в каждом примере, где встает подобная проблема, ее рассматривают с точки зрения чистой политики, т. е. моральных соображений. Здесь очевидно проводится различие между политикой, с одной стороны, и политической экономией – с другой.
Можно сказать, что в последние годы антикапиталистический крен американских историков вызван тем, что они разделяют идеи Джефферсона и отвергают идеи Гамильтона. Это относительно новое явление: интерес к Джефферсону возрос только в последнее двадцатилетие. Он восстал из пепла относительного забвения по нескольким причинам, связанным с вопросами, на которые американцы сегодня ищут ответ. Джефферсон как поборник естественных прав (в наше время читай: «прав человека»); Джефферсон как выразитель эгалитаризма; Джефферсон как враг государственной церкви; и в особенности Джефферсон как политик, который стремился бросить вызов «монополии», – вот заступник, к чьими словам (но не делам) взывают. А поскольку те, кто критиковал его или его идеи (или последующее развитие этих идей), часто ассоциируются с капиталистическими институтами или капиталистической экономической политикой, те, кто вдохновляется его идеями, считаются антикапиталистами. Кроме того, стоит задуматься о том, что означала джефферсоновская критика «монополий»: лишь при широком распространении владения собственностью (т. е. богатством) возможны социальная стабильность и экономический прогресс.
По крайней мере по пяти вопросам авторы исторических исследований последних лет склонны разделять точку зрения Джефферсона и его последователей. Позвольте мне кратко назвать их.
1. В новом подходе к истории основания республики, т. е. эпохи, следующей сразу за американской революцией, историки стремятся доказать, что усилия по созданию сильного центрального правительства в 1787–1789 гг. игнорировали уже ощутимые достижения тринадцати независимых штатов в деле достижения стабильности. К тому моменту уже начали действовать определенные силы по преодолению начального хаоса, и вполне могла бы возникнуть федерация, способная решить насущные проблемы во внешней торговле, денежной политике и международных отношениях. Но в результате победил федерализм (т. е. идеи Гамильтона) – частично путем принуждения и обмана, и последствия этого, по мнению историков, были плачевными. Одним из политических результатов стало учреждение Верховного суда, который мог оспаривать волю законодателей, другим – принятие идеи о подразумеваемых полномочиях* центрального правительства. И оттого, что федералисты (т. е. гамильтонианцы) добивались централизованного правительства, на всех их трудах лежит подозрение. Здоровая денежная система, центральный банк, кредитоспособность новой республики, поддержка зарождающихся отраслей промышленности – здоровое ядро политико-экономической программы Гамильтона – отвергается ими вместе с его «антидемократическими и антиплюралистическими» идеями. Важно заметить, что при этом никто не анализирует экономические доктрины, на которые опирался гамильтонизм, а ведь это была государственаая политика, разработанная для новой развивающейся страны, находящейся в мире, где постоянно исходила угроза от великих держав (Франции, Испании, Великобритании). В политическом смысле для этих ратующих за социальное равенство историков гамильтонизм был злом; точно так же многие его выдающиеся достижения оцениваются с точки зрения морали, а не экономики[46].
2. Тот же подход доминирует в переписывании истории джексоновского периода. Джексон, сам состоятельный человек и рабовладелец, стал сторонником социального равенства и идей Джефферсона; он стремился говорить от лица простого человека, бросая вызов власти центрального правительства. Его политические оппоненты, виги, опираясь на идеи Гамильтона, надеялись приспособить правительство для проведения политико-экономической программы, которая включала бы в себя введение протекционистских пошлин, создание централизованной банковской системы и государственную помощь внутренним усовершенствованиям. Джексон поднял крик о «монополиях» и добился успеха: виги были разбиты, их программа отклонена. Политики, вместо того чтобы думать над вопросами развития экономики для последующих поколений, нашли отдушину в экспансионизме. Вопрос рабовладения постепенно накалялся втуне и в конце концов «взорвался» в 1860 г. Достаточно сказать, что историки, которые разделяют идеи Джексона, тоже антикапиталисты. Тот факт, что протекционистский тариф, здравая денежная политика и правительственный план общественных работ, возможно, ускорили бы индустриализацию и, следовательно, автоматически покончили с рабством, не относится к делу. Виги были противниками идеи социального равенства и сторонниками сильного правительства – и вновь их экономические идеи следует отвергнуть[47].
3. Недавняя реабилитация идеи рабовладельческой системы как нравственного общества (эту позицию недвусмысленно занимает Дж. Г. Рэндалл, и в этом за ним следуют почти все современные американские историки, пишущие о предпосылках Гражданской войны) сопровождается клеветнической кампанией против ее врагов. Противники Юга представляли собой очень разнородную группу: одни из них были аболиционистами, другие – сторонниками социального равенства, третьи относились к числу новых промышленников, видевших спасение республики в возрождении идей Гамильтона. Поскольку сторонники рабовладельческой системы являлись также сторонниками предоставления широких прав отдельным штатам (единственное, что осталось от джефферсонизма), их защитники сегодня готовы осуждать как экономические идеи, так и политическую доктрину радикальных республиканцев. Примечательно, что предложенная после окончания Гражданской войны аболиционистская программа политического переустройства (направленная на обеспечение политического и социального равенства для негров) отвергается, так же как и их экономические планы. Для программ Гамильтона, вигов и республиканцев характерна одна наследственная черта – вмешательство государства для обеспечения стабильности денежной системы и экономического прогресса. Система протекционистских пошлин, национальная банковская система, поддержка государством железных дорог, выделение участков для фермеров (на принципах гомстеда), упрощение иммиграционной системы – все эти пункты показывают, что основатели республиканской партии отличались от федералистов и вигов только в деталях[48].
4. Следующее после гражданской войны поколение фермеров, объединившись в союзы, выступило против новых промышленников. Обремененные долгами фермеры столкнулись с падающими ценами (хотя цены на массовые сельскохозяйственные продукты упали не так резко, как цены на сталь, нефтепродукты и ткани) и с горечью отвернулись от республиканцев и всей их деятельности. Они выдвинули следующие лозунги: «Народная земля», «Народные деньги» и «Народный транспорт». Первый лозунг требовал изгнания иностранных владельцев огромных пастбищных угодий и захвата беспатентных земель, выделенных государством железнодорожным компаниям (большинством из которых владели иностранцы). Второй лозунг ратовал за политику «дешевых денег» и упразднение национальных банков. Под третьим лозунгом имелась в виду национализация железных дорог. Движение фермеров стало своеобразным крестовым походом – они были жертвами тех самых монополистов, против которых боролись Джефферсон и Джексон. Их современные защитники (которые считают, что снижение политического влияния фермеров является катастрофой) отвергают плоды индустриализации, так как американские фермеры, с их точки зрения, стали ее жертвами. В данном случае мы опять наблюдаем антикапиталистический крен, возникший по причинам не экономическим, а политическим и моральным[49].
5. Франклин Рузвельт принял мантию Джефферсона и Джексона как сторонник равенства и защиты прав человека. Это означает, что ему были близки идеи Джефферсона в социальном и моральном, но отнюдь не в политическом плане. Чтобы достичь своей цели, Рузвельт призывал к масштабному вмешательству государства в экономику: его детищем было «большое правительство», которого боялись и с идеей создания которого боролись Джефферсон и Джексон. Однако поскольку он говорил языком Джефферсона, защитники последнего обратились к экономическим идеям антирузвельтовцев: капитализм стагнирует, в нем доминируют монополисты, без государственного вмешательства невозможно выйти из экономического кризиса, устранить социальную несправедливость, увеличить реальную заработную плату. Таким образом, антикапитализм сторонников Рузвельта и его Нового курса также имеет политические и моральные причины, поскольку никаких серьезных аргументов против капитализма как такового не выдвинули[50].
Мне бы не хотелось быть понятым неправильно. Я не осуждаю озабоченность американских историков моральными и политическими идеями. Меня беспокоит бездумно принимаемое допущение о том, что только сторонники социального равенства (которое в Америке более или менее тождественно джефферсонизму-джексонизму-популизму) основывают высокую государственную политику на концепции благосостояния. В Америке аргументы в пользу консерватизма выдвигаются нечасто, а если и выдвигаются, то они, как правило, крайне слабы и неубедительны в моральном плане. У Бёрка, Кольриджа, Токвилля и Актона в Америке нет ни сторонников, ни оппонентов. Более того, аргументам в пользу капитализма недостает красноречивых защитников. Адам Смит приравнивал свободу предпринимательства к прогрессу; примечательно, что то же проповедовал и Гамильтон, который внимательно читал труды Смита и воспринял его либеральные и экономические идеи.
Если правильно сформулировать аргументы в пользу капитализма в Америке как исторического явления, из этого сюжета можно будет извлечь много важных уроков для современного мира. Не следует забывать, что проблемы, с которыми капиталистическая система столкнулась в начале своего существования, были проблемами новой, развивающейся страны, и усилия по созданию стабильности и основы для упорядоченного экономического прогресса в этой стране были связаны с первостепенной потребностью обеспечить кредитоспособность. При таком взгляде на историю важное значение приобретает борьба вокруг института центрального банка, пошлин, государственной поддержки внутренних улучшений и свободы в земельной политике. Это сфера государственной политики. А что же происходит в сфере частного предпринимательства? Суть проблемы – в желании и способностях принимать на себя риск с целью создания капитала (с учетом не только успехов, но и неудач). Заметим между прочим, что в Америке коммерческие неудачи в таких отраслях, как телеграф, строительство каналов и железных дорог, добыча полезных ископаемых и автомобильная промышленность, случались очень часто. Рациональная кредитно-денежная политика как функция государства и принятие рисков как функция частных лиц – вот резюме истории капитализма. Только после того, как подобный фундамент будет заложен, можно возводить надстройку из достижений. В частности, я имею в виду необычайный рост реальной заработной платы (без вмешательства со стороны государства) в индустриализированных странах начиная с середины XIX в., а также дополнительные выгоды от общественного здравоохранения и образования, которые могут появиться только в результате увеличения национального дохода.
Можно сделать еще два отступления. Если бы Энгельс и Маркс подождали еще лет десять – когда признаки экономического прогресса и значительный рост реальной заработной платы стали встречаться буквально на каждом шагу, – можно ли ожидать, что «Положение рабочего класса в Англии» и «Манифест Коммунистической партии» вообще когда-нибудь были написаны?
Мое второе беглое наблюдение касается понятия «прибыль». Капитализм называют системой, основанной на прибыли, а Маркс сделал это понятие синонимом эксплуатации. Я допускаю, что историки экономики сами частично несут ответственность за увековечивание этой клеветы. Они описывали получение индивидуальных прибылей успешными предприятиями без учета убытков разорившихся предпринимателей. Кроме того, по нерадивости они не учли, что ранние промышленные предприятия зачастую некорректно вели бухгалтерский учет: компании, принадлежавшие отдельным лицам, имели тенденцию к недооцениванию реальной стоимости предприятия, а акционерные общества не учитывали износ и амортиацию. Забавный пример занижения капитализации являет собой случай «Carnegie Steel Company», капитализация которой в 1892 г. оценивалась в 25 000 000 долларов, а в 1900 г. выросла до 320 000 000 долларов. Очевидно, что оценивать доходы в сталелитейной промышленности по бухгалтерским книгам 1870—1880-х годов глупо, так как Карнеги намеренно занижал капитализацию компании, чтобы иметь преимущество перед своими партнерами по бизнесу. А в 1900 г., когда Карнеги был готов к тому, чтобы выйти из стального бизнеса, и после того, как он избавился от своего несговорчивого партнера Г. К. Фрика, он разрешил справедливую оценку стоимости компании.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента