— Нет, — спокойно возразила она. — Я хочу остаться. Мне теперь совсем хорошо.
   Но она все еще крепко держалась за мою руку. Торндайк пристально взглянул на нее, потом отвернулся, так как д-р Норбери обратился к нему с вопросом.
   — Почему это, как вы думаете, некоторые зубы кажутся гораздо белее других?
   — Я думаю, что эта белизна зависит от присутствия металла, — отвечал Торндайк.
   — Как? Вы думаете, что в зубах есть металлические пломбы? — спросил Норбери.
   — Да.
   — Да что вы? Это чрезвычайно интересно. Употребление золотых пломб и искусственных зубов было, действительно, известно в Древнем Египте, но у нас, в Музее, не было таких экспонатов. Надо бы развернуть мумию. Как вам кажется? Все эти зубы запломбированы одним металлом? Они не все одинаково белы?
   — Нет, — отвечал Торндайк — Те зубы, которые совершенно белы, несомненно, запломбированы золотом, но вот этот сероватый запломбирован, вероятно, оловом.
   — Очень интересно, — сказал д-р Норбери.
   — Весьма интересно! А что вы скажете вот об этом слабом пятне на груди вверху грудной кости?
   На этот его вопрос отвечала Руфь.
   — Это Око Озириса! — воскликнула она нерешительно.
   — Господи! — воскликнул д-р Норбери. — Так и есть. Вы совершенно правы. Это действительно — Око Горуса или Озириса, если вы предпочитаете это название. Я полагаю, это вызолоченный девиз на какой-нибудь ткани.
   — Нет, я сказал бы, что это татуировка. Это слишком неясно для позолоты. И я сказал бы даже, что татуировка выполнена киноварью, так как татуировка углем не оставила бы такого заметного пятна.
   — Мне кажется, вы ошибаетесь, — сказал д-р Норбери, — но это мы увидим, если директор позволит развернуть мумию. Кстати, вот эти маленькие предметы у колена тоже металлические, кажется?
   — Да, металлические. Но они не у колена, они в самих коленах. Это куски серебряной проволоки, которая употребляется для скрепления разбитых коленных чашек.
   — Вы уверены в этом? — воскликнул д-р Норбери, с восторгом глядя на маленькие белые пятна. — Потому что, если это так, то ведь мумия Себек-Хотепа представляет единственный образец.
   — В этом я вполне уверен, — сказал Торндайк.
   — В таком случае, — сказал д-р Норбери, — ведь мы сделали открытие, благодаря вашим исследовательским способностям. Бедный Джон Беллингэм! Не знал он, какое сокровище оставляет нам. Как бы я хотел, чтобы это было ему известно! Как бы я хотел, чтобы он был здесь сейчас!
   Он замолчал, чтобы опять взглянуть на фотографию, но тут Торндайк своим спокойным, бесстрастным голосом произнес:
   — Джон Беллингэм здесь, д-р Норбери. Вот Джон Беллингэм!
   Д-р Норбери отпрянул назад и уставился на Торндайка в безмолвном удивлении.
   — Уж не думаете ли вы, — сказал он после продолжительной паузы, — что эта мумия — тело Джона Беллингэма?
   — Думаю, действительно. В этом нет никакого сомнения.
   — Но это невозможно! Мумия была здесь уже за три недели до того, как он исчез.
   — Нет, это не так, — сказал д-р Торндайк. — Джона Беллингэма видели живым вы и Джеллико четырнадцатого октября, больше, чем за три недели до того, как мумия покинула дом в Куин-Сквер. После этого числа Джона Беллингэма не видел ни живым, ни мертвым никто, кто бы знал его и мог удостоверить его личность.
   Д-р Норбери с минуту молчал, глубоко задумавшись. Потом спросил грустным голосом:
   — Как, вы предполагаете, попало тело Джона Беллингэма в этот футляр?
   — Я думаю, что на этот вопрос скорее всех может дать ответ м-р Джеллико, — сухо возразил Торндайк.
   Наступила опять минута молчания. Потом вдруг д-р Норбери спросил:
   — Ну, а что — вы предполагаете — случилось с Себек-Хотепом, т. е. с настоящим Себек-Хотепом?
   — Я полагаю, что останки Себек-Хотепа — или часть их — лежат в настоящее время в мертвецкой в Удфорде, в ожидании судебного следствия.
   Как только Торндайк высказал это предположение, точно внезапный луч осветил мне все и вместе вызвал чувство самоуничижения. Как это было просто! А я-то, компетентный анатом и физиолог, да еще ученик Торндайка, я мог принять эти древние кости за останки недавно умершего человека!
   Д-р Норбери сначала был видимо смущен этим утверждением Торндайка.
   — Все это довольно основательно, должен сознаться, — сказал он, наконец, — и все же вы совершенно уверены, что здесь нет ошибки? Это так невероятно!
   — Никакой ошибки, уверяю вас, — отвечал Торндайк. — Чтобы убедить вас, я перечислю все факты.
   Во-первых, зубы. Я виделся с дантистом Джона Беллингэма и получил подробную выписку из его книги. Всего было пять пломбированных зубов. Они видны совершенно ясно на этом снимке. На нижнем зубе слева маленькая золотая пломба, которая видна, как белое пятнышко. К этому всему прибавилась оловянная пломба, когда покойный был за границей — во втором левом верхнем коренном зубе. Это темно-серое пятно, которое мы уже заметили. Этого одного уже было бы достаточно для опознания тела. Но в добавление ко всему у нас есть татуированный девиз — Око Озириса…
   — Горуса, — пробормотал д-р Норбери.
   — Горуса, пусть так, — в том именно месте, в котором оно было сделано покойному, и нататуировано именно этой краской. Далее швы на коленных чашках, сделанные проволокой. Сэр Морган Беннет, по справкам в своей записи операций, сообщает мне, что им наложены три шва проволокой в левой чашке и два — в правой. Это показывает и наш снимок. Наконец, у покойного был гораздо раньше Поттов перелом с левой стороны. Сейчас он не особенно заметен, но я видел его ясно, когда оттенок костей был светлее. Я думаю, вы согласитесь, что здесь не может быть сомнения.
   — Да, — согласился д-р Норбери с мрачным видом. — Ваши доводы безусловно убедительны. Но какое ужасное дело! Бедный старина Джон Беллингэм! Похоже, что ему пришлось встретить предательство и борьбу. Как вы думаете?
   — Я думаю то же, — сказал Торндайк. — С правой стороны черепа было пятно, похожее на перелом. Оно было не совсем ясно, так как приходилось сбоку, но мы проявим следующий негатив, чтобы показать его.
   Д-р Норбери сжал зубы и сделал глубокий вздох.
   — Тяжелая это вещь, доктор, — сказал он. — Ужасное дело! Кстати, как мы должны отнестись к этому делу? Какие шаги мы должны предпринять?
   — Вы дадите знать коронеру, — я возьму на себя полицию, а вы должны войти в сношение с одним из душеприказчиков.
   — С м-ром Джеллико?
   — Нет, не с м-ром Джеллико, по особым соображениям. Вам лучше написать м-ру Годфри Беллингэму.
   — Но я был уверен, что другой душеприказчик м-р Хёрст, — сказал д-р Норбери.
   — Ну да, таково положение, — сказал Джервис.
   — Вовсе нет, — возразил Торндайк, — он был душеприказчиком. Таково было положение. Но теперь не он. Вы забыли условия второго пункта? Этот пункт объявляет условия, при которых Годфри Беллингэм наследует все имущество и делается душеприказчиком. А эти условия следующие: «что тело завещателя будет покоиться в предназначенном для помещения тел месте, находящемся в пределах прихода церкви св. Георгия в Блемсбери и св. Эгидия на Полях, или же св. Андрея и св. великомученика Георгия. Ну, так ведь египетские мумии представляют тела, а этот музей предназначен для помещения их. А здание это находится в пределах прихода церкви св. Георгия в Блемсбери. Таким образом, условия пункта второго являются выполненными, а потому Годфри Беллингэм является главным наследником и вторым душеприказчиком, согласно воле завещателя. Это вполне ясно?
   — Совершенно ясно, — сказал д-р Норбери, — и какое удивительно совпадение! Но, милая барышня, не лучше ли вам присесть? Вам, должно быть, дурно.
   Он тревожно посмотрел на Руфь, которая была необыкновенно бледна и тяжело опиралась на мою руку.
   — Барклей, — сказал Торндайк, — вам бы лучше вывести мисс Беллингэм в галереи. Там больше воздуху. Это ужасное напряжение для нее слишком тяжело после всех перенесенных ею так храбро испытаний. Пройдитесь с Барклеем! — прибавил он ласково, — и посидите там, пока мы будем проявлять другие негативы. Ободритесь. Теперь буря прошла и выглянуло солнце. — Он открыл нам дверь, и по лицу его пробежала ласковая улыбка.
   — Вы не рассердитесь, что я за вами замкну дверь, — сказал он, — тут сейчас будет темный кабинет для проявления.
   Замок щелкнул и мы очутились в темной галерее. Тут не было полной темноты, так как лунный свет проникал сквозь стекла в потолке.
   Мы двигались медленно. Ее рука лежала на моей и мы оба молчали. Кругом была полная тишина. Таинственность неясных очертаний предметов в витринах гармонировала с глубоким чувством облегчения, наполнявшим наши сердца.
   Незаметно, по мере того, как мы продвигались, руки наши соединились в пожатии, и Руфь воскликнула:
   — Какая ужасная трагедия! Бедный, бедный дядя Джон! Мне кажется, что он вернулся из мира теней, чтобы рассказать об этих ужасах. Но какая тяжесть свалилась с души!
   Она перевела дух и крепко пожала мне руку.
   — Это все прошло, дорогая, — сказал я, — прошло навсегда. Останется только воспоминание о перенесенном горе и о вашем благородном мужестве и терпении.
   — Я еще не могу прийти в себя. Это было точно страшный, бесконечный сон.
   — Не будем вспоминать об этом, — сказал я. — Будем думать о счастии, которое нас ожидает.
   Она не отвечала, только вздохи, вырывавшиеся из ее груди по временам, говорили о долгой агонии, которую она выносила с таким геройским спокойствием.
   Еле нарушая тишину своими тихими шагами, мы прошли медленно во второй зал. Неопределенные очертания мумий, стоящих вертикально у стен, напоминали молчаливых гигантов, сторожащих памятники бесконечных столетий. В лице их исчезнувший мир смотрел на нас из мрака, но не грозно и не с гневом, а как бы торжественно, благословляя недолговечные современные создания.
   У середины стены выступала из ряда призрачная фигура с неопределенным бледным пятном на том месте, где должно было быть лицо. Точно сговорившись, мы остановились перед ней.
   — Вы знаете, кто это, Руфь? — спросил я.
   — Конечно, — отвечала она. — Это — Артемидор.
   Мы стояли рука об руку, смотря на мумию, вызывая в памяти неясный силуэт со всеми запомнившимися подробностями. Я притянул ее к себе и прошептал:
   — Руфь, вы помните, как мы стояли здесь в последний раз?
   — Как будто я могла забыть! — отвечала она страстно. — О, Поль! Это горе! Это отчаяние! У меня сердце разрывалось, когда я говорила с вами! Вы были очень несчастный, когда я ушла от вас?
   — Несчастен!? Я… не знал до сих пор, что горе может разбить сердце. Мне казалось, что свет погас навсегда. Но у меня оставался луч надежды.
   — Какой?
   — Вы дали мне обещание. И я чувствовал, что настанет день, — нужно только терпение, когда вы исполните его.
   Она прижалась ко мне и ее голова очутилась на моем плече, а щека прижалась к моей.
   — Милая, — прошептал я. — Теперь время настало?
   — Да, дорогой, — прошептала она нежно. — Теперь — и навсегда!
   Мои руки обвились вокруг нее и прижали ее к сердцу, которое так давно любило ее. Теперь не будет ни горя, ни несчастья. Мы пройдем рука об руку наш земной путь, и он покажется очень коротким.
   Звук отмыкаемой двери оторвал нас от грез о будущем счастии.
   Руфь подняла голову и наши губы встретились на мгновение. С молчаливым приветом другу, который был свидетелем и нашего горя, и нашего счастья, мы повернулись и быстро пошли обратно, наполняя залы эхом наших шагов.
   — Не будем входить обратно в темную комнату, хотя она теперь не темная, — сказала Руфь.
   — Почему? — спросил я.
   — Потому что, когда я выходила, я была очень бледна. А теперь — ну, я не думаю, чтобы я была бледна теперь. И потом там бедный дядя Джон. А я… мне стыдно смотреть на него, когда мое сердце замирает от эгоистического счастья.
   — Вы не должны стыдиться, — сказала я. — Мы живем и имеем право на счастье. Но можно не входить, если вы не хотите. — И я ловко устранил ее от луча света, струившегося из двери.
   — Мы проявили четыре негатива, — сказал Торндайк, выходя из двери вместе с другими. — Я оставляю их под охраной д-ра Норбери. Он сделает к ним надписи, когда они высохнут, так как они могут понадобиться, как доказательства. Вы что думаете предпринять?
   Я взглянул на Руфь.
   — Если вы не будете считать меня неблагодарной, — сказала она, — я хотела бы остаться сегодня одна с отцом. Он очень слаб и…
   — Да, я понимаю, — сказал я поспешно.
   Я, действительно, понимал. М-р Беллингэм легко возбуждался и, вероятно, будет взволнован внезапной переменой судьбы и вестью о трагической смерти своего брата.
   — В таком случае, — сказал Торндайк, — давайте уговоримся. Вы проводите мисс Беллингэм домой, а потом дождетесь меня на моей квартире.
   Я согласился, и мы тронулись в сопровождении д-ра Норбери, несшего электрический фонарь, в обратный путь. У ворот мы разошлись. Когда Торндайк пожелал «покойной ночи» моей спутнице, она протянула руку и посмотрела на него влажными глазами.
   — Я не поблагодарила вас, д-р Торндайк, — сказала она, — и чувствую, что никогда не буду в состоянии высказать благодарность. То, что вы сделали для меня и отца, выше всякой благодарности. Прощайте! Да благословит вас судьба!

Странный банкет

   Я был крайне поражен, найдя на дубовой двери Торндайка все ту же записку. Так много случилось с тех пор, как я видел ее последний раз, что, казалось, это было в далеком прошлом. Я снял ее, оставил дверь открытой, закрыв только внутреннюю, зажег свет и стал ходить по комнате.
   Время шло незаметно, но я ждал, вероятно, очень долго, потому что мои друзья очень извинялись, когда вернулись.
   — Я думаю, — сказал Торндайк, — вы были удивлены, зачем я вас вытребовал.
   — Я, по правде сказать, об этом вовсе не думал.
   — Мы отправляемся к м-ру Джеллико, — объяснил Торндайк. — В этом деле есть какая-то подкладка, и пока я не выясню, в чем суть, я считаю дело незаконченным.
   — Разве нельзя это отложить до завтра? — спросил я.
   — И да, и нет. Надо поймать лисицу за хвост. М-р Джеллико осторожная и хитрая лисица, и я считаю нужным свести его как можно скорее с инспектором Бэджером.
   — Состязания лисицы с барсуком [2]— очень интересный спорт, — заметил Джервис — Но вы не думаете, что Джеллико выдаст себя?
   — Вряд ли. Выдавать-то нечего. Но я думаю, что он может дать показание. Я уверен, что тут скрыты какие-то исключительные обстоятельства.
   — А давно вы узнали, что тело находилось в музее? — спросил я.
   — Я думаю, за тридцать, за сорок секунд до вас.
   — То есть, вы не знали этого, пока не стали проявлять негатив?
   — Милый мой, — возразил Торндайк, — неужели вы думаете, что знай я наверное, где тело, — я допустил бы эту милую девушку переживать такую агонию, подвергаясь подозрению, если бы я мог все вывести на чистую воду? Стал бы я производить эти проклятые, якобы научные опыты, если бы передо мной был более прямой путь?
   — Что касается опытов, — сказал Джервис, — вряд ли Норбери отказал бы вам, если бы вы посвятили его в дело?
   — Весьма вероятно, что отказал бы. Я бы должен был высказать подозрение против уважаемого лица, хорошо ему известного. Он посоветовал бы обратиться к полиции, а ведь у меня были только подозрения и ни одного факта.
   Разговор был прерван быстрыми шагами по лестнице и громовым звонком.
   Джервис открыл дверь, и в комнату ворвался инспектор Бэджер, возбужденный в высочайшей степени.
   — Что это, доктор Торндайк? — спросил он. — Вы даете показания против м-ра Джеллико? У меня приказ об его аресте. Но прежде, чем это исполнить, я считаю долгом сказать вам, что у нас больше показаний, чем вам это известно, против совершенно другого лица.
   — Показания по информации м-ра Джеллико, — сказал Торндайк. Но факт тот, что я осматривал и опознал тело, доставленное в Британский музей м-ром Джеллико. Я не утверждаю, что он убил Джона Беллингэма, — хотя это можно предположить, по существующим обстоятельствам, — но я настаиваю на том, что он должен оправдаться в таинственной доставке трупа.
   Инспектор Бэджер был поражен, как громом. Вместе с тем, он был, очевидно, и раздосадован. Пыль, которую так ловко напустил м-р Джеллико в глаза полиции, засорила их, должно быть, довольно основательно. Ибо, когда Торндайк передал Бэджеру в общих чертах факты, последний мрачно воскликнул:
   — Ну, меня мало повесить! И подумать только, сколько времени и труда я убил из-за этих проклятых костей! Вот так штука!
   — Не говорите так, — сказал Торндайк. — Кости эти сыграли свою роль. Это — та неизбежная ошибка, которую делает всякий преступник рано или поздно. Если бы он просто притаился и устранился, ключ был бы потерян для расследования. Но нам пора двигаться.
   — И мы пойдем все вместе? — спросил инспектор, посматривая на меня с неособенно лестным вниманием.
   — Мы пойдем все вместе, — отвечал Торндайк. — Но вы, конечно, произведете арест, как вам заблагорассудится.
   — Целая процессия, — проворчал инспектор, но более определенного протеста он не заявлял, и мы отправились.
   Через пять минут мы стояли у порога старинного дома в Новом Сквере.
   — В первом этаже виден свет, — сказал Бэджер. — Вы лучше отойдите в сторону, пока я буду звонить.
   Но эта предосторожность оказалась излишней. Когда инспектор протянул руку к звонку, из окна, как раз над входной дверью, высунулась голова.
   — Кто это? — спросил голос, который я узнал. — Это был голос м-ра Джеллико.
   — Я, инспектор Бэджер из уголовного департамента. Мне нужно видеть м-ра Артура Джеллико.
   — Ну, так посмотрите на меня. Я — м-р Артур Джеллико.
   — У меня приказ о вашем аресте, м-р Джеллико. Вы обвиняетесь в убийстве Джона Беллингэма, тело которого только что найдено в Британском музее.
   — Кем найдено?
   — Д-ром Торндайком.
   — В самом деле? — сказал м-р Джеллико. — Он тоже здесь?
   — Да.
   — А! И вы хотите меня арестовать, как я полагаю?
   — Да, для этого я здесь.
   — Я согласен сдаться на известных условиях.
   — Я не могу ставить никаких условий, м-р Джеллико!
   — Нет, это я ставлю их, а вы их примете. Иначе вы меня не арестуете.
   — Всякие разговоры бесполезны, — сказал Бэджер. — Если вы меня не впустите, я сломаю дверь. И я должен сообщить вам, — прибавил он предупредительно, — что дом окружен полицией.
   — Смею вас уверить, — спокойно возразил м-р Джеллико, — что вы меня не арестуете, если не примете моих условий.
   — Ладно. Какие ваши условия? — нетерпеливо спросил Бэджер.
   — Я желаю дать показание, — сказал м-р Джеллико.
   — Это можно, но я предупреждаю, что все, что бы вы ни сказали, может послужить уликой против вас.
   — Конечно, но я хотел бы говорить в присутствии доктора Торндайка, и мне хотелось бы узнать от него, каким способом он открыл присутствие трупа. То есть если он согласен на это?
   — Если вы думаете, что мы разъясним что-нибудь друг другу, я охотно соглашаюсь, — сказал Торндайк.
   — Отлично. Так вот мои условия, инспектор: я выслушаю д-ра Торндайка и мне позволят дать показания. И пока эти показания не будут закончены, как и все необходимые возражения и разъяснения, я останусь на свободе. Я обещаю, что после того я подвергнусь без сопротивления всему, что вы найдете нужным предпринять.
   — На это я не могу согласиться, — сказал Бэджер.
   — Не можете? — холодно возразил м-р Джеллико, и, помолчав, прибавил: — Не будьте опрометчивы. Я предупреждаю вас.
   Было что-то в бесстрастном тоне м-ра Джеллико, что заставило инспектора насторожиться. Он обернулся к Торндайку и тихо сказал ему:
   — Я не знаю, что он затеял. Он ведь не может ускользнуть.
   — Тут есть несколько возможностей, — сказал Торндайк.
   — Н-да, — протянул Бэджер, задумчиво поглаживая подбородок.
   — Так в чем же дело? Его показания могут многое разъяснить, и вы ничем не рискуете.
   — Ну, — сказал Джеллико, положив руку на окно, — согласны вы, или нет?
   — Ладно, — хмуро отвечал Бэджер. — Я согласен.
   — Вы обещаете не мешать мне, пока я не кончу?
   — Обещаю.
   Голова м-ра Джеллико исчезла, и окно захлопнулось. Потом я услыхал стук тяжелого болта и звон цепи.
   Тяжелая дверь открылась, и показался м-р Джеллико, спокойный и бесстрастный, со старинным подсвечником в руке.
   — Кто остальные? — спросил он, пристально всматриваясь через очки.
   — Это доктор Барклей и доктор Джервис, — сказал Торндайк.
   — А, — произнес м-р Джеллико. — Очень любезно с их стороны. Войдите, пожалуйста, джентльмены. Я уверен, что вы с интересом выслушаете наши сообщения.
   Он распахнул дверь с церемонной любезностью, и мы вошли в переднюю. Он тихо закрыл дверь и проводил нас по лестнице в комнату, из окна которой диктовал нам условия капитуляции. Это была красивая старинная комната, большая и строгая, с деревянными панелями и резным камином, на котором выступали буквы J. W. Р. и год «1671». В дальнем конце стоял большой письменный стол, а за ним несгораемый шкаф.
   — Я ожидал этого посещения, — спокойно заметил м-р Джеллико, ставя четыре стула против стола.
   — С каких пор? — спросил Торндайк.
   — С понедельника, когда я имел удовольствие увидеть вас вечером у внутренних ворот Темпля с моим приятелем, д-ром Барклеем. Я понял тогда же, что вы интересуетесь этим делом. Могу я предложить вам хересу, джентльмены?
   Говоря это, он поставил на стол графин и рюмки на подносе и посмотрел на нас вопросительно, положив руку на пробку.
   — Я, пожалуй, не прочь, м-р Джеллико, — сказал Бэджер.
   М-р Джеллико налил рюмку и подал с церемонным поклоном. Потом, держа еще графин в руке, обратился к Торндайку убедительно:
   — Доктор, разрешите налить вам рюмку?
   — Нет, благодарю, — сказал Торндайк таким решительным тоном, что инспектор быстро обернулся в его сторону и, поймав его взгляд, медленно опустил на стол рюмку, которую было подносил ко рту, не прикоснувшись к вину.
   — Я не желал бы торопить вас, м-р Джеллико, — сказал инспектор, — но уже очень поздно, а мне хотелось бы приступить к делу. Как вы желаете поступить?
   — Я желаю, — сказал м-р Джеллико, — дать подробное показание о происшествии и хотел бы услышать от д-ра Торндайка, как именно дошел он до своих замечательных выводов. После этого я буду в полном вашем распоряжении. Притом, я полагаю, что будет интереснее, если д-р Торндайк сделает свое сообщение раньше, чем я передам вам действительные факты.
   — Я вполне разделяю ваше мнение, — сказал Торндайк.
   — В таком случае, — сказал м-р Джеллико, — я полагаю, что вы не будете обращать внимания на меня и сообщите свои наблюдения вашим друзьям, как если бы меня здесь не было.
   Торндайк кивнул головой в знак согласия, и м-р Джеллико, усевшись в кресло за столом, налил себе стакан воды, выбрал папиросу из красивого серебряного портсигара, закурил ее и, приняв спокойную позу, приготовился слушать.
   — Мое первое знакомство с этим делом, — начал Торндайк без всякого вступления, — произошло при посредстве газет около двух лет назад, и я должен сказать, что хотя вначале у меня пробудился чисто академический интерес специалиста к делу, относящемуся к моей специальности, оно возбудило во мне глубокое внимание.
   Газетные известия не сообщили никаких подробностей об отношениях замешанных лиц, так что нельзя было уловить никаких мотивов преступления. Сообщались только факты. Приходилось принимать факты, не обращаясь к мотивам, взвешивать возможности без предвзятости. Это было большим удобством. Вы, может быть, удивитесь, что эти первые предположения указывали с самого начала на те выводы, которые были подвергнугы испытанию при опытах, произведенных сегодня. Поэтому лучше всего с самого начала сообщить вам те выводы, к которым я пришел путем рассуждения, принимая факты, данные газетами, раньше, чем до моего сведения дошли все дальнейшие факты.
   Из фактов, констатированных газетами, вытекало четыре возможных объяснения исчезновения:
   1. Человек мог быть жив и скрываться. Это было весьма невероятно по многим причинам; на одну их них я укажу сейчас.
   2. Он мог умереть от несчастного случая, или от болезни, и тело его не было опознано. Это было еще менее вероятно ввиду того, что при нем постоянно находились вещи, по которым его можно было бы узнать, включая визитные карточки.
   3. Он мог быть убит неизвестным лицом с целью ограбления. Это было совершенно невероятно по тем же самым причинам: его тело не могло остаться неузнанным.
   Эти три объяснения мы можем считать отпадающими. Они не касались никого из прикосновенных лиц. Они были невероятны вообще. Единственным указанием оставался скарабей, найденный в саду Годфри Беллингэма. Поэтому я отбросил все три объяснения и обратил все внимание на четвертое. Это объяснение заключалось в том, что человек убит одним из лиц, о которых упоминали газетные сообщения. Но они упоминали троих. Очевидно, приходилось выбирать одно из трех предположений, а именно:
   a) что Джон Беллингэм был убит Хёрстом, или b) Беллингэмами, или c) м-ром Джеллико.
   Я постоянно внушаю своим ученикам, что неизбежным вопросом при таком расследовании является: когда в последний раз видели исчезнувшее лицо живым? Этот же вопрос я задал самому себе по прочтении газет. И ответ был: его несомненно видели живым четырнадцатого октября тысяча девятьсот второго года, в Куин-Сквер, в Блемсбери. Не могло быть никакого сомнения, что он был жив тогда и был именно там, ибо его видели в одно время два лица, оба хорошо его знавшие, и одно из них — доктор Норбери — было совершенно беспристрастным свидетелем. После этого числа его никогда никто не видел ни живым, ни мертвым. Было константировано, что его видела двадцать третьего ноября служанка м-ра Хёрста. Но так как это лицо не знало его раньше, то не могло быть определено, был ли это Джон Беллингэм или кто-нибудь другой.