Фризнер Эстер. Корпорация Богги

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   Полночь в Сейлеме, штат Массачусетс.
   Колдовской час пробил, когда Дов сидел во взятой напрокат роскошной машине, припаркованной перед «Котом и котлом», и занимался колдовством высшего и тончайшего порядка, а именно: включив свой палм-топ, он откровенно по-хакерски рылся в документах тех докторов, которые, по всей вероятности, вынесли смертный приговор его матери. Для начала Дов применил на практике собственные навыки, усиленные всеми магическими фокусами, которыми он только владел, для того чтобы пробиться к личным финансовым записям Эдвины. Там он нашел подтверждение недавнего платежа за медицинское обследование (это обследование, как и предполагал Дов, Эдвина прошла исключительно в рамках оформления страховки). По этой платежке Дов выяснил имя и фамилию врача, который обследовал его мать.
   Взломать записи врача оказалось довольно просто.
   Поиски копии того отчета, который был послан врачом по электронной почте в страховую компанию, и вообще были детской забавой.
   Обнаружение записи о том, что Эдвина Богги, по мнению врача, проживет как пить дать лет до девяноста, оказалось подобно удару обухом по макушке.
   Решение о том, что Эдвина не проживет и девяноста секунд с этого самого момента (если его мнение кого-нибудь интересует), Дов, конечно, принял в состоянии аффекта, и эту мысль он отбросил сразу же, как только она пришла ему в голову. Забавно: как вышло, что к пониманию того, что его мать на самом деле вовсе не стоит на пороге смерти, так быстро присовокупилось желание отправить ее к оному порогу с ближайшей оказией.
   Убить ее Дов, пожалуй, не мог, но уж точно, черт побери, он намеревался заставить ее заплатить за то, как она ему подкузьмила.
   — И мне, и Пиц тоже, — пробормотал он, глядя на светящийся дисплей своего палм-топа. — Проклятие, Эдвина, о чем ты только думала, когда решила заставить нас пройти через все это? Меня, а уж особенно — Пиц. Она всегда больше переживала за тебя, чем я. Она на все откликается так болезненно, так быстро, и ты об этом знала! Вернее говоря, ты бы знала об этом, если бы обращала на каждого из нас хоть каплю внимания. Почему ты это сделала, Эдвина? Ничего интересного по телеку не показывали?
   Дов захлопнул крышку палм-топа, завел двигатель автомобиля и поехал в гостиницу, где его ждал номер, а наутро — завтрак. Всю дорогу его не покидали самые мрачные мысли.
   Парадная дверь оказалась заперта и закрыта на засов. Вывешенные на всеобщее обозрение на стене в номере правила проживания в гостинице ясно и четко сообщали о том, что проживающие обязаны строить свои планы так, чтобы возвращаться либо до полуночи, либо уж к шести утра. Чужие планы Дова совершенно не интересовали. У него имелись свои. Поэтому он провел кончиком пальца по замку, а потом — по засову, и они беззвучно сработали.
   Поднимаясь по лестнице и открывая дверь в свой номер, Дов все еще был погружен в мысли о том, как бы все-таки образцово и показательно отомстить матери. Эти мысли так увлекли его, что в первое мгновение он принял то зрелище, которое предстало перед его очами, когда он переступил порог — а зрелище разыгрывалось прямо у него на кровати, не больше не меньше! — за иллюзию.
   Амулет по кличке Амми, верный спутник Дова на протяжении недавних странствий, стоял на ребре на маленькой кружевной подушечке — из таких, которые словно созданы для того, чтобы ими швыряться, — и его серебряные глазки неотрывно смотрели на мерцающий призрак плюшевого медвежонка, парящий в воздухе над изголовьем кровати. Медвежонок и амулет вели весьма и весьма оживленную беседу.
   — Ну вот, а я, значит, ей и говорю: «Пиц-цуленька, ну на что он тебе сдался, этот Новенький Орлеанчик, скажи ты мне, ласточка моя? Ну что в нем такого хорошенького, чтобы оставаться еще и в кроватку тут ложиться и ночку ночевать? Это же такое болото, Орлеанчик этот, что тут только жаба, извиняюсь, в кроватку ляжет». — Вид у медвежонка был сердитый и недовольный. — Ну вот, я ей и говорю: хватит нам тут, мой зайчик, прохлаждаться, пора, как это говорится, лошадок седлать, а то застоялись наши лошадки, и в путь-дорожку, а не то твой братец ка-ак обставит тебя и ка-ак уведет компанию прямо у тебя из-под носика! И знаешь, что она мне на это ответила?
   — Нет, — ответил Амми. — Но если в той чепухе, которой ты набит, есть хоть унция жалости, то ты сейчас же прекратишь это баловство и ребячество и все мне скажешь нормальным языком.
   — Послушай, а ей такая болтовня очень даже нравится. Из-за этого ей кажется, что за детство можно держаться всю жизнь. — Медвежонок ухмыльнулся. — Как говорит Эдвина: «Надо только правильно играть с детьми — и без труда отведешь их туда, куда хочешь отвести».
   — Ну, она-то, может, и без труда, — фыркнул Амми.
   — Золотые слова, — вздохнул медвежонок, соглашаясь с амулетом. — Даже не знаю, что такое творится, но чем больше Пиц путешествует, тем труднее мне становится вести ее туда, куда мне хочется. Конечно, я мог бы прибегнуть к помощи Эдвины, но как только я пытаюсь выйти с ней на связь, она говорит, что я не должен заниматься ничем, кроме отправки последних данных разведки.
   — Это ты мне рассказываешь? Я ей докладываю по буковкам про все, чем ее драгоценный сыночек занимается в последние дни, выхожу на связь четко по расписанию, а когда я у нее спрашиваю, не поможет ли она мне хотя бы чуточку, чтобы я мог осуществить кое-какие мои планы, так нет — она меня затыкает, и все тут.
   — Твои планы?
   — Всего три слова: волосы на груди. Я уже сто лет уговариваю его сбрить их.
   — Это же просто варварство какое-то! — воскликнул медвежонок, скрестив лапки и как бы пытаясь защитить свою, покрытую искусственным мехом грудку. — Неудивительно, что Эдвина не...
   — И что же «Эдвина не...»? — вопросил Дов, переступив порог спальни. Голос его был пугающе лишен эмоций.
   — Ой. Обознатушки-перепрятушки, — испуганно изрек призрачный медвежонок. — Сочувствую, Амми. Ну, хотя бы с моей стороны все чисто. Пока!
   Видение исчезло в то самое мгновение, когда ладонь Дова накрыла амулет.
   — Давай, — велел Дов Амми. — Выкладывай.
   — Даже не догадываюсь, что ты имеешь в виду, — отозвался Амми, всеми силами пытаясь разыграть невинность, что ему напрочь не удалось.
   — Не догадываешься, само собой. Ну, я не стану гадать, как это ты угодил в унитаз и как тебя смыло. Может быть, тебя не пугает мысль о том, что ты проведешь остаток своей сверхъестественной жизни в канализации. Может быть, ты полагаешь, что Эдвина спасет своего верного маленького шпиона. Может быть, в тебя вмонтировано какое-то возвратное устройство, а может быть, нет, но все сводится к одному: ты думаешь, что тебе повезло, панк несчастный?
   — Ай-ай-ай-ай-ай! — заорал Амми так громко, что этим воплем запросто мог перебудить всех постояльцев гостиницы. — Только не это! Все что угодно, только не это. Я расскажу тебе все-все, только, пожалуйста, умоляю тебя, заклинаю, взываю к твоему милосердию, прошу, как друга: прекрати этот жуткий разговор на манер Клинта Иствуда! Простое смертное серебро не в состоянии этого вынести!
   Дов осклабился. Он решил, что Клинта Иствуда он разыграл весьма успешно.
   — Ладно, — произнес он отрывисто. — Заметано. Колись. Рассказывай то есть.
   — Да рассказывать-то особо нечего, ты почти все знаешь, — начал Амми. — Эдвина тайно связалась с Мишкой Тум-Тумом и со мной и попросила нас повнимательнее наблюдать за тобой и за Пиц, чем...
   — Повнимательнее наблюдать? — прервал его Дов. — И давно вы за нами шпионите?
   — А давно ли у Пиц это плюшевое трепло?
   — Сколько я ее помню. Ну а как насчет меня? Ты был частью комплекта офисного оборудования с самого начала, но ведь при таком раскладе за большей частью моей жизни не подглядишь. Если речь идет о домашнем шпионаже, то я от Эдвины ожидал большего.
   — Ну, тогда и не переживай так сильно. Тебя не унизили, можно считать. Твоя сестрица привязана к этому медведю, поэтому и было логично поместить внутри него подслушивающее устройство. У тебя же, с другой стороны, нет ничего такого, что ты носишь при себе постоянно, поэтому Эдвина просто-напросто разбросала по всей твоей жизни десятки «жучков». С того момента, когда ты начал свои странствия, следить за тобой с их помощью было бы сложно, поэтому она назначила ответственным меня.
   — А ты, скотина, втерся ко мне в доверие. Очень круто, Амми, просто блеск. За одно только это тебя нужно спустить в канализацию.
   — Ну ладно тебе, Дов. Ты так не думаешь, — с укором проговорил маленький амулет. — Признаюсь, поначалу все это для меня было только работой, но чем дольше я с тобой путешествовал, тем больше узнавал тебя и тем больше к тебе привязывался. Я знаю: я всего лишь побрякушка, и я не должен ни к чему и ни к кому испытывать чувства, но когда дело доходит до тебя, то я их испытываю, эти чувства.
   — Молодец. Складно излагаешь. Если бы у меня была дурная привычка верить в невозможное, тебе бы, пожалуй, почти удалось снова меня обвести вокруг пальца.
   — Эй, ну я же знаю, что я чувствую, а что — нет! Только не проси меня объяснять, почем и как это произошло. Я же волшебный, будь оно все неладно! Чары просто-таки сочатся из всех моих пор! Да-да, знаю, нет у меня никаких пор, но, наверное, какие-то из тех заклятий, которые на меня наложила Эдвина, настолько прочно вросли в меня, что меня так скрутило. И у меня появились чувства, хочу я их или нет. Ты мне действительно нравишься, Дов, и мне ужасно стыдно шпионить за тобой, но ради этой работы меня и сотворили. И если ты считаешь, что смоешь меня в канализацию и тебе станет легче, — ну так сделай это. Смой меня, я тебя на это благословляю!
   Дов поджал губы, обдумывая страстную речь амулета. Наконец он изрек:
   — Не-а. Не буду. Ты только трубу засоришь. — Он повесил цепочку с Амми на шею и добавил: — Можешь остаться, но будет несколько условий.
   — К примеру? — осторожно поинтересовался амулет.
   — Во-первых, ты позволишь мне наложить на тебя заклятие правды. Под страхом уничтожения.
   — О-о-ох...
   Лежа на пружинистой подушке волос на груди у Дова, маленький амулет дрожал от волнения. Заклятия правды применялись не для того, чтобы вынуждать или заставлять кого-то говорить только правду. Подлинная их цель заключалась в том, чтобы в тех случаях, когда обработанный таким заклятием субъект или объект врал, ему становилось очень и очень плохо. Эти заклятия были настолько могущественными, что требовали полного согласия и участия того, на кого они накладывались, — ну, что-то вроде «Ты знал, что работа ужасно опасная, когда соглашался на нее».
   Заклятие правды под страхом уничтожения — это ясно и четко говорило о том, каковы будут последствия вранья. Самоубийство — точнее и не скажешь.
   Амми вдохнул поглубже, выдохнул и наконец произнес:
   — Ладно уж. Но только все-таки установи временное ограничение, хорошо? Я не против того, чтобы поклясться говорить тебе правду, только правду и ничего, кроме правды, ну и так далее, и тому подобное, но не навечно же! Я не выдержу такого испытания.
   — Семьдесят два часа тебя устроят?
   — Только и всего? — Идеальные серебряные бровки соединились на переносице. — В чем хитрость?
   — Нет никакой хитрости. И мне не нужно, чтобы кто-то накладывал на меня заклятие правды для того, чтобы я тебе ответил. Через семьдесят два часа Эдвине больше никогда не понадобишься ни ты, ни Мишка Тум-Тум, ни какое бы то ни было еще устройство для шпионажа за мной и моей сестрой!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

   Над двориком под тентами рядом с Cafe du Monde клубились и разлетались во все стороны белые облачка. Прохожие обменивались нервными взглядами и принюхивались, рассуждая примерно так: так много дыма бывает только при пожаре масштаба голливудского блокбастера.
   Потом прохожие принюхивались снова и скисали. Ничего не горело. Утренний ветерок доносил ароматы, исходящие исключительно от блюд со свеженькими, с пылу с жару, «подушечками» и океанов кофе с цикорием. Да и белые облака были не дымом, а сахарной пудрой.
   Под тентом, за столиком, откуда был хорошо виден тротуар (в менее «облачную» погоду), Дов Богги сидел в самом эпицентре сахарного циклона. Он склонился к столу и подал сестре носовой платок.
   — Если бы я знал, что ты так отреагируешь, я бы тебе позвонил, — сказал он. Его лицо, руки, волосы и одежда на груди — все было щедро присыпано сахарной пудрой. Пудра взлетела над ним, подобно приливной волне, как только он поведал сестре правду о «болезни» Эдвины, а Пиц ухитрилась воскликнуть «ЧТО?!!» прямо над блюдом с «подушечками», которое официантка только что водрузила на столик.
   К несчастью, в этот момент официантка держала в другой руке поднос, уставленный тарелками с «подушечками», предназначенными для других гурманов. Неожиданный взрыв эмоций со стороны Пиц застал бедную женщину врасплох. Она в испуге вскрикнула и подбросила поднос. Когда поднос ударился об пол, сахарная пудра устремилась ввысь на манер грибовидного облака, какое возникает при взрыве атомной бомбы, и рассыпалась во все стороны. (Вот какова была причина предположений относительно пожара в Cafe du Monde, в то время как на самом деле вся беда была всего лишь в значительном скоплении «подушечек» в одном месте.)
   — А ты думал, я как отреагирую? — жалобно проговорила Пиц, вытирая лицо носовым платком Дова. Ее тоже слегка припорошило сахарной пудрой, но, конечно, далеко не так щедро, как досталось ее брату. — Сначала ты появляешься у моего порога...
   — У тебя здесь нет никакого порога.
   — Ну хорошо, не у моего порога. На пороге моего гостиничного номера. Первым делом я подумала, что мама умерла и что ты решил рассказать мне об этом мягко, заботливо, с глазу на глаз.
   — И это было бы очень любезно с моей стороны, — заметил Дов. — Даже если бы ты от меня ничего подобного не ожидала.
   — Это почему я бы не ожидала? — с искренним недоумением спросила Пиц.
   — Ну, понимаешь, мы ведь с тобой много лет не виделись. Я думал, это ты так хочешь, потому что тебе... скажем так, не слишком приятно мое общество. Как правило, если люди кого-то избегают, это означает, что они об этих людях не слишком высокого мнения.
   — Дов, мы избегали друг друга. — Пиц потянулась к брату и погладила его руку. — Мы оба были жуткими упрямцами и тупицами. Я в конце концов поняла это. Я не слишком-то горжусь тем человеком, каким была. Хочешь знать, что я на самом деле думаю о тебе?
   Дов едва заметно отстранился и спросил:
   — А больно не будет?
   — Я думаю, что ты больше чем способен на доброту.
   Невелик оказался подарок, да дорог. Главное, это было сказано искренне.
   «Вот и хорошо, — подумал Дов. — А то ведь если бы она начала сейчас соловьем заливаться передо мной, я бы ей ни капельки не поверил».
   — Ты так думаешь?
   — Конечно! Понимаешь, Дов, на самом деле я помню о нашем детстве намного больше, чем мне казалось. Я наконец решилась вспомнить об этом — и очень вовремя! Пока я моталась по стране, вышло так, что я на некоторые вещи стала смотреть иначе. Раньше я изо всех сил старалась забыть обо всем хорошем, что только было в тебе, потому что иначе я должна была бы признать, что в моих проблемах ты не виноват.
   — Тот же случай. — Дов смущенно почесал макушку. Миниатюрное белое облачко взлетело вверх и легло на его плечи. — Хорошее дело — иметь соперника: всегда есть на кого свалить вину почти за все на свете.
   Пиц согласно кивнула, провела кончиком пальца по краю кофейной чашки. К пальцу прилипли крошечные крупинки сахарной пудры.
   — Когда мама только-только закрутила всю эту карусель, мне захотелось не позволить тебе захватить пост руководителя компании, потому что я думала, что мы с тобой — враги. Потом я уже не была так уверена в том, жажду ли я сама заполучить этот пост, но мне все равно не хотелось, чтобы он достался тебе. Мне казалось, что ты не догадываешься по-настоящему, что собой представляет «Э. Богги, Инк.». Мне даже и в голову не приходило попытаться разыскать тебя и своими глазами увидеть, права я насчет тебя или ошибаюсь.
   — И опять — тот же случай, — кивнул Дов. — Ну? Так же ли ты ошибалась на мой счет, как я — на твой?
   — Ужасно ошибалась, — ответила Пиц. — Ужасно ошибалась, и теперь мне ужасно стыдно. Мы — одна семья, Дов. Мы не враги, не соперники, не чужие. Мы — одна семья. Мы с тобой разные, все люди — разные, но мы совершили ошибку, позволив нашим различиям выйти из-под контроля.
   — Нам в этом помогали, — с горечью проговорил Дов, вспомнив свой сон. — Эдвина. Может быть, все между нами и не стало бы так плохо, если бы она все эти годы не играла с нами в свои игры.
   — Она до сих пор играет в эти игры — судя по тому, о чем ты мне только что рассказал, — заметила Пиц. — Это страшные и жестокие игры. Она заявляет нам, что того и гляди умрет, снова настраивает нас друг против друга, заставляет нас сражаться друг с другом за обладание бизнес-империей, от которой она и не думала отказываться!
   — О, она от нее откажется, не волнуйся. Дов отхлебнул кофе и улыбнулся.
   — Когда? Сколько лет ждать? Десять? Двадцать? Ты сам мне сказал, что, по мнению врача, она проживет до девяноста как минимум.
   — А завтра тебя бы устроило? — осведомился Дов.
   — Дов! Ты шутишь.
   — Шучу? Я шучу? О нет, убивать ее я не собираюсь. Это было бы неразумно в плане корпоративного пиара. Но вот что у меня на уме. Раз уж она отправила нас раздобывать поддержку в филиалах «Э. Богги, Инк.» поодиночке, так почему нам не объединить эту поддержку и не взять компанию в свои руки прямо сейчас?
   — М-м-м. Соблазнительно, очень соблазнительно. — Пиц забарабанила кончиками пальцев по крышке стола, белой от сахарной пудры. — Нужно все очень тщательно продумать. Если она не больна, то нам даже вдвоем с ней справиться будет непросто. Она магией занимается намного дольше нас, не забывай об этом.
   — Да, но у нее есть одно весьма и весьма слабое место: она думает, что мы с тобой — по-прежнему парочка сопливых маленьких детишек, которым и в голову никогда не придет бросить вызов мамочке. Опыт на ее стороне, а на нашей — неожиданность.
   — Неожиданность и сила. — Пиц облизнулась. Трудно сказать, почему она это сделала: то ли потому, что предвкушала в итоге победу над Эдвиной, то ли потому, что решилась поглотить еще немножко вездесущей сахарной пудры. — Ты знаешь, как подключиться к резервам наших соратников?
   — Гм-м-м-м... Может быть?..
   Дов одарил сестру улыбкой, которая не относилась к его профессиональному репертуару. Эта улыбка была из тех времен, когда они были дружны, — беспомощная улыбка маленького щеночка, яснее всяких слов говорившая о том, как ему нужно, чтобы его старшая сестра все придумала за него — ведь он и сам не знает, что нужно придумать.
   Пиц улыбнулась в ответ.
   — Не догадываешься, да? — проговорила она беззлобно. — Любой человек или группа людей, наделенные способностью вызывать энергию земли, — это как аккумуляторная батарея. Заклинание объединения — это что-то вроде набора соединительных проводов. Единственное различие состоит в том, что ты не можешь применить это заклинание, пока не заручишься полным и бесповоротным согласием аккумуляторной батареи отдать ее энергию для твоих целей. Заклинание очень легкое. У тебя получится с первой попытки. А потом мне хотелось бы, чтобы ты меня научил кое-каким из тех, которыми владеешь ты.
   — С превеликим удовольствием.
   — Ну, кого ты заполучил?
   — «Заполучил»?
   — В качестве аккумуляторов. Ты работал на том же самом поле, что и я, — навещал самых влиятельных клиентов корпорации, пытался выпросить у них обещание поддержать тебя в качестве потенциального руководителя «Э. Богги, Инк.». Всякий, кто дал слово поддержать тебя, фактически выполнил условие безоговорочного согласия, необходимое для соединительного заклинания. Я знаю, что мистер Боунс — на твоей стороне, потому что он мне сам об этом сказал.
   — А я точно так же узнал о том, что за тебя — Рей Ра и вся чикагская компания, — сказал Дов. — Кто еще?
   — О-о-ох... — Пиц едва заметно скривила губы. — Больше никого, — тихо выговорила она.
   — Никого?
   — Некоторые из тех, с кем я встречалась, не пожелали меня поддерживать, а другие... ну, скажем так: я была не так уж уверена, что мне жутко хочется их поддержки. Мне же и в голову не приходило, что их могущество может понадобиться мне для борьбы с мамой. Знай я об этом, я бы не была так привередлива. — Она пожала плечами. — Жалеть поздно. После драки кулаками не машут. Ну а тебя кто еще поддержал? Кроме мистера Боунса, в смысле.
   — О-о-о-ох.
   Пиц закрыла глаза ладонями.
   — О, Дов, — простонала она.
   — Эй, ну я разве виноват, что Сэм Индюшачье Перо отказался дать мне ответ, пока мама жива! А он сам разве виноват? А этот малый из Лос-Анджелеса — преподобный Ассорти...
   — Все, ни слова больше. Поначалу он на меня такое же впечатление произвел, как на тебя, но на самом деле он не просто великий халтурщик, который доит богатеньких, как коров.
   — Вот как? Он не такой? — Дову явно не хотелось верить сестре. — Что ж, жаль, что я этого не понял, когда был там. Уж я бы постарался справиться с тошнотой и купил его подороже.
   — Ты сделал то, что счел нужным, — возразила Пиц. — И я тоже. Разве не приятно узнать, что даже при том, что мы с тобой не ладили, ни один из нас все же не питал к другому такой ненависти, чтобы желать заполучить компанию любой ценой?
   — Приятно, пожалуй. Но это не дает нам достаточно огневой мощи, какую мы могли бы обрушить на мамулю. — Дов допил кофе. — А как насчет того парня из Сиэтла? Насчет скульптора?
   Пиц стала красной, как свекла, и официантка бросилась к ней со стаканом ледяной воды. Пиц отпила большущий глоток, овладела собой и изрекла:
   — Он... Мартин... не был готов сделать выбор. Деловой выбор. А что с Фиореллой из Сейлема? Меня она отбрила — значит поддержала тебя?
   — Сказать правду, сестренка, у нас до этого разговор даже не дошел. Как только она дала мне понять, что на самом деле на уме у нашей мамочки, я обо всем прочем напрочь забыл.
   — Иначе говоря, есть у нас с тобой чуть побольше фиги с маслом.
   Пиц глубоко вздохнула. Сахарная пудра взлетела и улеглась на столике по-новому.
   — Значит ли это, что нам надо сложить руки и ничего не делать? — спросил Дов. — После всего, что она нас заставила пережить, мы просто ничего не станем делать?
   — А что мы можем поделать? Скажем ей, что мы ее раскусили и что больше не желаем играть в ее игры? Она только посмеется и станет придумывать новые игры.
   Дов покачал головой.
   — Нет, — сказал он. — Я не собираюсь так легко сдаваться. Как я уже говорил, на нашей стороне есть кое-что, чего она не учла. Нам просто нужно выстроить план, основанный не столько на силе, сколько на том, чтобы застать ее врасплох.
   — Дов, даже не знаю. Много ли мы добьемся, застав ее врасплох?
   Дов крепко сжал руки Пиц.
   — Пиц, что самое страшное может случиться? Мы выступаем против Эдвины и терпим поражение. И что она тогда с нами сделает? Убьет нас? Вряд ли. Накажет? Как? Отправит по комнатам и оставит без ужина?
   — Она могла бы вышвырнуть нас из компании.
   — Верно. Это и есть ответ на мой первый вопрос. Самое страшное, что она может с нами сделать, — это вышвырнуть нас из компании. И знаешь что? Не так уж это и плохо.
   — Не так уж?
   В глазах Пиц загорелись искорки надежды.
   — Сестренка, если я говорю, что это не так уж плохо, то можешь мне поверить, — сказал Дов, просто светясь уверенностью. — Слушай, что тебе говорит младший братец. Тот самый братец, которому прямая дорожка либо машины мыть, либо баллотироваться в Конгресс. На какую карьеру я могу надеяться без нашей компании? Я могу рассылать свои резюме с сегодняшнего дня до следующего января, но я не найду себе даже работу мойщика столиков в «Макдоналдс». Уж если я готов рискнуть и навлечь на себя гнев Эдвины, то ты уж точно не должна ее бояться.
   — Не знаю. — Пиц отвела взгляд. — Я тоже не самой высшей пробы маркетолог.
   — Шутишь, да? Ты умница, ты красавица, организаторские способности у тебя в крови, ты родилась с талантом к руководству, за обладание которым большинство людей готовы убить!
   Эти слова заставили Пиц уставиться на брата так, словно он только что вывалился из корпуса инопланетянского корабля-матки.
   — Ты так про меня думаешь?
   — Чистая правда. Что ни слово — золото. — Он двумя пальцами перекрестил сердце и сложил руку в бойскаутском салюте, хотя единственным, что его когда-либо связывало с бойскаутами, были шорты цвета хаки, которые однажды были куплены ему на лето, но большого впечатления на него не произвели. — Уж я-то знаю, как ты ведешь дела в нью-йоркском офисе. Да, признаюсь, я следил за твоей работой, потому что надеялся, что ты на чем-нибудь поскользнешься, но мне так и не удалось этого увидеть. Вот какая ты замечательная.
   Он искренне гордился ею. Пиц встала, наклонилась над столиком, поцеловала Дова в лоб и снова села.
   — Дов, если ты способен изобрести такой план, который изумит Эдвину хотя бы вполовину так же сильно, как ты только что изумил меня, я готова помочь тебе и быть с тобой рядом. Есть какие-нибудь идеи?
   — Ты же понимаешь, что есть, конечно. Но для начала давай немножко очистимся. Похоже, к нам уже пчелки слетаются. — Он отъехал от стола на стуле и, щелкнув пальцами, подозвал официантку. — Счет, пожалуйста!
   Только официантка вернулась с кредитной карточкой Дова, как у Пиц зазвонил мобильный телефон.