- Айда рубать, братва! "Любовь - это грозная штука..."
И братва пошла "рубать". И рубали, надо сказать, здорово. Ольга только успевала подавать.
"До чего же живучий народец, - с нежностью думала, глядя на них, Людмила Сергеевна, - как будто и вчерашней адской работы не было и этой жутковатой ночи не было. Уписывают за обе щеки да хохочут..."
К концу обеда в палатку зашел Иван Иванович.
- Приятно кушать, - вежливо сказал он, - хлеб вам и соль.
- Спасибо! - с набитыми ртами ответили ребята.
- Товарищ комиссар, - сказал Прилучный, - я так рассуждаю: седни ребятишкам надо отдохнуть, а чтоб время зря не терять, я им порасскажу кой-что, про промысел, значит.
- Правильно, Иван Иванович, - согласилась Людмила Сергеевна и добавила улыбнувшись: - Что бы мы без вас делали?
- Иван Иванович, - спросил Димка, - а почему вы нам ваших собачек не показали?
- Вы работали, а они бы толочься тут стали, мешать, - рассудительно ответил Прилучный.
- Хорошие у вас собачки, - сказал Димка.
- Ничо, - согласился Прилучный, - для охоты, для езды.
- Эх, - сказал Саня, - а Шняка-то наш как там?
- Сожрали кармакульские псы твоего Шняку, - хихикнув, сказал Шкерт.
- Типун тебе на язык, - сказал Саня и вдруг замолчал, разинув рот.
В дверном проеме, улыбаясь, стоял Шняка, и хвост-парус ходил у него ходуном.
- Ты чего, подавился? - спросил Саню Карбас.
- Шня... Шня... Шняка! - тихо сказал Саня.
Мальчишки, забыв про еду, повскакивали с мест и выкатились вместе с одуревшим от радости Шнякой из палатки. Пес вертелся, как волчок, лаял, визжал и прыгал, стараясь лизнуть в нос или в щеку. А за всей этой суматохой, посмеиваясь в сивые усы, наблюдал капитан Громов.
Увидев начальника, мальчишки чуть не сбили его с ног.
- Тиха, тиха! - строго сказал Громов. - Будто год не видали.
- Вы как к нам? - спросила Людмила Сергеевна.
- На доре моторной прибежал, - ответил Громов, - да еще три лодчонки приволок: пригодятся, когда кайру бить начнете.
- Как же вы в такой-то ветер?
- Да-а, взводень* еще порато сильный. Однако добрался.
- А "Зубатка" как там? - спросил Антон.
- "Зубатушка" наша ушла. В Архангельск-город.
- С "Азимутом"? - спросил Саня.
Громов нахмурился:
- "Азимут" нынче ночью в шторм этот погиб.
- Как погиб?! - закричали ребята.
- Его с якоря сорвало да об береговые камни... Так долбануло, что на части рассыпался. Старенький был, - как об умершем человеке, сказал Афанасий Григорьевич. - Его кармакульские сейчас на дрова разбирают.
- Вот, - чуть не со слезой в голосе сказал Коля, - мы его чинили да латали, а он...
- Не судьба, значит, - сказал Громов, - как говорится, каждому кораблю свой век даден.
- А "Авангард"? - спросил Димка.
- "Авангард" тут маленько поработает: с промыслов будет добычу в Кармакулы на факторию возить.
Афанасий Григорьевич помолчал, осмотрелся вокруг, потом зашел в палатку. Вышел оттуда довольный, похвалил Людмилу Сергеевну, пожал руку Прилучному, оглядел ребят и спросил:
- Как тут у вас - никаких ЧП боле не было?
Людмила Сергеевна за спиной Громова предостерегающе помахала рукой.
- Нет, - сказал Антон, - не было.
- Кха, кх-м, - покрякал Афанасий Григорьевич, - тут вот такие дела...
Он слегка ткнул носком сапога разлегшегося у его ног Шняку. Тот от удовольствия перевернулся на спину, показав пушистый белый живот, и раскинул в стороны все четыре лапы.
- Ишь, подхалим, - проворчал Громов, - чего делать с ним, ума не приложу. Не могу же я его по Кармакулам за собой таскать? Местные псы на него зуб имеют. Они работяги, им таких прынцев и на дух не надо...
Мальчишки смеялись, а Афанасий Григорьевич обиженно продолжал:
- И ведь что удумал, а? Запру я его в избе да дверь прикрою - скулит и воет как зарезанный. Собаки со всего становища сбегаются и тоже выть начинают. А их там штук сто, а может, и поболе! Народ совсем освирепел от этого. А с собой его беру, так эта камбала косорота либо к ногам жмется, либо у меня на руках сидит...
Хохот стоял такой, что Шняка испуганно прижался к ногам Громова.
- Вам смешно, а мне каково, - сказал Громов и повернулся к Ивану Ивановичу: - Возьми ты это вражье семя к себе. Засунь его в сараюшку, пока я уеду...
- В сараюшке тоже собаки! - сказал Димка.
- Тогда хоть в море топи, - сокрушенно сказал Громов.
- Ничо, Григорьич, - посмеиваясь, сказал Прилучный, - езжай спокойно. У меня собачки умные, я им накажу - не тронут.
Но всем стало страшновато за Шняку, когда из сараюшки появились "те еще болонки", как сказал Славка. С могучей грудью, с широкими спинами, треугольные уши торчком, а хвосты закручены пушистыми баранками. Острые, почти как у волков, морды, и под крутыми лбами - немного раскосые умные и строгие глаза. Бело-рыжие, черно-белые, почти черные, а один серебристо-серый с огромным белым воротником на груди. Самый красивый и самый крупный. Видно, вожак: все собаки выскочили из сарая как ошалелые, с радостным лаем, а этот вышел последним, не спеша и молча, остановился и понюхал воздух, а потом слегка рыкнул. И все собаки остановились и тоже стали принюхиваться, а потом, словно сговорившись, бросились к Шняке. Тот прижался к земле.
- Сидеть! - строго прикрикнул Иван Иванович, и собаки, затормозив на всем ходу, сели, тихонько ворча.
- Вот это дисциплинка! - восторженно сказал Славка.
Шняка скулил и царапал Громову брюки.
- Ну вот, - сердито сказал капитан и взял его на руки.
- Давай-ка его сюда, знакомить будем, - сказал Прилучный и взял Шняку. - Серый, ко мне!
Пес приподнял верхнюю губу и тихо, но грозно зарычал. Зарычали, встав, и остальные собаки.
- Сожрут! - испугался Димка, когда Прилучный опустил Шняку на землю и придержал его за холку.
- Ишь, храбрецы какие, против одной шавки все свое оружие выставили, - спокойно и строго сказал Иван Иванович.
Когда Серый подошел, Шняка от страха даже глаза закрыл. Прилучный приподнял его за шиворот и ткнул мордой в нос Серого. Шняка понюхал. Обнюхал его и Серый.
- Ну вот и лады, - сказал Прилучный и отпустил Шняку.
Собаки еще раз обнюхались, и вдруг Шняка, подпрыгнув, лизнул Серого за ухом. Мальчишки ахнули. Псы побежали рядышком вдоль берега, а Громов снял фуражку, вытер вспотевший лоб и сказал с чувством:
- Ну, Иваныч, заставил ты меня поволноваться...
Когда Афанасий Григорьевич уехал, Прилучный-старший повел ребят к краю обрывистого берега. За ним с большим мотком веревок следовал невозмутимый Иван Иванович-младший. В руке у него была еще и чем-то набитая корзина. Высокая плоская скала выдавалась здесь узким мыском, и отсюда хорошо был виден весь птичий базар. Черные камни располагались пластами, словно древняя разрушенная лестница. И на ступеньках-уступах сидели тысячи и тысячи птиц. Целым облаком они то и дело срывались в воздух, кружились вокруг, стремглав падали в море и снова возвращались, неся в клювах добычу. Стоял неумолчный крик.
- Людмила Сергеевна, - спросил Морошкин, - а почему вы начальнику про сегодняшнюю ночку не рассказали?
- А как ты думаешь? - прищурившись, спросила та.
- Думаю, испугались, - вызывающе ответил Витька.
- Ну и балда ты стоеросовая, Морошка, - сказал Арся.
- Испугалась, - сказала Людмила Сергеевна, - за него испугалась. Зачем старого человека волновать? Мы-то справились, так ведь, товарищ Морошкин Виктор? Ви-и-иктор! Знаешь ты, что такое по-латыни "Виктор"?
- Нужна мне эта латынь, - буркнул Морошкин, глядя, как насмешливо улыбаются ребята.
- А напрасно не знаешь. "Виктор" значит "победитель". А какой же победитель своими победами хвастается?
- А-а, - с досадой сказал Витя и замолчал.
Иван Иванович рассадил всех полукругом, так, чтобы ребятам видно было море и скалы с базаром, а сам встал к морю спиной и сказал:
- Здесь и будет наш промысел. Поначалу будем добывать яйца. Но не всякие. Птиц тут разных много. Есть чайки-моевки, и люрики, и тупики, и топорики. Они нам не нужны. Для нас главное - кайра. Яйца ейные как два куриных и очень питательные. Ваня, покажь-ко яйцо. Вот такое буренькое, с пятнышками, иногда по два желтка в одном попадаются. Кайра птица доверчивая - у нее из-под носа яйцо вынешь, она только покаркает и улетит.
- А как же она потом? - спросил Димка.
- А потом она почти всегда второе снесет, - ответил Прилучный. Жалко, конешно, вроде дитя от матери отбираешь. Так ведь промысел - он промысел и есть. Людям питаться надо.
- А как их доставать оттуда? - спросил Саня.
- Яйца те на виду лежат. Вот уж сколь годов я здесь и все удивляюсь: гнезда у кайры никакого, ни веточек, ни пуха, ничо нет. Снесет его прямо на голый камень и так на голом камне и высиживает. Улетит на момент, а яйцо лежит на открытой плите. А то камешек под него подложит, чтоб не скатилось, значит. Умная птица. А как доставать те яйца, мы сейчас с Иваном покажем. Наглядней оно лучше будет.
Ваня достал из корзины большой железный костыль и топор. Иван Иванович походил по самому краю обрыва, поискал удобное место и крепко топором вбил между камнями костыль. Затем особым узлом привязал к нему веревку. Ваня тем временем надел поверх ватника странную - с двумя пазухами - рубаху. Потом Прилучный крепко обвязал веревкой Ваню вокруг пояса, а к другой, более тонкой, веревке привязал за ручку корзину. Ваня взял корзину и пошел к обрыву.
- Ну, с богом, - сказал Иван Иванович, и Ваня, осторожно переступая с выступа на выступ, начал спускаться со скалы. А Прилучный, пропустив веревку за спину, уперся обеими ногами в камень и стал тихонько потравливать* веревку.
Ребята на краю скалы вытянули шеи и напряженно смотрели, как, придерживаясь руками за камни, осторожно балансируя на плоских уступах, иногда чуть не повисая в воздухе - и тогда все видели, как напрягался Иван Иванович, удерживая натянувшуюся веревку, - спускался Ваня. Наконец он остановился на маленькой площадке, и веревка в руках Прилучного ослабла. Он снова подтянул ее и замер в напряженной позе. А Ваня медленно, придерживаясь одной рукой за камни, стал передвигаться по карнизу. Временами он протягивал свободную руку, что-то брал с выступов скалы и клал в корзину, привязанную к поясу. Так он, перебираясь с карниза на карниз, спускался все ниже. Примерно через полчаса он дернул за веревку.
- Все, - сказал Прилучный, - наверх просится. Вот ты и ты, - он кивнул Антону и Баланде, которые стояли рядом, - давайте-ко подмогните.
И они потянули. Иван, одной рукой придерживая корзину, а другой слегка отталкиваясь от скал, быстро поднимался. И вот он появился на скале, все такой же невозмутимый и спокойный, как всегда, только немного запыхался да лоб у него был мокрым. Зато в корзине было полно красивых, будто раскрашенных, крупных яиц, да еще из-за пазух он выложил десятка два.
- Вот это да! - ахнул кто-то восхищенно.
- Подумаешь! - пренебрежительно сказал Баланда. - Што особенного-то? Виси на веревке и собирай...
- Посмотрим, как ты висеть будешь, - сказал Арся.
- А што, - завелся Васька, - хоть счас!
Ваня снял рубаху, бросил ее на камень и с полной корзиной направился к дому. А у Ивана Ивановича озорно блеснули глаза.
- Может, и верно попробуешь? - спросил он Ваську.
Баланда потянулся за рубахой.
- Нет! - строго сказала Людмила Сергеевна. - Не сегодня.
- Верно, товарищ комиссар, - согласился Прилучный, - это я что-то не сообразил.
Он поднял рубаху, смотал веревки и тоже ушел.
- Отдыхать! - сказала Людмила Сергеевна. - Можете побродить вокруг, но далеко не уходите. Скоро ужин.
День был тихий. В небе ни облачка, зыбь на море стала меньше, и прибой шумел уже мягко и приглушенно. Мальчишки разбрелись кто куда по каменистой тундре. Кто-то разлегся на плоских, нагретых солнцем камнях, кто-то ушел подремать в палатку. А у дома Прилучных, прислонившись к стене, сидели Арся и Витя Морошкин. Один по одну сторону крыльца, второй по другую...
16
На следующее утро мы, взяв необходимое снаряжение, отправились на работу - на ту самую скалу, по которой лазил вчера Ваня. Он, конечно, тоже был с нами. И Ольга тоже. На этот раз она была в брюках, заправленных в сапоги, но все в той же синей косынке, правда повязанной, как говорят, по-бабьи: лоб и щеки закрыты, а концы завязаны вокруг шеи. За ней, чуть позади, один слева, другой справа, шли Арся и Морошка, насупленные и молчаливые. Ольга посмеивалась.
- Хиханьки да хаханьки? - обернувшись, сурово спросил Ваня.
- Ага! - ответила Ольга.
- Чего платок выходной надела? Пофорсить? - тем же тоном спросил Ваня. - А если птицы загадят?
- Фу, чурбак неотесанный! - рассердилась Ольга.
...И начался наш промысел. Так легко и просто казалось это со стороны, когда мы смотрели, как ловко орудует на скалах Ван Ваныч-младший. И так не легко и не просто оказалось, когда мы попробовали сами. Вначале мы построились по-военному в одну шеренгу и по росту. Прилучный-старший два раза обошел строй, присматриваясь, у некоторых даже мускулы пощупал.
- Кто поменьше да полегче, на скалу полезут, - сказал он и вызвал Борю-маленького, Петьку Шкерта, Морошкина, меня и Славку. Про нас со Славкой он сказал, что мы хоть и длинные, но "тощие", легкие, значит.
Боря выскочил из строя радостный. Славка и Шкерт вышли спокойно. А Витя слегка побледнел и сделал неуверенный шаг вперед, и у меня тоже что-то трепыхнулось внутри.
- Дима, - сказала Людмила Сергеевна, - может быть, тебе не надо вниз? Со мной наверху будешь работать?
У меня даже скулы свело от обиды.
- Почему это не надо?! - грубо сказал я.
- Пусть идет, - сказал Антон, - выдюжит.
Я вышел из строя, злой и упрямый.
Прилучный отобрал десять ребят - самых рослых и здоровых.
- Вы страховать будете, - сказал он, - а другие, значит, укладкой займутся. Поглядим пока, кто на что годен.
- Папаня, - сказала Ольга, - я тоже на скалу пойду.
- Давай, - согласился Иван Иванович и выбрал еще двоих ребят на страховку.
...И вот, накрепко обвязанный веревкой, с корзиной у пояса, я вишу над пропастью и боюсь посмотреть вниз. Где-то далеко под ногами грозно шумят, разбиваясь о камни, волны. С криком, похожим на карканье, носятся вокруг кайры, и множество их сидит на карнизах. Я как-то сумел зацепиться рукой за камень и, нащупав ногами плоский уступ, встал на него. Уступ был довольно широкий, и я, осмелев, перестал хвататься за скалу, веревка крепко держала меня, да и ребята наверху были надежные - Антон и Толик. Справа от меня, чуть повыше, на другом карнизе уверенно стояла Оля, а за ней, вцепившись в веревку, торчал Морошкин. Глаза у него были плотно закрыты.
- Чего глаза-то запечатал? - крикнула ему Оля. - Ты не боись, держись свободней, а то как яйца-то собирать станешь?
Морошка помотал головой и открыл глаза.
- Я не боюсь, - хрипло сказал он, - неудобно как-то...
- Тут и верно не позагораешь! А ты гляди, как дружок твой, - она кивнула в мою сторону, - стоит и посвистывает.
Я совсем не "посвистывал", но тут засвистел и нарочно посмотрел себе под ноги. Лучше бы я этого не делал! Скала круто уходила вниз, и хоть я знал, что высотой она метров тридцать - тридцать пять, но тогда мне показалось, что там было километра полтора. Впрочем, тут уж, пожалуй, никакой разницы нет - с полутора тысяч метров лететь или с тридцати, все равно костей не соберешь... Меня сразу прошиб пот, голова закружилась. Я крепко зажмурился и пошатнулся. Ноги мои повисли в воздухе, и веревка туго натянулась. Меня встряхнуло, я треснулся лбом о камень. Шапка слетела с головы. Я посмотрел ей вслед - она скакала по уступам. Я снова зажмурился. И услыхал сверху крик Прилучного:
- Что там у вас? Сорвался, что ли?
Я ничего не смог ответить - болтался в воздухе и только отталкивался руками и ногами от скалы.
- Сейчас подтянем! - крикнул Иван Иванович. - Когда на карниз станешь, дерни веревку три раза.
Я почувствовал, как веревка начала меня подтягивать вверх.
- Ты глаза-то открой, а вниз не смотри, - услышал я рядом встревоженный голос Ольги.
Я открыл глаза и нащупал ногами широкий выступ, кое-как ухватился руками за торчащий камень и встал на карниз. Веревка ослабла. Через несколько секунд я осмелел и, оторвав от камня правую руку, дернул веревку три раза. Она снова натянулась, и я опять стоял крепко...
Успокоившись, я увидел прямо перед носом кайру. Она сидела на крошечном уступчике, и покручивая туда-сюда головкой, посматривала на меня. И то, что у меня под ногами обрыв, просто вылетело из головы: очень уж по-домашнему выглядела эта похожая не то на утку, не то на маленького пингвинчика птичка. Я немного полюбовался ею, а потом махнул рукой и сказал:
- А ну, кыш!
Кайра негромко каркнула и взлетела, а на том месте, где она сидела, прямо на голом камне осталось лежать крупное пятнистое яйцо. Я долго смотрел на него и почему-то не взял. Наверно, мне стало жалко эту доверчивую забавную птицу - вот прилетит она, эта первая знакомая моя кайра, и не найдет своего будущего птенца. Совсем рядом я увидел Ольгу.
- Чего не берешь? - спросила она.
- Примета такая есть, - молниеносно придумал я, - первое яйцо не брать, а то удачи не будет. Это как грибы собираешь, первый никогда не берешь.
- Ну-у? - удивилась Ольга. - А я и не знала. Смотри, у меня уже сколько.
Я заглянул в ее корзину и увидел, что она почти на четверть полна красивыми аккуратными яйцами.
- Нашел! - вдруг закричал Витька. - Еще нашел! И еще!
Тут и я нашел второе яйцо и, уже не раздумывая, положил его в корзину. За ним третье, пятое, десятое... Мы уже не переговаривались, а молча и довольно бойко ползали по скале, то опускаясь ниже, то опять поднимаясь. И вскоре я увидел, как тихонько поползла вверх Ольгина корзина, а потом и Витька дернул за веревку и закричал:
- Эй, наверху, вира помалу!
И его корзинка, слегка раскачиваясь, тоже начала подниматься. Я чуть не лопнул от зависти, но вот и моя корзина ушла наверх с самым ценным тогда для меня грузом - первый в жизни мой промысел.
Так мы работали часа два, и уже чувствовалась усталость, саднили поцарапанные о камни руки, веревка натерла спину, но уходить не хотелось: работа была интересной, рискованной, требовала ловкости и упрямства и, конечно, сноровки. Ну, ловкость и упрямство у меня, кажется, есть, а сноровка еще придет. "Эх, - думал я, - увидела бы меня сейчас Ира. И мама. Нет, впрочем, маме не стоит этого видеть, а вот отец... отцу не мешало бы поглядеть..." Дальше я додумать не успел: сверху раздалось громко и встревоженно:
- Бо-о-оря! Ты где?!
- Что случилось? - закричала Ольга.
И тот же голос ответил ей уже отчаянно:
- Борька, кажись, сорвался!
Я ахнул, представив себе, как катится вниз, ударяясь о карнизы, маленький Боря, как с глухим стуком падает он на острые камни, как в голос рыдает его мать и плачут сестренки... Оля стояла рядом со мной и что-то причитала. У меня опять закружилась голова, и я намертво вцепился в веревку...
На вершине скалы показалось бородатое лицо Прилучного.
- Смотрите все! - крикнул он. - Не видать ли где? Может, зацепился.
- Бо-ря! Борис! - стали звать мы.
И тут из-за выступа скалы, рядом с которым были мы с Олей, раздался спокойный Борькин голос:
- Ч-чего к-кричите? Тут он я.
- Почему веревка болтается? - свирепо рявкнул Прилучный.
- А я ее б-бросил, - невозмутимо ответил Боря. - Мешает.
- Ах, мешает! Все наверх! Немедля!
- Ну, Борька, получишь! - закричал кто-то, и я сразу почувствовал, как меня с силой потянули наверх.
Еле успевая перебирать ногами и отталкиваться руками от скалы, чтоб не расквасить морду, я кое-как выбрался на вершину. Здесь уже были все "добытчики". Они молча окружили Борю, а над ним грозно нависал разъяренный Прилучный, и стояла рядом белая как мел Людмила Сергеевна.
- Мешает, значит?! - бушевал Прилучный. - А ежели брякнулся бы?
- Т-так не б-брякнулся в-ведь, - возразил Боря.
Иван Иванович даже задохнулся от гнева - я и не представлял себе, что этот добродушный "промышленник" может быть таким. Он хотел еще что-то добавить, но вдруг резко повернулся, растолкал толпу ребят и, не сказав больше ни слова, ушел.
- Марш в столовую! - тихо сказала Людмила Сергеевна. - Картошку чистить. И на скалы больше не пойдешь.
- Я в-ведь шесть корзин соб-брал, - заныл Боря.
- Марш! - неумолимо повторила Людмила Сергеевна.
И Боря уныло поплелся в палатку-столовую, где двое ребят чистили картошку к обеду. Он отошел на несколько шагов, и его догнал Васька Баландин. Он дал Борьке такой увесистый подзатыльник, что тот чуть не упал. Баланда, ворча, вернулся обратно. И Людмила Сергеевна промолчала. Меня она, правда, тоже на скалу больше не пустила в этот день: оставила наверху укладывать яйца. Было обидно, но, с другой стороны, я понимал и ее - пока иначе нельзя.
17
Промысел продолжался. Одни лазили по скалам, другие - страховали их наверху, третьи укладывали яйца в длинные ящики и перекладывали их стружкой, а потом относили ящики в сарай к Прилучному, четвертые занимались разной хозяйственной и подсобной работой - заготавливали плавник на топливо, носили воду из ручьев и озерец, помогали на кухне. Ваня Прилучный с двумя-тремя ребятами частенько ходил на охоту или на рыбалку. Если охотились удачно, тогда на столе появлялась либо уха, либо жареная рыба, а то и того лучше - жирная гусятина или утятина. Но когда этого не было, кормежка и так была вполне приличной - не то что в Архангельске, даже и сравнить нельзя. Много продуктов еще с довоенной поры оставалось на факториях в Малых Кармакулах, Белушьей губе, становище Полярном. Их было решено оставить для промысловиков, добывающих песца и рыбу, а также как аварийный запас для команд пострадавших в Баренцевом море судов. Часть продуктов по распоряжению Папанина и Вылки была передана экспедиции - кое-какая крупа, сахар, консервы, мука и другое. Были у экспедиции и свои запасы, да, между прочим, яичница из крупных кайриных яиц была очень вкусной и питательной. За вкусом, впрочем, особенно и не гнались - поработай-ка восемь, а то и десять часов на свежем ветерке, "поупражняйся"-ка в скалолазании да повоюй с ветерком - и корка черствого хлеба, обмакнутая в кипяток, покажется не хуже любого деликатеса.
Словом, за короткое время ребята немного отъелись, окрепли, стали спокойнее и уверенней.
Однажды к вечеру в лагере появился Илья Константинович Вылко. Он по-хозяйски осмотрел становище, одобрительно покачивая головой и поглаживая густые и черные усы, поговорил с Людмилой Сергеевной и Прилучным. Потом все они подсели к отдыхавшим на солнышке ребятам.
- Ну как, братики, - спросил он, - небось с непривычки тяжеленько?
Ребята захорохорились: "Ничего", "Что мы, маленькие", "Пустяковая работенка", "Подумаешь - яички собирать..."
- Хорошо, хорошо, - говорил Вылко, - молодцы, молодцы, - и узкие глаза его ласково посмеивались. - Я еще к вам приду. А теперь пора мне, робятки, дел порато много. В другой раз еще что расскажу. Из Маточкина Шара передавали, что там еще суда иностранные пришли, стоят на траверзе у поселка Лагерного. И наш один с ними. Танкер.
- Как название танкера-то? - спросил Арся, приподнимаясь на локте.
- "Азер-ба-жа" - вроде, - ответил Вылко, - сильно побитый, говорят.
- "Азербайджан"? - переспросил Арся.
- Вот, вот, - сказал Илья Константинович. - "Азер-бад-жан".
Он попрощался и быстрым своим охотничьим шагом ушел.
Мальчишки подошли к обрыву и вскоре увидели, как из заливчика быстро выскочила небольшая лодка-моторка и бойко побежала на север, к Маточкину Шару.
- Интереснейший человек, - задумчиво сказала Людмила Сергеевна, - о нем ненцы легенды складывают. Дима, у вас в Ленинграде Арктический музей есть. Ты в нем был?
Соколов отрицательно помотал головой.
- После войны сходи обязательно. Там про Вылку много чего есть, даже картины его выставлены.
- Он и художник еще? - спросил удивленно Саня.
- Еще какой! - ответила Людмила Сергеевна. - И художник, и писатель, и президент Новой Земли. Его так Михаил Иванович Калинин назвал, когда орден ему в Кремле вручал.
- И орден у него есть? - поразился Морошкин.
- Есть, - сказала Людмила Сергеевна. - Ну, спать!
...А утром обнаружилось, что исчезли Арся и Ваня Прилучный.
Обыскали все вокруг, расспросили всех, но никто не видел, как и когда ушел Арся. Вещи его все были на месте, значит, далеко он не собирался. Спросили у Прилучных. Они тоже ничего не знали, и только Мария Николаевна вспомнила, что ночью ее разбудила какая-то возня.
- Ты, Ваня, шебуршишься? - спросила она.
- Я, маманя, спи, - ответил Ваня.
- А проснулась, - говорила Мария Николаевна, - его нет. Ну, думаю, к вам пошел. Потом уж заметила, что котомки его нет, и вот тут на полке у меня четыре хлеба лежало, а теперь только три.
Иван Иванович выскочил в сенцы и сразу же вернулся.
- И ружжишко свое захватил, - сказал он. - Да вы не волнуйтесь. Раз ружжишко взял, значит, на охоту наладился. Ну, а за то, что вашего сманил, он у меня, стервец, получит.
- Хорошо, если на охоту, - сказала Людмила Сергеевна.
- Придут, никуда не денутся, - уверенно сказал Иван Иванович. - Ваня говорил, что давеча у Черного гляденя* двух казарок видел, - не иначе, туда и направились. Ты, Ольга, прошлась бы по берегу, на север иди. Да Серого возьми...
- И я пойду! - сказал Морошкин. - Девчонка все-таки...
Ольга прыснула.
- Ишь, какой мужик нашелси, - сказала она. - Что ж, пойдем, все будет над кем посмеяться.
Через несколько минут Ольга и вышагивающий за ней Морошкин направились вдоль берега. Впереди бежал Серый. Остальные ребята пошли работать - промысел продолжался.
Снова начали беспокоиться только после обеда - ни Арся с Иваном, ни Ольга с Витей не возвратились.
И братва пошла "рубать". И рубали, надо сказать, здорово. Ольга только успевала подавать.
"До чего же живучий народец, - с нежностью думала, глядя на них, Людмила Сергеевна, - как будто и вчерашней адской работы не было и этой жутковатой ночи не было. Уписывают за обе щеки да хохочут..."
К концу обеда в палатку зашел Иван Иванович.
- Приятно кушать, - вежливо сказал он, - хлеб вам и соль.
- Спасибо! - с набитыми ртами ответили ребята.
- Товарищ комиссар, - сказал Прилучный, - я так рассуждаю: седни ребятишкам надо отдохнуть, а чтоб время зря не терять, я им порасскажу кой-что, про промысел, значит.
- Правильно, Иван Иванович, - согласилась Людмила Сергеевна и добавила улыбнувшись: - Что бы мы без вас делали?
- Иван Иванович, - спросил Димка, - а почему вы нам ваших собачек не показали?
- Вы работали, а они бы толочься тут стали, мешать, - рассудительно ответил Прилучный.
- Хорошие у вас собачки, - сказал Димка.
- Ничо, - согласился Прилучный, - для охоты, для езды.
- Эх, - сказал Саня, - а Шняка-то наш как там?
- Сожрали кармакульские псы твоего Шняку, - хихикнув, сказал Шкерт.
- Типун тебе на язык, - сказал Саня и вдруг замолчал, разинув рот.
В дверном проеме, улыбаясь, стоял Шняка, и хвост-парус ходил у него ходуном.
- Ты чего, подавился? - спросил Саню Карбас.
- Шня... Шня... Шняка! - тихо сказал Саня.
Мальчишки, забыв про еду, повскакивали с мест и выкатились вместе с одуревшим от радости Шнякой из палатки. Пес вертелся, как волчок, лаял, визжал и прыгал, стараясь лизнуть в нос или в щеку. А за всей этой суматохой, посмеиваясь в сивые усы, наблюдал капитан Громов.
Увидев начальника, мальчишки чуть не сбили его с ног.
- Тиха, тиха! - строго сказал Громов. - Будто год не видали.
- Вы как к нам? - спросила Людмила Сергеевна.
- На доре моторной прибежал, - ответил Громов, - да еще три лодчонки приволок: пригодятся, когда кайру бить начнете.
- Как же вы в такой-то ветер?
- Да-а, взводень* еще порато сильный. Однако добрался.
- А "Зубатка" как там? - спросил Антон.
- "Зубатушка" наша ушла. В Архангельск-город.
- С "Азимутом"? - спросил Саня.
Громов нахмурился:
- "Азимут" нынче ночью в шторм этот погиб.
- Как погиб?! - закричали ребята.
- Его с якоря сорвало да об береговые камни... Так долбануло, что на части рассыпался. Старенький был, - как об умершем человеке, сказал Афанасий Григорьевич. - Его кармакульские сейчас на дрова разбирают.
- Вот, - чуть не со слезой в голосе сказал Коля, - мы его чинили да латали, а он...
- Не судьба, значит, - сказал Громов, - как говорится, каждому кораблю свой век даден.
- А "Авангард"? - спросил Димка.
- "Авангард" тут маленько поработает: с промыслов будет добычу в Кармакулы на факторию возить.
Афанасий Григорьевич помолчал, осмотрелся вокруг, потом зашел в палатку. Вышел оттуда довольный, похвалил Людмилу Сергеевну, пожал руку Прилучному, оглядел ребят и спросил:
- Как тут у вас - никаких ЧП боле не было?
Людмила Сергеевна за спиной Громова предостерегающе помахала рукой.
- Нет, - сказал Антон, - не было.
- Кха, кх-м, - покрякал Афанасий Григорьевич, - тут вот такие дела...
Он слегка ткнул носком сапога разлегшегося у его ног Шняку. Тот от удовольствия перевернулся на спину, показав пушистый белый живот, и раскинул в стороны все четыре лапы.
- Ишь, подхалим, - проворчал Громов, - чего делать с ним, ума не приложу. Не могу же я его по Кармакулам за собой таскать? Местные псы на него зуб имеют. Они работяги, им таких прынцев и на дух не надо...
Мальчишки смеялись, а Афанасий Григорьевич обиженно продолжал:
- И ведь что удумал, а? Запру я его в избе да дверь прикрою - скулит и воет как зарезанный. Собаки со всего становища сбегаются и тоже выть начинают. А их там штук сто, а может, и поболе! Народ совсем освирепел от этого. А с собой его беру, так эта камбала косорота либо к ногам жмется, либо у меня на руках сидит...
Хохот стоял такой, что Шняка испуганно прижался к ногам Громова.
- Вам смешно, а мне каково, - сказал Громов и повернулся к Ивану Ивановичу: - Возьми ты это вражье семя к себе. Засунь его в сараюшку, пока я уеду...
- В сараюшке тоже собаки! - сказал Димка.
- Тогда хоть в море топи, - сокрушенно сказал Громов.
- Ничо, Григорьич, - посмеиваясь, сказал Прилучный, - езжай спокойно. У меня собачки умные, я им накажу - не тронут.
Но всем стало страшновато за Шняку, когда из сараюшки появились "те еще болонки", как сказал Славка. С могучей грудью, с широкими спинами, треугольные уши торчком, а хвосты закручены пушистыми баранками. Острые, почти как у волков, морды, и под крутыми лбами - немного раскосые умные и строгие глаза. Бело-рыжие, черно-белые, почти черные, а один серебристо-серый с огромным белым воротником на груди. Самый красивый и самый крупный. Видно, вожак: все собаки выскочили из сарая как ошалелые, с радостным лаем, а этот вышел последним, не спеша и молча, остановился и понюхал воздух, а потом слегка рыкнул. И все собаки остановились и тоже стали принюхиваться, а потом, словно сговорившись, бросились к Шняке. Тот прижался к земле.
- Сидеть! - строго прикрикнул Иван Иванович, и собаки, затормозив на всем ходу, сели, тихонько ворча.
- Вот это дисциплинка! - восторженно сказал Славка.
Шняка скулил и царапал Громову брюки.
- Ну вот, - сердито сказал капитан и взял его на руки.
- Давай-ка его сюда, знакомить будем, - сказал Прилучный и взял Шняку. - Серый, ко мне!
Пес приподнял верхнюю губу и тихо, но грозно зарычал. Зарычали, встав, и остальные собаки.
- Сожрут! - испугался Димка, когда Прилучный опустил Шняку на землю и придержал его за холку.
- Ишь, храбрецы какие, против одной шавки все свое оружие выставили, - спокойно и строго сказал Иван Иванович.
Когда Серый подошел, Шняка от страха даже глаза закрыл. Прилучный приподнял его за шиворот и ткнул мордой в нос Серого. Шняка понюхал. Обнюхал его и Серый.
- Ну вот и лады, - сказал Прилучный и отпустил Шняку.
Собаки еще раз обнюхались, и вдруг Шняка, подпрыгнув, лизнул Серого за ухом. Мальчишки ахнули. Псы побежали рядышком вдоль берега, а Громов снял фуражку, вытер вспотевший лоб и сказал с чувством:
- Ну, Иваныч, заставил ты меня поволноваться...
Когда Афанасий Григорьевич уехал, Прилучный-старший повел ребят к краю обрывистого берега. За ним с большим мотком веревок следовал невозмутимый Иван Иванович-младший. В руке у него была еще и чем-то набитая корзина. Высокая плоская скала выдавалась здесь узким мыском, и отсюда хорошо был виден весь птичий базар. Черные камни располагались пластами, словно древняя разрушенная лестница. И на ступеньках-уступах сидели тысячи и тысячи птиц. Целым облаком они то и дело срывались в воздух, кружились вокруг, стремглав падали в море и снова возвращались, неся в клювах добычу. Стоял неумолчный крик.
- Людмила Сергеевна, - спросил Морошкин, - а почему вы начальнику про сегодняшнюю ночку не рассказали?
- А как ты думаешь? - прищурившись, спросила та.
- Думаю, испугались, - вызывающе ответил Витька.
- Ну и балда ты стоеросовая, Морошка, - сказал Арся.
- Испугалась, - сказала Людмила Сергеевна, - за него испугалась. Зачем старого человека волновать? Мы-то справились, так ведь, товарищ Морошкин Виктор? Ви-и-иктор! Знаешь ты, что такое по-латыни "Виктор"?
- Нужна мне эта латынь, - буркнул Морошкин, глядя, как насмешливо улыбаются ребята.
- А напрасно не знаешь. "Виктор" значит "победитель". А какой же победитель своими победами хвастается?
- А-а, - с досадой сказал Витя и замолчал.
Иван Иванович рассадил всех полукругом, так, чтобы ребятам видно было море и скалы с базаром, а сам встал к морю спиной и сказал:
- Здесь и будет наш промысел. Поначалу будем добывать яйца. Но не всякие. Птиц тут разных много. Есть чайки-моевки, и люрики, и тупики, и топорики. Они нам не нужны. Для нас главное - кайра. Яйца ейные как два куриных и очень питательные. Ваня, покажь-ко яйцо. Вот такое буренькое, с пятнышками, иногда по два желтка в одном попадаются. Кайра птица доверчивая - у нее из-под носа яйцо вынешь, она только покаркает и улетит.
- А как же она потом? - спросил Димка.
- А потом она почти всегда второе снесет, - ответил Прилучный. Жалко, конешно, вроде дитя от матери отбираешь. Так ведь промысел - он промысел и есть. Людям питаться надо.
- А как их доставать оттуда? - спросил Саня.
- Яйца те на виду лежат. Вот уж сколь годов я здесь и все удивляюсь: гнезда у кайры никакого, ни веточек, ни пуха, ничо нет. Снесет его прямо на голый камень и так на голом камне и высиживает. Улетит на момент, а яйцо лежит на открытой плите. А то камешек под него подложит, чтоб не скатилось, значит. Умная птица. А как доставать те яйца, мы сейчас с Иваном покажем. Наглядней оно лучше будет.
Ваня достал из корзины большой железный костыль и топор. Иван Иванович походил по самому краю обрыва, поискал удобное место и крепко топором вбил между камнями костыль. Затем особым узлом привязал к нему веревку. Ваня тем временем надел поверх ватника странную - с двумя пазухами - рубаху. Потом Прилучный крепко обвязал веревкой Ваню вокруг пояса, а к другой, более тонкой, веревке привязал за ручку корзину. Ваня взял корзину и пошел к обрыву.
- Ну, с богом, - сказал Иван Иванович, и Ваня, осторожно переступая с выступа на выступ, начал спускаться со скалы. А Прилучный, пропустив веревку за спину, уперся обеими ногами в камень и стал тихонько потравливать* веревку.
Ребята на краю скалы вытянули шеи и напряженно смотрели, как, придерживаясь руками за камни, осторожно балансируя на плоских уступах, иногда чуть не повисая в воздухе - и тогда все видели, как напрягался Иван Иванович, удерживая натянувшуюся веревку, - спускался Ваня. Наконец он остановился на маленькой площадке, и веревка в руках Прилучного ослабла. Он снова подтянул ее и замер в напряженной позе. А Ваня медленно, придерживаясь одной рукой за камни, стал передвигаться по карнизу. Временами он протягивал свободную руку, что-то брал с выступов скалы и клал в корзину, привязанную к поясу. Так он, перебираясь с карниза на карниз, спускался все ниже. Примерно через полчаса он дернул за веревку.
- Все, - сказал Прилучный, - наверх просится. Вот ты и ты, - он кивнул Антону и Баланде, которые стояли рядом, - давайте-ко подмогните.
И они потянули. Иван, одной рукой придерживая корзину, а другой слегка отталкиваясь от скал, быстро поднимался. И вот он появился на скале, все такой же невозмутимый и спокойный, как всегда, только немного запыхался да лоб у него был мокрым. Зато в корзине было полно красивых, будто раскрашенных, крупных яиц, да еще из-за пазух он выложил десятка два.
- Вот это да! - ахнул кто-то восхищенно.
- Подумаешь! - пренебрежительно сказал Баланда. - Што особенного-то? Виси на веревке и собирай...
- Посмотрим, как ты висеть будешь, - сказал Арся.
- А што, - завелся Васька, - хоть счас!
Ваня снял рубаху, бросил ее на камень и с полной корзиной направился к дому. А у Ивана Ивановича озорно блеснули глаза.
- Может, и верно попробуешь? - спросил он Ваську.
Баланда потянулся за рубахой.
- Нет! - строго сказала Людмила Сергеевна. - Не сегодня.
- Верно, товарищ комиссар, - согласился Прилучный, - это я что-то не сообразил.
Он поднял рубаху, смотал веревки и тоже ушел.
- Отдыхать! - сказала Людмила Сергеевна. - Можете побродить вокруг, но далеко не уходите. Скоро ужин.
День был тихий. В небе ни облачка, зыбь на море стала меньше, и прибой шумел уже мягко и приглушенно. Мальчишки разбрелись кто куда по каменистой тундре. Кто-то разлегся на плоских, нагретых солнцем камнях, кто-то ушел подремать в палатку. А у дома Прилучных, прислонившись к стене, сидели Арся и Витя Морошкин. Один по одну сторону крыльца, второй по другую...
16
На следующее утро мы, взяв необходимое снаряжение, отправились на работу - на ту самую скалу, по которой лазил вчера Ваня. Он, конечно, тоже был с нами. И Ольга тоже. На этот раз она была в брюках, заправленных в сапоги, но все в той же синей косынке, правда повязанной, как говорят, по-бабьи: лоб и щеки закрыты, а концы завязаны вокруг шеи. За ней, чуть позади, один слева, другой справа, шли Арся и Морошка, насупленные и молчаливые. Ольга посмеивалась.
- Хиханьки да хаханьки? - обернувшись, сурово спросил Ваня.
- Ага! - ответила Ольга.
- Чего платок выходной надела? Пофорсить? - тем же тоном спросил Ваня. - А если птицы загадят?
- Фу, чурбак неотесанный! - рассердилась Ольга.
...И начался наш промысел. Так легко и просто казалось это со стороны, когда мы смотрели, как ловко орудует на скалах Ван Ваныч-младший. И так не легко и не просто оказалось, когда мы попробовали сами. Вначале мы построились по-военному в одну шеренгу и по росту. Прилучный-старший два раза обошел строй, присматриваясь, у некоторых даже мускулы пощупал.
- Кто поменьше да полегче, на скалу полезут, - сказал он и вызвал Борю-маленького, Петьку Шкерта, Морошкина, меня и Славку. Про нас со Славкой он сказал, что мы хоть и длинные, но "тощие", легкие, значит.
Боря выскочил из строя радостный. Славка и Шкерт вышли спокойно. А Витя слегка побледнел и сделал неуверенный шаг вперед, и у меня тоже что-то трепыхнулось внутри.
- Дима, - сказала Людмила Сергеевна, - может быть, тебе не надо вниз? Со мной наверху будешь работать?
У меня даже скулы свело от обиды.
- Почему это не надо?! - грубо сказал я.
- Пусть идет, - сказал Антон, - выдюжит.
Я вышел из строя, злой и упрямый.
Прилучный отобрал десять ребят - самых рослых и здоровых.
- Вы страховать будете, - сказал он, - а другие, значит, укладкой займутся. Поглядим пока, кто на что годен.
- Папаня, - сказала Ольга, - я тоже на скалу пойду.
- Давай, - согласился Иван Иванович и выбрал еще двоих ребят на страховку.
...И вот, накрепко обвязанный веревкой, с корзиной у пояса, я вишу над пропастью и боюсь посмотреть вниз. Где-то далеко под ногами грозно шумят, разбиваясь о камни, волны. С криком, похожим на карканье, носятся вокруг кайры, и множество их сидит на карнизах. Я как-то сумел зацепиться рукой за камень и, нащупав ногами плоский уступ, встал на него. Уступ был довольно широкий, и я, осмелев, перестал хвататься за скалу, веревка крепко держала меня, да и ребята наверху были надежные - Антон и Толик. Справа от меня, чуть повыше, на другом карнизе уверенно стояла Оля, а за ней, вцепившись в веревку, торчал Морошкин. Глаза у него были плотно закрыты.
- Чего глаза-то запечатал? - крикнула ему Оля. - Ты не боись, держись свободней, а то как яйца-то собирать станешь?
Морошка помотал головой и открыл глаза.
- Я не боюсь, - хрипло сказал он, - неудобно как-то...
- Тут и верно не позагораешь! А ты гляди, как дружок твой, - она кивнула в мою сторону, - стоит и посвистывает.
Я совсем не "посвистывал", но тут засвистел и нарочно посмотрел себе под ноги. Лучше бы я этого не делал! Скала круто уходила вниз, и хоть я знал, что высотой она метров тридцать - тридцать пять, но тогда мне показалось, что там было километра полтора. Впрочем, тут уж, пожалуй, никакой разницы нет - с полутора тысяч метров лететь или с тридцати, все равно костей не соберешь... Меня сразу прошиб пот, голова закружилась. Я крепко зажмурился и пошатнулся. Ноги мои повисли в воздухе, и веревка туго натянулась. Меня встряхнуло, я треснулся лбом о камень. Шапка слетела с головы. Я посмотрел ей вслед - она скакала по уступам. Я снова зажмурился. И услыхал сверху крик Прилучного:
- Что там у вас? Сорвался, что ли?
Я ничего не смог ответить - болтался в воздухе и только отталкивался руками и ногами от скалы.
- Сейчас подтянем! - крикнул Иван Иванович. - Когда на карниз станешь, дерни веревку три раза.
Я почувствовал, как веревка начала меня подтягивать вверх.
- Ты глаза-то открой, а вниз не смотри, - услышал я рядом встревоженный голос Ольги.
Я открыл глаза и нащупал ногами широкий выступ, кое-как ухватился руками за торчащий камень и встал на карниз. Веревка ослабла. Через несколько секунд я осмелел и, оторвав от камня правую руку, дернул веревку три раза. Она снова натянулась, и я опять стоял крепко...
Успокоившись, я увидел прямо перед носом кайру. Она сидела на крошечном уступчике, и покручивая туда-сюда головкой, посматривала на меня. И то, что у меня под ногами обрыв, просто вылетело из головы: очень уж по-домашнему выглядела эта похожая не то на утку, не то на маленького пингвинчика птичка. Я немного полюбовался ею, а потом махнул рукой и сказал:
- А ну, кыш!
Кайра негромко каркнула и взлетела, а на том месте, где она сидела, прямо на голом камне осталось лежать крупное пятнистое яйцо. Я долго смотрел на него и почему-то не взял. Наверно, мне стало жалко эту доверчивую забавную птицу - вот прилетит она, эта первая знакомая моя кайра, и не найдет своего будущего птенца. Совсем рядом я увидел Ольгу.
- Чего не берешь? - спросила она.
- Примета такая есть, - молниеносно придумал я, - первое яйцо не брать, а то удачи не будет. Это как грибы собираешь, первый никогда не берешь.
- Ну-у? - удивилась Ольга. - А я и не знала. Смотри, у меня уже сколько.
Я заглянул в ее корзину и увидел, что она почти на четверть полна красивыми аккуратными яйцами.
- Нашел! - вдруг закричал Витька. - Еще нашел! И еще!
Тут и я нашел второе яйцо и, уже не раздумывая, положил его в корзину. За ним третье, пятое, десятое... Мы уже не переговаривались, а молча и довольно бойко ползали по скале, то опускаясь ниже, то опять поднимаясь. И вскоре я увидел, как тихонько поползла вверх Ольгина корзина, а потом и Витька дернул за веревку и закричал:
- Эй, наверху, вира помалу!
И его корзинка, слегка раскачиваясь, тоже начала подниматься. Я чуть не лопнул от зависти, но вот и моя корзина ушла наверх с самым ценным тогда для меня грузом - первый в жизни мой промысел.
Так мы работали часа два, и уже чувствовалась усталость, саднили поцарапанные о камни руки, веревка натерла спину, но уходить не хотелось: работа была интересной, рискованной, требовала ловкости и упрямства и, конечно, сноровки. Ну, ловкость и упрямство у меня, кажется, есть, а сноровка еще придет. "Эх, - думал я, - увидела бы меня сейчас Ира. И мама. Нет, впрочем, маме не стоит этого видеть, а вот отец... отцу не мешало бы поглядеть..." Дальше я додумать не успел: сверху раздалось громко и встревоженно:
- Бо-о-оря! Ты где?!
- Что случилось? - закричала Ольга.
И тот же голос ответил ей уже отчаянно:
- Борька, кажись, сорвался!
Я ахнул, представив себе, как катится вниз, ударяясь о карнизы, маленький Боря, как с глухим стуком падает он на острые камни, как в голос рыдает его мать и плачут сестренки... Оля стояла рядом со мной и что-то причитала. У меня опять закружилась голова, и я намертво вцепился в веревку...
На вершине скалы показалось бородатое лицо Прилучного.
- Смотрите все! - крикнул он. - Не видать ли где? Может, зацепился.
- Бо-ря! Борис! - стали звать мы.
И тут из-за выступа скалы, рядом с которым были мы с Олей, раздался спокойный Борькин голос:
- Ч-чего к-кричите? Тут он я.
- Почему веревка болтается? - свирепо рявкнул Прилучный.
- А я ее б-бросил, - невозмутимо ответил Боря. - Мешает.
- Ах, мешает! Все наверх! Немедля!
- Ну, Борька, получишь! - закричал кто-то, и я сразу почувствовал, как меня с силой потянули наверх.
Еле успевая перебирать ногами и отталкиваться руками от скалы, чтоб не расквасить морду, я кое-как выбрался на вершину. Здесь уже были все "добытчики". Они молча окружили Борю, а над ним грозно нависал разъяренный Прилучный, и стояла рядом белая как мел Людмила Сергеевна.
- Мешает, значит?! - бушевал Прилучный. - А ежели брякнулся бы?
- Т-так не б-брякнулся в-ведь, - возразил Боря.
Иван Иванович даже задохнулся от гнева - я и не представлял себе, что этот добродушный "промышленник" может быть таким. Он хотел еще что-то добавить, но вдруг резко повернулся, растолкал толпу ребят и, не сказав больше ни слова, ушел.
- Марш в столовую! - тихо сказала Людмила Сергеевна. - Картошку чистить. И на скалы больше не пойдешь.
- Я в-ведь шесть корзин соб-брал, - заныл Боря.
- Марш! - неумолимо повторила Людмила Сергеевна.
И Боря уныло поплелся в палатку-столовую, где двое ребят чистили картошку к обеду. Он отошел на несколько шагов, и его догнал Васька Баландин. Он дал Борьке такой увесистый подзатыльник, что тот чуть не упал. Баланда, ворча, вернулся обратно. И Людмила Сергеевна промолчала. Меня она, правда, тоже на скалу больше не пустила в этот день: оставила наверху укладывать яйца. Было обидно, но, с другой стороны, я понимал и ее - пока иначе нельзя.
17
Промысел продолжался. Одни лазили по скалам, другие - страховали их наверху, третьи укладывали яйца в длинные ящики и перекладывали их стружкой, а потом относили ящики в сарай к Прилучному, четвертые занимались разной хозяйственной и подсобной работой - заготавливали плавник на топливо, носили воду из ручьев и озерец, помогали на кухне. Ваня Прилучный с двумя-тремя ребятами частенько ходил на охоту или на рыбалку. Если охотились удачно, тогда на столе появлялась либо уха, либо жареная рыба, а то и того лучше - жирная гусятина или утятина. Но когда этого не было, кормежка и так была вполне приличной - не то что в Архангельске, даже и сравнить нельзя. Много продуктов еще с довоенной поры оставалось на факториях в Малых Кармакулах, Белушьей губе, становище Полярном. Их было решено оставить для промысловиков, добывающих песца и рыбу, а также как аварийный запас для команд пострадавших в Баренцевом море судов. Часть продуктов по распоряжению Папанина и Вылки была передана экспедиции - кое-какая крупа, сахар, консервы, мука и другое. Были у экспедиции и свои запасы, да, между прочим, яичница из крупных кайриных яиц была очень вкусной и питательной. За вкусом, впрочем, особенно и не гнались - поработай-ка восемь, а то и десять часов на свежем ветерке, "поупражняйся"-ка в скалолазании да повоюй с ветерком - и корка черствого хлеба, обмакнутая в кипяток, покажется не хуже любого деликатеса.
Словом, за короткое время ребята немного отъелись, окрепли, стали спокойнее и уверенней.
Однажды к вечеру в лагере появился Илья Константинович Вылко. Он по-хозяйски осмотрел становище, одобрительно покачивая головой и поглаживая густые и черные усы, поговорил с Людмилой Сергеевной и Прилучным. Потом все они подсели к отдыхавшим на солнышке ребятам.
- Ну как, братики, - спросил он, - небось с непривычки тяжеленько?
Ребята захорохорились: "Ничего", "Что мы, маленькие", "Пустяковая работенка", "Подумаешь - яички собирать..."
- Хорошо, хорошо, - говорил Вылко, - молодцы, молодцы, - и узкие глаза его ласково посмеивались. - Я еще к вам приду. А теперь пора мне, робятки, дел порато много. В другой раз еще что расскажу. Из Маточкина Шара передавали, что там еще суда иностранные пришли, стоят на траверзе у поселка Лагерного. И наш один с ними. Танкер.
- Как название танкера-то? - спросил Арся, приподнимаясь на локте.
- "Азер-ба-жа" - вроде, - ответил Вылко, - сильно побитый, говорят.
- "Азербайджан"? - переспросил Арся.
- Вот, вот, - сказал Илья Константинович. - "Азер-бад-жан".
Он попрощался и быстрым своим охотничьим шагом ушел.
Мальчишки подошли к обрыву и вскоре увидели, как из заливчика быстро выскочила небольшая лодка-моторка и бойко побежала на север, к Маточкину Шару.
- Интереснейший человек, - задумчиво сказала Людмила Сергеевна, - о нем ненцы легенды складывают. Дима, у вас в Ленинграде Арктический музей есть. Ты в нем был?
Соколов отрицательно помотал головой.
- После войны сходи обязательно. Там про Вылку много чего есть, даже картины его выставлены.
- Он и художник еще? - спросил удивленно Саня.
- Еще какой! - ответила Людмила Сергеевна. - И художник, и писатель, и президент Новой Земли. Его так Михаил Иванович Калинин назвал, когда орден ему в Кремле вручал.
- И орден у него есть? - поразился Морошкин.
- Есть, - сказала Людмила Сергеевна. - Ну, спать!
...А утром обнаружилось, что исчезли Арся и Ваня Прилучный.
Обыскали все вокруг, расспросили всех, но никто не видел, как и когда ушел Арся. Вещи его все были на месте, значит, далеко он не собирался. Спросили у Прилучных. Они тоже ничего не знали, и только Мария Николаевна вспомнила, что ночью ее разбудила какая-то возня.
- Ты, Ваня, шебуршишься? - спросила она.
- Я, маманя, спи, - ответил Ваня.
- А проснулась, - говорила Мария Николаевна, - его нет. Ну, думаю, к вам пошел. Потом уж заметила, что котомки его нет, и вот тут на полке у меня четыре хлеба лежало, а теперь только три.
Иван Иванович выскочил в сенцы и сразу же вернулся.
- И ружжишко свое захватил, - сказал он. - Да вы не волнуйтесь. Раз ружжишко взял, значит, на охоту наладился. Ну, а за то, что вашего сманил, он у меня, стервец, получит.
- Хорошо, если на охоту, - сказала Людмила Сергеевна.
- Придут, никуда не денутся, - уверенно сказал Иван Иванович. - Ваня говорил, что давеча у Черного гляденя* двух казарок видел, - не иначе, туда и направились. Ты, Ольга, прошлась бы по берегу, на север иди. Да Серого возьми...
- И я пойду! - сказал Морошкин. - Девчонка все-таки...
Ольга прыснула.
- Ишь, какой мужик нашелси, - сказала она. - Что ж, пойдем, все будет над кем посмеяться.
Через несколько минут Ольга и вышагивающий за ней Морошкин направились вдоль берега. Впереди бежал Серый. Остальные ребята пошли работать - промысел продолжался.
Снова начали беспокоиться только после обеда - ни Арся с Иваном, ни Ольга с Витей не возвратились.