Страница:
Эрих Фромм
Кризис психоанализа
Предисловие
Сборник составлен из очерков, написанных в период между 1932 и 1969 годами. Объединяет их общая тема взаимодействия и взаимовлияния психологических и социологических факторов. Решение опубликовать ранние статьи, первоначально издававшиеся на немецком языке, принято потому, что они до сих пор наиболее полно и в достаточной мере дают представление об идеях, положенных в основу моих более поздних работ на данную тему. Мне кажется, они не утратили своей актуальности и поныне, поскольку по данному предмету ведется множество дискуссий, особенно о соотношении теорий Маркса и Фрейда, – дискуссий, которые, к сожалению, нередко грешат непрофессионализмом и смешением понятий. Я мало что изменил бы в ранних своих статьях, если бы писал их теперь, пожалуй, не стал бы только пользоваться фрейдовской терминологией[1], хотя это, собственно, не имеет никакого значения для развития рассматриваемой идеи. Я удержался от соблазна внести какие-либо существенные поправки в статьи, но все же указал в подстрочных примечаниях на расхождения между тем, что написано прежде, и моей нынешней точкой зрения. Единственное, что я сделал, – это сократил в очерках явные длинноты и те места, где речь идет о проблемах, мало интересных сегодня.
Специально для данного тома были написаны открывающий его большой очерк «Кризис психоанализа», очерк «Современное значение теории материнского права»[2] и «Эпилог». В статье, посвященной фрейдовской модели человека, собственно психоаналитической теории и психотерапевтической практике, показаны некоторые социальные факторы, способствовавшие развитию психоанализа.
Поскольку очерки были написаны по разным поводам, в них можно заметить стилевые различия, а также тематические совпадения. Избежать этого можно было бы только путем безжалостного сокращения, но тогда неизбежно пострадали бы индивидуальные особенности каждого из очерков. Надеюсь, что читатель отнесется к этому снисходительно, тем более что порой совпадающие высказывания не столько идентичны по форме, сколько более пространны в изложении, способствуя взаимному уточнению и прояснению темы.
Очерк, посвященный кризису психоанализа, обобщает ряд идей, которые разработаны у меня гораздо полнее в значительно большем по объему, хотя еще и не опубликованном исследовании под рабочим названием «Гуманистический психоанализ», выполненном при частичной финансовой поддержке Национального института психиатрии Службы общественного здравоохранения США(исследовательский грант 5 ROIMH 13144-02).
Мне хотелось бы выразить свою глубокую признательность г-ну Джозефу Ганнину из издательства «Хоулт, Райнхарт и Уинстон» за ту неоценимую помощь и понимание, которые я встретил с его стороны при подготовке данного издания, а также доктору Джерому Брамсу за его содействие при обсуждении эгопсихологии.
Э. Фромм,
январь 1970
Специально для данного тома были написаны открывающий его большой очерк «Кризис психоанализа», очерк «Современное значение теории материнского права»[2] и «Эпилог». В статье, посвященной фрейдовской модели человека, собственно психоаналитической теории и психотерапевтической практике, показаны некоторые социальные факторы, способствовавшие развитию психоанализа.
Поскольку очерки были написаны по разным поводам, в них можно заметить стилевые различия, а также тематические совпадения. Избежать этого можно было бы только путем безжалостного сокращения, но тогда неизбежно пострадали бы индивидуальные особенности каждого из очерков. Надеюсь, что читатель отнесется к этому снисходительно, тем более что порой совпадающие высказывания не столько идентичны по форме, сколько более пространны в изложении, способствуя взаимному уточнению и прояснению темы.
Очерк, посвященный кризису психоанализа, обобщает ряд идей, которые разработаны у меня гораздо полнее в значительно большем по объему, хотя еще и не опубликованном исследовании под рабочим названием «Гуманистический психоанализ», выполненном при частичной финансовой поддержке Национального института психиатрии Службы общественного здравоохранения США(исследовательский грант 5 ROIMH 13144-02).
Мне хотелось бы выразить свою глубокую признательность г-ну Джозефу Ганнину из издательства «Хоулт, Райнхарт и Уинстон» за ту неоценимую помощь и понимание, которые я встретил с его стороны при подготовке данного издания, а также доктору Джерому Брамсу за его содействие при обсуждении эгопсихологии.
Э. Фромм,
январь 1970
Кризис психоанализа
Современный психоанализ переживает состояние кризиса, что внешне выражается в снижении числа студентов, желающих учиться в институтах психоаналитического направления, а также числа пациентов, которые обращаются за помощью к специалистам психоаналитикам. В последние годы возникли конкурирующие методы лечения, которые дают лучшие терапевтические результаты и укладываются в меньшие сроки, а отсюда конечно же и в значительно меньшую сумму денег. Психоаналитик, который лет десять назад почитался человеком, умеющим разрешить душевные муки человека из городской среды, занимает ныне круговую оборону от своих профессиональных конкурентов и постепенно утрачивает приоритетное право на психотерапевтическое лечение.
Чтобы по-настоящему понять и оценить этот кризис, полезно обратиться к истории психотерапии. Полвека назад психоанализ стал новой областью деятельности и, выражаясь экономическим языком, открыл новый рынок. А до тех пор только психически ненормальные люди либо страдающие мучительными и социально опасными умственными расстройствами мог ли обрести право на помощь психиатра. Считалось, что в других, не столь экстремальных случаях поможет священник или семейный врач, а лучше всего справляться с ними самим и страдать молча.
Фрейд приступил к психотерапевтической практике, занимаясь пациентами, которые были, так сказать, «условно больными»: у них были такие симптомы, как фобии, навязчивые состояния, истерия, но при этом они не были психически больными. Затем психоанализ распространился и на тех людей, кто по обычным меркам не считался больным. Приходили «пациенты» с жалобами на неумение радоваться жизни, на неудачный брак, на общую тревожность состояния, на тягостное чувство одиночества, на проблемы с работоспособностью и т. п. В отличие от прежней практики такие жалобы были классифицированы как «болезни», и психоаналитики стали оказывать новый вид «помощи» от «трудностей жизни», которые до тех пор вовсе не требовали профессионального попечения.
Это новое направление возникло не вдруг, но стало в конце концов играть весьма важную роль в жизни средних слоев городского населения, особенно в Соединенных Штатах Америки. Еще совсем недавно для человека определенной городской субкультуры было принято «иметь собственного психоаналитика». Немало времени было проведено «на кушетке», как прежде в церкви.
Причины возникновения бума психоанализа вполне очевидны. Столетие это – «век тревоги» нашей – отмечено все возрастающим чувством одиночества и разобщенности. Полный упадок религии, сомнительность политики, появление целой армии функционеров, отчужденных от жизни городского населения, – все это лишило представителей средних слоев системы каких бы то ни было ценностных ориентаций и чувства защищенности. Хотя кое-кто все-таки обрел новую систему ценностей в сюрреализме, радикализме или дзэн-буддизме, все же в целом разуверившийся либерал искал некую цель, с которой он мог бы согласовать собственное мировоззрение, не «отличаясь» от своих друзей и сослуживцев.
Психоанализ попытался соответствовать всем этим запросам. Даже если симптом и не излечивался, то все равно была большим утешением сама возможность поговорить с кем-нибудь, кто тебя терпеливо и более или менее благожелательно выслушивает. Вознаграждение психоаналитика за внимательное выслушивание казалось при этом незначительным изъяном, да, может быть, и не изъяном вовсе, ибо сам факт, что подобная услуга оплачивается, уже свидетельствовал о том, что лечение вполне серьезно, респектабельно и не лишает надежды. Престиж такого лечения был высок еще и потому, что с экономической точки зрения оно было предметом роскоши.
Психоаналитик заменял религию, политику, философию. Фрейд, как утверждалось, раскрыл будто бы все тайны жизни: бессознательное, эдипов комплекс, влияние на взрослое бытие полученных в детстве впечатлений – а коль скоро все это истолковано, то и не оставалось ничего таинственного и подозрительно неясного. Становясь членом некоей эзотерической секты с психоаналитиком в роли жреца и прохлаждаясь на кушетке, человек чувствовал себя уже не таким замороченным и не таким одиноким.
Справедливо это в основном лишь для тех, кто, не страдая от тяжких недугов с «поражающей в правах» симптоматикой, испытывал всего лишь дискомфорт существования. Им достаточно было представления о том, как устроена жизнь психически здорового человека. Но жизнь человека, не озабоченного потреблением и обладанием, потребовала бы от них критического отношения к обществу, его очевидным, а особенно скрытым нормам и принципам, потребовала бы оно от них определенного мужества, чтобы разорвать многочисленные связи, обеспечивающие благополучие и защиту. Они не желали оказаться в меньшинстве и искали в психоаналитиках тех, кто сам внутренне не погряз в психических и духовных проблемах индустриально-кибернетизированной жизни.
Нередко между пациентом и психоаналитиком заключалось своего рода джентльменское соглашение – ведь, по сути, никто из этих двоих вовсе не стремился испытывать потрясение от принципиально нового опыта: их обоих вполне удовлетворяли незначительные «улучшения». Оба они бессознательно были признательны друг другу за то, что не допускают полного раскрытия «коллизий» бессознательного, пользуясь термином Р.Д. Ланга (R.D. Laing). Пока пациент приходит, выговаривается и платит, а психоаналитик выслушивает и «интерпретирует», – правила игры соблюдаются, и против такого расклада оба не возражают. Более того, сам факт наблюдения у психоаналитика зачастую используется для того, чтобы избежать пугающих, но неизбежных фактов жизни – необходимости принимать решения и рисковать. Когда же не было возможности уклониться от затруднительного или даже драматического решения, дурная привычка к психоанализу трансформировала реальный конфликт в «невротический», который требовал «дальнейшей аналитической проработки» и который «прорабатывался» порой до тех пор, пока требовавшая усилий ситуация сама собой не разрешалась. Пациенты по большей части не требовали от психоаналитика особого напряжения сил, да и он их тоже не «напрягал». Участники подобного «джентльменского соглашения» подсознательно не хотели углубляться в сложность проблемы, чтобы никоим образом не раскачать лодку своего безмятежного существования. К тому же многие психоаналитики, все больше убеждавшиеся, что недостатка в пациентах у них не будет, стали проявлять нерадивость в безоговорочной уверенности, что спрос на их услуги обеспечит им высокую рыночную стоимость. Ощущая за спиной поддержку могущественной и престижной Международной психоаналитической ассоциации, многие, совершив ритуальный переход от приема в члены до церемонии вручения свидетельства, посчитали, будто обладают истиной в последней инстанции. В мире, где величие и мощь Организации выступают гарантами подобной «истины», они всего лишь следовали сложившейся практике.
Можно ли считать, что все описанное здесь свидетельствует о том, что психоанализ не внес изменений в жизнь людей? Что он скорее самоцель, нежели средство достижения цели? Никоим образом – речь здесь идет о злоупотреблениях психотерапией со стороны некоторых практикующих врачей и их пациентов, а вовсе не о серьезной, успешно осуществляемой работе. Безусловно, поверхностное отрицание терапевтических успехов, достигнутых психоанализом, гораздо больше свидетельствует о трудностях модных авторов в осмыслении сложных вещей, которыми оперирует психоанализ, чем о самом психоанализе. Критика со стороны людей, имеющих в этой области небольшой опыт или не имеющих его вовсе, не может оспорить свидетельства психоаналитиков, обследовавших большое число людей и избавивших их от недугов. Многие пациенты ощутили прилив новых жизненных сил и обрели способность радоваться, что стало возможно лишь с помощью психоанализа. Разумеется, есть и те, кому психоанализ не помог, есть и те, у кого произошли хотя и незначительные, но вполне реальные изменения, но здесь не место для подробного разбора терапевтических успехов психоанализа.
Неудивительно, что многих привлекло обещание более скорых и дешевых методов лечения. Психоанализ открыл возможность облегчать страдания с помощью профессионалов. С изменением методов психоанализа, увеличивших эффективность и сокращение сроков терапии[3], а также введение групповых занятий с учетом интересов тех, кто не имеет достаточно средств для длительных ежедневных сеансов, новые способы не могли не стать весьма привлекательными и неизбежно переманивали к себе многих потенциальных пациентов[4].
До сих пор я затрагивал лишь наиболее очевидные, лежащие на поверхности причины кризиса психоанализа: злоупотребление психоанализом многочисленными практикующими врачами-психоаналитиками и самими пациентами. Для разрешения кризисного состояния, хотя бы на данном уровне, потребовался бы более строгий подход к профессиональным качествам психоаналитиков и действительным нуждам пациентов.
От внешних проявлений перейдем к рассмотрению более глубокого кризиса, в котором оказался психоанализ.
Каковы же причины этого более глубокого кризиса?
Уверен, что основная причина кроется в превращении психоанализа из радикальной теории в теорию конформистскую. Исходно психоанализ был теорией радикальной, проникающей в глубины подсознания, освободительной. Постепенно он утратил эту особенность и закоснел. Оказавшись неспособным развиваться теоретически в соответствии с социальной ситуацией, сложившейся после Первой мировой войны, он ушел в конформизм и сосредоточился на собственной респектабельности.
Самым творческим и радикальным достижением теории Фрейда было учение об иррациональном – теория бессознательного. Как заметил сам Фрейд, это было продолжением работы Коперника и Дарвина (я бы добавил сюда Маркса): один разрушил иллюзорное представление о месте нашей планеты в космосе, другой – о месте человека в природе и обществе. Фрейд же разрушил последнюю цитадель, все еще остававшуюся неприкосновенной, – человеческое сознание как последнюю данность психического опыта. Он показал, что многое из того, что мы сознаем, не принадлежит реальности, как и многое из того, что представляет собой несомненную реальность, не постигается нашим сознанием. Философский идеализм и традиционная психология подверглись фронтальной атаке, следующий шаг был направлен на получение знания о том, какова же в действительности «философская действительность». (Теоретическая физика со своей стороны сделала решительный шаг в том же направлении, разрушив другую научную достоверность, которая касалась природы материи.)
Фрейд не просто заявил о существовании бессознательных процессов вообще (это сделали до него другие), но наглядно показал на эмпирическом материале, каким образом эти процессы совершаются, продемонстрировал их действие на конкретных и доступных для наблюдения явлениях: невротических симптомах, снах и поступках повседневной жизни.
Теория бессознательного стала одной из наиболее важных основ в нашем познании человека, в нашей способности отличать в поведении человека видимость от реальности. В результате обнаружился новый параметр честности {1}, способствующей развитию критического мышления. До Фрейда считалось, что вполне достаточно знать сознательные намерения человека, чтобы судить о нем. После Фрейда этого уже недостаточно, да и на самом деле этого крайне мало. Позади сознания затаилась скрытая реальность – бессознательное – ключ к подлинным намерениям человека. Психоанализ личности (то есть использование психоаналитического подхода при изучении ее поведения) поколебал самые основы традиционных воззрений буржуазной (и не только буржуазной) «респектабельности» во всем их лицемерии и нечистоплотности.
После Фрейда стало невозможно судить о поступках человека по одним лишь его добрым намерениям[5]. Эти добрые намерения, даже если субъективно они были совершенно искренни, подвергались дальнейшему тщательному исследованию: «А что за этим кроется?» Или вернее: «Кто ты на самом деле?» И Фрейд сделал возможным выяснение действительных мотивов и целей поступков.
Однако для теоретической системы Фрейда характерна глубочайшая дихотомия. Тот самый Фрейд, который открыл способ осмысления «ложного сознания» и свойственного людям самообмана, был мыслителем радикалом (хотя и не революционного толка), который в известной мере вышел за рамки своего общества. Он был в некотором отношении критиком общества, особенно в работе «Будущее иллюзии». Но в то же время он разделял предрассудки и философию своего класса и современного ему общества. Бессознательное Фрейда оказалось местопребыванием главным образом вытесненной[6] сексуальности, «искренность» объяснялась пластичностью либидо в детстве, а критика общества ограничивалась проблемами вытеснения сексуальных инстинктов. Фрейд был смелый и радикальный мыслитель в своих великих открытиях, однако реализации их препятствовала его безоговорочная вера в то, что современное ему общество, хотя и совершенно неудовлетворительное, было все же наивысшей формой человеческого развития и не подлежало никаким более или менее существенным усовершенствованиям.
Это присущее Фрейду и его теории противоречие неизбежно влечет за собой вопрос, какой из этих двух аспектов станут развивать его ученики. Последуют ли они Фрейду – продолжателю трудов Коперника, Дарвина и Маркса, или довольствуются тем Фрейдом, чьи мысли и чувства строго ограничивались категориями буржуазной идеологии и опыта? Разовьют ли они специальную теорию Фрейда о связанном с сексуальностью бес сознательном в общую теорию, объектом которой стали бы любые вытесняемые психические переживания? Разовьют ли они идею сексуального раскрепощения как форму освобождения через расширение сознания? Иначе говоря, станут ли они развивать наиболее эффективные и революционные идеи Фрейда или сосредоточат внимание на тех теориях, которые с наибольшей вероятностью могли бы быть ассимилированы потребительским обществом?
Преемниками Фрейда могли бы стать ученики одного и другого направления. Однако правоверные ученики последовали Фрейду-реформатору, а не радикалу. Они оказались не способны развить его теорию, освободив ее фундаментальные выводы от временных ограничений, и ввести их в более широкий круг радикальных идей. Они все также продолжают эксплуатировать реформаторские тенденции психоанализа, сложившиеся перед Первой мировой войной, когда разоблачение сексуального ханжества почиталось смелым и революционным.
Доминирующее влияние конформистски настроенных учеников было отчасти обусловлено одной специфической чертой характера самого Фрейда. Он был не только ученый и врач-психиатр, но еще и «реформатор», который верил в свою миссию создателя движения за рациоэтическое преобразование человека[7]. Он был ученым, однако, несмотря на интерес к теории, никогда не упускал из вида это «движение» и его политическую деятельность. Большинство из тех, в ком он видел лидеров движения, были людьми, совершенно лишенными какой бы то ни было способности к радикальной критике. Сам Фрейд не мог не знать об этом, однако выбирал он их – за несомненную преданность ему и движению. К тому же многие из них обладали специфическими качествами, присущими чиновникам любого политического движения. Поскольку движение контролировало как теорию, так и психотерапевтическую практику, такой выбор лидеров должен был по вполне объективным причинам оказывать большое влияние на направление развития психоанализа.
И все-таки кое-кто из учеников от него отступился: Юнг – потому, в частности, что был неисправимым романтиком, Адлер – потому, что был весьма способным, хотя и недостаточно глубоким рационалистом. Ранк выдвигал оригинальные идеи, но был «изгнан» не столько догматической установкой Фрейда, сколько откровенной завистью своих соперников. Ференци, пожалуй, самый любимый и наиболее одаренный творческим воображением изо всех учеников Фрейда, не претендовавший на лидерство и не имевший мужества порвать с Фрейдом, был тем не менее сурово отвергнут, когда в конце жизни уклонился от общепринятого направления по нескольким важным пунктам. Вильгельм Райх был исключен из организации, при том что – или скорее из-за того, что – развивая теорию Фрейда о сексе, максимально ее расширил. Он представляет собой чрезвычайно интересный пример, когда из-за страха перед психоаналитической бюрократией (а в данном случае также и перед самим Фрейдом) переходят с позиции реформаторской на позицию радикальную в той самой сфере, которую Фрейд сделал центром своей системы.
«При дворе» Фрейда поддерживался жесткий контроль, хотя и среди победителей в дворцовых интригах бушевали ревность и соперничество. Наиболее показательные случаи таких внутренних распрей, имевшие место среди членов группы, описаны в «придворной биографии» Эрнста Джонса (Ernest Jones), где автор клеймит двоих бывших своих основных соперников – Ференци и Ранка как помутившихся разумом к моменту их отступничества[8].
Большинство правоверных психоаналитиков признало над собой контроль со стороны чиновников от психоанализа и подчинилось их правилам и, пусть на словах, проявляло требуемую лояльность.
И тем не менее были также и те, кто, оставаясь в организации, сумел внести существенный вклад в развитие теории и практики психоанализа: С. Радо (S. Rado), Ф. Александер (F. Alexander), Фрида Фромм-Райхман (Frieda Fromm-Reichman), чета Балинтов, Р. Шпитц (R. Spitz), Э. Эриксон (Е. Erikson) и еще немало других. Подавляющее же большинство входивших в организацию психоаналитиков старалось видеть только то, что ожидали обнаружить (что от них, собственно, и требовалось). Вот один из поразительнейших примеров подобного «видения»: почти вся ортодоксальная психоаналитическая литература не касается столь очевидного факта, как привязанность ребенка к своей матери задолго до развития эдипова комплекса и что эта первичная привязанность к матери обычна как для мальчиков, так и для девочек. Лишь некоторые наиболее одаренные творческим воображением и наиболее смелые психоаналитики, вроде Ференци, замечали и отмечали эту связь в своих описаниях клинических наблюдений. Однако, когда дело доходило до теоретических выводов, они повторяли формулировки Фрейда и пренебрегали собственными клиническими наблюдениями[9]. Другим примером парализующего воздействия чиновничьего контроля можно считать поразительное единодушие, с каким почти все правоверные психоаналитики восприняли тезис о том, как женщины суть кастрированные мужчины, несмотря на самоочевидные клинические данные, а также суждения биологов и антропологов.
Поскольку Фрейд не уделял должного внимания человеческой агрессивности, то игнорировали ее и авторы, принадлежавшие к психоаналитическому движению, но едва лишь Фрейд открыл инстинкт смерти, тенденция к выраженной агрессивности поведения становится центральной темой.
Чтобы по-настоящему понять и оценить этот кризис, полезно обратиться к истории психотерапии. Полвека назад психоанализ стал новой областью деятельности и, выражаясь экономическим языком, открыл новый рынок. А до тех пор только психически ненормальные люди либо страдающие мучительными и социально опасными умственными расстройствами мог ли обрести право на помощь психиатра. Считалось, что в других, не столь экстремальных случаях поможет священник или семейный врач, а лучше всего справляться с ними самим и страдать молча.
Фрейд приступил к психотерапевтической практике, занимаясь пациентами, которые были, так сказать, «условно больными»: у них были такие симптомы, как фобии, навязчивые состояния, истерия, но при этом они не были психически больными. Затем психоанализ распространился и на тех людей, кто по обычным меркам не считался больным. Приходили «пациенты» с жалобами на неумение радоваться жизни, на неудачный брак, на общую тревожность состояния, на тягостное чувство одиночества, на проблемы с работоспособностью и т. п. В отличие от прежней практики такие жалобы были классифицированы как «болезни», и психоаналитики стали оказывать новый вид «помощи» от «трудностей жизни», которые до тех пор вовсе не требовали профессионального попечения.
Это новое направление возникло не вдруг, но стало в конце концов играть весьма важную роль в жизни средних слоев городского населения, особенно в Соединенных Штатах Америки. Еще совсем недавно для человека определенной городской субкультуры было принято «иметь собственного психоаналитика». Немало времени было проведено «на кушетке», как прежде в церкви.
Причины возникновения бума психоанализа вполне очевидны. Столетие это – «век тревоги» нашей – отмечено все возрастающим чувством одиночества и разобщенности. Полный упадок религии, сомнительность политики, появление целой армии функционеров, отчужденных от жизни городского населения, – все это лишило представителей средних слоев системы каких бы то ни было ценностных ориентаций и чувства защищенности. Хотя кое-кто все-таки обрел новую систему ценностей в сюрреализме, радикализме или дзэн-буддизме, все же в целом разуверившийся либерал искал некую цель, с которой он мог бы согласовать собственное мировоззрение, не «отличаясь» от своих друзей и сослуживцев.
Психоанализ попытался соответствовать всем этим запросам. Даже если симптом и не излечивался, то все равно была большим утешением сама возможность поговорить с кем-нибудь, кто тебя терпеливо и более или менее благожелательно выслушивает. Вознаграждение психоаналитика за внимательное выслушивание казалось при этом незначительным изъяном, да, может быть, и не изъяном вовсе, ибо сам факт, что подобная услуга оплачивается, уже свидетельствовал о том, что лечение вполне серьезно, респектабельно и не лишает надежды. Престиж такого лечения был высок еще и потому, что с экономической точки зрения оно было предметом роскоши.
Психоаналитик заменял религию, политику, философию. Фрейд, как утверждалось, раскрыл будто бы все тайны жизни: бессознательное, эдипов комплекс, влияние на взрослое бытие полученных в детстве впечатлений – а коль скоро все это истолковано, то и не оставалось ничего таинственного и подозрительно неясного. Становясь членом некоей эзотерической секты с психоаналитиком в роли жреца и прохлаждаясь на кушетке, человек чувствовал себя уже не таким замороченным и не таким одиноким.
Справедливо это в основном лишь для тех, кто, не страдая от тяжких недугов с «поражающей в правах» симптоматикой, испытывал всего лишь дискомфорт существования. Им достаточно было представления о том, как устроена жизнь психически здорового человека. Но жизнь человека, не озабоченного потреблением и обладанием, потребовала бы от них критического отношения к обществу, его очевидным, а особенно скрытым нормам и принципам, потребовала бы оно от них определенного мужества, чтобы разорвать многочисленные связи, обеспечивающие благополучие и защиту. Они не желали оказаться в меньшинстве и искали в психоаналитиках тех, кто сам внутренне не погряз в психических и духовных проблемах индустриально-кибернетизированной жизни.
Нередко между пациентом и психоаналитиком заключалось своего рода джентльменское соглашение – ведь, по сути, никто из этих двоих вовсе не стремился испытывать потрясение от принципиально нового опыта: их обоих вполне удовлетворяли незначительные «улучшения». Оба они бессознательно были признательны друг другу за то, что не допускают полного раскрытия «коллизий» бессознательного, пользуясь термином Р.Д. Ланга (R.D. Laing). Пока пациент приходит, выговаривается и платит, а психоаналитик выслушивает и «интерпретирует», – правила игры соблюдаются, и против такого расклада оба не возражают. Более того, сам факт наблюдения у психоаналитика зачастую используется для того, чтобы избежать пугающих, но неизбежных фактов жизни – необходимости принимать решения и рисковать. Когда же не было возможности уклониться от затруднительного или даже драматического решения, дурная привычка к психоанализу трансформировала реальный конфликт в «невротический», который требовал «дальнейшей аналитической проработки» и который «прорабатывался» порой до тех пор, пока требовавшая усилий ситуация сама собой не разрешалась. Пациенты по большей части не требовали от психоаналитика особого напряжения сил, да и он их тоже не «напрягал». Участники подобного «джентльменского соглашения» подсознательно не хотели углубляться в сложность проблемы, чтобы никоим образом не раскачать лодку своего безмятежного существования. К тому же многие психоаналитики, все больше убеждавшиеся, что недостатка в пациентах у них не будет, стали проявлять нерадивость в безоговорочной уверенности, что спрос на их услуги обеспечит им высокую рыночную стоимость. Ощущая за спиной поддержку могущественной и престижной Международной психоаналитической ассоциации, многие, совершив ритуальный переход от приема в члены до церемонии вручения свидетельства, посчитали, будто обладают истиной в последней инстанции. В мире, где величие и мощь Организации выступают гарантами подобной «истины», они всего лишь следовали сложившейся практике.
Можно ли считать, что все описанное здесь свидетельствует о том, что психоанализ не внес изменений в жизнь людей? Что он скорее самоцель, нежели средство достижения цели? Никоим образом – речь здесь идет о злоупотреблениях психотерапией со стороны некоторых практикующих врачей и их пациентов, а вовсе не о серьезной, успешно осуществляемой работе. Безусловно, поверхностное отрицание терапевтических успехов, достигнутых психоанализом, гораздо больше свидетельствует о трудностях модных авторов в осмыслении сложных вещей, которыми оперирует психоанализ, чем о самом психоанализе. Критика со стороны людей, имеющих в этой области небольшой опыт или не имеющих его вовсе, не может оспорить свидетельства психоаналитиков, обследовавших большое число людей и избавивших их от недугов. Многие пациенты ощутили прилив новых жизненных сил и обрели способность радоваться, что стало возможно лишь с помощью психоанализа. Разумеется, есть и те, кому психоанализ не помог, есть и те, у кого произошли хотя и незначительные, но вполне реальные изменения, но здесь не место для подробного разбора терапевтических успехов психоанализа.
Неудивительно, что многих привлекло обещание более скорых и дешевых методов лечения. Психоанализ открыл возможность облегчать страдания с помощью профессионалов. С изменением методов психоанализа, увеличивших эффективность и сокращение сроков терапии[3], а также введение групповых занятий с учетом интересов тех, кто не имеет достаточно средств для длительных ежедневных сеансов, новые способы не могли не стать весьма привлекательными и неизбежно переманивали к себе многих потенциальных пациентов[4].
До сих пор я затрагивал лишь наиболее очевидные, лежащие на поверхности причины кризиса психоанализа: злоупотребление психоанализом многочисленными практикующими врачами-психоаналитиками и самими пациентами. Для разрешения кризисного состояния, хотя бы на данном уровне, потребовался бы более строгий подход к профессиональным качествам психоаналитиков и действительным нуждам пациентов.
От внешних проявлений перейдем к рассмотрению более глубокого кризиса, в котором оказался психоанализ.
Каковы же причины этого более глубокого кризиса?
Уверен, что основная причина кроется в превращении психоанализа из радикальной теории в теорию конформистскую. Исходно психоанализ был теорией радикальной, проникающей в глубины подсознания, освободительной. Постепенно он утратил эту особенность и закоснел. Оказавшись неспособным развиваться теоретически в соответствии с социальной ситуацией, сложившейся после Первой мировой войны, он ушел в конформизм и сосредоточился на собственной респектабельности.
Самым творческим и радикальным достижением теории Фрейда было учение об иррациональном – теория бессознательного. Как заметил сам Фрейд, это было продолжением работы Коперника и Дарвина (я бы добавил сюда Маркса): один разрушил иллюзорное представление о месте нашей планеты в космосе, другой – о месте человека в природе и обществе. Фрейд же разрушил последнюю цитадель, все еще остававшуюся неприкосновенной, – человеческое сознание как последнюю данность психического опыта. Он показал, что многое из того, что мы сознаем, не принадлежит реальности, как и многое из того, что представляет собой несомненную реальность, не постигается нашим сознанием. Философский идеализм и традиционная психология подверглись фронтальной атаке, следующий шаг был направлен на получение знания о том, какова же в действительности «философская действительность». (Теоретическая физика со своей стороны сделала решительный шаг в том же направлении, разрушив другую научную достоверность, которая касалась природы материи.)
Фрейд не просто заявил о существовании бессознательных процессов вообще (это сделали до него другие), но наглядно показал на эмпирическом материале, каким образом эти процессы совершаются, продемонстрировал их действие на конкретных и доступных для наблюдения явлениях: невротических симптомах, снах и поступках повседневной жизни.
Теория бессознательного стала одной из наиболее важных основ в нашем познании человека, в нашей способности отличать в поведении человека видимость от реальности. В результате обнаружился новый параметр честности {1}, способствующей развитию критического мышления. До Фрейда считалось, что вполне достаточно знать сознательные намерения человека, чтобы судить о нем. После Фрейда этого уже недостаточно, да и на самом деле этого крайне мало. Позади сознания затаилась скрытая реальность – бессознательное – ключ к подлинным намерениям человека. Психоанализ личности (то есть использование психоаналитического подхода при изучении ее поведения) поколебал самые основы традиционных воззрений буржуазной (и не только буржуазной) «респектабельности» во всем их лицемерии и нечистоплотности.
После Фрейда стало невозможно судить о поступках человека по одним лишь его добрым намерениям[5]. Эти добрые намерения, даже если субъективно они были совершенно искренни, подвергались дальнейшему тщательному исследованию: «А что за этим кроется?» Или вернее: «Кто ты на самом деле?» И Фрейд сделал возможным выяснение действительных мотивов и целей поступков.
Однако для теоретической системы Фрейда характерна глубочайшая дихотомия. Тот самый Фрейд, который открыл способ осмысления «ложного сознания» и свойственного людям самообмана, был мыслителем радикалом (хотя и не революционного толка), который в известной мере вышел за рамки своего общества. Он был в некотором отношении критиком общества, особенно в работе «Будущее иллюзии». Но в то же время он разделял предрассудки и философию своего класса и современного ему общества. Бессознательное Фрейда оказалось местопребыванием главным образом вытесненной[6] сексуальности, «искренность» объяснялась пластичностью либидо в детстве, а критика общества ограничивалась проблемами вытеснения сексуальных инстинктов. Фрейд был смелый и радикальный мыслитель в своих великих открытиях, однако реализации их препятствовала его безоговорочная вера в то, что современное ему общество, хотя и совершенно неудовлетворительное, было все же наивысшей формой человеческого развития и не подлежало никаким более или менее существенным усовершенствованиям.
Это присущее Фрейду и его теории противоречие неизбежно влечет за собой вопрос, какой из этих двух аспектов станут развивать его ученики. Последуют ли они Фрейду – продолжателю трудов Коперника, Дарвина и Маркса, или довольствуются тем Фрейдом, чьи мысли и чувства строго ограничивались категориями буржуазной идеологии и опыта? Разовьют ли они специальную теорию Фрейда о связанном с сексуальностью бес сознательном в общую теорию, объектом которой стали бы любые вытесняемые психические переживания? Разовьют ли они идею сексуального раскрепощения как форму освобождения через расширение сознания? Иначе говоря, станут ли они развивать наиболее эффективные и революционные идеи Фрейда или сосредоточат внимание на тех теориях, которые с наибольшей вероятностью могли бы быть ассимилированы потребительским обществом?
Преемниками Фрейда могли бы стать ученики одного и другого направления. Однако правоверные ученики последовали Фрейду-реформатору, а не радикалу. Они оказались не способны развить его теорию, освободив ее фундаментальные выводы от временных ограничений, и ввести их в более широкий круг радикальных идей. Они все также продолжают эксплуатировать реформаторские тенденции психоанализа, сложившиеся перед Первой мировой войной, когда разоблачение сексуального ханжества почиталось смелым и революционным.
Доминирующее влияние конформистски настроенных учеников было отчасти обусловлено одной специфической чертой характера самого Фрейда. Он был не только ученый и врач-психиатр, но еще и «реформатор», который верил в свою миссию создателя движения за рациоэтическое преобразование человека[7]. Он был ученым, однако, несмотря на интерес к теории, никогда не упускал из вида это «движение» и его политическую деятельность. Большинство из тех, в ком он видел лидеров движения, были людьми, совершенно лишенными какой бы то ни было способности к радикальной критике. Сам Фрейд не мог не знать об этом, однако выбирал он их – за несомненную преданность ему и движению. К тому же многие из них обладали специфическими качествами, присущими чиновникам любого политического движения. Поскольку движение контролировало как теорию, так и психотерапевтическую практику, такой выбор лидеров должен был по вполне объективным причинам оказывать большое влияние на направление развития психоанализа.
И все-таки кое-кто из учеников от него отступился: Юнг – потому, в частности, что был неисправимым романтиком, Адлер – потому, что был весьма способным, хотя и недостаточно глубоким рационалистом. Ранк выдвигал оригинальные идеи, но был «изгнан» не столько догматической установкой Фрейда, сколько откровенной завистью своих соперников. Ференци, пожалуй, самый любимый и наиболее одаренный творческим воображением изо всех учеников Фрейда, не претендовавший на лидерство и не имевший мужества порвать с Фрейдом, был тем не менее сурово отвергнут, когда в конце жизни уклонился от общепринятого направления по нескольким важным пунктам. Вильгельм Райх был исключен из организации, при том что – или скорее из-за того, что – развивая теорию Фрейда о сексе, максимально ее расширил. Он представляет собой чрезвычайно интересный пример, когда из-за страха перед психоаналитической бюрократией (а в данном случае также и перед самим Фрейдом) переходят с позиции реформаторской на позицию радикальную в той самой сфере, которую Фрейд сделал центром своей системы.
«При дворе» Фрейда поддерживался жесткий контроль, хотя и среди победителей в дворцовых интригах бушевали ревность и соперничество. Наиболее показательные случаи таких внутренних распрей, имевшие место среди членов группы, описаны в «придворной биографии» Эрнста Джонса (Ernest Jones), где автор клеймит двоих бывших своих основных соперников – Ференци и Ранка как помутившихся разумом к моменту их отступничества[8].
Большинство правоверных психоаналитиков признало над собой контроль со стороны чиновников от психоанализа и подчинилось их правилам и, пусть на словах, проявляло требуемую лояльность.
И тем не менее были также и те, кто, оставаясь в организации, сумел внести существенный вклад в развитие теории и практики психоанализа: С. Радо (S. Rado), Ф. Александер (F. Alexander), Фрида Фромм-Райхман (Frieda Fromm-Reichman), чета Балинтов, Р. Шпитц (R. Spitz), Э. Эриксон (Е. Erikson) и еще немало других. Подавляющее же большинство входивших в организацию психоаналитиков старалось видеть только то, что ожидали обнаружить (что от них, собственно, и требовалось). Вот один из поразительнейших примеров подобного «видения»: почти вся ортодоксальная психоаналитическая литература не касается столь очевидного факта, как привязанность ребенка к своей матери задолго до развития эдипова комплекса и что эта первичная привязанность к матери обычна как для мальчиков, так и для девочек. Лишь некоторые наиболее одаренные творческим воображением и наиболее смелые психоаналитики, вроде Ференци, замечали и отмечали эту связь в своих описаниях клинических наблюдений. Однако, когда дело доходило до теоретических выводов, они повторяли формулировки Фрейда и пренебрегали собственными клиническими наблюдениями[9]. Другим примером парализующего воздействия чиновничьего контроля можно считать поразительное единодушие, с каким почти все правоверные психоаналитики восприняли тезис о том, как женщины суть кастрированные мужчины, несмотря на самоочевидные клинические данные, а также суждения биологов и антропологов.
Поскольку Фрейд не уделял должного внимания человеческой агрессивности, то игнорировали ее и авторы, принадлежавшие к психоаналитическому движению, но едва лишь Фрейд открыл инстинкт смерти, тенденция к выраженной агрессивности поведения становится центральной темой.