Я с глубочайшим волнением ждал этой встречи - не знаю, отчего я волновался. Но - да!
Вышел через час, положим, в соседнюю комнату - гляжу, сидит Васька Лаптев. Вы знаете, кто такой Васька Лаптев? Нет? Так я поясню: четыре года назад в редакции газеты МВО "Красный воин" работала вся зеленая молодежь работал там тогда и В. Лапоть. Писал он, кажется, очерки-стихи. Не знаю, что-то, словом, вроде того. Парнишка приятный и всеми нами любимый: мы там жили стенка в стенку. Наша стенка - это журнал "ВМиР", ихняя - газета. И вот прошло то время! Потом, года два назад или три, пришел я по делу к художнику Фалилееву на квартиру. Глядь - за ширмой у него Васька Лапоть.
- Ты что, говорю, тут делаешь?
- А я, говорит, пишу вот... Живу тут, в этом углу... Пишу...
Что он писал - я мало тем поинтересовался, думал, что по-старому, из агиток этих. Я ему тоже пояснил, что пишу-де, но мало интересовались оба, кто что пишет. Были мы в общем тогда с ним вместе часа три, поминали добром старую нашу жизнь за стенками - через стену. Ну, ладно. С тех пор Ваську я не видел ни разу. Но это все лишь присказка - сказка впереди. Сидим мы с Никандрычем, работаем, позабыл уж я вовсе про то, что Ваську видел в комнате рядом, - на ходу мы поздоровались, улыбнулись один другому. Только Васька-то и входит вдруг, входит, а Никандрыч встал, да и говорит мне:
- Дмитрий Андреевич, позвольте вас познакомить: это Леонид Леонов... писатель...
Я вытаращил глаза на Ваську, но спохватился враз, подобрался, молчу, как будто и неожиданности тут нет никакой, как будто все это само собой известно мне давно. Даже рассмеялся, в живот ткнул Ваську:
- Да мы ж, боже мой, - мы четыре года знакомы!
А сам гляжу ему в грустные зеленые глаза и думаю:
"Да что ж за диво такое! Вот не гадал!"
И потом я все заново приглядывался к лицу его и видел, что на лице у него есть будущее, а особенно в этих глубоких, налитых электричеством большого мастера зеленых глазах его, Васьки. И чувствовал я, как растет во мне интерес к нему, растет уважение, чуткое вниманье к слову, к движению его. Я сразу преобразил Ваську Лаптева в Леонова, отличного, большого в будущем писателя.
И теперь, не встречусь - нет больше для меня Васьки Лаптева, не вижу я его в Леониде Леонове - вижу только этого нового человека, по-новому чувствую, понимаю его - вот как!
Подарил он мне книжки.
А я ему свою - "Мятеж" и написал там: "Четыре года я видел тебя - и не знал, что это ты!"...
5 с е н т я б р я
Я ПОЛУЧИЛ ПИСЬМО ОТ М. ГОРЬКОГО
Какая же это непередаваемая радость: Максим Горький прислал письмо. Пишет там о "Чапаеве", о "Мятеже", о моей литературной работе. Так хорошо бранит, так умело подбадривает...
Настя* вошла ко мне в кабинет:
- Тебе два письма.
Смотрю, на одном: Луганск - это товарищ. На другом: Сорренто...
Занялся дух.
- Настя, говорю, ты никого ко мне не впускай минут десять... Очень буду занят.
Разорвав письмо, читаю.
Грудь распирало от радости за каждое слово, за каждый совет. Я ему умышленно сдержанно написал от себя, когда посылал книжки:
во-первых, есть, верно, перлюстрация;
во-вторых - что же буду нежность свою передавать: а может, он подумает, что я гоститься к нему, заигрывать лезу?
И потому написал сухо, хоть хотелось много-много сказать ему, как любимому.
Письмо не хвалебное это, его письмо - он, наоборот, больше бранит, указывает. Но какую же я почувствовал силу после этих бодрящих строк.
Он, такой большой и чуткий, советует писать мне дальше и говорит, что будет хороший толк.
Он мне советует больше рвать, жечь, переписывать многократно то, что пишу, - да, в этом я уже убедился до тысячи раз, что надо именно... не жалеть того, что написал: жги, рви его, пока не сделаешь отлично.
В последних словах он дает понять, что не прочь поддержать переписку.
Я ему напишу. Теперь уж напишу что-то по-настоящему, от сердца: он ответил хорошо, он ждет письма! Значит, я имею право сказать ему про самое дорогое.
20 о к т я б р я
КАК ЗАЧАЛИСЬ "ПИСАТЕЛИ"
Как я задумал их писать, почему - не знаю. По всей видимости, увлекла на эту тему наша весенняя мапповская борьба: очень уж колоритно она промчалась. А как только явилась мысль: хорошо бы очеркнуть! - тут же и всякое подспорье в подмогу:
я-де знаю хорошо работу издательскую, я знаю низовую писательскую среду и т. д. и т. д.
Забрала охота - решил писать.
И когда решил - совсем не знал, о чем именно будет идти письмо мое:
опишу ли только весеннюю борьбу;
дам ли состояние литфронта наших дней или захвачу глубокие пласты в десятки лет назад;
что это будет: мемуары, записки мои или роман, - роман во всем объеме понятия;
что это будет - небольшая книжечка или целый огромный томище!
Только ли взять писат(ельскую) среду наших дней или рыться по газетам, журналам и развернуть всю сложную эпоху дней нэпа, конца войны, дискуссии и т. д.
Словом - массовая масса вопросов.
Я совершенно не знал ничего, когда приступал.
А приступил так - задал себе вопрос: будут беллетристы участвовать в книге? Будут.
И наметил каждого на отдельный лист, 15 - 20 типов, то есть проставил только имена, имея перед духовным взором живого человека, хорошо мне знакомого, - он будет стержнем, а вокруг навью. Его, может быть, солью с другим - третьим, пятым, это потом виднее будет, а пока вот поставить его как веху, чтоб не сбиваться на трудном извилистом творческом пути. То же проделал с поэтами и критиками: поставил стержневые фигуры, наиболее характерные: сложившийся, начинающий, даровитый, бездарный, страстный, вялый, рабочий, старая труха интеллигент и т. д.
Три основные категории писательские наметил. Листочки разложил в три груды: бел(летристы), поэты, критики.
Затем под особым листом-списком образовалась новая груда листов: на одном "Литкружок", на другом "Партком", на третьем "Наш съезд" и т. д. и т. д.
Набралось листов 20 - под ними будет группироваться и в них вписываться разный материал по этим именно категориям. Это первая стадия работы.
Дальше - на стол все мои записки о писателях, по МАППу, все мои дневники, газеты и т. д. и т. д. и каждую бумажку - к определенному типу или вопросу (литкружок, партком и т. д.).
Все это разбирается, подшивается, все это зачем-то надо мне - пока не знаю точно - зачем и в какой степени. Многое-многое, разумеется, подшито зря, не туда, куда надо, многое следует перегруппировать или вовсе выкинуть, - пусть, это потом, а пока так надо. И я делаю.
А сюжета - нет. Сюжета все нет. Скелета книги не имею - имею в голове и сердце только разорванные отдельные картинки: вот сценка в МКК, вот заседание литкружка, наше ночное бдение и т. д., но целого нет: с чего начну, чем кончу, как - этого не знаю.
Говорил как-то с Федей Гладковым, дней 5 - 6 назад, он мне и посоветовал: "Ты три-четыре типа коренных возьми, их продумай от начала до конца - а остальные все пришьются сами". Я подумывал над его словами.
Вчера с Наей потолковали - не в мемуарной ли форме все писать? И над этим подумал. Все думаю-думаю, а решать гожу. Дочту вот дневники - так писать надо. И как возьму ручку в руки, как напишу первые строки - не удержишь. Знаю.
(1925)
НЕ ПИШЕТСЯ
Когда не пишется - я злой хожу взад-вперед, с угла на угол - как в клетке зверь.
И(ван) Вас(ильевич) по-иному:
На столе стоит деревянная деревенская баба - знаете это: кустарка, раскрашенная.
Он ей отвинчивает голову - вынимает бабу поменьше, потом отвинчивает голову этой - и до тех пор, пока в ряд не выстроится баб с дюжину, одна пониже ростом другой. Тогда начинается обратный процесс: вставляет бабу в бабу. В общем - приятнейшее занятие, проходить оно может часами, и думать в это время куда как хорошо.
Иной раз уйдет от стола - так и забудет дюжину баб. Подойдет потом жинка, улыбнется, все поймет.
(П о с л е 27 д е к а б р я)
СЕРЕЖА ЕСЕНИН
Сережа-то Есенин: по-ве-сил-ся!
У меня где-то скребет и точит в нутре моем: большое и дорогое мы все теряли. Такой это был органический, ароматный талант, этот Есенин, вся эта гамма его простых и мудрых стихов - нет ей равного в том, что у нас перед глазами.
И Демьян* давеча тоже:
- Такое, говорит, ему спускали, ахнуть можно! Меня десять раз из партии выгнали бы... А его - холили вот, берегли... Преступник, одним словом, - пропил, дьявол, такое дарованье. Отойдет вот похоронная страда лекцию прочту о нем... злую! Отхлещу от самого сердца!
И мы посидели - погоревали, талант богатый Сережин оплакали:
- Что дать-то мог парень - э-эх, много!
Я сижу вспоминаю последние мои с Сережей встречи. А прежде всех самую наипоследнюю.
Пришел он с неделю-полторы назад к нам в отдел - мы издаем ведь его собрание сочинений, так ходил часто по этому делу.
Входит в отдел... Пьяненький... вынул из бокового кармана сверток листочков - там поэма, на машинке:
- Прочесть, что ли?
- Читай, читай, Сережа.
Мы его окружили: Евдокимов Иван Вас(ильевич), я, Тарас Родионов*, кто-то еще.
Он читал нам последнюю свою, предсмертную поэму*. Мы жадно глотали ароматичную, свежую, крепкую прелесть есенинского стиха, мы сжимали руки один другому, переталкивались в местах, где уж не было силы радость удержать внутри.
А Сережа читал. Голос у него, знаете какой - осипло-хриплый, испитой до шипучего шепота. Но когда он начинал читать - увлекался, разгорался, тогда и голос крепчал, яснел, он читал, Сережа, хорошо. В читке его, в собственной, в есенинской, стихи выигрывали. Сережа никогда не ломался, не кичился ни стихами своими, ни успехами - он даже стыдился, избегал, где мог, проявленья внимания к себе, когда был трезв.
Кто видел его трезвым, тот запомнит, не забудет никогда кроткое по-детски мерцание его светлых, голубых глаз.
И если улыбался Сережа - тогда лицо его становилось вовсе младенческим: ясным и наивным.
Разговоров теоретических он не любил, он их избегал, он их чуть стыдился, потому что очень-очень многого не знал, а болтать с потолка не любил. Но иной раз он вступал в спор по какому-нибудь большому, положим, политическому вопросу: о, тогда лицо его пыталось скроиться в серьезную гримасу, но гримаса только портила невинное, не тронутое большими вопросами борьбы лицо его.
Сережа хмурил лоб, глазами старался навести строгость, руками раскидывал в расчете на убедительность, тон его голоса гортанился, строжал. Я в такие минуты смотрел на него, как на малютку годов 7 - 8, высказывающего свое мнение (ну, к примеру, по вопросу о падении министерства Бриана). Сережа пыжился, тужился, видимо, потел - доставал платок, часто-часто отирался. Чтобы спасти, я начинал разговор о ямбах...
Преображался, как святой перед пуском в рай; не узнать Сережу: вздрагивали радостью глаза, весь его корпус опрощался и облегчался, словно скинув с себя путы или камни, голос становился тем же обычным, задушевным, как всегда, - и без гортанного клекота, - Сережа говорил о любимом: о стихах.
Потом поехали мы гуртом в Малаховку к Тарасу Родионычу: Анна Берзина, Сережа, я, Березовский Феоктист* - всего человек 6 - 8. Там Сережа читал нам последние свои поэмы: ух, как читал!
А потом на пруду купались - он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи - я даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горькой-то пропойцы!
Он был чист, строен, красив - у него ж одни русые кудельки чего стоили! После купки сидели целую ночь - Сережа был радостный, все читал стихи.
А потом здесь вот, в Госиздате, встречались мы почти что каждую неделю, а то и чаще бывало: пьян все был Сережа, каждоразно пьян. Как-то жена его сказала, что жить Сереже врачи сказали... 6 месяцев - это было месяца три назад! Может, он потому теперь и кончил? Стоит ли де ждать? Будут болтать много о "кризисе сознания", но это все будет вполовину чепуха по отношению к Сереже, - у него все это проще.
1926 ГОД
1 я н в а р я
"ЧАПАЕВА" ПЕРЕРАБАТЫВАТЬ АЛИ НЕТ?
Мой рост, отточка мастерства за последний год, выросшая бережность и любовь к слову, бережность к имени своему - это все не раз наводило меня на мысль переработать коренным образом "Чапая" - самую любимую мою книгу, моего литературного первенца.
Мог ли бы я его сделать лучше? Мог. Могу. Помню, Бабель как-то говорил мне:
- Вся разница моих (бабелевских) очерков и твоего "Чапаева" в том, что "Чапаев" - это первая корректура, а мои очерки - четвертая.
Эти слова Исаака не выпадали из моего сознания, из памяти. Может быть, именно они отчасти и толкнули на то, чтоб я кавказские свои очерки* - материал по существу третьестепенный - обрабатывал с такой тщательностью. Я на этих очерках пробовал себя. И увидел, что могу, что ушел вперед, вырос. Над очерками работал я долго и незаслуженно много зато убедился в важном, понял основное в мастерстве. И вот, писал дальше "Фрунзе", писал про "Отца"*, свою "Талку" - над ними работал как бы по привычке так же усердно и тщательно, как над очерками, - значит, вошло в плоть, в существо, в обиход.
Уж и хотел бы, может, поторопиться, вежливо выражаясь - похалтурить, - ан совесть литературная и привычка - не дают! Это хорошо.
Очень ясно, что теперь вся работа в отношении количественном вообще пойдет тише. Ну и ладно. Эк, беда, подумаешь! Говорить откровенно - я и работаю-то уж не так сосредоточенно, как во времена "Чапаева", - тут и больная голова, переутомленность, занятость...
Вот взять "Писателей"*. Когда задумал и начал? Давно. Больше полгода. А что сделал? Мало. Только сырье по кучкам раскидал... Не работается. Не пишется. Да и не люблю как-то я эту книгу, - так не люблю, как "Чапая", даже "Мятеж". Но писать буду: и времени, труда много затратил, и тема интересна, и "Эпопею" ворошить рано, и одними мелочами пробавляться не хочу.
Но, поскольку я не захвачен, - естественно думал много и о другом. Тут-то и выплыл вопрос о переработке, о коренной переработке "Чапая". Как это может быть? А так, что на полгода - отложить "Писателей", вовсе отложить, взять "Чапая" с первой строки и переписывать - обрабатывать тщательнейше строчку за строчкой - так все 15 листов!
Это - полгода. И больше в эти полгода - ничего. Это как раз к собранию сочинений.
Обновленный "Чапаев"!
И уж вовсе решил. Достал стопу бумаги, на первом листе написал, как когда-то, три года назад:
"Ч а п а е в".
Написал - и испытал то самое чувство, когда его садился писать впервые. Отступил. Дал главу:
"Рабочий отряд".
И встал. Открыл "Чапая". Прочитал несколько страниц и ощутил, что перерабатывать не могу.
Как же я стану - да тут каждое мне местечко дорого - нет, нет, не стану и не могу. Самое большое, на что пойду, - словарь подсвежить, но это ж я могу и по книжному тексту сделать. А в коренную - не могу. Тогда, как готовил черновики, - тогда, может, это бы и легко проходило, а теперь трудно. И я отказался от мысли о переработке.
Поняв это - ощутил необычайную легкость, мне стало радостно оттого, что вдруг вот и неожиданно разрешилась эта мысль о переработке, так меня измучившая за последние месяцы. Все время стояла эта дилемма - за ближний год что лучше: 1. Переработать "Чапая". 2. Дать новую книгу "Писателей"?
И я не знал, что делать, не решался сделать выбор, а оттого - стояла работа, я ничего не делал.
Теперь - легко. Я обрадован открытием. Я легко освежу текст* и - за "Писателей".
Ишь как это ладно вышло!
24 я н в а р я
БАБЕЛЬ
Ходит вот и Бабель. Этот уже вовсе дружьи ведет беседы. Мы очень любим говорить с ним про то - кто и как пишет. Это у нас самое любимое: до 2-х, до 4-х, почти до зари говорим. Давно уж думает он про книгу, про Чека, об этой книге говорил еще весной, думает все и теперь. Да "всего" пока нельзя, говорит, сказать, а комкать неохота - потому думаю, коплю, но терплю... Пишу драму. Написал сценарий. Но это - не главное. Главное Чека: ею схвачен.
ВСЕВОЛОД ИВАНОВ
Нахохлившись, сидел над столом и когда давал руку - привстал чуть-чуть на стуле - это получилось немножко наивно, но очень-очень мило, сразу показало нежную его нутровину. Глаза хорошие, добрые, умные, а главное - перестрадавшие. Говорит очень мало, видимо, неохотно и, видимо, всегда так. Он мне сразу очень люб. Так люб, что я принял его в глубь сердца, как немногих. Так у меня бывает редко.
ПРИМЕЧАНИЯ:
ИЗ ДНЕВНИКОВ
(И з в л е ч е н и я)
1919 год
9 я н в а р я
Я у е з ж а ю... - в феврале Фурманов был приказом М. В. Фрунзе назначен сначала в Александрово-Гайскую группу для ведения политической работы. В марте он был переведен в 25-ю стрелковую (Чапаевскую) дивизию.
10 а п р е л я
Г а м б у р г И. Х. - начальник снабжения 4-й армии, перед этим секретарь губисполкома в Иваново-Вознесенске.
Д е м и н В. - помощник начальника штаба Чапаевской дивизии.
2 и ю н я
И с а й - Петр Исаев, порученец Чапаева.
30 и ю л я
Б а т у р и н П. С. (1889 - 1919) сменил Фурманова на посту военкома Чапаевской дивизии.
9 с е н т я б р я
П о л я р н ы й Л. - начальник Политуправления Туркестанского фронта.
С а в и н В. В. - секретарь М. В. Фрунзе.
С у в о р о в - начальник политотдела дивизии Чапаева.
К р а й н ю к о в - заместитель командира дивизии.
Н о в и к о в - начальник штаба.
П у х о в - комиссар штаба 2-й (74-й) бригады.
6 о к т я б р я
С а д ч и к о в С. Ф. - инструктор при штабе дивизии.
1920 год
15 а п р е л я
...э т и м в о с с т а н и е м... - национально-освободительное восстание казахов... Р ы с к у л о в и Д ж и н а з а к о в - казахские националисты, использовавшие свое влияние как руководители этого восстания для организации мятежа 1920 г. В последующих записях Фурманов описывает ход и развитие контрреволюционного мятежа, эти записи использованы Фурмановым при создании книги "Мятеж".
13 а в г у с т а
"К о м м у н и с т ы" или "За коммунизм" - пьеса написана в 1921 г., осталась неопубликованной.
26 с е н т я б р я
П о а р м - политический отдел армии.
1921 год
3 и ю н я
П о л о н с к и й (Гусин) В. П. (1886 - 1932) - историк-публицист, критик, редактор журналов "Печать и революция" и "Новый мир". В 1921 г. руководил литературно-издательским отделом ПУРа.
Н а ч п у о к р - начальник политического управления округа.
...н а з н а ч и л м е н я... - Фурманов заведовал редакцией журнала Реввоенсовета "Военная наука и революция".
8 и ю н я
"М и с т е р и я-б у ф ф" - пьеса В. В. Маяковского, ставилась в первую годовщину Октябрьской революции. В 1921 году была поставлена во 2-й редакции. Фурманов присутствовал на диспуте в Доме печати 6 июня.
К у з ь м а - Хохлов К. Г. (1885 - 1947) - писатель, журналист.
К о г а н П. С. (1872 - 1932) - критик, литературовед.
Т а и р о в (Корнблит) А. Я. (1885 - 1950) - режиссер, организатор Московского камерного театра.
М е й е р х о л ь д В. Э. (1874 - 1942) - режиссер, первый постановщик "Мистерии-буфф".
"Б л а г о в е щ е н ь е" - пьеса французского драматурга Поля Клоделя.
3 и ю л я
"С т о й л о П е г а с а" - кафе, где собирались имажинисты.
М а р и е н г о ф А. Б. (1897 - 1962) - советский писатель.
П ь е с а - "За коммунизм".
1922 год
26 ф е в р а л я
Б а й е Ш а р л ь (1849 - 1918) - французский археолог и историк искусств, автор "Истории искусств", неоднократно переводившийся на русский язык.
Ж и р м у н с к и й В. М. (1891 - 1971) - советский филолог, литературовед.
Ш к л о в с к и й В. Б. (р. в 1893 г.) - писатель, литературовед, критик.
"К у з н и ц а" - литературная группа пролетарских писателей, выделившаяся из Пролеткульта.
24 м а р т а
Б е к е т о в а г о р а (Пикетная гора) - место под Иваново-Вознесенском, где проводились массовки рабочих.
П о б е д у с о б е р у... - Фурманов ездил в Иваново-Вознесенск собирать материал о революции 1905 г.
1923 год
16 ф е в р а л я
Н е в с к и й В. И. (1876 - 1937) - старый большевик, историк, литератор.
"В Н и Р" - журнал "Военная наука и революция".
20 ф е в р а л я
"В М и Р" - журнал "Военная мысль и революция".
3 м а р т а
...б у д у т "Т а м а н ц ы"... - Замысел книги "Таманцы" осуществлен не был.
7 а п р е л я
"Ж и в о п и с н а я Р о с с и я" - иллюстрированный журнал.
14 м а я
К у з ь м а - Хохлов К. Г.
О в с о в - речь идет о рассказе А. П. Чехова "Лошадиная фамилия".
15 м а я
О ч е р к р а з в е р н у л с я... - имеется в виду повесть "В восемнадцатом году".
26 и ю н я
М е щ е р я к о в Н. Л. (1865 - 1942) - профессиональный революционер, в то время руководитель Госиздата.
И о р д а н с к и й Н. И. (1876 - 1928) - советский государственный деятель, дипломат, в то время член правления Госиздата.
10 с е н т я б р я
Э т а к г о в о р и л с Р. и Ш. - сотрудники Истпарта Розен и Штейман (предположительно).
М е щ е р я к а м б ы - так Фурманов шутливо называл Мещерякова Н. Л.
...д о п о с т у п л е н и я м о е г о н а р а б о т у... - в это время Фурманов переходил на работу в Госиздат.
"М о л о д е ж ь" - вариант названия повести "В восемнадцатом году".
14 с е н т я б р я
И д у в "О к т я б р ь" - "Октябрь" - литературная группа, отколовшаяся от "Кузницы", послужила основой РАПП. Издавала журнал "Октябрь", который с 1925 г. стал органом РАПП.
19 н о я б р я
Л е л е в и ч (Калмансон) Г. - литературный критик.
В о л и н Б. М. - старый член Коммунистической партии, общественный и литературный деятель.
В а р д и н (Мгеладзе) И. - один из руководителей РАПП.
1924 год
21 и ю н я
Р а с к о л ь н и к о в (Ильин) Ф. Ф. (1892 - 1939) - в то время примыкал к группе писателей, связанных с журналом "Молодая гвардия".
М е ж р а б п о м - международная организация, созданная для оказания помощи Советской России, пострадавшей от неурожая.
18 д е к а б р я
О п р е д и с л о в и и к "Ч а п а е в у" - А. В. Луначарский написал предисловие к "Чапаеву", которое и было помещено в издании 1925 г. в Госиздате.
Д о 20 д е к а б р я
В с ю к н и г у - сб. И. Бабеля "Рассказы", вышедший в 1926 г.
Т р о и ц е-С е р г и е в с к и й п о с а д - г. Загорск.
А р т е м - Артем Веселый (Кочкуров Николай Иванович) (1899 - 1939) писатель и автор книги "Россия, кровью умытая".
П и л ь н я к (Вогау) В. А. (1894 - 1941) - писатель, автор книг "Голый год", "Иван да Марья" и др.
20 д е к а б р я
И о н о в (Бернштейн) И. И. (1887 - 1942) - поэт, в то время ответственный работник Госиздата.
1925 год
7 м а я
В и к т о р - под таким именем Д. А. Фурманов хотел вывести себя в романе "Писатели".
26 а в г у с т а
Н а к о р я к о в Н. Н. - старый большевик, в то время член правления Госиздата.
5 с е н т я б р я
Н а с т я - младшая сестра Фурманова.
П о с л е 27 д е к а б р я
Д е м ь я н - Демьян Бедный.
И в а н В а с и л ь е в и ч Е в д о к и м о в (1887 - 1941) автор известного романа "Колокола", в то время сотрудник Госиздата.
Т а р а с Р о д и о н о в - Тарасов-Родионов А. И. (1885 - 1938) писатель, автор тогда широкоизвестной повести "Шоколад".
...п о с л е д н ю ю, п р е д с м е р т н у ю п о э м у... Предполагают, что С. А. Есенин читал поэму "Черный человек".
Б е р з и н а (Берзинь) Анна - литератор, член МАПП.
Б е р е з о в с к и й Феоктист Алексеевич (1877 - 1952) - писатель.
1926 год
1 я н в а р я
К а в к а з с к и е с в о и о ч е р к и... - "Морские берега".
...п р о "О т ц а" - "Как убили Отца".
...в з я т ь "П и с а т е л е й" - роман, над которым в то время работал Фурманов.
...о с в е ж у т е к с т... - Первые семь глав были подвергнуты Фурмановым основательной переработке незадолго перед смертью.
Вышел через час, положим, в соседнюю комнату - гляжу, сидит Васька Лаптев. Вы знаете, кто такой Васька Лаптев? Нет? Так я поясню: четыре года назад в редакции газеты МВО "Красный воин" работала вся зеленая молодежь работал там тогда и В. Лапоть. Писал он, кажется, очерки-стихи. Не знаю, что-то, словом, вроде того. Парнишка приятный и всеми нами любимый: мы там жили стенка в стенку. Наша стенка - это журнал "ВМиР", ихняя - газета. И вот прошло то время! Потом, года два назад или три, пришел я по делу к художнику Фалилееву на квартиру. Глядь - за ширмой у него Васька Лапоть.
- Ты что, говорю, тут делаешь?
- А я, говорит, пишу вот... Живу тут, в этом углу... Пишу...
Что он писал - я мало тем поинтересовался, думал, что по-старому, из агиток этих. Я ему тоже пояснил, что пишу-де, но мало интересовались оба, кто что пишет. Были мы в общем тогда с ним вместе часа три, поминали добром старую нашу жизнь за стенками - через стену. Ну, ладно. С тех пор Ваську я не видел ни разу. Но это все лишь присказка - сказка впереди. Сидим мы с Никандрычем, работаем, позабыл уж я вовсе про то, что Ваську видел в комнате рядом, - на ходу мы поздоровались, улыбнулись один другому. Только Васька-то и входит вдруг, входит, а Никандрыч встал, да и говорит мне:
- Дмитрий Андреевич, позвольте вас познакомить: это Леонид Леонов... писатель...
Я вытаращил глаза на Ваську, но спохватился враз, подобрался, молчу, как будто и неожиданности тут нет никакой, как будто все это само собой известно мне давно. Даже рассмеялся, в живот ткнул Ваську:
- Да мы ж, боже мой, - мы четыре года знакомы!
А сам гляжу ему в грустные зеленые глаза и думаю:
"Да что ж за диво такое! Вот не гадал!"
И потом я все заново приглядывался к лицу его и видел, что на лице у него есть будущее, а особенно в этих глубоких, налитых электричеством большого мастера зеленых глазах его, Васьки. И чувствовал я, как растет во мне интерес к нему, растет уважение, чуткое вниманье к слову, к движению его. Я сразу преобразил Ваську Лаптева в Леонова, отличного, большого в будущем писателя.
И теперь, не встречусь - нет больше для меня Васьки Лаптева, не вижу я его в Леониде Леонове - вижу только этого нового человека, по-новому чувствую, понимаю его - вот как!
Подарил он мне книжки.
А я ему свою - "Мятеж" и написал там: "Четыре года я видел тебя - и не знал, что это ты!"...
5 с е н т я б р я
Я ПОЛУЧИЛ ПИСЬМО ОТ М. ГОРЬКОГО
Какая же это непередаваемая радость: Максим Горький прислал письмо. Пишет там о "Чапаеве", о "Мятеже", о моей литературной работе. Так хорошо бранит, так умело подбадривает...
Настя* вошла ко мне в кабинет:
- Тебе два письма.
Смотрю, на одном: Луганск - это товарищ. На другом: Сорренто...
Занялся дух.
- Настя, говорю, ты никого ко мне не впускай минут десять... Очень буду занят.
Разорвав письмо, читаю.
Грудь распирало от радости за каждое слово, за каждый совет. Я ему умышленно сдержанно написал от себя, когда посылал книжки:
во-первых, есть, верно, перлюстрация;
во-вторых - что же буду нежность свою передавать: а может, он подумает, что я гоститься к нему, заигрывать лезу?
И потому написал сухо, хоть хотелось много-много сказать ему, как любимому.
Письмо не хвалебное это, его письмо - он, наоборот, больше бранит, указывает. Но какую же я почувствовал силу после этих бодрящих строк.
Он, такой большой и чуткий, советует писать мне дальше и говорит, что будет хороший толк.
Он мне советует больше рвать, жечь, переписывать многократно то, что пишу, - да, в этом я уже убедился до тысячи раз, что надо именно... не жалеть того, что написал: жги, рви его, пока не сделаешь отлично.
В последних словах он дает понять, что не прочь поддержать переписку.
Я ему напишу. Теперь уж напишу что-то по-настоящему, от сердца: он ответил хорошо, он ждет письма! Значит, я имею право сказать ему про самое дорогое.
20 о к т я б р я
КАК ЗАЧАЛИСЬ "ПИСАТЕЛИ"
Как я задумал их писать, почему - не знаю. По всей видимости, увлекла на эту тему наша весенняя мапповская борьба: очень уж колоритно она промчалась. А как только явилась мысль: хорошо бы очеркнуть! - тут же и всякое подспорье в подмогу:
я-де знаю хорошо работу издательскую, я знаю низовую писательскую среду и т. д. и т. д.
Забрала охота - решил писать.
И когда решил - совсем не знал, о чем именно будет идти письмо мое:
опишу ли только весеннюю борьбу;
дам ли состояние литфронта наших дней или захвачу глубокие пласты в десятки лет назад;
что это будет: мемуары, записки мои или роман, - роман во всем объеме понятия;
что это будет - небольшая книжечка или целый огромный томище!
Только ли взять писат(ельскую) среду наших дней или рыться по газетам, журналам и развернуть всю сложную эпоху дней нэпа, конца войны, дискуссии и т. д.
Словом - массовая масса вопросов.
Я совершенно не знал ничего, когда приступал.
А приступил так - задал себе вопрос: будут беллетристы участвовать в книге? Будут.
И наметил каждого на отдельный лист, 15 - 20 типов, то есть проставил только имена, имея перед духовным взором живого человека, хорошо мне знакомого, - он будет стержнем, а вокруг навью. Его, может быть, солью с другим - третьим, пятым, это потом виднее будет, а пока вот поставить его как веху, чтоб не сбиваться на трудном извилистом творческом пути. То же проделал с поэтами и критиками: поставил стержневые фигуры, наиболее характерные: сложившийся, начинающий, даровитый, бездарный, страстный, вялый, рабочий, старая труха интеллигент и т. д.
Три основные категории писательские наметил. Листочки разложил в три груды: бел(летристы), поэты, критики.
Затем под особым листом-списком образовалась новая груда листов: на одном "Литкружок", на другом "Партком", на третьем "Наш съезд" и т. д. и т. д.
Набралось листов 20 - под ними будет группироваться и в них вписываться разный материал по этим именно категориям. Это первая стадия работы.
Дальше - на стол все мои записки о писателях, по МАППу, все мои дневники, газеты и т. д. и т. д. и каждую бумажку - к определенному типу или вопросу (литкружок, партком и т. д.).
Все это разбирается, подшивается, все это зачем-то надо мне - пока не знаю точно - зачем и в какой степени. Многое-многое, разумеется, подшито зря, не туда, куда надо, многое следует перегруппировать или вовсе выкинуть, - пусть, это потом, а пока так надо. И я делаю.
А сюжета - нет. Сюжета все нет. Скелета книги не имею - имею в голове и сердце только разорванные отдельные картинки: вот сценка в МКК, вот заседание литкружка, наше ночное бдение и т. д., но целого нет: с чего начну, чем кончу, как - этого не знаю.
Говорил как-то с Федей Гладковым, дней 5 - 6 назад, он мне и посоветовал: "Ты три-четыре типа коренных возьми, их продумай от начала до конца - а остальные все пришьются сами". Я подумывал над его словами.
Вчера с Наей потолковали - не в мемуарной ли форме все писать? И над этим подумал. Все думаю-думаю, а решать гожу. Дочту вот дневники - так писать надо. И как возьму ручку в руки, как напишу первые строки - не удержишь. Знаю.
(1925)
НЕ ПИШЕТСЯ
Когда не пишется - я злой хожу взад-вперед, с угла на угол - как в клетке зверь.
И(ван) Вас(ильевич) по-иному:
На столе стоит деревянная деревенская баба - знаете это: кустарка, раскрашенная.
Он ей отвинчивает голову - вынимает бабу поменьше, потом отвинчивает голову этой - и до тех пор, пока в ряд не выстроится баб с дюжину, одна пониже ростом другой. Тогда начинается обратный процесс: вставляет бабу в бабу. В общем - приятнейшее занятие, проходить оно может часами, и думать в это время куда как хорошо.
Иной раз уйдет от стола - так и забудет дюжину баб. Подойдет потом жинка, улыбнется, все поймет.
(П о с л е 27 д е к а б р я)
СЕРЕЖА ЕСЕНИН
Сережа-то Есенин: по-ве-сил-ся!
У меня где-то скребет и точит в нутре моем: большое и дорогое мы все теряли. Такой это был органический, ароматный талант, этот Есенин, вся эта гамма его простых и мудрых стихов - нет ей равного в том, что у нас перед глазами.
И Демьян* давеча тоже:
- Такое, говорит, ему спускали, ахнуть можно! Меня десять раз из партии выгнали бы... А его - холили вот, берегли... Преступник, одним словом, - пропил, дьявол, такое дарованье. Отойдет вот похоронная страда лекцию прочту о нем... злую! Отхлещу от самого сердца!
И мы посидели - погоревали, талант богатый Сережин оплакали:
- Что дать-то мог парень - э-эх, много!
Я сижу вспоминаю последние мои с Сережей встречи. А прежде всех самую наипоследнюю.
Пришел он с неделю-полторы назад к нам в отдел - мы издаем ведь его собрание сочинений, так ходил часто по этому делу.
Входит в отдел... Пьяненький... вынул из бокового кармана сверток листочков - там поэма, на машинке:
- Прочесть, что ли?
- Читай, читай, Сережа.
Мы его окружили: Евдокимов Иван Вас(ильевич), я, Тарас Родионов*, кто-то еще.
Он читал нам последнюю свою, предсмертную поэму*. Мы жадно глотали ароматичную, свежую, крепкую прелесть есенинского стиха, мы сжимали руки один другому, переталкивались в местах, где уж не было силы радость удержать внутри.
А Сережа читал. Голос у него, знаете какой - осипло-хриплый, испитой до шипучего шепота. Но когда он начинал читать - увлекался, разгорался, тогда и голос крепчал, яснел, он читал, Сережа, хорошо. В читке его, в собственной, в есенинской, стихи выигрывали. Сережа никогда не ломался, не кичился ни стихами своими, ни успехами - он даже стыдился, избегал, где мог, проявленья внимания к себе, когда был трезв.
Кто видел его трезвым, тот запомнит, не забудет никогда кроткое по-детски мерцание его светлых, голубых глаз.
И если улыбался Сережа - тогда лицо его становилось вовсе младенческим: ясным и наивным.
Разговоров теоретических он не любил, он их избегал, он их чуть стыдился, потому что очень-очень многого не знал, а болтать с потолка не любил. Но иной раз он вступал в спор по какому-нибудь большому, положим, политическому вопросу: о, тогда лицо его пыталось скроиться в серьезную гримасу, но гримаса только портила невинное, не тронутое большими вопросами борьбы лицо его.
Сережа хмурил лоб, глазами старался навести строгость, руками раскидывал в расчете на убедительность, тон его голоса гортанился, строжал. Я в такие минуты смотрел на него, как на малютку годов 7 - 8, высказывающего свое мнение (ну, к примеру, по вопросу о падении министерства Бриана). Сережа пыжился, тужился, видимо, потел - доставал платок, часто-часто отирался. Чтобы спасти, я начинал разговор о ямбах...
Преображался, как святой перед пуском в рай; не узнать Сережу: вздрагивали радостью глаза, весь его корпус опрощался и облегчался, словно скинув с себя путы или камни, голос становился тем же обычным, задушевным, как всегда, - и без гортанного клекота, - Сережа говорил о любимом: о стихах.
Потом поехали мы гуртом в Малаховку к Тарасу Родионычу: Анна Берзина, Сережа, я, Березовский Феоктист* - всего человек 6 - 8. Там Сережа читал нам последние свои поэмы: ух, как читал!
А потом на пруду купались - он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи - я даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горькой-то пропойцы!
Он был чист, строен, красив - у него ж одни русые кудельки чего стоили! После купки сидели целую ночь - Сережа был радостный, все читал стихи.
А потом здесь вот, в Госиздате, встречались мы почти что каждую неделю, а то и чаще бывало: пьян все был Сережа, каждоразно пьян. Как-то жена его сказала, что жить Сереже врачи сказали... 6 месяцев - это было месяца три назад! Может, он потому теперь и кончил? Стоит ли де ждать? Будут болтать много о "кризисе сознания", но это все будет вполовину чепуха по отношению к Сереже, - у него все это проще.
1926 ГОД
1 я н в а р я
"ЧАПАЕВА" ПЕРЕРАБАТЫВАТЬ АЛИ НЕТ?
Мой рост, отточка мастерства за последний год, выросшая бережность и любовь к слову, бережность к имени своему - это все не раз наводило меня на мысль переработать коренным образом "Чапая" - самую любимую мою книгу, моего литературного первенца.
Мог ли бы я его сделать лучше? Мог. Могу. Помню, Бабель как-то говорил мне:
- Вся разница моих (бабелевских) очерков и твоего "Чапаева" в том, что "Чапаев" - это первая корректура, а мои очерки - четвертая.
Эти слова Исаака не выпадали из моего сознания, из памяти. Может быть, именно они отчасти и толкнули на то, чтоб я кавказские свои очерки* - материал по существу третьестепенный - обрабатывал с такой тщательностью. Я на этих очерках пробовал себя. И увидел, что могу, что ушел вперед, вырос. Над очерками работал я долго и незаслуженно много зато убедился в важном, понял основное в мастерстве. И вот, писал дальше "Фрунзе", писал про "Отца"*, свою "Талку" - над ними работал как бы по привычке так же усердно и тщательно, как над очерками, - значит, вошло в плоть, в существо, в обиход.
Уж и хотел бы, может, поторопиться, вежливо выражаясь - похалтурить, - ан совесть литературная и привычка - не дают! Это хорошо.
Очень ясно, что теперь вся работа в отношении количественном вообще пойдет тише. Ну и ладно. Эк, беда, подумаешь! Говорить откровенно - я и работаю-то уж не так сосредоточенно, как во времена "Чапаева", - тут и больная голова, переутомленность, занятость...
Вот взять "Писателей"*. Когда задумал и начал? Давно. Больше полгода. А что сделал? Мало. Только сырье по кучкам раскидал... Не работается. Не пишется. Да и не люблю как-то я эту книгу, - так не люблю, как "Чапая", даже "Мятеж". Но писать буду: и времени, труда много затратил, и тема интересна, и "Эпопею" ворошить рано, и одними мелочами пробавляться не хочу.
Но, поскольку я не захвачен, - естественно думал много и о другом. Тут-то и выплыл вопрос о переработке, о коренной переработке "Чапая". Как это может быть? А так, что на полгода - отложить "Писателей", вовсе отложить, взять "Чапая" с первой строки и переписывать - обрабатывать тщательнейше строчку за строчкой - так все 15 листов!
Это - полгода. И больше в эти полгода - ничего. Это как раз к собранию сочинений.
Обновленный "Чапаев"!
И уж вовсе решил. Достал стопу бумаги, на первом листе написал, как когда-то, три года назад:
"Ч а п а е в".
Написал - и испытал то самое чувство, когда его садился писать впервые. Отступил. Дал главу:
"Рабочий отряд".
И встал. Открыл "Чапая". Прочитал несколько страниц и ощутил, что перерабатывать не могу.
Как же я стану - да тут каждое мне местечко дорого - нет, нет, не стану и не могу. Самое большое, на что пойду, - словарь подсвежить, но это ж я могу и по книжному тексту сделать. А в коренную - не могу. Тогда, как готовил черновики, - тогда, может, это бы и легко проходило, а теперь трудно. И я отказался от мысли о переработке.
Поняв это - ощутил необычайную легкость, мне стало радостно оттого, что вдруг вот и неожиданно разрешилась эта мысль о переработке, так меня измучившая за последние месяцы. Все время стояла эта дилемма - за ближний год что лучше: 1. Переработать "Чапая". 2. Дать новую книгу "Писателей"?
И я не знал, что делать, не решался сделать выбор, а оттого - стояла работа, я ничего не делал.
Теперь - легко. Я обрадован открытием. Я легко освежу текст* и - за "Писателей".
Ишь как это ладно вышло!
24 я н в а р я
БАБЕЛЬ
Ходит вот и Бабель. Этот уже вовсе дружьи ведет беседы. Мы очень любим говорить с ним про то - кто и как пишет. Это у нас самое любимое: до 2-х, до 4-х, почти до зари говорим. Давно уж думает он про книгу, про Чека, об этой книге говорил еще весной, думает все и теперь. Да "всего" пока нельзя, говорит, сказать, а комкать неохота - потому думаю, коплю, но терплю... Пишу драму. Написал сценарий. Но это - не главное. Главное Чека: ею схвачен.
ВСЕВОЛОД ИВАНОВ
Нахохлившись, сидел над столом и когда давал руку - привстал чуть-чуть на стуле - это получилось немножко наивно, но очень-очень мило, сразу показало нежную его нутровину. Глаза хорошие, добрые, умные, а главное - перестрадавшие. Говорит очень мало, видимо, неохотно и, видимо, всегда так. Он мне сразу очень люб. Так люб, что я принял его в глубь сердца, как немногих. Так у меня бывает редко.
ПРИМЕЧАНИЯ:
ИЗ ДНЕВНИКОВ
(И з в л е ч е н и я)
1919 год
9 я н в а р я
Я у е з ж а ю... - в феврале Фурманов был приказом М. В. Фрунзе назначен сначала в Александрово-Гайскую группу для ведения политической работы. В марте он был переведен в 25-ю стрелковую (Чапаевскую) дивизию.
10 а п р е л я
Г а м б у р г И. Х. - начальник снабжения 4-й армии, перед этим секретарь губисполкома в Иваново-Вознесенске.
Д е м и н В. - помощник начальника штаба Чапаевской дивизии.
2 и ю н я
И с а й - Петр Исаев, порученец Чапаева.
30 и ю л я
Б а т у р и н П. С. (1889 - 1919) сменил Фурманова на посту военкома Чапаевской дивизии.
9 с е н т я б р я
П о л я р н ы й Л. - начальник Политуправления Туркестанского фронта.
С а в и н В. В. - секретарь М. В. Фрунзе.
С у в о р о в - начальник политотдела дивизии Чапаева.
К р а й н ю к о в - заместитель командира дивизии.
Н о в и к о в - начальник штаба.
П у х о в - комиссар штаба 2-й (74-й) бригады.
6 о к т я б р я
С а д ч и к о в С. Ф. - инструктор при штабе дивизии.
1920 год
15 а п р е л я
...э т и м в о с с т а н и е м... - национально-освободительное восстание казахов... Р ы с к у л о в и Д ж и н а з а к о в - казахские националисты, использовавшие свое влияние как руководители этого восстания для организации мятежа 1920 г. В последующих записях Фурманов описывает ход и развитие контрреволюционного мятежа, эти записи использованы Фурмановым при создании книги "Мятеж".
13 а в г у с т а
"К о м м у н и с т ы" или "За коммунизм" - пьеса написана в 1921 г., осталась неопубликованной.
26 с е н т я б р я
П о а р м - политический отдел армии.
1921 год
3 и ю н я
П о л о н с к и й (Гусин) В. П. (1886 - 1932) - историк-публицист, критик, редактор журналов "Печать и революция" и "Новый мир". В 1921 г. руководил литературно-издательским отделом ПУРа.
Н а ч п у о к р - начальник политического управления округа.
...н а з н а ч и л м е н я... - Фурманов заведовал редакцией журнала Реввоенсовета "Военная наука и революция".
8 и ю н я
"М и с т е р и я-б у ф ф" - пьеса В. В. Маяковского, ставилась в первую годовщину Октябрьской революции. В 1921 году была поставлена во 2-й редакции. Фурманов присутствовал на диспуте в Доме печати 6 июня.
К у з ь м а - Хохлов К. Г. (1885 - 1947) - писатель, журналист.
К о г а н П. С. (1872 - 1932) - критик, литературовед.
Т а и р о в (Корнблит) А. Я. (1885 - 1950) - режиссер, организатор Московского камерного театра.
М е й е р х о л ь д В. Э. (1874 - 1942) - режиссер, первый постановщик "Мистерии-буфф".
"Б л а г о в е щ е н ь е" - пьеса французского драматурга Поля Клоделя.
3 и ю л я
"С т о й л о П е г а с а" - кафе, где собирались имажинисты.
М а р и е н г о ф А. Б. (1897 - 1962) - советский писатель.
П ь е с а - "За коммунизм".
1922 год
26 ф е в р а л я
Б а й е Ш а р л ь (1849 - 1918) - французский археолог и историк искусств, автор "Истории искусств", неоднократно переводившийся на русский язык.
Ж и р м у н с к и й В. М. (1891 - 1971) - советский филолог, литературовед.
Ш к л о в с к и й В. Б. (р. в 1893 г.) - писатель, литературовед, критик.
"К у з н и ц а" - литературная группа пролетарских писателей, выделившаяся из Пролеткульта.
24 м а р т а
Б е к е т о в а г о р а (Пикетная гора) - место под Иваново-Вознесенском, где проводились массовки рабочих.
П о б е д у с о б е р у... - Фурманов ездил в Иваново-Вознесенск собирать материал о революции 1905 г.
1923 год
16 ф е в р а л я
Н е в с к и й В. И. (1876 - 1937) - старый большевик, историк, литератор.
"В Н и Р" - журнал "Военная наука и революция".
20 ф е в р а л я
"В М и Р" - журнал "Военная мысль и революция".
3 м а р т а
...б у д у т "Т а м а н ц ы"... - Замысел книги "Таманцы" осуществлен не был.
7 а п р е л я
"Ж и в о п и с н а я Р о с с и я" - иллюстрированный журнал.
14 м а я
К у з ь м а - Хохлов К. Г.
О в с о в - речь идет о рассказе А. П. Чехова "Лошадиная фамилия".
15 м а я
О ч е р к р а з в е р н у л с я... - имеется в виду повесть "В восемнадцатом году".
26 и ю н я
М е щ е р я к о в Н. Л. (1865 - 1942) - профессиональный революционер, в то время руководитель Госиздата.
И о р д а н с к и й Н. И. (1876 - 1928) - советский государственный деятель, дипломат, в то время член правления Госиздата.
10 с е н т я б р я
Э т а к г о в о р и л с Р. и Ш. - сотрудники Истпарта Розен и Штейман (предположительно).
М е щ е р я к а м б ы - так Фурманов шутливо называл Мещерякова Н. Л.
...д о п о с т у п л е н и я м о е г о н а р а б о т у... - в это время Фурманов переходил на работу в Госиздат.
"М о л о д е ж ь" - вариант названия повести "В восемнадцатом году".
14 с е н т я б р я
И д у в "О к т я б р ь" - "Октябрь" - литературная группа, отколовшаяся от "Кузницы", послужила основой РАПП. Издавала журнал "Октябрь", который с 1925 г. стал органом РАПП.
19 н о я б р я
Л е л е в и ч (Калмансон) Г. - литературный критик.
В о л и н Б. М. - старый член Коммунистической партии, общественный и литературный деятель.
В а р д и н (Мгеладзе) И. - один из руководителей РАПП.
1924 год
21 и ю н я
Р а с к о л ь н и к о в (Ильин) Ф. Ф. (1892 - 1939) - в то время примыкал к группе писателей, связанных с журналом "Молодая гвардия".
М е ж р а б п о м - международная организация, созданная для оказания помощи Советской России, пострадавшей от неурожая.
18 д е к а б р я
О п р е д и с л о в и и к "Ч а п а е в у" - А. В. Луначарский написал предисловие к "Чапаеву", которое и было помещено в издании 1925 г. в Госиздате.
Д о 20 д е к а б р я
В с ю к н и г у - сб. И. Бабеля "Рассказы", вышедший в 1926 г.
Т р о и ц е-С е р г и е в с к и й п о с а д - г. Загорск.
А р т е м - Артем Веселый (Кочкуров Николай Иванович) (1899 - 1939) писатель и автор книги "Россия, кровью умытая".
П и л ь н я к (Вогау) В. А. (1894 - 1941) - писатель, автор книг "Голый год", "Иван да Марья" и др.
20 д е к а б р я
И о н о в (Бернштейн) И. И. (1887 - 1942) - поэт, в то время ответственный работник Госиздата.
1925 год
7 м а я
В и к т о р - под таким именем Д. А. Фурманов хотел вывести себя в романе "Писатели".
26 а в г у с т а
Н а к о р я к о в Н. Н. - старый большевик, в то время член правления Госиздата.
5 с е н т я б р я
Н а с т я - младшая сестра Фурманова.
П о с л е 27 д е к а б р я
Д е м ь я н - Демьян Бедный.
И в а н В а с и л ь е в и ч Е в д о к и м о в (1887 - 1941) автор известного романа "Колокола", в то время сотрудник Госиздата.
Т а р а с Р о д и о н о в - Тарасов-Родионов А. И. (1885 - 1938) писатель, автор тогда широкоизвестной повести "Шоколад".
...п о с л е д н ю ю, п р е д с м е р т н у ю п о э м у... Предполагают, что С. А. Есенин читал поэму "Черный человек".
Б е р з и н а (Берзинь) Анна - литератор, член МАПП.
Б е р е з о в с к и й Феоктист Алексеевич (1877 - 1952) - писатель.
1926 год
1 я н в а р я
К а в к а з с к и е с в о и о ч е р к и... - "Морские берега".
...п р о "О т ц а" - "Как убили Отца".
...в з я т ь "П и с а т е л е й" - роман, над которым в то время работал Фурманов.
...о с в е ж у т е к с т... - Первые семь глав были подвергнуты Фурмановым основательной переработке незадолго перед смертью.