Страница:
Возвратились мы в деревню, а по дороге встретили Морица. Тот уже был в новом кафтане, да на коне. Видать, выгодно хату-то сменял, а может и продал ее кому. Конь у него – загляденье. Сам серый, стройный, хвост белый, уши торчком. И сбруя на нем дорогая, с серебряными пластинками. И где он его взял? Таких и у господ редко увидишь.
Мориц нам навстречу ехал, он только посмотрел на меня, и я поняла, что все так, как мы задумали, идет. Мать как его увидела, так начала опять свое: «Где это он коня умыкнул? Знать, нечистыми делами промышляет. Такого скакуна в пору самому королю седлать, не то, что этому разбойнику». А я лишь улыбаюсь – знаю, что скоро мы с Морицем на этом скакуне вместе к свободе полетим.
Не понравилось мне, что Янош вооружен до зубов. А ну как Морица заприметит, да поймет, что мы с ним задумали?.. Этот слуга графини, чует мое сердце, на все способен. Да и вопросы его не по душе мне пришлись. Какое дело графине до того девушка я или нет?
Отправились мы в путь. Думала я, быстро доедем, да где там! Янош часто по окрестностям ездил, еще служанок графине искал. А со мною – так и не заговаривал почти, но видно было, нравлюсь я ему, а подступиться не смел, да и не подпустила бы я его к себе. Я втайне от всех пока матушка ткани в лавке на базаре смотрела, купила себе тонкий и острый, как орлиный коготь, кинжал. Запрятала я тот кинжал в рукаве. Путь неблизкий, мало ли что может приключиться?.. И Яноша я не знаю. А что, если он до девушек охоч? Если так – отведает моего кинжала. Я только Морицу на этой земле принадлежу. Хотя… Янош-то на меня не позарится, говорил же, что графиня в служанках ценит.
Однажды на пустынной дороге, по которой мы ехали, послышался стук копыт. Группа всадников следовала за нами. Их скрывало облако пыли, но скоро стало ясно, что это турецкий отряд. Мы в безлюдном месте, толпа девушек и горбун… Турки, если пожелают, сотворят с нами все, что угодно. Я и другие девушки замерли, все знают об ужасах турецкого плена. Конечно, нельзя знать заранее, что на уме у этих всадников. Может, проедут и не заметят, а может, за нами и скачут. Похоже, один только Янош был спокоен. Он остановил повозку под деревом, приказал нам ждать и не высовываться, а сам поскакал навстречу туркам. Уж не знаю, о чем он говорил с ними, да только пронеслись они мимо нас как ошпаренные – в нашу сторону и не взглянули. Чуть погодя, ведя лошадь спокойным шагом, вернулся Янош. Редко он улыбался, но в этот раз лицо его сияло. Подойдя к нам, на вопрос: «Что ты им сказал?», он ответил: «Они хоть и басурманы, а знают, что у графини длинные руки, что и в Стамбуле они дотянутся до горла того, кто посмеет посягнуть на ее имущество».
Как только я услышала эти слова, о длинных руках графини, стало мне не по себе. Мы ведь с Морицем собираемся не так и далеко – в Трансильванию. А там сейчас правит родственник графини – Габриэль Батори. Что если графиня узнает о нас, да через него нас покарает? Я думала, что еще не поздно обернуть все, что я, когда мы встретимся с Морицем, уговорю его ехать со мной вместе. Если уж графиня так любит свадьбы, не откажется же она сыграть одну для меня и моего любимого. Ведь она же женщина, она не может не понимать силу любви. А Мориц сможет служить у графини, вот как Янош служит.
Уж не спрашивайте как, но перед самым местом встречи с Морицем поняла я, что будет у нас с ним ребеночек. Сразу мне страшно стало. Ведь теперь я понимала, что слугой графини мне не быть. К тому времени, как приедем в замок, любой поймет, что я в положении. А то, что у графини длинные руки, означало, что и в самых глухих уголках Трансильвании мне и Морицу будет грозить смертельная опасность. Однако же, теперь у меня есть только один путь – бежать. Только тот путь, что мы с Морицем сразу придумали. Ведь и мать теперь меня не примет. Только бы Мориц не забыл меня, только бы не случилось с ним беды в дороге. Ведь если мы сбежим с ним, у нас будет надежда на счастье, а если нет – лучше бы мне прямо здесь и умереть.
Янош, видно, подозревать что-то начал. Хотя я – ни единым словом. «Ты не захворала ли, Марта? Может лекарю тебя покажем?» – спрашивает. Я от таких его слов дара речи лишилась. А ну, как лекарь прознает, что я дитя под сердцем ношу? Чего доброго, еще зарубит тогда меня Янош своей саблей. Может, ему кто из девушек сболтнул? Но я никому ведь ни слова не говорила, хотя мы ведь целый день в повозке да на постоялых дворах вместе, может они что заметили? Дотянуть бы только до окрестностей Фехервара, встретиться бы с Морицем.
Фехервар стоял в развалинах. С тех пор, как его захватили и разграбили турки, не шло уже и речи о его былом величии. В город мы, конечно, не поехали. Разбили лагерь в стороне от дороги, у небольшого озерца. Всю дорогу я посылала моему Морицу вести о себе. Выкладывала украдкой камни на обочинах дорог, заламывала веточки, порой бросала в дорожную пыль обрывок исподней юбки или комок ниток. Сердцем я чувствовала, что он читает мои тайные письмена, что он любит меня и ждет встречи, ждет нашего с ним счастья.
Мы заночевали. У догорающего костра сидел Янош. Не знаю, когда он спит. Я собралась. Ближе к рассвету голова Яноша упала на грудь, видно, он задремал. Я огляделась. Предрассветная птица проскрипела вдали. Дым нашего костра поднимается до самых небес. Мориц должен был его увидеть. Где же ты, моя любовь, моя единственная надежда и спасение?
Глава 3. Элизабет: «Дракон умер. Да здравствует дракон!»
Он жил на болоте. Над этим гиблым местом всегда стелился, как души убитых драконом девственниц, густой туман. Этот туман иногда приходил в деревню, тогда ее жители искали новую девушку, чтобы умилостивить болотное чудовище. Ту выбирали из красивейших дочерей этих мест, отводили на край болота и оставляли одну. Для того чтобы обреченная на гибель не избежала своей великой участи, ее привязывали. Всегда привязывали к одному и тому же дереву, вокруг которого все было выжжено огнем чудовища. Само дерево тоже обуглилось, но удивительная сила хранила его.
Девушку одевали в свадебные одежды, в то самое платье, которое суждено было ей надеть в лучший день ее жизни. Обреченная понимала, что этот «самый лучший в жизни день» для нее равняется дню смерти. Но она не роптала открыто. Ведь было понятно, что у нее есть шанс дать на спасение всем жителям деревни.
Жертве завязывали глаза, чтобы она, завидев приближение дракона, не умерла бы со страху. Ведь ему нужна живая девушка, а не труп, привязанный к дереву. Никто никогда не видел, как чудовище берет свою жертву. Может быть, он набрасывается на нее незаметно, а может быть кружит, приближаясь к обреченной, вдыхая запах ее страха, наслаждаясь властью над ней и над местными жителями.
Неизвестно, как он поступал с жертвой. Может быть, дракон сжигал ее своим огненным дыханием, а потом уже тащил в свое логово. Может быть, он разрывал ее на части еще у дерева. Известно лишь то, что после того, как чудовище принимало жертву, туман отступал. Это случалось утром следующего дня. Всю ночь несчастная томилась, привязанная к дереву, в ожидании своей страшной доли.
Говорили, что дракон живет в пещере, которую образуют древние скалы, вросшие в болото в самой дикой и неизведанной его части. Никто не решался даже приближаться к тем границам, которые еще в незапамятные времена принято было считать домом дракона.
В тот осенний день туман снова пришел с болот. Не разговаривая, не глядя друг на друга, жители собрались в церкви, чья старинная громада высилась на западной окраине. В этой церкви давно не служили, но когда на селение надвигалась беда, ее пустое чрево втягивало в себя испуганных жителей. Они вели список. Семья освобождалась от повинности представить свою дочь на выбор, если однажды это уже происходило. В деревне не так много семей, поэтому список был коротким. Я пошла в церковь вместе со всеми, я чувствовала, что матери тех дочерей, которых могут выбрать, смотрят на меня. Они пытаются сквозь мою одежду заглянуть мне в душу и понять, подойду ли я, можно ли мной откупиться и ценой моей жизни, никому не известной и поэтому никому не близкой, спасти жизнь одной из своих дочерей.
Когда они собирались, те, чья очередь подходила, тянули жребий. Короткие соломинки и одна длинная. Длинная – значит почетная. Они убеждали в этом себя, а особенно – тех, кому она доставалась. Почти каждая семья в деревне уже хоть раз отдавала дань дракону. В этот раз все произошло как всегда. Но на следующее утро туман не ушел. Дракон ждал новую жертву.
Тогда старейшина деревни собрал тайный совет. Я была на том совете, хотя меня они видеть не могли. Они решили, что я нарушила древний порядок, и что именно мою семью нужно внести в список, что именно я должна вытянуть на следующем сборе в церкви одну длинную соломинку.
Я не сопротивлялась. Я знала, что будет. Меня не стали одевать в чужое свадебное платье, меня привязали к дереву, как прочих, и оставили там на ночь. Они не стали завязывать мне глаза, решив, что я достаточно крепкая и выдержу вид болотного монстра, не отдав Богу душу.
Они не стали обыскивать меня, а это означало, что все мои инструменты при мне. Мне нужен был лишь мой заговоренный нож, который способен разорвать порочную череду смертей. Я была привязана к дереву, чувствовала, как веревки врезаются в мое тело, и сжимала рукоятку ножа. Одно движение – и я свободна. Я тащила свое огромное тело по болоту, следы моих перепончатых ног заполняла вода, мое дыхание сжигало листву на редких болотных кустах. Я чувствовала запах жертвы и уже начала различать ее. Я хлопала крыльями. Я видела, как черная гора приближается ко мне, кашляя огнем. Когда он приблизился ко мне, я перерезала путы, подошла к дракону и поцеловала его. Я ощутила собственный поцелуй на своей щеке. Меня еще никто не целовал.
Лезвие моего ножа просвистело в воздухе и вонзилось в шею дракона. Я больше ничего не помню. Когда я очнулась, я поняла, что нет теперь дракона и меня, я больше не видела одновременно два разных изображения мира, не ощущала себя двумя существами. Я осталась такой, какой меня увидели жители деревни, а дракон теперь жил во мне. Лишь три его когтя остались лежать на выжженной огнем земле.
Я принесла эти когти в деревню. Жители не узнали меня. Они решили, что я – это храбрый рыцарь, который убил их дракона и спас их от извечного ужаса и медленного вымирания.
Теперь мне девять. Призраки моего прошлого больше не ищут меня. Теперь я хочу побыстрее вырасти и получить в подарок самого лучшего коня на земле.
Наш замок окружают неблагодарные люди. Они забыли, как я избавила их предков от болотного чудовища. Они хотят сами стать драконом, хотят жить в нашем доме, хотят сами собой править. Они не понимают, что не могут сами управлять собой, что взяв на себя роль судей, они возродят к жизни безжалостное чудовище, которое будет требовать гораздо больше жертв, чем они способны себе представить. Но эти грубые люди не могут понять, чем они рискуют, замахиваясь на нас.
Я, мои старшие сестры, кормилица, служанка. Мы в опасности. Эти люди, эти неблагодарные, вошли в наш дом. Моим сестрам не было дела до игр в лабиринтах замка, их всегда интересовали лишь игры с тряпичными куклами. Они готовились стать хорошими женами и поэтому с детства приучались баюкать и кормить тряпье. Я не понимала их, но я их любила.
Я, после моих одиноких и не понятных им игр, знала замок и его окрестности так, что могла бы и с закрытыми глазами обойти каждый уголок. Я не ждала для себя бесславной участи бесправной жены. Я ждала для себя иной судьбы.
Когда эти люди ворвались к нам, я повела всех, кто был рядом со мной, по подземному ходу. В окрестностях замка все было ровным, как каминная полка. Редкий лес вдали не мог дать нам укрытие. Там было лишь одно место, где можно было укрыться – старый высокий дуб, каким-то чудом выросший на наших ненадежных землях.
Я забралась на нижние ветви дерева и попыталась втащить за собой сестер. Если бы они хотя бы раз вышли со мной поиграть, они с легкостью последовали бы за мной. Но их слабые руки не могли помочь им. В разгар попыток спасти близких я подняла глаза и увидела, что наши враги уже бегут к нам. Я услышала звон небесных струн. Это души тех, кого я некогда погубила и спасла, тянулись ко мне. Они окружили меня, они прижали меня к стволу дерева. Я слилась с этим деревом, не могла пошевелиться и выдать себя, не могла закричать. Я могла только видеть и слышать все, что происходит внизу.
Одна из подбежавших женщин – грязная крестьянка, только что вылезшая со скотного двора, ударила деревянным колом мою кормилицу. Острый кол пронзил ее насквозь, кормилица схватила его обеими руками, попыталась вырвать его из собственной плоти, но силы оставили ее.
На служанку набросился один из мужчин. Он держал в руках ржавую саблю, он сорвал со служанки одежду, связал ей руки и повалил на землю. И пока двое других преступников держали ей ноги, он набросился на нее, как зверь, спустив штаны. После того, как он завершил свое нечистое дело, он заколол ее ржавой саблей.
Мои сестры прижались к стволу дуба. Я не видела их, но чувствовала, как трепещут от страха их сердца. Я молила души, которые окружали меня, позволить мне пошевелиться, я молила дракона, который жил во мне все это время, снова отделиться от меня и спасти моих милых сестер. Дракон смотрел на меня огненными глазами, готовый к прыжку, но души, которые меня окружали, не давали ему отделиться от меня. Мне кажется, что то была их месть мне за то, что я некогда сжигала их плоть и поглощала ее на болоте.
Я не видела моих сестер. Густая крона дуба, к стволу которого я была привязана, как в те давние времена, когда меня принесли в жертву дракону, скрывала от меня происходящее. Я слышала треск срываемой с них одежды. Слышала, как их валят на землю. Слышала звуки, подобные тем, которые издавал тот, который надругался над моей служанкой. Все во мне горело, дракон во мне, казалось, вот-вот вырвется наружу. Но он молчал. Я все отдала бы за то, чтобы он проснулся.
Когда довольные крики насильников и жалобные стоны моих сестер утихли, под дубом слышалось лишь тяжелое дыхание развратников, лишь злобные смешки женщин, которые пришли с ними, да дрожь моих сестер. Я слышала, как мелко стучат их зубы, я слышала, как каждый их вздох оканчивается тонким свистом, который вот-вот перейдет в рыдание. Я чувствовала их боль, их стыд и их страх.
Враги не остановились. Они решили довести дело до конца. У женщин уже были готовы две веревки, которые те, помогая друг другу, перекинули через ветку дуба. Потом они завязали грубые петли на концах веревок, подтащили к тем петлям моих сестер и набросили петлю каждой из них на шею. Убийцы, будто ведра воды из колодца, подтянули моих бедных сестер почти к самой ветке дуба, а свободные концы веревок привязали к его стволу. Девочки бились на веревках, их рты открывались в беззвучном крике, глаза выскакивали из орбит. Руки, связанные за спиной, едва не ломались от тщетных усилий. Последние предсмертные судороги прекратили их мучения. Крестьяне ушли. Я запомнила, куда они ушли…
Ночь подошла к концу. Стараясь не глядеть на моих милых сестер, маленькие, почти кукольные, тела которых уже окоченели, стараясь не видеть ни кровь, которая запеклась на их разорванной в клочья одежде, ни этих ужасных гримас, в которые превратились их милые личики, я слезла с дерева и пошла, ничего не видя перед собой. Я знала, куда идти. Стоило мне сделать несколько шагов – и как будто из воздуха появился прекрасный конь. Не знаю как, но я каким-то чудом оседлала его. Мне сразу не поверили, но им пришлось, когда нашли следы насилия и мертвые тела, когда раскрыли заговор против нас, который родился в отупевших головах тех крестьян. Заговор, который молчаливо поддерживали и другие. Жадность управляла ими. Они готовы были расправиться со всеми, захватить себе наш дом и земли, и если бы не их природная медлительность, они так и поступили бы.
Тех крестьян нашли. Именно тех мужчин и женщин, которые бесчинствовали у дуба. Мне и раньше приходилось видеть, как наказывают восставших холопов. Я видела, как их до костей обдирают тяжелым кнутом за провинности, как им выжигают глаза, вырывают пальцы, видела, как корчатся в пламени костров нечистые женщины. Я видела смерть и страдания. Они были обычным делом во времена моего детства. Но за все то, что совершили эти люди, они должны принять такие страдания, по сравнению с которыми обычные наказания кнутом можно счесть милой шуткой. И смерть по сравнению с этими страданиями – желанный подарок, которого будет ждать каждый из них.
Долго ли придется ждать? Это зависит теперь лишь от меня. Я вызвалась сама воздать им по заслугам. Мои родные были так подавлены случившимся, что не думали о том, чтобы мне возразить или удержать меня. Я после той ночи на дубе ночи, пронизанной тихим безнадежным плачем моих милых сестер, перестала быть ребенком. Когда все было кончено, мой дракон ненадолго забылся.
Когда обидчики, разваливаясь на части, по очереди испустили дух, я почувствовала, как из распахнутых ворот амбара, в котором мы вершили свое правосудие, потянуло свежим ветром, напоенным ароматом неизвестных мне цветов. Я вышла, чтобы лучше понять, что происходит. Была звездная ночь, было холодно, но тот ветерок, который коснулся меня, нес тепло. Мне казалось, будто я знаю это тепло, будто я всегда жила рядом с ним. Через мгновение я начала различать легкое сияние. Ко мне приближались две фигуры. Полупрозрачные, они подошли ко мне, и я различила в них моих сестер. Они не были жуткими призраками. То были они – такими, как я помню их в наши лучшие годы. «Как же мне вас не хватает, – сказала я им. – Как мне не хватает наших игр». Я почувствовала, как шершавый комок поднимается к горлу, как дыхание перехватывает. Тогда одна из теней коснулась меня. Это напоминало касание теплого ветерка. «Мы всегда будем с тобой, мы будем говорить с тобой, ты сделала все, что могла и отомстила за нас», – сложились в моей голове слова.
Я отомстила за сестер. Но дракон снова был на свободе. И то, что они явились и подтвердили, что отомщены, ничего не значит для него. Месть дракона не знает границ. И я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова убить его.
Глава 4. Ференц: «Не турки – главный наш враг…»
Мой боевой товарищ, Балинт, как всегда, что-то пишет на привале. Чудной он. Бывает, пули свистят, а он будто и не слышит их. Как выдумает что, так хоть убей его, а дай записать. Мне не так уж и интересно, но он порой читает мне. Пишет он больше о любви. Все у него Юлии, да тенистые дубравы. Я-то знаю, что он ни одну Юлию, или красавицу с именем попроще, не пропустит. Да солдату от женского внимания вреда никакого. Какой вред, когда сегодня ты есть, а завтра уже и нет тебя?
Мориц нам навстречу ехал, он только посмотрел на меня, и я поняла, что все так, как мы задумали, идет. Мать как его увидела, так начала опять свое: «Где это он коня умыкнул? Знать, нечистыми делами промышляет. Такого скакуна в пору самому королю седлать, не то, что этому разбойнику». А я лишь улыбаюсь – знаю, что скоро мы с Морицем на этом скакуне вместе к свободе полетим.
*****
Янош, слуга графини, долго ждать себя не заставил. Когда мы до дома добрались, он уже там поджидал, с крепкой повозкой, запряженной парой лошадей. На этой повозке мне и предстояло ехать. Внутри все было устлано шкурами, под ними – кое-какие запасы, на случай, если ночь застанет в дороге. У Яноша – сабля да ружье. «На что тебе оружие?» – спросила у него мать. А он и отвечает: «Времена неспокойные, да и не дрова ведь везу – дочку твою единственную. Вдруг худой человек по пути встретится? Не отдавать же Марту твою на поругание… Графиня не простит мне, если будущую служанку ее по дороге потеряю или кто обесчестит ее». Помолчал Янош, да и спрашивает у матери: «А дочка твоя девушка еще? Графине других не надобно в слуги». Та аж зарделась: «Ты о чем спрашиваешь! Берегу ее как зеницу ока, для мужа будущего». Не знала мать, что муж мой теперь – Мориц, что речка да ночь нас обвенчали.Не понравилось мне, что Янош вооружен до зубов. А ну как Морица заприметит, да поймет, что мы с ним задумали?.. Этот слуга графини, чует мое сердце, на все способен. Да и вопросы его не по душе мне пришлись. Какое дело графине до того девушка я или нет?
Отправились мы в путь. Думала я, быстро доедем, да где там! Янош часто по окрестностям ездил, еще служанок графине искал. А со мною – так и не заговаривал почти, но видно было, нравлюсь я ему, а подступиться не смел, да и не подпустила бы я его к себе. Я втайне от всех пока матушка ткани в лавке на базаре смотрела, купила себе тонкий и острый, как орлиный коготь, кинжал. Запрятала я тот кинжал в рукаве. Путь неблизкий, мало ли что может приключиться?.. И Яноша я не знаю. А что, если он до девушек охоч? Если так – отведает моего кинжала. Я только Морицу на этой земле принадлежу. Хотя… Янош-то на меня не позарится, говорил же, что графиня в служанках ценит.
*****
Долго добирались мы до тех мест, где мы с моим милым встретиться сговорились. Девушек уже полповозки набилось. Каждая хочет выслужиться, да приданое себе заработать. А я, знай, – поддакиваю, а сама – жду не дождусь, когда путь мой в другую сторону обернется. Девушки галдят, как сороки. То затеяли песни петь, то начали кольцами да серьгами меняться. А одна, Гизелла ее звали, прямо и заявила, что жениха она себе уже нашла. Она глаз на Яноша положила. Говорит: «Хоть он и роста небольшого, и кривой, а при деньгах, да и графиня, вижу, благоволит ему, раз доверяет служанок себе искать. Вот увидите – влюбится он в меня, еще и половины пути не пройдем. А только в замок вступим, так и свадьбу сыграем». Гизелла – девушка видная, бойкая. Мы уж насмотрелись, как она вокруг Яноша увивается. А он – поглядывает на нее, да сторонится. Видать и вправду девушки нужны графине незамужние, мужчины не знавшие. Иначе, чем ему Гизелла не пара?Однажды на пустынной дороге, по которой мы ехали, послышался стук копыт. Группа всадников следовала за нами. Их скрывало облако пыли, но скоро стало ясно, что это турецкий отряд. Мы в безлюдном месте, толпа девушек и горбун… Турки, если пожелают, сотворят с нами все, что угодно. Я и другие девушки замерли, все знают об ужасах турецкого плена. Конечно, нельзя знать заранее, что на уме у этих всадников. Может, проедут и не заметят, а может, за нами и скачут. Похоже, один только Янош был спокоен. Он остановил повозку под деревом, приказал нам ждать и не высовываться, а сам поскакал навстречу туркам. Уж не знаю, о чем он говорил с ними, да только пронеслись они мимо нас как ошпаренные – в нашу сторону и не взглянули. Чуть погодя, ведя лошадь спокойным шагом, вернулся Янош. Редко он улыбался, но в этот раз лицо его сияло. Подойдя к нам, на вопрос: «Что ты им сказал?», он ответил: «Они хоть и басурманы, а знают, что у графини длинные руки, что и в Стамбуле они дотянутся до горла того, кто посмеет посягнуть на ее имущество».
Как только я услышала эти слова, о длинных руках графини, стало мне не по себе. Мы ведь с Морицем собираемся не так и далеко – в Трансильванию. А там сейчас правит родственник графини – Габриэль Батори. Что если графиня узнает о нас, да через него нас покарает? Я думала, что еще не поздно обернуть все, что я, когда мы встретимся с Морицем, уговорю его ехать со мной вместе. Если уж графиня так любит свадьбы, не откажется же она сыграть одну для меня и моего любимого. Ведь она же женщина, она не может не понимать силу любви. А Мориц сможет служить у графини, вот как Янош служит.
*****
До того, как турки исчезли в дорожной пыли при одном имени Елизаветы Батори, я не понимала истинного могущества этой женщины, не понимала, что могу перечить матери, но вздумай я пойти наперекор воли графини – ничто уже меня не спасет. Ни меня, ни моего Морица. Я решила, что милый поймет меня, и мы все равно будем счастливы – хоть в Трансильвании, хоть в графском замке.Уж не спрашивайте как, но перед самым местом встречи с Морицем поняла я, что будет у нас с ним ребеночек. Сразу мне страшно стало. Ведь теперь я понимала, что слугой графини мне не быть. К тому времени, как приедем в замок, любой поймет, что я в положении. А то, что у графини длинные руки, означало, что и в самых глухих уголках Трансильвании мне и Морицу будет грозить смертельная опасность. Однако же, теперь у меня есть только один путь – бежать. Только тот путь, что мы с Морицем сразу придумали. Ведь и мать теперь меня не примет. Только бы Мориц не забыл меня, только бы не случилось с ним беды в дороге. Ведь если мы сбежим с ним, у нас будет надежда на счастье, а если нет – лучше бы мне прямо здесь и умереть.
Янош, видно, подозревать что-то начал. Хотя я – ни единым словом. «Ты не захворала ли, Марта? Может лекарю тебя покажем?» – спрашивает. Я от таких его слов дара речи лишилась. А ну, как лекарь прознает, что я дитя под сердцем ношу? Чего доброго, еще зарубит тогда меня Янош своей саблей. Может, ему кто из девушек сболтнул? Но я никому ведь ни слова не говорила, хотя мы ведь целый день в повозке да на постоялых дворах вместе, может они что заметили? Дотянуть бы только до окрестностей Фехервара, встретиться бы с Морицем.
Фехервар стоял в развалинах. С тех пор, как его захватили и разграбили турки, не шло уже и речи о его былом величии. В город мы, конечно, не поехали. Разбили лагерь в стороне от дороги, у небольшого озерца. Всю дорогу я посылала моему Морицу вести о себе. Выкладывала украдкой камни на обочинах дорог, заламывала веточки, порой бросала в дорожную пыль обрывок исподней юбки или комок ниток. Сердцем я чувствовала, что он читает мои тайные письмена, что он любит меня и ждет встречи, ждет нашего с ним счастья.
Мы заночевали. У догорающего костра сидел Янош. Не знаю, когда он спит. Я собралась. Ближе к рассвету голова Яноша упала на грудь, видно, он задремал. Я огляделась. Предрассветная птица проскрипела вдали. Дым нашего костра поднимается до самых небес. Мориц должен был его увидеть. Где же ты, моя любовь, моя единственная надежда и спасение?
Глава 3. Элизабет: «Дракон умер. Да здравствует дракон!»
При звуках, некогда подслушанных минувшим,
любовью молодой и счастьем обманувшим,
пред выцветшей давно, знакомою строкой,
с улыбкой начатой, дочитанной с тоской,
порой мы говорим: ужель все это было?
и удивляемся, что сердце позабыло,
какая чудная нам жизнь была дана…
Владимир Набоков,«Детство»
По легенде, один из первых представителей рода Батори Гуткельд Витус убил дракона, который поселился в болотах около замка Эчед. Герб различных ветвей семейства Батори имел различные варианты начертания, общая черта которых – три зуба или три острых клина, расположенных горизонтально. В частности, один из его вариантов представляет собой три зуба дракона, которые окружает дракон, кусающий себя за хвост. Маленькую Элизабет посвятили в семейную легенду. Она провела детство в замке Эчед. Известно, что в детстве ей пришлось пережить трагическую гибель сестер и слуг во время крестьянского восстания.Мне шесть лет. Я вижу дракона, который свился в кольцо, кусая собственный хвост. Дракон окружает своим чешуйчатым телом три острых клыка. Я убила этого дракона давно, очень давно, еще когда обо мне никто не знал.
Он жил на болоте. Над этим гиблым местом всегда стелился, как души убитых драконом девственниц, густой туман. Этот туман иногда приходил в деревню, тогда ее жители искали новую девушку, чтобы умилостивить болотное чудовище. Ту выбирали из красивейших дочерей этих мест, отводили на край болота и оставляли одну. Для того чтобы обреченная на гибель не избежала своей великой участи, ее привязывали. Всегда привязывали к одному и тому же дереву, вокруг которого все было выжжено огнем чудовища. Само дерево тоже обуглилось, но удивительная сила хранила его.
Девушку одевали в свадебные одежды, в то самое платье, которое суждено было ей надеть в лучший день ее жизни. Обреченная понимала, что этот «самый лучший в жизни день» для нее равняется дню смерти. Но она не роптала открыто. Ведь было понятно, что у нее есть шанс дать на спасение всем жителям деревни.
Жертве завязывали глаза, чтобы она, завидев приближение дракона, не умерла бы со страху. Ведь ему нужна живая девушка, а не труп, привязанный к дереву. Никто никогда не видел, как чудовище берет свою жертву. Может быть, он набрасывается на нее незаметно, а может быть кружит, приближаясь к обреченной, вдыхая запах ее страха, наслаждаясь властью над ней и над местными жителями.
Неизвестно, как он поступал с жертвой. Может быть, дракон сжигал ее своим огненным дыханием, а потом уже тащил в свое логово. Может быть, он разрывал ее на части еще у дерева. Известно лишь то, что после того, как чудовище принимало жертву, туман отступал. Это случалось утром следующего дня. Всю ночь несчастная томилась, привязанная к дереву, в ожидании своей страшной доли.
Говорили, что дракон живет в пещере, которую образуют древние скалы, вросшие в болото в самой дикой и неизведанной его части. Никто не решался даже приближаться к тем границам, которые еще в незапамятные времена принято было считать домом дракона.
*****
Я пришла в ту деревню, что стояла на краю болота, осенью. Я пришла туда с миром. Ветер пригибал к земле пожелтевшие травы. Деревья уже потеряли листву и тянули к небу свои руки. Казалось, те деревья молят небеса о прощении для всех, кто жил в тех краях. Деревья смиренно просили и о драконе, и о тех, кого ему отдавали, и о тех, кто тише, чем испуганные мыши, жались к печкам в деревне в ночи жертвоприношения.В тот осенний день туман снова пришел с болот. Не разговаривая, не глядя друг на друга, жители собрались в церкви, чья старинная громада высилась на западной окраине. В этой церкви давно не служили, но когда на селение надвигалась беда, ее пустое чрево втягивало в себя испуганных жителей. Они вели список. Семья освобождалась от повинности представить свою дочь на выбор, если однажды это уже происходило. В деревне не так много семей, поэтому список был коротким. Я пошла в церковь вместе со всеми, я чувствовала, что матери тех дочерей, которых могут выбрать, смотрят на меня. Они пытаются сквозь мою одежду заглянуть мне в душу и понять, подойду ли я, можно ли мной откупиться и ценой моей жизни, никому не известной и поэтому никому не близкой, спасти жизнь одной из своих дочерей.
Когда они собирались, те, чья очередь подходила, тянули жребий. Короткие соломинки и одна длинная. Длинная – значит почетная. Они убеждали в этом себя, а особенно – тех, кому она доставалась. Почти каждая семья в деревне уже хоть раз отдавала дань дракону. В этот раз все произошло как всегда. Но на следующее утро туман не ушел. Дракон ждал новую жертву.
Тогда старейшина деревни собрал тайный совет. Я была на том совете, хотя меня они видеть не могли. Они решили, что я нарушила древний порядок, и что именно мою семью нужно внести в список, что именно я должна вытянуть на следующем сборе в церкви одну длинную соломинку.
Я не сопротивлялась. Я знала, что будет. Меня не стали одевать в чужое свадебное платье, меня привязали к дереву, как прочих, и оставили там на ночь. Они не стали завязывать мне глаза, решив, что я достаточно крепкая и выдержу вид болотного монстра, не отдав Богу душу.
Они не стали обыскивать меня, а это означало, что все мои инструменты при мне. Мне нужен был лишь мой заговоренный нож, который способен разорвать порочную череду смертей. Я была привязана к дереву, чувствовала, как веревки врезаются в мое тело, и сжимала рукоятку ножа. Одно движение – и я свободна. Я тащила свое огромное тело по болоту, следы моих перепончатых ног заполняла вода, мое дыхание сжигало листву на редких болотных кустах. Я чувствовала запах жертвы и уже начала различать ее. Я хлопала крыльями. Я видела, как черная гора приближается ко мне, кашляя огнем. Когда он приблизился ко мне, я перерезала путы, подошла к дракону и поцеловала его. Я ощутила собственный поцелуй на своей щеке. Меня еще никто не целовал.
Лезвие моего ножа просвистело в воздухе и вонзилось в шею дракона. Я больше ничего не помню. Когда я очнулась, я поняла, что нет теперь дракона и меня, я больше не видела одновременно два разных изображения мира, не ощущала себя двумя существами. Я осталась такой, какой меня увидели жители деревни, а дракон теперь жил во мне. Лишь три его когтя остались лежать на выжженной огнем земле.
Я принесла эти когти в деревню. Жители не узнали меня. Они решили, что я – это храбрый рыцарь, который убил их дракона и спас их от извечного ужаса и медленного вымирания.
*****
Теперь на том болоте, в том самом месте, где было логово дракона, стоит наш фамильный замок. Я люблю гулять под его стенами, прятаться в подземных ходах, слушать, как поют овсянки на закате. Мне нравится говорить там с теми, кого принесли в жертву. Они помнят меня – ведь это я погубила их, и это я освободила их души от вечного заточения на болоте, когда убила дракона. Они привязывают себя к деревьям, чтобы я лучше могла их узнать. Когда я вхожу в редкий болотный лес, который занимает полосу земли, свободной от топи, этот лес наполняется звоном закатных лучей, по которым души спускаются с неба. И они говорят со мной. Каждая из них приносит мне подарки, каждая из них пытается рассказать мне о моем прошлом и будущем, но я не понимаю их. С каждым днем они становятся все бледнее, все тоньше. Мне все сложнее находить их в том лесу.Теперь мне девять. Призраки моего прошлого больше не ищут меня. Теперь я хочу побыстрее вырасти и получить в подарок самого лучшего коня на земле.
Наш замок окружают неблагодарные люди. Они забыли, как я избавила их предков от болотного чудовища. Они хотят сами стать драконом, хотят жить в нашем доме, хотят сами собой править. Они не понимают, что не могут сами управлять собой, что взяв на себя роль судей, они возродят к жизни безжалостное чудовище, которое будет требовать гораздо больше жертв, чем они способны себе представить. Но эти грубые люди не могут понять, чем они рискуют, замахиваясь на нас.
Я, мои старшие сестры, кормилица, служанка. Мы в опасности. Эти люди, эти неблагодарные, вошли в наш дом. Моим сестрам не было дела до игр в лабиринтах замка, их всегда интересовали лишь игры с тряпичными куклами. Они готовились стать хорошими женами и поэтому с детства приучались баюкать и кормить тряпье. Я не понимала их, но я их любила.
Я, после моих одиноких и не понятных им игр, знала замок и его окрестности так, что могла бы и с закрытыми глазами обойти каждый уголок. Я не ждала для себя бесславной участи бесправной жены. Я ждала для себя иной судьбы.
Когда эти люди ворвались к нам, я повела всех, кто был рядом со мной, по подземному ходу. В окрестностях замка все было ровным, как каминная полка. Редкий лес вдали не мог дать нам укрытие. Там было лишь одно место, где можно было укрыться – старый высокий дуб, каким-то чудом выросший на наших ненадежных землях.
*****
Я повела всех к дубу. Неблагодарные гнались за нами. Пять диких женщин и три мужчины, которые решили, что могут вершить суд над своими правителями. Когда мы подошли к дубу, наши преследователи еще путались в подземных ходах.Я забралась на нижние ветви дерева и попыталась втащить за собой сестер. Если бы они хотя бы раз вышли со мной поиграть, они с легкостью последовали бы за мной. Но их слабые руки не могли помочь им. В разгар попыток спасти близких я подняла глаза и увидела, что наши враги уже бегут к нам. Я услышала звон небесных струн. Это души тех, кого я некогда погубила и спасла, тянулись ко мне. Они окружили меня, они прижали меня к стволу дерева. Я слилась с этим деревом, не могла пошевелиться и выдать себя, не могла закричать. Я могла только видеть и слышать все, что происходит внизу.
Одна из подбежавших женщин – грязная крестьянка, только что вылезшая со скотного двора, ударила деревянным колом мою кормилицу. Острый кол пронзил ее насквозь, кормилица схватила его обеими руками, попыталась вырвать его из собственной плоти, но силы оставили ее.
На служанку набросился один из мужчин. Он держал в руках ржавую саблю, он сорвал со служанки одежду, связал ей руки и повалил на землю. И пока двое других преступников держали ей ноги, он набросился на нее, как зверь, спустив штаны. После того, как он завершил свое нечистое дело, он заколол ее ржавой саблей.
Мои сестры прижались к стволу дуба. Я не видела их, но чувствовала, как трепещут от страха их сердца. Я молила души, которые окружали меня, позволить мне пошевелиться, я молила дракона, который жил во мне все это время, снова отделиться от меня и спасти моих милых сестер. Дракон смотрел на меня огненными глазами, готовый к прыжку, но души, которые меня окружали, не давали ему отделиться от меня. Мне кажется, что то была их месть мне за то, что я некогда сжигала их плоть и поглощала ее на болоте.
Я не видела моих сестер. Густая крона дуба, к стволу которого я была привязана, как в те давние времена, когда меня принесли в жертву дракону, скрывала от меня происходящее. Я слышала треск срываемой с них одежды. Слышала, как их валят на землю. Слышала звуки, подобные тем, которые издавал тот, который надругался над моей служанкой. Все во мне горело, дракон во мне, казалось, вот-вот вырвется наружу. Но он молчал. Я все отдала бы за то, чтобы он проснулся.
Когда довольные крики насильников и жалобные стоны моих сестер утихли, под дубом слышалось лишь тяжелое дыхание развратников, лишь злобные смешки женщин, которые пришли с ними, да дрожь моих сестер. Я слышала, как мелко стучат их зубы, я слышала, как каждый их вздох оканчивается тонким свистом, который вот-вот перейдет в рыдание. Я чувствовала их боль, их стыд и их страх.
Враги не остановились. Они решили довести дело до конца. У женщин уже были готовы две веревки, которые те, помогая друг другу, перекинули через ветку дуба. Потом они завязали грубые петли на концах веревок, подтащили к тем петлям моих сестер и набросили петлю каждой из них на шею. Убийцы, будто ведра воды из колодца, подтянули моих бедных сестер почти к самой ветке дуба, а свободные концы веревок привязали к его стволу. Девочки бились на веревках, их рты открывались в беззвучном крике, глаза выскакивали из орбит. Руки, связанные за спиной, едва не ломались от тщетных усилий. Последние предсмертные судороги прекратили их мучения. Крестьяне ушли. Я запомнила, куда они ушли…
*****
Всю ночь я просидела на том дереве. Когда на землю упала ночь, те души, которые меня окружали, растаяли. Они выполнили то, чего желали. Тогда я и дракон снова разделились. Он стал куда больше и сильнее, чем то мирное древнее существо, которое довольствовалось парой жертв в год. Он стал беспощадным, как сама смерть. Огонь, который исходил из его пасти, мог сжечь всю землю, если бы я дала ему волю. Когда дракон отделился от меня, я снова увидела мир другими глазами. Но это было не то видение, которое я уже испытала. Я поняла, что мир теперь видится мне с трех разных сторон. «Кто он, тот третий, который видит мир настолько необычно, что я пока даже не могу понять, что именно я вижу через его сущность?» – подумала я. Но не было сил разбираться в этом. Сестры требовали отмщения.Ночь подошла к концу. Стараясь не глядеть на моих милых сестер, маленькие, почти кукольные, тела которых уже окоченели, стараясь не видеть ни кровь, которая запеклась на их разорванной в клочья одежде, ни этих ужасных гримас, в которые превратились их милые личики, я слезла с дерева и пошла, ничего не видя перед собой. Я знала, куда идти. Стоило мне сделать несколько шагов – и как будто из воздуха появился прекрасный конь. Не знаю как, но я каким-то чудом оседлала его. Мне сразу не поверили, но им пришлось, когда нашли следы насилия и мертвые тела, когда раскрыли заговор против нас, который родился в отупевших головах тех крестьян. Заговор, который молчаливо поддерживали и другие. Жадность управляла ими. Они готовы были расправиться со всеми, захватить себе наш дом и земли, и если бы не их природная медлительность, они так и поступили бы.
Тех крестьян нашли. Именно тех мужчин и женщин, которые бесчинствовали у дуба. Мне и раньше приходилось видеть, как наказывают восставших холопов. Я видела, как их до костей обдирают тяжелым кнутом за провинности, как им выжигают глаза, вырывают пальцы, видела, как корчатся в пламени костров нечистые женщины. Я видела смерть и страдания. Они были обычным делом во времена моего детства. Но за все то, что совершили эти люди, они должны принять такие страдания, по сравнению с которыми обычные наказания кнутом можно счесть милой шуткой. И смерть по сравнению с этими страданиями – желанный подарок, которого будет ждать каждый из них.
Долго ли придется ждать? Это зависит теперь лишь от меня. Я вызвалась сама воздать им по заслугам. Мои родные были так подавлены случившимся, что не думали о том, чтобы мне возразить или удержать меня. Я после той ночи на дубе ночи, пронизанной тихим безнадежным плачем моих милых сестер, перестала быть ребенком. Когда все было кончено, мой дракон ненадолго забылся.
Когда обидчики, разваливаясь на части, по очереди испустили дух, я почувствовала, как из распахнутых ворот амбара, в котором мы вершили свое правосудие, потянуло свежим ветром, напоенным ароматом неизвестных мне цветов. Я вышла, чтобы лучше понять, что происходит. Была звездная ночь, было холодно, но тот ветерок, который коснулся меня, нес тепло. Мне казалось, будто я знаю это тепло, будто я всегда жила рядом с ним. Через мгновение я начала различать легкое сияние. Ко мне приближались две фигуры. Полупрозрачные, они подошли ко мне, и я различила в них моих сестер. Они не были жуткими призраками. То были они – такими, как я помню их в наши лучшие годы. «Как же мне вас не хватает, – сказала я им. – Как мне не хватает наших игр». Я почувствовала, как шершавый комок поднимается к горлу, как дыхание перехватывает. Тогда одна из теней коснулась меня. Это напоминало касание теплого ветерка. «Мы всегда будем с тобой, мы будем говорить с тобой, ты сделала все, что могла и отомстила за нас», – сложились в моей голове слова.
Я отомстила за сестер. Но дракон снова был на свободе. И то, что они явились и подтвердили, что отомщены, ничего не значит для него. Месть дракона не знает границ. И я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова убить его.
Глава 4. Ференц: «Не турки – главный наш враг…»
Блеснет заветный меч, главу снимая с плеч, —
и рухнет враг постылый.
А можно и свою главу сложить в бою
и лечь, теряя силы.
Где ж павшие друзья? В желудках воронья,
быть может, их могилы.
Балинт Балашши,«Солдатская песня»
Ференц Надашди – супруг Элизабет Батори, успешно воевал против турецких захватчиков. Он отличался особой жестокостью, за что получил прозвище «Черный рыцарь». Поэт Балинт Балашши погиб в битве при крепости Эстергом в 1594 году.Сколько помню я себя, всегда я на коне, всегда запах пороха и сабельный звон рядом со мной. И сейчас тоже. Мы идем к крепости Эстергом. Пора уже выдворить оттуда солдат Османской империи. Да и не только оттуда. Вот уже много лет на моей земле идет война. По мне, так не надо нам ни Габсбургов, ни турков. Моя земля ни в тех, ни в других не нуждается. Но с турками нам никогда не ужиться, поэтому войском, частью которого являюсь и я, и мои люди, командует эрцгерцог Матиас. Все смешалось в этом мире. Но я все же готов принять смерть не за него, а за мою Венгрию.
Мой боевой товарищ, Балинт, как всегда, что-то пишет на привале. Чудной он. Бывает, пули свистят, а он будто и не слышит их. Как выдумает что, так хоть убей его, а дай записать. Мне не так уж и интересно, но он порой читает мне. Пишет он больше о любви. Все у него Юлии, да тенистые дубравы. Я-то знаю, что он ни одну Юлию, или красавицу с именем попроще, не пропустит. Да солдату от женского внимания вреда никакого. Какой вред, когда сегодня ты есть, а завтра уже и нет тебя?