Я отдала им много сил, – неспешно, словно продолжая размышлять над своими словами, говорила Анжелика. – Я растила и выхаживала их. Я хотела их! Я надеялась, что их появление укрепит супружеский союз. Я желала, в сущности, вернуть то, что мы с твоим отцом пережили в первые годы нашего брака. Я ошиблась! Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Нельзя во второй раз пережить то, что уже пережито! Глорианда и Раймон-Роже – дети своего отца! Он связывает с их взрослением надежды на будущее. Он внушает им свои принципы… У него наконец-то появились дети! Ведь он не растил вас! А я?! Он полагает, что я должна быть довольна своей жизнью, довольна и счастлива! Он полюбил эти заснеженные пространства, эти безбрежные снега. Его почитают. Он, по сути, более чем король! Он всегда хотел быть чем-то, кем-то большим, нежели король!.. – Она осеклась.
– Кем-то наподобие Бога! – высказал ее затаенную мысль Флоримон.
– Да! – коротко бросила она. И подалась к сыну, опираясь на подлокотники. – Пойми, Флоримон! Когда я сделалась женой твоего отца, я была чуть старше Онорины. Он стал мне и супругом, и отцом, и братом! Ему доставляло наслаждение, да, наслаждение, учить меня, воспитывать меня, внушать мне свои принципы. Мне тоже нравилось быть хорошей ученицей. Потом он был арестован по приказанию короля. Наконец-то граф Тулузский перестал быть соперником Людовика де Бурбона!..
– Я думаю, Его Величество был по-своему прав! – перебил мать Флоримон. – Отец вел себя дерзко, подобно сюзеренам прежних времен, тех времен, когда короля именовали всего лишь «первым среди равных»! Если бы отец признал безусловное главенство Его величества… Скольких несчастий избежала бы наша семья!..
– Если бы твой отец признал чье бы то ни было главенство над собой, это не был бы твой отец! – иронически бросила Анжелика. – Ты понимаешь…
– Да.
– Мы встретились после многих лет разлуки. У меня были другие мужчины, я была замужем, я пережила насилие… О! Разумеется, он простил меня, он все мне простил! Он проявил мудрость! Он всегда проявлял мудрость в своих отношениях со мной! Мудрость старшего, мудрость учителя. Но я уже давно не та девочка, которая радостно и любовно подчинялась ему. Я – зрелая женщина. Я вовсе не намереваюсь соревноваться с ним в образованности и тонкости ума, но я – это я, совершенно отдельный от его личности человек! Я не хочу, чтобы меня подавляли. Я тоже хочу быть независимой. Я наконец-то дала ему детей, которых он имеет право сделать своими преданными учениками, воспитать на свой лад!..
– Ты уехала без его дозволения? – спросил Флоримон серьезно.
Как бы я могла! – воскликнула Анжелика с горечью. – Как бы я могла уехать без его дозволения! Ведь там, откуда я приехала, все подчинено ему. Он правит, он царит, он творит благодеяния и судит справедливо!.. В первый раз я увидела его несдержанным, озлобленным! В первый раз. И причиной явилось мое желание жить собственной жизнью, уехать, покинуть его. Если бы ты слышал! Он осыпал меня упреками, бранил, называл дурной матерью. Он объявил мне свое решение, сказал, что никогда не отпустит меня. Он клялся мне в любви. Я осталась тверда. Я отвечала ему, что если он лишит меня свободы, на какую имеет право человеческое существо, это вовсе не приведет его к обретению послушной жены! Если он сделает меня своей пленницей, я буду вести себя, как пленница, но как строптивая пленница! Я замкнусь в себе, я буду молчать. И я никогда не буду его женой!..
– Что же отец?
– Отец?!.. О! Он, как всегда, проявил себя мудрым. Он отпустил меня… – Анжелика замолчала.
– И это все? – Флоримон смотрел на мать пытливо.
– Разумеется, нет! Не все! Я хотела вернуться в Париж, во Францию, на родину. В Европу! Но ты прав, и это еще не все! Ты, должно быть, много раз слышал ханжеское утверждение, будто матери любят одинаково всех своих детей. Так вот, послушай теперь слова правдивой женщины, своей матери. Это ложь. Мать не может любить своих детей всех в равной мере. Я любила тебя больше, чем Кантора. А близнецов – увы! – я люблю меньше, чем вас обоих. Но так уж случилось, что более всех своих детей я люблю Онорину! Возможно, потому что она более вас всех нуждается во мне. Всегда нуждалась…
– И ты хочешь, чтобы продолжала нуждаться? – спросил сын с некоторой вкрадчивостью.
– Не смейся надо мной! Я отнюдь не такова, как твой отец! Я хочу, чтобы Онорина была свободна. Однако покамест она не кажется мне созревшей для свободы. Разумеется, твой отец был внимателен к ней. Он так подчеркивал, что считает бедную девочку своей дочерью! Меня тошнило от этой его внимательности к Онорине, от этой снисходительности, от этого желания прощать и прощать нас обеих, меня и ее! Ведь на самом деле он полагал ее виновной, виновной в том, что она родилась от мерзавца и насильника! И твой отец прощал ее! Твой отец посмел прощать ее, мою дочь!.. Он не думал о ее будущем. А что ждало ее?
Брак с каким-нибудь незнатным англичанином-пуританином? Скучная жизнь на краю света? Участь матери дюжины детишек? Судьба хозяйки маленькой усадьбы, женщины, которая загрубелыми руками сама крахмалит белье?.. Но я не хочу, не хочу для моей дочери такого удела!..
– Ты не хочешь. А она?
– Она давно уже мечтает о Европе. Она умоляла меня ехать…
– Она очень красива. Но даже если она будет одета соответственно, в обществе будут смотреть на нее с изумлением. Она – совершенная дикарка!..
– Я давно думаю об этом. Я хочу дать ей надлежащее воспитание. Хороший монастырский пансион…
– Матушка! У меня на примете лучший вариант…
– Не представляю себе!..
– Ты хочешь встретиться с мадам де Ментенон? – спросил молодой человек решительно.
– Если это возможно и не унизительно для меня, – заметила Анжелика настороженно.
– Конечно же, возможно! И я занимаю в обществе не такое положение, чтобы мою мать кто-либо посмел унизить, даже сама мадам де Ментенон! Супруга короля!..
– Неужели?!
– Да. Это тайный брак, известный, однако же, всем. Но если ты сумеешь поладить с Франсуазой де Ментенон, это изменит к лучшему судьбу моей красавицы – сестрицы.
– Нет, нет, Флоримон! Если мадам де Ментенон подбирает для Его Величества юных фавориток, оставаясь при этом первой и единственной, то скажу тебе откровенно: я вовсе не хочу для моей дочери судьбы Луизы де Лавальер или Анны де Монтазье!..
– Не гневайтесь, матушка! Речь идет совсем о другом. В замке Сен-Сир мадам де Ментенон создала прекрасную школу-пансион для девочек, дочерей французских дворян. Их обучают наукам, искусствам, рукоделию. Это отнюдь не питомник, где выращивают будущих фавориток! Девочки получают строгое религиозное воспитание. Они читают пьесы Расина и даже знакомятся с основами юриспруденции…
– Ты предлагаешь отдать нашу Онорину в Сен-Сир?
– Не сердитесь, матушка, но житье на краю света заставляет вас мыслить намного медленнее, нежели это возможно при вашем остром уме! Речь вовсе не идет о том, чтобы отдать сестрицу в Сен-Сир! Попытайтесь поладить с мадам де Ментенон, попросите ее, подчеркиваю, попросите, принять Онорину пансионеркой в Сен-Сир! Надеюсь, свойственная вам гордость все же позволяет вам иногда просить…
– К чему этот задиристый тон, сын мой? Я все поняла и совершенно с тобой согласна… – Анжелика хотела было добавить несколько саркастически, что Флоримон может начать добиваться аудиенции, но мгновенно опомнилась и твердо решила не раздражать сына. На лице ее появилась невольная рассеянная улыбка.
– Мне не так трудно будет теперь добиться аудиенции… – произнес Флоримон, словно отвечая на невысказанные мысли матери.
Оба замолчали. Вдруг Анжелике захотелось сказать непринужденным тоном что-нибудь наподобие фразы: «Флори, ты заметил, какое странное лицо было у того парня, которого сшибли лошади?» Но Анжелика отчего-то сдержалась и не произнесла ни слова. Перед ее внутренним взором вновь и вновь возникала картина: странное молодое мужское лицо, обрамленное растрепанными каштановыми прядками…
В отведенной ей комнате Онорина сидела за туалетным столиком. Огнистые волосы девушки были распущены по плечам. Она сидела в одной сорочке. Северина только что расчесала ее густые волосы. Теперь Онорина осталась одна и с каким-то наивным любопытством вглядывалась в зеркало, будто глядевшая на нее из отражающего стекла красавица была ей не знакома. Но вот девушка опустила глаза, повернула голову, оглянулась на притворенную дверь. Затем быстрым движением выдвинула крышку ящичка и вынула какой-то небольшой предмет. Повертела в пальцах, улыбнулась. Это была незавершенная фигурка забавного медведя, вставшего на задние лапы. Фигурку выронил тот самый юноша, сбитый лошадьми. Выронил, но, впрочем, успел ножичек подобрать с земли, а о фигурке, должно быть, просто-напросто позабыл. Онорина поднесла фигурку к глазам, задумчиво провела маленьким кусочком дерева по губам. Вдруг в коридоре раздались быстрые шаги, девушка знала: так быстро, энерически, уверенно могла ступать только графиня Анжелика де Пейрак, ее мать!
Анжелика постучала в дверь комнаты дочери костяшками пальцев. Онорина мгновенно спрятала резную фигурку снова в ящичек. Девушка легко вздохнула, почувствовала мгновенный наплыв нежности к матери. Как деликатна мать, как внимательна к дочери! Конечно, порою бывает резка, но ведь и Онорина не всегда бывает ангелом!..
– Войдите, мама! – громко произнесла Онорина.
Анжелика быстро вошла и приблизившись к туалетному столику, порывисто обняла дочь за плечи.
– Ты разве не устала? – спросила мать. – Ты должна хорошенько выспаться, нам предстоит трудный день. Вскоре тебе придется встретиться с людьми весьма значительными. Завтра мы отравимся к самому знаменитому куафюру Парижа. Месье Дювернуа решит, какая из модных ныне причесок пойдет тебе больше…
– Он и есть весьма значительный человек? – Онорина произнесла свой вопрос нежным голоском притворно послушной девочки.
– Онорина! – проговорила мать сквозь смех. – В столице Франции парикмахеры и портнихи вполне могут считаться людьми не менее значительными, нежели маркизы и принцы! Но угадай, о чем я беседовала с твоим братом?
Онорина пожала красивыми плечиками:
– Наверное, он спросил, есть ли у тебя деньги? А ты, наверное, сказала, что граф де Пейрак снабдил тебя достаточными средствами!..
Анжелика отстранилась от дочери, наклонилась к ее лицу.
Пышные волосы матери и дочери смешались. Казалось, огонь волос Онорины вот-вот подожжет волосы матери.
– Ты наивное дитя, – сказала Анжелика мягко. – Но ты самолюбива. И меня тревожит твое стремление казаться» опытной и знающей жизнь…
– Но разве ты не об этом беседовала с Флоримоном? Не о деньгах? – Заупрямилась Онорина.
– И о деньгах тоже. Но ты не думай об этом. Такой юной девушке, как ты, не следует пытаться выглядеть практичной. В ближайшую неделю мы оденем и украсим тебя. Мари-Сесиль поможет мне.
– Мне вовсе не нравится Мари-Сесиль! – Ясные глаза Онорины сердито вспыхнули.
– Почему? – Анжелика пытливо вгляделась в лицо дочери.
– Я… – Онорина осеклась, но взяла себя в руки и заговорила решительно. – Она мне неприятна. Да, она красива, она умна. Но всем своим видом она, пусть невольно, напоминает мне о моей печальной участи. Она – незаконная дочь короля, незаконная дочь, но короля! И вот она живет в богатстве, в почете. Граф Флоримон де Пейрак счастлив иметь ее своей супругой! А я… Я не могу забыть о своем происхождении! Я – дочь насильника, мародера, человека подлого, низкого!..
– Замолчи! – Анжелика почти крикнула, почти прикрикнула на дочь. – Мне надоело твое нытье. Чем более ты будешь убеждать себя в своих несчастьях, тем более несчастной ты будешь! Забудь о своем происхождении. Думай о своей красоте, о силе своего характера, о своей целеустремленности. Скажи себе: я счастлива, я красива, я молода! Повтори это много раз, как заклинание. И я уверена, что некто или нечто, Природа или Бог, услышит тебя, поверит тебе и приведет твои мечты, твои заветные мечты в соответствие с действительностью…
Онорина внимательно слушала мать. Анжелика поцеловала дочь в щеку и вышла из комнаты. Лицо графини де Пейрак выражало озабоченность. В своей комнате она отдала распоряжения верной Северине относительно завтрашнего дня. Северина, недавно расчесавшая волосы дочери, теперь погрузилась частым гребнем в пышность волос матери. Внезапно Анжелика спросила:
– Тебе не кажется, Северина, что моя дочь что-то скрывает?
Северина поняла смысл вопроса госпожи.
– Нет, нет, девочка не влюблена. Ведь единственное, что волнует ее, это мучительное осознание незаконного происхождения!.. Простите, графиня!..
– Можешь не просить прощения! Ты высказала, в сущности, мои мысли!..
Сидя в одиночестве на постели, Анжелика играла лентами ночного чепца. Нужно было спокойно предаться ночному отдыху, ни о чем не думать. Но раздумья никак не желали прерываться…
«Я ничего не сказала ей о Сен-Сире! Скажу завтра. Но я почти уверена, что она тотчас начнет упрямиться и противоречить мне. Отвратительная девчонка! Но как много в ее натуре моих черт!..» Анжелика вдруг ощутила внезапный резкий холодок, ощутила почти физически! Она давно уже вытеснила из памяти страшные минуты зачатия, когда ее насиловали грубые мужские руки, когда от семени неведомого подлеца зародилась в ее теле новая жизнь… Онорина!.. Но нет! Зачем обманывать себя? И перед глазами Анжелики появилось, как живое, лицо того самого человека, отца Онорины! Его рыжая шевелюра, его черты, жестокое выражение этих черт… Анжелика решительно улеглась и закрыла глаза. Надо уснуть, надо уснуть! И она заставила себя погрузиться в сон.
В трактире близ почтовой станции шла настоящая баталия.
– Целая неделя самого тщательного ухода! – вопил трактирщик. – Ежедневно куриный бульон! А постель?! А чистое белье?! А ты, Жослен, – трактирщик обернулся к одному из слуг. – Ты два раза бегал в аптеку за этой мазью…
– Четыре раза, – уточнил Жослен.
Трактирщик оглянулся на четырех слуг, вооруженных дубинками. Конечно же, их присутствие придавало ему уверенности.
– Нет! – ты отсюда не уйдешь, покамест не отдашь мне все деньги! Ты мне должен. И попробуй только не заплатить. Будешь сидеть в подвале, в леднике, сдохнешь там!..
Тот, которому эти угрозы адресовали, уже знакомый нам молодой незнакомец, стоял, чуть расставив ноги, прижавшись спиной к стене у самой двери. Лицо его могло показаться бесшабашным, глаза то сужались, то раскрывались широко. Он выставил немного вперед обе руки, согнутые в локтях. В одной руке, то есть в правой, поблескивал ножичек…
– Что это ты мне показываешь?! – крикнул трактирщик, хорохорясь. – Что это у тебя? Пилка для ногтей? Только попробуй пустить ее в ход! Видишь вон те дубинки? Стоит им опуститься на твою дурную башку и мозги твои быстро размажутся по стенке!.. И никто не обвинит меня. Никакого суда не будет. Потому что ты бродяга, ты безродный бродяга, никому не нужный бродяга!.. Ты…
Трактирщик не успел завершить свою зажигательную речь. Юноша пригнулся и бросился вперед в хищном прыжке. Мгновенно взметнулась сильная рука в закатанном до локтя рукаве белой рубахи. Лезвие маленького ножа сверкнуло коротким страшным бликом. Вскинулось. Опустилось. Трактирщик отчаянно вскрикнул, схватился за живот и осел тяжело на пол. Из-под пальцев проступила кровь. Один из слуг кинулся к хозяину, не выпуская из рук дубинки. Трое других взмахнули дубинками. Но преследуемый сделал несколько мощных быстрых бросков ногами. Носки грубых башмаков били по рукам, угодили кому-то в пах. Но юноша уже не слышал воплей и стонов. С ревом, обнажив белые зубы, он ринулся в атаку на дверь, вышиб ее сильнейшим натиском плеча и понесся по дороге. Кучер подъехавшей кареты покачал головой. Должно быть, хотел что-то сказать, но не посмел. И уже через мгновение тому же кучеру, равно как и тем, кто помещался в карете, сделалось не до разговоров! Юноша действовал уверенно и чрезвычайно быстро. И ножичком своим он действовал с удивительной ловкостью. Несколько взмахов, и вот уже одна из лошадей, впряженных в карету, высвобождена. И вот уже всадник с гиканьем уносится в сторону леса. И копыта поднимают облако пыли.
В трактире меж тем поднялась суматоха. Решительные действия юноши наделали немало бед. Через час бедолага трактирщик был уже мертв! Слуги также пострадали достаточно серьезно. Когда наконец сообразили снарядить погоню за убийцей, это действие уже не имело почти никакого смысла. Помощник лекаря оказал помощь пострадавшим. Вдова рыдала. Вытирая платком, мгновенно промокшим от бурного слезотечения, глаза, она распорядилась угостить медикуса стаканчиком красного вина. Помощник лекаря и кучер вскоре разместились за столом. На шершавую, не прикрытую скатертью столешницу, водружена была бутыль. На небольшом блюде горкой возвышались орехи. Рядом, на тарелке, остро благоухал нарезанный сыр. После второго стакана кучер полюбопытствовал:
– Отчего же никто не знал его имени? Чудно! Человек живет в доме не один день, и никто не знает, как его зовут! И не доводит жадность до добра! Ведь покойный знал, с каким разбойником имеет дело! Стоило связываться с парнем, которому нипочем угрозы и дубинки! Нет, жаль мужика, но ведь он получил по заслугам! Нельзя все же предаваться с такой силой двум этим страстям, то есть глупости и жадности! Нельзя предаваться! И если уж ты пустил человека в свой дом, спроси, как его зовут!..
Помощник лекаря сделал пару глотков из толстого стеклянного стакана:
– Глупости! Я немного знал этого паренька! Во-первых, он ведь не был разбойником. Во-вторых, у него было имя. Его звали Андре Рубо. И в-третьих, мы с ним случалось захаживали в дом мамаши Безюке…
– Платили за услуги девиц вы, то есть лично вы?! – Кучер состроил насмешливую гримасу.
– Никто не платил! – помощник лекаря сунул в рот ломтик сыра. – С этим славным пареньком возможно было ходить повсюду. Он, бывало, взглянет этак, скосив глазок, и тотчас принесут, приведут, притащат все, что душе угодно! Вино, девок, жратву!..
– За какие это заслуги?
– Боялись его. Он был, по сути, мальчик тихий, но боялись его, как видите, отнюдь не даром! Он был из тех, кого не стоит задевать. А девки, девки так и липли к нему! Он улыбался так славно… Будем надеяться, его не поймают. Тут его недавно сшибла лошадь. Мой учитель его пользовал, хорошо вылечил…
– Выходит, вы хорошо знали этого Андре Рубо. Откуда же он взялся? Кто такой?
– А черт его знает! Если прислушаться, как он говорил, так вот, выговор слышался чудноватый. Наверное, испанец. Или голландец. Или немец. А, может, и поляк. Или… черт его знает!..
Собутыльники порядком захмелели.
Неведомого происхождения человек, носивший, возможно, имя «Андре Рубо», меж тем спокойно ехал на неоседланной лошади короткой дорогой через лес.
Похоже было на то, что он знает цель своего интересного путешествия. Выехав на опушку, он спешился и позволил лошади попастись. А сам уселся на траву, сорвал желтый маленький цветочек и покусывал тонкий стебелек. Затем вновь взобрался на лошадь и отправился дальше. Как оказалось, путь его лежал в деревню, расположившуюся за лесом. Прибыв туда, юноша продал лошадь. Покупщик, впрочем, догадался тотчас, что лошадь краденая, и потому заплатил половину настоящей цены. Продавец не спорил. В деревенском трактире он мирно перекусил, затем наведался к деревенскому портному и вышел от него одетый, как зажиточный крестьянский парень, перекинув через руку добротный коричневый плащ. Здесь же, в деревне, он купил большой нож в старинных ножнах и прицепил к поясу, широкому, кожаному. Солнце поднялось уже высоко. Но пешим ходом, и не очень торопясь, возможно было добраться до Парижа кружным путем ближе к ночи. Некоторое время таинственный Андре Рубо шагал лесом, затем решился выйти на большую дорогу. Он спокойно шел, ровным шагом, держась у обочины. Несколько карет обогнало его. Андре Рубо приостановился. Ясно было, что он обдумывает, как ему действовать дальше. Похоже было на то, что глупости, именуемые традиционно «угрызениями совести», нисколько не волнуют его. О трактирщике, убитом им, он, похоже, нисколько не сожалел. Да ведь он и не был так уж виновен! В конце-то концов трактирщик угрожал ему, оскорблял его… Показалась еще одна карета, достаточно поместительная. Наверное, вследствие своей значительной величины она двигалась медленно. Андре пропустил эту карету, затем побежал следом и ловко вскочил на запятки. По крайней мере часть дороги в Париж он намеревался провести с некоторыми удобствами!
В столицу Франции Андре Рубо прибыл, когда солнце еще не зашло. Кажется, город был ему знаком. Сначала он направился прямиком к собору Парижской Богоматери. Несколько раз обошел мощное строение и явно любовался прекрасными архитектурными формами. В то же время он не предавался страстному созерцанию всем своим существом, потому что явно был осведомлен о многочисленных парижских воришках и ворах. Побродив еще немного по улицам и площадям, Андре Рубо обратился к нескольким прохожим с вопросом и вскоре получил верный ответ. Юноша направился быстрыми шагами к одной из площадей и провел там короткое время, разглядывая одно весьма красивое и пышное строение. Затем, надвинув шляпу на глаза, устремился на одну из тех улиц, где стояли дома купцов, торговавших тканями. На фасаде одного из домов нарисован был красками, уже немного поблекшими, огромный гривастый лев, изящно поднявшийся на задние лапы. Лев улыбался и удерживал в правой передней лапе, высоко вскинутой, ракетку для игры в мяч. Юноша подошел к парадной двери и постучал дверным молоточком. Отворил слуга и юноша спросил учтиво, где возможно снять комнату. На что слуга отвечал, что если у спрашивающего имеются деньги, то комнату возможно снять даже и в этом доме, у вдовы суконщика Бурдело.
– Моя хозяйка уже год, как овдовела. Торговлей занялся зять, муж старшей дочери, а младшая просватана и свадьба назначена ближе к Рождеству.
– Что же так долго? – полюбопытствовал юноша, непринужденно опираясь ладонью о дверной косяк. – Будь я женихом, я не хотел бы так долго ждать!
Будь ты женихом! Ты, парень, должно быть, из деревни! Это у вас там венчаются под кустом! А у нас, в Париже, порядочный господин не возьмет в жены девицу без приданого.
– Стало быть, дочь твоей хозяйки – бесприданница?
– Стало быть, покойный хозяин был глуп, когда заверял у нотариуса завещание, согласно которому распоряжаться приданым его младшей дочери должен муж старшей! А господину Жану не по душе жених свояченицы…
– Понятно, – Андре Рубо улыбнулся белозубо. – Зато ему по душе деньги, предназначенные в приданое. И, должно быть, он с удовольствием отправил бы молодую свояченицу в монастырь – замаливать грехи семьи!..
– Ты слишком догадлив, – начал отворивший дверь слуга. Но его прервал громкий женский голос. Хозяйка спрашивала, кто там, у двери.
Слуга ввел юношу в дом. Здесь было достаточно чисто. Хозяйка, дама весьма пожилая, осмотрела пришельца, смерив его с головы до ног цепким взглядом небольших глаз. Он учтиво представился, назвался сыном крестьянина…
– Отец умер, хозяйство пришло в упадок, я все оставил сестре и ее мужу, а сам отправился в столицу. Хотел бы пойти в солдаты, но это если не повезет. А если повезет, поступлю в университет и выучусь на нотариуса. Буду жить в столице, выгодно женюсь…
Хозяйка хохотнула и согласилась сдать молодому крестьянину мансарду. Столоваться он мог с ней и ее дочерью.
Андре тотчас поднялся в отведенное ему помещение, запер дверь на задвижку, разделся, лег на постель и проспал до ужина. За ужином хозяйка представила ему Дениз, свою дочь, весьма заурядную девицу. Ночью кто-то тихо поскребся в дверь мансарды. Андре нащупал трутницу, зажег свечу и подойдя босыми ногами вплотную к двери, тихо спросил, кто там.
– Я… – коротко и тихо отвечал женский голос. Он узнал голос хозяйки и отпер дверь.
– Мадам… – произнес молодой человек. Но ему не суждено было говорить далее. Без лишних слов дама, облаченная в легкое дезабилье, кинулась ему на шею…
Анжелика всю неделю была необычайно занята. Она разъезжала с Онориной, усердно посещая ювелиров, куафюров, модных портних. В обширной гардеробной Мари-Сесиль проводились длительные совещания, обсуждались модные прически, модные туалеты, модные украшения. Анжелика не докучала сыну, не напоминала ему о необходимости встречи с мадам де Ментенон. «Флоримон, конечно же, сделает все возможное. Полагаю, что ни ему, ни Мари-Сесиль не нужно длительное пребывание мое и Онорины в их прекрасном жилище!» И Анжелика снова и снова погружалась в разбор ворохов дорогих тканей, поясов, тонкого белья. Она думала не только об Онорине, но и о себе. Да, она мать взрослой дочери, но при этом она отнюдь не стара! Она может себе позволить быть нарядной и красивой!
Онорина беспокоила графиню де Пейрак. Девушка безучастно позволяла вертеть себя, словно большую куклу, одевать, переодевать и всячески украшать. Но с каждым днем Онорина выглядела все более мрачной и рассеянной. Известие о возможном поступлении в Сен-Сир строптивая девчонка приняла с явной досадой, закричала, что ни за что не станет ничему учиться, затопала ногами. Анжелика не выдержала и дала ей пощечину. Тогда Онорина бурно разрыдалась, жалуясь на свою несчастную судьбу. Анжелика тотчас пожалела о пощечине, горячо обняла дочь и заговорила поспешно:
– Кем-то наподобие Бога! – высказал ее затаенную мысль Флоримон.
– Да! – коротко бросила она. И подалась к сыну, опираясь на подлокотники. – Пойми, Флоримон! Когда я сделалась женой твоего отца, я была чуть старше Онорины. Он стал мне и супругом, и отцом, и братом! Ему доставляло наслаждение, да, наслаждение, учить меня, воспитывать меня, внушать мне свои принципы. Мне тоже нравилось быть хорошей ученицей. Потом он был арестован по приказанию короля. Наконец-то граф Тулузский перестал быть соперником Людовика де Бурбона!..
– Я думаю, Его Величество был по-своему прав! – перебил мать Флоримон. – Отец вел себя дерзко, подобно сюзеренам прежних времен, тех времен, когда короля именовали всего лишь «первым среди равных»! Если бы отец признал безусловное главенство Его величества… Скольких несчастий избежала бы наша семья!..
– Если бы твой отец признал чье бы то ни было главенство над собой, это не был бы твой отец! – иронически бросила Анжелика. – Ты понимаешь…
– Да.
– Мы встретились после многих лет разлуки. У меня были другие мужчины, я была замужем, я пережила насилие… О! Разумеется, он простил меня, он все мне простил! Он проявил мудрость! Он всегда проявлял мудрость в своих отношениях со мной! Мудрость старшего, мудрость учителя. Но я уже давно не та девочка, которая радостно и любовно подчинялась ему. Я – зрелая женщина. Я вовсе не намереваюсь соревноваться с ним в образованности и тонкости ума, но я – это я, совершенно отдельный от его личности человек! Я не хочу, чтобы меня подавляли. Я тоже хочу быть независимой. Я наконец-то дала ему детей, которых он имеет право сделать своими преданными учениками, воспитать на свой лад!..
– Ты уехала без его дозволения? – спросил Флоримон серьезно.
Как бы я могла! – воскликнула Анжелика с горечью. – Как бы я могла уехать без его дозволения! Ведь там, откуда я приехала, все подчинено ему. Он правит, он царит, он творит благодеяния и судит справедливо!.. В первый раз я увидела его несдержанным, озлобленным! В первый раз. И причиной явилось мое желание жить собственной жизнью, уехать, покинуть его. Если бы ты слышал! Он осыпал меня упреками, бранил, называл дурной матерью. Он объявил мне свое решение, сказал, что никогда не отпустит меня. Он клялся мне в любви. Я осталась тверда. Я отвечала ему, что если он лишит меня свободы, на какую имеет право человеческое существо, это вовсе не приведет его к обретению послушной жены! Если он сделает меня своей пленницей, я буду вести себя, как пленница, но как строптивая пленница! Я замкнусь в себе, я буду молчать. И я никогда не буду его женой!..
– Что же отец?
– Отец?!.. О! Он, как всегда, проявил себя мудрым. Он отпустил меня… – Анжелика замолчала.
– И это все? – Флоримон смотрел на мать пытливо.
– Разумеется, нет! Не все! Я хотела вернуться в Париж, во Францию, на родину. В Европу! Но ты прав, и это еще не все! Ты, должно быть, много раз слышал ханжеское утверждение, будто матери любят одинаково всех своих детей. Так вот, послушай теперь слова правдивой женщины, своей матери. Это ложь. Мать не может любить своих детей всех в равной мере. Я любила тебя больше, чем Кантора. А близнецов – увы! – я люблю меньше, чем вас обоих. Но так уж случилось, что более всех своих детей я люблю Онорину! Возможно, потому что она более вас всех нуждается во мне. Всегда нуждалась…
– И ты хочешь, чтобы продолжала нуждаться? – спросил сын с некоторой вкрадчивостью.
– Не смейся надо мной! Я отнюдь не такова, как твой отец! Я хочу, чтобы Онорина была свободна. Однако покамест она не кажется мне созревшей для свободы. Разумеется, твой отец был внимателен к ней. Он так подчеркивал, что считает бедную девочку своей дочерью! Меня тошнило от этой его внимательности к Онорине, от этой снисходительности, от этого желания прощать и прощать нас обеих, меня и ее! Ведь на самом деле он полагал ее виновной, виновной в том, что она родилась от мерзавца и насильника! И твой отец прощал ее! Твой отец посмел прощать ее, мою дочь!.. Он не думал о ее будущем. А что ждало ее?
Брак с каким-нибудь незнатным англичанином-пуританином? Скучная жизнь на краю света? Участь матери дюжины детишек? Судьба хозяйки маленькой усадьбы, женщины, которая загрубелыми руками сама крахмалит белье?.. Но я не хочу, не хочу для моей дочери такого удела!..
– Ты не хочешь. А она?
– Она давно уже мечтает о Европе. Она умоляла меня ехать…
– Она очень красива. Но даже если она будет одета соответственно, в обществе будут смотреть на нее с изумлением. Она – совершенная дикарка!..
– Я давно думаю об этом. Я хочу дать ей надлежащее воспитание. Хороший монастырский пансион…
– Матушка! У меня на примете лучший вариант…
– Не представляю себе!..
– Ты хочешь встретиться с мадам де Ментенон? – спросил молодой человек решительно.
– Если это возможно и не унизительно для меня, – заметила Анжелика настороженно.
– Конечно же, возможно! И я занимаю в обществе не такое положение, чтобы мою мать кто-либо посмел унизить, даже сама мадам де Ментенон! Супруга короля!..
– Неужели?!
– Да. Это тайный брак, известный, однако же, всем. Но если ты сумеешь поладить с Франсуазой де Ментенон, это изменит к лучшему судьбу моей красавицы – сестрицы.
– Нет, нет, Флоримон! Если мадам де Ментенон подбирает для Его Величества юных фавориток, оставаясь при этом первой и единственной, то скажу тебе откровенно: я вовсе не хочу для моей дочери судьбы Луизы де Лавальер или Анны де Монтазье!..
– Не гневайтесь, матушка! Речь идет совсем о другом. В замке Сен-Сир мадам де Ментенон создала прекрасную школу-пансион для девочек, дочерей французских дворян. Их обучают наукам, искусствам, рукоделию. Это отнюдь не питомник, где выращивают будущих фавориток! Девочки получают строгое религиозное воспитание. Они читают пьесы Расина и даже знакомятся с основами юриспруденции…
– Ты предлагаешь отдать нашу Онорину в Сен-Сир?
– Не сердитесь, матушка, но житье на краю света заставляет вас мыслить намного медленнее, нежели это возможно при вашем остром уме! Речь вовсе не идет о том, чтобы отдать сестрицу в Сен-Сир! Попытайтесь поладить с мадам де Ментенон, попросите ее, подчеркиваю, попросите, принять Онорину пансионеркой в Сен-Сир! Надеюсь, свойственная вам гордость все же позволяет вам иногда просить…
– К чему этот задиристый тон, сын мой? Я все поняла и совершенно с тобой согласна… – Анжелика хотела было добавить несколько саркастически, что Флоримон может начать добиваться аудиенции, но мгновенно опомнилась и твердо решила не раздражать сына. На лице ее появилась невольная рассеянная улыбка.
– Мне не так трудно будет теперь добиться аудиенции… – произнес Флоримон, словно отвечая на невысказанные мысли матери.
Оба замолчали. Вдруг Анжелике захотелось сказать непринужденным тоном что-нибудь наподобие фразы: «Флори, ты заметил, какое странное лицо было у того парня, которого сшибли лошади?» Но Анжелика отчего-то сдержалась и не произнесла ни слова. Перед ее внутренним взором вновь и вновь возникала картина: странное молодое мужское лицо, обрамленное растрепанными каштановыми прядками…
В отведенной ей комнате Онорина сидела за туалетным столиком. Огнистые волосы девушки были распущены по плечам. Она сидела в одной сорочке. Северина только что расчесала ее густые волосы. Теперь Онорина осталась одна и с каким-то наивным любопытством вглядывалась в зеркало, будто глядевшая на нее из отражающего стекла красавица была ей не знакома. Но вот девушка опустила глаза, повернула голову, оглянулась на притворенную дверь. Затем быстрым движением выдвинула крышку ящичка и вынула какой-то небольшой предмет. Повертела в пальцах, улыбнулась. Это была незавершенная фигурка забавного медведя, вставшего на задние лапы. Фигурку выронил тот самый юноша, сбитый лошадьми. Выронил, но, впрочем, успел ножичек подобрать с земли, а о фигурке, должно быть, просто-напросто позабыл. Онорина поднесла фигурку к глазам, задумчиво провела маленьким кусочком дерева по губам. Вдруг в коридоре раздались быстрые шаги, девушка знала: так быстро, энерически, уверенно могла ступать только графиня Анжелика де Пейрак, ее мать!
Анжелика постучала в дверь комнаты дочери костяшками пальцев. Онорина мгновенно спрятала резную фигурку снова в ящичек. Девушка легко вздохнула, почувствовала мгновенный наплыв нежности к матери. Как деликатна мать, как внимательна к дочери! Конечно, порою бывает резка, но ведь и Онорина не всегда бывает ангелом!..
– Войдите, мама! – громко произнесла Онорина.
Анжелика быстро вошла и приблизившись к туалетному столику, порывисто обняла дочь за плечи.
– Ты разве не устала? – спросила мать. – Ты должна хорошенько выспаться, нам предстоит трудный день. Вскоре тебе придется встретиться с людьми весьма значительными. Завтра мы отравимся к самому знаменитому куафюру Парижа. Месье Дювернуа решит, какая из модных ныне причесок пойдет тебе больше…
– Он и есть весьма значительный человек? – Онорина произнесла свой вопрос нежным голоском притворно послушной девочки.
– Онорина! – проговорила мать сквозь смех. – В столице Франции парикмахеры и портнихи вполне могут считаться людьми не менее значительными, нежели маркизы и принцы! Но угадай, о чем я беседовала с твоим братом?
Онорина пожала красивыми плечиками:
– Наверное, он спросил, есть ли у тебя деньги? А ты, наверное, сказала, что граф де Пейрак снабдил тебя достаточными средствами!..
Анжелика отстранилась от дочери, наклонилась к ее лицу.
Пышные волосы матери и дочери смешались. Казалось, огонь волос Онорины вот-вот подожжет волосы матери.
– Ты наивное дитя, – сказала Анжелика мягко. – Но ты самолюбива. И меня тревожит твое стремление казаться» опытной и знающей жизнь…
– Но разве ты не об этом беседовала с Флоримоном? Не о деньгах? – Заупрямилась Онорина.
– И о деньгах тоже. Но ты не думай об этом. Такой юной девушке, как ты, не следует пытаться выглядеть практичной. В ближайшую неделю мы оденем и украсим тебя. Мари-Сесиль поможет мне.
– Мне вовсе не нравится Мари-Сесиль! – Ясные глаза Онорины сердито вспыхнули.
– Почему? – Анжелика пытливо вгляделась в лицо дочери.
– Я… – Онорина осеклась, но взяла себя в руки и заговорила решительно. – Она мне неприятна. Да, она красива, она умна. Но всем своим видом она, пусть невольно, напоминает мне о моей печальной участи. Она – незаконная дочь короля, незаконная дочь, но короля! И вот она живет в богатстве, в почете. Граф Флоримон де Пейрак счастлив иметь ее своей супругой! А я… Я не могу забыть о своем происхождении! Я – дочь насильника, мародера, человека подлого, низкого!..
– Замолчи! – Анжелика почти крикнула, почти прикрикнула на дочь. – Мне надоело твое нытье. Чем более ты будешь убеждать себя в своих несчастьях, тем более несчастной ты будешь! Забудь о своем происхождении. Думай о своей красоте, о силе своего характера, о своей целеустремленности. Скажи себе: я счастлива, я красива, я молода! Повтори это много раз, как заклинание. И я уверена, что некто или нечто, Природа или Бог, услышит тебя, поверит тебе и приведет твои мечты, твои заветные мечты в соответствие с действительностью…
Онорина внимательно слушала мать. Анжелика поцеловала дочь в щеку и вышла из комнаты. Лицо графини де Пейрак выражало озабоченность. В своей комнате она отдала распоряжения верной Северине относительно завтрашнего дня. Северина, недавно расчесавшая волосы дочери, теперь погрузилась частым гребнем в пышность волос матери. Внезапно Анжелика спросила:
– Тебе не кажется, Северина, что моя дочь что-то скрывает?
Северина поняла смысл вопроса госпожи.
– Нет, нет, девочка не влюблена. Ведь единственное, что волнует ее, это мучительное осознание незаконного происхождения!.. Простите, графиня!..
– Можешь не просить прощения! Ты высказала, в сущности, мои мысли!..
Сидя в одиночестве на постели, Анжелика играла лентами ночного чепца. Нужно было спокойно предаться ночному отдыху, ни о чем не думать. Но раздумья никак не желали прерываться…
«Я ничего не сказала ей о Сен-Сире! Скажу завтра. Но я почти уверена, что она тотчас начнет упрямиться и противоречить мне. Отвратительная девчонка! Но как много в ее натуре моих черт!..» Анжелика вдруг ощутила внезапный резкий холодок, ощутила почти физически! Она давно уже вытеснила из памяти страшные минуты зачатия, когда ее насиловали грубые мужские руки, когда от семени неведомого подлеца зародилась в ее теле новая жизнь… Онорина!.. Но нет! Зачем обманывать себя? И перед глазами Анжелики появилось, как живое, лицо того самого человека, отца Онорины! Его рыжая шевелюра, его черты, жестокое выражение этих черт… Анжелика решительно улеглась и закрыла глаза. Надо уснуть, надо уснуть! И она заставила себя погрузиться в сон.
В трактире близ почтовой станции шла настоящая баталия.
– Целая неделя самого тщательного ухода! – вопил трактирщик. – Ежедневно куриный бульон! А постель?! А чистое белье?! А ты, Жослен, – трактирщик обернулся к одному из слуг. – Ты два раза бегал в аптеку за этой мазью…
– Четыре раза, – уточнил Жослен.
Трактирщик оглянулся на четырех слуг, вооруженных дубинками. Конечно же, их присутствие придавало ему уверенности.
– Нет! – ты отсюда не уйдешь, покамест не отдашь мне все деньги! Ты мне должен. И попробуй только не заплатить. Будешь сидеть в подвале, в леднике, сдохнешь там!..
Тот, которому эти угрозы адресовали, уже знакомый нам молодой незнакомец, стоял, чуть расставив ноги, прижавшись спиной к стене у самой двери. Лицо его могло показаться бесшабашным, глаза то сужались, то раскрывались широко. Он выставил немного вперед обе руки, согнутые в локтях. В одной руке, то есть в правой, поблескивал ножичек…
– Что это ты мне показываешь?! – крикнул трактирщик, хорохорясь. – Что это у тебя? Пилка для ногтей? Только попробуй пустить ее в ход! Видишь вон те дубинки? Стоит им опуститься на твою дурную башку и мозги твои быстро размажутся по стенке!.. И никто не обвинит меня. Никакого суда не будет. Потому что ты бродяга, ты безродный бродяга, никому не нужный бродяга!.. Ты…
Трактирщик не успел завершить свою зажигательную речь. Юноша пригнулся и бросился вперед в хищном прыжке. Мгновенно взметнулась сильная рука в закатанном до локтя рукаве белой рубахи. Лезвие маленького ножа сверкнуло коротким страшным бликом. Вскинулось. Опустилось. Трактирщик отчаянно вскрикнул, схватился за живот и осел тяжело на пол. Из-под пальцев проступила кровь. Один из слуг кинулся к хозяину, не выпуская из рук дубинки. Трое других взмахнули дубинками. Но преследуемый сделал несколько мощных быстрых бросков ногами. Носки грубых башмаков били по рукам, угодили кому-то в пах. Но юноша уже не слышал воплей и стонов. С ревом, обнажив белые зубы, он ринулся в атаку на дверь, вышиб ее сильнейшим натиском плеча и понесся по дороге. Кучер подъехавшей кареты покачал головой. Должно быть, хотел что-то сказать, но не посмел. И уже через мгновение тому же кучеру, равно как и тем, кто помещался в карете, сделалось не до разговоров! Юноша действовал уверенно и чрезвычайно быстро. И ножичком своим он действовал с удивительной ловкостью. Несколько взмахов, и вот уже одна из лошадей, впряженных в карету, высвобождена. И вот уже всадник с гиканьем уносится в сторону леса. И копыта поднимают облако пыли.
В трактире меж тем поднялась суматоха. Решительные действия юноши наделали немало бед. Через час бедолага трактирщик был уже мертв! Слуги также пострадали достаточно серьезно. Когда наконец сообразили снарядить погоню за убийцей, это действие уже не имело почти никакого смысла. Помощник лекаря оказал помощь пострадавшим. Вдова рыдала. Вытирая платком, мгновенно промокшим от бурного слезотечения, глаза, она распорядилась угостить медикуса стаканчиком красного вина. Помощник лекаря и кучер вскоре разместились за столом. На шершавую, не прикрытую скатертью столешницу, водружена была бутыль. На небольшом блюде горкой возвышались орехи. Рядом, на тарелке, остро благоухал нарезанный сыр. После второго стакана кучер полюбопытствовал:
– Отчего же никто не знал его имени? Чудно! Человек живет в доме не один день, и никто не знает, как его зовут! И не доводит жадность до добра! Ведь покойный знал, с каким разбойником имеет дело! Стоило связываться с парнем, которому нипочем угрозы и дубинки! Нет, жаль мужика, но ведь он получил по заслугам! Нельзя все же предаваться с такой силой двум этим страстям, то есть глупости и жадности! Нельзя предаваться! И если уж ты пустил человека в свой дом, спроси, как его зовут!..
Помощник лекаря сделал пару глотков из толстого стеклянного стакана:
– Глупости! Я немного знал этого паренька! Во-первых, он ведь не был разбойником. Во-вторых, у него было имя. Его звали Андре Рубо. И в-третьих, мы с ним случалось захаживали в дом мамаши Безюке…
– Платили за услуги девиц вы, то есть лично вы?! – Кучер состроил насмешливую гримасу.
– Никто не платил! – помощник лекаря сунул в рот ломтик сыра. – С этим славным пареньком возможно было ходить повсюду. Он, бывало, взглянет этак, скосив глазок, и тотчас принесут, приведут, притащат все, что душе угодно! Вино, девок, жратву!..
– За какие это заслуги?
– Боялись его. Он был, по сути, мальчик тихий, но боялись его, как видите, отнюдь не даром! Он был из тех, кого не стоит задевать. А девки, девки так и липли к нему! Он улыбался так славно… Будем надеяться, его не поймают. Тут его недавно сшибла лошадь. Мой учитель его пользовал, хорошо вылечил…
– Выходит, вы хорошо знали этого Андре Рубо. Откуда же он взялся? Кто такой?
– А черт его знает! Если прислушаться, как он говорил, так вот, выговор слышался чудноватый. Наверное, испанец. Или голландец. Или немец. А, может, и поляк. Или… черт его знает!..
Собутыльники порядком захмелели.
Неведомого происхождения человек, носивший, возможно, имя «Андре Рубо», меж тем спокойно ехал на неоседланной лошади короткой дорогой через лес.
Похоже было на то, что он знает цель своего интересного путешествия. Выехав на опушку, он спешился и позволил лошади попастись. А сам уселся на траву, сорвал желтый маленький цветочек и покусывал тонкий стебелек. Затем вновь взобрался на лошадь и отправился дальше. Как оказалось, путь его лежал в деревню, расположившуюся за лесом. Прибыв туда, юноша продал лошадь. Покупщик, впрочем, догадался тотчас, что лошадь краденая, и потому заплатил половину настоящей цены. Продавец не спорил. В деревенском трактире он мирно перекусил, затем наведался к деревенскому портному и вышел от него одетый, как зажиточный крестьянский парень, перекинув через руку добротный коричневый плащ. Здесь же, в деревне, он купил большой нож в старинных ножнах и прицепил к поясу, широкому, кожаному. Солнце поднялось уже высоко. Но пешим ходом, и не очень торопясь, возможно было добраться до Парижа кружным путем ближе к ночи. Некоторое время таинственный Андре Рубо шагал лесом, затем решился выйти на большую дорогу. Он спокойно шел, ровным шагом, держась у обочины. Несколько карет обогнало его. Андре Рубо приостановился. Ясно было, что он обдумывает, как ему действовать дальше. Похоже было на то, что глупости, именуемые традиционно «угрызениями совести», нисколько не волнуют его. О трактирщике, убитом им, он, похоже, нисколько не сожалел. Да ведь он и не был так уж виновен! В конце-то концов трактирщик угрожал ему, оскорблял его… Показалась еще одна карета, достаточно поместительная. Наверное, вследствие своей значительной величины она двигалась медленно. Андре пропустил эту карету, затем побежал следом и ловко вскочил на запятки. По крайней мере часть дороги в Париж он намеревался провести с некоторыми удобствами!
В столицу Франции Андре Рубо прибыл, когда солнце еще не зашло. Кажется, город был ему знаком. Сначала он направился прямиком к собору Парижской Богоматери. Несколько раз обошел мощное строение и явно любовался прекрасными архитектурными формами. В то же время он не предавался страстному созерцанию всем своим существом, потому что явно был осведомлен о многочисленных парижских воришках и ворах. Побродив еще немного по улицам и площадям, Андре Рубо обратился к нескольким прохожим с вопросом и вскоре получил верный ответ. Юноша направился быстрыми шагами к одной из площадей и провел там короткое время, разглядывая одно весьма красивое и пышное строение. Затем, надвинув шляпу на глаза, устремился на одну из тех улиц, где стояли дома купцов, торговавших тканями. На фасаде одного из домов нарисован был красками, уже немного поблекшими, огромный гривастый лев, изящно поднявшийся на задние лапы. Лев улыбался и удерживал в правой передней лапе, высоко вскинутой, ракетку для игры в мяч. Юноша подошел к парадной двери и постучал дверным молоточком. Отворил слуга и юноша спросил учтиво, где возможно снять комнату. На что слуга отвечал, что если у спрашивающего имеются деньги, то комнату возможно снять даже и в этом доме, у вдовы суконщика Бурдело.
– Моя хозяйка уже год, как овдовела. Торговлей занялся зять, муж старшей дочери, а младшая просватана и свадьба назначена ближе к Рождеству.
– Что же так долго? – полюбопытствовал юноша, непринужденно опираясь ладонью о дверной косяк. – Будь я женихом, я не хотел бы так долго ждать!
Будь ты женихом! Ты, парень, должно быть, из деревни! Это у вас там венчаются под кустом! А у нас, в Париже, порядочный господин не возьмет в жены девицу без приданого.
– Стало быть, дочь твоей хозяйки – бесприданница?
– Стало быть, покойный хозяин был глуп, когда заверял у нотариуса завещание, согласно которому распоряжаться приданым его младшей дочери должен муж старшей! А господину Жану не по душе жених свояченицы…
– Понятно, – Андре Рубо улыбнулся белозубо. – Зато ему по душе деньги, предназначенные в приданое. И, должно быть, он с удовольствием отправил бы молодую свояченицу в монастырь – замаливать грехи семьи!..
– Ты слишком догадлив, – начал отворивший дверь слуга. Но его прервал громкий женский голос. Хозяйка спрашивала, кто там, у двери.
Слуга ввел юношу в дом. Здесь было достаточно чисто. Хозяйка, дама весьма пожилая, осмотрела пришельца, смерив его с головы до ног цепким взглядом небольших глаз. Он учтиво представился, назвался сыном крестьянина…
– Отец умер, хозяйство пришло в упадок, я все оставил сестре и ее мужу, а сам отправился в столицу. Хотел бы пойти в солдаты, но это если не повезет. А если повезет, поступлю в университет и выучусь на нотариуса. Буду жить в столице, выгодно женюсь…
Хозяйка хохотнула и согласилась сдать молодому крестьянину мансарду. Столоваться он мог с ней и ее дочерью.
Андре тотчас поднялся в отведенное ему помещение, запер дверь на задвижку, разделся, лег на постель и проспал до ужина. За ужином хозяйка представила ему Дениз, свою дочь, весьма заурядную девицу. Ночью кто-то тихо поскребся в дверь мансарды. Андре нащупал трутницу, зажег свечу и подойдя босыми ногами вплотную к двери, тихо спросил, кто там.
– Я… – коротко и тихо отвечал женский голос. Он узнал голос хозяйки и отпер дверь.
– Мадам… – произнес молодой человек. Но ему не суждено было говорить далее. Без лишних слов дама, облаченная в легкое дезабилье, кинулась ему на шею…
Анжелика всю неделю была необычайно занята. Она разъезжала с Онориной, усердно посещая ювелиров, куафюров, модных портних. В обширной гардеробной Мари-Сесиль проводились длительные совещания, обсуждались модные прически, модные туалеты, модные украшения. Анжелика не докучала сыну, не напоминала ему о необходимости встречи с мадам де Ментенон. «Флоримон, конечно же, сделает все возможное. Полагаю, что ни ему, ни Мари-Сесиль не нужно длительное пребывание мое и Онорины в их прекрасном жилище!» И Анжелика снова и снова погружалась в разбор ворохов дорогих тканей, поясов, тонкого белья. Она думала не только об Онорине, но и о себе. Да, она мать взрослой дочери, но при этом она отнюдь не стара! Она может себе позволить быть нарядной и красивой!
Онорина беспокоила графиню де Пейрак. Девушка безучастно позволяла вертеть себя, словно большую куклу, одевать, переодевать и всячески украшать. Но с каждым днем Онорина выглядела все более мрачной и рассеянной. Известие о возможном поступлении в Сен-Сир строптивая девчонка приняла с явной досадой, закричала, что ни за что не станет ничему учиться, затопала ногами. Анжелика не выдержала и дала ей пощечину. Тогда Онорина бурно разрыдалась, жалуясь на свою несчастную судьбу. Анжелика тотчас пожалела о пощечине, горячо обняла дочь и заговорила поспешно: