Страница:
Налево, на Главную улицу. Мимо нового салона татуировок и центра рекрутского набора в армию, за ним – «Бургер Кинг», знакомый и не изменившийся, аптека Ольсена и наконец желтый кирпичный фасад похоронного бюро Уэнделла. Неоновая вывеска в витрине гласила «ДОМ УСПОКОЕНИЯ». Под вывеской стояли пустые надгробные камни – без дат и надписей.
Среда свернул на стоянку.
– Хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил он.
– Нет, пожалуй.
– Хорошо. – Мелькнула лишенная веселья усмешка. – Успею сделать еще одно дело, пока ты будешь прощаться. Я сниму нам номера в мотеле «Америка». Встретишь меня там, когда все закончится.
Выйдя из машины, Тень поглядел вслед отъезжавшему Среде. Потом вошел внутрь. В тускло освещенном коридоре пахло постами и полиролью для мебели, а еще к этим ароматом примешивался слабый запашок формалина. Коридор упирался в Зал вечного покоя. Тень вдруг осознал, что навязчиво теребит золотую монету в кармане, передвигает ее с основания ладони на ее середину, потом к основанию пальцев и назад, раз за разом, снова и снова. Ее вес действовал на него успокаивающе.
Имя его жены значилось на листе бумаге у двери в дальнем конце коридора. Он вошел в Зал вечного покоя. Тень знал большинство собравшихся здесь: коллеги Лоры, несколько ее друзей.
Все они его узнали. Это он видел по лицам. Однако никаких улыбок, никаких приветствий.
В конце комнаты находилось небольшое возвышение, а на нем – кремового цвета гроб с несколькими корзинами цветов, картинно расставленными вокруг: алыми и желтыми, белыми и темными, кроваво-пурпурными. Он сделал шаг вперед. Ему не хотелось идти вперед; он не смел уйти.
Мужчина в темном костюме – Тень решил, что это работник похоронного бюро – обратился к нему с вопросом:
– Сэр? Не хотите ли расписаться в книге памятных записей и соболезнований? – И указал на открытый, переплетенный в кожу том на небольшом пюпитре.
Аккуратным почерком он вывел «ТЕНЬ» и сегодняшнюю дату, а потом также медленно приписал ЩЕНОК: он все оттягивал минуту, когда придется пройти вперед, туда, где столпились люди и где стоял на возвышении гроб с тем, что уже не было Лорой.
В дверь вошла хрупкая женщина, помялась на пороге. Волосы у нее были медно-рыжие, костюм – дорогой и очень черный. «Вдовий траур», – подумал Тень, хорошо ее знавший. Одри Бертон, жена Робби.
В руках Одри держала букетик весенних фиалок, перевязанных внизу серебристой ленточкой. Такие букетики дети собирают весной, подумал Тень. Но сейчас для них не сезон.
Одри прошла к гробу Лоры. Тень пошел следом.
Лора лежала, закрыв глаза и сложив на груди руки. Этого строгого синего костюма Тень никогда раньше на ней не видел. Длинные каштановые волосы откинуты со лба. Это была его Лора и не его; потом он понял, неестественной была безмятежность – Лора всегда спала беспокойно.
Одри положила ей на грудь букетик фиалок. Потом пожевала губами и что было сил плюнула ей в лицо.
Упав Лоре на щеку, слюна медленно потекла вниз к уху.
Одри уже уходила из комнаты, и Тень поспешил за ней следом.
– Одри? – окликнул он.
– Тень? Ты сбежал? Или тебя выпустили?
Тень задумался, не принимает ли она транквилизаторы. Голос у нее был сухой и отстраненный.
– Меня вчера выпустили. Я свободный человек, – сказал он. – Что, черт побери, это значит?
Она вышла в полутемный коридор.
– Фиалки? Они всегда были ее любимыми цветами. Детьми мы весной собирали их вместе.
– Я говорю не о фиалках!
– Ах, об этом. – Она стерла что-то невидимое из уголка рта. – А я думала, это очевидно.
– Мне нет, Одри.
– Разве тебе не сказали? – Голос у нее был спокойный, равнодушный: – Твоя жена умерла с членом моего мужа во рту, Тень.
Он вернулся в часовню. Плевок уже кто-то вытер.
После ленча – Тень поел в «Бургер Кинг» – были похороны. Лору погребли на маленьком экуменическом кладбище на краю города: просто холмистый луг с перелеском, испещренный черным гранитом и белыми надгробьями.
На кладбище он приехал на катафалке Уэнделла вместе с матерью Лоры. Миссис Маккейб как будто считала, что в смерти Лоры повинен Тень.
– Будь ты здесь, – сказала она, – такого бы не случилось. Не знаю, зачем она за тебя вышла. Я ведь ей говорила. Сколько раз я ей говорила. Но ведь матерей никто не слушает, правда? – Она помолчала, внимательнее вглядевшись в лицо Тени. – Ты подрался?
– Да, – ответил он.
– Варвар, – бросила миссис Маккейб, потом поджала губы, вздернула голову, так что затряслись все ее подбородки, и стала смотреть прямо перед собой.
К удивлению Тени, Одри Бертон тоже явилась на кладбище, но держалась в отдалении, позади всех. Короткая служба закончилась, кремовый гроб опустили в холодную землю. Люди разошлись.
Тень не ушел. Он так и стоял, глядя в яму в земле, засунув руки в карманы и ежась от холода.
Небо у него над головой было равномерно серое и плоское, как зеркало. Снег то начинал идти, то передумывал, он словно не решил, идти ему или нет, и снежинки кружились, будто кувыркающиеся призраки.
Он хотел еще сказать что-то Лоре напоследок и готов был ждать, когда придут слова. Мир постепенно терял свет и краски. Ноги у Тени онемели, а руки и лицо заболели от холода. Он поглубже засунул руки в карманы для тепла, и его пальцы сомкнулись на золотой монете.
Он подошел к краю могилы.
– Это тебе.
На гроб набросали несколько лопат земли, но могила была далеко не засыпана. Он бросил монету Лоре в могилу, потом набросал сверху песка, чтобы прикрыть ее от жадных могильщиков.
– Спи спокойно, Лора, – отряхнул он землю с рук. – Мне очень жаль.
До мотеля было добрых две мили, но после трех лет в тюрьме он смаковал саму мысль о том, чтобы идти и идти – вечно, если понадобится. Он может пойти на север и очутиться на Аляске или двинуть на юг и дойти до Мексики или еще дальше. Он мог бы дойти до Патагонии или до Тьерре дель Фуэго.
Возле него притормозила машина. С гудением опустилось окно.
– Тебя подвезти, Тень? – спросила Одри Бертон.
– Нет. Только не с тобой.
Он шел не останавливаясь. На скорости три мили в час Одри ехала рядом. В снопах света от фар танцевали снежинки.
– Я думала, она моя лучшая подруга, – сказала Одри Бертон. – Мы с ней каждый день разговаривали. Когда мы с Робби ссорились, она узнавала об этом первой: мы шли в «Чи-Чи», заказывали дайкири и говорили о том, какие все мужчины сволочи. И все это время она трахалась с ним у меня за спиной.
– Пожалуйста, поезжай, Одри.
– Я просто хочу, чтобы ты знал, что у меня была веская причина это сделать.
Он промолчал.
– Эй, – крикнула она. – Я с тобой разговариваю.
Тень обернулся.
– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты была права, плюнув в лицо Лоре? Ты хочешь, чтобы я сказал, что мне не было от этого больно? Или чтобы от твоих слов я возненавидел ее больше, чем по ней тоскую? Такого не будет, Одри.
Еще с минуту она ехала рядом с ним молча.
– Ну и как там было в тюрьме, Тень? – спросила она.
– Великолепно, ты была бы там прямо как дома.
На это она вдавила педаль газа так, что взвыл мотор, и умчалась.
Без света фар дорога погрузилась во тьму. Сумерки сменились ночью. Тень думал, что согреется от ходьбы, что по заледеневшим рукам и ногам разольется тепло. Этого не произошло.
Еще в тюрьме Ло'кий Злокозны назвал однажды маленькое тюремное кладбище позади изолятора Садом костей, и этот образ засел у Тени в мозгу. Той ночью ему приснился залитый лунным светом сад белых скелетных деревьев, их ветки заканчивались костяными руками, а корни уходили глубоко в могилы. На деревьях в Саду костей росли плоды, и в этих плодах из сна было что-то ужасно тревожное, но, проснувшись, он уже не мог вспомнить, что это были за странные плоды и почему они показались ему такими отталкивающими.
Мимо проезжали машины. Тень пожалел, что вдоль трассы нет тротуара или дорожки для пешеходов. Он оступился на чем-то, чего не разглядел в темноте, и растянулся в придорожной канаве, так что правая рука на несколько дюймов погрузилась в холодную грязь. Поднимаясь на ноги, он отер руку о штанину, потом неловко выпрямился. У него хватило времени заметить, что возле него кто-то стоит, потом ко рту и носу его приложили что-то влажное, и он почувствовал резкий химический вкус.
На сей раз канава показалась теплой и уютной.
Тени казалось, что виски у него прибиты к голове кровельными гвоздями. Руки у него были связаны за спиной – судя по ощущению, ремнем. Он сидел в машине, на кожаном сиденье. Поначалу он даже спросил себя, не случилось ли у него что-то со зрением, но потом вдруг понял, что нет, что противоположное сиденье действительно так далеко.
Рядом с ним сидел кто-то еще, но он не мог повернуться и посмотреть на этих людей.
Толстый юнец на дальнем сиденье шестидверного лимузина вынул из бара банку диет-колы. Одет он был в черное пальто из шелковистой ткани, на вид ему было лет девятнадцать. На щеках – угревая сыпь. Увидев, что Тень очнулся, мальчишка растянул губы в улыбке.
– Привет, Тень, – сказал он. – Не зли меня.
– Идет, – отозвался Тень. – Не буду. Не могли бы высадить меня у мотеля «Америка»? Он чуть дальше на федеральной трассе.
– Ударь его, – приказал мальчишка кому-то слева от Тени. Последовал короткий прямой удар в солнечное сплетение, от чего Тень, задыхаясь, согнулся. Потом медленно выпрямился.
– Я сказал, не зли меня. А этим ты меня разозлил. Отвечай коротко и по существу, или я, черт побери, тебя прикончу. Или, может быть, не прикончу. Может, прикажу своим парням переломать тебе все косточки. А их в твоем теле двести шесть. Так что не зли меня.
– Усек, – сказал Тень.
Лампочки в потолке лимузина сменили цвет с фиолетового на синий, затем стали зелеными и под конец желтыми.
– Ты работаешь на Среду, – сказал юнец.
– Да.
– Что ему, черт побери, надо? Я хотел сказать, что он тут делает? У него, наверное, есть план. Каков план игры?
– Я начал работать на мистера Среду сегодня утром, – ответил Тень. – Я мальчик на побегушках.
– Ты хочешь сказать, что не знаешь?
– Я хочу сказать, что не знаю.
Отвернув полу пальто, мальчишка вынул серебряный портсигар и предложил Тени сигарету.
– Куришь?
Тень подумал, не попросить ли, чтобы ему развязали руки, но решил, что не стоит.
– Нет, спасибо.
С виду сигарета была скручена вручную, и когда мальчишка прикурил от черной матовой «зиппо», запахло чем-то вроде горелой изоляции.
Мальчишка глубоко затянулся и задержал дыхание, а потом, выпустив дым углами рта, ноздрями снова втянул его в себя. Тень заподозрил, что он долго практиковался перед зеркалом, прежде чем выйти с этим трюком на публику.
– Если ты мне солгал, – сказал мальчишка, словно из дальнего далека, – я тебя попросту убью. Ты это знаешь.
– Ты так сказал.
Мальчишка снова затянулся.
– Ты, говоришь, остановился в мотеле «Америка»? – Повернувшись, он постучал пальцем в стекло кабины водителя. Стекло немного опустилось. – Эй, там. Мотель «Америка» на федеральной трассе. Нам надо высадить нашего гостя.
Водитель кивнул, стекло снова поднялось.
Вспыхивающие оптоволоконные огоньки в потолке продолжали менять цвета, раз за разом проходя один и тот же цикл тусклых красок. Тени показалось, что глаза мальчишки тоже вспыхивают, но только зеленым, как экран древнего компьютера.
– Передай Среде вот что, парень. Скажи ему, его дело прошлое. Он устарел. Скажи ему, будущее за нами и нам плевать на таких, как он. Ему предназначено отправиться на свалку истории, в то время как такие, как я, разъезжают в лимузинах по суперхайвеям завтрашнего дня.
– Я ему передам, – ответил Тень, голова у него начинала кружиться. Он только надеялся, что его не стошнит прямо на месте.
– Передай ему, мы сейчас перепрограммируем реальность. Скажи ему, что язык – это вирус, религия – операционная система, а молитвы – дешевый спам. Скажи ему это, или я, черт побери, тебя прикончу, – мягко закончил молодой человек.
– Понял. Можете меня высадить. Остаток пути я пешком дойду.
Молодой человек кивнул.
– Приятно было поболтать, – сказал он. Дым, похоже, его умиротворил. – Да будет тебе известно, если мы тебя не убьем, мы просто тебя потрем. Сечешь? Один клик, и вот ты уже записан случайными единицами и нулями. И опция «восстановить» не предусмотрена. – Он снова постучал по стеклу у себя за спиной. – Он тут выходит. – Повернувшись назад к Тени, он показал на свою сигарету: – Знаешь, что это? Синтетическая жабья кожа. Ты знаешь, что уже научились синтезировагь буфотеин [2]?
Машина остановилась, распахнулась дверца. Тень неловко выбрался наружу. Ремни перерезали. Тень обернулся. Внутри лимузина колыхались и свивались клубы дыма, в которых вспыхивали два зеленоватых огонька, будто прекрасные глаза жабы буфо-буфо.
– Все дело в доминантной парадигме, Тень. Все остальное неважно. Ах да, жаль, что твоя старушка померла.
Дверца захлопнулась, и шестидверный лимузин бесшумно отъехал. До мотеля Тени оставалось пару сотен ярдов, и путь ему в морозном воздухе освещали красные, желтые и синие огни, рекламирующие все вкусности, какие только можно себе вообразить, – в основном, гамбургеры. К мотелю «Америка» Тень подошел без приключений.
Глава третья
За стойкой мотеля «Америка» скучала молодая женщина. Тени она сказала, что его уже зарегистрировал снявший комнаты друг, и протянула ключ с пластмассовым прямоугольником, на котором белым был выведен номер. Волосы у нее были очень светлые, а в лице – что-то от крыски, что становилось особенно явно, когда женщина подозрительно хмурилась, и сглаживалось с улыбкой. Отказавшись назвать номер комнаты Среды, она настояла на том, чтобы самой позвонить Среде и дать знать, что его гость объявился.
Распахнув дверь в конце коридора, Среда махнул Тени заходить.
– Как похороны? – спросил он.
– Позади.
– Хочешь об этом поговорить?
– Нет.
– Вот и славно, – усмехнулся Среда. – Слишком много теперь говорят. Говорят, говорят, говорят. Этой стране жилось бы намного лучше, если бы люди научились страдать молча.
С этими словами Среда первым шагнул в дверь заваленного картами номера. Карты тут были повсюду: разложены на кровати, пришпилены по стенам. Среда разрисовал их яркими маркерами, так что теперь они были исчерканы флуоресцентно-зелеными, болезненно-розовыми и жгуче-оранжевыми линиями.
– Меня на трассе затащил к себе в машину один толстый мальчишка, – сказал Тень. – Он просил передать тебе, что ты обречен прозябать на свалке истории, в то время как такие, как он, разъезжают в лимузинах по суперхайвеям жизни. Что-то в этом роде.
– Сопляк.
– Ты его знаешь?
Среда пожал плечами.
– Я знаю, кто он. – Он тяжело плюхнулся в единственное в комнате кресло. – Выходят, они блуждают в потемках, – продолжал они, – ничегошеньки не знают. Сколько тебе еще потребуется пробыть в городе?
– Не знаю. Может, еще неделю. Наверное, мне надо уладить дела Лоры. Решить, как быть с квартирой, избавиться от ее одежды и все такое. Мать ее, конечно, на стенку полезет, но ничего другого эта дама и не заслуживает.
Среда сумрачно кивнул:
– Что ж, чем скорее ты закончишь, тем скорее мы сможем уехать из Игл-Пойнта. Спокойной ночи.
Тень ушел к себе. Его комната в точности повторяла номер Среды, вплоть до репродукции кровавого заката над кроватью. Он заказал пиццу с сыром и с фрикадельками, потом напустил ванну, опрокинув в нее все крохотные гостиничные бутылочки с шампунем, и дал струе взбить пену.
То ли ванна оказалась для него слишком мала, то ли он для нее слишком велик, чтобы растянуться во всю длину, но роскошествовать ему пришлось сидя. Тень пообещал себе ванну, когда выйдет из тюрьмы, а Тень всегда держал слово.
Пиццу доставили вскоре после того, как он вышел из ванны, и Тень съел ее, запив лимонадом из банки.
Потом он растянулся на кровати, думая: «Моя первая кровать на воле», и эта мысль доставила ему удовольствия меньше, чем он воображал себе прежде. Оставив занавески незадернутыми, он наблюдал за тем, как проносятся снопы света от фар проезжающих мимо машин, как вспыхивают неоновые вывески закусочных, находя утешение в знании, что там за окном распростерся целый мир, в который он может беспрепятственно выйти, когда пожелает.
Тень мог бы лежать в собственной постели дома, в их с Лорой квартире – в их с Лорой постели. Но даже подумать о том, что он будет там без нее, в окружении ее вещей, ее запаха, ее жизни, было слишком болезненно.
«Не ходи туда», – посоветовал самому себе Тень и решил думать о чем-нибудь другом. Он стал думать о фокусах с монетами. Тень знал, что по складу личности он вовсе не фокусник: он не умел сочинять байки, которые необходимы, чтобы тебе поверили, не хотел он ни показывать карточные фокусы, ни доставать из воздуха бумажные цветы. Он просто хотел манипулировать монетами, ему нравилась ловкость рук. Тень начал перечислять в уме способы заставить монету «исчезнуть», какими он овладел, а это напомнило ему о монете, которую он бросил в могилу, а потом в голове у него голос Одри снова принялся рассказывать, как Лора умерла с членом Робби во рту, и опять он почувствовал укол боли в сердце.
«Каждый час ранит. Последний убивает». Кто же это ему говорил?
Вспомнив замечание Среды, он против воли улыбнулся: Тень слишком часто слышал, как люди говорили друг другу, мол, не следует подавлять свои чувства, мол, надо дать волю эмоциям, отпустить боль. Тень подумал, что многое можно сказать в пользу того, чтобы держать все в себе. Если делать это достаточно долго или поглубже загнать боль внутрь, рано или поздно вообще перестанешь что-либо чувствовать.
Тень сам не заметил, как его сморил сон.
Он шел…
Он шел через комнату, стены которой терялись в тумане, и куда бы он ни поглядел, везде высились величавые статуи и грубые изваяния. Он остановился возле статуи чего-то женоподобного: плоские голые груди свисали пустыми мешками, талию украшала цепь из обрубленных рук, само существо в каждой руке держало по острому ножу, а вместо головы из шеи вырастали две змеи; выгнувшись друг против друга, они будто изготовились к нападению. Было в этой статуе что-то глубоко тревожное, какая-то внутренняя жестокость. Тень попятился.
Потом пошел дальше. Высеченные глаза тех изваяний, у которых имелись глаза, провожали каждый его шаг.
Во сне Тень вдруг осознал, что в полу перед каждой статуей пылает имя. Мужчина с белыми волосами, в ожерелье из зубов и с барабаном в руках звался Левкотиос; широкобедрая женщина с огромной раной между ногами, из которой выпадали чудовища, – Хубур; мужчина с головой барана, держащий золотой шар, – Хершеф.
Во сне к нему обращался, внятно и отчетливо произнося слова, строгий и нервный, педантичный голос, но Тень никого не видел.
– Перед тобой боги, которые были забыты и потому все равно что мертвы. Их имена встречаются лишь в пыльных исторических трактатах. Все до единого они исчезли, но их имена и идолы остаются с нами.
Завернув за угол, Тень очутился в еще одном зале, еще большем, чем первый. Рядом с ним высился отполированный до блеска бурый череп мамонта, а маленькая женщина с деформированной левой рукой и в охровой мохнатой мантии на плечах стояла возле черепа. Дальше – еще три женщины, высеченные из цельного куска гранита и соединенные в талии; лица их были незаконченными, словно в спешке, а вот груди и гениталии проработаны с дотошным тщанием. Вот – бескрылая птица, которую Тень не смог опознать; высотой птица была вдвое выше него, имела клюв как у стервятника, но человеческие руки. И так далее. И так далее.
Снова заговорил голос, будто обращался к классу:
– Это боги, исчезнувшие из памяти. Даже их имена утеряны. Народы, им поклонявшиеся, позабыты так же, как их боги. Их тотемы давно выброшены и разломаны. Их последние жрецы и шаманы умерли, не передав никому своих тайн. Боги умирают. И когда они воистину умирают, они уходят неоплаканные и позабытые. Идеи убить сложнее, чем людей, но в конечном итоге их можно убить.
Вдали зародился шепчущий шум, который тихим шорохом пронесся по залу и окатил Тень холодной волной необъяснимого страха. В этом зале богов, само существование которых позабылось, богов с лицами осьминогов или богов, что были всего лишь мумифицированными руками, или падающими скалами, или лесными пожарами…
Тень рывком сел на кровати, сердце дребезжало в груди отбойным молотком, лоб был липким от испарины. Красные цифры на прикроватном электронном будильнике показывали три минуты второго. В окно лился свет от вывески «Мотель „Америка“». Тень встал и, пошатываясь, прошел в крохотный туалет-ванную мотеля. Он помочился, не зажигая света, и вернулся в спальню. Сон еще свежо и ярко стоял у него перед глазами, но он не мог объяснить, чем он так его напугал.
Свет из окна вовсе не был ярким, но глаза Тени привыкли к полутьме. На краю его кровати сидела женщина.
Он ее знал. Он узнал бы ее в толпе из тысячи, из сотен тысяч человек. Одета она была во все тот же темно-синий костюм, в котором ее похоронили.
Голос ее донесся до него до боли знакомым шепотом.
– Наверное, ты собираешься спросить, что я тут делаю, – сказала Лора.
Тень молчал. Сев на единственный в комнате стул, он наконец спросил:
– Это ты?
– Да, – ответила она. – Мне холодно, щенок.
– Ты мертва, девочка.
– Да. Я мертва. – Она похлопала по матрасу подле себя. – Иди посиди со мной.
– Нет, – возразил Тень. – Пожалуй, я пока останусь на стуле. У нас осталось слишком много неразрешенных проблем.
– К примеру, то, что я мертва?
– Возможно. Но я имел в виду то, как ты умерла. Я говорю о тебе и Робби.
– А, – протянула она. – Это.
Тень чувствовал – или, быть может, подумалось ему, только воображает, что чувствует, – вонь гниения, цветов и консервантов. Его жена – его бывшая жена… нет, поправил он себя, его покойная жена… сидела на кровати и не мигая смотрела прямо на него.
– Щенок, – неуверенно попросила она – не мог бы ты… как по-твоему, не мог бы ты найти мне… сигарету?
– Я думал, ты бросила курить.
– Бросила, – согласилась она. – Но мне теперь плевать, что они вредны для здоровья. Думаю, это успокоит мои нервы. В вестибюле есть автомат.
Натянув футболку и джинсы, Тень босиком вышел в вестибюль. Ночной портье, мужчина средних лет, читал книгу Джона Гришэма. Тень купил в автомате пачку «вирджиния слимс», потом попросил у портье спички.
– Вы в номере для некурящих, – сказал портье, – так что потрудитесь открыть окно.
Он протянул Тени коробок спичек и пластмассовую пепельницу с логотипом «Мотель „Америка“».
– Ясно, – откликнулся Тень.
Вернувшись в комнату, он увидел, что Лора растянулась на его кровати поверх скомканного покрывала. Тень открыл окно, потом отдал ей сигареты и спички. Пальцы у нее были холодные. Лора чиркнула спичкой, и в свете крохотного язычка пламени Тень заметил, что ее ногти, обычно безукоризненно чистые, обломаны и обгрызены и под ними полукругами залегла грязь.
Прикурив сигарету, Лора затянулась и задула спичку. Потом затянулась снова.
– Не чувствую вкуса, – сказала она. – Похоже, дым никак на меня не действует.
– Очень жаль, – сказал Тень.
– Мне тоже.
Она затянулась снова, и в свечении оранжевого кончика сигареты проступило из сумрака ее лицо.
– Выходит, тебя выпустили.
– Да.
Снова вспыхнула оранжевым сигарета.
– Я все равно благодарна. Не надо мне было тебя в это впутывать.
– Ну, я ведь сам согласился, – возразил Тень. – Я мог бы сказать «нет».
И спросил себя, почему он ее не боится: почему от сна о музее он обливался холодным потом, а вот с ходячим трупом разговаривает без малейшего страха.
– Да, – сказала она. – Мог бы. Невезучий ты мой. – Дым вился у ее лица. В сумраке она была очень красивой. – Ты хочешь знать обо мне и Робби?
– Наверное.
Она затушила сигарету в пепельнице.
– Ты был в тюрьме, – начала она. – И мне надо было с кем-то поговорить. Плечо, на котором можно выплакаться. А тебя не было рядом. Мне было очень плохо.
– Извини. – Тут Тень сообразил, что ее голос как-то изменился, и попытался сообразить, в чем именно.
– Я знаю. Поэтому мы встречались попить кофе. Поговорить о том, что сделаем, когда ты выйдешь. Как хорошо будет увидеть тебя снова. Знаешь, он правда тебя любил. Он правда надеялся взять тебя назад на работу.
– Да.
– А потом Одри на неделю уехала к сестре. Это было через год, нет, через тринадцать месяцев после того, как ты уехал. – Ее голосу не хватало выразительности, слова, плоские и тусклые, падали камешками в глубокий колодец тишины. – Робби приехал ко мне. Мы напились. Мы трахались на полу спальни. Было хорошо. По-настоящему хорошо.
– Я не хочу этого слышать.
– Нет? Извини. Трудно подбирать слова, думать, что говоришь, когда уже мертв. Это, знаешь, как фотография. Словно и не задевает больше.
– Меня задевает.
Лора закурила новую сигарету. Ее движения были плавными и уверенными, вовсе не деревянными. На мгновение Тени подумалось: а мертва ли она? Может, это какой-то извращенный фокус?
– Да, – сказала она. – Понимаю. Ну, наш роман – хотя мы так его не называли, мы вообще его никак не называли – тянулся почти все эти два года.
Среда свернул на стоянку.
– Хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил он.
– Нет, пожалуй.
– Хорошо. – Мелькнула лишенная веселья усмешка. – Успею сделать еще одно дело, пока ты будешь прощаться. Я сниму нам номера в мотеле «Америка». Встретишь меня там, когда все закончится.
Выйдя из машины, Тень поглядел вслед отъезжавшему Среде. Потом вошел внутрь. В тускло освещенном коридоре пахло постами и полиролью для мебели, а еще к этим ароматом примешивался слабый запашок формалина. Коридор упирался в Зал вечного покоя. Тень вдруг осознал, что навязчиво теребит золотую монету в кармане, передвигает ее с основания ладони на ее середину, потом к основанию пальцев и назад, раз за разом, снова и снова. Ее вес действовал на него успокаивающе.
Имя его жены значилось на листе бумаге у двери в дальнем конце коридора. Он вошел в Зал вечного покоя. Тень знал большинство собравшихся здесь: коллеги Лоры, несколько ее друзей.
Все они его узнали. Это он видел по лицам. Однако никаких улыбок, никаких приветствий.
В конце комнаты находилось небольшое возвышение, а на нем – кремового цвета гроб с несколькими корзинами цветов, картинно расставленными вокруг: алыми и желтыми, белыми и темными, кроваво-пурпурными. Он сделал шаг вперед. Ему не хотелось идти вперед; он не смел уйти.
Мужчина в темном костюме – Тень решил, что это работник похоронного бюро – обратился к нему с вопросом:
– Сэр? Не хотите ли расписаться в книге памятных записей и соболезнований? – И указал на открытый, переплетенный в кожу том на небольшом пюпитре.
Аккуратным почерком он вывел «ТЕНЬ» и сегодняшнюю дату, а потом также медленно приписал ЩЕНОК: он все оттягивал минуту, когда придется пройти вперед, туда, где столпились люди и где стоял на возвышении гроб с тем, что уже не было Лорой.
В дверь вошла хрупкая женщина, помялась на пороге. Волосы у нее были медно-рыжие, костюм – дорогой и очень черный. «Вдовий траур», – подумал Тень, хорошо ее знавший. Одри Бертон, жена Робби.
В руках Одри держала букетик весенних фиалок, перевязанных внизу серебристой ленточкой. Такие букетики дети собирают весной, подумал Тень. Но сейчас для них не сезон.
Одри прошла к гробу Лоры. Тень пошел следом.
Лора лежала, закрыв глаза и сложив на груди руки. Этого строгого синего костюма Тень никогда раньше на ней не видел. Длинные каштановые волосы откинуты со лба. Это была его Лора и не его; потом он понял, неестественной была безмятежность – Лора всегда спала беспокойно.
Одри положила ей на грудь букетик фиалок. Потом пожевала губами и что было сил плюнула ей в лицо.
Упав Лоре на щеку, слюна медленно потекла вниз к уху.
Одри уже уходила из комнаты, и Тень поспешил за ней следом.
– Одри? – окликнул он.
– Тень? Ты сбежал? Или тебя выпустили?
Тень задумался, не принимает ли она транквилизаторы. Голос у нее был сухой и отстраненный.
– Меня вчера выпустили. Я свободный человек, – сказал он. – Что, черт побери, это значит?
Она вышла в полутемный коридор.
– Фиалки? Они всегда были ее любимыми цветами. Детьми мы весной собирали их вместе.
– Я говорю не о фиалках!
– Ах, об этом. – Она стерла что-то невидимое из уголка рта. – А я думала, это очевидно.
– Мне нет, Одри.
– Разве тебе не сказали? – Голос у нее был спокойный, равнодушный: – Твоя жена умерла с членом моего мужа во рту, Тень.
Он вернулся в часовню. Плевок уже кто-то вытер.
После ленча – Тень поел в «Бургер Кинг» – были похороны. Лору погребли на маленьком экуменическом кладбище на краю города: просто холмистый луг с перелеском, испещренный черным гранитом и белыми надгробьями.
На кладбище он приехал на катафалке Уэнделла вместе с матерью Лоры. Миссис Маккейб как будто считала, что в смерти Лоры повинен Тень.
– Будь ты здесь, – сказала она, – такого бы не случилось. Не знаю, зачем она за тебя вышла. Я ведь ей говорила. Сколько раз я ей говорила. Но ведь матерей никто не слушает, правда? – Она помолчала, внимательнее вглядевшись в лицо Тени. – Ты подрался?
– Да, – ответил он.
– Варвар, – бросила миссис Маккейб, потом поджала губы, вздернула голову, так что затряслись все ее подбородки, и стала смотреть прямо перед собой.
К удивлению Тени, Одри Бертон тоже явилась на кладбище, но держалась в отдалении, позади всех. Короткая служба закончилась, кремовый гроб опустили в холодную землю. Люди разошлись.
Тень не ушел. Он так и стоял, глядя в яму в земле, засунув руки в карманы и ежась от холода.
Небо у него над головой было равномерно серое и плоское, как зеркало. Снег то начинал идти, то передумывал, он словно не решил, идти ему или нет, и снежинки кружились, будто кувыркающиеся призраки.
Он хотел еще сказать что-то Лоре напоследок и готов был ждать, когда придут слова. Мир постепенно терял свет и краски. Ноги у Тени онемели, а руки и лицо заболели от холода. Он поглубже засунул руки в карманы для тепла, и его пальцы сомкнулись на золотой монете.
Он подошел к краю могилы.
– Это тебе.
На гроб набросали несколько лопат земли, но могила была далеко не засыпана. Он бросил монету Лоре в могилу, потом набросал сверху песка, чтобы прикрыть ее от жадных могильщиков.
– Спи спокойно, Лора, – отряхнул он землю с рук. – Мне очень жаль.
До мотеля было добрых две мили, но после трех лет в тюрьме он смаковал саму мысль о том, чтобы идти и идти – вечно, если понадобится. Он может пойти на север и очутиться на Аляске или двинуть на юг и дойти до Мексики или еще дальше. Он мог бы дойти до Патагонии или до Тьерре дель Фуэго.
Возле него притормозила машина. С гудением опустилось окно.
– Тебя подвезти, Тень? – спросила Одри Бертон.
– Нет. Только не с тобой.
Он шел не останавливаясь. На скорости три мили в час Одри ехала рядом. В снопах света от фар танцевали снежинки.
– Я думала, она моя лучшая подруга, – сказала Одри Бертон. – Мы с ней каждый день разговаривали. Когда мы с Робби ссорились, она узнавала об этом первой: мы шли в «Чи-Чи», заказывали дайкири и говорили о том, какие все мужчины сволочи. И все это время она трахалась с ним у меня за спиной.
– Пожалуйста, поезжай, Одри.
– Я просто хочу, чтобы ты знал, что у меня была веская причина это сделать.
Он промолчал.
– Эй, – крикнула она. – Я с тобой разговариваю.
Тень обернулся.
– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты была права, плюнув в лицо Лоре? Ты хочешь, чтобы я сказал, что мне не было от этого больно? Или чтобы от твоих слов я возненавидел ее больше, чем по ней тоскую? Такого не будет, Одри.
Еще с минуту она ехала рядом с ним молча.
– Ну и как там было в тюрьме, Тень? – спросила она.
– Великолепно, ты была бы там прямо как дома.
На это она вдавила педаль газа так, что взвыл мотор, и умчалась.
Без света фар дорога погрузилась во тьму. Сумерки сменились ночью. Тень думал, что согреется от ходьбы, что по заледеневшим рукам и ногам разольется тепло. Этого не произошло.
Еще в тюрьме Ло'кий Злокозны назвал однажды маленькое тюремное кладбище позади изолятора Садом костей, и этот образ засел у Тени в мозгу. Той ночью ему приснился залитый лунным светом сад белых скелетных деревьев, их ветки заканчивались костяными руками, а корни уходили глубоко в могилы. На деревьях в Саду костей росли плоды, и в этих плодах из сна было что-то ужасно тревожное, но, проснувшись, он уже не мог вспомнить, что это были за странные плоды и почему они показались ему такими отталкивающими.
Мимо проезжали машины. Тень пожалел, что вдоль трассы нет тротуара или дорожки для пешеходов. Он оступился на чем-то, чего не разглядел в темноте, и растянулся в придорожной канаве, так что правая рука на несколько дюймов погрузилась в холодную грязь. Поднимаясь на ноги, он отер руку о штанину, потом неловко выпрямился. У него хватило времени заметить, что возле него кто-то стоит, потом ко рту и носу его приложили что-то влажное, и он почувствовал резкий химический вкус.
На сей раз канава показалась теплой и уютной.
Тени казалось, что виски у него прибиты к голове кровельными гвоздями. Руки у него были связаны за спиной – судя по ощущению, ремнем. Он сидел в машине, на кожаном сиденье. Поначалу он даже спросил себя, не случилось ли у него что-то со зрением, но потом вдруг понял, что нет, что противоположное сиденье действительно так далеко.
Рядом с ним сидел кто-то еще, но он не мог повернуться и посмотреть на этих людей.
Толстый юнец на дальнем сиденье шестидверного лимузина вынул из бара банку диет-колы. Одет он был в черное пальто из шелковистой ткани, на вид ему было лет девятнадцать. На щеках – угревая сыпь. Увидев, что Тень очнулся, мальчишка растянул губы в улыбке.
– Привет, Тень, – сказал он. – Не зли меня.
– Идет, – отозвался Тень. – Не буду. Не могли бы высадить меня у мотеля «Америка»? Он чуть дальше на федеральной трассе.
– Ударь его, – приказал мальчишка кому-то слева от Тени. Последовал короткий прямой удар в солнечное сплетение, от чего Тень, задыхаясь, согнулся. Потом медленно выпрямился.
– Я сказал, не зли меня. А этим ты меня разозлил. Отвечай коротко и по существу, или я, черт побери, тебя прикончу. Или, может быть, не прикончу. Может, прикажу своим парням переломать тебе все косточки. А их в твоем теле двести шесть. Так что не зли меня.
– Усек, – сказал Тень.
Лампочки в потолке лимузина сменили цвет с фиолетового на синий, затем стали зелеными и под конец желтыми.
– Ты работаешь на Среду, – сказал юнец.
– Да.
– Что ему, черт побери, надо? Я хотел сказать, что он тут делает? У него, наверное, есть план. Каков план игры?
– Я начал работать на мистера Среду сегодня утром, – ответил Тень. – Я мальчик на побегушках.
– Ты хочешь сказать, что не знаешь?
– Я хочу сказать, что не знаю.
Отвернув полу пальто, мальчишка вынул серебряный портсигар и предложил Тени сигарету.
– Куришь?
Тень подумал, не попросить ли, чтобы ему развязали руки, но решил, что не стоит.
– Нет, спасибо.
С виду сигарета была скручена вручную, и когда мальчишка прикурил от черной матовой «зиппо», запахло чем-то вроде горелой изоляции.
Мальчишка глубоко затянулся и задержал дыхание, а потом, выпустив дым углами рта, ноздрями снова втянул его в себя. Тень заподозрил, что он долго практиковался перед зеркалом, прежде чем выйти с этим трюком на публику.
– Если ты мне солгал, – сказал мальчишка, словно из дальнего далека, – я тебя попросту убью. Ты это знаешь.
– Ты так сказал.
Мальчишка снова затянулся.
– Ты, говоришь, остановился в мотеле «Америка»? – Повернувшись, он постучал пальцем в стекло кабины водителя. Стекло немного опустилось. – Эй, там. Мотель «Америка» на федеральной трассе. Нам надо высадить нашего гостя.
Водитель кивнул, стекло снова поднялось.
Вспыхивающие оптоволоконные огоньки в потолке продолжали менять цвета, раз за разом проходя один и тот же цикл тусклых красок. Тени показалось, что глаза мальчишки тоже вспыхивают, но только зеленым, как экран древнего компьютера.
– Передай Среде вот что, парень. Скажи ему, его дело прошлое. Он устарел. Скажи ему, будущее за нами и нам плевать на таких, как он. Ему предназначено отправиться на свалку истории, в то время как такие, как я, разъезжают в лимузинах по суперхайвеям завтрашнего дня.
– Я ему передам, – ответил Тень, голова у него начинала кружиться. Он только надеялся, что его не стошнит прямо на месте.
– Передай ему, мы сейчас перепрограммируем реальность. Скажи ему, что язык – это вирус, религия – операционная система, а молитвы – дешевый спам. Скажи ему это, или я, черт побери, тебя прикончу, – мягко закончил молодой человек.
– Понял. Можете меня высадить. Остаток пути я пешком дойду.
Молодой человек кивнул.
– Приятно было поболтать, – сказал он. Дым, похоже, его умиротворил. – Да будет тебе известно, если мы тебя не убьем, мы просто тебя потрем. Сечешь? Один клик, и вот ты уже записан случайными единицами и нулями. И опция «восстановить» не предусмотрена. – Он снова постучал по стеклу у себя за спиной. – Он тут выходит. – Повернувшись назад к Тени, он показал на свою сигарету: – Знаешь, что это? Синтетическая жабья кожа. Ты знаешь, что уже научились синтезировагь буфотеин [2]?
Машина остановилась, распахнулась дверца. Тень неловко выбрался наружу. Ремни перерезали. Тень обернулся. Внутри лимузина колыхались и свивались клубы дыма, в которых вспыхивали два зеленоватых огонька, будто прекрасные глаза жабы буфо-буфо.
– Все дело в доминантной парадигме, Тень. Все остальное неважно. Ах да, жаль, что твоя старушка померла.
Дверца захлопнулась, и шестидверный лимузин бесшумно отъехал. До мотеля Тени оставалось пару сотен ярдов, и путь ему в морозном воздухе освещали красные, желтые и синие огни, рекламирующие все вкусности, какие только можно себе вообразить, – в основном, гамбургеры. К мотелю «Америка» Тень подошел без приключений.
Глава третья
Каждый час ранит. Последний убивает.
Старая пословица
За стойкой мотеля «Америка» скучала молодая женщина. Тени она сказала, что его уже зарегистрировал снявший комнаты друг, и протянула ключ с пластмассовым прямоугольником, на котором белым был выведен номер. Волосы у нее были очень светлые, а в лице – что-то от крыски, что становилось особенно явно, когда женщина подозрительно хмурилась, и сглаживалось с улыбкой. Отказавшись назвать номер комнаты Среды, она настояла на том, чтобы самой позвонить Среде и дать знать, что его гость объявился.
Распахнув дверь в конце коридора, Среда махнул Тени заходить.
– Как похороны? – спросил он.
– Позади.
– Хочешь об этом поговорить?
– Нет.
– Вот и славно, – усмехнулся Среда. – Слишком много теперь говорят. Говорят, говорят, говорят. Этой стране жилось бы намного лучше, если бы люди научились страдать молча.
С этими словами Среда первым шагнул в дверь заваленного картами номера. Карты тут были повсюду: разложены на кровати, пришпилены по стенам. Среда разрисовал их яркими маркерами, так что теперь они были исчерканы флуоресцентно-зелеными, болезненно-розовыми и жгуче-оранжевыми линиями.
– Меня на трассе затащил к себе в машину один толстый мальчишка, – сказал Тень. – Он просил передать тебе, что ты обречен прозябать на свалке истории, в то время как такие, как он, разъезжают в лимузинах по суперхайвеям жизни. Что-то в этом роде.
– Сопляк.
– Ты его знаешь?
Среда пожал плечами.
– Я знаю, кто он. – Он тяжело плюхнулся в единственное в комнате кресло. – Выходят, они блуждают в потемках, – продолжал они, – ничегошеньки не знают. Сколько тебе еще потребуется пробыть в городе?
– Не знаю. Может, еще неделю. Наверное, мне надо уладить дела Лоры. Решить, как быть с квартирой, избавиться от ее одежды и все такое. Мать ее, конечно, на стенку полезет, но ничего другого эта дама и не заслуживает.
Среда сумрачно кивнул:
– Что ж, чем скорее ты закончишь, тем скорее мы сможем уехать из Игл-Пойнта. Спокойной ночи.
Тень ушел к себе. Его комната в точности повторяла номер Среды, вплоть до репродукции кровавого заката над кроватью. Он заказал пиццу с сыром и с фрикадельками, потом напустил ванну, опрокинув в нее все крохотные гостиничные бутылочки с шампунем, и дал струе взбить пену.
То ли ванна оказалась для него слишком мала, то ли он для нее слишком велик, чтобы растянуться во всю длину, но роскошествовать ему пришлось сидя. Тень пообещал себе ванну, когда выйдет из тюрьмы, а Тень всегда держал слово.
Пиццу доставили вскоре после того, как он вышел из ванны, и Тень съел ее, запив лимонадом из банки.
Потом он растянулся на кровати, думая: «Моя первая кровать на воле», и эта мысль доставила ему удовольствия меньше, чем он воображал себе прежде. Оставив занавески незадернутыми, он наблюдал за тем, как проносятся снопы света от фар проезжающих мимо машин, как вспыхивают неоновые вывески закусочных, находя утешение в знании, что там за окном распростерся целый мир, в который он может беспрепятственно выйти, когда пожелает.
Тень мог бы лежать в собственной постели дома, в их с Лорой квартире – в их с Лорой постели. Но даже подумать о том, что он будет там без нее, в окружении ее вещей, ее запаха, ее жизни, было слишком болезненно.
«Не ходи туда», – посоветовал самому себе Тень и решил думать о чем-нибудь другом. Он стал думать о фокусах с монетами. Тень знал, что по складу личности он вовсе не фокусник: он не умел сочинять байки, которые необходимы, чтобы тебе поверили, не хотел он ни показывать карточные фокусы, ни доставать из воздуха бумажные цветы. Он просто хотел манипулировать монетами, ему нравилась ловкость рук. Тень начал перечислять в уме способы заставить монету «исчезнуть», какими он овладел, а это напомнило ему о монете, которую он бросил в могилу, а потом в голове у него голос Одри снова принялся рассказывать, как Лора умерла с членом Робби во рту, и опять он почувствовал укол боли в сердце.
«Каждый час ранит. Последний убивает». Кто же это ему говорил?
Вспомнив замечание Среды, он против воли улыбнулся: Тень слишком часто слышал, как люди говорили друг другу, мол, не следует подавлять свои чувства, мол, надо дать волю эмоциям, отпустить боль. Тень подумал, что многое можно сказать в пользу того, чтобы держать все в себе. Если делать это достаточно долго или поглубже загнать боль внутрь, рано или поздно вообще перестанешь что-либо чувствовать.
Тень сам не заметил, как его сморил сон.
Он шел…
Он шел через комнату, стены которой терялись в тумане, и куда бы он ни поглядел, везде высились величавые статуи и грубые изваяния. Он остановился возле статуи чего-то женоподобного: плоские голые груди свисали пустыми мешками, талию украшала цепь из обрубленных рук, само существо в каждой руке держало по острому ножу, а вместо головы из шеи вырастали две змеи; выгнувшись друг против друга, они будто изготовились к нападению. Было в этой статуе что-то глубоко тревожное, какая-то внутренняя жестокость. Тень попятился.
Потом пошел дальше. Высеченные глаза тех изваяний, у которых имелись глаза, провожали каждый его шаг.
Во сне Тень вдруг осознал, что в полу перед каждой статуей пылает имя. Мужчина с белыми волосами, в ожерелье из зубов и с барабаном в руках звался Левкотиос; широкобедрая женщина с огромной раной между ногами, из которой выпадали чудовища, – Хубур; мужчина с головой барана, держащий золотой шар, – Хершеф.
Во сне к нему обращался, внятно и отчетливо произнося слова, строгий и нервный, педантичный голос, но Тень никого не видел.
– Перед тобой боги, которые были забыты и потому все равно что мертвы. Их имена встречаются лишь в пыльных исторических трактатах. Все до единого они исчезли, но их имена и идолы остаются с нами.
Завернув за угол, Тень очутился в еще одном зале, еще большем, чем первый. Рядом с ним высился отполированный до блеска бурый череп мамонта, а маленькая женщина с деформированной левой рукой и в охровой мохнатой мантии на плечах стояла возле черепа. Дальше – еще три женщины, высеченные из цельного куска гранита и соединенные в талии; лица их были незаконченными, словно в спешке, а вот груди и гениталии проработаны с дотошным тщанием. Вот – бескрылая птица, которую Тень не смог опознать; высотой птица была вдвое выше него, имела клюв как у стервятника, но человеческие руки. И так далее. И так далее.
Снова заговорил голос, будто обращался к классу:
– Это боги, исчезнувшие из памяти. Даже их имена утеряны. Народы, им поклонявшиеся, позабыты так же, как их боги. Их тотемы давно выброшены и разломаны. Их последние жрецы и шаманы умерли, не передав никому своих тайн. Боги умирают. И когда они воистину умирают, они уходят неоплаканные и позабытые. Идеи убить сложнее, чем людей, но в конечном итоге их можно убить.
Вдали зародился шепчущий шум, который тихим шорохом пронесся по залу и окатил Тень холодной волной необъяснимого страха. В этом зале богов, само существование которых позабылось, богов с лицами осьминогов или богов, что были всего лишь мумифицированными руками, или падающими скалами, или лесными пожарами…
Тень рывком сел на кровати, сердце дребезжало в груди отбойным молотком, лоб был липким от испарины. Красные цифры на прикроватном электронном будильнике показывали три минуты второго. В окно лился свет от вывески «Мотель „Америка“». Тень встал и, пошатываясь, прошел в крохотный туалет-ванную мотеля. Он помочился, не зажигая света, и вернулся в спальню. Сон еще свежо и ярко стоял у него перед глазами, но он не мог объяснить, чем он так его напугал.
Свет из окна вовсе не был ярким, но глаза Тени привыкли к полутьме. На краю его кровати сидела женщина.
Он ее знал. Он узнал бы ее в толпе из тысячи, из сотен тысяч человек. Одета она была во все тот же темно-синий костюм, в котором ее похоронили.
Голос ее донесся до него до боли знакомым шепотом.
– Наверное, ты собираешься спросить, что я тут делаю, – сказала Лора.
Тень молчал. Сев на единственный в комнате стул, он наконец спросил:
– Это ты?
– Да, – ответила она. – Мне холодно, щенок.
– Ты мертва, девочка.
– Да. Я мертва. – Она похлопала по матрасу подле себя. – Иди посиди со мной.
– Нет, – возразил Тень. – Пожалуй, я пока останусь на стуле. У нас осталось слишком много неразрешенных проблем.
– К примеру, то, что я мертва?
– Возможно. Но я имел в виду то, как ты умерла. Я говорю о тебе и Робби.
– А, – протянула она. – Это.
Тень чувствовал – или, быть может, подумалось ему, только воображает, что чувствует, – вонь гниения, цветов и консервантов. Его жена – его бывшая жена… нет, поправил он себя, его покойная жена… сидела на кровати и не мигая смотрела прямо на него.
– Щенок, – неуверенно попросила она – не мог бы ты… как по-твоему, не мог бы ты найти мне… сигарету?
– Я думал, ты бросила курить.
– Бросила, – согласилась она. – Но мне теперь плевать, что они вредны для здоровья. Думаю, это успокоит мои нервы. В вестибюле есть автомат.
Натянув футболку и джинсы, Тень босиком вышел в вестибюль. Ночной портье, мужчина средних лет, читал книгу Джона Гришэма. Тень купил в автомате пачку «вирджиния слимс», потом попросил у портье спички.
– Вы в номере для некурящих, – сказал портье, – так что потрудитесь открыть окно.
Он протянул Тени коробок спичек и пластмассовую пепельницу с логотипом «Мотель „Америка“».
– Ясно, – откликнулся Тень.
Вернувшись в комнату, он увидел, что Лора растянулась на его кровати поверх скомканного покрывала. Тень открыл окно, потом отдал ей сигареты и спички. Пальцы у нее были холодные. Лора чиркнула спичкой, и в свете крохотного язычка пламени Тень заметил, что ее ногти, обычно безукоризненно чистые, обломаны и обгрызены и под ними полукругами залегла грязь.
Прикурив сигарету, Лора затянулась и задула спичку. Потом затянулась снова.
– Не чувствую вкуса, – сказала она. – Похоже, дым никак на меня не действует.
– Очень жаль, – сказал Тень.
– Мне тоже.
Она затянулась снова, и в свечении оранжевого кончика сигареты проступило из сумрака ее лицо.
– Выходит, тебя выпустили.
– Да.
Снова вспыхнула оранжевым сигарета.
– Я все равно благодарна. Не надо мне было тебя в это впутывать.
– Ну, я ведь сам согласился, – возразил Тень. – Я мог бы сказать «нет».
И спросил себя, почему он ее не боится: почему от сна о музее он обливался холодным потом, а вот с ходячим трупом разговаривает без малейшего страха.
– Да, – сказала она. – Мог бы. Невезучий ты мой. – Дым вился у ее лица. В сумраке она была очень красивой. – Ты хочешь знать обо мне и Робби?
– Наверное.
Она затушила сигарету в пепельнице.
– Ты был в тюрьме, – начала она. – И мне надо было с кем-то поговорить. Плечо, на котором можно выплакаться. А тебя не было рядом. Мне было очень плохо.
– Извини. – Тут Тень сообразил, что ее голос как-то изменился, и попытался сообразить, в чем именно.
– Я знаю. Поэтому мы встречались попить кофе. Поговорить о том, что сделаем, когда ты выйдешь. Как хорошо будет увидеть тебя снова. Знаешь, он правда тебя любил. Он правда надеялся взять тебя назад на работу.
– Да.
– А потом Одри на неделю уехала к сестре. Это было через год, нет, через тринадцать месяцев после того, как ты уехал. – Ее голосу не хватало выразительности, слова, плоские и тусклые, падали камешками в глубокий колодец тишины. – Робби приехал ко мне. Мы напились. Мы трахались на полу спальни. Было хорошо. По-настоящему хорошо.
– Я не хочу этого слышать.
– Нет? Извини. Трудно подбирать слова, думать, что говоришь, когда уже мертв. Это, знаешь, как фотография. Словно и не задевает больше.
– Меня задевает.
Лора закурила новую сигарету. Ее движения были плавными и уверенными, вовсе не деревянными. На мгновение Тени подумалось: а мертва ли она? Может, это какой-то извращенный фокус?
– Да, – сказала она. – Понимаю. Ну, наш роман – хотя мы так его не называли, мы вообще его никак не называли – тянулся почти все эти два года.