Gaiman Neil. Американские боги (пер. А.А.Комаринец)

Нил Гейман
Американские боги

   For absent friends – Kathy Acker and Roger Zelazny, and all points between

Предуведомление для путников

   Перед вами – художественное произведение, а не путеводитель. И пусть география Соединенных Штатов Америки в этом романе отчасти соответствует реальной карте – места можно посетить, а по дорогам можно пройти, – я позволил себе некоторые вольности. Их меньше, чем может показаться, но они все же есть.
   Я не испрашивал и не получал разрешения использовать реально существующие места, и полагаю, владельцы Рок-Сити или Дома на Скале, равно как охотники и владельцы мотеля в центре Америки, придут в недоумение, обнаружив описание своей собственности на страницах романа.
   Я намеренно затемнил расположение нескольких мест, к примеру, городка Приозерье и фермы с Ясенем в часе езды к югу от Блэксбурга. Можете поискать их, если захотите. Возможно, даже найдете.
   Далее: не стоит даже упоминать, что все люди, живые, умершие и прочие, в этом романе – плод художественного вымысла или использованы в вымышленном контексте. Реальны только боги.

   Меня всегда занимал вопрос: что случается с демоническими существами, когда эмигранты покидают родину? Американцы с ирландскими корнями помнят фейри, американцы скандинавского происхождения помнят нис, греко-американцы – врыколаков, но их легенды относятся к событиям, происходившим в Старом Свете. Когда я спрашивал, почему этих демонов никто не видел в Америке, мои собеседники, смущенно посмеиваясь, говорили: «Они боятся плыть через океан, это очень далеко» и добавляли, что, в конце концов, ведь Иисус и его апостолы до Америки тоже не добрались.

Ричард Дорсон «К теории американского фольклора», в сборнике «Американский фольклор и история» (University of Chicago Press, 1971)

 

Часть первая.
Тени

Глава первая

   Границы нашей страны, сэр? Ну, как же, на севере нас ограничивает полярное Северное сияние, на востоке границей нам служит восходящее солнце, на юге нас сдерживает процессия Равноденствий, а на западе – Судный день.

Сборник американских острот Джо Миллера

 
   Тень отсидел три года. А поскольку он был высоким и широкоплечим и весь вид его словно говорил «отвали», то самой большой его проблемой было как убить время. Он держал себя в форме, учился фокусам с монетами и много думал о том, как любит свою жену.
   Самое лучшее в тюрьме – а на взгляд Тени, единственное, что в ней есть хорошего – было чувство облегчения. Мол, он пал так низко, как только мог пасть, и потому уже на дне. Не нужно бояться, что тебя сцапают, потому что тебя уже сцапали. Нечего больше бояться, что принесет завтрашний день, так как все дурное уже случилось вчера.
   Не важно, решил Тень, виноват ты в том, за что тебя судили, или нет. Насколько он успел узнать, все заключенные считали, будто с ними обошлись несправедливо: власти вечно что-то путали, вменяли тебе то, чего не было на самом деле, или ты сделал что-то не совсем так, как утверждалось на суде. Важно другое: тебя посадили.
   Это он заметил еще в первые несколько дней, когда внове было всё – от сленга до дурной кормежки. Несмотря на муку и ужас лишения свободы, он вздохнул с облегчением.
   Тень старался не болтать слишком много. В середине второго года он изложил эту теорию своему сокамернику Злокозны. Кличка у того была Ловкий, но поскольку букву «в» он обычно не выговаривал, звучала она как «Ло'кий».
   Ло'кий, шулер из Миннесоты, раздвинул в улыбке испещренные мелкими шрамами губы.
   – Н-да. Пожалуй, верно. А еще лучше, если тебя приговорили к смерти. Тогда вспоминаешь разные шутки о парнях, которые откинули копыта, когда у них на шее затянулась петля, потому что друзья твердили им, мол, козлами они жили, козлами и умрут.
   – Это что, шутка? – спросил Тень.
   – А как же. Юмор висельников. Лучший, какой только есть на свете.
   – Когда в последний раз в этом штате кого-нибудь вешали?
   – Откуда мне, черт побери, знать? – Волосы Злокозны не стриг, а почти сбривал, оставляя ярко-рыжий пушок, сквозь который просвечивали очертания черепа. – Но скажу тебе вот что: стоило им перестать вешать, в этой стране все пошло наперекосяк. Никакой тебе подвисельной грязи, никаких сделок с правосудием у самой петли.
   Тень пожал плечами: в смертном приговоре он не видел никакой романтики.
   Если ты не получил вышку, решил он, то тюрьма, в лучшем случае – только временная отсрочка от жизни по двум причинам. Жизнь достает тебя и в тюрьме. Всегда есть куда еще упасть. Жизнь продолжается. А во-вторых, если просто отсиживать срок, рано или поздно тебя придется выпустить.
   Поначалу освобождение казалось слишком далеким, чтобы пытаться на нем сосредоточиться. Потом оно превратилось в отдаленный лучик надежды, и Тень научился говорить себе «и это пройдет», когда случалось очередное тюремное дерьмо, а оно всегда случается. Однажды волшебная дверь отворится, и он выйдет в нее. Поэтому он зачеркивал дни на календаре «Певчие птицы Америки», единственном, который продавали в тюремной лавке, и солнце вставало, а он этого не видел, и садилось, а он не видел и этого. Он практиковался в фокусах с монетами по книге, которую нашел в пустыне тюремной библиотеки, ходил в качалку и составлял в уме список того, что сделает, когда выйдет на свободу.
   Список у Тени становился все короче и короче. По прошествии двух лет он оставил только три пункта.
   Во-первых, он примет ванну. Настоящую, долгую, серьезную ванну с пеной и пузырьками. Может, почитает газету, а может, и нет. Бывали дни, когда он думал, что почитает, бывали, когда решал, что обойдется.
   Во-вторых, он вытрется и наденет халат. Может, еще и шлепанцы. Ему нравилась мысль о шлепанцах. Если бы он курил, он закурил бы трубку, но он не курил. Он подхватит на руки жену («Щенок, – пискнет она с притворным ужасом и неподдельной радостью, – что ты делаешь?»). Он отнесет ее в спальню и закроет дверь. Если они проголодаются, то закажут по телефону пиццу.
   В-третьих, когда они с Лорой выйдут из спальни – через пару дней, не раньше, – он ляжет на дно и остаток жизни будет тише воды, ниже травы.
   – И будешь счастлив до конца дней своих? – поинтересовался Ло'кий Злокозны.
   В тот день они работали в тюремной мастерской, где клеили кормушки для птиц, что было чуть более занимательно, чем штамповать номера для автомашин.
   – Никого не зови счастливым, – сказал Тень, – пока он не умер.
   – Геродот, – откликнулся Ло'кий. – Надо же. Ты учишься.
   – Кто такой, мать его, Геродот? – спросил Снеговик, подгонявший стенки кормушки, и передал ее Тени.
   – Мертвый грек, – ответил Тень.
   – Моя прошлая девчонка была гречанкой, – сказал Снеговик. – Ну и дрянь же жрали в ее семье. Ты даже не поверишь. Представляешь? Рис в листьях. И всякое такое.
   Ростом и размерами Снеговик напоминал автомат для продажи коки, глаза у него были голубые, а волосы такие светлые, что казались почти белыми. Он до полусмерти избил парня, посмевшего потискать его девчонку в баре, где девчонка танцевала, а Снеговик подвизался вышибалой. Друзья парня вызвали полицию, которая арестовала Снеговика и по компьютеру обнаружила, что он за полтора года до того свалил с программы досрочного освобождения.
   – А что, скажи на милость, мне было делать? – обиженно говорил Снеговик, рассказывая Тени свою горестную повесть. – Я ему показал, что это моя девчонка. Что мне оставалось, если он меня не уважает, да? Я хочу сказать, он всю ее облапал.
   – Им пожалуйся, – сказал на это Тень и замолк. Он очень быстро понял, что в тюрьме отсиживаешь собственный срок. Нечего за других мотать.
   Сиди тихо. Убивай время.
   Несколько месяцев назад Злокозны одолжил Тени потрепанный экземпляр «Истории» Геродота в бумажной обложке.
   – Это круто. Вовсе не скучно, – заявил он, когда Тень запротестовал, мол, книг не читает. – Сперва прочти, потом сам скажешь, что круто.
   Тень поморщился, но читать начал и против воли втянулся.
   – Греки, – с отвращением продолжал Снеговик. – И что бы о них ни говорили, все врут. Я попытался трахнуть мою девку в зад, так она мне едва глаза не выцарапала.
   Однажды ни с того ни с сего Злокозны перевели. Геродота он оставил Тени. Среди страниц книги был запрятан пятицентовик. Монеты в тюрьме – контрабанда: край можно заточить о камень и потом распороть кому-нибудь лицо в драке. Тени не требовалось оружие; Тени просто нужно было что-то, чем занять руки.
   Суеверным Тень не был. Он не верил ни во что, чего не мог видеть собственными глазами. И все же в те последние недели он чувствовал, что над тюрьмой сгущаются тучи бедствия или катастрофы: такое же с ним приключилось за пару дней до ограбления. Сосущая пустота в желудке, которая, как Тень говорил себе, была всего лишь страхом перед внешним миром. Но уверенности у него не было. Паранойя его усилилась больше обычного, а в тюрьме она – базовый навык выживания. Тень стал еще тише, еще темнее, чем прежде. Он поймал себя на том, что следит за позами и жестами охранников и других заключенных, стараясь отыскать в них признаки той беды, которая, как он знал, неминуемо случится.
   За месяц до дня освобождения Тень вызвали в промозглый кабинет и усадили на стул против стола, за которым сидел коротышка с багровым родимым пятном на лбу. На столе лежало раскрытое дело Тени, в руке коротышка держал шариковую ручку. Конец ручки был сильно изжеван.
   – Тебе холодно, Тень?
   – Да. Немного.
   Коротышка пожал плечами:
   – Такова система. Бойлерная не заработает до первого декабря. А отключают все первого марта. Не я устанавливаю правила. – Он провел пальцем по листу бумаги, пришпиленному в деле слева. – Тебе тридцать два года?
   – Да, сэр.
   – Выглядишь ты моложе.
   – Без вредных привычек.
   – Тут сказано, ты был образцовым заключенным.
   – Я усвоил урок, сэр.
   – Правда?
   Пристально уставившись на Тень, он склонил голову набок, так что родимое пятно качнулось вниз. Тень подумал, не поделиться ли с ним своими теориями относительно тюрьмы, но промолчал, а только кивнул и попытался придать лицу выражение должного раскаяния.
   – Тут сказано, у тебя есть жена, Тень.
   – Ее зовут Лора.
   – Как дела на семейном фронте?
   – Неплохо. Она приезжала ко мне, когда могла, путь ведь неблизкий. Мы переписываемся, и я звоню ей, когда есть возможность.
   – Что делает твоя жена?
   – Работает в турагентстве. Посылает людей по всему миру.
   – Как ты с ней познакомился?
   Тень не мог понять, зачем его об этом спрашивают. Он сперва подумал, не сказать ли мужику, мол, не ваше дело, но передумал.
   – Она была лучшей подругой жены моего ближайшего друга. Они устроили нам «свидание вслепую». Мы сразу поладили.
   – Тебя ждет дома работа?
   – Да, сэр. Мой друг, Робби, тот, о ком я только что говорил, у него тренажерный зал под названием «Ферма Мускул», я там раньше работал тренером. Он сказал, что старое место меня ждет.
   – Правда? – поднял бровь коротышка.
   – Он говорил, что на меня клюнут. Вернутся старики, и придут крутые ребята, которые хотят быть еще круче.
   Этим коротышка как будто удовлетворился. Он задумчиво пожевал конец ручки, потом перевернул страницу.
   – Что ты думаешь о своем проступке?
   Тень пожал плечами.
   – Глупость чистой воды. – И он искренне верил каждому своему слову.
   Коротышка с родимым пятном вздохнул и поставил в списке галочки. Потом полистал бумаги в деле Тени.
   – Как домой отсюда поедешь? На «Грейхаунде»?
   – Самолетом. Хорошо, когда у тебя жена туроператор.
   Коротышка нахмурился, родимое пятно собралось складками.
   – Она послала тебе билет?
   – Незачем. Просто послала номер для подтверждения. Электронный билет. Все, что от меня требуется, это через месяц явиться в аэропорт, предъявить документы – и бай-бай.
   Кивнув, коротышка накорябал еще несколько строк и, захлопнув дело, положил поверх папки ручку. Блеклые руки легли на край стола, будто два дохлых зверька. Коротышка сдвинул ладони, сложил пальцы домиком и уставился на Тень водянистыми зелеными глазами.
   – Тебе повезло, – сказал он. – Тебе есть к кому вернуться, тебя ждет работа. Ты все можешь оставить позади. У тебя есть еще один шанс. Не упусти его.
   Вставая, коротышка не подал руки для рукопожатия, впрочем, Тень этого и не ждал.
   Последняя неделя была хуже всего. Даже хуже всех трех лет, вместе взятых. Тень даже думал, не в погоде ли все дело, в давящем, неподвижном и холодном воздухе. Словно надвигалась буря, но гроза так и не разразилась. Тень одолевала паническая дрожь, от нервного возбуждения сосало под ложечкой, он будто нутром чуял, что случилось что-то недоброе. В прогулочном дворе порывами налетал ветер. Тени казалось, в воздухе он ощущает запах снега.
   Он позвонил жене за ее счет. За каждый звонок из тюрьмы телефонные компании берут три доллара сверху. Вот почему телефонистки всегда так вежливы с заключенными, решил Тень: они ведь знают, из чьих денег берется их зарплата.
   – Что-то странное происходит, – сказал он Лоре. Это были не первые его слова. Первыми были «Люблю тебя», потому что их приятно говорить, когда искренне в них веришь, а Тень верил всем сердцем.
   – Привет, – сказала Лора. – Я тоже тебя люблю. Что странного?
   – Не знаю. Погода, может быть. Такое ощущение, словно, разразись у нас гроза, все стало бы на свои места.
   – А здесь ясно, – сказала она. – Последние листья еще не все облетели. Если у нас не будет урагана, ты их еще застанешь.
   – Пять дней, – сказал Тень.
   – Сто двадцать часов. А потом ты будешь дома, – ответила она.
   – У тебя все в порядке? Ничего не случилось?
   – Все отлично. Сегодня я встречаюсь с Робби. Мы планируем вечеринку-сюрприз в честь твоего возвращения.
   – Вечеринку-сюрприз?
   – Конечно. Только я тебе ничего не говорила, ладно?
   – Ни словечка.
   – Вот это мой муж, – сказала она, и Тень вдруг сообразил, что улыбается. Он отсидел три года, а она все еще способна заставить его улыбаться.
   – Я люблю тебя, милая, – сказал Тень.
   – И я тебя, щенок, – откликнулась Лора.
   Тень положил трубку.
   Когда они поженились, Лора хотела завести щенка, но их домохозяин сказал, что, по договору о найме, животных им держать воспрещается.
   «Брось, – сказал тогда Тень. – Я буду твоим щенком. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Сжевал твои тапочки? Наделал лужу на кухне? Лизал тебя в нос? Нюхал твой пах? Готов поспорить, я смогу все, что умеет щенок!» И он подхватил ее на руки, словно она не весила ровным счетом ничего, и принялся лизать ее в нос, а она хохотала и взвизгивала. А потом он унес ее в постель.
   В столовой к Тени бочком подобрался Сэм Знахарь, показывая в заискивающей улыбке стариковские зубы. Усевшись рядом с Тенью, он принялся уминать макароны с сыром.
   – Надо поговорить, – пробормотал углом рта Сэм Знахарь.
   Сэм Знахарь был одним из самых черных людей, каких доводилось встречать Тени. Ему могло быть под шестьдесят. А могло быть и за восемьдесят. Впрочем, Тень видел и тридцатилетних джанки, которые с виду казались старше Сэма Знахаря.
   – Мм? – протянул Тень.
   – Надвигается буря, – сказал Сэм Знахарь.
   – Похоже на то, – отозвался Тень. – Может, снег скоро пойдет.
   – Не та буря. Много большая грядет. Лучше тебе пересидеть здесь внутри, дружок, а не на улице, когда придет большая буря.
   – Я отсидел, – сказал Тень. – В пятницу меня уже тут не будет.
   Сэм Знахарь уставился на Тень.
   – Ты откуда? – спросил он.
   – Игл-Пойнт. Индиана.
   – Врешь, засранец, – сказал Сэм Знахарь. – Я спрашивал, откуда ты родом. Откуда твоя семья?
   – Из Чикаго, – ответил Тень. Его мать девочкой жила в Чикаго, там она и умерла полжизни назад.
   – Как я и говорил. Большая буря грядет. Ты лучше не высовывайся, мальчик-тень. Это как… как зовут те штуки, на которых стоят континенты?
   – Тектонические плиты? – подсказал Тень.
   – Вот-вот. Тектонические плиты. Будто они съезжаются, так что Северная Америка наползает на Южную, и тебе совсем не след оказаться меж ними. Сечешь?
   – Нисколько.
   Карий глаз медленно подмигнул и совсем закрылся.
   – Черт! Не говори потом, что я тебя не предупреждал, – сказал Сэм Знахарь и затолкал ложкой в рот дрожащий ком оранжевого плавленого сыра.
   – Не буду.
   Ночь Тень провел в полудреме: то засыпал, то просыпался снова, прислушивался к ворчанию и храпению нового сокамерника на нижней койке. Через несколько камер дальше по коридору мужик всхлипывал, скулил и завывал, как животное, и время от времени кто-нибудь кричал ему, чтобы он, черт побери, заткнулся. Тень старался не слушать. Он давал омывать себя пустым минутам, таким тягучим и одиноким.
   Еще два дня. Сорок восемь часов, которые начались с овсянки и тюремного кофе и охранника по имени Уилсон, который сильнее необходимого стукнул Тень по плечу и бросил:
   – Тень? Туда.
   В глотке Тени застрял страх, горький, как старый кофе. Надвигается беда.
   Гадкий голосок в голове нашептывал ему, будто ему прибавят еще год заключения, бросят в одиночку, отрежут руки, отрубят голову. Он сказал себе, что все это ерунда, но сердце у него ухало так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
   – Не понимаю я тебя, Тень, – сказал Уилсон, пока они шли по коридору.
   – Чего вы не понимаете, сэр?
   – Тебя. Слишком уж ты, черт побери, тихий. Слишком вежливый. Отсиживаешь, как старик, а тебе сколько? Двадцать пять? Двадцать восемь?
   – Тридцать два, сэр.
   – Что ты за человек? Латинос? Цыган?
   – Не знаю, сэр. Может быть.
   – Может, у тебя в роду ниггеры. У тебя есть в роду ниггеры, Тень?
   – Возможно, сэр. – Расправив плечи, Тень глядел прямо перед собой, сосредоточиваясь на том, чтобы не дать охраннику себя спровоцировать.
   – Да? А вот меня от тебя жуть берет. – У Уилсона были песочного цвета волосы, песочное лицо и песочная улыбка. – Ты скоро от нас уходишь.
   – Надеюсь, сэр.
   Они прошли через несколько КПП. Всякий раз Уилсон показывал бэдж. Вверх по лестнице – и вот они уже стоят перед дверью кабинета начальника тюрьмы: на двери табличка черными буквами «Дж. Пэттерсон», а возле двери миниатюрный светофор.
   Верхний огонек горел красным.
   Уилсон нажал кнопку под светофором.
   Еще пару минут они стояли в молчании. Тень пытался убедить себя, что все в порядке, мол, утром в пятницу он сядет на самолет в Игл-Пойнт, и все же сам себе не верил.
   Красный огонек погас, загорелся зеленый, Уилсон толкнул дверь. Они вошли.
   За все три года Тень видел начальника тюрьмы всего с десяток раз, и то издали. Один раз, когда начальник привел на экскурсию в тюрьму какого-то политика. Другой – во время беспорядков, когда начальник выступал перед собранными по сто человек заключенными и говорил, что тюрьма переполнена и останется переполненной, и потому им лучше свыкнуться с таким положением вещей.
   Вблизи Пэттерсон выглядел еще хуже. Лицо у него было длинное, а седые волосы топорщились военной стрижкой. Пахло от него «Олд-спайсом». Позади него красовалась полка книг, в названии каждой из которых имелось слово «Тюрьма»; стол был совершенно чист и пуст, если не считать телефона и отрывного календаря «Дальняя сторона». В правом ухе торчал слуховой аппарат.
   Тень сел. Уилсон встал позади его стула.
   Открыв ящик стола, начальник достал дело, которое положил перед собой на стол.
   – Здесь сказано, что вы были приговорены к шести годам за физическое насилие при отягчающих обстоятельствах и нанесение побоев. Вы отбыли три года. Вас должны были освободить в пятницу.
   «Должны были?» Тень почувствовал, как в желудке у него екнуло, и спросил себя, сколько еще ему придется отбыть – год? Два? Все три?
   – Да, сэр, – только и сказал он. Начальник тюрьмы облизнул губы.
   – Что вы сказали?
   – Я сказал «Да, сэр».
   – Тень, мы выпустим вас сегодня во второй половине дня. Выйдете на пару дней раньше.
   Кивнув, Тень стал ждать дурных известий. Начальник тюрьмы вперился в бумагу в деле.
   – Это пришло из больницы «Джонсон Мемориэл» в Игл-Пойнте… Ваша жена… ваша жена умерла сегодня на рассвете. Это была автокатастрофа. Мне очень жаль.
   Тень снова кивнул.
   Провожая его назад в камеру, Уилсон не произнес ни слова. Все так же молча он открыл дверь и дал Тени пройти, а потом вдруг сказал:
   – Это как в хохме про хорошую и плохую новость, а? Хорошая новость: мы вас выпускаем пораньше, плохая новость: ваша жена умерла. – Он рассмеялся, будто это было действительно смешно.
   Тень вообще ничего не ответил.
   В оцепенении он собрал пожитки, а потом большую часть их роздал. Геродота Ло'кого и книжку про фокусы с монетами он оставил на койке, туда же с мимолетным уколом совести бросил пустые металлические диски, тайком пронесенные в камеру из мастерской, которые служили ему вместо монет. Снаружи будут еще монеты, настоящие монеты. Он побрился. Он оделся в гражданское. Он прошел одни двери, другие, третьи, зная, что никогда больше через них не пройдет, и чувствуя внутри себя пустоту.
   С серого неба сеял мелкий холодный дождь, который грозил обратиться в снег. Замерзшие льдинки били Тень по лицу, а капли успели промочить тонкий плащ, пока он шел к желтому, некогда школьному автобусу, которому предстояло отвезти недавних заключенных в ближайший город.
   К тому времени когда они сели в автобус, все промокли насквозь. Сегодня уезжало восемь человек. В четырех стенах оставалось еще пятнадцать тысяч. Пока в автобусе не заработала печка, Тень дрожал от холода на сиденье и спрашивал себя, что ему теперь делать, куда ехать.
   Непрошено перед глазами возникли призрачные картинки. В воображении он покидал другую тюрьму, много лет назад.
   Он слишком долго провел заточенным в комнате без света; борода у него отросла, волосы спутались. По серой каменной лестнице охранники вывели его на площадь, заполненную яркими красками, предметами, снующими людьми. Был ярмарочный день, и его оглушили шум и краски, он прищурился на солнце, заливавшее светом площадь, чувствуя в воздухе запах соли и чудесных предметов на ярмарке, а слева от него на воде сверкали солнечные блики…
   Дернувшись, автобус остановился на красный свет.
   Вокруг завывал ветер, и дворники тяжело шуршали взад-вперед по лобовому стеклу, размазывая очертания города красными и желтыми неоновыми пятнами. Сумерки только-только спускались, а за стеклом как будто уже была глубокая ночь.
   – Черт, – пробормотал мужик на сиденье позади Тени, протирая ладонью запотевшее стекло, чтобы получше разглядеть мокрую фигуру, спешившую по улице. – Вон там шлюха идет.
   Тень сглотнул. Тут ему пришло в голову, что он еще даже не плакал… что вообще ничего не чувствует. Ни слез. Ни горя. Ничего.
   Ему вспомнился парень по имени Джонни Ларч, с которым он делил камеру в начале первого года. Тот рассказал однажды о том, как, проведя пять лет за решеткой, вышел с сотней долларов в кармане и билетом в Сиэтл, где жила его сестра.
   Добравшись до аэропорта, Джонни Ларч предъявил билет женщине за стойкой, и она попросила у него водительские права.
   Он их показал. Срок действия прав истек пару лет назад. Оператор сказала, что просроченные права не считаются документом. А он возразил, что, может, для вождения они и недействительны, но это чертовски хороший документ, и, будь он проклят, кто на фотографии, по ее мнению, если не он собственной персоной?
   Она попросила его говорить потише.
   А он потребовал, чтобы она, мать ее растак, выдала ему посадочный талон, или она пожалеет, и заявил, что он не позволит себя не уважать. В тюрьме нельзя допускать, чтобы тебя не уважали.
   Тогда она нажала кнопку, и через минуту у стойки уже появились секьюрити аэропорта, которые попытались уговорить Джонни Ларча по-хорошему покинуть зал вылета, а он не хотел уходить… Так произошла перебранка, переросшая едва ли не в драку.
   В результате Джонни Ларч так и не попал в Сиэтл и следующие несколько месяцев болтался по городским барам, а когда сотня вся вышла и у него не осталось денег на выпивку, он вломился на автозаправку с игрушечным пистолетом. В конце концов его забрали в полицию, за то что он ссал посреди улицы. Очень скоро он вновь очутился за решеткой, чтобы досидеть остаток срока плюс еще пару лет за историю с автозаправкой.
   Мораль этой истории, по словами Джонни Ларча, была такова: никогда не выводи из себя тех, кто работает в аэропорту.
   – А ты уверен, что это не цитата вроде: «Модели поведения, действующие в узкоспециализированной среде, каковой является тюрьма, в иной среде могут не действовать и на практике оказаться губительными»? – спросил Тень, дослушав Джонни Ларча.
   – Да нет, ты что, меня не слушал? Говорю тебе, мужик, – настаивал Джонни Ларч, – не зли этих сук в аэропорту.
   Тень почти улыбнулся этому воспоминанию. Срок действия его собственных водительских прав истечет только через пару месяцев.
   – Автовокзал! Все на выход!
   В здании автовокзала пахло мочой и скисшим пивом. Тень взял такси и велел водителю отвезти его в аэропорт. И пообещал пять долларов сверху, если тот сумеет молчать всю дорогу. Они доехали за двадцать минут, и водитель ни разу не произнес ни слова.
   Потом Тень, спотыкаясь, брел через ярко освещенный зал аэропорта. Ему было не по себе из-за электронного билета. Он знал, что у него забронирован билет на пятницу, но не знал, сможет ли вылететь сегодня. Все, связанное с электроникой, представлялось Тени сущим волшебством, а потому способным испариться в мгновение ока.