Галич Александр Аркадьевич. Верные друзья

   Нестратов в пальто и без шляпы сидит на своем апельсиновом чемодане и молча смотрит вдаль. Чижов возится с рыболовным снаряжением, а Лапин, настроенный благодушно, насвистывает, то и дело насмешливо поглядывая на Нестратова.
   - Ваше мнение, профессор? - Лапин заговорщически наклоняется к уху Чижова. - Как наш больной?
   Чижов пожимает плечами:
   - Процесс развивается нормально. - Подумав, он добавляет: - Но должен сказать откровенно, что идея с плотом - не самое лучшее, что могло тебе прийти в голову. Недурной отдых!
   - А твоя дурацкая шутка с деньгами?! - тихо и сердито отвечает Лапин и встает. - Не будем считаться, Чижик! У нас же, милый мой, не увеселительная прогулка, а серьезное научно-психологическое мероприятие. Так сказать, испытание огнем и железом!
   Он подходит к Нестратову, спрашивает:
   - Грустим?
   - Красиво! - неожиданно и совершенно не в тон заданному вопросу отвечает Нестратов, и Лапин, даже поперхнувшись, восторженно кричит:
   - Красиво?! Ах ты, пропади ты пропадом! Профессор, вы слышите, что говорит академик? Он говорит, что ему здесь нравится...
   Нестратов тычет носком ботинка в настил плота:
   - Мне не здесь нравится. Мне - вон где нравится! - И он обводит широким жестом руки гладь Камы, высокое небо с быстрыми и легкими вечерними облаками, зеленые берега.
   Наступает молчание.
   За деревьями на берегу открываются палатки пионерского лагеря. Стайка голоногих ребят с визгом и хохотом мчится к воде. Звучит отчетливый и звонкий сигнал пионерского горна.
   Лапин произносит нараспев:
   - Спать, спать по палаткам!..
   - Тьфу ты, какая вдруг старина примерещилась, - медленно, со странной улыбкой говорит Чижов, - лефортовская окраина, речка Яуза...
   - Наш дырявый фрегат, - подхватывает Лапин.
   - А это помните? - спрашивает Нестратов. Расстегнув ремни чемодана, он открывает ключом замысловатый замок, поднимает крышку и достает с самого дна затрепанную ученическую тетрадь, на обложке которой корявыми буквами написано: "песильник".
   - Песенник! - благоговейным шепотом произносит Лапин. - Честное слово, это же наш, тот самый, лефортовский песенник! А я ведь думал, что ты все позабыл, капитан.
   - Как видишь, не все, - усмехается Нестратов.
   Чижов после паузы торжественно предлагает:
   - Что ж, братцы, споем, раз такое дело?
   Лапин листает тетрадь.
   - Которую?
   - Открывай пятнадцатую страницу.
   - Там же дырка прожженная, - задумчиво улыбается Лапин.
   Чижов берет гитару, настраивает ее и, закинув голову к небу, начинает:
   В тот год еще будила нас
   Походная тревога,
   Царицын, Фастов и Донбасс,
   Военная дорога...
   Чистым баритоном вступает Лапин:
   И шли полки в последний бой,
   Вперед - сквозь непогоду,
   За отчий дом, за край родной,
   За счастье и свободу.
   И низким, как рокочущий гром, басом подхватывает песню, Нестратов:
   Ну что ж, друзья! Споем, друзья!
   Споем про дальние края,
   Про битвы и тревогу,
   Про то, как он, и ты, и я,
   Про то, как вышли мы, друзья,
   В нелегкую дорогу!
   Смеркается.
   Вдалеке, за речным перекатом, появляется ярко освещенный, ослепительно белый на фоне потемневшего неба пароход "Ермак". Он быстро нагоняет плывущий по течению плот.
   Несется над водой песня:
   Припомним славные года
   Работы и ученья,
   Мы возводили города,
   Меняли рек теченье.
   Турксиб, Донбасс и Днепрострой,
   Овеянные славой!
   Как много дел для нас с тобой
   Для паренька с заставы.
   Громовой бас Нестратова перекрывает голоса Лапина и Чижова:
   Ну что ж, друзья! Споем, друзья!
   Споем про синие моря
   И вдохновенья ветер...
   Пароход подходит близко. Уже становятся отчетливо видны освещенные бортовыми огнями фигуры людей, стоящих на верхней палубе и внимательно слушающих песню.
   Про то, как он, и ты, и я,
   Про то, как жили мы, друзья,
   На этом белом свете!
   Люди на палубе аплодируют.
   Последние лучи заходящего солнца ярким пламенем освещают корму, на которой стоят Наталья Сергеевна Калинина и Катя. Нестратов толкает Чижова:
   - Ты взгляни. Чижик, какие красавицы, а?!
   - И верно! - искренне восхищается Чижов. - Взгляни, Александр Федорович!
   Лапин медленно поднимает голову и вдруг, вздрогнув, стремительно вскакивает.
   Все дальше и дальше уходит по реке пароход.
   - Что ты? - смотрит на Лапина Нестратов. - Что с тобой?
   Лапин отвечает не сразу:
   - Да нет. Почудилось.
   И, потянувшись за гитарой, он трогает пальцами струны, усмехается и с внезапной силой начинает петь:
   На заре туманной юности
   Всей душой любил я милую,
   Был у ней в глазах небесный свет,
   На лице горел любви огонь...
   На палубе парохода темная женская фигура, мотнувшись к борту, стискивает руками перила, вслушивается. Плот кажется неясным пятном на воде. В туманном вечернем воздухе отчетливо слышны слова песни:
   Что пред ней ты, утро майское,
   Ты, дубрава, мать зеленая,
   Степь-трава - парча шелковая,
   Заря-вечер, ночь-волшебница?
   Все дальше и дальше уходит по реке пароход.
   У борта, кутаясь в пуховый оренбургский платок и как-то странно, напряженно улыбаясь, стоит Наталья Сергеевна. Рядом с нею Катя.
   Издалека из вечернего сумрака доносится песня:
   Хороши вы, когда нет ее,
   Когда с вами делишь грусть свою,
   А при ней вас хоть бы не было,
   С ней зима - весна, ночь - ясный день...
   - Ой, Наталья Сергеевна! - Катя испуганно смотрит на Наталью Сергеевну. - Вы плачете?!
   Наталья Сергеевна улыбается сквозь слезы:
   - Нет, ничего, причудилось... Песня... Я давно ее не слыхала. И совсем уже издалека долетают последние слова:
   Не забыть мне, как в последний раз
   Я сказал ей - прости, милая!
   Так, знать, бог велел - расстанемся,
   Но когда-нибудь увидимся...
   Песня смолкает, и теперь становится слышно, как работают в трюме парохода машины, как с шумом расходится за кормой вода, как хрипло кричит стоящий с лагом матрос:
   - Семнадцать... Семнадцать с половиной... Семнадцать... Наталья Сергеевна неторопливо достает из сумочки пачку папирос, спички, закуривает.
   - Наталья Сергеевна, - огорченно говорит Катя и заглядывает Наталье Сергеевне в лицо, - вы же бросили курить!
   Наталья Сергеевна грустно усмехается:
   - Расстроилась... Глупо! - И, помолчав, продолжает: - Эту песню восемь лет назад пел один человек. Я проходила практику под его руководством, и вот... Ну, мы с ним дружили. И вот он пел тогда эту песню.
   Катя с заблестевшими глазами придвигается к Наталье Сергеевне, берет ее за руку, спрашивает шепотом:
   - Вы любили его, да? Ну, Наталья Сергеевна, вы скажите, вы любили его?
   - Я его люблю, Катенька, - просто отвечает Наталья Сергеевна и резким движением отбрасывает папиросу. - Не хочу курить. Я его люблю, Катенька, повторяет она после паузы. - И хоть я уже много лет не видела его и не писала ему, но когда у меня радость, когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, настоящее, я всегда вспоминаю о том, что есть на земле чудесный человек, которого я люблю.
   - А он? - затаив дыхание, наклоняется Катя к Наталье Сергеевне.
   - Он? Он, разумеется, ничего не знает. Сейчас уже поздно об этом говорить. А тогда я была девчонкой. Сама сказать не сумела, а он не догадался. Ну а сейчас поздно!
   Катя, сдвинув брови, на секунду о чем-то задумывается, потом говорит грустно:
   - Это настоящая любовь! Вот у нас с Сережкой, у нас как-то не так - и он все знает, и я все знаю, и на всей трассе знают. А у вас настоящее!
   Наталья Сергеевна с задумчивой улыбкой качает головой:
   - Нет, Катюша, любовь - чувство смелое, сильное. Ее не нужно бояться и не надо скрывать.
   Она зябко передергивает плечами, плотнее запахивается в пуховый платок, смотрит на небо:
   - Гроза собирается. Пойдем-ка в каюту. И, уже совсем собравшись уходить, она вдруг произносит медленно и растерянно:
   - И ведь что удивительно - голос тот же. Голос - не только песня!
   А на плоту при свете керосинового фонаря, подвешенного на палках у входа в шалаш, тоже идет негромкий, неторопливый разговор.
   Лапин, все еще задумчиво перебирая струны гитары и неподвижно глядя куда-то в темноту, рассказывает:
   - И вот тогда дурак, о котором я говорю, понял, что он ее полюбил. Понял - и растерялся. Она студентка, приехала к нему на практику, он старше ее лет на пятнадцать, и вдруг - такая оказия... Естественно, с этой минуты он постарался встречаться с ней пореже. Даже провожать ее не пошел, когда она уезжала. Так это все и кончилось.
   Нестратов, покосившись на замолчавшего Лапина, усмехается:
   - Да ты прав - большой дурак был этот твой добрый знакомый.
   Чижов утвердительно кивает головой.
   - Выражаясь научно, клинический случай шизофрении! Начинается с трусости и ханжеских теорий - "любовь от сих и до сих", "любовь не должна мешать", а кончается всевозможными душевными расстройствами, с которыми приходится возиться врачам! Хотел бы я знать, где, когда и кому помешала настоящая любовь?
   - Теоретики! - свирепо огрызается Лапин. Он откладывает в сторону гитару и обхватывает руками колени.
   Наступает молчание.
   - Между прочим, Саша, - невинным тоном спрашивает Чижов, - а как звали твою практикантку? Такую светловолосую? Помнишь, вы приезжали вместе в Москву и ты меня с нею знакомил?
   - Наташа. Наталья Сергеевна Калинина... - быстро отвечает Лапин и, запнувшись, подозрительно смотрит на Чижова. - А ты почему о ней вспомнил?
   - Просто так.
   Нестратов наставительно замечает:
   - Душевная робость делает людей несчастными чаще, чем это принято думать.
   И снова наступает молчание.
   Лапин сидит, обхватив руками колени, вглядывается в темноту. Потом произносит тихо, без всякой, казалось бы, видимой связи с предыдущим:
   - Но ведь мне уже сорок два года!
   Чижов значительно смотрит на Нестратова, берет его под руку, и они вдвоем уходят в шалаш.
   Лапин остается один, закуривает. Слабый красноватый огонек освещает его необычно суровое, взволнованное лицо.
   И вдруг в темном ночном небе вспыхивает молния, раскатывается гром, и дождь, словно он только этого дожидался, со стремительной силой, яростно обрушивается на плот.
   - Эгей, братцы!
   Из шалаша выскакивают полураздетые Чижов и Нестратов.
   - Вещи, вещи в шалаш!
   - Гитару! Скорей!
   Лапин, Чижов и Нестратов мечутся под дождем, лихорадочно собирая разбросанные вещи. Внезапно Чижов вскрикивает:
   - Человек, человек за бортом!
   - Где, где?
   - Да не может быть!
   - А я вам говорю...
   Яркая вспышка молнии.
   Теперь, действительно, становится виден совсем рядом с плотом не то плывущий, не то барахтающийся в воде человек.
   Чижов мгновенно сбрасывает рубашку, брюки, ботинки и бросается в реку.
   Несколько секунд слышны только затихающие перекаты грома, шум дождя, всплески воды. Затем доносится задыхающийся голос Чижова:
   - Да ты не отбивайся... О, черт! Слушай, погоди, погоди...
   Всплески воды становятся громче.
   Лапин и Нестратов, мешая друг другу, вместе с появившимся Чижовым втаскивают на плот, видимо, потерявшего сознание худощавого загорелого паренька в спортивных трусах.
   Чижов, приплясывая от возбуждения, объясняет:
   - Я его по голове стукнул - сопротивлялся... Мог сам утонуть и меня утопить. Ничего, сейчас очнется.
   Друзья, захлопотавшись над бесчувственным пареньком, не замечают, как из темноты, из дождя, к правому борту плота подходит лодка. В ней несколько едва различимых человеческих фигур.
   Неприязненный голос спрашивает:
   - Что здесь происходит?
   Паренек, очнувшись, вскакивает, расталкивает друзей, кричит:
   - Иван Кондратьевич! Я здесь, Иван Кондратьевич, на плоту! Меня какой-то псих утопить хотел!
   - Что-о-о?! - высокий человек в лодке приподнимается, освещает фонарем оторопевших Лапина, Чижова и Нестратова. - Кто такие?
   - Мы... Мы из Москвы... - путается Нестратов. - Думали, человек тонет. И мы...
   - Да вы понимаете, что наделали? У нас тренировочный заплыв на побитие рекорда дальности в трудных условиях. Мы эту грозу целый месяц ждем, а вы пловца с дистанции снимаете?!
   Паренек свирепо кричит:
   - Он меня, леший, кулаком по башке стукнул, а то бы я ему показал!
   Кто-то из людей в лодке спрашивает:
   - Ты дальше-то плыть сможешь? Отдышался?
   - Поплыву, - говорит паренек. - Я поплыву, Иван Кондратьевич, ладно? Будем отсюда считать дистанцию. Можно, Иван Кондратьевич?
   - Ну, плыви.
   Паренек, даже не поглядев на Лапина, Чижова и Нестратова, делает глубокий вздох, взмахивает руками и бросается в воду. Еще мгновение - и лодка и пловец скрываются за сплошной стеной дождя.
   Лапин хохочет:
   - Ай, Чижик! Не везет человеку... Совсем уже была в руках медаль за спасение утопающего, и вот - на тебе!
   Сконфуженный Чижов подбирает брюки, рубашку, долго шарит руками по мокрым доскам плота, бормочет:
   - А где же ботинки? Братцы, куда вы мои ботиночки задевали? Где мои ботиночки?
   - Они утонули, - хмуро сообщает Нестратов.
   - То есть как "утонули"?
   - А вот когда мы этого "утопленника" втаскивали, ты их сам и столкнул.
   - Братцы! - Чижов патетически воздевает руки к небу. - Я ж в одних ботинках поехал, у меня ж нет других... И домашние туфли я забыл. Караул, братцы!
   - Ничего, Борис, - философски замечает Лапин, - ты потерял ботинки, но зато спас человека.
   Снова прорезает небо от края и до края яркая вспышка молнии, гремит гром.
   - Ревела буря, гром гремел, во мраке молнии блистали! - с удовольствием говорит Лапин. - Все как в песне! Все правильно!
   После ненастной ночи наступает солнечный, но холодный и ветреный день.
   Бегут по Каме белые барашки волн. С боку на бок качается плот. Полощутся на ветру повешенные для просушки брюки, пиджаки и рубашки.
   Из шалаша доносится мирное похрапывание. Лапин стоит в позе бессменного часового, картинно опершись на весло.
   Внезапно он закладывает два пальца в рот, пронзительно свистит и кричит:
   - Все наверх! Город!
   Из шалаша вылезает, волоча за собой географическую карту, сонный Нестратов. Он расстилает карту и наставительно говорит:
   - Это не город, а населенный пункт. Здесь пополним запасы продовольствия.
   Плот причаливает к маленькой, очень нарядной и чистой пристани.
   - Кошайск! - торжественно провозглашает Лапин и первым спрыгивает на берег. Следом за ним прыгает Нестратов, а босой Чижов смотрит на друзей жалостливыми глазами и горестно бормочет:
   - Друзья... И этих людей я любил... Ни сочувствия, ни доброго взгляда! Купите мне туфли!
   - Нет денег, - бессердечно отвечает Нестратов. - Ты сам ограничил наш бюджет.
   - Купите! - безнадежным голосом повторяет Чижов и неожиданно оживляется. - А то вообще не дам ни копейки. Я - казначей.
   - Ты общественный казначей. Если не дашь, отымем силой, - предупреждает Лапин. И, обращаясь к Нестратову, говорит: - Заходи, Василий!
   Чижов, сообразив, что сейчас ему придется худо, вытаскивает из кармана деньги:
   - Черт с вами, вот шесть рублей.
   - Что же мы можем купить на шесть рублей? - разводит руками Лапин. Семечек? Не дури, друг! Нам надо чаю, газет, колбасы любительской, сахар кончается...
   - Ах, так? - Чижов становится в позу короля Лира, ограбленного дочерьми. - Хорошо! Берите все, пейте кровь!
   Он швыряет на землю несколько бумажек, затем ложится, заворачивается с головой в одеяло, а его бессердечные друзья хладнокровно подбирают деньги и, посвистывая, удаляются.
   Чижов некоторое время лежит неподвижно.
   Наконец это ему надоедает. Он высовывает из-под одеяла голову, осматривается, вылезает, берет самодельный веник и начинает подметать плот.
   За этим занятием его и застают три загорелых широкоплечих человека в парусиновых штанах и фуражках речников.
   - Здравствуйте, - очень вежливо говорит один из них, - мы к вам.
   - Ко мне?
   - К вам, - повторяет пришедший, деликатно стараясь не смотреть на босые ноги Чижова. - Нам, понимаете, команда "Ермака" про вас рассказывала. Очень они хвалили вашу бригаду, даже восхищались.
   - Исполнением. Песню вы исполняли. Высоко, говорят, художественно. Ну а мы, так сказать, делегаты от клуба нашего - речников. У нас нынче торжественный вечер. Мы годовой план в полгода выполнили. Так что большая к вам, товарищи, просьба - выступить на нашем вечере. Понимаете?
   - Выступить?
   - Ну да! Концерт дать.
   Чижов, прищурившись, смотрит на моряка, и лицо его освещается необыкновенно лукавой усмешкой.
   - Знаете что, - медленно и почти с восторгом говорит он, - я, вероятно, выступить не смогу. По состоянию здоровья. Но мои два друга выступят обязательно.
   - Слово?
   - Слово! - твердо отвечает Чижов и протягивает моряку руку.
   - Как объявить концерт? - деловито осведомляется моряк. Чижов, секунду подумав, говорит:
   - Объявите так: вечер русской песни.
   Обувной отдел универсального магазина в Кошайске. Сверкающие глянцем туфли, ботинки, галоши.
   - Вы только посмотрите товар, граждане! - любезный продавец гнет туфлю, щелкает ногтем по подошве. - Два года гарантия. Фасон прекрасный, удобный...
   - Дорого, дорого, - решительно заявляет Нестратов.
   - А нет ли на резине, - стыдливо спрашивает Лапин, - или на какой-нибудь там пластмассе, подешевле? Нам, знаете ли, для мальчика. Ужасно рвет. Каждый день ему покупай - не накупишься.
   - Мальчику? Сорок второй номер? - удивляется продавец. - Какой же это мальчик? Это юноша, молодой человек. Ему ухаживать за девушками пора... Вот, порекомендую тогда ленинградский "Скороход", нет износу.
   - Сколько? - осторожно осведомляется Лапин.
   - Сто тридцать семь. Выписывать?
   - Не подойдет! - решительно говорит Нестратов и, откашлявшись, спрашивает: - А нет ли у вас на деревянной подошве? Я как-то раз видел такие. И прочно, и, наверное, недорого.
   - Что вы, - разводит руками продавец. - Это же спецобувь. Ее производства прямо с баз получают.
   Нестратов и Лапин грустно переглядываются. Помолчав, Лапин снова начинает:
   - А нет ли у вас...
   Вечереет.
   Нестратов и Лапин, нагруженные незамысловатыми покупками, весело переговариваясь, спускаются с пригорка к плоту. Чижов лежит на спине, завернутый в одеяло.
   - Распеленаем? - шепотом спрашивает Лапин.
   - Распеленаем!
   Друзья, ухватив с двух концов одеяло, вытряхивают из него Чижова.
   - Человек должен... - наставительно говорит Лапин и внезапно умолкает, изумленный выражением лица Чижова, которое светится тихим счастьем.
   - Здравствуйте, здравствуйте! - улыбается он. - Как прогулялись?
   - Отлично, - осторожно отвечает Нестратов. - А как ты?
   - Лучше быть не может.
   Чижов с сожалением оглядывает измятый костюм Нестратова.
   - Здорово ты измялся, Василий. Беда! Нет в тебе прежнего лоска. Разве в таком костюме пойдешь на концерт... А как раз, понимаешь, нынче вечером тебе костюм очень понадобится.
   - Зачем? - встревоженно спрашивает Чижова Нестратов. Чижов, усаживаясь поудобнее и умильно улыбаясь, говорит:
   - Дело в том, что сегодня вечером...
   На стене небольшого белого здания два паренька в фуражках речного флота вывешивают плакат:
   "Сегодня вечером, по случаю торжественного окончания планового года, бригада артистов-туристов дает концерт "ВЕЧЕР РУССКОЙ ПЕСНИ".
   На плоту - кромешный ад.
   Нестратов бушует как одержимый. Лапин рвет на себе бороду.
   - Позор! - кричит Нестратов. - Ты не имел на это права!.. Это не шутка!.. Я не мальчишка!.. Мы взрослые люди!.. Пожалуйста!..
   - Послушай, Борис, - от волнения Лапин заикается, - согласись, что ты позволил недопустимое...
   - Друзья мои! - Чижов умильно улыбается. - Зачем пустые разговоры? Дело сделано, пути отрезаны, люди ждут. И какие люди! Прекрасные люди, которые закончили годовой план в полгода. Если вы хотите огорчить этих людей, - что ж, я умываю руки. Могу только прибавить: будь у меня возможность - я бы выступил на этом концерте с наслаждением.
   - И выступишь, - злобно шипит Нестратов.
   Чижов пожимает плечами:
   - И рад бы! Но согласитесь, что выступать босым - значит проявить элементарное неуважение к аудитории.
   И тут наступает его очередь встревожиться - по лицу Лапина медленно расплывается улыбка.
   - Нет, нет, - торопливо говорит Чижов, - я в твоих ботинках не пойду, они жмут.
   - Зачем же в моих? - нежно говорит Лапин. - Ты не ценишь своих друзей. Они купили тебе прекрасные матерчатые тапочки за восемнадцать целковых. На лакированные, к сожалению, денег не хватило. Так что готовься, мой друг, к выступлению.
   Клуб речников.
   Переполненный зрительный зал. Люди стоят в проходах, расположившись на подоконниках, толпятся в дверях.
   В первых рядах, рядом с начальством, сидят жены речников и держат на коленях детей.
   Несмотря на то, что занавес еще закрыт, на лицах ребятишек, облепивших окна с улицы, сияет полный восторг. Иногда из общего гула голосов вырываются отдельные реплики:
   - У нас тоннаж превосходит.
   - А это из Куйбышева артисты?
   - И теперь грузы пойдут из Москвы водой...
   Но вот наконец дернулся и открылся занавес.
   Посредине ярко освещенной сцены стоят три стула. В центре сидит Чижов, Лапин и Нестратов, держась руками за спинки стульев, стоят по бокам и растерянно улыбаются. Гремят аплодисменты.
   Нестратов делает шаг вперед, поднимает руку, судорожно глотает воздух и застывает.
   - Давай! - раздается сзади энергичный шепот Лапина.
   - Дорогие товарищи!.. - от неловкости Нестратов говорит срывающимся голосом и заискивающе улыбается. - Разрешите мне от всех нас поздравить вас...
   Чижов хихикнул, и Лапин сердито ткнул его кулаком в бок.
   - ...поздравить вас, - уже тверже продолжает Нестратов, - с вашими замечательными производственными успехами. Мы с огромным удовольствием выступим сегодня на вашем вечере, но мы должны вам признаться заранее произошла ошибка. Мы не артисты. Я, например, архитектор...
   По залу прокатывается взрыв хохота. Какой-то веснушчатый матросик, прижав к груди фуражку, восторженно восклицает:
   - Ох, дает! Вот это дает!
   Нестратов, пожав плечами, продолжает:
   - Вот он - врач, а третий наш товарищ - животновод. Смех в зале становится громче.
   Лысый толстяк, утирая мокрые глаза от слез, стонет тоненьким голоском:
   - Ох, не могу! Я, говорит, архитектор... А то еще, бывает, пожарными представляются... Ох, комик!
   Нестратов, обернувшись к Чижову, яростно цедит сквозь зубы:
   - Это все твои дурацкие шутки... Что делать?
   Чижов подходит ближе.
   - А я откуда знаю, что делать? Что я - конферансье, что ли?
   Лапин тоже подходит. Он очень напуган. Растерявшись окончательно, друзья забывают, что на них смотрит зал, и сбиваются в кружок.
   - Скандал, - бормочет Лапин.
   378
   - Надо быстро что-то придумать! - шепчет Чижов и, обернувшись, посылает залу обаятельную улыбку. - Ей-богу, намнут нам шею и будут глубоко правы.
   На сидящих в зале зрителей все происходящее на сцене производит впечатление заранее отрепетированного номера. Разыгрывается довольно сложная пантомима, из которой явствует, что Нестратов негодует. Он вне себя. Он даже показывает Чижову кулак.
   - Ох, дает! - восхищается матросик.
   В это мгновенье Нестратов, махнув рукой, пытается удрать со сцены. Но попытка покинуть друзей в тяжелом положении не удается - Лапин и Чижов перехватывают его по дороге и тащат обратно.
   Смех в зале усиливается.
   Чижов с мужеством отчаяния выходит вперед, к рампе.
   - Друзья мои! - кричит он. - Я один во всем виноват! Вяжите меня, но дайте рассказать правду...
   Гром аплодисментов прерывает его речь.
   - Ладно, - свирепо говорит Чижов, - тем хуже для вас. - Он обращается к Лапину: - Следи за Василием, чтобы не сбежал! - И скрывается за кулисами.
   Воцаряется полная тишина.
   Лапин и Нестратов стоят окончательно растерянные. Через секунду появляется Чижов. В руках у него гитара. Он лукаво подмигивает Нестратову и передает гитару Лапину:
   - Вспомним-ка молодость! Авось пронесет!
   И Чижов запевает:
   Мы вам расскажем, как мы засели,
   Как мы однажды сели на мели,
   Плыли, плыли, вдруг - остановка,
   Скажем прямо: очень неловко.
   Нестратов выступает вперед, подбоченивается и важно, с укоризной, по-нестратовеки, смотрит на друзей:
   Хуже на свете нет положенья,
   Чем человеку сесть без движенья.
   Ох ты, ух ты, - скучно и сыро,
   Ох ты, ух ты, - ждать нам буксира.
   Лапин грустно поет:
   С этого места, как говорится,
   Вверх не подняться, вниз не спуститься,
   Ох ты, ух ты, - некуда, братцы,
   Ох ты, ух ты, - с мели податься.
   Слушает затаив дыхание веснушчатый матросик. Лысый толстяк цокает языком.
   - Хороши артисты!
   Чижов выхватывает гитару из рук Лапина и с азартом продолжает:
   Чайки над нами весело вьются,
   Рыбы под нами громко смеются.
   Лапин взмахивает рукой, и зал подхватывает:
   Ха-ха, ха-ха,
   Плещется речка,
   Ха-ха, ха-ха,
   Ну и местечко!
   Друзья заканчивают песню:
   Если придется плыть вам по свету,
   Не забывайте песенку эту.
   В каждом деле, двигаясь к цели,
   Надо всюду видеть все мели {*}.
   {* Текст песни поэта Н. Матусовского.}
   Пристань. Луна над Камой.
   Окруженные шумной толпой провожающих, друзья стоят у готового к отплытию плота.
   - Огромное вам спасибо!
   - Приезжайте к нам!
   - Обязательно приезжайте!
   Захмелевший Нестратов, обнимая за плечи седоволосого речника, говорит несвязно, но торжественно:
   - А знаете ли вы, дорогой мой Иван Ильич, что такое архитектура? Это музыка, застывшая в камне! Да, да! Что может быть прекраснее человеческой мысли, воплощенной в точном, великолепном здании?