Страница:
— Не знаю.
— Он говорил совсем другое. Я поверила ему, отец Игнасио, он… он тоже плакал, когда рассказывал о ней!
— Ты хочешь спросить меня, — вздохнул отец Игнасио, — кто из них лжет?
— Ну, да.
— Быть может, она. Лорд Аттертон — выгодная партия, не чета мелкому колониальному чиновнику.
— Дурная женщина? — с затаенной надеждой в голосе спросила сестра Мэри.
— Дагор, — скрипуче сказал старик. Отец Игнасио совсем забыл о нем, сидевшем на крыльце под пальмовым навесом, рассеянно подставив ладонь под стекающую с листьев струйку воды.
— Что?
— Рядом с дагором никто не знает правды.
— Да, — сказал отец Игнасио, — верно. Демоны, — он торопливо перекрестился, — могут заставить одержимого видеть и помнить то, чего не было.
— Зачем?
— Не знаю. Кто может постичь намерения демона?
Лучше бы он умер, подумал он, наш молодой Глан, лучше бы он умер в лесах… хотя нет, что я говорю. Тогда бы душа его погибла безвозвратно, а пока он жив, его еще можно спасти. Но как?
— Почему я, — шептал он, — и Распятый глядел на него из полумрака часовни, — святая Мария, почему именно я…
Они уйдут, повторял он про себя по дороге к госпиталю, дождь кончится и они уйдут. Слава Богу!
Почему мне так тревожно — достойные люди, белые люди, а я так долго не видел белых людей.
Он уже протянул руку, чтобы откинуть полог, закрывающий дверь в госпиталь, но замер. Из полутьмы доносился тихий шепот.
Он кашлянул, шепот стих.
Он вошел.
Леди Аттертон и молодой Арчи сидели друг против друга; он — на кровати, она — на табуретке, в своих исхудалых руках он сжимал ее руку.
— Я подумала, — сказала Элейна, словно оправдываясь, — нам надо позабыть обиды. Арчи был на пороге смерти. Неужели я…
— Мне уже легче, — торопливо сказал молодой человек. Не тревожься, не терзай себя.
Отец Игнасио обернулся. Из сумрака на него сверкнули расширенные блестящие глаза.
— Сестра Мэри, — удивленно сказал он, — что вы тут делаете, дитя мое?
— А она? — сдавленным голосом спросила девушка, — что она здесь делает?
— Дорогая моя, я просто пришла проведать… — снисходительно начала женщина, но не успела договорить.
Сестра Мэри уже стояла у изголовья постели, — отец Игнасио протянул руку, пытаясь задержать ее, но не успел. Два красных пятна по-прежнему пылали у нее на щеках.
— Как благородно с вашей стороны — проведать больного! А вдруг он заразен? Вы не боитесь заразиться, а, прекрасная леди?
Она рассмеялась сухим истерическим смехом.
— Но Арчи сказал мне…
— Чем он болен, да? Ты сказал ей, Арчи?
Тот молчал, опустив голову, и не успел воспротивиться, когда руки, привыкшие к тяжелой работе, обвили его шею и с силой рванули ворот полотняной рубахи. Полотно, треснув, разошлось.
— Гляди, женщина!
— Мэри! — воскликнул молодой человек с мукой в голосе. Он пытался то оттолкнуть ее, то заслониться руками.
— Боже мой, — прошептала леди Аттертон. Она непроизвольно положила руку на горло и застыла так, лишь бледные губы чуть шевелились.
В наступившей тишине Мэри продолжала смеяться — громко, торжествующе.
— Лихорадка — паршивая штука, — сказал Томпсон, — В бреду чего только не померещится. Я как-то подцепил такую. Мне казалось, что у меня две головы, представляете?
— Но ему не кажется, — сухо сказал лорд Аттертон, — у него действительно две головы. Боже мой, я никогда… Вы слыхали раньше о чем-то подобном, отец Игнасио?
— Краем уха. В домах призрения, в больницах… даже городских, иногда рассказывают странные вещи.
— И что это, как вы думаете? Какой-нибудь, неизвестный науке паразит?
— Скорее, демон, — вздохнул отец Игнасио.
— Бросьте, это антинаучно.
— А я и не ученый. Я священник.
— Какое-то высокоорганизованное существо, — продолжал рассуждать лорд Аттертон, — возможно, даже разновидность обезьян…
— Или людей, — спокойно подсказал Томпсон.
— Ну… нет, скорее, низших обезьян. Зачем подвергать себя опасности, строить гнезда, разыскивать пищу, когда можно получить все сразу. Они начали как-то… привлекать к себе людей, приваживать…
— Как может такая мерзость кого-то привлечь?
— Возможно, играя на чувстве сострадания. Симпатии. Возможно, особый запах, вызывающий у человека привыкание. Привязанность. Желание никогда не расставаться. Постепенно контакт все ближе. Все теснее. Пока, наконец, носитель и паразит не сращиваются в единое целое. Этот бедняга, должно быть, подцепил своего наездника случайно, поскольку это сугубо местный паразит. Где-то в сердце леса могут быть целые поселения, пораженные…
— Обезьяны, сударь мой, не разговаривают, — возразил отец Игнасио, — а я сам слышал, эта мерзость владеет человеческой речью. И не туземным наречием, нет…
— Ну, — снисходительно пояснил лорд Аттертон, — это вполне понятно. У них общая нервная система. Они, в сущности, одно целое. И, если даже этот юноша ничего не знает, быть может, его спутник…
Идиоты, думал отец Игнасио, и кровь пульсировала в охваченном лихорадкой мозгу, несчастные дураки. Они не способны узнать демона, даже когда наступят на него. Ах, хоть бы этот Аттертон убедился, что от больного нет никакого проку, — убедился и ушел искать свой затерянный город!
— Так вы говорите, он куда-то шел, ваш пациент? — в глазах Аттертона двумя сверкающими точками отражалось пламя лампы, — куда?
— Он был болен, — сухо сказал отец Игнасио, — не в себе.
Сам он ощущал озноб и жар одновременно. Сырость проникла в кости, суставы распухли и ныли, в ушах стоял непрерывный звон.
Опять, подумал он, опять начинается. Иисус, Святая дева, только не это, только не сейчас.
— Послушайте, сударь мой, — он помотал головой, чтобы отогнать дурноту, но от этого стало только хуже, — здесь лишь хижины; жалкие хижины на сваях, чтобы уберечься от змей и ядовитых насекомых, да еще ограды из кольев, с которых скалятся черепа. Считается, они отпугивают злых духов, понимаете?
— Остались легенды, — возразил Ричард Аттертон, — легенды, которые передают шепотом, из уст в уста… О могучем народе, повелевавшем некогда этой землей. Даже дикими зверями, даже насекомыми… Их правители насылали на непокорные племена отряды красных муравьев… Когда такое войско шло по лесу, от него бежали все, даже леопарды. Говорят, эти люди сами могли оборачиваться леопардами.
— Они и сейчас могут, — отец Игнасио прикрыл воспаленные глаза, — Люди-леопарды, так они говорят. Люди-леопарды, которые приходят по ночам и крадут детей. Крест и молитва, друг мой, крест и молитва. Эта земля населена демонами. Послушайте, сударь — он оттянул пальцем жесткий воротничок, — у вас есть все. Репутация. Состояние. Молодая жена. Эта земля беспощадна к чужакам. Да что там, она ко всем беспощадна. В конце концов, вы пользуетесь тут моим гостеприимством. И я вправе отказать вам в некоторых… экспериментах.
— В самом деле? — мягко сказал лорд Аттертон, глядя на него холодными серыми глазами, — жаль. Я думал, дух познания вам не чужд. Ведь чудеса этого мира тоже по-своему славят Бога, не так ли? Кстати, вы мне напомнили одну старую фотографию. Одного человека, про него писали в газетах. Давно. Ну, вы должны помнить, если в то время были в Европе. Врача. Он…
— Я не стану препятствовать вам, — устало сказал отец Игнасио, — но и помогать не стану. Да и чем тут можно помочь? Только, прошу вас, избавьте от этого зрелища женщин.
— Ну, разумеется, — кивнул лорд Аттертон, — разумеется.
Напитанный влагой полог словно оброс ворсом — прежде, чем отец Игнасио успел коснуться полотна, он понял, что оно сплошь покрыто бледными ночными бабочками; насекомые карабкались друг на друга, топорщили крылышки, срывались и вновь ползли вверх. Ему показалось, он слышит тихий, но неумолчный шорох, чуть слышное потрескивание, шуршание хитина о хитин.
— Наверное, дождь загнал их сюда, — сказал лорд Аттертон, — я несколько раз был свидетелем подобного явления. Буквально вся палатка была облеплена ими, буквально вся палатка…
— Простите, — отец Игнасио виновато усмехнулся, — не могу… с детства не люблю насекомых.
Он глотнул, подавляя непроизвольные спазмы.
— В тропиках много насекомых. — Его спутник мягко отдернул полог. Насекомые зашевелились сильнее, пытаясь удержаться на ткани, крылья мелко затрепетали в сыром воздухе. — Вам бы следовало привыкнуть. Попадаются очень любопытные экземпляры, знаете… один мой коллега, сотрудник Британского музея, так он рассказывал…
Он говорит слишком много, подумал отец Игнасио, должно быть, ему не по себе, как бы он ни пытался это скрыть.
Молодой человек сидел на табурете под окном, откуда падал бледный серый свет и выстругивал ножом ложку. В комнате остро пахло сырой древесиной и карболкой.
Увидев вошедших, он поднял глаза, но так и остался сидеть. Плечи его были обернуты простыней. Должно быть, решил отец Игнасио, Мэри забрала рубашку, чтобы зашить.
— Лорд Аттертон хотел поговорить с вами, друг мой.
— Разумеется, — тот кивнул. Глаза его были прозрачны и безмятежны.
— Это касается затерянного города. Экспедиция забрела сюда в поисках… — отец Игнасио пожал плечами и отступил, предоставив лорду Аттертону инициативу.
Арчи удивленно приподнял брови.
— В любой конторе на побережье уверены, что здесь, в лесах, полно сокровищ и затерянных городов. Но это просто сказки, которые клерки рассказывают друг другу. Красивые сказки.
— Но вы же куда-то шли!
Молодой человек нахмурился, опустил глаза и стал вертеть в руках ложку. Он пробормотал:
— Я шел не куда, а откуда.
— Понимаю, — настаивал лорд Аттертон, — но…
И смолк. Отец Игасио в ужасе смотрел, как под простыней, укрывающей плечи и грудь юноши, что-то забилось, точно пойманная птица.
— Город есть, белый человек…
Голос был пронзительный и высокий, и путешественник непроизвольно отшатнулся.
— Много хижин, больших хижин… вы ведь это называете городом? Мертвых хижин! Там где озеро, и арки над водой, и скалы, и подземные гроты, и громадные каменные люди… Все застыло, все ждет… мертвое. Пустое.
— Да, — кивал лорд Аттертон, — да.
— Ты лжешь, отродье нечистого, — сказал отец Игнасио.
— Хочешь увидеть его, пришелец? Пойдем. Пойдем туда, и я покажу тебе…
— Нет! — молодой человек встал, стягивая руками простыню на груди, — нет! Я никуда не пойду. Я еще слаб! Видишь? Видишь?
Он, продолжая одной рукой стягивать у горла простыню, вытянул другую вперед. Рука так и ходила, пальцы тряслись.
Путешественник нерешительно оглянулся на отца Игнасио. Тот молчал.
— Э… — лорд Аттертон сделал робкий шаг вперед, — так где?
Молчание.
Юноша вновь опустился на табуретку.
— С ними… с ней… нет, — пробормотал он.
— Пойдемте, друг мой, — вздохнул отец Игнасио, — ни к чему его больше тревожить.
Молодой человек сидел неподвижно, голова его поникла, казалось, он впал в транс.
Ричард Аттертон топтался у выхода, потом осторожно отодвинул полог — насекомые на нем вновь зашевелились, царапая ткань крохотными лапками. Вокруг стоял удушливый запах гниющих плодов, плесени, сырой земли…
— По крайней мере, я теперь знаю, — сказал лорд Аттертон. — Я не ошибся. Город существует.
Несколько белых бабочек, оторвавшись от полога, кружили около его лица.
Он ворочался на жесткой койке. Постель была сырой, воздух — неподвижным и горячим.
Грех думать так, но лучше бы он согласился уйти с ними, этот несчастный.
Мерзкая тварь их нарочно дразнит! Почему так путается в голове? Эта все лихорадка, да еще эта духота… Совершенно нечем дышать…
Нечем дышать?
Его подбросило на койке.
Под потолком лениво вращались белесые клубы дыма.
Он торопливо оделся и выбежал наружу. Часовня пылала, и госпитальный барак — тоже, огненные змейки ползли по бревнам, шипели и рассыпались искрами.
Остальные уже были здесь; они стояли, озираясь. Отец Игнасио сморгнул слезы; три колеблющихся в жарком мареве фигуры…
— Мэри! — крикнул он и закашлялся, — Мэри…
— Она там, — сказала тьма за его спиной.
Старик сидел на корточках под дождем, дождь блестел на его плечах, на коленях…
Госпиталь горел, словно его стены были из соломы. Но ведь дерево так пропиталось водой… Лампа? Кто-то опрокинул лампу? Вспыхнули запасы пальмового масла, которым он заправлял лампады? Спирта, которым он обрабатывал раны?
Из-под крыши вырвался сноп искр, одна из балок переломилась пополам и провалилась внутрь.
— Мэри! — он воздел кулаки в бессильном отчаянии.
Она бросилась туда, к нему. Спасти? Найти у него защиту? Умереть вместе с ним?
— Отойдите, святой отец!
Ричард Аттертон решительным движением обмакнул куртку в бочонок с дождевой водой, набросил на голову наподобие накидки и ринулся в пламя.
Белая стройная женщина с развившимися волосами рванулась следом, он удержал ее за локоть.
Она попыталась вырваться с неожиданной силой, потом обмякла, и теперь стояла рядом, шепча что-то и кусая костяшки пальцев.
— Он выберется, сударыня. — Томпсон аккуратно сворачивал тюк с пожитками, карабин у него за плечами блестел вороненым стволом.
Огненный крест вспыхнул на черном небе над часовней, потом погас.
— Вот они, боже мой, боже мой! — всхлипнула Элейна.
Она бежала навстречу, оступаясь и оскальзываясь в грязи.
— Ричард! Господи, я уж подумала…
— Все в порядке дорогая. — Лорд Аттертон поддерживал молодого человека под руку. — Как вы себя чувствуете, Арчи?
— Я… не беспокойтесь. Я могу идти.
Мэри тоже стояла рядом, жадно хватая ртом воздух; рука Арчи закинута вокруг ее шеи, она, видно, пыталась в дыму дотащить его до выхода, когда на них наткнулся Аттертон. Никто не обратил внимания, когда она отошла и встала, прислонившись к дереву.
Отец Игнасио подошел к девушке и опустил руку ей на плечо. Ее белая косынка была черной.
— Как ты себя чувствуешь, милая?
Она поглядела на него отсутствующим взглядом, потом всхлипнула. На лице ее лежали отсветы пламени. Когда она провела рукой по лицу, стирая пепел, он увидел, что вместе с пеплом, с лица ушли брови. Ресницы порыжели и съежились.
— Почему так? — всхлипнула она, — почему?
— Не знаю, — он вздохнул. — Возможно какое-то животное… Возможно, туземцы. Стрелы, обернутые горящей соломой, что-то в этом роде.
И тут же понял — она не об этом. Она из тех, кого не любят, подумал он. Никто. Никогда. Что бы они ни делали, как бы ни старались… Их просто не замечают, а если и замечают, пожимают плечами и отворачиваются. Бедняжка… Это не поправишь, это от рождения. Судьба.
— Ты молодец, — сказал он, — ты спасла ему жизнь. Отважная девушка.
Она вновь прерывисто всхлипнула.
Он покачал головой. От миссии почти ничего не осталось; И все же нас не ограбили, подумал он, не убили — бывало и такое. Он крепче сжал плечо девушки.
— Пойдем, моя дорогая, — сказал он, — пойдем, тебе надо умыться.
— Похоже, — сказал Ричард Аттертон, — наши споры разрешились сами собой. Теперь нам ничего не остается, как двигаться вперед.
Они сидели на наскоро постеленном помосте, под наспех собранным навесом из пальмовых листьев. Здесь же громоздились скудные пожитки — все, что удалось спасти в развалинах, где грязь мешалась с пеплом.
— Вперед? — отец Игнасио покачал головой, — нет… делайте, что хотите, но мы с Мэри возвращаемся.
Он невольно перевел взгляд на обгоревшую часовню — вернее, на то, что от нее осталось; стена, чернеющая на фоне леса.
— Помилуйте, святой отец! У вас нет ни пищи, ни снаряжения, ни оружия! У меня есть револьвер, с которым я никогда не расстаюсь, а у Томпсона — карабин. Но это мы берем с собой. А если на вас нападет хищник? Зверь или человек? Вы хотите обречь ее, — он кивнул в сторону Мэри, — на гибель? Эту милую девушку?
А ведь он вовсе не считает сестру Мэри милой девушкой, — подумал отец Игнасио, — он считает ее пустым местом. Никем. Но на меня это, конечно, должно подействовать.
— Нам нельзя разделяться, святой отец! Это опасно. Подумайте, вы ведь, — он безжалостно поглядел на отца Игнасио холодными серыми глазами, — старик. Да еще больны лихорадкой, так ведь? Что будет с ней, если вы сляжете где-нибудь в лесу — в жару, в бреду? Кстати, а ты как себя чувствуешь, дорогая?
— Все в порядке, Ричард, — леди Аттертон улыбнулась в ответ бледными губами, — здесь просто немножко сыро, вот и все.
— Надо развести костер, — сказал Томпсон и встал.
— Я помогу, — молодой человек в свою очередь, торопливо поднялся. Он был в рубахе — Мэри зашила ее у ворота грубыми неловкими стежками, но по-прежнему кутался в побуревшее, в разводах сажи, одеяло.
Он встал, и направился к пожарищу, где еще дымились и шипели уголья.
— Услужливый молодой человек, — заметил Ричард Аттертон, — Несмотря на… то, что прилагается к нему в дополнение, он кажется вполне достойным спутником.
— Он пойдет с нами, — сказал отец Игнасио.
— Нет, друг мой, я просто не могу отпустить вас. Ни его. Ни вас.
— Послушайте, — отец Игнасио наклонился вперед, умоляюще стиснув ладони, — вернемся назад. Помогите нам. Мне, сестре Мэри. Во имя… — он сглотнул, и продолжал уже тверже, — во имя Господа помогите. Кому вы поверили? Демону? Твари? И готовы пойти по ее слову, и повести на гибель свою жену? Никакого города нет, — иначе я бы слышал о нем.
— Но я уже слышал об этом озере. О нем рассказывал Ловетт. Он добрался до него, и вернулся, правда, все думали, что он повредился в уме, он рассказывал такие странные вещи… И знаете, отец Игнасио, это не так уж далеко отсюда. Несколько переходов. Всего несколько переходов. А потом я доставлю вас в город — как хрустальную вазу, со всеми возможными удобствами.
Он лихорадочно потер руки.
— Нас будет шестеро, — сказал он, — шестеро. И мы пойдем медленно и будем помогать друг другу. Разве это не то, что должны делать люди, отец Игнасио?
— В принципе да, — шепотом сказал священник, — в принципе да.
Он рылся на пепелище, пытаясь найти хоть что-то… Но статуя Распятого была деревянной, покров рассыпался в прах, а серебряная чаша оплавилась. В конце концов он нашел требник — сафьяновый переплет сморщился и обгорел по краям, листы по углам изъедены пламенем… Вдобавок, он был слипшимся, сырым от дождя.
Старый Мигель сидел поблизости на новенькой циновке — видно сплел ее только что из травы и листьев. Вода стекала у него по голове и по плечам.
Отец Игнасио подошел и присел рядом, на обгоревшую балку. Ноги болели. В спине копошился огненный скорпион.
— Эта тварь все врала, верно ведь? — спросил он, — про город. Никакого города нет?
— Город есть, — сказал старик, — но он не для людей.
— А для кого?
Старик молча пожал плечами.
— Как же быть?
Старик поглядел на него и отец Игнасио в ужасе увидел, что глаза у него белые с опаловым молочным отливом.
— Завтра за мной придут, — сказал он.
— Кто?
— Те, кому я служу. Я думал, твой бог сильнее. Но он ушел. Хочешь посмотреть на них, глупый раб слабого бога?
— Нет, — сказал отец Игнасио.
— Твоя Мэри все равно умрет. У нее печать смерти на лице.
— Тогда я буду рядом, чтобы причастить ее и отпустить в дальнюю дорогу, — сказал отец Игнасио, — в чудесную дальнюю дорогу, где только свет, и золото, и лазурь…
— Она не пойдет туда. Она пойдет другой дорогой — а там мрак… огонь и мрак…
— Нет! У каждой души есть надежда на спасение, старик! До последнего мига, до последнего дыхания.
— Ты хороший человек, чужак. Ты ее жалеешь. Ты добрый. Но почему дагор пришел сюда?
— Что?
— Что ты такого сотворил, слуга чужого бога, что дагор прошел через болота, через гнилые леса, прошел, чтобы найти тебя?
Старик глядел на него полупрозрачными бельмами.
Отец Игнасио сидел, прижимая к груди пахнущий плесенью требник, и ладони его были черны от сажи.
Не так-то просто срезать себе посох в лесу, где все криво, где деревья, переплетаясь, душат друг друга так, что и не разберешь, где чья ветка. Он раздвигал гибкие плети, свисающие с ветвей густой зеленой бахромой, и цветы, которыми они были увенчаны, касались его лица полуоткрытыми влажными ртами, мясистыми губами — алыми, желтыми, розовыми. Мэри шла рядом, опустив глаза, на косынке грязные разводы, нехитрые пожитки за спиной. Юноша поддерживал ее под локоть. Идти и впрямь было трудно, почва напиталась водой, которая проступала сквозь нее при каждом шаге, башнями и пагодами прорастали причудливые грибы. Бледный мох распадался на легкие хлопья от прикосновения посоха.
Лучше бы этот Арчи держался подальше от девушки, но она едва стоит на ногах. Аттертону и так тяжело — щадя остальных, он нагрузил на себя большую часть пожиток. Получился весьма внушительный тюк — этот человек воистину двужильный. У Томпсона груз был меньше, наверное, так и было задумано. Ведь он, рыскавший по сторонам с карабином наперевес — единственная их защита.
Большие кошки, думал отец Игнасио, большие кошки прыгают сверху, они бьют лапой сюда, в шейные позвонки — они по-своему милосердны, это быстрая смерть. И кто разглядит пятнистую шкуру в этой игре теней и света? Или змею, обвившую ветку?
Он горько усмехнулся — змеи, леопарды! Простые, бесхитростные души, божьи твари, выполняющие божью волю. Он, отец Игнасио, вполне готов был, уподобившись св. Франциску сказать «брат мой, волк!». И с каким бы тихим удовлетворением встретил бы он сестру свою смерть. Но мог бы он сейчас сказать о человеке «брат мой»?
Томпсон обернулся и крикнул что-то. Шум бьющей в листья воды заглушил его слова.
— Что? — переспросил отец Игнасио.
Охотник замедлил шаг и, когда отец Игнасио поравнялся с ним, сказал:
— Дождь скоро закончится.
— Да? — с сомнением переспросила Мэри.
— Попугаи. Я видел попугаев.
Он указал рукой куда-то в чащу, где яркие вспышки мелькали среди темных деревьев.
— Да, — согласился отец Игнасио, — это хорошо.
И дождь кончился. И вместе с ним окончился лес.
Они видели деревья, сплошь затянутые паутиной — точно полупрозрачным шатром, в котором шевелились смутные черные пятна. Они прошли мимо огромных, выше человеческого роста муравейников. Мимо раздутых, точно изуродованных слоновой болезнью стволов. И, наконец, они увидели болото, издали казавшееся зеленым лугом, кое-где торчали пучки деревьев.
Ричард Аттертон указал затянутой в перчатку рукой:
— Тропа!
И верно, тут была тропа; вернее, след, словно оставленный гигантским слизняком. Ноги здесь до колен проваливались в бурую слизь, но это был единственный путь, — по бокам тропы простиралась трясина. Точно пальцы утопленников, тянулись из нее на поверхность белые и синие кувшинки. Над трясиной стоял неумолчный звон москитов, отец Игнасио ударил себя по руке; на тыльной стороне кисти осталось красное пятно.
— Не нравится мне это место, — негромко произнес Томпсон, — туземцы верят, что в таких местах живет дьявол.
Отец Игнасио поспешно перекрестился.
— Спаси нас Господь, — пробормотал он.
— Черные оставляют ему еду и бусы… Подарки. Тогда он пропускает их, а если ничего не дать — забирает себе. Так они говорят.
— Я не стану дарить подарки нечисти, — сквозь зубы сказал отец Игнасио. — А если кто из вас попробует — прокляну!
— Но тогда… — прошептала сестра Мэри, — мы все погибнем?
— Сестра Мэри! — изумленно воззрился на нее отец Игнасио.
— Я не верю в водяных дьяволов, — сказал Ричард Аттертон, — Полагаю, это какое-то крупное животное.
— Что не лучше, — Томпсон обшаривал водяную гладь яркими синими глазами.
«Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus et benedictus fructus ventris tui Jesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora mortis nostr?».
Отец Игнасио шептал почти беззвучно, ноги его утопали в бурой слизи, руки и лицо изъедены москитами, веки вспухли. В глубине болота колыхалось нечто — то ли пузыри газа, всплывающие со дна, то ли обломок дерева… По бокам тропы зеленели островки травы, но когда он попытался ступить на такой, тот просто ушел в воду под ногой. Перед лицом отца Игнасио на миг возникла собственная тень на поверхности воды, окруженная ореолом из лучей.
«Amen» — заключил он громко и отпрянул.
— Что там? — спросила Мэри.
— Ничего, — отец Игнасио выпростал ногу из спутанных водяных растений, — ничего.
Тропа начала забирать вверх, кувшинки исчезли, зато вокруг вспыхнули огоньки тигровых лилий. Интересно, кто ее проложил, думал отец Игнасио, и, главное, зачем. Здесь ведь поблизости нет никаких поселений.
Теперь, на возвышении, стало видно — то, что он принимал за синий клочок неба с редкими облаками, оказалось водной гладью, простиравшейся до самого горизонта. Облака на самом деле были островками с купами темных деревьев.
— Вот оно! — Ричард Аттертон стоял, полной грудью вдыхая влажный воздух. — Озеро! Огромное озеро, сердце этой земли!
Берег уходил в обе стороны гигантским полукружием.
— Мы можем устроить здесь стоянку, — предложил Томпсон.
— Он говорил совсем другое. Я поверила ему, отец Игнасио, он… он тоже плакал, когда рассказывал о ней!
— Ты хочешь спросить меня, — вздохнул отец Игнасио, — кто из них лжет?
— Ну, да.
— Быть может, она. Лорд Аттертон — выгодная партия, не чета мелкому колониальному чиновнику.
— Дурная женщина? — с затаенной надеждой в голосе спросила сестра Мэри.
— Дагор, — скрипуче сказал старик. Отец Игнасио совсем забыл о нем, сидевшем на крыльце под пальмовым навесом, рассеянно подставив ладонь под стекающую с листьев струйку воды.
— Что?
— Рядом с дагором никто не знает правды.
— Да, — сказал отец Игнасио, — верно. Демоны, — он торопливо перекрестился, — могут заставить одержимого видеть и помнить то, чего не было.
— Зачем?
— Не знаю. Кто может постичь намерения демона?
Лучше бы он умер, подумал он, наш молодой Глан, лучше бы он умер в лесах… хотя нет, что я говорю. Тогда бы душа его погибла безвозвратно, а пока он жив, его еще можно спасти. Но как?
— Почему я, — шептал он, — и Распятый глядел на него из полумрака часовни, — святая Мария, почему именно я…
* * *
Они уйдут, повторял он про себя по дороге к госпиталю, дождь кончится и они уйдут. Слава Богу!
Почему мне так тревожно — достойные люди, белые люди, а я так долго не видел белых людей.
Он уже протянул руку, чтобы откинуть полог, закрывающий дверь в госпиталь, но замер. Из полутьмы доносился тихий шепот.
Он кашлянул, шепот стих.
Он вошел.
Леди Аттертон и молодой Арчи сидели друг против друга; он — на кровати, она — на табуретке, в своих исхудалых руках он сжимал ее руку.
— Я подумала, — сказала Элейна, словно оправдываясь, — нам надо позабыть обиды. Арчи был на пороге смерти. Неужели я…
— Мне уже легче, — торопливо сказал молодой человек. Не тревожься, не терзай себя.
Отец Игнасио обернулся. Из сумрака на него сверкнули расширенные блестящие глаза.
— Сестра Мэри, — удивленно сказал он, — что вы тут делаете, дитя мое?
— А она? — сдавленным голосом спросила девушка, — что она здесь делает?
— Дорогая моя, я просто пришла проведать… — снисходительно начала женщина, но не успела договорить.
Сестра Мэри уже стояла у изголовья постели, — отец Игнасио протянул руку, пытаясь задержать ее, но не успел. Два красных пятна по-прежнему пылали у нее на щеках.
— Как благородно с вашей стороны — проведать больного! А вдруг он заразен? Вы не боитесь заразиться, а, прекрасная леди?
Она рассмеялась сухим истерическим смехом.
— Но Арчи сказал мне…
— Чем он болен, да? Ты сказал ей, Арчи?
Тот молчал, опустив голову, и не успел воспротивиться, когда руки, привыкшие к тяжелой работе, обвили его шею и с силой рванули ворот полотняной рубахи. Полотно, треснув, разошлось.
— Гляди, женщина!
— Мэри! — воскликнул молодой человек с мукой в голосе. Он пытался то оттолкнуть ее, то заслониться руками.
— Боже мой, — прошептала леди Аттертон. Она непроизвольно положила руку на горло и застыла так, лишь бледные губы чуть шевелились.
В наступившей тишине Мэри продолжала смеяться — громко, торжествующе.
* * *
— Лихорадка — паршивая штука, — сказал Томпсон, — В бреду чего только не померещится. Я как-то подцепил такую. Мне казалось, что у меня две головы, представляете?
— Но ему не кажется, — сухо сказал лорд Аттертон, — у него действительно две головы. Боже мой, я никогда… Вы слыхали раньше о чем-то подобном, отец Игнасио?
— Краем уха. В домах призрения, в больницах… даже городских, иногда рассказывают странные вещи.
— И что это, как вы думаете? Какой-нибудь, неизвестный науке паразит?
— Скорее, демон, — вздохнул отец Игнасио.
— Бросьте, это антинаучно.
— А я и не ученый. Я священник.
— Какое-то высокоорганизованное существо, — продолжал рассуждать лорд Аттертон, — возможно, даже разновидность обезьян…
— Или людей, — спокойно подсказал Томпсон.
— Ну… нет, скорее, низших обезьян. Зачем подвергать себя опасности, строить гнезда, разыскивать пищу, когда можно получить все сразу. Они начали как-то… привлекать к себе людей, приваживать…
— Как может такая мерзость кого-то привлечь?
— Возможно, играя на чувстве сострадания. Симпатии. Возможно, особый запах, вызывающий у человека привыкание. Привязанность. Желание никогда не расставаться. Постепенно контакт все ближе. Все теснее. Пока, наконец, носитель и паразит не сращиваются в единое целое. Этот бедняга, должно быть, подцепил своего наездника случайно, поскольку это сугубо местный паразит. Где-то в сердце леса могут быть целые поселения, пораженные…
— Обезьяны, сударь мой, не разговаривают, — возразил отец Игнасио, — а я сам слышал, эта мерзость владеет человеческой речью. И не туземным наречием, нет…
— Ну, — снисходительно пояснил лорд Аттертон, — это вполне понятно. У них общая нервная система. Они, в сущности, одно целое. И, если даже этот юноша ничего не знает, быть может, его спутник…
Идиоты, думал отец Игнасио, и кровь пульсировала в охваченном лихорадкой мозгу, несчастные дураки. Они не способны узнать демона, даже когда наступят на него. Ах, хоть бы этот Аттертон убедился, что от больного нет никакого проку, — убедился и ушел искать свой затерянный город!
— Так вы говорите, он куда-то шел, ваш пациент? — в глазах Аттертона двумя сверкающими точками отражалось пламя лампы, — куда?
— Он был болен, — сухо сказал отец Игнасио, — не в себе.
Сам он ощущал озноб и жар одновременно. Сырость проникла в кости, суставы распухли и ныли, в ушах стоял непрерывный звон.
Опять, подумал он, опять начинается. Иисус, Святая дева, только не это, только не сейчас.
— Послушайте, сударь мой, — он помотал головой, чтобы отогнать дурноту, но от этого стало только хуже, — здесь лишь хижины; жалкие хижины на сваях, чтобы уберечься от змей и ядовитых насекомых, да еще ограды из кольев, с которых скалятся черепа. Считается, они отпугивают злых духов, понимаете?
— Остались легенды, — возразил Ричард Аттертон, — легенды, которые передают шепотом, из уст в уста… О могучем народе, повелевавшем некогда этой землей. Даже дикими зверями, даже насекомыми… Их правители насылали на непокорные племена отряды красных муравьев… Когда такое войско шло по лесу, от него бежали все, даже леопарды. Говорят, эти люди сами могли оборачиваться леопардами.
— Они и сейчас могут, — отец Игнасио прикрыл воспаленные глаза, — Люди-леопарды, так они говорят. Люди-леопарды, которые приходят по ночам и крадут детей. Крест и молитва, друг мой, крест и молитва. Эта земля населена демонами. Послушайте, сударь — он оттянул пальцем жесткий воротничок, — у вас есть все. Репутация. Состояние. Молодая жена. Эта земля беспощадна к чужакам. Да что там, она ко всем беспощадна. В конце концов, вы пользуетесь тут моим гостеприимством. И я вправе отказать вам в некоторых… экспериментах.
— В самом деле? — мягко сказал лорд Аттертон, глядя на него холодными серыми глазами, — жаль. Я думал, дух познания вам не чужд. Ведь чудеса этого мира тоже по-своему славят Бога, не так ли? Кстати, вы мне напомнили одну старую фотографию. Одного человека, про него писали в газетах. Давно. Ну, вы должны помнить, если в то время были в Европе. Врача. Он…
— Я не стану препятствовать вам, — устало сказал отец Игнасио, — но и помогать не стану. Да и чем тут можно помочь? Только, прошу вас, избавьте от этого зрелища женщин.
— Ну, разумеется, — кивнул лорд Аттертон, — разумеется.
* * *
Напитанный влагой полог словно оброс ворсом — прежде, чем отец Игнасио успел коснуться полотна, он понял, что оно сплошь покрыто бледными ночными бабочками; насекомые карабкались друг на друга, топорщили крылышки, срывались и вновь ползли вверх. Ему показалось, он слышит тихий, но неумолчный шорох, чуть слышное потрескивание, шуршание хитина о хитин.
— Наверное, дождь загнал их сюда, — сказал лорд Аттертон, — я несколько раз был свидетелем подобного явления. Буквально вся палатка была облеплена ими, буквально вся палатка…
— Простите, — отец Игнасио виновато усмехнулся, — не могу… с детства не люблю насекомых.
Он глотнул, подавляя непроизвольные спазмы.
— В тропиках много насекомых. — Его спутник мягко отдернул полог. Насекомые зашевелились сильнее, пытаясь удержаться на ткани, крылья мелко затрепетали в сыром воздухе. — Вам бы следовало привыкнуть. Попадаются очень любопытные экземпляры, знаете… один мой коллега, сотрудник Британского музея, так он рассказывал…
Он говорит слишком много, подумал отец Игнасио, должно быть, ему не по себе, как бы он ни пытался это скрыть.
Молодой человек сидел на табурете под окном, откуда падал бледный серый свет и выстругивал ножом ложку. В комнате остро пахло сырой древесиной и карболкой.
Увидев вошедших, он поднял глаза, но так и остался сидеть. Плечи его были обернуты простыней. Должно быть, решил отец Игнасио, Мэри забрала рубашку, чтобы зашить.
— Лорд Аттертон хотел поговорить с вами, друг мой.
— Разумеется, — тот кивнул. Глаза его были прозрачны и безмятежны.
— Это касается затерянного города. Экспедиция забрела сюда в поисках… — отец Игнасио пожал плечами и отступил, предоставив лорду Аттертону инициативу.
Арчи удивленно приподнял брови.
— В любой конторе на побережье уверены, что здесь, в лесах, полно сокровищ и затерянных городов. Но это просто сказки, которые клерки рассказывают друг другу. Красивые сказки.
— Но вы же куда-то шли!
Молодой человек нахмурился, опустил глаза и стал вертеть в руках ложку. Он пробормотал:
— Я шел не куда, а откуда.
— Понимаю, — настаивал лорд Аттертон, — но…
И смолк. Отец Игасио в ужасе смотрел, как под простыней, укрывающей плечи и грудь юноши, что-то забилось, точно пойманная птица.
— Город есть, белый человек…
Голос был пронзительный и высокий, и путешественник непроизвольно отшатнулся.
— Много хижин, больших хижин… вы ведь это называете городом? Мертвых хижин! Там где озеро, и арки над водой, и скалы, и подземные гроты, и громадные каменные люди… Все застыло, все ждет… мертвое. Пустое.
— Да, — кивал лорд Аттертон, — да.
— Ты лжешь, отродье нечистого, — сказал отец Игнасио.
— Хочешь увидеть его, пришелец? Пойдем. Пойдем туда, и я покажу тебе…
— Нет! — молодой человек встал, стягивая руками простыню на груди, — нет! Я никуда не пойду. Я еще слаб! Видишь? Видишь?
Он, продолжая одной рукой стягивать у горла простыню, вытянул другую вперед. Рука так и ходила, пальцы тряслись.
Путешественник нерешительно оглянулся на отца Игнасио. Тот молчал.
— Э… — лорд Аттертон сделал робкий шаг вперед, — так где?
Молчание.
Юноша вновь опустился на табуретку.
— С ними… с ней… нет, — пробормотал он.
— Пойдемте, друг мой, — вздохнул отец Игнасио, — ни к чему его больше тревожить.
Молодой человек сидел неподвижно, голова его поникла, казалось, он впал в транс.
Ричард Аттертон топтался у выхода, потом осторожно отодвинул полог — насекомые на нем вновь зашевелились, царапая ткань крохотными лапками. Вокруг стоял удушливый запах гниющих плодов, плесени, сырой земли…
— По крайней мере, я теперь знаю, — сказал лорд Аттертон. — Я не ошибся. Город существует.
Несколько белых бабочек, оторвавшись от полога, кружили около его лица.
* * *
Он ворочался на жесткой койке. Постель была сырой, воздух — неподвижным и горячим.
Грех думать так, но лучше бы он согласился уйти с ними, этот несчастный.
Мерзкая тварь их нарочно дразнит! Почему так путается в голове? Эта все лихорадка, да еще эта духота… Совершенно нечем дышать…
Нечем дышать?
Его подбросило на койке.
Под потолком лениво вращались белесые клубы дыма.
Он торопливо оделся и выбежал наружу. Часовня пылала, и госпитальный барак — тоже, огненные змейки ползли по бревнам, шипели и рассыпались искрами.
Остальные уже были здесь; они стояли, озираясь. Отец Игнасио сморгнул слезы; три колеблющихся в жарком мареве фигуры…
— Мэри! — крикнул он и закашлялся, — Мэри…
— Она там, — сказала тьма за его спиной.
Старик сидел на корточках под дождем, дождь блестел на его плечах, на коленях…
Госпиталь горел, словно его стены были из соломы. Но ведь дерево так пропиталось водой… Лампа? Кто-то опрокинул лампу? Вспыхнули запасы пальмового масла, которым он заправлял лампады? Спирта, которым он обрабатывал раны?
Из-под крыши вырвался сноп искр, одна из балок переломилась пополам и провалилась внутрь.
— Мэри! — он воздел кулаки в бессильном отчаянии.
Она бросилась туда, к нему. Спасти? Найти у него защиту? Умереть вместе с ним?
— Отойдите, святой отец!
Ричард Аттертон решительным движением обмакнул куртку в бочонок с дождевой водой, набросил на голову наподобие накидки и ринулся в пламя.
Белая стройная женщина с развившимися волосами рванулась следом, он удержал ее за локоть.
Она попыталась вырваться с неожиданной силой, потом обмякла, и теперь стояла рядом, шепча что-то и кусая костяшки пальцев.
— Он выберется, сударыня. — Томпсон аккуратно сворачивал тюк с пожитками, карабин у него за плечами блестел вороненым стволом.
Огненный крест вспыхнул на черном небе над часовней, потом погас.
— Вот они, боже мой, боже мой! — всхлипнула Элейна.
Она бежала навстречу, оступаясь и оскальзываясь в грязи.
— Ричард! Господи, я уж подумала…
— Все в порядке дорогая. — Лорд Аттертон поддерживал молодого человека под руку. — Как вы себя чувствуете, Арчи?
— Я… не беспокойтесь. Я могу идти.
Мэри тоже стояла рядом, жадно хватая ртом воздух; рука Арчи закинута вокруг ее шеи, она, видно, пыталась в дыму дотащить его до выхода, когда на них наткнулся Аттертон. Никто не обратил внимания, когда она отошла и встала, прислонившись к дереву.
Отец Игнасио подошел к девушке и опустил руку ей на плечо. Ее белая косынка была черной.
— Как ты себя чувствуешь, милая?
Она поглядела на него отсутствующим взглядом, потом всхлипнула. На лице ее лежали отсветы пламени. Когда она провела рукой по лицу, стирая пепел, он увидел, что вместе с пеплом, с лица ушли брови. Ресницы порыжели и съежились.
— Почему так? — всхлипнула она, — почему?
— Не знаю, — он вздохнул. — Возможно какое-то животное… Возможно, туземцы. Стрелы, обернутые горящей соломой, что-то в этом роде.
И тут же понял — она не об этом. Она из тех, кого не любят, подумал он. Никто. Никогда. Что бы они ни делали, как бы ни старались… Их просто не замечают, а если и замечают, пожимают плечами и отворачиваются. Бедняжка… Это не поправишь, это от рождения. Судьба.
— Ты молодец, — сказал он, — ты спасла ему жизнь. Отважная девушка.
Она вновь прерывисто всхлипнула.
Он покачал головой. От миссии почти ничего не осталось; И все же нас не ограбили, подумал он, не убили — бывало и такое. Он крепче сжал плечо девушки.
— Пойдем, моя дорогая, — сказал он, — пойдем, тебе надо умыться.
* * *
— Похоже, — сказал Ричард Аттертон, — наши споры разрешились сами собой. Теперь нам ничего не остается, как двигаться вперед.
Они сидели на наскоро постеленном помосте, под наспех собранным навесом из пальмовых листьев. Здесь же громоздились скудные пожитки — все, что удалось спасти в развалинах, где грязь мешалась с пеплом.
— Вперед? — отец Игнасио покачал головой, — нет… делайте, что хотите, но мы с Мэри возвращаемся.
Он невольно перевел взгляд на обгоревшую часовню — вернее, на то, что от нее осталось; стена, чернеющая на фоне леса.
— Помилуйте, святой отец! У вас нет ни пищи, ни снаряжения, ни оружия! У меня есть револьвер, с которым я никогда не расстаюсь, а у Томпсона — карабин. Но это мы берем с собой. А если на вас нападет хищник? Зверь или человек? Вы хотите обречь ее, — он кивнул в сторону Мэри, — на гибель? Эту милую девушку?
А ведь он вовсе не считает сестру Мэри милой девушкой, — подумал отец Игнасио, — он считает ее пустым местом. Никем. Но на меня это, конечно, должно подействовать.
— Нам нельзя разделяться, святой отец! Это опасно. Подумайте, вы ведь, — он безжалостно поглядел на отца Игнасио холодными серыми глазами, — старик. Да еще больны лихорадкой, так ведь? Что будет с ней, если вы сляжете где-нибудь в лесу — в жару, в бреду? Кстати, а ты как себя чувствуешь, дорогая?
— Все в порядке, Ричард, — леди Аттертон улыбнулась в ответ бледными губами, — здесь просто немножко сыро, вот и все.
— Надо развести костер, — сказал Томпсон и встал.
— Я помогу, — молодой человек в свою очередь, торопливо поднялся. Он был в рубахе — Мэри зашила ее у ворота грубыми неловкими стежками, но по-прежнему кутался в побуревшее, в разводах сажи, одеяло.
Он встал, и направился к пожарищу, где еще дымились и шипели уголья.
— Услужливый молодой человек, — заметил Ричард Аттертон, — Несмотря на… то, что прилагается к нему в дополнение, он кажется вполне достойным спутником.
— Он пойдет с нами, — сказал отец Игнасио.
— Нет, друг мой, я просто не могу отпустить вас. Ни его. Ни вас.
— Послушайте, — отец Игнасио наклонился вперед, умоляюще стиснув ладони, — вернемся назад. Помогите нам. Мне, сестре Мэри. Во имя… — он сглотнул, и продолжал уже тверже, — во имя Господа помогите. Кому вы поверили? Демону? Твари? И готовы пойти по ее слову, и повести на гибель свою жену? Никакого города нет, — иначе я бы слышал о нем.
— Но я уже слышал об этом озере. О нем рассказывал Ловетт. Он добрался до него, и вернулся, правда, все думали, что он повредился в уме, он рассказывал такие странные вещи… И знаете, отец Игнасио, это не так уж далеко отсюда. Несколько переходов. Всего несколько переходов. А потом я доставлю вас в город — как хрустальную вазу, со всеми возможными удобствами.
Он лихорадочно потер руки.
— Нас будет шестеро, — сказал он, — шестеро. И мы пойдем медленно и будем помогать друг другу. Разве это не то, что должны делать люди, отец Игнасио?
— В принципе да, — шепотом сказал священник, — в принципе да.
* * *
Он рылся на пепелище, пытаясь найти хоть что-то… Но статуя Распятого была деревянной, покров рассыпался в прах, а серебряная чаша оплавилась. В конце концов он нашел требник — сафьяновый переплет сморщился и обгорел по краям, листы по углам изъедены пламенем… Вдобавок, он был слипшимся, сырым от дождя.
Старый Мигель сидел поблизости на новенькой циновке — видно сплел ее только что из травы и листьев. Вода стекала у него по голове и по плечам.
Отец Игнасио подошел и присел рядом, на обгоревшую балку. Ноги болели. В спине копошился огненный скорпион.
— Эта тварь все врала, верно ведь? — спросил он, — про город. Никакого города нет?
— Город есть, — сказал старик, — но он не для людей.
— А для кого?
Старик молча пожал плечами.
— Как же быть?
Старик поглядел на него и отец Игнасио в ужасе увидел, что глаза у него белые с опаловым молочным отливом.
— Завтра за мной придут, — сказал он.
— Кто?
— Те, кому я служу. Я думал, твой бог сильнее. Но он ушел. Хочешь посмотреть на них, глупый раб слабого бога?
— Нет, — сказал отец Игнасио.
— Твоя Мэри все равно умрет. У нее печать смерти на лице.
— Тогда я буду рядом, чтобы причастить ее и отпустить в дальнюю дорогу, — сказал отец Игнасио, — в чудесную дальнюю дорогу, где только свет, и золото, и лазурь…
— Она не пойдет туда. Она пойдет другой дорогой — а там мрак… огонь и мрак…
— Нет! У каждой души есть надежда на спасение, старик! До последнего мига, до последнего дыхания.
— Ты хороший человек, чужак. Ты ее жалеешь. Ты добрый. Но почему дагор пришел сюда?
— Что?
— Что ты такого сотворил, слуга чужого бога, что дагор прошел через болота, через гнилые леса, прошел, чтобы найти тебя?
Старик глядел на него полупрозрачными бельмами.
Отец Игнасио сидел, прижимая к груди пахнущий плесенью требник, и ладони его были черны от сажи.
* * *
Не так-то просто срезать себе посох в лесу, где все криво, где деревья, переплетаясь, душат друг друга так, что и не разберешь, где чья ветка. Он раздвигал гибкие плети, свисающие с ветвей густой зеленой бахромой, и цветы, которыми они были увенчаны, касались его лица полуоткрытыми влажными ртами, мясистыми губами — алыми, желтыми, розовыми. Мэри шла рядом, опустив глаза, на косынке грязные разводы, нехитрые пожитки за спиной. Юноша поддерживал ее под локоть. Идти и впрямь было трудно, почва напиталась водой, которая проступала сквозь нее при каждом шаге, башнями и пагодами прорастали причудливые грибы. Бледный мох распадался на легкие хлопья от прикосновения посоха.
Лучше бы этот Арчи держался подальше от девушки, но она едва стоит на ногах. Аттертону и так тяжело — щадя остальных, он нагрузил на себя большую часть пожиток. Получился весьма внушительный тюк — этот человек воистину двужильный. У Томпсона груз был меньше, наверное, так и было задумано. Ведь он, рыскавший по сторонам с карабином наперевес — единственная их защита.
Большие кошки, думал отец Игнасио, большие кошки прыгают сверху, они бьют лапой сюда, в шейные позвонки — они по-своему милосердны, это быстрая смерть. И кто разглядит пятнистую шкуру в этой игре теней и света? Или змею, обвившую ветку?
Он горько усмехнулся — змеи, леопарды! Простые, бесхитростные души, божьи твари, выполняющие божью волю. Он, отец Игнасио, вполне готов был, уподобившись св. Франциску сказать «брат мой, волк!». И с каким бы тихим удовлетворением встретил бы он сестру свою смерть. Но мог бы он сейчас сказать о человеке «брат мой»?
Томпсон обернулся и крикнул что-то. Шум бьющей в листья воды заглушил его слова.
— Что? — переспросил отец Игнасио.
Охотник замедлил шаг и, когда отец Игнасио поравнялся с ним, сказал:
— Дождь скоро закончится.
— Да? — с сомнением переспросила Мэри.
— Попугаи. Я видел попугаев.
Он указал рукой куда-то в чащу, где яркие вспышки мелькали среди темных деревьев.
— Да, — согласился отец Игнасио, — это хорошо.
И дождь кончился. И вместе с ним окончился лес.
* * *
Они видели деревья, сплошь затянутые паутиной — точно полупрозрачным шатром, в котором шевелились смутные черные пятна. Они прошли мимо огромных, выше человеческого роста муравейников. Мимо раздутых, точно изуродованных слоновой болезнью стволов. И, наконец, они увидели болото, издали казавшееся зеленым лугом, кое-где торчали пучки деревьев.
Ричард Аттертон указал затянутой в перчатку рукой:
— Тропа!
И верно, тут была тропа; вернее, след, словно оставленный гигантским слизняком. Ноги здесь до колен проваливались в бурую слизь, но это был единственный путь, — по бокам тропы простиралась трясина. Точно пальцы утопленников, тянулись из нее на поверхность белые и синие кувшинки. Над трясиной стоял неумолчный звон москитов, отец Игнасио ударил себя по руке; на тыльной стороне кисти осталось красное пятно.
— Не нравится мне это место, — негромко произнес Томпсон, — туземцы верят, что в таких местах живет дьявол.
Отец Игнасио поспешно перекрестился.
— Спаси нас Господь, — пробормотал он.
— Черные оставляют ему еду и бусы… Подарки. Тогда он пропускает их, а если ничего не дать — забирает себе. Так они говорят.
— Я не стану дарить подарки нечисти, — сквозь зубы сказал отец Игнасио. — А если кто из вас попробует — прокляну!
— Но тогда… — прошептала сестра Мэри, — мы все погибнем?
— Сестра Мэри! — изумленно воззрился на нее отец Игнасио.
— Я не верю в водяных дьяволов, — сказал Ричард Аттертон, — Полагаю, это какое-то крупное животное.
— Что не лучше, — Томпсон обшаривал водяную гладь яркими синими глазами.
«Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus et benedictus fructus ventris tui Jesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora mortis nostr?».
Отец Игнасио шептал почти беззвучно, ноги его утопали в бурой слизи, руки и лицо изъедены москитами, веки вспухли. В глубине болота колыхалось нечто — то ли пузыри газа, всплывающие со дна, то ли обломок дерева… По бокам тропы зеленели островки травы, но когда он попытался ступить на такой, тот просто ушел в воду под ногой. Перед лицом отца Игнасио на миг возникла собственная тень на поверхности воды, окруженная ореолом из лучей.
«Amen» — заключил он громко и отпрянул.
— Что там? — спросила Мэри.
— Ничего, — отец Игнасио выпростал ногу из спутанных водяных растений, — ничего.
Тропа начала забирать вверх, кувшинки исчезли, зато вокруг вспыхнули огоньки тигровых лилий. Интересно, кто ее проложил, думал отец Игнасио, и, главное, зачем. Здесь ведь поблизости нет никаких поселений.
Теперь, на возвышении, стало видно — то, что он принимал за синий клочок неба с редкими облаками, оказалось водной гладью, простиравшейся до самого горизонта. Облака на самом деле были островками с купами темных деревьев.
— Вот оно! — Ричард Аттертон стоял, полной грудью вдыхая влажный воздух. — Озеро! Огромное озеро, сердце этой земли!
Берег уходил в обе стороны гигантским полукружием.
— Мы можем устроить здесь стоянку, — предложил Томпсон.