Страница:
Ада Эрнестовна с демонстративным видом опустилась на табурет и презрительно поджала губы:
— Нашел из-за кого переживать! Не волнуйся, она жива и здорова, а память у нее пробуждается, когда ей нужны деньги.
— Ада! — предостерегающе воскликнула Злата Евгеньевна, но Петр Эрнестович уже вопросительно поднял бровь:
— Что такое, Ада? Что ты имеешь в виду? Ты виделась с Клавдией?
— Я? М-м-м… Я не… — она сконфузилась и беспомощно взглянула на невестку, которая ответила ей укоризненным взглядом.
— Нет уж, пожалуйста, я хочу все знать, — сухо произнес Муромцев. — В чем дело?
Он посмотрел на жену, но та, отвернувшись, усердно — слишком уж усердно! — начала помешивать кашу на плите, потом перевел взгляд на сестру.
— Мы не хотели тебя расстраивать, Петя, — смущенно пробормотала Ада Эрнестовна.
— Что значит «расстраивать», ты с ума сошла, Ада? Что вы обе от меня скрываете?
Сестра тяжело вздохнула и призналась:
— Клавдия писала мне. В первый раз она написала в пятьдесят третьем — через месяц примерно после смерти Сталина. Сообщила, что у нас с тобой есть сестра Людмила, требовала денег, говорила о каких-то своих имущественных правах.
— Надо было немедленно послать деньги, почему ты мне ничего не сказала, сестра?
— Если честно, то меня возмутила ее наглость. На первое письмо я не ответила, она послала второе. Тогда я написала — в достаточно резкой форме, — что никаких имущественных прав она не имеет, поскольку на следующий же день после ареста папы официально отказалась от всей нашей семьи — семьи врагов народа. И, поскольку она написала в заявлении, что папа обманом принудил ее, малообразованную девушку, выйти за него замуж, то брак этот можно считать недействительным — по ее же собственной воле. И тогда какие же у нее имущественные права?
— Не надо было этого делать, Ада! Ты ведь помнишь, какое время было после ареста папы — даже самые близкие его приятели перестали нам звонить, а на улице делали вид, что с нами незнакомы. Что же ты хочешь от Клавдии — ведь она и вправду была, в сущности, простой деревенской девушкой, она могла действительно поверить…
— Она была подлая! — закричала Ада Эрнестовна, и по лицу ее покатились слезы. — Ты сам знаешь, какая она была подлая! Наш папа… он ведь был самый умный, самый хороший из людей! Когда маму в семнадцатом застрелили на улице, он очень страдал, говорил, что никогда больше не женится, хотя даже тетя Надя ему советовала! Но он не хотел — не хотел, чтобы у нас была мачеха. Самая красивая женщина пошла бы за него замуж, а он привел эту Клавдию — она ведь даже говорить правильно не умела, когда приехала из своей глухой деревни. Надо же было папе читать лекции именно на тех акушерских курсах, где она училась! Нет, ты что, не помнишь, какая она была? Говорила «обумши», «одемши», читала по складам, в театре разговаривала во весь голос. Другие бы ее стеснялись, а мы с тобой были с ней, как с родной, разве нет? А когда родился Сережа, мы все ее чуть ли не на руках носили — даже тетя Надя.
— Папа был с ней счастлив, какая разница, как она говорила, — угрюмо ответил ей брат, — и потом, она ведь была совсем молода — всего на год старше тебя. Она еще имела возможность всему научиться.
— Конечно, неважно, как она говорила, важно, как она себя вела! Я уверена, что ее допрашивали в НКВД, и это именно она назвала всех, кто у нас бывал! Тетя Надя с мужем, Максим Егорович, доктор Мартынов — наверняка всех их арестовали и расстреляли по ее доносу!
— Не преувеличивай, сестра, в НКВД прекрасно знали, кого нужно арестовать — папу и остальных осудили по «Кремлевскому делу», это связано с Львом Борисовичем, и вряд ли Клавдия могла тут что-либо изменить. Давай будем помнить только, что папа ее любил, и что она — мать Сережи и… еще одной нашей сестры. Где письма, что она тебе писала?
— Письма? Одно я куда-то сунула и не могла найти, а остальные разорвала и выкинула, но ты не дослушал, Петя. Когда я отказалась послать деньги, она заявилась самолично.
— Что?! Она приезжала сюда? Ты шутишь?
Молчавшая до этого Злата Евгеньевна негромко подтвердила:
— Это правда, Петя, я была дома одна, когда она приехала, и сначала вообще ничего не могла понять — позвонила Аде на работу.
— Я немедленно примчалась, — сказала Ада Эрнестовна, — потому что в последнем письме она уже начала меня шантажировать — писала, что расскажет Сереже, будто после ареста папы мы выгнали ее беременную из дому и не давали с ним встречаться. Разумеется, Сережа никогда бы в это не поверил, но ты представь, в каком он был бы состоянии! Короче, чтобы не усложнять нашу жизнь, я дала ей все деньги, какие могла собрать и велела больше здесь не появляться. Больше она за эти двенадцать лет и не появлялась.
— Она хотела видеть Сережу?
— Не выразила никакого желания — спокойно поблагодарила, взяла деньги и ушла.
— Мы решили тебе не говорить, Петя, — виновато улыбнулась Злата Евгеньевна, — не хотели тебя расстраивать — у тебя и без того были тогда проблемы на работе. Но что меня поразило в этой женщине, так это ее спокойствие — она так безмятежно говорила ужасные вещи! У меня прямо мороз по коже шел от ее рассуждений! Давайте, мы больше не будем о ней говорить, — она сняла с таганка овсяную кашу, которая сварилась за время их разговора, и начала раскладывать по тарелкам.
Однако Ада Эрнестовна все никак не могла успокоиться. Всхлипнув, она криво усмехнулась, вытерла ладонью слезы и обвиняющим тоном сказала брату.
— Ты меня не переубедишь, это жуткая дрянь! И как ты мог просить, чтобы я отдала ей мамины вещи, когда она начала требовать? Ведь ты ничего не помнишь, тебе было только полтора года, а мне уже было три, я помню, как мама меня поцеловала, сказала: «Не шумите с Петей, пусть папа спит, а я сбегаю в лавку за хлебом и скоро приду». Мы играли, пока не заснули на ковре, а ее все не было и не было. Она никогда уже больше не пришла. Когда папа ее нашел — убитую — и вместе с солдатом принес домой, на ней было это кольцо, а ты хотел, чтобы я его отдала!
— Адонька, ну что ты… — Петр Эрнестович не договорил, потому что его прервал телефонный звонок.
Злата Евгеньевна сказала невидимому собеседнику:
— Здравствуй, Зиночка. Да, Петя дома, — и предала трубку мужу: — Тебя.
— Привет, Петька, как дела? — услышал он бодрый голос профессорши Зинаиды Викторовны. — Сто лет тебя не видела, думала, хоть на субботнике встретимся.
— Я у себя в кабинете проводил субботник, — засмеялся Петр Эрнестович. — Заперся с аспирантами, и мы до одури готовились к докладу — я ведь во вторник улетаю на конференцию в Берлин.
— Здоровье только портишь, — упрекнула его бывшая однокурсница, — государство дало день в году для работы на свежем воздухе, а ты его на доклад тратишь. Лично я с удовольствием поработала — вспомнила молодость, — словно между делом она поинтересовалась: — Кстати, Сережка твой не рассказывал, как он нам вчера с мешками подсобил?
— Я… м-м-м… мы со вчерашнего дня еще, честно говоря, как-то не общались — он там… гм… с приятелями, дело молодое.
— Петя, — неожиданно серьезным голосом и без всякого перехода проговорила Зинаида Викторовна, — ты Линочку Кованову помнишь?
— Кованову? — с недоумением переспросил Петр Эрнестович, напрягая память.
— Ну, лаборантку из нашего отдела. Помнишь, какой шум был в позапрошлом году с Григорьевым?
Разумеется, он немедленно вспомнил — ему, заместителю директора, не могло быть неизвестно о скандальной связи старшего научного сотрудника Григорьева и лаборантки Ковановой.
Артем Михайлович Григорьев был автором полусотни или более того научных статей, прекрасным семьянином и, в сущности, совсем неплохим человеком. Однако на сорок пятом году жизни его, как говорится, бес попутал, и солидный ученый муж напрочь потерял голову из-за Лины Ковановой. Врать супруге он был не мастак, да и трудно что-то скрыть от жены, если она работает в соседнем корпусе. Поэтому мадам Григорьева очень быстро разобралась, что к чему и запаниковала — не для того она двадцать лет назад отбила единственного в группе парня у целого сонма алчущих заиметь мужа студенток-медичек, чтобы теперь отдать его беспутной девчонке.
Для начала неверному супругу были предъявлены неопровержимые улики и проведен допрос с пристрастием. Старший научный сотрудник отпирался вяло, сознался в грехах довольно быстро и тут же попросил развода. Скандал и слезы не помогли — ученый был целиком во власти «беса». И тогда обманутая жена решилась на крайний шаг — написала в партком. Шаг был действительно крайний, потому что всего за год до этого Григорьев, успешно выдержав кандидатский срок, стал действительным членом ВКП(б).
Сконфуженные парторг и директор института вызвали к себе неверного мужа и в узком товарищеском кругу попытались тактично его вразумить — меньше всего руководству солидного НИИ хотелось устраивать по такому поводу шумные разборки, но не отреагировать на заявление они тоже не имели права.
О чем между ними шла беседа, не прознала даже вездесущая секретарша директора, но, судя по всему, результатов разговор этот не принес. Во всяком случае, когда Артем Михайлович вышел из директорского кабинета, на его хмуром лице застыло упрямое выражение, и он направился прямехонько в тот корпус, где работала Лина Кованова — возможно, хотел сообщить ей о незыблемости своих чувств, невзирая на все препоны.
Было время обеденного перерыва, и Григорьев, не обнаружив даму своего сердца в лаборатории, решил поискать ее в столовой на третьем этаже. Однако там, среди сотрудников, с аппетитом уплетающих салаты, борщи и котлеты с капустой, он любимую тоже не нашел. Не теряя надежды, Артем Михайлович подошел к боковой лестнице и с высоты третьего этажа увидел Лину на нижней площадке у окна.
Его ненаглядная оживленно болтала с двумя аспирантами, но о чем они говорили, было неслышно — далеко, — и до него долетали только отрывки фраз. Лица у всех троих были веселые, они смеялись, курили, пуская вверх колечки дыма, и Лина при этом кокетливо постреливала глазками в стороны своих собеседников, а одного из них даже ласково погладила по щеке, изобразив губами нечто вроде поцелуя.
В эту самую минуту Артем Михайлович неосторожно ступил на щербатую неровность — лет за десять до того грузчики выносили из столовой пришедший в негодность старый рояль и покорежили ступеньку. Все сотрудники института знали, что боковая лестница не в порядке, как правило, ею не пользовались, а молодежь, если сбегала здесь вниз покурить, предусмотрительно перепрыгивала через опасное место. Поэтому непростительную рассеянность Григорьева, забывшего посмотреть под ноги, можно было объяснить лишь вспыхнувшей в его груди ревностью. Теряя равновесие, он попытался ухватиться за перила, но промахнулся и только придал вращательный момент своему массивному телу, которое рухнуло вперед и перевернулось через голову.
Хотя впоследствии каждый из очевидцев данного события добавил от себя множество самых красочных подробностей, все они единодушно соглашались, что при таком кульбите любому человеку ничего не стоило напрочь свернуть себе шею, и Артема Михайловича можно считать невероятным везунчиком, раз он отделался всего-то сломанным носом и вывихом плечевого сустава.
Инцидент, происшедший с Григорьевым, имел множество последствий. Во-первых, начальник по технике безопасности института получил строгий выговор с занесением в личное дело и был лишен премии. Во-вторых, боковую лестницу перегородили решеткой, на которой висела табличка с угрожающей надписью «Опасно, проход воспрещен!», и теперь молодежи для того, чтобы спуститься покурить на своем излюбленном месте, приходилось перелезать через перила, огибая ограждение. Ну, а в-третьих, отношения наших влюбленных после случившегося как-то сами собой сошли на «нет», и достоверно известно, что в то время, как жена водила травмированного Григорьева лечить сломанный нос, коварная искусительница Лина отдыхала в Крыму с новым приятелем.
Вспомнив эту крайне неприятную историю, Петр Эрнестович поморщился:
— Ах, та самая! И что?
— Строго между нами, договорились? — в голосе Зинаиды Викторовны появились интимные нотки. — Терпеть не могу сплетничать и лезть не в свое дело, но меня сейчас буквально вышибли из колеи: сообщили, что она прочно захомутала твоего Сережу.
— Что?! — голос Петра Эрнестовича внезапно сел и осип. — Кто это тебе сказал?
— Неважно, сообщили. Мне, Петенька, самой крайне неприятно, я видела невесту Сережи, когда он защищал диссертацию, — очаровательная девушка. Постарайся на него как-нибудь повлиять, объясни, что за фрукт эта Линочка.
Едва Зинаида Викторовна дала отбой, как сестра и жена в один голос спросили:
— Что случилось?
Петр Эрнестович в эту минуту был слишком растерян, чтобы утаивать подробности короткого разговора.
— Не знаю, насколько верна информация, но, похоже, наш Сережка прочно запутался в сетях одной экстравагантной девицы.
Лицо Ады Эрнестовны выразило ужас:
— Так я и знала, что это неспроста — он разговаривал со мной ужасным тоном, просто ужасным! Петя, где она живет, ты можешь узнать? — она вскочила и заметалась по кухне. — Нужно немедленно туда ехать и вытащить его оттуда! Думаю, тут допустимы самые крайние меры!
— Не забудь захватить тачанку с пулеметом, — невесело хмыкнул ее брат.
— Что за глупые шутки, Петя! Боже мой, что же я скажу Вале! Петька, соображай, что делать — у них на сегодня билеты в театр!
Злата Евгеньевна, не вмешиваясь в разговор брата и сестры, собрала со стола грязные тарелки и отнесла их к раковине. Губы ее слегка вздрагивали от еле сдерживаемой улыбки, и Петр Эрнестович, взглянув на жену, тоже невольно улыбнулся.
— Ничего не поделаешь, — приосанившись и расправив плечи, ответил он сестре, — придется, наверное, в театр с Валюшей идти мне.
— Как тебе? — ракетой взвилась Ада Эрнестовна, вспомнив, каких усилий ей стоило получить через профком злополучные билеты. — И как ты это объяснишь?
— Да чего тут объяснять — возьму под ручку молодую девушку и пойду. Как ты думаешь, Златушка, — смеющийся взгляд его обратился к Злате Евгеньевне, — сойдет твой муж за молодого ловеласа? Если Сережка поближе к вечеру не объявится, то достань мой серый костюм и голубую рубашку, что я привез из Югославии.
— Лучше коричневый, — возразила она, оглядев мужа лучистым взглядом своих карих глаз, — ты на серых брюках пятно посадил, я никак не выведу — придется в химчистку нести. Да и рубашка голубая с коричневым пиджаком лучше смотрится.
Для тех, кого интересуют подробности, сообщаем, что у большинства здешних Белковых Материков пригодные для питания ткани нарастают на твердом остове, строение которого намного сложнее, чем у каркаса, используемого нашими инженерами. Подробное описание для заинтересовавшихся специалистов приводим в техническом приложении, а для остальных скажем лишь одно — природа нашла гениальное и простое решение проблемы: твердость остову придает входящий в состав его губчатой ткани двадцатый элемент, а не семьдесят третий, как у наших искусственных материков!
В остальном же между местными Белковыми Материками имеется множество различий. Так некоторые из них постоянно обитают в жидком соединении первого и восьмого элементов, другие перемещаются по твердой поверхности, но есть и такие, что большую часть своего существования проводят в нижних слоях атмосферы. Самое изумительное, что у многих Белковых Материков процессы жизнедеятельности протекают так активно, что они постоянно выделяют тепловую энергию. Таким образом, поселившись внутри подобной системы, Носители Разума раз и навсегда сумеют решить для себя вопрос теплоснабжения. Изучение продолжается.
После длительного совещания Высшим Советом разработана программа освоения Белковых Материков. Решено заселять Материки, обитающие на твердой поверхности и постоянно выделяющие энергию в результате жизнедеятельности своего организма. Да-да, мы решаемся назвать Белковые Материки организмами — настолько разумно и гармонично поработала над их созданием природа!
Трудности освоения нового пространства носят этический характер — ведь Белковые Материки издавна заселены коренными жителями планеты. Мы фактически насильственно вторгаемся в их мир, и они, судя по первому нашему впечатлению от столкновения с аборигенами, настроены весьма агрессивно. Конечно, для Носителей Разума опасности тут никакой нет, но наши системы защиты слишком сильно воздействуют на организм аборигенов, и это может привести к неоправданным жертвам с их стороны. Поэтому на первом этапе нашим инженерам пришлось разработать новые щадящие защитные системы. Итак, освоение начато…
Глава третья
— Нашел из-за кого переживать! Не волнуйся, она жива и здорова, а память у нее пробуждается, когда ей нужны деньги.
— Ада! — предостерегающе воскликнула Злата Евгеньевна, но Петр Эрнестович уже вопросительно поднял бровь:
— Что такое, Ада? Что ты имеешь в виду? Ты виделась с Клавдией?
— Я? М-м-м… Я не… — она сконфузилась и беспомощно взглянула на невестку, которая ответила ей укоризненным взглядом.
— Нет уж, пожалуйста, я хочу все знать, — сухо произнес Муромцев. — В чем дело?
Он посмотрел на жену, но та, отвернувшись, усердно — слишком уж усердно! — начала помешивать кашу на плите, потом перевел взгляд на сестру.
— Мы не хотели тебя расстраивать, Петя, — смущенно пробормотала Ада Эрнестовна.
— Что значит «расстраивать», ты с ума сошла, Ада? Что вы обе от меня скрываете?
Сестра тяжело вздохнула и призналась:
— Клавдия писала мне. В первый раз она написала в пятьдесят третьем — через месяц примерно после смерти Сталина. Сообщила, что у нас с тобой есть сестра Людмила, требовала денег, говорила о каких-то своих имущественных правах.
— Надо было немедленно послать деньги, почему ты мне ничего не сказала, сестра?
— Если честно, то меня возмутила ее наглость. На первое письмо я не ответила, она послала второе. Тогда я написала — в достаточно резкой форме, — что никаких имущественных прав она не имеет, поскольку на следующий же день после ареста папы официально отказалась от всей нашей семьи — семьи врагов народа. И, поскольку она написала в заявлении, что папа обманом принудил ее, малообразованную девушку, выйти за него замуж, то брак этот можно считать недействительным — по ее же собственной воле. И тогда какие же у нее имущественные права?
— Не надо было этого делать, Ада! Ты ведь помнишь, какое время было после ареста папы — даже самые близкие его приятели перестали нам звонить, а на улице делали вид, что с нами незнакомы. Что же ты хочешь от Клавдии — ведь она и вправду была, в сущности, простой деревенской девушкой, она могла действительно поверить…
— Она была подлая! — закричала Ада Эрнестовна, и по лицу ее покатились слезы. — Ты сам знаешь, какая она была подлая! Наш папа… он ведь был самый умный, самый хороший из людей! Когда маму в семнадцатом застрелили на улице, он очень страдал, говорил, что никогда больше не женится, хотя даже тетя Надя ему советовала! Но он не хотел — не хотел, чтобы у нас была мачеха. Самая красивая женщина пошла бы за него замуж, а он привел эту Клавдию — она ведь даже говорить правильно не умела, когда приехала из своей глухой деревни. Надо же было папе читать лекции именно на тех акушерских курсах, где она училась! Нет, ты что, не помнишь, какая она была? Говорила «обумши», «одемши», читала по складам, в театре разговаривала во весь голос. Другие бы ее стеснялись, а мы с тобой были с ней, как с родной, разве нет? А когда родился Сережа, мы все ее чуть ли не на руках носили — даже тетя Надя.
— Папа был с ней счастлив, какая разница, как она говорила, — угрюмо ответил ей брат, — и потом, она ведь была совсем молода — всего на год старше тебя. Она еще имела возможность всему научиться.
— Конечно, неважно, как она говорила, важно, как она себя вела! Я уверена, что ее допрашивали в НКВД, и это именно она назвала всех, кто у нас бывал! Тетя Надя с мужем, Максим Егорович, доктор Мартынов — наверняка всех их арестовали и расстреляли по ее доносу!
— Не преувеличивай, сестра, в НКВД прекрасно знали, кого нужно арестовать — папу и остальных осудили по «Кремлевскому делу», это связано с Львом Борисовичем, и вряд ли Клавдия могла тут что-либо изменить. Давай будем помнить только, что папа ее любил, и что она — мать Сережи и… еще одной нашей сестры. Где письма, что она тебе писала?
— Письма? Одно я куда-то сунула и не могла найти, а остальные разорвала и выкинула, но ты не дослушал, Петя. Когда я отказалась послать деньги, она заявилась самолично.
— Что?! Она приезжала сюда? Ты шутишь?
Молчавшая до этого Злата Евгеньевна негромко подтвердила:
— Это правда, Петя, я была дома одна, когда она приехала, и сначала вообще ничего не могла понять — позвонила Аде на работу.
— Я немедленно примчалась, — сказала Ада Эрнестовна, — потому что в последнем письме она уже начала меня шантажировать — писала, что расскажет Сереже, будто после ареста папы мы выгнали ее беременную из дому и не давали с ним встречаться. Разумеется, Сережа никогда бы в это не поверил, но ты представь, в каком он был бы состоянии! Короче, чтобы не усложнять нашу жизнь, я дала ей все деньги, какие могла собрать и велела больше здесь не появляться. Больше она за эти двенадцать лет и не появлялась.
— Она хотела видеть Сережу?
— Не выразила никакого желания — спокойно поблагодарила, взяла деньги и ушла.
— Мы решили тебе не говорить, Петя, — виновато улыбнулась Злата Евгеньевна, — не хотели тебя расстраивать — у тебя и без того были тогда проблемы на работе. Но что меня поразило в этой женщине, так это ее спокойствие — она так безмятежно говорила ужасные вещи! У меня прямо мороз по коже шел от ее рассуждений! Давайте, мы больше не будем о ней говорить, — она сняла с таганка овсяную кашу, которая сварилась за время их разговора, и начала раскладывать по тарелкам.
Однако Ада Эрнестовна все никак не могла успокоиться. Всхлипнув, она криво усмехнулась, вытерла ладонью слезы и обвиняющим тоном сказала брату.
— Ты меня не переубедишь, это жуткая дрянь! И как ты мог просить, чтобы я отдала ей мамины вещи, когда она начала требовать? Ведь ты ничего не помнишь, тебе было только полтора года, а мне уже было три, я помню, как мама меня поцеловала, сказала: «Не шумите с Петей, пусть папа спит, а я сбегаю в лавку за хлебом и скоро приду». Мы играли, пока не заснули на ковре, а ее все не было и не было. Она никогда уже больше не пришла. Когда папа ее нашел — убитую — и вместе с солдатом принес домой, на ней было это кольцо, а ты хотел, чтобы я его отдала!
— Адонька, ну что ты… — Петр Эрнестович не договорил, потому что его прервал телефонный звонок.
Злата Евгеньевна сказала невидимому собеседнику:
— Здравствуй, Зиночка. Да, Петя дома, — и предала трубку мужу: — Тебя.
— Привет, Петька, как дела? — услышал он бодрый голос профессорши Зинаиды Викторовны. — Сто лет тебя не видела, думала, хоть на субботнике встретимся.
— Я у себя в кабинете проводил субботник, — засмеялся Петр Эрнестович. — Заперся с аспирантами, и мы до одури готовились к докладу — я ведь во вторник улетаю на конференцию в Берлин.
— Здоровье только портишь, — упрекнула его бывшая однокурсница, — государство дало день в году для работы на свежем воздухе, а ты его на доклад тратишь. Лично я с удовольствием поработала — вспомнила молодость, — словно между делом она поинтересовалась: — Кстати, Сережка твой не рассказывал, как он нам вчера с мешками подсобил?
— Я… м-м-м… мы со вчерашнего дня еще, честно говоря, как-то не общались — он там… гм… с приятелями, дело молодое.
— Петя, — неожиданно серьезным голосом и без всякого перехода проговорила Зинаида Викторовна, — ты Линочку Кованову помнишь?
— Кованову? — с недоумением переспросил Петр Эрнестович, напрягая память.
— Ну, лаборантку из нашего отдела. Помнишь, какой шум был в позапрошлом году с Григорьевым?
Разумеется, он немедленно вспомнил — ему, заместителю директора, не могло быть неизвестно о скандальной связи старшего научного сотрудника Григорьева и лаборантки Ковановой.
Артем Михайлович Григорьев был автором полусотни или более того научных статей, прекрасным семьянином и, в сущности, совсем неплохим человеком. Однако на сорок пятом году жизни его, как говорится, бес попутал, и солидный ученый муж напрочь потерял голову из-за Лины Ковановой. Врать супруге он был не мастак, да и трудно что-то скрыть от жены, если она работает в соседнем корпусе. Поэтому мадам Григорьева очень быстро разобралась, что к чему и запаниковала — не для того она двадцать лет назад отбила единственного в группе парня у целого сонма алчущих заиметь мужа студенток-медичек, чтобы теперь отдать его беспутной девчонке.
Для начала неверному супругу были предъявлены неопровержимые улики и проведен допрос с пристрастием. Старший научный сотрудник отпирался вяло, сознался в грехах довольно быстро и тут же попросил развода. Скандал и слезы не помогли — ученый был целиком во власти «беса». И тогда обманутая жена решилась на крайний шаг — написала в партком. Шаг был действительно крайний, потому что всего за год до этого Григорьев, успешно выдержав кандидатский срок, стал действительным членом ВКП(б).
Сконфуженные парторг и директор института вызвали к себе неверного мужа и в узком товарищеском кругу попытались тактично его вразумить — меньше всего руководству солидного НИИ хотелось устраивать по такому поводу шумные разборки, но не отреагировать на заявление они тоже не имели права.
О чем между ними шла беседа, не прознала даже вездесущая секретарша директора, но, судя по всему, результатов разговор этот не принес. Во всяком случае, когда Артем Михайлович вышел из директорского кабинета, на его хмуром лице застыло упрямое выражение, и он направился прямехонько в тот корпус, где работала Лина Кованова — возможно, хотел сообщить ей о незыблемости своих чувств, невзирая на все препоны.
Было время обеденного перерыва, и Григорьев, не обнаружив даму своего сердца в лаборатории, решил поискать ее в столовой на третьем этаже. Однако там, среди сотрудников, с аппетитом уплетающих салаты, борщи и котлеты с капустой, он любимую тоже не нашел. Не теряя надежды, Артем Михайлович подошел к боковой лестнице и с высоты третьего этажа увидел Лину на нижней площадке у окна.
Его ненаглядная оживленно болтала с двумя аспирантами, но о чем они говорили, было неслышно — далеко, — и до него долетали только отрывки фраз. Лица у всех троих были веселые, они смеялись, курили, пуская вверх колечки дыма, и Лина при этом кокетливо постреливала глазками в стороны своих собеседников, а одного из них даже ласково погладила по щеке, изобразив губами нечто вроде поцелуя.
В эту самую минуту Артем Михайлович неосторожно ступил на щербатую неровность — лет за десять до того грузчики выносили из столовой пришедший в негодность старый рояль и покорежили ступеньку. Все сотрудники института знали, что боковая лестница не в порядке, как правило, ею не пользовались, а молодежь, если сбегала здесь вниз покурить, предусмотрительно перепрыгивала через опасное место. Поэтому непростительную рассеянность Григорьева, забывшего посмотреть под ноги, можно было объяснить лишь вспыхнувшей в его груди ревностью. Теряя равновесие, он попытался ухватиться за перила, но промахнулся и только придал вращательный момент своему массивному телу, которое рухнуло вперед и перевернулось через голову.
Хотя впоследствии каждый из очевидцев данного события добавил от себя множество самых красочных подробностей, все они единодушно соглашались, что при таком кульбите любому человеку ничего не стоило напрочь свернуть себе шею, и Артема Михайловича можно считать невероятным везунчиком, раз он отделался всего-то сломанным носом и вывихом плечевого сустава.
Инцидент, происшедший с Григорьевым, имел множество последствий. Во-первых, начальник по технике безопасности института получил строгий выговор с занесением в личное дело и был лишен премии. Во-вторых, боковую лестницу перегородили решеткой, на которой висела табличка с угрожающей надписью «Опасно, проход воспрещен!», и теперь молодежи для того, чтобы спуститься покурить на своем излюбленном месте, приходилось перелезать через перила, огибая ограждение. Ну, а в-третьих, отношения наших влюбленных после случившегося как-то сами собой сошли на «нет», и достоверно известно, что в то время, как жена водила травмированного Григорьева лечить сломанный нос, коварная искусительница Лина отдыхала в Крыму с новым приятелем.
Вспомнив эту крайне неприятную историю, Петр Эрнестович поморщился:
— Ах, та самая! И что?
— Строго между нами, договорились? — в голосе Зинаиды Викторовны появились интимные нотки. — Терпеть не могу сплетничать и лезть не в свое дело, но меня сейчас буквально вышибли из колеи: сообщили, что она прочно захомутала твоего Сережу.
— Что?! — голос Петра Эрнестовича внезапно сел и осип. — Кто это тебе сказал?
— Неважно, сообщили. Мне, Петенька, самой крайне неприятно, я видела невесту Сережи, когда он защищал диссертацию, — очаровательная девушка. Постарайся на него как-нибудь повлиять, объясни, что за фрукт эта Линочка.
Едва Зинаида Викторовна дала отбой, как сестра и жена в один голос спросили:
— Что случилось?
Петр Эрнестович в эту минуту был слишком растерян, чтобы утаивать подробности короткого разговора.
— Не знаю, насколько верна информация, но, похоже, наш Сережка прочно запутался в сетях одной экстравагантной девицы.
Лицо Ады Эрнестовны выразило ужас:
— Так я и знала, что это неспроста — он разговаривал со мной ужасным тоном, просто ужасным! Петя, где она живет, ты можешь узнать? — она вскочила и заметалась по кухне. — Нужно немедленно туда ехать и вытащить его оттуда! Думаю, тут допустимы самые крайние меры!
— Не забудь захватить тачанку с пулеметом, — невесело хмыкнул ее брат.
— Что за глупые шутки, Петя! Боже мой, что же я скажу Вале! Петька, соображай, что делать — у них на сегодня билеты в театр!
Злата Евгеньевна, не вмешиваясь в разговор брата и сестры, собрала со стола грязные тарелки и отнесла их к раковине. Губы ее слегка вздрагивали от еле сдерживаемой улыбки, и Петр Эрнестович, взглянув на жену, тоже невольно улыбнулся.
— Ничего не поделаешь, — приосанившись и расправив плечи, ответил он сестре, — придется, наверное, в театр с Валюшей идти мне.
— Как тебе? — ракетой взвилась Ада Эрнестовна, вспомнив, каких усилий ей стоило получить через профком злополучные билеты. — И как ты это объяснишь?
— Да чего тут объяснять — возьму под ручку молодую девушку и пойду. Как ты думаешь, Златушка, — смеющийся взгляд его обратился к Злате Евгеньевне, — сойдет твой муж за молодого ловеласа? Если Сережка поближе к вечеру не объявится, то достань мой серый костюм и голубую рубашку, что я привез из Югославии.
— Лучше коричневый, — возразила она, оглядев мужа лучистым взглядом своих карих глаз, — ты на серых брюках пятно посадил, я никак не выведу — придется в химчистку нести. Да и рубашка голубая с коричневым пиджаком лучше смотрится.
Послание 8.
Всем Носителям Разума, которые еще не нашли себе пристанища в космосе! Еще раз предлагаем взять курс на нашу новую планету, проблемы выживания здесь решена — нами обнаружены Белковые Материки. Первоначально мы полагали, что они созданы существующим на планете Разумом, но теперь уже окончательно ясно: Разума на планете не существует, а Материки возникли естественным образом в процессе эволюции. Возможно, причина кроется в том, что здешняя атмосфера содержит большое количество несвязанного восьмого элемента. Наличие Материков объясняет отсутствие у здешних обитателей элементарных зачатков интеллекта — ведь у нашей цивилизации развитие процесса мышления происходило в стремлении обеспечить свой организм полноценным белком, а у обитателей здешней планеты такого белка более, чем достаточно. Причем нет необходимости постоянно очищать старые белковые системы и создавать новые — на этой планете Белковые Материки сами регулируют процессы жизнедеятельности внутри себя и сами себя воспроизводят. Изучение продолжается.Послание 9.
После нашего последнего обращения семь кораблей с Носителями Разума на борту совершили посадку на поверхность обнаруженной нами планеты. Предлагаем остальным последовать их примеру — пищи хватит на всех. Белковые Материки здесь имеются в таком количестве, что у нас даже есть возможность выбора.Для тех, кого интересуют подробности, сообщаем, что у большинства здешних Белковых Материков пригодные для питания ткани нарастают на твердом остове, строение которого намного сложнее, чем у каркаса, используемого нашими инженерами. Подробное описание для заинтересовавшихся специалистов приводим в техническом приложении, а для остальных скажем лишь одно — природа нашла гениальное и простое решение проблемы: твердость остову придает входящий в состав его губчатой ткани двадцатый элемент, а не семьдесят третий, как у наших искусственных материков!
В остальном же между местными Белковыми Материками имеется множество различий. Так некоторые из них постоянно обитают в жидком соединении первого и восьмого элементов, другие перемещаются по твердой поверхности, но есть и такие, что большую часть своего существования проводят в нижних слоях атмосферы. Самое изумительное, что у многих Белковых Материков процессы жизнедеятельности протекают так активно, что они постоянно выделяют тепловую энергию. Таким образом, поселившись внутри подобной системы, Носители Разума раз и навсегда сумеют решить для себя вопрос теплоснабжения. Изучение продолжается.
Послание 10.
Еще десять кораблей с Носителями Разума на борту приземлились на поверхность планеты. Повторно передаем наши координаты для тех, кто по каким-то причинам мог не получить предыдущих сообщений. Совершать посадку лучше всего точно в регионе, соответствующем указанным координатам — наиболее отдаленном от источников излучения девяносто второго элемента. Его площадь составляет крохотную часть общей площади поверхности планеты, но даже здесь достаточно белка, чтобы обеспечить всех ныне находящихся в космосе Носителей Разума.После длительного совещания Высшим Советом разработана программа освоения Белковых Материков. Решено заселять Материки, обитающие на твердой поверхности и постоянно выделяющие энергию в результате жизнедеятельности своего организма. Да-да, мы решаемся назвать Белковые Материки организмами — настолько разумно и гармонично поработала над их созданием природа!
Трудности освоения нового пространства носят этический характер — ведь Белковые Материки издавна заселены коренными жителями планеты. Мы фактически насильственно вторгаемся в их мир, и они, судя по первому нашему впечатлению от столкновения с аборигенами, настроены весьма агрессивно. Конечно, для Носителей Разума опасности тут никакой нет, но наши системы защиты слишком сильно воздействуют на организм аборигенов, и это может привести к неоправданным жертвам с их стороны. Поэтому на первом этапе нашим инженерам пришлось разработать новые щадящие защитные системы. Итак, освоение начато…
Глава третья
Чего хочет женщина…
В воскресенье вечером Сергей почувствовал, что вполне насытился — и любовью Лины, и ее стряпней. Готовила она, правда, отменно, поэтому, съев кусок индейки, запеченной с яблоками, он задремал, а когда очнулся, то к ужасу своему позабыл, как зовут мирно посапывающую у его плеча даму. Помогла фотография на противоположной стене — в презентабельного вида мужчине с некоторым натягом можно было узнать старшего научного сотрудника Григорьева из соседней лаборатории, а внизу стояла подпись «Любимой Линочке от преданного навеки Артема».
Самого Григорьева Сергей знал только в лицо и ходившими по институту слухами о его любовных похождениях прежде как-то не интересовался — было там что-то у мужика, ну и было. Лина, однако, открыв глаза и заметив пристальный взгляд своего нынешнего приятеля, устремленный на фотографию, сочла нужным объяснить:
— Это Артем сам мне приклеил еще до того, как с лестницы свалился — видишь, нос ровный. Им тогда в лабораторию для каких-то экспериментов хороший клей прислали, так он его принес и намазал. Я б теперь сняла, но боюсь, штукатурка обвалится — у меня уже года три, как ремонта не было, обои начали отходить, а фото это их держит, не дает стене обсыпаться. Да ты не думай, у меня с ним давно уже ничего нет — на кой он мне со своим кривым носом, — она озорно сверкнула глазами: — А хочешь, я твой портрет поверх наклею?
Сергей представил себе, как его фотография вместе с григорьевской будет держать обои в квартире Лиины, и слегка поёжился. Ему вдруг захотелось домой, а где-то на задворках сознания зашевелилась совесть, напомнив о билетах в Мариинской театр. Поднявшись, он подошел к уткнувшимся носом в стену ходикам, перевернул их и ахнул — как раз в этот самый момент коварная Одиллия должна была соблазнять влюбленного принца, а Валя… Милая и добрая Валя Синицына сидит, стало быть, в театре одна. Хотя, возможно, она вообще не пошла на балет, или кто-то из его домашних взялся ее сопровождать, но в любом случае, получилось очень некрасиво. Подумав так, Сергей представил себе лицо сестры, и ему вообще расхотелось появляться дома. Лина, исподтишка наблюдавшая за сменой выражений его лица, добродушно заметила:
— Да ладно, чего там — оставайся до завтра, от меня и в институт ближе идти. А штаны твои и рубашку я постираю, до утра высохнут.
— Неудобно — это ведь у меня для субботника одежда…
Ни сестра, ни невестка никогда не позволили бы ему пойти на работу иначе, как в наглаженной рубашке и отутюженных «в стрелочку» брюках, но Лина лишь небрежно отмахнулась:
— Да ладно тебе! Придешь в институт и сразу халат сверху наденешь, перед кем тебе там красоваться — у вас там одни мужики и старушки работают, а Аська Тихонова на тебя больше не смотрит, у нее этот рыжий стажер. Как его, кстати, зовут?
— Не помню, — буркнул Сергей и вновь полез под одеяло, думая, что для сотрудницы из другого корпуса, которую он до вчерашнего дня практически не знал, Лина слишком хорошо информирована.
…Действительно, семь лет назад, когда он неоперившимся молодым специалистом пришел в институт, лаборантка их отдела Ася всерьез положила на него глаз. Она произносила его имя захлебывающимся от восторга голосом и время от времени, словно невзначай, норовила задеть пышной грудью. Сергей при этом отчаянно смущался и постоянно забывал, какие собирался дать ей указания. И вообще, как ее зовут.
Будь лаборантка девушкой менее строгих правил, все напряжение между ними можно было бы за считанные минуты снять самым естественным способом, но Ася с самого начала совершенно определенно заявила, что «это» может совершиться только после свадьбы или хотя бы после обещания жениться, потому что она порядочная.
Кто знает, может быть, Ася подсознательно желала, чтоб Сергей ее обманул и совратил, но он был слишком наивен и тоже считал себя порядочным, поэтому с откровенностью Онегина, прочитавшего нотацию Татьяне, дал понять аппетитной лаборантке, что ее матримониальные поползновения в отношении него совершенно несбыточны. После этого тон их бесед стал сугубо официальным, на людях они теперь говорили друг другу «вы», но неожиданно Сергей запомнил имя девушки — она стала у него ассоциироваться с тургеневской Асей.
А вот имя морковно-рыжего стажера из Владивостока он вспомнить никак не мог, хотя тот вот уже два месяца являлся для него постоянным источником отрицательных эмоций — перепортил невообразимое количество дорогостоящих препаратов и ценных образцов, не получив при этом ни одной неповрежденной окрашенной клетки! К тому же парнишка обладал невероятным апломбом, и пытаться вбить что-то в его рыжую голову было себе дороже. Муромцев как-то раз начал добросовестно объяснять ему, что в живых клетках растений красители конденсируются в вакуолях, а в мёртвых — прокрашивают весь протопласт, так этот придурок лишь снисходительно мотнул своими морковными кудряшками.
«Знаю, — высокомерно заявил он, — мы все это проходили в университете!»
«Что вы знаете? — с ангельским терпением поинтересовался Сергей. — Вам известно, например, что такое Гольджи комплекс?»
В ответ стажер пробурчал нечто невразумительное.
За пару недель до субботника Сергей, работавший за микроскопом, случайно оглянулся и увидел, что стажер поддерживает Асю за локоток и слегка его пожимает. Сергея это так позабавило, что он даже немного пожалел мальчишку — представил себе, как Ася с ее добродетелью поставит на место рыжего нахала, когда его поползновения перейдут грань допустимого…
Теперь, вновь вспомнив об этом, в сущности совершенно невинном происшествии, Сергей вновь развеселился — настолько, что не удержался и громко фыркнул. Лина не стала выяснять причину столь внезапной веселости, а лишь погладила его по щеке и нежно проворковала:
— Знаешь, мне с тобой было хорошо, честно, как в сказке. Жаль, что все хорошее так быстро кончается, да?
Сергей почувствовал себя польщенным.
— Почему же кончается? — улыбнулся он. — Я умирать не собираюсь, ты, вроде, тоже.
Она легла на спину, подложила руку под голову и, глядя в потолок, лениво протянула:
— Кто знает, кто знает! За месяц столько может всего случиться!
— За месяц? Почему за месяц?
— Ой, конечно, ты ведь не знаешь, вот я балда! Я же с девятнадцатого в отпуске, у меня билет на семь вечера, я не говорила?
— С девятнадцатого? Это же завтра! — сам не зная почему, Сергей растерялся и расстроился, хотя из-за чего ему, собственно, было расстраиваться? Ну, познакомился с женщиной, провел с ней вместе пару ночей, и какое ему дело до того, что она назавтра уезжает в отпуск?
Самого Григорьева Сергей знал только в лицо и ходившими по институту слухами о его любовных похождениях прежде как-то не интересовался — было там что-то у мужика, ну и было. Лина, однако, открыв глаза и заметив пристальный взгляд своего нынешнего приятеля, устремленный на фотографию, сочла нужным объяснить:
— Это Артем сам мне приклеил еще до того, как с лестницы свалился — видишь, нос ровный. Им тогда в лабораторию для каких-то экспериментов хороший клей прислали, так он его принес и намазал. Я б теперь сняла, но боюсь, штукатурка обвалится — у меня уже года три, как ремонта не было, обои начали отходить, а фото это их держит, не дает стене обсыпаться. Да ты не думай, у меня с ним давно уже ничего нет — на кой он мне со своим кривым носом, — она озорно сверкнула глазами: — А хочешь, я твой портрет поверх наклею?
Сергей представил себе, как его фотография вместе с григорьевской будет держать обои в квартире Лиины, и слегка поёжился. Ему вдруг захотелось домой, а где-то на задворках сознания зашевелилась совесть, напомнив о билетах в Мариинской театр. Поднявшись, он подошел к уткнувшимся носом в стену ходикам, перевернул их и ахнул — как раз в этот самый момент коварная Одиллия должна была соблазнять влюбленного принца, а Валя… Милая и добрая Валя Синицына сидит, стало быть, в театре одна. Хотя, возможно, она вообще не пошла на балет, или кто-то из его домашних взялся ее сопровождать, но в любом случае, получилось очень некрасиво. Подумав так, Сергей представил себе лицо сестры, и ему вообще расхотелось появляться дома. Лина, исподтишка наблюдавшая за сменой выражений его лица, добродушно заметила:
— Да ладно, чего там — оставайся до завтра, от меня и в институт ближе идти. А штаны твои и рубашку я постираю, до утра высохнут.
— Неудобно — это ведь у меня для субботника одежда…
Ни сестра, ни невестка никогда не позволили бы ему пойти на работу иначе, как в наглаженной рубашке и отутюженных «в стрелочку» брюках, но Лина лишь небрежно отмахнулась:
— Да ладно тебе! Придешь в институт и сразу халат сверху наденешь, перед кем тебе там красоваться — у вас там одни мужики и старушки работают, а Аська Тихонова на тебя больше не смотрит, у нее этот рыжий стажер. Как его, кстати, зовут?
— Не помню, — буркнул Сергей и вновь полез под одеяло, думая, что для сотрудницы из другого корпуса, которую он до вчерашнего дня практически не знал, Лина слишком хорошо информирована.
…Действительно, семь лет назад, когда он неоперившимся молодым специалистом пришел в институт, лаборантка их отдела Ася всерьез положила на него глаз. Она произносила его имя захлебывающимся от восторга голосом и время от времени, словно невзначай, норовила задеть пышной грудью. Сергей при этом отчаянно смущался и постоянно забывал, какие собирался дать ей указания. И вообще, как ее зовут.
Будь лаборантка девушкой менее строгих правил, все напряжение между ними можно было бы за считанные минуты снять самым естественным способом, но Ася с самого начала совершенно определенно заявила, что «это» может совершиться только после свадьбы или хотя бы после обещания жениться, потому что она порядочная.
Кто знает, может быть, Ася подсознательно желала, чтоб Сергей ее обманул и совратил, но он был слишком наивен и тоже считал себя порядочным, поэтому с откровенностью Онегина, прочитавшего нотацию Татьяне, дал понять аппетитной лаборантке, что ее матримониальные поползновения в отношении него совершенно несбыточны. После этого тон их бесед стал сугубо официальным, на людях они теперь говорили друг другу «вы», но неожиданно Сергей запомнил имя девушки — она стала у него ассоциироваться с тургеневской Асей.
А вот имя морковно-рыжего стажера из Владивостока он вспомнить никак не мог, хотя тот вот уже два месяца являлся для него постоянным источником отрицательных эмоций — перепортил невообразимое количество дорогостоящих препаратов и ценных образцов, не получив при этом ни одной неповрежденной окрашенной клетки! К тому же парнишка обладал невероятным апломбом, и пытаться вбить что-то в его рыжую голову было себе дороже. Муромцев как-то раз начал добросовестно объяснять ему, что в живых клетках растений красители конденсируются в вакуолях, а в мёртвых — прокрашивают весь протопласт, так этот придурок лишь снисходительно мотнул своими морковными кудряшками.
«Знаю, — высокомерно заявил он, — мы все это проходили в университете!»
«Что вы знаете? — с ангельским терпением поинтересовался Сергей. — Вам известно, например, что такое Гольджи комплекс?»
В ответ стажер пробурчал нечто невразумительное.
За пару недель до субботника Сергей, работавший за микроскопом, случайно оглянулся и увидел, что стажер поддерживает Асю за локоток и слегка его пожимает. Сергея это так позабавило, что он даже немного пожалел мальчишку — представил себе, как Ася с ее добродетелью поставит на место рыжего нахала, когда его поползновения перейдут грань допустимого…
Теперь, вновь вспомнив об этом, в сущности совершенно невинном происшествии, Сергей вновь развеселился — настолько, что не удержался и громко фыркнул. Лина не стала выяснять причину столь внезапной веселости, а лишь погладила его по щеке и нежно проворковала:
— Знаешь, мне с тобой было хорошо, честно, как в сказке. Жаль, что все хорошее так быстро кончается, да?
Сергей почувствовал себя польщенным.
— Почему же кончается? — улыбнулся он. — Я умирать не собираюсь, ты, вроде, тоже.
Она легла на спину, подложила руку под голову и, глядя в потолок, лениво протянула:
— Кто знает, кто знает! За месяц столько может всего случиться!
— За месяц? Почему за месяц?
— Ой, конечно, ты ведь не знаешь, вот я балда! Я же с девятнадцатого в отпуске, у меня билет на семь вечера, я не говорила?
— С девятнадцатого? Это же завтра! — сам не зная почему, Сергей растерялся и расстроился, хотя из-за чего ему, собственно, было расстраиваться? Ну, познакомился с женщиной, провел с ней вместе пару ночей, и какое ему дело до того, что она назавтра уезжает в отпуск?