Страница:
Галина Тер-Микаэлян
Синий олень. Грани миров
От автора
Сказание о Синем Олене я услышала в далеком детстве от старой аварки, с которой мы с родителями однажды ехали на междугороднем автобусе из Нальчика в Минводы. Дорога была по моим понятиям довольно долгая и скучная, поэтому уже спустя десять минут после отправления автобуса я начала вертеться и капризничать. Похоже, мое нытье допекло сидевшую рядом с нами пожилую аварку, поэтому она, чтобы отвлечь меня, начала рассказывать о загадочной стране Синего Оленя.
Теперь, когда я вспоминаю рассказ женщины, то понимаю, что в нем не было ни стройного сюжета, ни четкой последовательности событий, но до сих пор память хранит завораживающую мелодию ее голоса с тягучим акцентом, от которой слова повествования в детском моем воображении складывались в фантастические образы. Помню также, как, выглянув в окно, я увидела высокую гору, на вершине которой стоял окутанный облаком синий олень и бил копытом, а потом вдруг услышала голос мамы — она будила меня, потому что мы уже были в Минводах. Аварки на соседнем сидении не было, я и не слышала, когда она сошла. Логичней всего тут было бы предположить, что Синий Олень на вершине горы за окном мне приснился, но я до сих пор уверена, что действительно его видела.
С тех пор мне не раз доводилось с собственными изменениями рассказывать о Синем Олене — сначала моим друзьям, потом моим детям. Наконец, по прошествии десятилетий, я решила записать эту незамысловатую сказку для будущих внуков, но в процессе работы она так обросла событиями и фактами, что превратилась в роман-трилогию.
Действие романа по времени охватывает весь период существования советской власти. Главный герой трилогии, ученый-биолог Сергей Муромцев, самым невероятным образом находит разумный мир, сосуществующий на Земле рядом с людьми, — пришельцев из далекой галактики. Хотя основная сюжетная линия позволяет отнести трилогию к жанру научной фантастики, все упомянутые в книге исторические личности и события реальны, а приводимые научные факты и утверждения достоверны.
Всем, кто читает сейчас это предисловие, я искренне советую: непременно полистайте страницы романа прежде, чем решить, стоит ли Вам его читать. Он относится к тем книгам, о которых говорят «они должны найти своего читателя» Читатель «Синего Оленя» — человек с научным складом ума, хорошо развитым логическим мышлением, умеющий думать и рассуждать. И если Вы, дорогой друг, решите, что «Синий олень» — не Ваша книга, не покупайте ее и даже не начинайте читать, ни в коем случае!
С искренней любовью к читателям и нечитателям
Галина Тер-Микаэлян
Теперь, когда я вспоминаю рассказ женщины, то понимаю, что в нем не было ни стройного сюжета, ни четкой последовательности событий, но до сих пор память хранит завораживающую мелодию ее голоса с тягучим акцентом, от которой слова повествования в детском моем воображении складывались в фантастические образы. Помню также, как, выглянув в окно, я увидела высокую гору, на вершине которой стоял окутанный облаком синий олень и бил копытом, а потом вдруг услышала голос мамы — она будила меня, потому что мы уже были в Минводах. Аварки на соседнем сидении не было, я и не слышала, когда она сошла. Логичней всего тут было бы предположить, что Синий Олень на вершине горы за окном мне приснился, но я до сих пор уверена, что действительно его видела.
С тех пор мне не раз доводилось с собственными изменениями рассказывать о Синем Олене — сначала моим друзьям, потом моим детям. Наконец, по прошествии десятилетий, я решила записать эту незамысловатую сказку для будущих внуков, но в процессе работы она так обросла событиями и фактами, что превратилась в роман-трилогию.
Действие романа по времени охватывает весь период существования советской власти. Главный герой трилогии, ученый-биолог Сергей Муромцев, самым невероятным образом находит разумный мир, сосуществующий на Земле рядом с людьми, — пришельцев из далекой галактики. Хотя основная сюжетная линия позволяет отнести трилогию к жанру научной фантастики, все упомянутые в книге исторические личности и события реальны, а приводимые научные факты и утверждения достоверны.
Всем, кто читает сейчас это предисловие, я искренне советую: непременно полистайте страницы романа прежде, чем решить, стоит ли Вам его читать. Он относится к тем книгам, о которых говорят «они должны найти своего читателя» Читатель «Синего Оленя» — человек с научным складом ума, хорошо развитым логическим мышлением, умеющий думать и рассуждать. И если Вы, дорогой друг, решите, что «Синий олень» — не Ваша книга, не покупайте ее и даже не начинайте читать, ни в коем случае!
С искренней любовью к читателям и нечитателям
Галина Тер-Микаэлян
Пролог
Посвящается моей школьной подруге Любке Боград, ныне Любе Мелик, замечательной австралийской художнице, доктору естественных наук, микробиологу, чьи советы и помощь были для меня неоценимы при создании трилогии «СИНИЙ ОЛЕНЬ».
Послание 1.
Индикатор времени показывает 12 365 457 — столько поколений Носителей Разума сменилось на борту за время полета. Уровень радиации внутри корабля неуклонно возрастает — защитный слой не выдержал последней встречи с метеоритным потоком. Скоро все живое здесь начнет деградировать, но пока мы мыслим и в последний раз сообщаем свои координаты другим кораблям. Информируем тех, чьи предки, подобно нашим, покинули родную галактику: в данном районе Космоса не обнаружено планет, имеющих достаточно плотный слой атмосферы.Всем Носителям Разума, которые примут наш сигнал, мы говорим: прощайте.
Послание 2.
Уровень радиации внутри корабля продолжает расти, но мы все еще мыслим и спешим сообщить: датчиками приборов корабля обнаружена система космических тел, в центре которой находится небольшая звезда. Вокруг нее вращаются девять или десять планет, имеющих более 63 спутников. Согласно показаниям индикаторов, весьма вероятно, что некоторые планеты системы данной звезды имеют атмосферу.Мы изменили курс, направив наш поврежденный корабль к указанной системе. После нашей гибели датчики продолжат работу, сообщая информацию нашим летящим в Космосе братьям по Разуму- возможно, она окажется полезной.
Прощайте.
Послание 3.
Уровень радиации на борту близок к критическому, но мы пока еще мыслим. Корабль вошел в пределы системы, образовавшейся по нашему предположению из холодного газопылевого облака. Почти вся масса системы сосредоточена в звезде, которая значительно превосходит по размерам любую планету. Плотность атмосферы у большинства планет достаточно высока, чтобы служить защитой от смертоносного космического излучения, однако лишь у трех из них — второй, третьей и четвертой — массы по порядку сравнимы с массой Планеты, служившей домом нашим предкам.
Мы миновали четвертую планету — ее атмосфера настолько разрежена, что уровень радиации на поверхности выше критического для Носителей Разума.
Две планеты, вторая и третья, имеют достаточно плотную атмосферу. Анализаторы заняты поисками оптимального варианта.
На второй планете общее количество содержания жизненно необходимого Носителям Разума седьмого элемента невелико. Собственное вращение этой планеты противоположно направлению ее вращения вокруг центральной звезды. Кроме того, из-за значительных приливов, обусловленных близостью к центральной звезде, над поверхностью регулярно возникает сильное вихревое электрическое поле. Известно его негативное влияние на связи в жизненно необходимом Носителям Разума соединении восьмого элемента с двумя первыми, поэтому анализаторы корабля предлагают, как оптимальный вариант, выбрать для посадки третью от звезды планету.
Газообразная оболочка третьей планеты содержит максимальное количество химически чистого седьмого элемента, и, что крайне необычно, индикаторы указывают также на наличие в атмосфере восьмого элемента в несвязанном состоянии.
Мы направляем корабль к третьей планете. Вероятность достигнуть ее живыми для нас ничтожна — защитный слой корабля разрушен, а в области преобладающего гравитационного действия центральной звезды движется множество мелких метеоритных тел. Однако братья по Разуму, бродящие в Космосе в поисках пристанища, будут информированы об оптимально безопасном курсе, проложенном нашими навигаторами. Наше время истекает, прощайте.
Послание 4.
Корабль входит в верхние слои атмосферы третьей планеты. Мы еще мыслим, но уровень радиации уже достиг порога, выше которого Разум деградирует и перестает функционировать. Последними мыслями мы с нашими братьями. Прощайте.Послание 5
Сообщаем братьям по Разуму, что мы совершили посадку на поверхность третьей планеты и спасены — уровень радиации внутри корабля снизился до допустимого значения.Система жизнеобеспечения проводит исследование окружающей среды с целью выяснить, могут ли Носители Разума покинуть пределы корабля. При зондировании недр обнаружены залежи опасного своим излучением девяносто второго элемента, однако скопления его носят локальный характер. Нами выбран регион, оптимально пригодный для обитания….
Глава первая
Проделки весны
Над городом Ленинградом звенела капелью весна одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Белоснежные сугробы на территории НИИ, где работал Сергей Муромцев, на глазах сотрудников чернели и таяли под лучами весеннего солнца. Доктора и кандидаты наук усиленно отворачивались от бесстыдно обнажившихся гор мусора — ведь не только прошлогодняя листва и сухие ветки там были, не только! Ладно бы одни окурки, окурок щелчком в форточку послать не грех, так ведь чего только не валялось — и разодранные черновики научных статей, и осколки битых колб, и даже сломанная шахматная доска.
И вот однажды утром директор института, ощутив в груди непонятное томление, выглянул в окно своего кабинета и наполнил легкие щемящим апрельским воздухом. Но в тот же миг он отпрянул назад, и рука его сама начала набирать номер телефона профсоюзного комитета. По особому звучанию голоса ответившей дамы он сразу понял, что она занята чаепитием, но, как человек воспитанный, сделал вид, будто ни о чем не догадывается, и сказал:
— Здравствуйте Варвара Терентьевна. Простите, что отрываю вас от работы, но вы не могли бы сделать мне такое одолжение и выглянуть в окно? Да-да, именно — в окно. И посмотрите внимательно.
Какое-то время трубка у директорского уха молчала, а легкое шуршание и стук на другом конце провода показывали, что Варвара Терентьевна добросовестно выполняет полученное распоряжение. Наконец, послышался ее сдавленный голос:
— Да, вижу, очень нехорошо, я понимаю, я…
Нет, не на сморщенный кусок копченой колбасы, с брезгливым презрением отвергнутой любимцем научных сотрудников институтским псом Тузиком, в великом смущении смотрела Варвара Терентьевна и не на рваный дамский чулок! Взгляд ее уперся в распластанный во всю ширину октябрьский номер газеты «Правда». Почти всю первую страницу занимал портрет нового первого секретаря ЦК КПСС товарища Л.И.Брежнева. Бумага размокла, местами расползлась и сморщилась, а утратившее одну четвертую часть лицо Леонида Ильича приобрело скептическое выражение. Его единственный уцелевший глаз смотрел на Варвару Терентьевну с явным неодобрением, и от этого сладость выпитого чая сменилась у нее во рту горечью. Директор, понимая волнение своей сотрудницы, мягко сказал:
— Наверное, в этом году нужно пораньше начинать субботники, не ждать двадцать второго, как вы считаете?
— Да-да, я сегодня же займусь организацией.
— Спасибо, Варвара Терентьевна, и вы уж организуйте, голубушка, чтобы это прямо сегодня убрали, к нам из Москвы должен товарищ подъехать, сами понимаете. Все, спасибо.
Не дожидаясь ответа, он повесил трубку, а Варвара Терентьевна вновь выглянула в окно и тяжело вздохнула — иметь дворника в штате институту не полагалось, а уборщицы убирали только внутренние помещения, стало быть, выполнить просьбу директора можно было лишь одним путем. Отставив чашку, она накинула пальто, спустилась во двор по боковой лестнице и, осторожно ступая по слякоти, пробралась к злополучной газете. С минуту постояла над ней, потом, брезгливо морщась, собрала бумажные ошметки и отнесла их в мусорный бачок.
Вернувшись к себе, Варвара Терентьевна села за печатную машинку и начала под копирку печатать объявление:
17 и 18 апреля в институте состоится коммунистический субботник по уборке территории. Поскольку число рукавиц, скребков, метелок и совков для мусора ограничено, местком просит сотрудников договориться между собой и не выходить всех в один день. Напоминаю, что за каждой лабораторией закреплен определенный участок территории, просьба всем работать на своем участке. Кто забыл, где его участок, списки вывешены в профкоме на доске.
Председатель профкома Шишкина В.Т.
Сергей Муромцев и двое его сослуживцев сговорились отработать семнадцатого, а потом у кого-нибудь из троих — еще не решили у кого — за кружкой пива расписать пулю или забить козла. Сгребая остатки мусора в мешок, Сергей предвкушал предстоящее блаженство. Тем более, что установленный в институтском дворе репродуктор, до этого голосом Валентины Левко тоскливо вопрошавший «Как на свете без любви прожить?», умолк, и теперь Муслим Магомаев озорно выводил сводившее с ума молодежь «Бела-бела-бела, бамбино».
— Парни, оттащите сами последние два мешка, а я слетаю на Невский за пивком, — Сергей сунул руку в карман — проверить, на месте ли деньги.
— Да чего бегать-то, возьмем у нас в ларьке, — возразил один из приятелей, берясь за мешок, напоминавший огромную пузатую дулю.
— Тут сейчас бурду стали гнать, моя печень не принимает.
Сергей развернулся на каблуках и лицом к лицу столкнулся с дамой из месткома, которую он — хоть убей! — не мог вспомнить, как зовут. Она со страдающим видом встала у него на пути, для пущей убедительности раскинув руки:
— Подождите, товарищи мужчины, не расходитесь! Окажите, пожалуйста, помощь биохимикам, а то они надрываются — у них сегодня на субботник одни женщины вышли, и некому мешки к контейнерам подтащить.
Естественно, что тратить время на помощь женщинам из биохимической лаборатории никому из них не хотелось.
— С дороги! — с непроницаемым лицом рявкнул коллега Муромцева и с мешком на спине шагнул на даму из месткома так решительно, что ей пришлось отпрыгнуть.
Сергей попытался сгладить грубость приятеля:
— Извините, но почему мы должны им помогать? У микробиологов своя территория, у биохимиков своя. Сотрудницы, если они слабосильные, могут оставить мешки на месте, а их мужчины завтра придут и вынесут, в чем проблема?
— Закончим тут и имеем полное право идти по домам, — набивая мусором мешок, поддержал его другой приятель, — так что ступай, Серега, за пивом, а то на перерыв закроют.
— Нет, товарищи, ну как это? — жалобно возопила дама. — Вы же сознательные люди, должны понимать.
— Мы народ несознательный, Варвара Терентьевна, — завязав набитый мешок, второй приятель взвалил его себе на спину и подмигнул, — пусть вам сознательные оказывают помощь. Разрешите пройти.
Пританцовывая и слегка виляя мешком в такт музыке, он направился к мусорной свалке. Варвара Терентьевна порозовела — этому приятелю Сергей она прошлым летом предложила путевку в молодежный лагерь в Болгарии, и он уже оформлял документы, когда позвонил директор и попросил оставить путевку его сыну. Сын этот в НИИ вообще не работал, он учился на третьем курсе университета, но отказать директору Варвара Терентьевна, естественно, не могла. Пришлось юлить, выдать парню стандартную абракадабру вроде того, что «за границу ездят только сознательные сотрудники, а не те, кто постоянно опаздывает на работу». Но он-то прекрасно понял, почему его оставили с носом — слухом земля полнится, и про директорского сына знал весь НИИ.
На миг стушевавшись, дама растерянно посмотрела вслед обманутому ею члену профсоюза и вцепилась в рукав Сергея.
— Сергей Эрнестович, будьте уж так добры, очень вас прошу помочь! Мы не можем оставлять мусор на территории, я отчитываюсь перед руководством!
Отказать, когда тебя так умоляют, не всякому по силам. Тем более, что эта дама каждое лето «пробивала» для Сергея в месткоме дефицитные путевки в Кисловодск или в Сочи. Конечно, делала она это не из любви к нему, а чтобы, как он полагал, подлизаться к его старшему брату — профессор Петр Эрнестович Муромцев был заместителем директора их НИИ и научным руководителем ее сына-аспиранта.
Мысленно проклиная свою мягкотелость, Сергей поплелся за дамой к корпусу биохимиков. Его приятели тем временем вывалили мусор в огромный контейнер, ожидавший ассенизаторов, и тот, кому не досталась путевка в Болгарию, демонстративно крикнул:
— Серега, не задерживайся, мы ждем тебя в лаборатории. Помни, что ты не обязан перерабатывать свою норму!
— Я сейчас, через пару минут, — виновато откликнулся он.
Возле корпуса биохимиков копошились двое — седая профессорша в очках с шикарной импортной оправой и молодая женщина с коротко стрижеными пушистыми волосами, шапочкой обрамлявшими ее хорошенькое личико. Они с трудом волокли по земле солидных размеров мешок. Проволокут два шага — остановятся, еще два шага — опять остановятся.
— Товарищи женщины, — издали закричала им месткомовская дама, — не надрывайтесь, я веду к вам подмогу!
Профессорша, выпрямившись, строго сказала:
— Очень плохо в этом году местком организовал субботник, Варвара Терентьевна, просто безобразно! Как это так можно — «кто хочет, пусть приходит сегодня, а кто хочет — завтра»! Надо было распределить людей, а то так и получилось, что сегодня мы с Линочкой одни, а завтра толчея начнется, и рукавиц на всех не хватит, — она взглянула на Сергея, и лицо ее сразу подобрело, осветилось улыбкой: — Здравствуйте, Сереженька.
Давным-давно профессорша училась вместе с Петром Эрнестовичем, а ее муж был оппонентом у Сергея, когда тот защищал кандидатскую диссертацию.
— Здравствуйте, гм, — он неловко поежился, мучительно вспоминая: «Как же ее имя-отчество? Не приведи бог перепутать и не так назвать — стыдно!»
Из трудного положения его вывела месткомовская Варвара Терентьевна, которая в свою очередь начала выговаривать профессорше:
— Это уж вы сами людей должны были распределить в отделе, Зинаида Викторовна, у вас есть профорг, который этим занимается, а не я! Вы представляете себе, сколько у меня работы?
— Зинаида Викторовна! — возопил Сергей, зная, что через минуту опять забудет имя-отчество профессорши. — Идите домой, отдыхайте — я сам оттащу ваши мешки к контейнеру, идите!
Месткомовская дама, напуганная его порывом, отшатнулась и умолкла, а молодая женщина весело поддержала:
— Конечно, не женское это дело — мешки таскать. Вы идите себе, Зинаида Викторовна, не смущайтесь. Вон и ваш муж за вами на машине подъехал, чего ему томиться!
Профессорша Зинаида Викторовна с сомнением посмотрела в сторону крылечка, где, прижавшись друг к другу, стояли еще три мешка, и виновато согласилась:
— Правда, наверное, нам уже можно идти — мы тут за утро вон, сколько нагребли, — в ее голосе слышался оттенок легкой гордости. — Линочка, до свидания. Спасибо, Сереженька, так вы оттащите мешки? Еще раз спасибо, я побежала. Петьке привет!
Расстегивая на ходу пуговицы пыльного халата, одетого поверх платья, Зинаида Викторовна помахала рукой и заторопилась к остановившейся у институтской ограды синей «Волге». Ее хорошенькая напарница помахала в ответ и посмотрела на Сергея с легкой улыбкой. Он слегка смутился и сказал ей чуть грубовато:
— Вы тоже идите, вы свою женскую работу сделали.
— Нет, что вы, Сережа! Это что ж, вы один будете все носить? Я вам подсоблю! — она продолжала загадочно улыбаться.
Пожав плечами, он вскинул упакованный мусор на плечо и потащил его к контейнеру. Женщина бежала следом и всерьез считала, что помогает, подталкивая мешок сзади. Возле самого контейнера она пихнула его так энергично, что Сергей, потерял равновесие, поскользнулся на кучке талого снега и хлопнулся на колени, едва не ткнувшись лицом в лужу.
— Черт знает что, и куда вы только лезете?! — поднявшись, он сердито разглядывал испачканные и мокрые спортивные штаны.
— Ой, простите, пожалуйста! Подождите, дайте я вытру, — вытащив платочек, она начала вытирать его забрызганное грязью лицо.
Они стояли рядом почти вплотную, глаза женщины загадочно блестели, рука с платочком уже не терла, а ласкала его щеку. Сергей внезапно напрягся и, смутившись, сделал попытку отстраниться:
— Да ладно, пустите, ничего страшного.
— Как это «ничего»! Раз моя вина, то с меня и причитается, — ее вскинутое кверху лицо и полуоткрытый рот были совсем близко.
— Ну, чего там, я без претензий, — губы Сергея тронула усмешка, лицо застыло.
— Вы-то да, а вот меня совесть измучает. Как насчет чашечки кофе после того, как уберем весь этот отстой? Я, кстати, живу рядом с институтом — пять минут.
Легкий ветерок, изменивший в этот миг направление, донес до обоняния Сергея запах свежевскопанной земли на клумбах у главного входа, а репродуктор, теперь уже чистым голосом Майи Кристаллинской трогательно спросил: «Ты слышишь песню сердца моего?»
— Ну, если только пять минут, — медленно ответил он, пристально разглядывая смеющийся рот. — Я только забегу в лабораторию за сумкой.
Из головы вылетело, что в лаборатории ждут приятели, а они встретили его веселым смехом. Тот, что не поехал в Болгарию, с ухмылкой поинтересовался:
— Серый, так ты уже сбегал на Невский за пивом? Я тут в окошко смотрел — ты, вроде как, полную бочку волок.
— Извините, мужики, но обстоятельства складываются так, что я…
— Ладно, объяснений не требуется. Смотри только, поосторожней — Линка Кованова без предрассудков баба, но мужиками вертит во все стороны.
В правоте слов приятеля Сергею Муромцеву убедился тем же вечером — предрассудков Лина, его новая знакомая, не имела, ее объятия были упоительны, часы, в них проведенные, летели, как мгновения.
Когда он, взглянув на настенные ходики, со вздохом потянулся к одежде, она изумленно вскинула бровь:
— Ты куда это?
— Понимаешь, я не позвонил домой, что задержусь, поэтому…
— Так позвони, в чем дело? Или, — ее тон стал воркующим, жар горячего дыхания обдал ему ухо, — я тебе не понравилась? Не понравилась, да?
— Ты — прелесть, — он благодарно поцеловал ее в губы, но поцелуй получился не благодарным, а страстным, потому что Лина крепко обхватила его за шею и не отпускала, пока головы у обоих вновь не пошли кругом. Тогда она вдруг мягко отстранилась:
— Так звони, иди, чего ждешь? Или, давай, я сама принесу тебе телефон. А потом тогда…
Молодая женщина хотела соскочить с кровати, но Сергей ее удержал:
— Понимаешь, не могу, я ведь… Я ведь не предупредил своих, что не приду ночевать.
В глазах Лины мелькнуло насмешливое недоумение.
— Тебе лет-то сколько? Ты что, всегда им докладываешь, когда придешь?
— Стараюсь, — произнес он, прохладным тоном давая понять, что не обязан оправдываться, и вновь потянулся за одеждой, но тут ее ладонь легла на его руку, и она переливчато рассмеявшись, затараторила:
— Ой, хохма, только не обижайся, ладно? Ты ведь с братом и сестрой живешь, да? Это Петр Эрнестович такой строгий, да? А на работе он такой весь из себя интеллигентный — я к нему, когда захожу бумаги подписывать, то он обязательно что-нибудь вежливое скажет типа «Благодарю вас» или «Будьте так добры, положите эти бумаги сюда». Я раньше думала, что ты — его сын, а потом смотрю, что у вас отчество одинаковое. У вас такая большая разница в годах, да? Лет двадцать?
— Почти. Брат и сестра от первого брака отца, — ответил он, млея от прикосновения мягких пальчиков, легонько поглаживающих его руку.
— Я безумно люблю, когда в семье дружно, — Лина, легла на живот, вытянулась в струнку и прижалась к нему разгоряченным телом, — потому, наверное, что у самой не сложилось — с мужем развелась, а дочку у меня предки забрали. Мать такая зануда — сначала все ныла: ты, мол, недостаточно серьезная, тебе нельзя доверять ребенка — не вовремя кладешь спать, не так кормишь кашей, не так вытираешь попу. И отец такой же, представляешь? Я сначала их посылала подальше, потом мне надоело, плюнула и говорю: не нравится — сами возитесь, а я еще слишком молодая, чтобы всю свою жизнь под ребенка подлаживать. Неправда, разве? А мать у меня на вредной работе работала, она с сорока пяти на пенсии, ей делать нечего — пусть возится, раз я такая несерьезная.
Ее смех стал безудержно звонким — словно то, что родители не считают ее серьезной и взяли на себя заботу о внучке, было крайне забавным.
— Думаю, что все у тебя будет хорошо, — неуверенно произнес Сергей стандартную фразу, не зная, что еще ей ответить — не утешать же человека, который вовсе не нуждается в утешении. — Выйдешь замуж, возьмешь к себе дочку.
— Вряд ли, — беспечно возразила она, перевернувшись на спину и устремив взгляд в потолок, — я по природе одиночка, как одинокая волчица. К тому же, у меня жуткий характер. Расскажи мне немного о своей семье, ладно?
— Ну… не знаю даже, что тебе рассказать — семья, как семья. Родителей я своих не помню — они были репрессированы, когда мне было два или три года.
— Бедненький! Брат и сестра были тебе вместо отца с матерью, да? — ее щека сочувственно потерлась о его плечо. — Конечно, ты теперь как бы в долгу — это же не то, что родные родители, да? Я, например, считаю, что перед родными отцом с матерью у людей долга нет — сами хотели, сами родили, так и воспитывайте, это ваша обязанность. А перед братом и сестрой, конечно. Ты извини, если я, может, давеча не так тебе сказала.
— Ничего страшного, — в тон ей ответил Сергей и ласково погладил прильнувшее к нему круглое плечо.
— Так ты, значит, никак не сможешь остаться?
— Я… гм… видишь ли, — он тяжело вздохнул и проникновенно сказал:
— Я, возможно, и вправду кажусь тебе дураком — мужику тридцать один год, а он не может остаться на ночь у хорошей женщины. Я, конечно, могу позвонить домой, но мне не хочется ничего объяснять сестре и невестке, а они начнут приставать с вопросами — женщины, сама понимаешь. Видишь ли, так получилось, что ни у брата, ни у сестры нет своих детей, я всегда был их единственным ребенком, и они упорно не хотят понять, что я уже давно вырос. Поэтому ты не обижайся, ладно?
Это была одна из его форм вежливого отказа для дам, с которыми Сергей приятно проводил время, но не хотел продлевать отношения на последующую ночь. Трогательно, но, как ни странно, многим эта версия казалась правдоподобной — тем, кто был посентиментальней. Лина, однако, ни на йоту не поверила столь возвышенному объяснению и с трудом удержалась от смеха:
— Какой ты хороший! — при этом она игриво хихикнула, давая понять, что не дура и ценит юмор, а затем вкрадчиво поинтересовалась: — А как же у тебя на личном фронте? Ты что, никогда не оставался у женщин?
— Никогда в жизни, — торжественно заверил он и тоже улыбнулся краешком губ.
— А, ну тогда иди, иди, конечно, — мягкие руки обнимали и гладили, губы шептали в самое ухо, обдавая жаром, — иди, что же ты не идешь? А то ведь они без тебя совсем исстрадаются.
И вот однажды утром директор института, ощутив в груди непонятное томление, выглянул в окно своего кабинета и наполнил легкие щемящим апрельским воздухом. Но в тот же миг он отпрянул назад, и рука его сама начала набирать номер телефона профсоюзного комитета. По особому звучанию голоса ответившей дамы он сразу понял, что она занята чаепитием, но, как человек воспитанный, сделал вид, будто ни о чем не догадывается, и сказал:
— Здравствуйте Варвара Терентьевна. Простите, что отрываю вас от работы, но вы не могли бы сделать мне такое одолжение и выглянуть в окно? Да-да, именно — в окно. И посмотрите внимательно.
Какое-то время трубка у директорского уха молчала, а легкое шуршание и стук на другом конце провода показывали, что Варвара Терентьевна добросовестно выполняет полученное распоряжение. Наконец, послышался ее сдавленный голос:
— Да, вижу, очень нехорошо, я понимаю, я…
Нет, не на сморщенный кусок копченой колбасы, с брезгливым презрением отвергнутой любимцем научных сотрудников институтским псом Тузиком, в великом смущении смотрела Варвара Терентьевна и не на рваный дамский чулок! Взгляд ее уперся в распластанный во всю ширину октябрьский номер газеты «Правда». Почти всю первую страницу занимал портрет нового первого секретаря ЦК КПСС товарища Л.И.Брежнева. Бумага размокла, местами расползлась и сморщилась, а утратившее одну четвертую часть лицо Леонида Ильича приобрело скептическое выражение. Его единственный уцелевший глаз смотрел на Варвару Терентьевну с явным неодобрением, и от этого сладость выпитого чая сменилась у нее во рту горечью. Директор, понимая волнение своей сотрудницы, мягко сказал:
— Наверное, в этом году нужно пораньше начинать субботники, не ждать двадцать второго, как вы считаете?
— Да-да, я сегодня же займусь организацией.
— Спасибо, Варвара Терентьевна, и вы уж организуйте, голубушка, чтобы это прямо сегодня убрали, к нам из Москвы должен товарищ подъехать, сами понимаете. Все, спасибо.
Не дожидаясь ответа, он повесил трубку, а Варвара Терентьевна вновь выглянула в окно и тяжело вздохнула — иметь дворника в штате институту не полагалось, а уборщицы убирали только внутренние помещения, стало быть, выполнить просьбу директора можно было лишь одним путем. Отставив чашку, она накинула пальто, спустилась во двор по боковой лестнице и, осторожно ступая по слякоти, пробралась к злополучной газете. С минуту постояла над ней, потом, брезгливо морщась, собрала бумажные ошметки и отнесла их в мусорный бачок.
Вернувшись к себе, Варвара Терентьевна села за печатную машинку и начала под копирку печатать объявление:
17 и 18 апреля в институте состоится коммунистический субботник по уборке территории. Поскольку число рукавиц, скребков, метелок и совков для мусора ограничено, местком просит сотрудников договориться между собой и не выходить всех в один день. Напоминаю, что за каждой лабораторией закреплен определенный участок территории, просьба всем работать на своем участке. Кто забыл, где его участок, списки вывешены в профкоме на доске.
Председатель профкома Шишкина В.Т.
Сергей Муромцев и двое его сослуживцев сговорились отработать семнадцатого, а потом у кого-нибудь из троих — еще не решили у кого — за кружкой пива расписать пулю или забить козла. Сгребая остатки мусора в мешок, Сергей предвкушал предстоящее блаженство. Тем более, что установленный в институтском дворе репродуктор, до этого голосом Валентины Левко тоскливо вопрошавший «Как на свете без любви прожить?», умолк, и теперь Муслим Магомаев озорно выводил сводившее с ума молодежь «Бела-бела-бела, бамбино».
— Парни, оттащите сами последние два мешка, а я слетаю на Невский за пивком, — Сергей сунул руку в карман — проверить, на месте ли деньги.
— Да чего бегать-то, возьмем у нас в ларьке, — возразил один из приятелей, берясь за мешок, напоминавший огромную пузатую дулю.
— Тут сейчас бурду стали гнать, моя печень не принимает.
Сергей развернулся на каблуках и лицом к лицу столкнулся с дамой из месткома, которую он — хоть убей! — не мог вспомнить, как зовут. Она со страдающим видом встала у него на пути, для пущей убедительности раскинув руки:
— Подождите, товарищи мужчины, не расходитесь! Окажите, пожалуйста, помощь биохимикам, а то они надрываются — у них сегодня на субботник одни женщины вышли, и некому мешки к контейнерам подтащить.
Естественно, что тратить время на помощь женщинам из биохимической лаборатории никому из них не хотелось.
— С дороги! — с непроницаемым лицом рявкнул коллега Муромцева и с мешком на спине шагнул на даму из месткома так решительно, что ей пришлось отпрыгнуть.
Сергей попытался сгладить грубость приятеля:
— Извините, но почему мы должны им помогать? У микробиологов своя территория, у биохимиков своя. Сотрудницы, если они слабосильные, могут оставить мешки на месте, а их мужчины завтра придут и вынесут, в чем проблема?
— Закончим тут и имеем полное право идти по домам, — набивая мусором мешок, поддержал его другой приятель, — так что ступай, Серега, за пивом, а то на перерыв закроют.
— Нет, товарищи, ну как это? — жалобно возопила дама. — Вы же сознательные люди, должны понимать.
— Мы народ несознательный, Варвара Терентьевна, — завязав набитый мешок, второй приятель взвалил его себе на спину и подмигнул, — пусть вам сознательные оказывают помощь. Разрешите пройти.
Пританцовывая и слегка виляя мешком в такт музыке, он направился к мусорной свалке. Варвара Терентьевна порозовела — этому приятелю Сергей она прошлым летом предложила путевку в молодежный лагерь в Болгарии, и он уже оформлял документы, когда позвонил директор и попросил оставить путевку его сыну. Сын этот в НИИ вообще не работал, он учился на третьем курсе университета, но отказать директору Варвара Терентьевна, естественно, не могла. Пришлось юлить, выдать парню стандартную абракадабру вроде того, что «за границу ездят только сознательные сотрудники, а не те, кто постоянно опаздывает на работу». Но он-то прекрасно понял, почему его оставили с носом — слухом земля полнится, и про директорского сына знал весь НИИ.
На миг стушевавшись, дама растерянно посмотрела вслед обманутому ею члену профсоюза и вцепилась в рукав Сергея.
— Сергей Эрнестович, будьте уж так добры, очень вас прошу помочь! Мы не можем оставлять мусор на территории, я отчитываюсь перед руководством!
Отказать, когда тебя так умоляют, не всякому по силам. Тем более, что эта дама каждое лето «пробивала» для Сергея в месткоме дефицитные путевки в Кисловодск или в Сочи. Конечно, делала она это не из любви к нему, а чтобы, как он полагал, подлизаться к его старшему брату — профессор Петр Эрнестович Муромцев был заместителем директора их НИИ и научным руководителем ее сына-аспиранта.
Мысленно проклиная свою мягкотелость, Сергей поплелся за дамой к корпусу биохимиков. Его приятели тем временем вывалили мусор в огромный контейнер, ожидавший ассенизаторов, и тот, кому не досталась путевка в Болгарию, демонстративно крикнул:
— Серега, не задерживайся, мы ждем тебя в лаборатории. Помни, что ты не обязан перерабатывать свою норму!
— Я сейчас, через пару минут, — виновато откликнулся он.
Возле корпуса биохимиков копошились двое — седая профессорша в очках с шикарной импортной оправой и молодая женщина с коротко стрижеными пушистыми волосами, шапочкой обрамлявшими ее хорошенькое личико. Они с трудом волокли по земле солидных размеров мешок. Проволокут два шага — остановятся, еще два шага — опять остановятся.
— Товарищи женщины, — издали закричала им месткомовская дама, — не надрывайтесь, я веду к вам подмогу!
Профессорша, выпрямившись, строго сказала:
— Очень плохо в этом году местком организовал субботник, Варвара Терентьевна, просто безобразно! Как это так можно — «кто хочет, пусть приходит сегодня, а кто хочет — завтра»! Надо было распределить людей, а то так и получилось, что сегодня мы с Линочкой одни, а завтра толчея начнется, и рукавиц на всех не хватит, — она взглянула на Сергея, и лицо ее сразу подобрело, осветилось улыбкой: — Здравствуйте, Сереженька.
Давным-давно профессорша училась вместе с Петром Эрнестовичем, а ее муж был оппонентом у Сергея, когда тот защищал кандидатскую диссертацию.
— Здравствуйте, гм, — он неловко поежился, мучительно вспоминая: «Как же ее имя-отчество? Не приведи бог перепутать и не так назвать — стыдно!»
Из трудного положения его вывела месткомовская Варвара Терентьевна, которая в свою очередь начала выговаривать профессорше:
— Это уж вы сами людей должны были распределить в отделе, Зинаида Викторовна, у вас есть профорг, который этим занимается, а не я! Вы представляете себе, сколько у меня работы?
— Зинаида Викторовна! — возопил Сергей, зная, что через минуту опять забудет имя-отчество профессорши. — Идите домой, отдыхайте — я сам оттащу ваши мешки к контейнеру, идите!
Месткомовская дама, напуганная его порывом, отшатнулась и умолкла, а молодая женщина весело поддержала:
— Конечно, не женское это дело — мешки таскать. Вы идите себе, Зинаида Викторовна, не смущайтесь. Вон и ваш муж за вами на машине подъехал, чего ему томиться!
Профессорша Зинаида Викторовна с сомнением посмотрела в сторону крылечка, где, прижавшись друг к другу, стояли еще три мешка, и виновато согласилась:
— Правда, наверное, нам уже можно идти — мы тут за утро вон, сколько нагребли, — в ее голосе слышался оттенок легкой гордости. — Линочка, до свидания. Спасибо, Сереженька, так вы оттащите мешки? Еще раз спасибо, я побежала. Петьке привет!
Расстегивая на ходу пуговицы пыльного халата, одетого поверх платья, Зинаида Викторовна помахала рукой и заторопилась к остановившейся у институтской ограды синей «Волге». Ее хорошенькая напарница помахала в ответ и посмотрела на Сергея с легкой улыбкой. Он слегка смутился и сказал ей чуть грубовато:
— Вы тоже идите, вы свою женскую работу сделали.
— Нет, что вы, Сережа! Это что ж, вы один будете все носить? Я вам подсоблю! — она продолжала загадочно улыбаться.
Пожав плечами, он вскинул упакованный мусор на плечо и потащил его к контейнеру. Женщина бежала следом и всерьез считала, что помогает, подталкивая мешок сзади. Возле самого контейнера она пихнула его так энергично, что Сергей, потерял равновесие, поскользнулся на кучке талого снега и хлопнулся на колени, едва не ткнувшись лицом в лужу.
— Черт знает что, и куда вы только лезете?! — поднявшись, он сердито разглядывал испачканные и мокрые спортивные штаны.
— Ой, простите, пожалуйста! Подождите, дайте я вытру, — вытащив платочек, она начала вытирать его забрызганное грязью лицо.
Они стояли рядом почти вплотную, глаза женщины загадочно блестели, рука с платочком уже не терла, а ласкала его щеку. Сергей внезапно напрягся и, смутившись, сделал попытку отстраниться:
— Да ладно, пустите, ничего страшного.
— Как это «ничего»! Раз моя вина, то с меня и причитается, — ее вскинутое кверху лицо и полуоткрытый рот были совсем близко.
— Ну, чего там, я без претензий, — губы Сергея тронула усмешка, лицо застыло.
— Вы-то да, а вот меня совесть измучает. Как насчет чашечки кофе после того, как уберем весь этот отстой? Я, кстати, живу рядом с институтом — пять минут.
Легкий ветерок, изменивший в этот миг направление, донес до обоняния Сергея запах свежевскопанной земли на клумбах у главного входа, а репродуктор, теперь уже чистым голосом Майи Кристаллинской трогательно спросил: «Ты слышишь песню сердца моего?»
— Ну, если только пять минут, — медленно ответил он, пристально разглядывая смеющийся рот. — Я только забегу в лабораторию за сумкой.
Из головы вылетело, что в лаборатории ждут приятели, а они встретили его веселым смехом. Тот, что не поехал в Болгарию, с ухмылкой поинтересовался:
— Серый, так ты уже сбегал на Невский за пивом? Я тут в окошко смотрел — ты, вроде как, полную бочку волок.
— Извините, мужики, но обстоятельства складываются так, что я…
— Ладно, объяснений не требуется. Смотри только, поосторожней — Линка Кованова без предрассудков баба, но мужиками вертит во все стороны.
В правоте слов приятеля Сергею Муромцеву убедился тем же вечером — предрассудков Лина, его новая знакомая, не имела, ее объятия были упоительны, часы, в них проведенные, летели, как мгновения.
Когда он, взглянув на настенные ходики, со вздохом потянулся к одежде, она изумленно вскинула бровь:
— Ты куда это?
— Понимаешь, я не позвонил домой, что задержусь, поэтому…
— Так позвони, в чем дело? Или, — ее тон стал воркующим, жар горячего дыхания обдал ему ухо, — я тебе не понравилась? Не понравилась, да?
— Ты — прелесть, — он благодарно поцеловал ее в губы, но поцелуй получился не благодарным, а страстным, потому что Лина крепко обхватила его за шею и не отпускала, пока головы у обоих вновь не пошли кругом. Тогда она вдруг мягко отстранилась:
— Так звони, иди, чего ждешь? Или, давай, я сама принесу тебе телефон. А потом тогда…
Молодая женщина хотела соскочить с кровати, но Сергей ее удержал:
— Понимаешь, не могу, я ведь… Я ведь не предупредил своих, что не приду ночевать.
В глазах Лины мелькнуло насмешливое недоумение.
— Тебе лет-то сколько? Ты что, всегда им докладываешь, когда придешь?
— Стараюсь, — произнес он, прохладным тоном давая понять, что не обязан оправдываться, и вновь потянулся за одеждой, но тут ее ладонь легла на его руку, и она переливчато рассмеявшись, затараторила:
— Ой, хохма, только не обижайся, ладно? Ты ведь с братом и сестрой живешь, да? Это Петр Эрнестович такой строгий, да? А на работе он такой весь из себя интеллигентный — я к нему, когда захожу бумаги подписывать, то он обязательно что-нибудь вежливое скажет типа «Благодарю вас» или «Будьте так добры, положите эти бумаги сюда». Я раньше думала, что ты — его сын, а потом смотрю, что у вас отчество одинаковое. У вас такая большая разница в годах, да? Лет двадцать?
— Почти. Брат и сестра от первого брака отца, — ответил он, млея от прикосновения мягких пальчиков, легонько поглаживающих его руку.
— Я безумно люблю, когда в семье дружно, — Лина, легла на живот, вытянулась в струнку и прижалась к нему разгоряченным телом, — потому, наверное, что у самой не сложилось — с мужем развелась, а дочку у меня предки забрали. Мать такая зануда — сначала все ныла: ты, мол, недостаточно серьезная, тебе нельзя доверять ребенка — не вовремя кладешь спать, не так кормишь кашей, не так вытираешь попу. И отец такой же, представляешь? Я сначала их посылала подальше, потом мне надоело, плюнула и говорю: не нравится — сами возитесь, а я еще слишком молодая, чтобы всю свою жизнь под ребенка подлаживать. Неправда, разве? А мать у меня на вредной работе работала, она с сорока пяти на пенсии, ей делать нечего — пусть возится, раз я такая несерьезная.
Ее смех стал безудержно звонким — словно то, что родители не считают ее серьезной и взяли на себя заботу о внучке, было крайне забавным.
— Думаю, что все у тебя будет хорошо, — неуверенно произнес Сергей стандартную фразу, не зная, что еще ей ответить — не утешать же человека, который вовсе не нуждается в утешении. — Выйдешь замуж, возьмешь к себе дочку.
— Вряд ли, — беспечно возразила она, перевернувшись на спину и устремив взгляд в потолок, — я по природе одиночка, как одинокая волчица. К тому же, у меня жуткий характер. Расскажи мне немного о своей семье, ладно?
— Ну… не знаю даже, что тебе рассказать — семья, как семья. Родителей я своих не помню — они были репрессированы, когда мне было два или три года.
— Бедненький! Брат и сестра были тебе вместо отца с матерью, да? — ее щека сочувственно потерлась о его плечо. — Конечно, ты теперь как бы в долгу — это же не то, что родные родители, да? Я, например, считаю, что перед родными отцом с матерью у людей долга нет — сами хотели, сами родили, так и воспитывайте, это ваша обязанность. А перед братом и сестрой, конечно. Ты извини, если я, может, давеча не так тебе сказала.
— Ничего страшного, — в тон ей ответил Сергей и ласково погладил прильнувшее к нему круглое плечо.
— Так ты, значит, никак не сможешь остаться?
— Я… гм… видишь ли, — он тяжело вздохнул и проникновенно сказал:
— Я, возможно, и вправду кажусь тебе дураком — мужику тридцать один год, а он не может остаться на ночь у хорошей женщины. Я, конечно, могу позвонить домой, но мне не хочется ничего объяснять сестре и невестке, а они начнут приставать с вопросами — женщины, сама понимаешь. Видишь ли, так получилось, что ни у брата, ни у сестры нет своих детей, я всегда был их единственным ребенком, и они упорно не хотят понять, что я уже давно вырос. Поэтому ты не обижайся, ладно?
Это была одна из его форм вежливого отказа для дам, с которыми Сергей приятно проводил время, но не хотел продлевать отношения на последующую ночь. Трогательно, но, как ни странно, многим эта версия казалась правдоподобной — тем, кто был посентиментальней. Лина, однако, ни на йоту не поверила столь возвышенному объяснению и с трудом удержалась от смеха:
— Какой ты хороший! — при этом она игриво хихикнула, давая понять, что не дура и ценит юмор, а затем вкрадчиво поинтересовалась: — А как же у тебя на личном фронте? Ты что, никогда не оставался у женщин?
— Никогда в жизни, — торжественно заверил он и тоже улыбнулся краешком губ.
— А, ну тогда иди, иди, конечно, — мягкие руки обнимали и гладили, губы шептали в самое ухо, обдавая жаром, — иди, что же ты не идешь? А то ведь они без тебя совсем исстрадаются.