Страница:
* * *
К концу дня Бари, главный редактор Пари-Нувель, позвонил члену Гонкуровской академии Морелли, специалисту по исторической литературе. Отец Бари дружил с родителями Морелли. Хорошие отношения между обеими семьями сохранились и поныне.Нельзя сказать, чтобы они были особенно близкие, но время от времени Бари навещал Морелли или передавал ему приветы через общих знакомых.
— Ах, это вы, Бари! — воскликнул Морелли. — Добрый вечер. Как я поживаю?
Спасибо, все хорошо.
— Я уже звонил вам сегодня, но не застал…
— Правильно, меня не было дома.
— Я хотел узнать ваше мнение по поводу некоторых слухов. Простите меня за профессиональную нескромность, но говорят, что жюри собирается объявить недействительным первое голосование и одним росчерком пера лишить этого таинственного Дубуа лавров, которыми его увенчали. Как следует расценивать эти слухи?
На другом конце провода Морелли, наверное, улыбнулся, возможно даже с досадой.
— Не буду от вас скрывать, действительно речь шла о чем-то в этом роде. Главное — придумать, как это сделать и искусно обойти положение о Гонкуровских премиях…
Понимаете?
— Прекрасно понимаю и, кстати, полностью вас поддерживаю, — ответил Бари.
— Совершенно ясно, что мы не можем дольше находиться в этом нелепом положении.
Первый веский аргумент нам подсказал Симони: ведь лауреат не соизволил явиться, и теперь понятно, почему! Мы имеем право считать, что жюри нанесено оскорбление как самим романом, который оказался прелюдией к преступлению, так и тем, что автор не пожелал прийти. Вы поняли, что я хочу сказать: мы имеем дело и с обманом и с преступлением.
— Бесспорно, — согласился Бари. — Простите меня за параллель, но вы можете действовать по правилам лотереи: невостребованные выигрыши через определённый срок разыгрываются снова.
— Правильно, так мы и сделаем.
— А теперь, если вы не сочтёте меня слишком нескромным, скажите, Жюль Воллар имеет шансы?
— Ш-шш-ш. Терпение. Пока этот вопрос преждевременный. Нам ещё надо подумать. Я даже прошу вас не слишком фиксировать внимание ваших читателей на этой щекотливой теме, разве что в присущем вам осторожном тоне…
— Поговаривают, что Воллар усиленно обхаживает некоторых членов жюри…
— Ну, ну, ну… Болтают всякое. Хотя, любопытная деталь: кажется, Воллар и Симони помирились. Как вы знаете, наш поэт не терпел Воллара, но Воллар хитёр, как обезьяна. Он напечатал необычайно хвалебную статью о последнем сборнике Симони, и тот заявил, что очень польщён. Насколько мне известно, он пригласил его сегодня на ужин.
* * *
У небольшого кафе на набережной Селестен с велосипеда спрыгнул рабочий; судя по всему, он ехал на ночную смену. С Сены поднимался ледяной пар. Париж был погружён в туман, густой туман, хоть ножом режь.— Ну и погодка! — сказал велосипедист, открывая дверь в кафе.
Хозяин дремал за стойкой.
— Налейте рюмочку рома, — попросил рабочий.
В это время из телефонной будки вышел молодой человек в широком сером плаще.
Он заплатил за разговор, допил кофе, который ждал его на стойке, и вышел на улицу.
Было одиннадцать часов вечера.
В трех метрах уже ничего не было видно. Иногда сквозь толщу туманной стены медленно ползла машина. Свет жёлтых фар с трудом пробивался сквозь мглу. Машина тонула во тьме. Казалось, что давящая атмосфера приглушала шум мотора. У самой Сены можно было услышать лёгкий плеск воды и, если пристально вглядеться, различить смутные очертания тополей на острове Сен-Луи, да и то лишь потому, что знаешь об их существовании.
Постепенно все вокруг затихало. Далёкий городской гул окаймлял этот район Парижа; здесь все дома погрузились в сон, жители словно вымерли. Все меньше проезжало машин, редкий прохожий спешил в какое-нибудь пристанище — тёплое и гостеприимное, как оно рисовалось ему.
До чего же неуютна и неприветлива была эта туманная ночь! Стены зданий как будто колыхались в промозглой мгле, напоминая шаткие театральные декорации какой-нибудь трагедии.
Внизу текла река, но нельзя было понять, где вода и где туман, откуда доносится этот плеск, эти хлюпающие звуки. Даже не обладая воображением, можно было увидеть за каждым чёрным стволом тополя притаившихся людей, которые прикрывались грязными клочьями тумана.
Жозэ шёл не спеша, бесшумно шагая по мокрому тротуару в своих башмаках на резиновой подошве. За его спиной среди ночи слабо мерцала освещённая витрина кабачка, потом и она утонула в тумане.
Репортёр повернул с набережной Селестен на мост Мари и пошёл по нему таким же спокойным и размашистым шагом.
У него ещё было время.
Он спустился на набережную Анжу. Справа возвышались большие дома. Кое— где ещё светились окна — расплывчатые, мигающие точки на фоне сплошной угрюмой стены.
Жозэ взглянул на свои часы и задумался. Получится ли все так, как он хотел? Он тщательно разработал свой план, но, кто знает, среагирует ли этот мосье Дубуа достаточно живо.
В общем-то Жозэ ничем не рисковал. Ну, потеряет вечер, прогуляется по туманному Парижу. А сколько он их уже потерял…
До дома Симони оставалось метров пять.
В этом шестиэтажном доме — Жозэ все обследовал ещё днём — есть тяжёлые деревянные ворота с двумя большими створами, усеянные массивными шляпками гвоздей. Створы раскрывались редко. Жители пользовались калиткой в правом створе.
Пройдя через калитку, вы попадали сперва в широкий проход, выстланный красным кирпичом, который вёл к старинной лестнице с деревянными перилами, очень древними, времён Людовика XIII, замечательными перилами.
Жозэ притаился в дверном проёме соседнего дома, отогнул лацканы своего плаща, прикрыв грудь, и приготовился ждать.
Какая тишина!
Жозэ подумал: трудно представить себе, что я в центре Парижа. Какой-то мрачный, молчаливый, необитаемый, отрезанный от мира островок.
А вдруг ОН уже здесь? Вдруг ОН тоже караулит?
У Жозэ по телу пробежали мурашки.
Он огляделся по сторонам. Ничего не видно. Он воображал себя охотником. А что, если роли переменились и он стал дичью? Эта мысль не покидала его. А что, если тот, кого он выслеживает, пользуясь темнотой и туманом, спрятался где-то тут и сейчас следит за каждым его движением, чтобы в удобный момент дать о себе знать… выпустив по нему очередь?..
Меткий ли он стрелок?
Ну, теперь уже недолго ждать. Жозэ снова взглянул на часы, они тикали, казалось, невероятно громко.
Издалека донёсся какой-то гул, потом постепенно затих. Нет, это ещё не то. Опять шум мотора, он то тише, то снова громче. Из-за тумана, да ещё на таком далёком расстоянии трудно понять, куда идёт машина. Вот гул стал отчётливый. По набережной Селестен идёт машина. Вот она на мосту Мари, а теперь направляется сюда.
Это такси, да, такси. Такси, которого Жозэ и ждёт.
Свет фар пробивался сквозь туман. Два глаза грязно-шафранового цвета. Такси остановилось у дома Симони. Внимание, — сказал себе Жозэ, — берегись номеров сверх программы.
Из машины вышли двое мужчин: один — коренастый, небольшого роста, второй — высокий, плотный, напоминающий пирамиду. Среди тумана, в своей широкой, разлетающейся накидке, он был похож именно на пирамиду!
Мужчины о чем-то разговаривали, но гул мотора заглушал их голоса. О чем они беседовали? Скорее всего, сетовали на сырую погоду. Шофёр дал сдачу и тоже что-то сказал. Вот он сел за руль. Нажал на акселератор. Мотор взял более высокую ноту.
Машина развернулась. Фары бросили свои грязно-шафрановые лучи на старые стены домов. Жозэ снова спрятался в дверном проёме. Свет на него не попал.
Слава богу, ведь его мог обнаружить ожидаемый им гость, если он уже где-то поблизости.
У ворот мужчины обменялись несколькими словами, которые Жозэ не разобрал из-за шума мотора.
Скрипнула калитка.
Мужчины вошли в дом.
Где же гость?
Ждать, снова ждать.
Ничего не видно. Высокие чёрные стволы древних тополей острова Сен-Луи уходят в слепое небо. На острове все объято сном, и Сена плещется, как она плескалась в незапамятные времена, когда Париж был деревушкой на берегу реки.
Если Дубуа поступил так, как ожидал от него Жозэ, он должен быть на пути сюда.
Но пока ничего не видно. Туман не рассеивается.
Ждать очень томительно. Нужно стоять неподвижно, хотя так хочется потоптаться, чтобы согреть ноги, окоченевшие от стояния на мокром тротуаре. Кроме того, нужно все время глядеть направо, налево, вперёд… Всматриваться вдаль, пытаясь что-то увидеть сквозь туман. Не поддаваться обманчивым впечатлениям. Вот раздались шаги, нет, это шелест Сены. Появился чей-то силуэт. Ничего подобного. Просто ветер оторвал лоскут тумана и треплет его. Мерцает далёкий огонёк фонарика, как недосягаемая звёздочка, и немедленно растворяется.
Ночь, туман, тишина.
* * *
Но наконец показался Убийца.У Жозэ заколотилось сердце. Не от страха и не от опасения неудачи. Жозэ был уверен в удаче. Но он знал, что борьба будет жестокой. В таких случаях разве можно все предусмотреть?
Жозэ волновался, но это было скорее приятное волнение. Он испытывал удовлетворение, как человек, который подвесил на ниточку тяжёлый груз — нитка не оборвалась, пока что она выдержала. Выдержит ли она до конца? Посмотрим.
Вот и Убийца.
Жозэ узнал его фигуру, его походку.
Он шёл вдоль Сены. Шёл с опаской. Только внимательно вглядываясь, можно было его заметить. Он был очень насторожён.
Жозэ напряг все своё внимание.
Развязка приближалась. Волк, почуяв козу, покинул своё логово. Надо схватить волка, но так, чтобы он при этом не сожрал козу.
Жозэ медленным движением поднял руку и сунул её себе за пазуху. Но куда же делся Убийца? Боже, ну и туман!
Нет, все в порядке. Убийца продолжает свой путь.
На четвёртом этаже дома Симони хлопнуло окно. Несколько минут стояла полная тишина. Потом раздались шаги — кто-то шёл вниз по лестнице, — довольно тяжёлые шаги человека, которому незачем таиться. Вот он спустился по лестнице, прошёл по плитам.
Теперь уже скоро.
Калитка в воротах дома Симони ещё не открылась. Сейчас взгляд убийцы прикован к калитке, ему не до меня, — подумал Жозэ.
Он решил воспользоваться этим моментом — надо украдкой пробраться вдоль стены и уйти из поля зрения Убийцы. Сделать это нетрудно, но действовать надо быстро.
Жозэ пересёк мостовую. Теперь он на берегу Сены, там же Убийца, конечно, если он не перебрался на другое место.
Нет, он там же.
Шаг за шагом Жозэ продвигался вперёд. Ещё шаг, ещё один.
Открылась калитка.
Калитка в воротах дома Симони.
Убийца сделал движение — вытянул вперёд руку.
Он целился. Целился в козу. Во что бы то ни стало надо спасти козу, а волка взять живьём.
Жозэ присел на корточки и, словно рысь, бросился на Убийцу. Левый кулак его с силой обрушился на вытянутую руку с револьвером.
Убийца невольно вскрикнул от боли.
Жозэ рассчитал правильно — револьвер Убийцы упал на асфальт.
Репортёр навёл свой пистолет прямо в лицо Убийцы.
Тот выругался, но не сдался и попытался поднять с земли своё оружие. Завязалась борьба.
В этот момент кто-то ринулся к ним через мостовую. Теперь уже с Убийцей сражались двое.
Несколько секунд длилась молчаливая схватка, слышно было только тяжёлое дыхание Убийцы да спокойный голос Жозэ:
— Хватит, хватит, бессмысленно сопротивляться…
Наконец борьба окончилась.
Жозэ достал карманный фонарик и осветил лицо Убийцы.
— Так я и думал, — удовлетворённо проговорил он.
Глава 12.
ПИРШЕСТВО БОГАЧА
…и Шехерезаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи…
Тысяча и одна ночь
Стены узкого кабинета Гастона Симони были сплошь заставлены книгами. Как и Монтень, Гастон Симони называл свой кабинет книжным магазином. В книгах царил полный беспорядок. Как говорил сам хозяин, он один мог в них разобраться.
Роскошные издания стояли вперемежку с брошюрами, дорогие переплёты красовались рядом с ободранными корешками, на которых бумага завернулась грязными трубочками.
На камине тоже лежали стопки книг. Рабочий стол был загромождён журналами, кипами исписанных листов бумаги, пирамидами книг. И всюду множество безделушек: крошечные зверюшки из дутого стекла, из фаянса, глины, олова. Это была мания Гастона Симони. Раз в неделю, а иногда и чаще — и все это знали — он бегал по антикварным лавкам в поисках новой безделушки: обезьяны из слоновой кости, будды, миниатюрной курильницы или очередного пресс-папье.
В тот вечер в кабинете Симони собралось много народу. Явление совершенно исключительное. Обычно Симони не позволял входить в кабинет даже уборщице и никогда никого здесь не принимал.
Сейчас в кабинете были Жозэ Робен, разумеется, Макс Бари — главный редактор Пари-Нувель, Рози Соваж, д'Аржан, Симони, писатель Воллар — — коренастый, низкорослый молодой человек с кислым выражением лица, и специально прибывшие сюда два инспектора полиции.
Жозэ повернулся к Убийце. Тот сидел на стуле с поникшей головой.
— Думаю, что все это не требует подробных объяснений. Большинство присутствующих, в общем-то, в курсе дела, но вы должны нам помочь…
Он едва заметно улыбнулся и провёл ладонью по лбу. Теперь, когда наступила развязка, он почувствовал, что им овладевает усталость, приятная усталость, которая требовательно смыкает ему глаза. Как странно устроен человек!
В этой спокойной комнате, где обстановка вдохновляла на труд, на размышления, на научную работу, сидело восемь человек, включая двух полицейских и Убийцу. Жозэ смотрел на преступника. Да, все так, ошибки не может быть. Туман рассеян.
Оставалось лишь уточнить некоторые подробности.
— Видите ли, — продолжал Жозэ, доставая сигарету из портсигара, — я многое понял благодаря учителю истории, с которым я познакомился в Муассаке. Он человек знающий, человек, одержимый страстью. И вот его страсть, настоящая мания, я бы сказал, и дала мне ключ к волнующей нас истории. Этот мосье Рессек помешан на старине и исступлённо занимается историей монастыря в Муассаке. Это объединяло его с покойным букинистом. И я сказал себе — вот тут и кроется объяснение. Если человек настолько поддаётся своей страсти, что теряет всякий разум и чувство самосохранения, он может пойти на преступление. Так и случилось с Убийцей. Он хотел добиться литературной славы, хотел, чтобы его имя появилось во всех газетах, чтобы люди при встрече с ним с завистью говорили: вот идёт лауреат Гонкуровской премии… До сих пор ему не везло. Каждый год объявляли нового лауреата, а его обходили. В конце концов он впал в бешенство и тщательно разработал план завоевания премии…
— И этот план предусматривал убийство без улик, — заметил кто-то.
— Да, — согласился репортёр, закуривая сигарету. — Первые догадки оказались правильными: мы подозревали литературное преступление, это подтвердилось.
Побудительная причина: добиться Гонкуровской премии в обстановке необычайной… газетной шумихи… Кроме того, бесспорное желание бросить вызов жюри и общественному мнению. Ах, так, вы, мол, не хотели наградить меня лаврами, которые я уже неоднократно заслужил, вы мне отвели место посредственного, никому не известного писателя… ну, так я вам покажу, на что я способен, я с вами сыграю такую шутку… Вот что, наверное, думал мосье Дубуа.
Жозэ пристально посмотрел на сидящего с поникшей головой Убийцу.
— Не так ли, мосье Дубуа? Ведь я прав?
— Да, — хрипло бросил тот.
— Бесспорно, — с удовлетворением сказал Жозэ. И он продолжал: — А теперь перейдём к обстоятельствам, при которых было совершено преступление. Убийца — неглупый малый. Он все продумал. Вероятно, он потратил на подготовку несколько месяцев. Сперва он набросал общий план действия: описать убийство, приукрасив это описание литературными, психологическими и псевдофилософскими отступлениями, а затем совершить его. То самое убийство, которое было предначертано в буквальном смысле этого слова. Первая часть программы была выполнена тщательно и талантливо. Да, наш герой талантлив. Он к тому же знал о разногласиях между членами жюри, и это давало ему надежду на успех: ведь он представил необычное и, надо признать, любопытное, зловещее и тем самым притягательное произведение.
Репортёр улыбнулся.
— В общем-то все несложно, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто преступник… Но он предусмотрел массу деталей… и они были придуманы искусно, для того чтобы отвлечь от себя подозрение. Во-первых, зелёная накидка мосье Симони. При чем тут она? И почему мосье Симони пришёл ко мне с просьбой не так шумно освещать события? Признаюсь, я долго не мог понять беспокойство нашего дорогого поэта. Оказывается, все объяснялось весьма просто. Зелёная накидка члена Гонкуровской академии играла в этом деле символическую роль. Её знают в литературной среде Парижа, и убийца использовал её, чтобы запутать следы, а заодно и бросить вызов обществу. Он тем самым как бы говорил: да, к убийству причастна литература, да, к убийству причастна Гонкуровская премия. Остальное все известно. Убийца застрелил букиниста и прикрыл труп накидкой. Потом он нашёл золотые монеты и, желая подчеркнуть, что убийство совершено не с целью грабежа, бросил их на накидку. Но преступление раскрыли с опозданием: убийца перед уходом распахнул ставни — и в дом забрёл юродивый Фризу. Он взял и накидку и золотые монеты. Так что на этот раз инсценировка не удалась, мосье Дубуа.
Гастон Симони встал, шагнул к столику, взял стеклянную обезьянку и принялся машинально её гладить.
— Все это очень интересно, — сказал поэт, — но расскажите о самом убийстве.
— Ну так вот, — продолжал Жозэ. — Тяга к театрализации не покидала Убийцу ни на минуту. Загадочные звонки по телефону, до того искажённый голос, что нельзя было понять, кто говорит — женщина или мужчина… О следах я не буду долго распространяться. Здесь была одна непоследовательность: ни одного отпечатка пальцев — Убийца был в перчатках — и в то же время чёткие следы обуви.
Очередная инсценировка. Следы мужские — сорок второго размера и женские — тридцать седьмого. Я сразу подумал, что это подлог. Ведь что стоит человеку, носящему сорок первый размер обуви, надеть туфли на номер больше? Просто надо натянуть вторую пару носков. И женщина, как вы понимаете, может поступить точно так же. Впрочем, хотя я был убеждён, что все это — липа, я вначале все же пытался понять, какие следы принадлежат преступнику. Мужские или женские. Или и те и другие. Но постепенно я пришёл к выводу, что Убийца мог действовать только в одиночку. Было бы неосмотрительно посвящать в тайну второе лицо. Убийца принёс с собой в кармане пару женской обуви и, чтобы спутать карты, оставил и свои следы и женские… Но это не главное, хотя именно это навело меня на мысль, что в данную историю замешана женщина.
Едва Жозэ произнёс это, как Убийца вскочил с места. Остальное произошло так молниеносно, что все опешили.
На письменном столе лежал длинный голубоватый стальной нож, подобие испанского кинжала, который служил Гастону Симони для абсолютно мирных целей, а именно для разрезания книг. Но это было настоящее оружие, и Убийца, хотя он и выглядел подавленным, видимо, высмотрел этот кинжал и кинулся за ним.
Схватив кинжал, Убийца направил его себе в грудь, но тщетно: Жозэ рванулся и сжал ему руку.
— Я знаком с некоторыми приёмами дзюдо, — улыбнулся репортёр.
Теперь Убийцу держали крепко.
Один из полицейских достал наручники. Раздался щелчок. Преступник может неистовствовать сколько угодно, он обезврежен.
— Следовало это сделать раньше, мосье, — заметил репортёр. — Излишняя предусмотрительность никогда не помешает.
И он продолжал свой рассказ:
— Перейду к другим обстоятельствам преступления. Первое моё подозрение: я узнал, что главный редактор крупной ежедневной газеты Пари-Нувель Макс Бари, опытный журналист, который ценит точную информацию и любит сенсационные заголовки, ко всему ещё и поэт: мне случайно попал в руки черновик его стихотворения. Позже в камине убитого букиниста в золе было обнаружено другое стихотворение Макса Бари, вырванное из рукописного сборника. Странное стечение обстоятельств: Бари родился в Муассаке, там у него старая тётя и домик, оставшийся от родителей, куда он любит приезжать время от времени, чтобы собраться с мыслями и позабавиться с музой. Все это прекрасно, поэтично и умилительно. Бари довольно хорошо знал привычки старого букиниста. Да и кому в Муассаке они не были известны? Этот старик давал пищу кумушкам, когда у них иссякали другие темы. Вот вам первое звено, связывающее преступление с Пари-Нувель. И тут я вспомнил об одном методе, который хоть и не нов, однако заслуживает внимания. Обычно как действуют полицейские и все, кто занимается расследованием преступлений? Они выискивают как можно больше подробностей и улик. Потом выбирают из накопленного материала те сведения, которые ведут к одной точке, к одному человеку, и когда против него собирается достаточно улик и доказательств виновности, полиция его арестовывает.
Но представьте себе такого преступника, который решил сыграть именно на этом. Он оставит столько улик, что невольно должна будет возникнуть мысль: это слишком красиво, слишком легко, слишком ясно, здесь что-то не так. И преступник окажется вне подозрений именно потому, что против него слишком много улик… Извините, что я так долго задерживаю ваше внимание, но, признаться, эта гипотеза долго не давала мне покоя. Пожалуй, из-за этого моё расследование так и затянулось.
— Ну, это было бы слишком изобретательно, — вставил Симони.
— О, убийцы иногда бывают очень изобретательны! — улыбнулся Жозэ.
— Меня в вашем рассказе, — продолжал Симони, — больше всего заинтересовала история с анонимными письмами в Муассаке.
— Ах, это вы о записке, где был нарисован череп? Проще простого. Убийца сунул её в жилетный карман покойника, но её заметили не сразу. Поэтому и сложилось впечатление, будто преступник положил её в карман убитого некоторое время спустя…
— Нет, я говорю об анонимном письме следователю, — сказал Симони. — О письме, в котором сообщалось, что найденные в куче пепла стихи написаны Бари.
— Тоже очень просто, — ответил Жозэ. — Это письмо опустила в ящик тётя Бари.
Она одна во всем Муассаке могла это сделать. В противном случае следовало бы признать, что Убийца, которого я выслеживал в Париже, одновременно находился и в Муассаке. Тётя, по всей видимости, получила письмо, написанное на машинке, на редакционном бланке. В нем племянник просил её бросить в ящик вот это самое письмо, о котором идёт речь, а оно, естественно, прилагалось в заклеенном конверте.
Репортёр закурил новую сигарету.
— Вот как было совершено преступление. Убийца тщательно распределил своё время.
Он прибыл в Муассак вечерним поездом и отбыл утренним. У него, скорее всего, был взят билет туда и обратно. Он не зашёл ни в гостиницу, ни в кафе. Его никто не видел. О нем могли бы сказать так: кто-то торопливо протянул свой билет контролёру, выскользнул на улицу и смешался с толпой. Убийца приехал вечером.
Сейчас темнеет рано. Он направился к дому тёти Бари. Там очень тихий район.
Думаю, что сперва убийца намеревался проникнуть в дом, как вор, хотя бы через окно, которое выходит в сад. Но ему повезло. Это оказалось ненужным. Мне удалось восстановить все детали. Я был в гостях у этой дамы. Она мне призналась, что в ночь убийства она забыла запереть дверь. На самом же деле все было не так. Тётя Бари заперла дверь, но кто-то после этого вышел из дому, кто-то, кто не мог снова запереть замок. Этот кто-то и был Убийца, которого мы именуем мосье Дубуа. Что же произошло? Мосье Дубуа решил выкрасть рукопись Бари, но в тот момент, когда он подходил к дому, он увидел, что старушка вышла в бакалейную лавку, которая находится по соседству, метрах в пятидесяти. Это совсем близко, и тётя Бари не заперла дверь. Убийца зашёл в дом и довольно уверенным шагом — — он заранее узнал план квартиры — направился в кабинет Бари. Порывшись в столе, он нашёл рукопись. Вернулась хозяйка и заперла дверь… Убийца остался в доме. Где он мог найти лучшее убежище? На улице было очень ветрено. Старушка не подозревала, что кто-то забрался к ней. Она хлопотала по хозяйству, потом поужинала и ушла спать. Убийца выжидал. Но вот наступило время действовать. Он выскользнул в переднюю, отпер замок, отодвинул засов и пошёл к дому букиниста.
Ночь была очень тёмная, улицы — пустынны. Такие маленькие городки вечером бывают безлюдны. Мосье Дубуа совершил задуманное преступление, расставил декорации и исчез, соблюдая все меры предосторожности.
— А на следующее утро он уже был в Париже и присутствовал при объявлении Гонкуровской премии этого года, — вставил Бари.
— Конечно!
— Да, — задумчиво протянул Бари, — вы хорошо поработали, дорогой Жозэ, но ваш коронный номер — это то, что вы сумели вывести Убийцу из себя, спровоцировали его.
— Видите ли, — вернулся к своему рассказу репортёр, — мне нужно было получить подтверждение своим догадкам. — У меня было несколько веских доказательств и почти твёрдая уверенность, что преступление совершено человеком, помешанным на литературной славе. Мосье Дубуа хотел любой ценой добиться лаврового венка Гонкуровской премии. Сказать ему, что он недостоин этого, означало чудовищно оскорбить его, нанести ему удар в самое больное место. Тут-то мне и пришло в голову распространить слух, что роман Молчание Гарпократа ничего не стоит, и я прибегнул к помощи Воллара, предложив ему написать разносную статью.