Страница:
Я не смел доверяться никому. И не мог выложить миссис Дрелль даже крупицу правды. А убеждать эту женщину ложью и пытаться не стоило.
Вдобавок, наличествовало противоборство интересов. Женевьеву пуще всего на свете заботила безопасность захваченной противником дочери. Мне же велели нещадно жертвовать любыми некстати подвернувшимися девицами, а Пенелопу Дрелль разрешили придушить собственноручно.
В качестве Дэвида Клевенджера я произнес:
— Выбирать не доводится. Кто вытащит меня из навозной кучи? Ты, ирландочка?
— Ноэминь — лютое, неимоверное чудовище, — сказала Дженни. — Ты представить не можешь, каково было путешествовать с нею вместе, спать в одном прицепе, делать вид, будто она • — моя дочь... Господи, прости! Родись у меня такая дочь — вытряхнула бы на пол из колыбели да растоптала, как тарантула!
— Одобряю, — хмыкнул я. — А что с Пенни? С настоящей Пенни?
Лицо Женевьевы переменилось.
— Ее где-то прячут. Увели от меня две недели назад. Отдали супружеской чете — злобное, крикливое мужичье, фермеры. Больше ничего не знаю. И схожу с ума от беспокойства, Дэйв! Пенелопа — необычный подросток. Очень умная, одаренная, застенчивая. Прилежная... Не слишком красивая, признаю, — но ужасно милая... Да разве могла я оставить ее дома, с этим ученым остолопом, который двумя руками не в состоянии сыскать в темноте собственную задницу! Которому совершенно плевать на дочку! Вот и забрала с собой. И ошиблась... Наверное, росла в тепличных условиях. Не представляла, с кем и с чем столкнусь. Дэйв...
— Да?
— Ты постараешься помочь? Ганс обещал позвонить по телефону, когда получит бумаги, и сказать, чтобы девочку выпустили... Если бумаги окажутся в порядке... И Ноэминь тоже знает номер. Может, убедишь ее... О, Боже! Эта маленькая погань идет сюда!
Пари держу, накупила вещей для себя одной, а мне и платочка не взяла...
Дженни заволновалась, потом сделала явное усилие и быстро шепнула:
— Дэйв, я обязана предупредить! Не слишком рассчитывай на бандероль в Инвернессе! Я чуть не подпрыгнул:
— И что сей сон означает?
Женевьева замотала головой. Приблизилась Ноэминь, тащившая под мышкой объемистый сверток, выглядевшая в голубом свитере, белой блузке и солнечном свете просто хорошенькой безобидной девушкой.
— Сейчас нельзя, — шепнула Дженни. — Будь начеку! Я тебя спасаю. Помоги спасти Пенелопу!
— Хорошо, постараюсь.
Отвечал я машинально. Я гадал, что хотела сказать Женевьева и что за бомба или пакость может скрываться внутри бандероли. И вообще, дошла она по назначению, эта окаянная бандероль?.. Но всякому овощу и всякому беспокойству свое время. Как это? “Довлеет дневи злоба его...” Доставало немедленных забот, и брать их взаймы у будущего не стоило.
Я склонился вперед, позволяя Ноэмини протиснуться на заднее сиденье фольксвагена.
— Знаешь, — возвестила Ноэминь жизнерадостно, — в паскудном городишке джинсами не торгуют! Преступники, чистой воды преступники! Ладно, Дэйв, трогай. Возле первой попутной рощицы остановись. Хочу переодеться, не то арестуют за прогул занятий в школе...
Ноэминь болтала без умолку, смеялась, отпускала шутки — более или менее дурацкие. Слушая хрупкую, задорную особу, и заподозрить нельзя было, что она совершила убийство — и, по всей видимости, не первое.
У маленького соснового леса я свернул на боковой проселок, затормозил, выключил двигатель.
— Ваша костюмерная, мадемуазель, — объявил я церемонно, выбрался вон из машины, откинул водительское сиденье: — Пожалуйте.
— Пойдем-ка вместе, Дэйв. Надо поговорить.
— Пойдем.
— Вытащи ключ зажигания. Не то дражайшая маменька вздумает, чего доброго, прикарманить общий автомобиль.
Я послушался разумного совета и зашагал вослед Ноэмини. Девушка отошла недалеко — так, чтобы не терять фольксваген из виду. И самой покрасоваться перед ненавистной женщиной постарше. Положила пакет на сухую хвойную подстилку, стала ко мне спиной.
— “Молнию” расстегни-ка! Ты, говорят, мастак раздевать!
— Рады стараться...
Змейка взвизгнула, а я не без грусти подумал, что превращается в профессионального дамского разоблачителя. Раньше я хотя бы занимался этим обысков ради. Но теперь, похоже, подрядился прислуживать вражеским лазутчицам. И безвозмездно, между прочим...
— Что, нравлюсь? — жеманно полюбопытствовала Ноэминь. — Как насчет маменьки дражайшей? Хороша в постели?
— Ты, чертовка, сама помешала проверить.
— Поверь, это мокрая курица. Все равно перепугалась бы в последний миг и пошла на попятный...
Ноэминь скинула джемпер, уронила юбку, сбросила туфли, в два приема сдернула чулки. Осталась лишь в узеньких трусиках и чудовищно маленьком и тугом лифчике. От которого избавилась тотчас.
— Фу-у-у! — вздохнула девица с невыразимым облегчением. — Теперь возможно дышать... И кусок проглотить без помех... Никогда не пытался питаться, намотав на зубы полфунта нержавеющей проволоки? Достань-ка новый лифчик. Если опять приведется замещать сопливую девчонку, та, надеюсь, не окажется плоскогрудой воблой... Дэйв?
— Ага?
— Я тебе нравлюсь?
— Понятия не имею.
— Ох и дурень! — расхохоталась Ноэминь. — Ладно, мы еще всласть позабавимся, когда сбудем с рук ненаглядную маменьку. Дай только убедиться, что Дженни все обустроила как надо, свиньи не подложила... С нее сталось бы! Я позвонила во Французскую Гавань. Гастону Мюйру.
— Мюйру? — предусмотрительно переспросил отвлекшийся на мгновение Клевенджер.
— Так зовут нашего человека. Гастон Мюйр. И велела ему дожидаться двух пассажиров. Понимаешь, Двух.
Изображать благородное возмущение было и не время, и не место. Не следовало также осведомляться, куда направится Гастон Мюйр со своими двумя пассажирами. Я просто плечами пожал.
— Ну и прекрасно. Прошу лишь позаботиться, чтобы одним из пассажиров оказался отпрыск матушки Клевенджер. Не вздумай выкинуть нежданный фортель, золотце. Я ведь не позавчера на свет появился.
Ноэминь одобряюще улыбнулась:
— Какой длинный, тощий и подозрительный субъект! Не волнуйся, милый. Мы развлечемся на борту, обещаю. Развлечемся раз, и другой, и десять раз, и сто раз...
— Ты что, кругосветное путешествие затеваешь? — осведомился я не без ехидства.
— А ты по десять раз на дню разве не умеешь?
Ценю ядовитые ответы на едкие вопросы, а потому настал мой черед хмыкнуть с одобрением.
Вручив Ноэмини темную клетчатую рубашку, пару черных обтягивающих панталон, я завершил службу гардеробщиком. Пару сандалий девица надела без посторонней помощи.
Мы возвратились к VW, где восседала скучающая, равнодушная и чем-то немного расстроенная Дженни. Славное, веснушчатое, тридцатилетнее лицо ничего не выражало. Разумеется, ирландочка на обратила внимания на состоявшийся под самым ее носом стриптиз, учиненный сернокислотной Ноэминью в мою честь.
Четырнадцатью часами позже мы въехали в Инвернесс, не повстречав по дороге ни единого полицейского. С канадских шоссе блюстителей порядка точно метлою смело — всех до единого. Кажется, Мак не пожалел усилий...
Глава 21
Вдобавок, наличествовало противоборство интересов. Женевьеву пуще всего на свете заботила безопасность захваченной противником дочери. Мне же велели нещадно жертвовать любыми некстати подвернувшимися девицами, а Пенелопу Дрелль разрешили придушить собственноручно.
В качестве Дэвида Клевенджера я произнес:
— Выбирать не доводится. Кто вытащит меня из навозной кучи? Ты, ирландочка?
— Ноэминь — лютое, неимоверное чудовище, — сказала Дженни. — Ты представить не можешь, каково было путешествовать с нею вместе, спать в одном прицепе, делать вид, будто она • — моя дочь... Господи, прости! Родись у меня такая дочь — вытряхнула бы на пол из колыбели да растоптала, как тарантула!
— Одобряю, — хмыкнул я. — А что с Пенни? С настоящей Пенни?
Лицо Женевьевы переменилось.
— Ее где-то прячут. Увели от меня две недели назад. Отдали супружеской чете — злобное, крикливое мужичье, фермеры. Больше ничего не знаю. И схожу с ума от беспокойства, Дэйв! Пенелопа — необычный подросток. Очень умная, одаренная, застенчивая. Прилежная... Не слишком красивая, признаю, — но ужасно милая... Да разве могла я оставить ее дома, с этим ученым остолопом, который двумя руками не в состоянии сыскать в темноте собственную задницу! Которому совершенно плевать на дочку! Вот и забрала с собой. И ошиблась... Наверное, росла в тепличных условиях. Не представляла, с кем и с чем столкнусь. Дэйв...
— Да?
— Ты постараешься помочь? Ганс обещал позвонить по телефону, когда получит бумаги, и сказать, чтобы девочку выпустили... Если бумаги окажутся в порядке... И Ноэминь тоже знает номер. Может, убедишь ее... О, Боже! Эта маленькая погань идет сюда!
Пари держу, накупила вещей для себя одной, а мне и платочка не взяла...
Дженни заволновалась, потом сделала явное усилие и быстро шепнула:
— Дэйв, я обязана предупредить! Не слишком рассчитывай на бандероль в Инвернессе! Я чуть не подпрыгнул:
— И что сей сон означает?
Женевьева замотала головой. Приблизилась Ноэминь, тащившая под мышкой объемистый сверток, выглядевшая в голубом свитере, белой блузке и солнечном свете просто хорошенькой безобидной девушкой.
— Сейчас нельзя, — шепнула Дженни. — Будь начеку! Я тебя спасаю. Помоги спасти Пенелопу!
— Хорошо, постараюсь.
Отвечал я машинально. Я гадал, что хотела сказать Женевьева и что за бомба или пакость может скрываться внутри бандероли. И вообще, дошла она по назначению, эта окаянная бандероль?.. Но всякому овощу и всякому беспокойству свое время. Как это? “Довлеет дневи злоба его...” Доставало немедленных забот, и брать их взаймы у будущего не стоило.
Я склонился вперед, позволяя Ноэмини протиснуться на заднее сиденье фольксвагена.
— Знаешь, — возвестила Ноэминь жизнерадостно, — в паскудном городишке джинсами не торгуют! Преступники, чистой воды преступники! Ладно, Дэйв, трогай. Возле первой попутной рощицы остановись. Хочу переодеться, не то арестуют за прогул занятий в школе...
Ноэминь болтала без умолку, смеялась, отпускала шутки — более или менее дурацкие. Слушая хрупкую, задорную особу, и заподозрить нельзя было, что она совершила убийство — и, по всей видимости, не первое.
У маленького соснового леса я свернул на боковой проселок, затормозил, выключил двигатель.
— Ваша костюмерная, мадемуазель, — объявил я церемонно, выбрался вон из машины, откинул водительское сиденье: — Пожалуйте.
— Пойдем-ка вместе, Дэйв. Надо поговорить.
— Пойдем.
— Вытащи ключ зажигания. Не то дражайшая маменька вздумает, чего доброго, прикарманить общий автомобиль.
Я послушался разумного совета и зашагал вослед Ноэмини. Девушка отошла недалеко — так, чтобы не терять фольксваген из виду. И самой покрасоваться перед ненавистной женщиной постарше. Положила пакет на сухую хвойную подстилку, стала ко мне спиной.
— “Молнию” расстегни-ка! Ты, говорят, мастак раздевать!
— Рады стараться...
Змейка взвизгнула, а я не без грусти подумал, что превращается в профессионального дамского разоблачителя. Раньше я хотя бы занимался этим обысков ради. Но теперь, похоже, подрядился прислуживать вражеским лазутчицам. И безвозмездно, между прочим...
— Что, нравлюсь? — жеманно полюбопытствовала Ноэминь. — Как насчет маменьки дражайшей? Хороша в постели?
— Ты, чертовка, сама помешала проверить.
— Поверь, это мокрая курица. Все равно перепугалась бы в последний миг и пошла на попятный...
Ноэминь скинула джемпер, уронила юбку, сбросила туфли, в два приема сдернула чулки. Осталась лишь в узеньких трусиках и чудовищно маленьком и тугом лифчике. От которого избавилась тотчас.
— Фу-у-у! — вздохнула девица с невыразимым облегчением. — Теперь возможно дышать... И кусок проглотить без помех... Никогда не пытался питаться, намотав на зубы полфунта нержавеющей проволоки? Достань-ка новый лифчик. Если опять приведется замещать сопливую девчонку, та, надеюсь, не окажется плоскогрудой воблой... Дэйв?
— Ага?
— Я тебе нравлюсь?
— Понятия не имею.
— Ох и дурень! — расхохоталась Ноэминь. — Ладно, мы еще всласть позабавимся, когда сбудем с рук ненаглядную маменьку. Дай только убедиться, что Дженни все обустроила как надо, свиньи не подложила... С нее сталось бы! Я позвонила во Французскую Гавань. Гастону Мюйру.
— Мюйру? — предусмотрительно переспросил отвлекшийся на мгновение Клевенджер.
— Так зовут нашего человека. Гастон Мюйр. И велела ему дожидаться двух пассажиров. Понимаешь, Двух.
Изображать благородное возмущение было и не время, и не место. Не следовало также осведомляться, куда направится Гастон Мюйр со своими двумя пассажирами. Я просто плечами пожал.
— Ну и прекрасно. Прошу лишь позаботиться, чтобы одним из пассажиров оказался отпрыск матушки Клевенджер. Не вздумай выкинуть нежданный фортель, золотце. Я ведь не позавчера на свет появился.
Ноэминь одобряюще улыбнулась:
— Какой длинный, тощий и подозрительный субъект! Не волнуйся, милый. Мы развлечемся на борту, обещаю. Развлечемся раз, и другой, и десять раз, и сто раз...
— Ты что, кругосветное путешествие затеваешь? — осведомился я не без ехидства.
— А ты по десять раз на дню разве не умеешь?
Ценю ядовитые ответы на едкие вопросы, а потому настал мой черед хмыкнуть с одобрением.
Вручив Ноэмини темную клетчатую рубашку, пару черных обтягивающих панталон, я завершил службу гардеробщиком. Пару сандалий девица надела без посторонней помощи.
Мы возвратились к VW, где восседала скучающая, равнодушная и чем-то немного расстроенная Дженни. Славное, веснушчатое, тридцатилетнее лицо ничего не выражало. Разумеется, ирландочка на обратила внимания на состоявшийся под самым ее носом стриптиз, учиненный сернокислотной Ноэминью в мою честь.
Четырнадцатью часами позже мы въехали в Инвернесс, не повстречав по дороге ни единого полицейского. С канадских шоссе блюстителей порядка точно метлою смело — всех до единого. Кажется, Мак не пожалел усилий...
Глава 21
Сперва, разумеется, понадобилось набраться терпения, ибо прибыли мы затемно, и почтамту полагалось открыться лишь несколькими часами позднее. Но уж потом все пошло как по маслу. Мы очутились у окошечка выдачи раньше всех. Дженни объявила служащему ложное имя и повернулась к нам, держа в руке прямоугольный перевязанный крест-накрест бечевкой пакет.
Ноэминь и я провожали ее до фольксвагена подобно паре телохранителей. Внутри машины девица буквально вырвала у Дженни бандероль, шлепнулась на заднее сиденье.
— На главной улице, у бензоколонки, я видела телефон, — сообщила она возбужденно. — Езжай прямиком туда, пока я проверю, что нам подарила дражайшая матушка. Ух, черт! Ну и перетянула! Боялась, бумаги ускачут, а? Передай-ка ножик, Дэйв.
— Если требуется мой ножик, — отозвался я, сворачивая вправо, — бери сама. Только сначала позови на помощь полдесятка дюжих приятелей. У тебя очень славный пистолет. У меня — любимый и ненаглядный нож. И каждому — свое.
Ноэминь раздраженно фыркнула:
— Хорошо, сам открывай, чтоб тебе!
Притормозив подле телефонной будки, я взял пакет, чиркнул клинком по бечеве, разрезал обертку. Из рук покорного слуги бандероль выхватили еще проворней и грубее, чем у Дженни.
Раздался глубокий, радостный вздох. Я обернулся, но узрел только большую красную печать и огромный штамп, “Совершенно секретно”. Впору было радостно вздохнуть самому.
— Полицейский приближается, — невозмутимо заявила Дженни.
Две пары глаз — моя и девкина — устремились в указанном направлении. По улице шагал в нашу сторону всамделишный, взаправдашний, несомненный страж закона. И не плюгавый провинциальный фараон, а бравый федеральный сержант Королевской Конной... Лошади я, правда, не приметил.
Сержант не казался человеком, преследующим убийц, однако Ноэминь принялась поспешно завязывать папку и пропихивать ее под сиденье.
— Чего ты ждешь? — зашипела она. — Улепетываем!
— Безусловно, — откликнулся я. — Рванем с места на всех парусах! Для пущей важности потопим парня бортовым залпом в три плевка. Уж тогда он как пить дать не обратит на машину внимания... Иди, звони, Мата Хари.
Сержант, разумеется, мирно свернул в небольшое кафе и пропал из виду. Ноэминъ шмыгнула вон — прихватив папку с собою, влетела в будку, завертела диском. Покуда она вела гнусные беседы с далекими соучастниками, я посмотрел на Дженни.
— Ирландочка, выкладывай честно и быстро: что не в порядке с бандеролью?
Дженни замотала головой:
— Ничего, ничего! Ты не понял меня... Куда она, по-твоему, звонит?
— Вероятно, субъекту по имени Гастон Мюйр, — уведомил я. — Предмет разговора угадываю, но все же боюсь ошибиться и оклеветать нежное создание понапрасну...
Дженни изучающе глядела мне в глаза. Но безмолвствовала. Минуту спустя возвратилась Ноэминь. Я привычно склонился к рулю, пропустил ее.
— Скорее к побережью, — сказала девушка. — Где сворачивать — укажу.
— Слушаюсь!
За городской чертой мы понеслись вдоль океанской глади, простиравшейся по левую руку. Впрочем, если верить карте, это был Залив Св. Лаврентия, и настоящий океан лежал далеко за его пределами, к северо-востоку, но подобное изобилие соленой воды весьма впечатлило вашего покорного и наивного слугу, выросшего и заматеревшего среди засушливых земель Новой Мексики.
Дженни дышала глубоко и прерывисто.
— Как это прекрасно! — сказала она. — И какое грозное величие! Всегда робела у моря, думала: что затаилось в глубине?
— Рыбы, — ответил я. — Устрицы. И косточки утопленников.
— Следи за дорогой! — окрысилась Ноэминь. — Еще две мили едем по шоссе, потом сворачиваем.
Так и сделали. Мимо проносились покинутые угольные шахты, потом асфальт сменился гравием, гравий уступил укатанной земле проселка, и мы затормозили в негустом лесу, неподалеку от еще одной шахты — заброшенной, подобно прочим.
Специалист, пожалуй, определил бы с первого взгляда, что именно здесь добывали: золото, серебро, медь или уголь. Но я между шахтами различия не делаю, все они одинаковы. Покинутые дыры немеряной глубины, пещеры, устланные проржавевшими рельсами, по которым встарь шныряли пустые и полные вагонетки, лабиринты, изобилующие ржавыми лебедками и прочей подобной дрянью.
Все заброшенные шахты похожи друг на друга. Ибо все они навязчиво и неизменно вызывают у меня мысль: вот великолепное, несравненное местечко, чтобы спрятать убитого! А предполагать, будто неведомый Гастон Мюйр и Ноэминь рассуждают на иной лад, означало бы отказывать им в простейшей, зачаточной сообразительности. Что было бы и несправедливо с моей стороны, и безрассудно...
Цель приезда в эту глушь сомнению не подлежала. Беда заключалась в том, что я ничего особого поделать не мог. Посылку следовало отправить по назначению любой ценой, а почтовый голубок остался один-одинешенек. Беречь его полагалось... Ганс погиб, Гастон Мюйр числился величиной неизвестной.
Чувство самосохранения развито у меня в обычной, присущей любому человеку степени, однако платят нам отнюдь не за то, чтобы мы лелеяли свои шкуры — хотя это и считается допустимым. Иногда.
Главной задачей считалось определить бандероль на борт лодки или яхты, или катера. И дозволить Мюйру невозбранно улизнуть. Посему оставалось только смирнехонько восседать в машине и терпеливо ждать, покуда треснут по голове, прирежут или пристрелят.
Миновали, казалось, века. Должно быть, Ноэминь и ее приятель рассчитывали, что я усну, проведя за баранкой чуть ли не сутки кряду. Некоторое время я обдумывал и такую возможность, однако частный детектив Дэвид Клевенджер едва ли позволил бы себе захрапеть при подобных обстоятельствах.
Дженни, впрочем, свернулась калачиком и закрыла глаза.
Боясь не выдержать и последовать ее примеру, я выбрался, размялся, устроился на поваленном трухлявом стволе. Ноэминь вышла следом, принялась беззаботно чирикать о том и о сем, и я сделал разумный вывод: сзади приближаются.
Лишь бы Мюйр оказался хорошим моряком! Ибо следопыт и охотник из него получился никудышный. Добрых пол-минуты я слышал потрескивание сухих веток и шелест прошлогодней листвы... Ежели по волнам движется столь же умело, залив его лодчонке навряд ли удастся покинуть.
Дженни зашевелилась, подняла голову, поглядела на меня — обе дверцы оставались нараспашку, дабы проветрить кабину, — вскрикнула. Благодарение Богу, запоздала!
Револьверное дуло уже дотронулось до моего затылка.
Мюйр — коль скоро явился Мюйр, — обладал густым, низким, приятным баритоном.
— Замрите, мистер Клевенджер. Ноэминь, ты упоминала нож. Отбери перышко, потом проследи за женщиной.
Я прилежно вздрогнул, точно застигнутый врасплох. Подскочившая Ноэминь сунула руку мне в карман, выхватила складной клинок, устремилась к Женевьеве — ни дать, ни взять, пушистый славный котенок, узревший беззащитного птенца...
Ноэминь спрятала оружие холодное, извлекла орудие сернокислотное, сдернула со ствола предохранительный колпачок, направила пистолет на Дженни.
Положение делалось очевидным, и ни один агент, не страдающий хроническим слабоумием, не усомнился бы в грядущих последствиях. Но Дэвид Клевенджер гением не считался.
— Эй, в чем дело? — гневно вопросил я. — Верните нож! Ноэминь, объясни своему приятелю... Ноэминь рассмеялась:
— Ты ошибся, милый. Просчитался.
— Поганая сучка! Шелудивая тварь! Злопаскудная… В подобном ключе я витийствовал еще минуту. Затем старательно попытался вскочить и растерзать коварную девицу на сто тысяч мелких клочков. Меня упрекнули — весьма невежливо — и посулили пристрелить как собаку, ежели посмею шевельнуться без предварительного позволения.
Простофиля Клевенджер почел за благо замереть на бревне и поносить изменницу последними словами, держа классическую, стандартную речь: “да-я-пришибу-тебя-даже-если-ничего-иного-больше-не-успею-сделать”. Именно так и не иначе изъясняются межеумки, дерущиеся и палящие друг по другу на телевизионных экранах. Режиссеры исходят из предпосылки: главный герой — клинический идиот, которого то и дело мучат словесный понос и недержание речи.
Субъект с пистолетом — как выяснилось, парабеллумом — обогнул меня и предстал во всей красе. Крупный, смуглый, средних лет. Черная морская фуражка, черный, опрятный китель, а поверх него — опрятный комбинезон, предназначенный для черной работы. Парабеллум тоже опрятный и черный — вороненый. Модель довольно древняя, калибра 7, 65-мм. Нынче парабеллумы делают девятимиллиметровыми и называют “люгерами”. Но и этот вычищенный, ухоженный старичок выглядел весьма впечатляюще.
Гастон Мюйр передвигался мягко, спокойно, словно по картинной галерее разгуливал. И дозволял мне изливать бессильное бешенство. Превосходный знак! На месте Гастона я давно хватил бы невыносимого болтуна рукоятью по башке. Но Мюйру, пожалуй, не было чуждо нечто человеческое.
— Достаточно, мистер Клевенджер, — объявил он. — Повторяю: достаточно!
— Сделайте мне маленькое одолжение, Мюйр — если вы Мюйр.
— Да, меня зовут Мюйром. Какое одолжение?
— Дайте подержать вон ту мерзавку за горло секунд шестьдесят.
— Простите, мистер Клевенджер. Вполне понимаю ваше разочарование и гнев, однако и вы поймите: здесь — конец пути. Освободить вас и отпустить восвояси немедля мы попросту не можем. Будьте любезны присоединиться к даме. К вашей даме.
Изрыгая невнятную и нецензурную хулу, я поднялся с бревна и проковылял к Женевьеве, которая уже вышла из машины. Дженни поглядела на меня, потом на Мюйра, облизнула губы.
— Что... Что вы с нами сделаете?
Я потихоньку рассердился. Ну, пояснят тебе, дурища: заведем поглубже в шахту, пристрелим, закопаем, и до скончания веков никто ничего не обнаружит... Утешишься? А ежели скажут иное? Поверишь? Какого лешего надрывать голосовые связки, задавать никчемные вопросы, ежели ответ обретается в нескольких шагах и считаных минутах?
Я сочувствовал Женевьеве. Не хотел сочувствовать, но все-таки... Сострадание в нашем деле — порок, и немалый. Ларри Фентона я уже пожалел — и вот, расхлебываем итоги. Женевьева купила фишки и вступила в игру несравненно раньше моего. Именно благодаря ей за рулетку сел и я. По справедливости, миссис Дрелль полагалось увидать, на котором из полей остановится пляшущий шарик.
— Неужели, — вкрадчиво полюбопытствовала Ноэминь, — ты сама не понимаешь, о драгоценная маменька? Видишь уютную темную дырочку в склоне холма? К ней и топай!
Она повела прозрачным пистолетом:
— И ты пошевеливайся, милый.
— Бумаги проверила? — прервал Гастон Мюйр.
— Да. Папка на заднем сиденье.
— Ключи от машины?
— Где положено.
— Убедись, — велел канадец. — Потом возьми в хижине керосиновый фонарь и моток веревки. За дверью, слева. И спрячь это богомерзкое оружие! Здесь оно вовсе ни к чему.
Положение создалось невыносимое. Обыкновенно, когда наступает развязка, ты стреляешь, колешь, лупишь по горлу ребром ладони — короче, обезвреживаешь неприятеля всевозможными доступными способами. Даже добровольно вызвавшись поработать наживкой, в определенную минуту неожиданно слетаешь с крючка и щука обнаруживает, что клюнула на живца-пиранью...
Но сейчас я не властен был ни обороняться, ни, тем паче, атаковать. Ибо Гастона Мюйра и паскудную Ноэминь полагалось отпустить подобру-поздорову.
Я покорно и обреченно карабкался по откосу вослед Женевьеве. Если, подумал я тоскливо, напасть на Мюйра и его спутницу, если справиться с обоими — допустим, этот карамболь получится, — как потом дозволить им ускользнуть вместе с папкой, не вызвав обоснованных подозрении? Ох и дьявольщина! Что ж, будем надеяться, боги окажутся милосердны — и Мюйр с ними вместе. На милосердие Ноэмини мог бы рассчитывать лишь набитый болван.
Сия благовоспитанная барышня шла по нашим пятам, обремененная керосиновым светочем и пеньковым вервием. Я приметил: невзирая на просьбу Мюйра, стеклянный пистолет по-прежнему оставался в нежной девической лапке.
Запыхавшаяся Дженни остановилась у жерла шахты, расширив сочащиеся ужасом глаза. Немудрено запыхаться, коль доводится одолевать подобный откос в модных туфлях с высокими каблуками. Вечернее платье — помятое, несвежее — взмокло на спине и под мышками. Глядя на меня с вопрошающей мольбой, Женевьева сглотнула.
Зажигать “летучую мышь” выпало Мюйру, ибо Ноэминь, подобно всем своим сверстникам, понятия не имела об осветительных устройствах доэлектрической эпохи. Вручив горящую лампу напарнице, Гастон отобрал веревку. Настоящий матрос не может взять в руки моток — или, как выражаются морские волки, “бухту” — бечевы, не подвергнув ее хоть какому-то воздействию. Мюйр тщательно свернул веревку заново, поаккуратнее.
Воспоследовали нетерпеливые звуки. А именно: восклицание Ноэмини:
— Тебе заняться нечем?! Удивленный Мюйр повернул голову:
— Но их же связать придется, крошка. Вязать удобней, когда бечева распускается без помех. А времени в обрез. Я дал... приятелям... условный знак немедленно после твоего звонка, но подходить к побережью вплотную они, сама понимаешь, не в силах. Местом встречи определили прежний квадрат, и до него не близко. Лучше минуту потерять, чем задержаться в шахте на полчаса, клубки распутывая.
Ноэминь едва не подскочила.
— Ты... Ты не хочешь их укокошить? После краткого молчания Мюйр открыл было рот, однако осекся. Он выглядел по-настоящему растерянным. Перекинул моток через левое плечо, прочистил горло, указал на вход в угольные штольни:
— Бери фонарь и ступай вперед. Ноэминь сощурилась. Мюйр опять откашлялся.
— Убийство — не по моей части, малютка. Я подаю сигналы и правлю яхтой. Уже долгие годы. А кровопролитий не жалую. Здесь, между прочим, убивать вообще незачем. И никто никого не убьет.
— Спятил? — возопила Ноэминь. — Ты же отлично знаешь: освободятся — все полетит к чертям собачьим! Рисковать нельзя! А кроме... кроме этого, они оба чересчур хорошо знают меня. Останутся жить — я в Америку и ногой ступить не смогу!
Мюйр задумчиво созерцал напарницу.
— Чушь, галиматья и ахинея, — сказал он. — Тебе просто кровушки попить неймется. Знаешь, как определил свою подчиненную Ганс Рюйтер? Хищная, лютая, ненасытная. Конец цитаты. А как умер Ганс, между прочим, а? Ведь об этом спросят, не сомневайся...
Ноэминь промолчала. Мюйр продолжил невозмутимым голосом:
— Убери. Свой. Достогнусный. Пистолет. У меня парабеллум — не подлая стеклянная дрянь, а стреляю навскидку и сумею отлично доставить бумаги без твоего участия. Понятно?
Хорошенькое детское личико Ноэмини исказилось чисто взрослой ненавистью. Но девица быстро совладала с собой, пожала узкими плечами, отвернулась, убрала сернокислотный пистолетишко.
Двинулась внутрь шахты.
Мюйр подал мне знак идти следом, потом любезно препроводил за покорным слугой Женевьеву Дрелль. Следовало воспринимать это как изысканный комплимент: Гастон полагал меня опасным субъектом и не хотел держаться излишне близко.
— Будьте любезны, без глупостей, мистер Клевенджер, — посоветовал он. — Заверяю: при скромном поведении все останутся невредимы.
— Невредимы? — взвыла Дженни. — Связанные, под землей? Да мы умрем раньше, чем нас отыщут!
— Убежден, что вы заблуждаетесь, миссис Дрелль, — возразил Мюйр. — Ваш долговязый друг, насколько разумею, чрезвычайно умен и находчив. Он сумеет освободить обоих. Некоторое время спустя, конечно.
Дженни даже остановилась:
— Вы не можете, не можете...
— Вперед! — рявкнул Мюйр, потеряв терпение, и Женевьева смолкла.
Нехорошее было местечко. Имею в виду заброшенную штольню. Спелеолог из меня отвратительный, ибо не люблю долго находиться под землей, даже в специально оборудованных, обустроенных, открытых посещению карстовых пещерах, прихотливо заливаемых неоновым светом. А здесь приходилось пробираться по зловещему темному тоннелю, прорытому в склоне холма.
Ширину шахта имела приличную, но шишка-другая, набитая о низкий свод, быстро убедила меня, что среди старых рудокопов не числилось людей ростом шесть футов четыре дюйма. Под ногами тянулись проржавевшие рельсы, лежавшие на прогнивших, источенных, временем шпалах. То и дело попадались негодные, брошенные вагонетки, лебедки и прочая дребедень.
Не нравилось мне в этих штольнях, не нравилось, хоть убей. Утешало одно: работа почти завершена. Позволим скрутить себя по рукам и ногам, останемся лежать на пару — а потом, через часок, освободимся. Если, конечно, снисходительный Мюйр сумеет обуздать плотоядную Ноэминь...
Гастон хорошо разбирался в людях. Я временами умен, зачастую находчив и почти постоянно таскает при себе полезные приспособления. После безумных приключений в окрестностях городка Руидосо я взял за правило носить ремень с хитроумно отточенной пряжкой. Очень помогает избавляться от веревок и неприятелей...
Тоннельный свод понизился настолько, что даже миниатюрной Ноэмини пришлось поневоле пригнуться. Клетчатая рубашка девушки выбилась наружу, черные панталоны посерели от пыли. Я миновал тесную горловину едва ли не на карачках. Затем тоннель расширился опять.
Позади звучали заунывные жалобы Дженни, оплакивавшей погубленное вечернее платье, изорванные чулки, разбитые туфли, попорченную прическу. Стенала Женевьева с преувеличенным, явно чрезмерным отчаянием. Что ж, весьма разумно. Женщина, скулящая о чулках, наверняка не представляет особой опасности... О, Боже!
Осознав, куда клонится дело, я обернулся, как ужаленный, однако опоздал. Очаровательная и отважная ослица уже лягалась. Должно быть, и впрямь сражалась, чтобы выжить, использовала единственную и последнюю возможность. А убаюканный дамскими воплями Гастон Мюйр перестал принимать миссис Дрелль всерьез. Он тоже пригнулся, выставляя парабеллум перед собой, а Дженни как раз успела выпрямиться...
Раздался короткий шум, послышалось приглушенное проклятие, зазвенел крик:
— Дэйв, лови его пистолет! И стреляй! После чего ко мне легкой пташкой порхнул по темному тоннелю парабеллум. Я шарахнулся от оружия, точно от нападающего ястреба. Недоставало еще перестрелять супостатов!
Ноэминь и я провожали ее до фольксвагена подобно паре телохранителей. Внутри машины девица буквально вырвала у Дженни бандероль, шлепнулась на заднее сиденье.
— На главной улице, у бензоколонки, я видела телефон, — сообщила она возбужденно. — Езжай прямиком туда, пока я проверю, что нам подарила дражайшая матушка. Ух, черт! Ну и перетянула! Боялась, бумаги ускачут, а? Передай-ка ножик, Дэйв.
— Если требуется мой ножик, — отозвался я, сворачивая вправо, — бери сама. Только сначала позови на помощь полдесятка дюжих приятелей. У тебя очень славный пистолет. У меня — любимый и ненаглядный нож. И каждому — свое.
Ноэминь раздраженно фыркнула:
— Хорошо, сам открывай, чтоб тебе!
Притормозив подле телефонной будки, я взял пакет, чиркнул клинком по бечеве, разрезал обертку. Из рук покорного слуги бандероль выхватили еще проворней и грубее, чем у Дженни.
Раздался глубокий, радостный вздох. Я обернулся, но узрел только большую красную печать и огромный штамп, “Совершенно секретно”. Впору было радостно вздохнуть самому.
— Полицейский приближается, — невозмутимо заявила Дженни.
Две пары глаз — моя и девкина — устремились в указанном направлении. По улице шагал в нашу сторону всамделишный, взаправдашний, несомненный страж закона. И не плюгавый провинциальный фараон, а бравый федеральный сержант Королевской Конной... Лошади я, правда, не приметил.
Сержант не казался человеком, преследующим убийц, однако Ноэминь принялась поспешно завязывать папку и пропихивать ее под сиденье.
— Чего ты ждешь? — зашипела она. — Улепетываем!
— Безусловно, — откликнулся я. — Рванем с места на всех парусах! Для пущей важности потопим парня бортовым залпом в три плевка. Уж тогда он как пить дать не обратит на машину внимания... Иди, звони, Мата Хари.
Сержант, разумеется, мирно свернул в небольшое кафе и пропал из виду. Ноэминъ шмыгнула вон — прихватив папку с собою, влетела в будку, завертела диском. Покуда она вела гнусные беседы с далекими соучастниками, я посмотрел на Дженни.
— Ирландочка, выкладывай честно и быстро: что не в порядке с бандеролью?
Дженни замотала головой:
— Ничего, ничего! Ты не понял меня... Куда она, по-твоему, звонит?
— Вероятно, субъекту по имени Гастон Мюйр, — уведомил я. — Предмет разговора угадываю, но все же боюсь ошибиться и оклеветать нежное создание понапрасну...
Дженни изучающе глядела мне в глаза. Но безмолвствовала. Минуту спустя возвратилась Ноэминь. Я привычно склонился к рулю, пропустил ее.
— Скорее к побережью, — сказала девушка. — Где сворачивать — укажу.
— Слушаюсь!
За городской чертой мы понеслись вдоль океанской глади, простиравшейся по левую руку. Впрочем, если верить карте, это был Залив Св. Лаврентия, и настоящий океан лежал далеко за его пределами, к северо-востоку, но подобное изобилие соленой воды весьма впечатлило вашего покорного и наивного слугу, выросшего и заматеревшего среди засушливых земель Новой Мексики.
Дженни дышала глубоко и прерывисто.
— Как это прекрасно! — сказала она. — И какое грозное величие! Всегда робела у моря, думала: что затаилось в глубине?
— Рыбы, — ответил я. — Устрицы. И косточки утопленников.
— Следи за дорогой! — окрысилась Ноэминь. — Еще две мили едем по шоссе, потом сворачиваем.
Так и сделали. Мимо проносились покинутые угольные шахты, потом асфальт сменился гравием, гравий уступил укатанной земле проселка, и мы затормозили в негустом лесу, неподалеку от еще одной шахты — заброшенной, подобно прочим.
Специалист, пожалуй, определил бы с первого взгляда, что именно здесь добывали: золото, серебро, медь или уголь. Но я между шахтами различия не делаю, все они одинаковы. Покинутые дыры немеряной глубины, пещеры, устланные проржавевшими рельсами, по которым встарь шныряли пустые и полные вагонетки, лабиринты, изобилующие ржавыми лебедками и прочей подобной дрянью.
Все заброшенные шахты похожи друг на друга. Ибо все они навязчиво и неизменно вызывают у меня мысль: вот великолепное, несравненное местечко, чтобы спрятать убитого! А предполагать, будто неведомый Гастон Мюйр и Ноэминь рассуждают на иной лад, означало бы отказывать им в простейшей, зачаточной сообразительности. Что было бы и несправедливо с моей стороны, и безрассудно...
Цель приезда в эту глушь сомнению не подлежала. Беда заключалась в том, что я ничего особого поделать не мог. Посылку следовало отправить по назначению любой ценой, а почтовый голубок остался один-одинешенек. Беречь его полагалось... Ганс погиб, Гастон Мюйр числился величиной неизвестной.
Чувство самосохранения развито у меня в обычной, присущей любому человеку степени, однако платят нам отнюдь не за то, чтобы мы лелеяли свои шкуры — хотя это и считается допустимым. Иногда.
Главной задачей считалось определить бандероль на борт лодки или яхты, или катера. И дозволить Мюйру невозбранно улизнуть. Посему оставалось только смирнехонько восседать в машине и терпеливо ждать, покуда треснут по голове, прирежут или пристрелят.
Миновали, казалось, века. Должно быть, Ноэминь и ее приятель рассчитывали, что я усну, проведя за баранкой чуть ли не сутки кряду. Некоторое время я обдумывал и такую возможность, однако частный детектив Дэвид Клевенджер едва ли позволил бы себе захрапеть при подобных обстоятельствах.
Дженни, впрочем, свернулась калачиком и закрыла глаза.
Боясь не выдержать и последовать ее примеру, я выбрался, размялся, устроился на поваленном трухлявом стволе. Ноэминь вышла следом, принялась беззаботно чирикать о том и о сем, и я сделал разумный вывод: сзади приближаются.
Лишь бы Мюйр оказался хорошим моряком! Ибо следопыт и охотник из него получился никудышный. Добрых пол-минуты я слышал потрескивание сухих веток и шелест прошлогодней листвы... Ежели по волнам движется столь же умело, залив его лодчонке навряд ли удастся покинуть.
Дженни зашевелилась, подняла голову, поглядела на меня — обе дверцы оставались нараспашку, дабы проветрить кабину, — вскрикнула. Благодарение Богу, запоздала!
Револьверное дуло уже дотронулось до моего затылка.
Мюйр — коль скоро явился Мюйр, — обладал густым, низким, приятным баритоном.
— Замрите, мистер Клевенджер. Ноэминь, ты упоминала нож. Отбери перышко, потом проследи за женщиной.
Я прилежно вздрогнул, точно застигнутый врасплох. Подскочившая Ноэминь сунула руку мне в карман, выхватила складной клинок, устремилась к Женевьеве — ни дать, ни взять, пушистый славный котенок, узревший беззащитного птенца...
Ноэминь спрятала оружие холодное, извлекла орудие сернокислотное, сдернула со ствола предохранительный колпачок, направила пистолет на Дженни.
Положение делалось очевидным, и ни один агент, не страдающий хроническим слабоумием, не усомнился бы в грядущих последствиях. Но Дэвид Клевенджер гением не считался.
— Эй, в чем дело? — гневно вопросил я. — Верните нож! Ноэминь, объясни своему приятелю... Ноэминь рассмеялась:
— Ты ошибся, милый. Просчитался.
— Поганая сучка! Шелудивая тварь! Злопаскудная… В подобном ключе я витийствовал еще минуту. Затем старательно попытался вскочить и растерзать коварную девицу на сто тысяч мелких клочков. Меня упрекнули — весьма невежливо — и посулили пристрелить как собаку, ежели посмею шевельнуться без предварительного позволения.
Простофиля Клевенджер почел за благо замереть на бревне и поносить изменницу последними словами, держа классическую, стандартную речь: “да-я-пришибу-тебя-даже-если-ничего-иного-больше-не-успею-сделать”. Именно так и не иначе изъясняются межеумки, дерущиеся и палящие друг по другу на телевизионных экранах. Режиссеры исходят из предпосылки: главный герой — клинический идиот, которого то и дело мучат словесный понос и недержание речи.
Субъект с пистолетом — как выяснилось, парабеллумом — обогнул меня и предстал во всей красе. Крупный, смуглый, средних лет. Черная морская фуражка, черный, опрятный китель, а поверх него — опрятный комбинезон, предназначенный для черной работы. Парабеллум тоже опрятный и черный — вороненый. Модель довольно древняя, калибра 7, 65-мм. Нынче парабеллумы делают девятимиллиметровыми и называют “люгерами”. Но и этот вычищенный, ухоженный старичок выглядел весьма впечатляюще.
Гастон Мюйр передвигался мягко, спокойно, словно по картинной галерее разгуливал. И дозволял мне изливать бессильное бешенство. Превосходный знак! На месте Гастона я давно хватил бы невыносимого болтуна рукоятью по башке. Но Мюйру, пожалуй, не было чуждо нечто человеческое.
— Достаточно, мистер Клевенджер, — объявил он. — Повторяю: достаточно!
— Сделайте мне маленькое одолжение, Мюйр — если вы Мюйр.
— Да, меня зовут Мюйром. Какое одолжение?
— Дайте подержать вон ту мерзавку за горло секунд шестьдесят.
— Простите, мистер Клевенджер. Вполне понимаю ваше разочарование и гнев, однако и вы поймите: здесь — конец пути. Освободить вас и отпустить восвояси немедля мы попросту не можем. Будьте любезны присоединиться к даме. К вашей даме.
Изрыгая невнятную и нецензурную хулу, я поднялся с бревна и проковылял к Женевьеве, которая уже вышла из машины. Дженни поглядела на меня, потом на Мюйра, облизнула губы.
— Что... Что вы с нами сделаете?
Я потихоньку рассердился. Ну, пояснят тебе, дурища: заведем поглубже в шахту, пристрелим, закопаем, и до скончания веков никто ничего не обнаружит... Утешишься? А ежели скажут иное? Поверишь? Какого лешего надрывать голосовые связки, задавать никчемные вопросы, ежели ответ обретается в нескольких шагах и считаных минутах?
Я сочувствовал Женевьеве. Не хотел сочувствовать, но все-таки... Сострадание в нашем деле — порок, и немалый. Ларри Фентона я уже пожалел — и вот, расхлебываем итоги. Женевьева купила фишки и вступила в игру несравненно раньше моего. Именно благодаря ей за рулетку сел и я. По справедливости, миссис Дрелль полагалось увидать, на котором из полей остановится пляшущий шарик.
— Неужели, — вкрадчиво полюбопытствовала Ноэминь, — ты сама не понимаешь, о драгоценная маменька? Видишь уютную темную дырочку в склоне холма? К ней и топай!
Она повела прозрачным пистолетом:
— И ты пошевеливайся, милый.
— Бумаги проверила? — прервал Гастон Мюйр.
— Да. Папка на заднем сиденье.
— Ключи от машины?
— Где положено.
— Убедись, — велел канадец. — Потом возьми в хижине керосиновый фонарь и моток веревки. За дверью, слева. И спрячь это богомерзкое оружие! Здесь оно вовсе ни к чему.
Положение создалось невыносимое. Обыкновенно, когда наступает развязка, ты стреляешь, колешь, лупишь по горлу ребром ладони — короче, обезвреживаешь неприятеля всевозможными доступными способами. Даже добровольно вызвавшись поработать наживкой, в определенную минуту неожиданно слетаешь с крючка и щука обнаруживает, что клюнула на живца-пиранью...
Но сейчас я не властен был ни обороняться, ни, тем паче, атаковать. Ибо Гастона Мюйра и паскудную Ноэминь полагалось отпустить подобру-поздорову.
Я покорно и обреченно карабкался по откосу вослед Женевьеве. Если, подумал я тоскливо, напасть на Мюйра и его спутницу, если справиться с обоими — допустим, этот карамболь получится, — как потом дозволить им ускользнуть вместе с папкой, не вызвав обоснованных подозрении? Ох и дьявольщина! Что ж, будем надеяться, боги окажутся милосердны — и Мюйр с ними вместе. На милосердие Ноэмини мог бы рассчитывать лишь набитый болван.
Сия благовоспитанная барышня шла по нашим пятам, обремененная керосиновым светочем и пеньковым вервием. Я приметил: невзирая на просьбу Мюйра, стеклянный пистолет по-прежнему оставался в нежной девической лапке.
Запыхавшаяся Дженни остановилась у жерла шахты, расширив сочащиеся ужасом глаза. Немудрено запыхаться, коль доводится одолевать подобный откос в модных туфлях с высокими каблуками. Вечернее платье — помятое, несвежее — взмокло на спине и под мышками. Глядя на меня с вопрошающей мольбой, Женевьева сглотнула.
Зажигать “летучую мышь” выпало Мюйру, ибо Ноэминь, подобно всем своим сверстникам, понятия не имела об осветительных устройствах доэлектрической эпохи. Вручив горящую лампу напарнице, Гастон отобрал веревку. Настоящий матрос не может взять в руки моток — или, как выражаются морские волки, “бухту” — бечевы, не подвергнув ее хоть какому-то воздействию. Мюйр тщательно свернул веревку заново, поаккуратнее.
Воспоследовали нетерпеливые звуки. А именно: восклицание Ноэмини:
— Тебе заняться нечем?! Удивленный Мюйр повернул голову:
— Но их же связать придется, крошка. Вязать удобней, когда бечева распускается без помех. А времени в обрез. Я дал... приятелям... условный знак немедленно после твоего звонка, но подходить к побережью вплотную они, сама понимаешь, не в силах. Местом встречи определили прежний квадрат, и до него не близко. Лучше минуту потерять, чем задержаться в шахте на полчаса, клубки распутывая.
Ноэминь едва не подскочила.
— Ты... Ты не хочешь их укокошить? После краткого молчания Мюйр открыл было рот, однако осекся. Он выглядел по-настоящему растерянным. Перекинул моток через левое плечо, прочистил горло, указал на вход в угольные штольни:
— Бери фонарь и ступай вперед. Ноэминь сощурилась. Мюйр опять откашлялся.
— Убийство — не по моей части, малютка. Я подаю сигналы и правлю яхтой. Уже долгие годы. А кровопролитий не жалую. Здесь, между прочим, убивать вообще незачем. И никто никого не убьет.
— Спятил? — возопила Ноэминь. — Ты же отлично знаешь: освободятся — все полетит к чертям собачьим! Рисковать нельзя! А кроме... кроме этого, они оба чересчур хорошо знают меня. Останутся жить — я в Америку и ногой ступить не смогу!
Мюйр задумчиво созерцал напарницу.
— Чушь, галиматья и ахинея, — сказал он. — Тебе просто кровушки попить неймется. Знаешь, как определил свою подчиненную Ганс Рюйтер? Хищная, лютая, ненасытная. Конец цитаты. А как умер Ганс, между прочим, а? Ведь об этом спросят, не сомневайся...
Ноэминь промолчала. Мюйр продолжил невозмутимым голосом:
— Убери. Свой. Достогнусный. Пистолет. У меня парабеллум — не подлая стеклянная дрянь, а стреляю навскидку и сумею отлично доставить бумаги без твоего участия. Понятно?
Хорошенькое детское личико Ноэмини исказилось чисто взрослой ненавистью. Но девица быстро совладала с собой, пожала узкими плечами, отвернулась, убрала сернокислотный пистолетишко.
Двинулась внутрь шахты.
Мюйр подал мне знак идти следом, потом любезно препроводил за покорным слугой Женевьеву Дрелль. Следовало воспринимать это как изысканный комплимент: Гастон полагал меня опасным субъектом и не хотел держаться излишне близко.
— Будьте любезны, без глупостей, мистер Клевенджер, — посоветовал он. — Заверяю: при скромном поведении все останутся невредимы.
— Невредимы? — взвыла Дженни. — Связанные, под землей? Да мы умрем раньше, чем нас отыщут!
— Убежден, что вы заблуждаетесь, миссис Дрелль, — возразил Мюйр. — Ваш долговязый друг, насколько разумею, чрезвычайно умен и находчив. Он сумеет освободить обоих. Некоторое время спустя, конечно.
Дженни даже остановилась:
— Вы не можете, не можете...
— Вперед! — рявкнул Мюйр, потеряв терпение, и Женевьева смолкла.
Нехорошее было местечко. Имею в виду заброшенную штольню. Спелеолог из меня отвратительный, ибо не люблю долго находиться под землей, даже в специально оборудованных, обустроенных, открытых посещению карстовых пещерах, прихотливо заливаемых неоновым светом. А здесь приходилось пробираться по зловещему темному тоннелю, прорытому в склоне холма.
Ширину шахта имела приличную, но шишка-другая, набитая о низкий свод, быстро убедила меня, что среди старых рудокопов не числилось людей ростом шесть футов четыре дюйма. Под ногами тянулись проржавевшие рельсы, лежавшие на прогнивших, источенных, временем шпалах. То и дело попадались негодные, брошенные вагонетки, лебедки и прочая дребедень.
Не нравилось мне в этих штольнях, не нравилось, хоть убей. Утешало одно: работа почти завершена. Позволим скрутить себя по рукам и ногам, останемся лежать на пару — а потом, через часок, освободимся. Если, конечно, снисходительный Мюйр сумеет обуздать плотоядную Ноэминь...
Гастон хорошо разбирался в людях. Я временами умен, зачастую находчив и почти постоянно таскает при себе полезные приспособления. После безумных приключений в окрестностях городка Руидосо я взял за правило носить ремень с хитроумно отточенной пряжкой. Очень помогает избавляться от веревок и неприятелей...
Тоннельный свод понизился настолько, что даже миниатюрной Ноэмини пришлось поневоле пригнуться. Клетчатая рубашка девушки выбилась наружу, черные панталоны посерели от пыли. Я миновал тесную горловину едва ли не на карачках. Затем тоннель расширился опять.
Позади звучали заунывные жалобы Дженни, оплакивавшей погубленное вечернее платье, изорванные чулки, разбитые туфли, попорченную прическу. Стенала Женевьева с преувеличенным, явно чрезмерным отчаянием. Что ж, весьма разумно. Женщина, скулящая о чулках, наверняка не представляет особой опасности... О, Боже!
Осознав, куда клонится дело, я обернулся, как ужаленный, однако опоздал. Очаровательная и отважная ослица уже лягалась. Должно быть, и впрямь сражалась, чтобы выжить, использовала единственную и последнюю возможность. А убаюканный дамскими воплями Гастон Мюйр перестал принимать миссис Дрелль всерьез. Он тоже пригнулся, выставляя парабеллум перед собой, а Дженни как раз успела выпрямиться...
Раздался короткий шум, послышалось приглушенное проклятие, зазвенел крик:
— Дэйв, лови его пистолет! И стреляй! После чего ко мне легкой пташкой порхнул по темному тоннелю парабеллум. Я шарахнулся от оружия, точно от нападающего ястреба. Недоставало еще перестрелять супостатов!