Во всяком случае, именно ее-то я и искал. А имела ли она законное право носить фамилию и шотландку, предстояло еще выяснить.
Пианист во фраке наворачивал вальс Штрауса, столь яростно используя язык телодвижений, словно готовился к дуэли с Чайковским в Карнеги — холле. Девушка смотрела на него во все глаза, энергично затягиваясь сигаретой. Что ж, если ей наплевать на свое здоровье — мне-то какое дело! Но я не мог отрешиться от мысли, что уж коли ей пришла охота курить, она могла бы для начала хоть этому научиться.
В ее бокале была налита какая-то зеленоватая жидкость. Опыт подсказывал мне, что леди, имеющие склонность пить мятные ликеры после ужина, оказываются куда менее приятными в общении, вследствие своего вздорно-лицемерного характера, чем те, кто предпочитает добрый старый хайболл. Впрочем, я бы не стал настаивать на незыблемости этого правила. Тем не менее, мое первое впечатление от нее не было слишком благожелательным, а раздумья об алкогольных предпочтениях сытых дам напомнили мне, что сам я не ел с полудня. Сон же, в отличие от простого использования кровати в качестве батута, был столь давним событием в моей жизни, что я не мог припомнить в точности, когда он меня посещал.
Я подавил зевоту, стараясь сделать это незаметно, чтобы не выглядеть мужланом, и двинулся к ней. Девушка обернулась, заметила меня — и, что самое интересное, узнала. Что ж, зловещие мужчины шести футов четырех дюймов ростом встречаются не на каждом шагу, и к тому же портье мог ей меня описать. А может, она где-то ознакомилась с подробным досье.
— Мисс Гленмор? — обратился я к ней, остановившись перед ней.
Пианист благополучно растворил Штрауса в воздухе и решил сделать перерыв, так что мне не пришлось кричать. Девушка недоверчиво поглядела на меня.
— Да, — ответила она. — Да, я Нэнси Гленмор. А вы... Мистер Хелм?
— Да, мэм, — ответил я и замолчал, выжидая. Она замялась и потом вдруг выпалила:
— Вы, мистер Хелм, вероятно, сочтете это чистым безумием — приехать сюда вот так просто... — Она осеклась.
— И кто же отнесся к вашему безумию столь предвзято? — поинтересовался я.
От моих слов она на мгновение опешила. Потом облизала губы и сказала:
— Видите ли, сегодня утром я встретилась с мистером Уоллингом. Я хотела его попросить кое-что для меня выяснить, но он отказался. Он много чего мне порассказал, а потом сообщил, что уже договорился о встрече с другим представителем нашего рода, с которым посоветовал мне встретиться и поговорить на интересующую тему. Он как-то странно, можно сказать, почти грубо, вел себя... точно считал, что я собираюсь подшутить над ним, но он тем не менее назвал вашу фамилию и ваш лондонский адрес... — Она выложила все это на одном дыхании и резко замолчала, точно внутри у нее кончился завод. Ее большие зеленоватые глаза секунду-другую смотрели на меня не отрываясь. Потом она продолжала с той же пулеметной скоростью.
— Знаете, мне в голову пришла глупая мысль: а вдруг вы сумеете мне помочь. То есть, я хочу сказать, может быть, мы сумеем помочь друг другу. Возможно, у вас есть какая-то информация, которой я смогу воспользоваться... а у меня есть что-то, что может оказаться вам полезным. — Все еще не сводя с меня немигающих глаз, она добавила: — То есть, чтобы проследить историю нашего рода.
— Ну да, — кивнул я. — Историю нашего рода. Наступила неловкая тишина. Я смотрел в ее широко раскрытые глаза тяжелым взглядом, пока она наконец не потупилась. В действительности мне-то ее признание вины вовсе не было нужно. Ее намеки говорили сами за себя. Ведь “что-то, что может оказаться вам полезным” было ничем иным как прелюдией к торгу об условиях освобождения Уинни. Я почувствовал облегчение — Мак приказал мне не ждать слишком долго встречи с похитителями — во всяком случае, не дольше завтрашнего полудня, но вот встреча уже состоялась, и высланный мне нарочный нервно затягивался сигаретой и потягивал “крем-де-мент” со льдом. Она заговорила, не поднимая глаз.
— Странное совпадение, не правда ли? В один и тот же день мы обратились к мистеру Уоллингу...
— Ну да, простое совпадение! — отозвался я.
— Так получается, что мы... некоторым образом родственники, мистер Хелм, пускай и очень дальние.
Я вспомнил другую девушку — дело было в другой стране, — которая тоже уверяла, что нас связывают родственные узы. И она чуть меня не убила. Родственные узы, уходящие в глубь десятилетий, слишком отдаленные, чтобы возникли неудобные вопросы об инцесте, могут оказаться очень полезными для девушки, избравшей нашу профессию. Но, возможно, я чересчур циничен, подумалось мне. Может быть, она и впрямь Нэнси Гленмор, отправившаяся в сентиментальное путешествие по нашим родным шотландским болотам, облачившись в клетчатую юбку — как некогда крестоносцы украшали свои доспехи крестами. Может быть. Но только мне в это что-то не верилось.
— Ну и замечательно, — сказал я. — Как незнакомец я бы продолжал учтиво стоять. Но на правах вашего родственника я, если не возражаете, сяду. Я прилетел из Нью-Йорка только сегодня утром, и день оказался очень длинным.
— Ох, извините! — сказала она поспешно. — Конечно, садитесь!
Я сел. Мы обсудили вопрос выпивки и поручили официанту обеспечить его официальное претворение в жизнь. Я дал ей прикурить новую сигарету — первую она, не докурив, затушила в пепельнице — и мы, откинувшись на спинки кресел, стали разглядывать друг друга с настороженным любопытством. Нэнси Гленмор обладала и впрямь миловидной внешностью, в которой угадывалась нервная неуравновешенность натуры. Лицо, правда, было чересчур костистым, но анатомия лица казалась мне довольно-таки привлекательной. Как бывший фотограф-профессионал, я не мог отделаться от мысли, что она, должно быть, очень фотогенична — с такими огромными глазами, сильными скулами и чистой линией челюсти.
В душе же у нее царил сумбур. Она так нервничала и дрожала, что мне захотелось по-отечески — точнее, по-братски — потрепать ее по темноволосой головке и сказать что-нибудь ободряющее.
Официант поставил на стол наши бокалы. Когда он удалился, я нарушил молчание.
— Итак, вы разговаривали с Уоллингом. Я виделся с ним, но он не смог мне ничем помочь. — Я постарался говорить как можно более небрежным тоном, когда как бы мимоходом вставил: — Мне он показался малосимпатичным джентльменом. Все разглядывал меня своими мутно-серыми глазами, точно я жук на булавке. Она нахмурилась.
— Что-то странно. У меня сложилось впечатление, что у мистера Уоллинга голубые глаза.
Что ж, она прошла этот тест. Либо она и впрямь беседовала с настоящим мистером Уоллингом, либо ее проинструктировали относительно его внешности. Я пожал плечами.
— Свет падал из-за спины. Возможно, я ошибся. Как бы там ни было, он мне не помог. Он просто сослался на книгу, которую посоветовал найти в библиотеке.
— Да, знаю. “Шотландские пэры”. По-моему, это довольно странный способ заниматься бизнесом.
— Угу, весьма странный, — согласился я, вспомнив мертвеца с раздавленными суставами пальцев и размозженным, затылком. — Значит, вы считаете, что нам следует поделиться друг с другом известными фактами?
— В общем, да, — сказала она невозмутимо. — Если, конечно, у вас на этот счет нет никаких возражений.
— Да нет же! Давайте все сбросим в общий котел. Мои бумаги лежат в конверте, который находится у меня в номере. — Я окинул ее нарочито оценивающим взглядом, и, не отрывая глаз от ее изящных лодыжек, предложил: — Давайте поднимемся ко мне и посмотрим, что там есть.
Похоже, размышлял я, Бэзилу пришлось изрядно попотеть, чтобы найти подходящую девицу для роли моей дальней шотландско-американской родственницы — то есть, иными словами, заманить меня в новую ловушку, которую он для меня, несомненно, расставил. Он был вынужден связаться с дилетантом или с неопытным неофитом. Он инструктировал ее и часа два одевал в этот маскарадный костюм, а в результате ни девица, ни ее грим не дотянули до профессиональных стандартов.
Она нервничала и трусила, а ее наряд был новехонек: я все искал глазами неоторванную магазинную бирку где-нибудь на спине. Когда она неловко скрестила ноги, я заметил подошву ее туфельки: ровная поверхность с еще фабричным блеском, чуть-чуть поцарапанная. В них она, пожалуй, успела прошагать по двум тротуарам.
— Я закажу в номер бутылку и лед!
При этих словах я быстро взглянул на нее, но она не подняла на меня глаз.
— Я, знаете, не взяла с собой свои документы...
— Дорогая, вы принесли достаточно: мне хватит того, что есть.
Она не ответила. Тогда я спросил:
— Ладно, так где вы остановились? Ваш адрес?
— Отель “Браун”.
— Отлично. “Браун” так “Браун”. Подождите минутку. Я принесу свой конверт.
Она явно колебалась. Мне было интересно наблюдать за ней. Я очень недвусмысленно продемонстрировал ей свои похотливые намерения. Если эта девушка и в самом деле невинная туристка, то она должна была перенести наши генеалогические консультации на дневное время. Или, что еще более вероятно, могла бы влепить мне пощечину и гордо удалиться. С другой же стороны, если она эмиссар Бэзила, то ей бесспорно приказали быть со мной как можно более услужливой, чтобы выманить туда, где меня ждут. Непорочность — добродетель не слишком ценная в нашем деле.
Через некоторое время Нэнси Гленмор нервно рассмеялась.
— Ну ладно... если вы уверены...
— Уверен — в чем? — спросил я. Она глубоко вздохнула.
— Неважно. Ладно. Поднимитесь к себе, мистер Хелм, возьмите конверт, а я подожду вас в вестибюле.
Когда я спустился, швейцар уже подогнал красный “спитфайер” к двери отеля. Ехать нам предстояло недалеко, и проще было взять такси, но если меня намеренно выманивали из “Клариджа”, то я предпочитал впоследствии располагать своей машиной. И, кроме того, все могло кончиться тем, что ее бросили бы на улице, где она простояла бы до тех пор, пока полиция не отогнала ее в участок. Но мне пришлось пойти на такой риск.
Девушка не сразу смогла занять свое место в машине. В эти спортивные модели просто так не сядешь: сначала надо опустить заднюю часть на сиденье — чтобы облегчить вам эту задачу, автоконструкторы предусмотрели специальный поручень на крыше, — после чего одновременно забросить обе ноги внутрь. Но она попыталась сесть, выставив вперед левую ногу и низко пригнувшись, благосклонно позволив прохожим полюбоваться своим нейлоновым бельем, прежде чем ей удалось полностью загрузиться. Она все еще приводила в порядок плащ и юбку, когда я уселся рядом за руль и запустил свою красную бомбочку, оглашая подернутую сумерками улицу стрельбой из выхлопной трубы.
Долгое время многие англичане — Кроу-Бархем в том числе — рекомендовали мне “Браун” как один из лучших в Лондоне отелей. “Кларидж”, по оценке сих британских гостиничных экспертов, более музей, чем общежитие. С тех пор, как я в последний раз останавливался в “Брауне”, много воды утекло, но я нашел, что здесь почти ничего не изменилось: заведение, отличавшееся от того, которое мы только что покинули, чуть менее показным шиком и чуть меньшим — но только чуть — количеством американок в мехах, порхающих по вестибюлю точно тополиный пух.
Номер на втором этаже, куда мы с довольно-таки вороватым видом проникли, мог бы с успехом заменить стенной шкаф в роскошных апартаментах, представленных нам с Уинни в “Кларидже”. Ну, или почти. Здесь было достаточно места для двух кроватей нормального размера, небольшого письменного стола, набивного кресла, пары стульев, комода, платяного шкафа и телефонного столика. Однако если бы вы вздумали заняться утренней гимнастикой в этом номере, вам пришлось бы удовольствоваться приседаниями, или же надо было выдвигать всю мебель в коридор.
Новенький пластиковый чемодан бледно-зеленого цвета стоял, открытый, на багажной подставке у изножья ближайшей кровати. На нем было нужное количество наклеек, извещавших о его передвижении по воде и по воздуху через Атлантику. Что же, никто из тех, кто занимается нашим ремеслом, не упустил бы столь важную деталь. В углу стояла закрытая сумка и шляпная коробка из того же материала, с такими же наклейками. Из раскрытого чемодана проглядывало новенькое симпатичное белье, явно еще не надеванное. У кровати на полу стояли новенькие симпатичные шлепанцы — такие, знаете, пикантные, состоящие всего лишь из подметки на каблучке и крошечной перемычки спереди.
Поскольку дело шло к вечеру, а европейцы относятся к своим служебным обязанностям очень серьезно, горничная уже разобрала одну из кроватей и приготовила ее для отходящей ко сну постоялицы. Длинная, бледно-зеленая, с блеском, нейлоновая ночная рубашка и такой же пеньюар были разложены на кровати. Оценив соблазнительность сего зрелища, я зачел одно очко в пользу хозяйки номера. Коротенькие ночнушки, возможно, и выглядят ангельски мило, но кому же охота ложиться в постель с премилым ангелочком? То есть я хочу сказать, что, не страдая синдромом Лолиты, затрудняюсь испытывать сексуальное возбуждение при виде женщины, закамуфлированной под чью-то младшую сестренку. Это практически и невозможно, если она похожа на Питера Пэна.
Нэнси, кажется, была удивлена и смущена столь интимным видом своих покоев. Во всяком случае, она поспешно рванулась вперед, точно намереваясь застелить маняще разобранную постель и убрать соблазнительные ночные одеяния с глаз долой. Но она вовремя взяла себя в руки и отказалась от этой затеи.
— Положите свои вещи куда-нибудь, — только и сказала она.
Ее голос звучал спокойно, возможно, чуточку подчеркнуто спокойно, к тому же она отвернулась, чтобы я не мог видеть ее лица. Прежде чем я успел предложить свою помощь, она выскользнула из дождевика и повесила его в шкаф — массивный деревянный истукан, который является непременным украшением всех гостиничных номеров в Европе, поскольку местной архитектурой не предусмотрены встроенные платяные шкафы. Она повернулась ко мне. Если у нее и были какие-то проблемы с самообладанием или совестью, то она очень быстро их разрешила. Взгляд зеленовато-карих глаз был ясным и простодушным.
— Не хотите ли выпить, мистер Хелм? Я купила в самолете набор на лотке беспошлинной торговли. Можем заказать в номер лед.
Я положил шляпу, пальто и конверт с бумагами на стул.
— Говорят, британцы предпочитают неразбавленный виски. Так что не будем беспокоить администрацию. Если они в состоянии пить чистый виски, то и мне это под силу.
— Тогда возьмите на комоде начатую бутылку “скотча” и два стакана. Обслужите нас, пока... я надену что-нибудь поудобнее.
Она запнулась на последней фразе. Я не удержался и бросил на нее пронзительный взгляд: всерьез ли она? Это есть это одна из самых избитых фраз в мире.
Ставлю пять против двадцати, что Ева попросила Адама минутку подержать яблоко, пока она сходит и наденет что-нибудь поудобнее, хотя анналы уверяют, что в то время на ней не было ни лоскутка. Под моим взглядом Нэнси порозовела. Я усмехнулся.
— Ну конечно! Я ведь понимаю, что ваш пояс нестерпимо жмет, — я снова по-волчьи осклабился, взял с кровати зеленые нейлоновые одеяния и с поклоном передал ей. — Разумеется, мы не потерпим, мэм, чтобы ваши страдания продлились хотя бы минутой больше, чем это необходимо.
Она взяла белье и, постояв в нерешительности, направилась к ванной. Потом резко обернулась.
— Черт вас возьми! — бросила она. — Нечего насмехаться над девушкой только потому, что она не привыкла, как вы, к частым разъездам и плохо знакома с гостиничным бытом.
Она прошествовала к шкафу, положила белье внутрь, закрыла дверцу и снова обернулась ко мне.
— Ну вот и все, мистер Хелм, если вам так приятнее. Семейная Библия и прочие бумаги вон там на столе. Можете приступить к их изучению.
Я почувствовал себя так, точно меня укусил слепой новорожденный котенок. Она-то настроилась по-быстрому провернуть этот банальный ритуал — спиртное, полупрозрачная ночнушка и прочая, — но я оскорбил ее, не врубившись в ситуацию и не выказав ей подобающего уважения. Я совершил ошибку. Я отнесся к ней как к опытной агентше, достаточно часто прибегавшей к помощи секса, и потому способной немного позубоскалить над этим методом, она же явно была новичком и воспринимала все происходящее с убийственной серьезностью, ожидая от меня аналогичного отношения.
Я почувствовал себя ужасно неловко, словно меня застукали в момент совращения малолетней, и заявил грубовато:
— Перестаньте! Вы же прекрасно понимаете, что я пришел сюда не Библию читать! — и осекся. Она не улыбнулась и не вымолвила ни слова. Ее глаза смотрели на меня с неумолимой враждебностью. Я поспешно добавил: — Ну ладно, ладно, не кипятитесь! Библию так Библию...
Нэнси еще не была до конца уверена, что я не отколю какую-нибудь грубость, и я заметил, как разгладилось ее лицо, когда я отвернулся. Я подошел к креслу и, развернув его к столу, сел спиной к ней. Через какое-то время я услышал, как она выдохнула и издала своего рода извиняющийся смешок, точно ничего страшного и не произошло, раз я решил вести себя как паинька. Нэнси закопошилась у комода, раздалось бульканье, потом она подошла с двумя наполненными стаканами и передала мне один.
— Вот ваш виски, мистер Хелм.
— Благодарю! Она взяла мой коричневый конверт.
— Это ваши бумаги? Не возражаете, если я взгляну?
— Сделайте одолжение.
Она отправилась к большому креслу в углу, села и поставила свой стакан на край стола. Я заметил — ибо у вас вырабатывается привычка при определенных обстоятельствах замечать такие мелочи, — что к виски она не притронулась. Я взял свой стакан, краешком глаза наблюдая за ней. Она в этот момент зажигала торшер и, казалось, не замечала меня. Потом раскрыла конверт, не выказывая ни малейшего интереса к тому, отпил я из стакана или же умирал от жажды.
Разумеется, спиртное не обязательно должно было быть отравлено — на этот раз. Возможно, ей хотелось познакомиться со мной поближе, чтобы завоевать мое доверие — это сближение могло произойти, скажем, на ближайшей кровати, — прежде чем захлопнуть мышеловку. Но даже если в виски был подсыпан наркотик, мне ничего другого не оставалось, как только послушно выпить его залпом, в надежде, что я проснусь в нужном месте — желательно в Шотландии, — и что между мной и девушкой, которой я должен был ассистировать, и человеком, которого нам обоим вменялось ликвидировать, было бы как можно меньше заборов, решеток и запертых дверей.
Я решил про себя: хватит тянуть время, — но отвратительное ощущение неопределенности продолжало меня мучить против моей воли. Так всегда бывает перед тем, как собираешься необратимо ввергнуть себя в пучину рискованных действий. Всегда свербит вопрос: “А верно ли я оценил ситуацию”? Я все думал о том, что Бьюкенен, как и другие до него, считавшие себя — справедливо или нет, это другой вопрос — не менее хитроумными, чем я, оценили ситуацию неверно. Иначе и быть не могло. Ведь они мертвы. Я попытался ободрить себя мыслью, что каждый из них после поимки прожил еще достаточное время, чтобы успеть подхватить суперзаразную болезнь, но почему-то от этой мысли мое будущее не представилось мне более радужным.
Я нянчил стакан в ладонях, грел его, точно в нем было налито редкое бренди длительной выдержки, и притворялся, будто разглядываю бумаги на столе. Потом я поднес стакан к губам. Девушка была поглощена чтением какой-то фотокопии. Я приготовился отпить виски. Меня спасло отсутствие льда и то, что я слишком долго тянул время. Как только жидкость коснулась моих губ, я почувствовал неуловимый запах, струящийся с поверхности нагретого алкоголя.
Если бы содержимое стакана оставалось холодным, я бы не учуял этот цветочный аромат, который никогда не исходил от хорошего шотландского виски, как, впрочем, и от дрянного.
Неуместный в этом стакане аромат отдавал фиалками. И тут я понял, с чем имею дело. Мы впервые обнаружили это зелье пару лет назад в вещах задержанного нами агента с той стороны: нечто очень замысловатое, изготовленное их смышлеными химиками — бесцветная, безвкусная жидкость без запаха, полностью растворяющаяся в воде или в алкоголе. Вещество было достаточно летучим, так что если бы медицинские эксперты, задействованные в том деле, не соблюли необходимые предосторожности и не работали с похвальной поспешностью, они бы ничего не обнаружили ни в остатках жидкости на дне стакана, ни в организме бедняги, выпившего эту жидкость. Действующее практически мгновенно, вещество называлось “петрозин-К”.
Потенциально “петрозин-К” мог стать незаменимым оружием в их арсенале средств для проделывания всяких грязных штучек, и он, по-видимому, прошел все необходимые лабораторные тесты. Однако при использовании в полевых условиях, как и многие другие новейшие химсредства, “петрозин” обнаружил существенный изъян: он обладал недостаточной стойкостью. Хотя, как можно предположить, ученые провели всевозможные испытания на его чувствительность к воздействию света, изменению температуры и взбалтыванию, когда их агенты при выполнении заданий стали перевозить его.
Он легко распадался и вступал в реакцию с собственными продуктами распада весьма странным образом.
Своих свойств он не утрачивал, однако возникали следы ароматических соединений — по терминологии химиков, сложные эфиры, — придававших ему легко опознаваемой запах, который какой-нибудь шибко романтический чудак мог бы уподобить аромату фиалок.
По-видимому, им так и не удалось справиться с этой проблемой. Спустя шесть или восемь месяцев мы стали встречаться с другими столь же малоприятными снадобьями и больше не слышали о “петрозине-К ”. Однако их бывший агент — или некто, прикидывающийся их бывшим агентом, который приблизительно в то же время впал в немилость, вполне мог иметь с собой образец старого яда в количестве достаточном, скажем, для того, чтобы зеленоглазая девушка по его наущению влила его в мой стакан или в бутылку виски.
Я постарался не глядеть в сторону так называемой Нэнси Гленмор. В конце концов, ведь не в первый раз меня пытались убить. И даже не в первый раз пытались отправить в ад, избрав для этого химический маршрут. Просто я не ожидал, что очередная попытка будет сделана именно сегодня. Я предполагал, что, как Бьюкенен и прочие, я им нужен живым — по крайней мере, хотя бы временно. Пожалуй, более всего я был потрясен не столько самой этой попыткой, сколько тем фактом, что, считая себя большим умником, я чуть не стал соучастником собственного убийства. Что ж, следующий ход был самоочевиден.
Я чуть отвернулся от Нэнси, закинул голову и притворился, будто сделал изрядный глоток. Потом собрался поставить стакан на стол и выронил его — стакан упал на пол и разбился вдребезги. Я издал горлом задыхающийся всхлип, приподнялся и, выбрав на полу местечко, не засыпанное битым стеклом, грохнулся ничком на ковер. По-моему, представление удалось.
На миг в комнате воцарилась тишина. Потом я услышал торопливое шуршание бумаги. Это моя миленькая родственница-убийца отложила фамильный архив, чтобы предпринять решительные действия.
— Мистер Хелм! — позвала она неуверенно, а потом более решительно. — Мистер Хелм!!
Я услышал, как она поднялась с кресла, подошла и присела надо мной. Я почувствовал осторожное прикосновение ее руки.
— Мистер Хелм! Мэттью! — в ее голосе появились истерические нотки. — Черт побери, да он в обмороке! Господи, что же делать...
Она явно играла наверняка — возможно, у нее были свои основания опасаться невидимых микрофонов в этом номере. Она выпрямилась, даже не пощупав мой пульс и не проверив реакции зрачков, что было с ее стороны грубой накладкой, впрочем, вполне объяснимой: она, как я надеялся, просто не сомневалась, что ее смертельное снадобье сделало свое дело. И теперь, подумал я, если уж мне сегодня настолько везет, она должна снять телефонную трубку и доложить об успешновыполненном — задании. Даже если она будет говорить шифром, я смогу уловить хотя бы намек...
Я вдруг услышал короткое сдавленное рыдание — стон отчаяния и страха. Я открыл глаза. Нэнси Гленмор стояла у стола со своим стаканом в руке — он был наполовину пуст. Рот ее был полуоткрыт, и она, похоже, пыталась вздохнуть, одновременно силясь понять, что с ней такое происходит. Потом стакан выскользнул из ее ладони и упал на ковер — содержимое выплеснулось, но стакан не разбился. Она повалилась на пол.
Когда я дотронулся до нее, она была вполне мертва.
Глава 11
Пианист во фраке наворачивал вальс Штрауса, столь яростно используя язык телодвижений, словно готовился к дуэли с Чайковским в Карнеги — холле. Девушка смотрела на него во все глаза, энергично затягиваясь сигаретой. Что ж, если ей наплевать на свое здоровье — мне-то какое дело! Но я не мог отрешиться от мысли, что уж коли ей пришла охота курить, она могла бы для начала хоть этому научиться.
В ее бокале была налита какая-то зеленоватая жидкость. Опыт подсказывал мне, что леди, имеющие склонность пить мятные ликеры после ужина, оказываются куда менее приятными в общении, вследствие своего вздорно-лицемерного характера, чем те, кто предпочитает добрый старый хайболл. Впрочем, я бы не стал настаивать на незыблемости этого правила. Тем не менее, мое первое впечатление от нее не было слишком благожелательным, а раздумья об алкогольных предпочтениях сытых дам напомнили мне, что сам я не ел с полудня. Сон же, в отличие от простого использования кровати в качестве батута, был столь давним событием в моей жизни, что я не мог припомнить в точности, когда он меня посещал.
Я подавил зевоту, стараясь сделать это незаметно, чтобы не выглядеть мужланом, и двинулся к ней. Девушка обернулась, заметила меня — и, что самое интересное, узнала. Что ж, зловещие мужчины шести футов четырех дюймов ростом встречаются не на каждом шагу, и к тому же портье мог ей меня описать. А может, она где-то ознакомилась с подробным досье.
— Мисс Гленмор? — обратился я к ней, остановившись перед ней.
Пианист благополучно растворил Штрауса в воздухе и решил сделать перерыв, так что мне не пришлось кричать. Девушка недоверчиво поглядела на меня.
— Да, — ответила она. — Да, я Нэнси Гленмор. А вы... Мистер Хелм?
— Да, мэм, — ответил я и замолчал, выжидая. Она замялась и потом вдруг выпалила:
— Вы, мистер Хелм, вероятно, сочтете это чистым безумием — приехать сюда вот так просто... — Она осеклась.
— И кто же отнесся к вашему безумию столь предвзято? — поинтересовался я.
От моих слов она на мгновение опешила. Потом облизала губы и сказала:
— Видите ли, сегодня утром я встретилась с мистером Уоллингом. Я хотела его попросить кое-что для меня выяснить, но он отказался. Он много чего мне порассказал, а потом сообщил, что уже договорился о встрече с другим представителем нашего рода, с которым посоветовал мне встретиться и поговорить на интересующую тему. Он как-то странно, можно сказать, почти грубо, вел себя... точно считал, что я собираюсь подшутить над ним, но он тем не менее назвал вашу фамилию и ваш лондонский адрес... — Она выложила все это на одном дыхании и резко замолчала, точно внутри у нее кончился завод. Ее большие зеленоватые глаза секунду-другую смотрели на меня не отрываясь. Потом она продолжала с той же пулеметной скоростью.
— Знаете, мне в голову пришла глупая мысль: а вдруг вы сумеете мне помочь. То есть, я хочу сказать, может быть, мы сумеем помочь друг другу. Возможно, у вас есть какая-то информация, которой я смогу воспользоваться... а у меня есть что-то, что может оказаться вам полезным. — Все еще не сводя с меня немигающих глаз, она добавила: — То есть, чтобы проследить историю нашего рода.
— Ну да, — кивнул я. — Историю нашего рода. Наступила неловкая тишина. Я смотрел в ее широко раскрытые глаза тяжелым взглядом, пока она наконец не потупилась. В действительности мне-то ее признание вины вовсе не было нужно. Ее намеки говорили сами за себя. Ведь “что-то, что может оказаться вам полезным” было ничем иным как прелюдией к торгу об условиях освобождения Уинни. Я почувствовал облегчение — Мак приказал мне не ждать слишком долго встречи с похитителями — во всяком случае, не дольше завтрашнего полудня, но вот встреча уже состоялась, и высланный мне нарочный нервно затягивался сигаретой и потягивал “крем-де-мент” со льдом. Она заговорила, не поднимая глаз.
— Странное совпадение, не правда ли? В один и тот же день мы обратились к мистеру Уоллингу...
— Ну да, простое совпадение! — отозвался я.
— Так получается, что мы... некоторым образом родственники, мистер Хелм, пускай и очень дальние.
Я вспомнил другую девушку — дело было в другой стране, — которая тоже уверяла, что нас связывают родственные узы. И она чуть меня не убила. Родственные узы, уходящие в глубь десятилетий, слишком отдаленные, чтобы возникли неудобные вопросы об инцесте, могут оказаться очень полезными для девушки, избравшей нашу профессию. Но, возможно, я чересчур циничен, подумалось мне. Может быть, она и впрямь Нэнси Гленмор, отправившаяся в сентиментальное путешествие по нашим родным шотландским болотам, облачившись в клетчатую юбку — как некогда крестоносцы украшали свои доспехи крестами. Может быть. Но только мне в это что-то не верилось.
— Ну и замечательно, — сказал я. — Как незнакомец я бы продолжал учтиво стоять. Но на правах вашего родственника я, если не возражаете, сяду. Я прилетел из Нью-Йорка только сегодня утром, и день оказался очень длинным.
— Ох, извините! — сказала она поспешно. — Конечно, садитесь!
Я сел. Мы обсудили вопрос выпивки и поручили официанту обеспечить его официальное претворение в жизнь. Я дал ей прикурить новую сигарету — первую она, не докурив, затушила в пепельнице — и мы, откинувшись на спинки кресел, стали разглядывать друг друга с настороженным любопытством. Нэнси Гленмор обладала и впрямь миловидной внешностью, в которой угадывалась нервная неуравновешенность натуры. Лицо, правда, было чересчур костистым, но анатомия лица казалась мне довольно-таки привлекательной. Как бывший фотограф-профессионал, я не мог отделаться от мысли, что она, должно быть, очень фотогенична — с такими огромными глазами, сильными скулами и чистой линией челюсти.
В душе же у нее царил сумбур. Она так нервничала и дрожала, что мне захотелось по-отечески — точнее, по-братски — потрепать ее по темноволосой головке и сказать что-нибудь ободряющее.
Официант поставил на стол наши бокалы. Когда он удалился, я нарушил молчание.
— Итак, вы разговаривали с Уоллингом. Я виделся с ним, но он не смог мне ничем помочь. — Я постарался говорить как можно более небрежным тоном, когда как бы мимоходом вставил: — Мне он показался малосимпатичным джентльменом. Все разглядывал меня своими мутно-серыми глазами, точно я жук на булавке. Она нахмурилась.
— Что-то странно. У меня сложилось впечатление, что у мистера Уоллинга голубые глаза.
Что ж, она прошла этот тест. Либо она и впрямь беседовала с настоящим мистером Уоллингом, либо ее проинструктировали относительно его внешности. Я пожал плечами.
— Свет падал из-за спины. Возможно, я ошибся. Как бы там ни было, он мне не помог. Он просто сослался на книгу, которую посоветовал найти в библиотеке.
— Да, знаю. “Шотландские пэры”. По-моему, это довольно странный способ заниматься бизнесом.
— Угу, весьма странный, — согласился я, вспомнив мертвеца с раздавленными суставами пальцев и размозженным, затылком. — Значит, вы считаете, что нам следует поделиться друг с другом известными фактами?
— В общем, да, — сказала она невозмутимо. — Если, конечно, у вас на этот счет нет никаких возражений.
— Да нет же! Давайте все сбросим в общий котел. Мои бумаги лежат в конверте, который находится у меня в номере. — Я окинул ее нарочито оценивающим взглядом, и, не отрывая глаз от ее изящных лодыжек, предложил: — Давайте поднимемся ко мне и посмотрим, что там есть.
Похоже, размышлял я, Бэзилу пришлось изрядно попотеть, чтобы найти подходящую девицу для роли моей дальней шотландско-американской родственницы — то есть, иными словами, заманить меня в новую ловушку, которую он для меня, несомненно, расставил. Он был вынужден связаться с дилетантом или с неопытным неофитом. Он инструктировал ее и часа два одевал в этот маскарадный костюм, а в результате ни девица, ни ее грим не дотянули до профессиональных стандартов.
Она нервничала и трусила, а ее наряд был новехонек: я все искал глазами неоторванную магазинную бирку где-нибудь на спине. Когда она неловко скрестила ноги, я заметил подошву ее туфельки: ровная поверхность с еще фабричным блеском, чуть-чуть поцарапанная. В них она, пожалуй, успела прошагать по двум тротуарам.
— Я закажу в номер бутылку и лед!
При этих словах я быстро взглянул на нее, но она не подняла на меня глаз.
— Я, знаете, не взяла с собой свои документы...
— Дорогая, вы принесли достаточно: мне хватит того, что есть.
Она не ответила. Тогда я спросил:
— Ладно, так где вы остановились? Ваш адрес?
— Отель “Браун”.
— Отлично. “Браун” так “Браун”. Подождите минутку. Я принесу свой конверт.
Она явно колебалась. Мне было интересно наблюдать за ней. Я очень недвусмысленно продемонстрировал ей свои похотливые намерения. Если эта девушка и в самом деле невинная туристка, то она должна была перенести наши генеалогические консультации на дневное время. Или, что еще более вероятно, могла бы влепить мне пощечину и гордо удалиться. С другой же стороны, если она эмиссар Бэзила, то ей бесспорно приказали быть со мной как можно более услужливой, чтобы выманить туда, где меня ждут. Непорочность — добродетель не слишком ценная в нашем деле.
Через некоторое время Нэнси Гленмор нервно рассмеялась.
— Ну ладно... если вы уверены...
— Уверен — в чем? — спросил я. Она глубоко вздохнула.
— Неважно. Ладно. Поднимитесь к себе, мистер Хелм, возьмите конверт, а я подожду вас в вестибюле.
Когда я спустился, швейцар уже подогнал красный “спитфайер” к двери отеля. Ехать нам предстояло недалеко, и проще было взять такси, но если меня намеренно выманивали из “Клариджа”, то я предпочитал впоследствии располагать своей машиной. И, кроме того, все могло кончиться тем, что ее бросили бы на улице, где она простояла бы до тех пор, пока полиция не отогнала ее в участок. Но мне пришлось пойти на такой риск.
Девушка не сразу смогла занять свое место в машине. В эти спортивные модели просто так не сядешь: сначала надо опустить заднюю часть на сиденье — чтобы облегчить вам эту задачу, автоконструкторы предусмотрели специальный поручень на крыше, — после чего одновременно забросить обе ноги внутрь. Но она попыталась сесть, выставив вперед левую ногу и низко пригнувшись, благосклонно позволив прохожим полюбоваться своим нейлоновым бельем, прежде чем ей удалось полностью загрузиться. Она все еще приводила в порядок плащ и юбку, когда я уселся рядом за руль и запустил свою красную бомбочку, оглашая подернутую сумерками улицу стрельбой из выхлопной трубы.
Долгое время многие англичане — Кроу-Бархем в том числе — рекомендовали мне “Браун” как один из лучших в Лондоне отелей. “Кларидж”, по оценке сих британских гостиничных экспертов, более музей, чем общежитие. С тех пор, как я в последний раз останавливался в “Брауне”, много воды утекло, но я нашел, что здесь почти ничего не изменилось: заведение, отличавшееся от того, которое мы только что покинули, чуть менее показным шиком и чуть меньшим — но только чуть — количеством американок в мехах, порхающих по вестибюлю точно тополиный пух.
Номер на втором этаже, куда мы с довольно-таки вороватым видом проникли, мог бы с успехом заменить стенной шкаф в роскошных апартаментах, представленных нам с Уинни в “Кларидже”. Ну, или почти. Здесь было достаточно места для двух кроватей нормального размера, небольшого письменного стола, набивного кресла, пары стульев, комода, платяного шкафа и телефонного столика. Однако если бы вы вздумали заняться утренней гимнастикой в этом номере, вам пришлось бы удовольствоваться приседаниями, или же надо было выдвигать всю мебель в коридор.
Новенький пластиковый чемодан бледно-зеленого цвета стоял, открытый, на багажной подставке у изножья ближайшей кровати. На нем было нужное количество наклеек, извещавших о его передвижении по воде и по воздуху через Атлантику. Что же, никто из тех, кто занимается нашим ремеслом, не упустил бы столь важную деталь. В углу стояла закрытая сумка и шляпная коробка из того же материала, с такими же наклейками. Из раскрытого чемодана проглядывало новенькое симпатичное белье, явно еще не надеванное. У кровати на полу стояли новенькие симпатичные шлепанцы — такие, знаете, пикантные, состоящие всего лишь из подметки на каблучке и крошечной перемычки спереди.
Поскольку дело шло к вечеру, а европейцы относятся к своим служебным обязанностям очень серьезно, горничная уже разобрала одну из кроватей и приготовила ее для отходящей ко сну постоялицы. Длинная, бледно-зеленая, с блеском, нейлоновая ночная рубашка и такой же пеньюар были разложены на кровати. Оценив соблазнительность сего зрелища, я зачел одно очко в пользу хозяйки номера. Коротенькие ночнушки, возможно, и выглядят ангельски мило, но кому же охота ложиться в постель с премилым ангелочком? То есть я хочу сказать, что, не страдая синдромом Лолиты, затрудняюсь испытывать сексуальное возбуждение при виде женщины, закамуфлированной под чью-то младшую сестренку. Это практически и невозможно, если она похожа на Питера Пэна.
Нэнси, кажется, была удивлена и смущена столь интимным видом своих покоев. Во всяком случае, она поспешно рванулась вперед, точно намереваясь застелить маняще разобранную постель и убрать соблазнительные ночные одеяния с глаз долой. Но она вовремя взяла себя в руки и отказалась от этой затеи.
— Положите свои вещи куда-нибудь, — только и сказала она.
Ее голос звучал спокойно, возможно, чуточку подчеркнуто спокойно, к тому же она отвернулась, чтобы я не мог видеть ее лица. Прежде чем я успел предложить свою помощь, она выскользнула из дождевика и повесила его в шкаф — массивный деревянный истукан, который является непременным украшением всех гостиничных номеров в Европе, поскольку местной архитектурой не предусмотрены встроенные платяные шкафы. Она повернулась ко мне. Если у нее и были какие-то проблемы с самообладанием или совестью, то она очень быстро их разрешила. Взгляд зеленовато-карих глаз был ясным и простодушным.
— Не хотите ли выпить, мистер Хелм? Я купила в самолете набор на лотке беспошлинной торговли. Можем заказать в номер лед.
Я положил шляпу, пальто и конверт с бумагами на стул.
— Говорят, британцы предпочитают неразбавленный виски. Так что не будем беспокоить администрацию. Если они в состоянии пить чистый виски, то и мне это под силу.
— Тогда возьмите на комоде начатую бутылку “скотча” и два стакана. Обслужите нас, пока... я надену что-нибудь поудобнее.
Она запнулась на последней фразе. Я не удержался и бросил на нее пронзительный взгляд: всерьез ли она? Это есть это одна из самых избитых фраз в мире.
Ставлю пять против двадцати, что Ева попросила Адама минутку подержать яблоко, пока она сходит и наденет что-нибудь поудобнее, хотя анналы уверяют, что в то время на ней не было ни лоскутка. Под моим взглядом Нэнси порозовела. Я усмехнулся.
— Ну конечно! Я ведь понимаю, что ваш пояс нестерпимо жмет, — я снова по-волчьи осклабился, взял с кровати зеленые нейлоновые одеяния и с поклоном передал ей. — Разумеется, мы не потерпим, мэм, чтобы ваши страдания продлились хотя бы минутой больше, чем это необходимо.
Она взяла белье и, постояв в нерешительности, направилась к ванной. Потом резко обернулась.
— Черт вас возьми! — бросила она. — Нечего насмехаться над девушкой только потому, что она не привыкла, как вы, к частым разъездам и плохо знакома с гостиничным бытом.
Она прошествовала к шкафу, положила белье внутрь, закрыла дверцу и снова обернулась ко мне.
— Ну вот и все, мистер Хелм, если вам так приятнее. Семейная Библия и прочие бумаги вон там на столе. Можете приступить к их изучению.
Я почувствовал себя так, точно меня укусил слепой новорожденный котенок. Она-то настроилась по-быстрому провернуть этот банальный ритуал — спиртное, полупрозрачная ночнушка и прочая, — но я оскорбил ее, не врубившись в ситуацию и не выказав ей подобающего уважения. Я совершил ошибку. Я отнесся к ней как к опытной агентше, достаточно часто прибегавшей к помощи секса, и потому способной немного позубоскалить над этим методом, она же явно была новичком и воспринимала все происходящее с убийственной серьезностью, ожидая от меня аналогичного отношения.
Я почувствовал себя ужасно неловко, словно меня застукали в момент совращения малолетней, и заявил грубовато:
— Перестаньте! Вы же прекрасно понимаете, что я пришел сюда не Библию читать! — и осекся. Она не улыбнулась и не вымолвила ни слова. Ее глаза смотрели на меня с неумолимой враждебностью. Я поспешно добавил: — Ну ладно, ладно, не кипятитесь! Библию так Библию...
Нэнси еще не была до конца уверена, что я не отколю какую-нибудь грубость, и я заметил, как разгладилось ее лицо, когда я отвернулся. Я подошел к креслу и, развернув его к столу, сел спиной к ней. Через какое-то время я услышал, как она выдохнула и издала своего рода извиняющийся смешок, точно ничего страшного и не произошло, раз я решил вести себя как паинька. Нэнси закопошилась у комода, раздалось бульканье, потом она подошла с двумя наполненными стаканами и передала мне один.
— Вот ваш виски, мистер Хелм.
— Благодарю! Она взяла мой коричневый конверт.
— Это ваши бумаги? Не возражаете, если я взгляну?
— Сделайте одолжение.
Она отправилась к большому креслу в углу, села и поставила свой стакан на край стола. Я заметил — ибо у вас вырабатывается привычка при определенных обстоятельствах замечать такие мелочи, — что к виски она не притронулась. Я взял свой стакан, краешком глаза наблюдая за ней. Она в этот момент зажигала торшер и, казалось, не замечала меня. Потом раскрыла конверт, не выказывая ни малейшего интереса к тому, отпил я из стакана или же умирал от жажды.
Разумеется, спиртное не обязательно должно было быть отравлено — на этот раз. Возможно, ей хотелось познакомиться со мной поближе, чтобы завоевать мое доверие — это сближение могло произойти, скажем, на ближайшей кровати, — прежде чем захлопнуть мышеловку. Но даже если в виски был подсыпан наркотик, мне ничего другого не оставалось, как только послушно выпить его залпом, в надежде, что я проснусь в нужном месте — желательно в Шотландии, — и что между мной и девушкой, которой я должен был ассистировать, и человеком, которого нам обоим вменялось ликвидировать, было бы как можно меньше заборов, решеток и запертых дверей.
Я решил про себя: хватит тянуть время, — но отвратительное ощущение неопределенности продолжало меня мучить против моей воли. Так всегда бывает перед тем, как собираешься необратимо ввергнуть себя в пучину рискованных действий. Всегда свербит вопрос: “А верно ли я оценил ситуацию”? Я все думал о том, что Бьюкенен, как и другие до него, считавшие себя — справедливо или нет, это другой вопрос — не менее хитроумными, чем я, оценили ситуацию неверно. Иначе и быть не могло. Ведь они мертвы. Я попытался ободрить себя мыслью, что каждый из них после поимки прожил еще достаточное время, чтобы успеть подхватить суперзаразную болезнь, но почему-то от этой мысли мое будущее не представилось мне более радужным.
Я нянчил стакан в ладонях, грел его, точно в нем было налито редкое бренди длительной выдержки, и притворялся, будто разглядываю бумаги на столе. Потом я поднес стакан к губам. Девушка была поглощена чтением какой-то фотокопии. Я приготовился отпить виски. Меня спасло отсутствие льда и то, что я слишком долго тянул время. Как только жидкость коснулась моих губ, я почувствовал неуловимый запах, струящийся с поверхности нагретого алкоголя.
Если бы содержимое стакана оставалось холодным, я бы не учуял этот цветочный аромат, который никогда не исходил от хорошего шотландского виски, как, впрочем, и от дрянного.
Неуместный в этом стакане аромат отдавал фиалками. И тут я понял, с чем имею дело. Мы впервые обнаружили это зелье пару лет назад в вещах задержанного нами агента с той стороны: нечто очень замысловатое, изготовленное их смышлеными химиками — бесцветная, безвкусная жидкость без запаха, полностью растворяющаяся в воде или в алкоголе. Вещество было достаточно летучим, так что если бы медицинские эксперты, задействованные в том деле, не соблюли необходимые предосторожности и не работали с похвальной поспешностью, они бы ничего не обнаружили ни в остатках жидкости на дне стакана, ни в организме бедняги, выпившего эту жидкость. Действующее практически мгновенно, вещество называлось “петрозин-К”.
Потенциально “петрозин-К” мог стать незаменимым оружием в их арсенале средств для проделывания всяких грязных штучек, и он, по-видимому, прошел все необходимые лабораторные тесты. Однако при использовании в полевых условиях, как и многие другие новейшие химсредства, “петрозин” обнаружил существенный изъян: он обладал недостаточной стойкостью. Хотя, как можно предположить, ученые провели всевозможные испытания на его чувствительность к воздействию света, изменению температуры и взбалтыванию, когда их агенты при выполнении заданий стали перевозить его.
Он легко распадался и вступал в реакцию с собственными продуктами распада весьма странным образом.
Своих свойств он не утрачивал, однако возникали следы ароматических соединений — по терминологии химиков, сложные эфиры, — придававших ему легко опознаваемой запах, который какой-нибудь шибко романтический чудак мог бы уподобить аромату фиалок.
По-видимому, им так и не удалось справиться с этой проблемой. Спустя шесть или восемь месяцев мы стали встречаться с другими столь же малоприятными снадобьями и больше не слышали о “петрозине-К ”. Однако их бывший агент — или некто, прикидывающийся их бывшим агентом, который приблизительно в то же время впал в немилость, вполне мог иметь с собой образец старого яда в количестве достаточном, скажем, для того, чтобы зеленоглазая девушка по его наущению влила его в мой стакан или в бутылку виски.
Я постарался не глядеть в сторону так называемой Нэнси Гленмор. В конце концов, ведь не в первый раз меня пытались убить. И даже не в первый раз пытались отправить в ад, избрав для этого химический маршрут. Просто я не ожидал, что очередная попытка будет сделана именно сегодня. Я предполагал, что, как Бьюкенен и прочие, я им нужен живым — по крайней мере, хотя бы временно. Пожалуй, более всего я был потрясен не столько самой этой попыткой, сколько тем фактом, что, считая себя большим умником, я чуть не стал соучастником собственного убийства. Что ж, следующий ход был самоочевиден.
Я чуть отвернулся от Нэнси, закинул голову и притворился, будто сделал изрядный глоток. Потом собрался поставить стакан на стол и выронил его — стакан упал на пол и разбился вдребезги. Я издал горлом задыхающийся всхлип, приподнялся и, выбрав на полу местечко, не засыпанное битым стеклом, грохнулся ничком на ковер. По-моему, представление удалось.
На миг в комнате воцарилась тишина. Потом я услышал торопливое шуршание бумаги. Это моя миленькая родственница-убийца отложила фамильный архив, чтобы предпринять решительные действия.
— Мистер Хелм! — позвала она неуверенно, а потом более решительно. — Мистер Хелм!!
Я услышал, как она поднялась с кресла, подошла и присела надо мной. Я почувствовал осторожное прикосновение ее руки.
— Мистер Хелм! Мэттью! — в ее голосе появились истерические нотки. — Черт побери, да он в обмороке! Господи, что же делать...
Она явно играла наверняка — возможно, у нее были свои основания опасаться невидимых микрофонов в этом номере. Она выпрямилась, даже не пощупав мой пульс и не проверив реакции зрачков, что было с ее стороны грубой накладкой, впрочем, вполне объяснимой: она, как я надеялся, просто не сомневалась, что ее смертельное снадобье сделало свое дело. И теперь, подумал я, если уж мне сегодня настолько везет, она должна снять телефонную трубку и доложить об успешновыполненном — задании. Даже если она будет говорить шифром, я смогу уловить хотя бы намек...
Я вдруг услышал короткое сдавленное рыдание — стон отчаяния и страха. Я открыл глаза. Нэнси Гленмор стояла у стола со своим стаканом в руке — он был наполовину пуст. Рот ее был полуоткрыт, и она, похоже, пыталась вздохнуть, одновременно силясь понять, что с ней такое происходит. Потом стакан выскользнул из ее ладони и упал на ковер — содержимое выплеснулось, но стакан не разбился. Она повалилась на пол.
Когда я дотронулся до нее, она была вполне мертва.
Глава 11
Присев на корточки возле неподвижного тела, я не мог отделаться от мысли, каким плохим кавалером сегодня оказался. Менее чем за шесть часов я по собственной оплошности упустил одну даму, безрезультатно измучил другую — и теперь вот безвозвратно потерял третью, дав ей испить яд прямо на моих глазах. Тот факт, что мои глаза в этот момент были закрыты, меня нимало не оправдывал.
По правде говоря, чтобы раздумывать о таких вещах, стоя над еще не остывшим трупом молоденькой девушки, надо обладать довольно-таки эгоцентрическим взглядом на мир. Этот день оказался неудачным — и последним — также и для Нэнси Гленмор. Лежащая на ковре девушка казалась какой-то маленькой и точно сломанной: с прядью темных волос, упавшей ей на лицо, в обвившейся вокруг бедер гленморской юбке — дурацкой осовремененной версии старого шотландского килта, из-за которого у меня к ней с первого же момента возникло предубеждение. И я подумал: хватило ли бы мне благоразумия поверить ей, если бы ей хватило благоразумия надеть настоящую старомодную шотландку.
По правде говоря, чтобы раздумывать о таких вещах, стоя над еще не остывшим трупом молоденькой девушки, надо обладать довольно-таки эгоцентрическим взглядом на мир. Этот день оказался неудачным — и последним — также и для Нэнси Гленмор. Лежащая на ковре девушка казалась какой-то маленькой и точно сломанной: с прядью темных волос, упавшей ей на лицо, в обвившейся вокруг бедер гленморской юбке — дурацкой осовремененной версии старого шотландского килта, из-за которого у меня к ней с первого же момента возникло предубеждение. И я подумал: хватило ли бы мне благоразумия поверить ей, если бы ей хватило благоразумия надеть настоящую старомодную шотландку.