Гамильтон Лорел. Пляска смерти

   Огги наступил на край упавшей шторы, и голос его разнесся по комнате шепотом великана: тихий, вкрадчивый и громоподобный.
   – Лев, здесь хозяин я, а не ты.
   Джозеф зарычал на него, скаля длинные грозные зубы, так низко, что даже слова разобрать было трудно.
   – Я – Рекс Прайда Сент-Луиса. Я был приглашен видеть львов, привезенных тобою, и я нашел их непригодными.
   Октавий встал рядом с Огги, положил ему руку на спину, и уровень силы зашкалило. Как будто метафизическое землетрясение случилось, только ничто больше не шевельнулось – во всяком случае, заметное глазу. Но я покачнулась на каблуках от этого прилива. Остальные тоже обратили удивленные взгляды к Огги, но никто не был так поражен, как Джозеф.
   – Ты видел когда-нибудь вампира, о Рекс, который умеет вызывать твоего зверя? – спросил Огги.
   Джозеф уже дышал тяжелее, чем должен был, но сумел прорычать:
   – Нет.
   – Позволь тогда показать тебе, что ты упустил из виду.
   Он не шевельнулся, не заговорил, но воздух вдруг сгустился, и стало трудно дышать. Столько в нем было силы, в воздухе, что вообще можно было задохнуться. Хотя это не нам было предназначено.
   Джозеф рухнул на колени – отбиваясь, рыча, но устоять не мог.
   – Покажи мне твои человеческие глаза, Рекс.
   И растущая грива стала съеживаться. Шерсть, разбегавшаяся по телу, стала уходить в кожу. И только когда Джозеф полностью стал самим собой, стал человеком, воздух стал чуть менее густым.
   – Чего ты хочешь, вампир? – спросил Джозеф человеческим голосом, только чуть с придыханием.
   – Повиновения, – ответил Огги, и в этой краткой реплике и близко не было дружелюбия. Добродушная маска слетела; посреди зала стоял мастер вампиров. – Иди сюда, Рекс. Ползи ко мне.
   Джозеф сопротивлялся. Видно было, как он борется, но все-таки он рухнул на четвереньки.
   – Огги, стоп! – сказала я. – Оставь его.
   – Он мой зверь, а не Жан-Клода. Между хозяином дома, где я в гостях, и львами связи нет.
   – Есть связь между львами и мной. Я сегодня пригласила сюда Джозефа.
   Он даже не посмотрел на меня – посмотрел Октавий. Глаза цвета чистого шоколада с надменного лица – и они меня вывели из себя. Гнев – вещь нехорошая, но иногда… иногда бывает полезной.
   Я шагнула к ним – встать между ними, загородить от него Джозефа. Ощущение было такое, будто я нарвалась на прямой удар. Натэниел подхватил меня, и от его прикосновения сразу стало лучше. Он был теперь зверем моего зова – не просто зверем моей породы, а истинно моим подвластным, как Ричард у Жан-Клода. Вроде как слуга-человек, только мохнатый, и это давало некоторые преимущества – силу. Дополнительную силу.
   – Джозеф и его народ – наши союзники. У меня с моими леопардами заключен с ними договор. Обидеть кого-то из них – значит обидеть нас.
   Тогда и Огги обернулся ко мне – и в его глазах клубилось серое, будто облака, в которых спряталась молния.
   – Если бы этот договор заключил Жан-Клод, я бы должен был ему подчиниться, но ты – слуга-человек, Анита. Мои обязательства перед тобой совсем не те, что перед твоим мастером. Точно так же, как если бы вы приехали к нам в Чикаго, договоры, заключенные Октавием, не были бы обязательны для твоего мастера.
   – И ты накажешь Джозефа за то, что он уберег меня от какого-то метафизического зла, что я могла сотворить с твоим львом?
   – Он – лев, и ни один лев не может противиться мне.
   – Он – Рекс Сент-Луиса, Огги, и у тебя нет права властвовать над ним.
   – Ты хочешь бросить мне вызов, когда за мной стоит Октавий? Противостоять мне, пока твой мастер где-то занят?
   – Да, – кивнула я.
   – Я покараю его за оскорбление, нанесенное мне и моим подвластным. Ты же можешь либо позволить мне это, либо заставить меня подчинить и тебя, как я подчинил Джозефа.
   – Если ты думаешь, что способен подчинить меня, Огги, прочисть себе мозги.
   И вдруг снова стало трудно дышать. Мика тут же возник рядом со мной, мой Нимир-Радж, и стало легче думать, но драться это не помогало.
   – Грэхем! – сказала я.
   Он взял мою протянутую руку, и тут же я ощутила волков, связь со стаей через Ричарда. Запах волка, от которого шерсть на шее становится дыбом. Зеленый покой лесов и полей, и…
   Я пошатнулась, и только Натэниел и Грэхем не дали мне упасть. Пирс, лев-оборотень, стоял рядом с Огги.
   Я хотела воззвать к Жан-Клоду, но боялась. Огги – его друг, но то, что я ощущала сейчас, давящая на меня его сила – это было куда больше, чем когда-либо я ощущала от Жан-Клода. Если я проиграю Огги, то всего лишь проиграю. Но если проиграет ему Жан-Клод, есть шанс, что его низложат как мастера города. Вот в этот момент до меня дошло, почему я на самом деле не хотела приглашать в наш город этих сукиных сынов. Я не верила, что мы достаточно сильны.
   Нет, я не отдам город. Я не дам уничтожить нас всех. Нет. Я пыталась с ним спорить, как будто я – мастер вампиров, но на самом деле я другое, я – некромант. И по идее, у меня есть власть над всем, что мертво. Сейчас посмотрим.
   Я отпустила мужчин, которые держали меня, шагнула прочь от рук живых, и открыла в себе то, что всегда приходилось прятать за щитами. То, что во мне было как огромный сжатый кулак, тугое-тугое, такое, что Бог знает что могло натворить случайно или намеренно.
   Почти никогда я не спускала свою некромантию с цепи иначе как на кладбище. Но здесь не было мертвых тел, которые могла бы обнаружить моя сила, здесь были только вампиры. Сила подула от меня холодным ветром – и нашла цель.
   – Что это? – спросил Огги.
   И лицо Октавия потеряло часть своей надменности, а Пирс шагнул в сторону, будто что-то было в моей силе, отчего ему трудно стало держаться за них.
   – Я слуга-человек Жан-Клода и Нимир-Ра, но если это ничего мне не дает, есть у меня и другие звания, Огги. Другие силы, мне подвластные.
   Он облизал губы – этот нервный жест мне понравился.
   – И что это за сила?
   – Ты не слыхал, Огги, что я – некромант?
   – Истинных некромантов не бывает, – сказал Октавий, но уверенности в его голосе не слышалось.
   – Думай что хочешь, но вы оставите в покое Джозефа и его народ, пока вы в моем городе.
   – А не то? – спросил Огги, и глаза его полны были все того же серого света.
   – У меня есть среди вампиров и другое прозвание. Ты знаешь его?
   – Истребительница. Так они тебя называют.
   – Да, именно так.
   – Ты грозишь мне смертью?
   Он сумел произнести это со снисходительно-веселой интонацией, хотя моя сила дышала на его кожу.
   – Я информирую тебя о правилах. Ты никого не тронешь из наших – все вампиры, оборотни и прочие сверхъестественные сущности, кои будут поименованы, считаются нашими.
   – Но напали на нас, – сказал Октавий.
   – Да, но вы вполне ответили на нападение. Вы заставили Джозефа проглотить своего зверя. Я объявляю это достаточным.
   – Я – мастер вампиров, правитель города. Ты не будешь мне диктовать.
   – Если ты достаточно вампир, чтобы заставить меня отступить, приди и сделай это, Огги. Я стою перед тобой, без подвластного зверя, без Нимир-Раджа, без единого вампира у меня за спиной. Достаточно ли ты вампир, чтобы сделать так же?
   Он улыбнулся:
   – Ты предлагаешь мне отойти от Октавия и моего льва и сойтись с тобой в середине зала – зачем? Ради дуэли? Ты погибнешь.
   – Тогда ради испытания воли.
   – У тебя нет надежды на победу.
   – Если так, то ты ведь ничего не теряешь?
   – Анита, – вмешалась Клодия, – может быть, не стоит?
   – Иди сюда, Огюстин! Иди сюда.
   Все, что было во мне, я вложила в этот приказ. Я хотела, чтобы он подошел сейчас, пока здесь еще нет Жан-Клода.
   Он отодвинулся от своего слуги и своего льва. И пошел ко мне, как я и хотела.
   – Огюстин, не делай этого! – сказал Октавий ему вслед.
   – Иди ко мне, Огюстин, иди ко мне.
   Он сделал еще два шага, потом нахмурился:
   – Ты мне приказываешь идти. Ты действительно зовешь меня.
   – Я тебе сказала, кто я.
   Он покачал головой:
   – Я к тебе не пойду.
   – Боишься?
   – Нет, просто осторожен.
   – Хорошо, тогда я встречу тебя на полпути. Так будет честно.
   – Анита! – предостерег Грэхем.
   Я не обратила внимания и пошла к ожидающему вампиру:
   – Встреть меня на полпути, Огги.
   Он двинулся ко мне – не скользящей походкой, а скованно, будто тело не совсем его слушалось. И остановился, не касаясь меня, с таким выражением лица, которое у вампира не часто встретишь: нервозным. Он нервничал.
   – И что будет, когда мы сойдемся на середине, Анита?
   – Если ты пройдешь мимо меня, ты победил, а если нет – то я.
   – Не слишком-то справедливо: тебе нужно просто остаться на месте, а я должен пройти мимо тебя.
   Мы остановились где-то в двух футах друг от друга. Я заманивала свою силу, шептала ей, чего я хочу от нее. Никогда раньше я не пыталась применить ее столь открыто против какого-нибудь вампира. Наверное, мастер города для первой пробы – не очень удачный выбор, но поздно что-нибудь менять.
   Он качнулся на своих дорогих туфлях:
   – Не согласен.
   – На что не согласен? – спросила я, и в моем голосе была сила, дышащая вокруг нас. Мой голос это знал.
   Я думала, он будет просто сопротивляться дальше. А надо было помнить, что и другие варианты есть.
   – Если ты хочешь меня, Анита, то можешь меня получить. Я могу сделать то, что все время хотел сделать, и Жан-Клод даже разозлиться не сможет.
   Я заколебалась, и будто мысленно споткнулась. Сила замерцала.
   – Что ты…
   И не уследила за его движением – он оказался вплотную, обхватил меня руками, притиснул к себе, прижав мне руки к бокам. Моя сила толкнула его, но его сила толкнула ее назад.
   – Я ощущаю ее, твою силу, и видит Бог, ты сильна. Будь ты всего лишь некромантом, ты могла бы и победить, но ты же не только некромант?
   Он наклонился ко мне, будто собираясь поцеловать.
   – Остановись! Повелеваю тебе остановиться!
   Он действительно остановился, с трудом проглотил слюну, закрыл глаза, но когда открыл их – будто сила его сделала невероятный скачок. От его взгляда у меня дыхание сперло в горле.
   – Сильна, но недостаточно сильна.
   Сила его сократилась невидимой мышцей, и это сокращение прошло по моему телу. У меня выгнулась спина, и только его руки не дали мне свалиться, но мы рухнули на колени, будто он тоже не ждал, что мне откажут ноги. И он сорвал узду, в которой я держала ardeur, сделал это лучше и быстрее, чем Теа даже мечтать могла. Он вызвал ardeur, держа меня вплотную к себе. Вызвал, зная, что после этого станет моей пищей. А это и было, конечно, тем, что он хотел. Он сделал то, что все время хотел сделать, и Жан-Клод даже разозлиться не мог.

Глава восьмая

   Страсть, будто нечто осязаемое, сплошное, хлестнула из меня и захватила его. Вожделение густой тяжелой краской растекалось вокруг, накрывало нас, держало в плену.
   Я застыла, боясь дохнуть, боясь молвить слово, а более всего боясь шевельнуться. От признания Огги красивым, самодовольным и от возникающей к нему неприязни я перешла к желанию быть с ним без одежды. Даже для ardeur'а переключение слишком быстрое.
   Я хотела спросить, что он со мной сделал, но боялась пошевелиться, боялась даже привлечь к себе его внимание в ужасе от того, что он может сделать… нет, неправда. В ужасе от того, что могу сделать я.
   И стояла, застыв в его объятиях. Стояла недвижно, только пульс у меня бился. Если я смогу просто не двигаться, то выдержу. Выиграю схватку. Огги предложил мне себя в пищу – это значит, я победила. Правило вампиров: кто пища – тот проигравший. И мне надо было лишь додержаться до прихода Жан-Клода. Это я смогу – он был уже рядом, я ощущала, как он спускается по лестнице. Минуты, минуты отделяют меня от помощи.
   Но сдерживать ardeur бездействием – это получается лишь тогда, когда того хочет другая заинтересованная сторона. Нужно, чтобы двое хотели бороться с ardeur'ом, а Огги этого не хотел. Он хотел потерпеть поражение.
   Глаза его закрылись, голова запрокинулась, будто секс уже начался. И голос его прозвучал хрипло:
   – Я почти уже забыл, как это – когда тебя поглощает страсть. – Он наклонил голову, чтобы встретить мой взгляд. – Я пытался забыть ее прикосновение, Анита. Но стоит мне почти убедить себя, что это не настоящее, что ничто не бывает так прекрасно, как она посылает мне сон.
   Я знала, кто это она, потому что если любой вампир линии Белль говорил «она», то сомневаться не приходилось. Белль Морт. Всегда Белль Морт. Темная их госпожа, творец их всех.
   – Ты слышишь меня, Анита? Слышишь?
   Он сдвинул руки, обнимая меня теперь выше локтей, все еще прижимая нас друг к другу слишком сильно. Все-таки теперь появилась возможность сопротивляться, достать оружие – но слишком поздно. Если я полезу за оружием, то непонятно, смогу ли заставить руку схватиться за пистолет или за нож – мои руки рвались к его коже. Я не могла доверять себе. Я хотела мысленно крикнуть Жан-Клоду, но не знала: при такой силе ardeur'а – не хлынет ли и он вместе с призывом?
   – Ты меня слышишь? – Огги встряхнул меня.
   Я ощутила какое-то движение, что-то черное мелькнуло сбоку. Если кто-то сейчас нас коснется, на него перекинется ardeur. Плохо, очень плохо.
   – Не подходи! – шепнула я. – Скажите им…
   – Никого из них не трогайте. Это передается через касание, – предупредил Мика.
   – Тронь ее, Грэхем, и я тебя застрелю.
   Голос Клодии.
   – На меня смотри, Анита, – сказал Огги. – На меня!
   Я попыталась проглотить бьющийся в горле пульс и медленно, очень медленно подняла на него глаза. Увидела этот темно-серый взгляд, и то, что увидел в моих глазах он, его устроило.
   – Какие сны посылает она, Анита! Вот как сейчас, когда желание – ощутимое, его можно держать в руках, гладить, оно разливается по тебе, топит тебя в своей силе.
   Он наклонился ко мне как для поцелуя.
   Я медленно наклонила голову, пряча лицо, все так же осторожно, так же тщательно. Слишком быстрое движение – и ardeur, как хищник, среагирует на него. Но слегка шевельнуть головой – это можно.
   – Не отворачивайся. Дай мне поцеловать тебя. Пролить на нас эту ожидающую тяжесть жара. Утопить в ней нас обоих.
   Я стояла, отвернувшись, сжимая руки в кулаки, потому что думать я сейчас могла только о том, каково было бы ощутить ладонями это тело. Хотелось провести руками по плечам, по груди, увидеть мускулистую обещающую наготу. Как будто месяцы или годы желаний и ухаживания спрессовались в один этот миг. Реквием, один из наших новых британских вампиров, умел вызывать мгновенную реакцию тела – часы хорошей любовной игры за секунды силы. Может быть, Огги умеет попадать в эмоциональные зоны, как Реквием – в физические? Святая Мария, Матерь Божия, смилуйся надо мной.
   И тут же при этой мысли я стала спокойнее, мысли чуть прояснились. Много лет я не молилась в подобные моменты, слишком смущаясь, но потом поняла, что если вера моя – настоящая, то она не покинет меня только потому, что я вышла за нормы общественной морали.
   – Нет, – сказал он. – Нет. Не будет того, чтобы подошел я так близко – и был отвергнут.
   Он притянул меня к себе, и я изо всех сил старалась не шевельнуться, не поддаться, потому что все, чего хотела я сейчас в этом огромном мире – это коснуться его. Он прильнул щекой к моим волосам.
   – Я слышу приближение твоего мастера, Анита. Ты ждешь спасения – но помни, Анита: если ты не будешь сейчас питаться от меня, ты не выиграешь битву. – Его губы, сухие и горячие, легли мне на висок. – Разве ты веришь, что Жан-Клод может меня победить? Кормись – и победа твоя, и его тоже.
   Он имел в виду то, что я сама уже подумала: если Жан-Клод войдет в дверь раньше, чем победа будет за мной, мы оба потерпим поражение – сокрушительное. Я ощущала силу в Огги, и я знала силу Жан-Клода. В прямом бою нас ждет поражение, и этого я допустить не могла.
   Позади меня прозвучал голос Мики. Он не прикоснулся ко мне, только сказал:
   – Анита, есть другие виды голода. Другие виды тяги.
   Очень тщательно он выговаривал слова, будто боялся, что я не услышу.
   Он был прав. Ardeur имел привычку затоплять весь мир, и мою логику вместе с ним. Но во мне жил не только ardeur – был во мне и другой голод, и не один. Чтобы вызвать их, я когда-то должна была открыть метки к Ричарду, Мике или Натэниелу, но сейчас я знала, что этого не нужно. Зверя я получила не от них, он жил где-то во мне. И оттого, что у него не было выхода наружу, не было способа приспособить под свой голод мое тело, он не становился менее реальным.
   Я закрыла глаза и погрузилась в себя, будто метафизическую руку сунула в мешок, ища там, что мне нужно. Огги непреднамеренно мне помог – он рывком поднял меня с колен, стиснув мне руки выше локтей. Это было больно, но сосредоточения боль не нарушила – зверь любил гнев. Гнев и боль значили, что надо драться, а драться мы с ним умели.
   До сих пор пробуждение зверя бывало постепенным процессом, а сейчас – будто выключатель в голове щелкнул. Секунду назад это была я, в следующую секунду – нечто, не думающее о сексе и даже о пище. Бегство, только бегство!
   Я завопила ему в лицо – бессловесным воплем ярости. Он дернул меня ближе к себе, схватил за волосы и попытался поцеловать, но поздно было для поцелуев, для многого, очень многого было поздно.
   Я его укусила. Всадила зубы в пухлую нижнюю губу. Хватка на волосах причиняла боль – он пытался держать мне голову, лицо, рот; не мог оторвать меня от себя, пока я не прокусила ему губу, и он это знал, потому что вторая рука схватила меня за челюсть, как хватают животное, возле суставов, и нажала внутрь. Если хватит силы, можно не дать животному сомкнуть челюсти, если хватит силы, можно его оторвать от себя.
   У него хватило силы, чтобы я не откусила ему губу, но и все – если только он не хотел ломать мне челюсть. А я все пыталась его укусить, и он не давал мне. Если бы во мне осталось достаточно от человека, я бы попыталась достать пистолет или нож, но мысли об оружии я оставила, когда выпустила зверя. Ногтями я вцепилась ему в руки, располосовала в кровь, пытаясь освободиться.
   Ему оставалось меня изувечить – или отпустить. Но была у него еще одна возможность, и он ею воспользовался: ударил меня еще одним взрывом силы. Он снова пробудил ardeur, утопил моего зверя в желании и в каких-то еще эмоциях, связанных со спариванием лишь частично. Если бы он, как любой другой вампир линии Белль, влиял на меня только физически, зверь бы не ушел, но у него сила Белль была какой-то более… человеческой, не просто вожделение, но любовь. У него была сила заставить меня его любить. Зло – это еще слабое слово для того, что он со мной сделал. Потому что в этот момент я любила его, любила целиком и полностью. И только остаток трезвого рассудка молил: Пусть это не будет навсегда.
   Я опустилась на колени, вытягиваясь навстречу этим губам, которые пыталась откусить лишь секунду назад. Я дала ему поцелуй, которого он хотел. От свежей крови поцелуй не стал ужасен, он ведь был вампир, и… розы, розы в воздухе, будто удушающий одеколон. Я тонула в этом запахе, и когда я целовала его, кровь имела вкус роз.
   Огги отдернулся прочь:
   – Розы! Боже мой, у тебя вкус роз… – он отодвинулся взглянуть мне в глаза, и лицо его исказилось страхом: – Глаза, Анита! Что у тебя с глазами…
   Я уже видела у себя на лице глаза Белль Морт. Светло-карие глаза, как темный мед, наполненный огнем. И я смотрела ее глазами на Огги, и она его тоже видела. Когда ее темный свет наполнял мои глаза, она видела все, что вижу я.
   И в голове у меня раздался ее шепот:
   – Неужто ты думала, что раз Жан-Клод стал sourdre de sang, ты окажешься вне моей власти, Анита?
   Вообще-то я так и думала, и она это знала. И еще ей это было смешно до чертиков.
   – Чего ты хочешь? – спросила я.
   Страх шампанским играл у меня в теле, и ardeur, зверь и все вообще было смыто его приливом.
   Она смотрела на Огги, стоящего перед нами на коленях, и я знала, чего она хочет. Я ощущала ее сожаление, сожаление, что Огги ушел с ее ложа, от ее тела.
   – Но ведь ты его изгнала, – сказала я.
   – Не входи в мои мысли, Анита.
   Она сидела на краю огромной своей кровати с четырьмя столбиками. Я когда-то видела эту кровать в воспоминаниях Жан-Клода. Она свернулась на ней; белая рубашка, сотни лет назад вышедшая из моды, скрывала роскошь ее тела, и она казалась крошечной, как дитя, прильнувшее к резному дереву. Богатая волна темных волос струилась с ее головы, длиннее моих – и я впервые поняла, что мы хотя бы поверхностно похожи. Миниатюрные брюнетки с бледной кожей и карими глазами.
   – Я была первой красавицей всей Европы; как смеешь ты себя со мной сравнивать?
   Сила ее хлестнула меня резким ударом кнута.
   – Прости меня, – сказала я, поскольку не имела в виду неуважения. Я же не хотела сказать, что у нас с ней одинаковая красота – только черты общие.
   Эта мысль ее смягчила, но заодно напомнила ей о том, зачем она вообще вошла в меня. Плохо.
   – Огюстин, – сказала она, и голос ее лился мурлыканьем куда ниже, чем мой обычный голос.
   Это не был в точности ее голос, потому что пользовалась она моим горлом, но моим голосом он тоже не был. Хотя этот голос был достаточно близок к ее, чтобы у Огги глаза полезли из орбит и он стал бледнее смерти. Не помню, чтобы мне приходилось видеть, как бледнеют вампиры.
   – Как это может быть? – прошептал он.
   – Ты меня позвал, – ответила она моими губами. – Твоя сила и твоя кровь воззвали ко мне.
   Он проглотил слюну, шевельнув при этом губами, и кровь у него потекла быстрее. Укус заживал на глазах, но все еще кровоточил.
   – Я не хотел…
   – Ты принудил ее любить себя, Огюстин, как пытался заставить меня. Но никто, никто не может заставить Белль Морт.
   – Прости меня. Я не знал, что может сделать моя сила.
   Он прошептал это, все еще держа меня за руки, но куда как нежнее. Настолько слабо, что могла бы легко освободиться, но слишком поздно, чтобы это могло что-то значить. У нас тут были проблемы побольше ardeur'а.
   – Но я могу насладиться этим здесь и сейчас, и это не я влюблюсь в тебя, а она. Это причинит страдание ей, и Жан-Клоду. И даже тебе. – Она засмеялась на своей кровати за сотни и сотни миль отсюда. – Реквием, когда вызывает телесное вожделение в своей жертве, вызывает его и в себе. Точно так же, когда ты заставляешь женщину полюбить себя, ты влюбляешься в нее в ответ. Такова природа нашей линии, что силы наши обоюдоостры.
   И снова я ощутила в ней сожаление. И поняла в этот момент, что когда Огги использует свою силу полностью, эффект получается не временный.
   – Да, Анита, – сказала она у меня в голове, сидя на своей кровати при свете факелов. – Эффект полностью постоянный, могу тебя заверить.
   – Значит, ты любишь…
   Она снова хлестнула той же резкой силой. Это меня остановило, и сказала она:
   – Все любят Белль Морт. Все меня обожают. Это моя природа – быть любимой.
   Но я слишком часто была к ее разуму слишком близко, чтобы не понять куда лучше, что она говорит на самом деле.
   – Вожделеют. Все вожделеют к Белль Морт.
   – Любят, вожделеют – разница в словах, а смысл один.
   Но мы были слишком сильно связаны: она знала, что я по этому поводу думаю – что любовь и вожделение совсем не одно и то же, и эта мысль была так отчетлива, что она ментально споткнулась – я ощутила ее сомнение, на полмгновения она усомнилась. И это не я посеяла в ее уме зернышко сомнения. Оно уже там было, с тех пор как много веков назад Жан-Клод и Ашер покинули ее добровольно.
   – Они вернулись ко мне, Анита, не забывай. Они жить не могли без Белль Морт!
   Она стояла на коленях на своей кровати, и лицо было прекрасно в гневе. Но я знала лучше многих, что там за этим гневом. За ним был страх.
   – Хватит! – крикнула она, и у меня в голове отдался этот крик, а Огги он ударил как кулак.
   Огюстин покачнулся, стараясь не упасть, удержать меня, но сила ее уже захлестнула нас, ее версия ardeur'а – исходная. Все, что исходило от Белль Морт, это были всего лишь клочки ее силы. Мы все были ее отражением. А сейчас оригинал ревел надо мной, рвал вопли из моего рта, и Огюстин мне вторил.
   Ее сила рвалась из нас, рвалась заполнить зал и тронуть всех. Огги отгородил ее стеной и всю свою волю, свою мощь как мастера города бросил на то, чтобы удержать ее, но долго стена продержаться не могла. Я попыталась вызвать некромантию – мне удавалось когда-то изгнать Белль, но сейчас я не могла заглушить ardeur. Пока этот вопрос не будет решен, от меня толку мало.
   Огги обрел дар речи раньше меня.
   – Все вон, вон! Мы это долго не удержим, оно всю комнату заполнит!
   – Это же передается прикосновением, – сказал Мика.
   Огги покачал головой:
   – Это не ardeur Жан-Клода, это от Белль. Достаточно стоять рядом. – Он содрогнулся, плечи у него ссутулились, будто поддаваясь под огромной тяжестью. – Сэмюэл, уводи своих. Ты не знаешь, что эта штука может тебя заставить делать.
   У меня за спиной прозвучал голос – с гораздо более сильным французским акцентом, чем я привыкла слышать.
   – Огюстин, что ты сделал с ma petite? Сила, давление… – Я обернулась к нему, и он замолк. – Белль Морт.
   Это было сказано без интонаций, будто он подавил все эмоции, которые это зрелище у него вызвало.
   Одет он был в свои фирменные цвета – черный и белый. Куртка черного бархата едва доходила до талии. Белые кружева сорочки выплескивались наружу из середины этой черноты – у шеи их держала камея, один из первых моих подарков Жан-Клоду. Кожаные штаны будто обливали ноги. Черные сапоги до колен – пожалуй, из самых простецких, что у него есть, но в его теле, скользящем к нам, ничего простецкого не было. Мы обе слишком хорошо знали возможности этого тела, чтобы купиться на такой камуфляж – потому что соединялись в некое «мы». И поскольку существовало это «мы», она знала, почему Жан-Клод убрал в хвост черные кудри. Она знала, почему одежда была элегантна, но из наименее дорогих вещей Жан-Клода. Почему почти не было на нем украшений: он хотел явиться таким, каким его видели когда-то приехавшие в гости мастера. Он хотел спрятать свою суть, оставить простор для догадок о том, какова его сила. Это была игра, с которой я не согласилась – по-моему, это значило их провоцировать: дескать, поглядите, какой я слабый, давайте, давите меня. Жан-Клод на это ответил, что никогда не нарывался на неприятности оттого, что скрывал от других мастеров какие-либо свои способности. Этот образ действий в прошлом спасал ему жизнь.