Ган Е.. Идеал

И сегодня, и завтра, и вечно все то же и то же; годы, создавая и разрушая царства, как будто забывают о жидовском местечке. Изредка приезд какого-нибудь генерала, какойнибудь смотр нарушал этот порядок вещей в однообразном быту Ольги: тогда все военные суетились, эполеты и лядунки сияли новой позолотой, в комнатах некому было курить; но начальник только налетит и исчезнет, и на другой же день все возвращается к прежнему положению. Однажды капитанша пришла поздравить Ольгу с известием пли со слухом, что ее мужа скоро произведут в генералы. - Ах, не говорите мне этого! - вскричала бедная Ольга в отчаяньи. - У меня прибавится еще двенадцать неугасающих трубок! В такой-то быт попалась Ольга. Сперва она от всей души желала сдружиться с мужем, найти в нем собеседника и от голосок своих чувствований; но он смеялся, зевал, прерывал ее восторженные мечтания просьбою заказать к завтрашнему обеду побольше ветчины или, соскучившись слушать непонятные для него звуки, заигрывал на свой лад песенку, которая возмущала все существование бедной Ольги. Чувства в этом случае - как травка не тронь меня: они от неприятного прикосновения сжимаются и увядают; и хотя, отдохнув, приходят в прежнее состояние, однако отпечаток неосторожной руки остается на них неизгладимо. Ольга поняла свое положение и не имела других разговоров с мужем, как о вещах самых обыкновенных. И это разногласие, это одиночество души усилили в ней склонность к уединению и мечтательности. Ее юное пылкое воображение, не находя никакой пищи вокруг себя, заключилось в пределы своего мира и извлекало огонь из собственных рудников. Когда муж ее со всем обществом офицеров отправлялся в набег на именинные пироги соседних помещиков, тогда только Ольга свободно дышала - предавалась своим книгам, своим стихам и фантазиям, и им она обязана была небольшим числом своих счастливых минут, немногими бледными лучами света в этом унылом и мрачном быту. Сроднившись наконец с своим положением, она отчасти примирилась с ним. Порой счастливые сны ее детства и не известность об участи Веры еще смущали ее спокойствие; но перед ней в туманной дали горела одна звездочка, и к ней шла она ровными шагами, глядя вокруг себя, как глядит усталый путник на однообразные степи, когда вдалеке уже виднеется приветный ночлег. Эта звездочка горела над могилой. Теперь, после многих лет разлуки Ольга и Вера столкнулись неожиданно в городке, куда переведена была артиллерийская батарея, которой командовал Гольцберг. Они сделались неразлучными, несмотря на гнев городских дам. Ольга по-прежнему избегала их знакомства и их балов, сколько позволяли приличия и муж, затвердивший себе, как одиннадцатую заповедь, что женщины любят балы и наряды и, следственно, жена должна любить их. В силу этого убеждения Гольцберг передал в один день жене своей приглашение на вечер, от которого, по словам его, невозможно было отказаться. Уже половина города собралась в гостиной, когда вошла полковница Гольцберг. Внезапное те зашипело во всех устах, и под приветливою улыбкою хозяйки не успел еще скрыться смех злоречия. Губернаторша усадила ее на кресло подле дивана - диван назначен только для помещения превосходительных, - и маленькая полицеймейстерша, которая находилась подле Ольги, бросив значительный взор на нее, вскочила с своего кресла и громогласно возвала к Нередкому, не угодно ли ему занять ее место? Танцы еще не начинались; разговор то вспыхивал, то замирал, как угли в камине в начале осени; девицы стол пились в один угол и шептались между собою; чепцоносные дамы сидели чинно с позолоченными чашками в руках, а молоденькие женщины перепархивали с места па место или, закинув головки, разговаривали с офицерами, стоявшими за спинками их кресел. Нерецкий томно улегся на месте, которое предложила ему услужливая полицеймейстерша, и завел с Ольгою разговор, право, не помню, о чем, но могу уверить, что Нерецкий никогда не заводил пустых разговоров. - Павел Никифорович! - сказала с противоположной стороны fem` почтмейстера, -что за посылку получили вы сегодня из Петербурга? - Мне прислали несколько французских романов; я не могу жить без литературных новостей, - последние стихотворения Гюго и новую поэму славного Анатолия Борисовича Т-го. - Новую поэму Т-го! - Нельзя ли нам попользоваться вашими книгами? раздалось со всех сторон. - Поэму Т-го! поэму, о которой столько кричали журналы еще прежде издания ее в свет! О, мосье Нередкий... И Ольга с пылающим лицом, крепко сжав свои руки, устремила на него умоляющие взоры. Нерецкий благосклонно поклонился публике в знак согласия и обратился к Ольге: - Вы также принадлежите к числу поклонниц Анатолия Т-го? вы любите его стихотворения? - Люблю ли я? Укажите мне женщину, которая бы но находила в его небесных стихотворениях отголоска собственных чувств? которая не бредит им, не обожает его! - Вы слишком склонны к восторгу, - сказал Нерецкий, конечно, он человек с большим талантом, но он слишком любит отвлеченные описания, слишком многословен. Ольга бросила на него негодующий взгляд и, не удостоив возражения, отвернулась к старой генеральше, которая, опорожнив уже третью чашку чаю, посматривала с материнскою любовью на приготовленные карточные столы. В половине бала танцы прервались; из ближней комнаты выскочил мальчик лет двенадцати, одетый в фантастическоказацкое платье, с тамбурином в руках, и для увеселения публики пустился выплясывать казачка. Этот приятный сюрприз повторялся неотменно на каждом бале знаменитого амфитриона, который, обходя вокруг залы, восклицал: Не правда ли, какой талант! На что зрители, кланяясь, отвечали всегда: Истинный талант, ваше превосходительство! Сущий гений! Утомленная безвкусным зрелищем, Ольга между тем ушла в уборную комнату, скрылась за длинные ширмы и, бросившись в кресло, без мыслей впала в задумчивость. Не прошло десяти минут, как несколько дам порхнули к большому зеркалу, и голоса залепетали в одно время: - Ах, боже мой, какой несносный вечер! - У меня лопнул башмак. - Можно ли быть глупее этого Финифтика! Заморил меня своими рассказами. - Видели вы, как Marie сегодня дурно одета! - Когда же она бывает лучше! - Перестанут ли нас когда-нибудь морить этим несносным казачком. - Сегодня мадам Гольцберг была очень мила. - В особенности когда румянец заиграл на щеках ее от разговоров с Нерецким. - Нет, это, ей-богу, ни на что уже не похоже! - произнес один голос с жаром, - не довольно срамить себя дома; нет, еще и на балах делает такой скандал. - Что такое? - спросили несколько голосов с любопытством. - Разве вы по видите? Мадам Гольцберг, эта невинность, этот половой цветок... противно смотреть! - Да что же такое? скажите, пожалуйста! - Ах, боже мой! весь город об этом говорит, все видят, кроме этого колпака, мужа. Хоть бы кто-нибудь открыл ему глаза! Нетерпеливые вопросы повторялись; голос продолжал: - Неужели вы не заметили явной связи ее с Нерецким? Он проводит у нее дни и ночи, в обществах занимается только ею, везде превозносит ее ум, таланты. Чего ж вам еще? - Я несколько раз была у мадам Гольпберг, но не встре чалась с Нерецким, - возразил один голос. - Вот еще! разве в их доме одна дверь? Не так она глупа, чтоб не стараться таить свою связь; но пе так же глупы и мы, чтоб этого не проникнуть. Я знаю хорошо их квартиру: мы жили в ней два года, когда муж мой только был назначен полицеймейстером. Ольга слышала эти нелепые обвинения; они как раскаленный свинец падали на ее сердце, но гордость не позволила ей никакого оправдания: обвинение было слишком низко. Ей ли завесть преступную связь! Ей ли нарушить чистоту своей совести, замарать себя в своем собственном мнении, которое было для нее драгоценнее всех мнений на свете! Ей ли обманывать мужа и осквернить уста ложью. Нет, это обвинение как грязный снежный ком, ударившись об ее гранитную непорочность, отпрыгнул и замарал брызгами своими одних только обвинителей. Она встала; сердце ее разрывалось, но глаза пылали огнем благородной самоуверенности, и на устах бродила улыбка презрения. Она вышла из-за ширм и медленно прошла мимо толпы дам, которые собрались вокруг ораторствующей полицеймейстерши. И когда встречаясь с подобными женщинами, - слава богу, эти встречи довольно редки, невольно рождается в уме вопрос, из какого особенного ве щества созданы они? Исчадие ли они демонов пли насмешка природы над человечеством, гнев божий, ниспосылаемый на землю вместе с голодом и язвою? Красота, любезность, непорочность женщины кажутся им личным оскорблением. Злословие и клевета нужны им как воздух, и если бы отворили им двери Магометова рая с условием не разбирать ничьего поведения, не обливать желчью ни одного белого цветка, который попадает им на пути, они, взглянув со вздохом на светлый сад счастия, возвратились бы в грязные улицы своих земных жилищ, чтоб только иметь удовольствие злословить и клеветать. - Что я им сделала? - говорила на другой день бедная Ольга своей подруге с заплаканными глазами. - Где вырыли они основание этой нелепой сказки? - И ты спрашиваешь еще? Разве не знаешь ты, что ос нованием всех рассказов, пружиной всех их мнений их соб ственные чувства, собственные характеры? Углубляясь в свою черную думу, они видят в ней, как поступили бы они в подобном случае, и поэтому заключают обо всех. - О, мой поэт, мой Анатолий, как справедливо сказал ты... - Да, вот это благоразумнее; прочти несколько строф твоего любимого поэта и утешься в нелепой клевете, от ко торой, право, ни один твой волос не поседеет. - От господина Нерецкого, - сказал вошедший слуга, подавая Ольге пакет. При этом имени брови ее вновь нахмурились: она неохотно bgk` в руки пакет, но едва развернула, как лицо ее прояснилось. С выражением блаженной радости она вскричала, прижимая сверток к груди своей: - Он! Он! Я вновь услышу его звуки, прочту его небесные чувства! - Ольга! - Вера! - Неужели холод годов и опыта не остудил твоей ребяческой страсти к незнакомому тебе человеку? В пятнадцать лет это было только смешно, но теперь... - К незнакомому человеку? Вера! Что это значит? И ты можешь говорить, что он незнаком мне? Мне незнаком Ана толий? Мой идеал? Мой поэт, которого песни пробудили мое детское воображение, одушевили его жизнью, образовали мою душу? Кто же услаждал мое одиночество, кто утешил меня в горе, кто удваивал мои радости, как не он, не Анатолий? И ты говоришь, что я люблю незнакомого мне человека! Нет, я сроднилась с каждою его мыслию; я знаю все изгибы его благородного сердца; я его обожаю; я пожертвую последнею радостью жизни моей, небогатой утехами, последнею каплею крови для его счастия, я отдам душу свою для продолжения его жизни... Да, да; я люблю его, но я люблю не земною любовию, я люблю не человека... Нет, . нет, Вера, ты ошибаешься! Вера пожала плечами и сказала с улыбкою: - Погоди, ты пробудишься, - Но желай мне этого, Вора, если ты хоть немного любишь меня! Послушай, что я скажу тебе, и потом суди, ос новательно ли твое желание: я совершенно отделена от людей, ни одна нить но связывает меня с миром, ни родственная приязнь, ни приобретенная дружба, ни надежда на будущее, ни желание, ни страх. Чего надеяться, чего страшиться мне? Какие перевороты могут улучшить или более помрачить мою участь? Мое прошедшее, настоящее, будущее, все сосредоточилось и погибло в ложной цели моего назначения. Я иду в густом тумане, не зная, ни куда, ни к чему иду! И неужели ты думаешь, что мне бы достало сил сносить подобное существование, если бы хоть слабый луч небесный не озарял его, если бы в целой природе ни одно эхо не отзывалось моим чувствованиям? В свете, как и в доме моем, я играю вытверженную роль; только наедине с собою я делаюсь тем, чем создала меня природа. Но могу ли я всегда довольствоваться собой? Есть в мире существо, которое мыслит моими мыслями, чувствует моим сердцем, смотрит моими глазами, звучною песнью дает мечтам моим жизнь? Нет во мне прекрасного чувства, нет благородной мысли, которых бы он но одел живыми формами своего слова и не украсил неземной гармонией своего стихав всякое биение моего сердца находит отголосок в его вдохновенных песнях, всякое слово его громко отзывается в моем сердце. И ты желаешь лишить меня последнего, единственного утешения! Что станется со мною, если я охладею и к этому чувству? Куда обратится, чем наполнится мое пустынное существование? Отними у нищего последнюю копейку и скажи ему: теперь твоя ноша легка! Оторви безумного от единственной мечты, которая радует и счастливит его, и уверяй, что он теперь излечен от своего medsc`... О! не желай... нет, нет!.. Изнемогая от душевного волнения, Ольга упала в кресла и закрыла пылающее лицо руками. Вера взяла руки ее и с материнской заботливостью смотрела ей в лицо. - Ольга! - сказала она. - Я старее тебя и годами и горь ким опытом! Послушай, что я скажу тебе: питай свои мечты, утешайся ими, теперь они безвредны. Но, как друг, как сестра, желаю тебе никогда не встречаться с твоим идеалом или по крайней мере не прежде как лет через двадцать: тогда, тогда, пожалуй, встреча будет не опасна! Ольга не отвечала; глаза ее задумчиво потупились вниз, грудь волновалась. Настала ранняя весна. Ивы зазеленели; нежный пух и румяные почки покрыли все деревья; широкая река весело катила голубые волны, освобожденные от двухмесячного заключения. За городом, на крутом берегу реки красуется роща. Туда спешат первого мая городские жители праздновать наступление весны; там устраиваются пикники, гулянья; но еще пора их не наступала, и только две женщины, закутанные в зимние салопы, в больших шляпах, гуляли по узким тропинкам рощи. - Отчего, - сказала одна из них, - весна всегда навевает на меня грусть, вместо того чтобы радоваться, как радуются ей все живые существа? Осенние туманы, зимние вьюги не нагоняют на меня такого тяжелого чувства; оно давит грудь мою и доводит иногда до слез без всякой видимой причины. - Может быть, эта пора напоминает тебе наше детство, наш веселый Крым, его зеленые сады? Воспоминание прошедшего всегда сопряжено с чувством грусти, потому что все дурное в прошедшем предается забвению и мы вспоминаем с сожалением одни только счастливые минуты. По этой причине оно и кажется нам лучше настоящего. - Да! прекрасно было то время. Помнишь ли ты, Вера, помнишь ли эти южные вечера, под сводом чистого неба? Помнишь ли этот теплый ароматический воздух, где всякое дыхание есть уже наслаждение, где все тихо, так что можно вообразить себя единым живым существом этого эдема, где отдаленный прибой морских волн, как звук маятника, сливается с кротким ропотом фонтана?.. О!.. Вера! Какой мир, какая роскошь зал заменит это наслаждение? Мысли толпятся в душе, неясные призраки носятся перед глазами... То не бдение, но и не сон; бдение не может до такой степени освободиться от всех земных помыслов, очиститься, возвыситься; сон не может быть так действителен, не может проливать такого спокойствия, такой невыразимой тишины в чувства... Вера! помнишь ли ты это? - Не смущай меня этими воспоминаниями. Право, ты нарушаешь мою систему холодности и равнодушия. Я стараюсь избегать всего, что может сколько-нибудь потревожить мою особу, а ты часто одним дуновением обращаешь в прах все мои благоразумные намерения. - Знаешь ли, - прибавила Вера с улыбкою, - что иногда ты заставляешь меня сожалеть, зачем я встретилась с тобою? Теперь, если судьба снова разлучит нас, в душе моей останется горькое чувство, и мыс придется снова трудиться над исцелением своим от этого неприятного недуга. - И может быть, скорее, нежели ты думаешь; мне говорил мой муж, что едва ли мы возвратимся сюда из лагерей. - Но на время лагерей ты останешься здесь? - Может быть, если до выступления не узнаем ничего верного. - А в будущее не должно заглядывать. Довольно хлопот и с настоящим! К чему брать на плечи лишнюю ношу? Но возвратимся к твоей грусти: ты, кажется, готовилась читать послание к весне твоего поэта? Тень грусти подернула лицо Ольги, просветленное весенним воздухом. - Не говори с насмешкой о моем поэте и о моей грусти, пли ты заставишь меня вести и с тобою визитный разговор и высказывать гостинные чувства. Вера взглянула на нее с укором; Ольга продолжала: - Весною я живее чувствую свое сиротство, Вера! этот воздух кипит любовью... а я одна!.. Вопросы о цели моего существования сильнее волнуют мою душу: кто разрешит мне их? Все и все вокруг меня безответны. Я сравниваю иногда долю свою с полевой былинкой, которая растет, прозябает, без действия, без ощущений, не принося никому пользы и не зная, для чего создана она. И я живу подобно ей; и увяну от зимних морозов, не оставивши по себе никаких следов. Это ли жизнь? Жизнь созданья, одушевленного дуновением божиим? - Прекрасно! Жаль, что не в стихах; вышла бы порядочная элегия. Но кто же, по-твоему, счастлив? Не женщина ли, озабоченная дюжиной детей? Или ветреная кокетка, расставляющая для всех сети, чтобы самой когда-нибудь попасться в них? Или бездушная кукла, которая вальсирует по пути своей жизни, забегая во всякую модную лавку, примеряя с восторгом всякую новую шляпку; которая, если бы это было возможно, ложась в могилу, приказала бы сшить себе саван по последней моде? А!.. Которой из них хотела бы ты быть? - Выбор труден! Но твой обзор слишком односторонен. - Я исчислила тебе положение большей части женщин; исключения очень редки. - Но какой злой гений так исказил предназначение женщин? Теперь она родится для того, чтобы нравиться, прельщать, увеселять досуги мужчин, рядиться, плясать, владычествовать в обществе, а на деле быть бумажным царьком, которому паяц кланяется в присутствии зрителей и которого он бросает в темный угол наедине. Нам воздвигают в обществах троны; наше самолюбие украшает их, и мы не замечаем, что эти мишурные престолы - о трех ножнах, что нам стоит немного потерять равновесие, чтобы упасть и быть растоптанной ногами ничего не разбирающей толпы. Право, иногда кажется, будто мир божий создан для одних мужчин; им открыта вселенная со всеми таинствами, для них и слова, и искусства, и познания; для них свобода и все радости жизни. Женщину от колыбели сковывают цепями приличий, опутывают ужасным что скажет свет - и если ее надежды на семейное счастие не сбудутся, что остается ей вне себя? Ее бедное, ограниченное воспитание не позволяет ей даже посвятить себя важным занятиям, и она поневоле должна броситься в омут света или до могилы влачить бесцветное существование!.. - Или избрать мечту и привязаться к ней всею силою души, bk~ahr|q заочно, посылать по почте зефиров вздохи и изъяснения своему идеалу за две тысячи верст и питаться этою платоническою любовию. Не так ли?.. Я окончила твою мысль. Ольга с неудовольствием отвернулась от нее. Пролетел еще месяц; артиллерия выступила из города, сопровождаемая вздохами жен и проклятиями некоторых мужей. И Ольга снова брошена в новый мир. Снова незнакомые лица, незнакомые места. Эта странствующая жизнь для дамы очень непривлекательна. Однако ж в характере человека есть способность сродняться с самым неприятным положением. Тесная лачужка, вид грязной улицы, полудикие хохлы с их стоическою беззаботностью и равнодушием ко всему, пока у них есть миска галушек и чарка водки, все это нисколько не заманчиво в настоящем; но, покидая эти предметы, невольный вздох вылетает из сердца; тайная цепь привычки привязывает нас к ним. Но в своей кочующей жизни бедная военная дама не смеет дружиться с кем пли с чем бы то ни было: страшное слово поход вечно висит как черная туча над нею! Грянет урочный сигнал, и покидай все, отрывай сердце от всего, с чем оно свыклось, что было ему мило; укладывай чувства в дорожную суму и иди не ведая куда. Если может какое-либо положение постоянно питать мысль о вечности в незанятом сердце женщины, то это блуждающая жизнь офицерских жен, которые, по разделяя обязанностей и занятий своих мужей, разделяют только непостоянство их быта. Минутная гостья, всюду пришлец, жена военного никогда но уверена, что следующая неделя застанет ее в том самом месте, что с особой, с которой она сдружилась наперекор благоразумию, судьба сведет ее опять. Так она бродит из страны в страну, пока наткнувшись на край могилы, не отправится на вечную стоянку. К каким людям попалась Ольга? Не станем следовать за ней. Бесконечно тревожная жизнь в природе часто очень однообразна на бумаге. Месяцы быстро сменялись, ничего не изменяя в душевном положении Ольги. Окружающие ее особы считали ее холодною, равнодушною, часто скучною: она нисколько не старалась разуверить их; она с наслаждением хранила в самой глубине души пламенные чувства, стремление ко всему высокому и свое обожание к поэту; она таила свою внутреннюю жизнь, как таит скупец сокровища свои в дремучем лесу, и когда все засыпает вокруг него, когда для всех настает ночь, тогда только является его заря; он крадется к урочному месту и, один, на свободе, предается своим восторгам. Так Ольга, одна в своей избе, часто забывала свое положение и уносилась далеко в мыслях своих; ей грезились сны и надежды ее рано созревшего детства; сны и надежды, погребенные в могиле ее матери. Но не всегда Ольга занималась одним духовным бытом своего поэта: она с неизъяснимым удовольствием слушала случайные рассказы об его образе жизни, его склонностях, его привычках; иногда казалось ей, что одна строка, написанная его рукою, была бы для нее драгоценнее Ватиканской библиотеки. Но он не знал об ее существовании; и тщетно Ольга стремит к нему душу и мысли свои; он высок, далек и не замечает ее в толпе своих поклонниц. Но вот Ольга в Петербурге. В Петербурге, говорите вы?.. Да, она здесь, она в театре; театр полон, ложи блещут; пар тер пестреет тысячью голов. Давали в первый раз ориги нальную русскую Драму, С шумом отворилась дверь соседней ложи. Ольга робко оглянулась на перья и бриллианты прибывших дам. Подле нее сидел маленький толстенький полковник с огромными рыжими усами. - Ба! Гольцберг! как бог занес? - раздалось из соседней ложи. - А! это ты, Разрубаев, - вскричал Гольцберг. - Вот три дня только как приехал в Петербург. - По службе? - Нет, я в отпуску; пытаюсь искать теплого местечка; не знаю, как удастся. Полковник, усевшись в углу ложи, завел бесконечный разговор с своим старым товарищем. Занавес поднялся, все смолкло, началась пьеса. Ольга удерживала дыхание, чтобы не проронить ни одного слова. Какая гармония, какие мысли! - восклицала она в душе. Каждое выражение падало на ее пылающее сердце небесной росой. И в чьей голове зародились эти звучные думы? Из чьей души вылилась эта пламенная любовь к родной России, это восторженное чувство к благу отечества. Если бы даже скорая афиша не сказала Ольге имени автора, то она отгадала бы его; она отгадала бы имя Анатолия по сочувствию, - по этой вдохновенной поэзии, - потому что один он в состоянии был так красноречиво выразить то, что чувствует в молчании всякое русское сердце. Вокруг нее раздавался шепот: Видно, провинциалка! Она вся предана своей пьесе! Снизу наводились на нее неотвязные лорнеты и зрительные трубки всех размеров. Но до них ли ей было? В продолжение коротких антрактов она обводила вокруг себя мутный взор, но все представлялось ей хаосом; в ее пылающей голове также был хаос, но хаос, полный небесных ощущений. Она только на минуту пробуждалась от своего забвения и отдыхала душою, чтобы с новою сплою погрузиться в волшебный мир восторга. Пьеса кончилась; гром рукоплесканий потряс здание; неистово кричали любители драматического искусства, вызывая актеров и актрис, но большее число требовало автора. Вся душа Ольги перешла в глаза, когда раздались эти клики: она смотрела на ложу, в которой он должен был явиться, прижимая руки свои к груди и как бы стараясь утишить биение встревоженного сердца; не румянец розы покрыл ее бледные щеки, - нет, они загорелись багровым цветом пылающей крови, и в ту минуту можно было принять ее за жрицу Дельфийскую, ожидающую с упованием и тоской появленья духа. Напрасно, автор не являлся! Гольцберг, накидывая боа на плечи жены своей, шептал: Пойдем, Олинька; право, хочется спать . Она не слышала. В двух соседних ложах судили о достоинствах драмы. В ложе направо: Хорошо, прекрасно, чудо! В ложе налево: Надуто и пусто! Приторно! В ложе направо: Он человек с гением! В ложе налево: Он из числа тех писателей, у которых гения или таланта достает только на одну книгу, именно на первую. Блеснул однажды и померк навсегда! Ольга не слышала. Крики начали утихать, любимые актеры вышли на сцену, раскланялись и ушли, ложи пустели; полковник дергал за рукав жену, уверяя то по-русски, то по-немецки, что ему сильно хочется schlafen , и Ольга с горьким чувством об манутой надежды поворотилась к дверям, готовясь выйти. Дверь ложи налево отворилась, и дамы залепетали в один голос: - Ах, Анатолий Борисович! поздравляем! какой успех. - Вы заставили меня плакать! - Отчего вы не показались на призыв? - Славно, mon cher,- говорил толстый генерал, пожимая руку вошедшего. - Славно, брат Анатолий! - Анатолий! - воскликнул еще один голос. Ольга, не помня приличий, не замечая взоров, которые обратило на нее восклицание, схватилась за спинку стула, чтобы не упасть, и две крупные слезы выкатились из глаз ее, устремленных с невыразимым чувством на поэта, на ее идеал. Многим это покажется преувеличенным и ненатуральным в женщине двадцати трех лет. Но я прошу вспомнить, что Ольга никогда не знала искусства мерить свои чувства аршинами светских условий или назначать им пределы, что она не умела холодно удивляться прекрасному. Душа ее сохранила весь жар, всю первобытную силу свою; пружины этой души были еще слабы и не расслаблены частым употреблением; предметы внешнего мира дотоле скользили у ней по ледяной оболочке, в которой она заключила свои прекраснейшие чувства, и святой огонь этих чувств не охолодел еще от прикосновения всесильного: не принято в обществе .