Ган Е.. Идеал

Гольцберг, который сделал было несколько шагов из ложи, возвратился, не видя за собой жены. Олинька, тебе дурно? верно, от жару! И шарообразный полковник засуетился и побежал в коридор за стаканом воды. Все это продолжалось не более двух, трех минут. Ольга пришла в себя: сильное смущение последовало за невольным забытьем; она заметила и насмешливые взгляды своих соседок, и глубокий испытующий взор Анатолия. Чье авторское самолюбие не тронулось бы скорое этим восклицанием, вылетевшим из глубины души, этим смятением, нежели всеми приветствиями модных дам, которые за минуту бранили пьесу! Полковник возвратился, таща за собой слугу с большим карфином воды. - Прошло! - сказала Ольга и исчезла из глаз изумленных соседок. Гольцберг бросился вслед за женою, толпа остановила их; они должны были медленно подвигаться вперед. В эту минуту Ольга почувствовала на лице своем ют самый испытующий взор: он проникал в душу ее, приводил ее в смятенье и трепет; она хотела бы прорваться сквозь толпу, бежать; по равнодушная толпа как бы в насмешку едва двигалась и часто так сближала ее с идеалом, что она чувствовала, как локоны ее развевались от его дыхания. Они обогнули бесконечный коридор и спустились по лестнице: Ольга не оглядывается, не смеет поднять глаз, но чувствует, что он здесь, рядом с нею. Поэт с улыбкой смотрит на нее, наслаждаясь ее смятением как данью своему гению. Но вот холодный ветер ondsk на Ольгу сквозь отворенную дверь и освежил ее стесненную грудь. Она осмелилась поднять глаза, и они встретились с огненными черными глазами, которые с ласкою, почти любовию смотрели на Ольгу. - Карета полковника Гольцберга! Ольга бросилась в дверь и почти в беспамятстве упала па подушки кареты. Что сталось с ней после этой встречи? Трудно объяснить; а она менее всех понимала тревожное состояние своей души. Ее духовная любовь к поэту получила более сущности. Ольга с совершенно новым наслаждением перечитывала его творения, и ей казалось, что она читает их в первый раз. Теперь, выражая его же словами свою любовь, свою тоску, она уже не относилась более к неясному образу, мелькающему то под звездами, то в туманной дали; ее идеал облекся в формы земные; перед ней безотлучно как совесть горели черные глаза, носился милый образ поэта. Но она так сроднилась с безгрешностью своей духовной любви, что ни одно земное помышление не нарушало ее чистоты. Она с ужасом бы отступила от того, кто сказал бы, что она любит Анатолия и что мысленно уже изменяет клятве, данной супругу. Ольга обманывала себя, но не своего мужа. Это случилось в сентябре, веселом и ясном в южных краях, где ветерок играет еще в зеленых листьях деревьев и небо снова принимает светлый весенний цвет, но туманном и дождливом в Петербурге. Однако ж как бы наперекор обычаям двух климатов в тот год на берегах Невы в сентябре мелькнуло теплое солнце, и целые три дня продолжалась тихая, ясная погода; все жители столицы спешили к знакомым своим на дачи проститься с садами и чистым воздухом. Ольга также поехала к родственнице своего мужа, которая давно приглашала ее к себе, желая познакомиться с нею. Госпожа Недоумова, отставная генеральша, занимала на одном из островов небольшой красивый дом с мезонином, зеленою крышею и садом, который перерезывали вдоль две прямые дорожки, довольно длинные для прогулки столичных жилиц с затянутыми талиями, которые, прошедшись по ним четыреста шагов, могут вполне утомиться и имеют предлог отдыхать потом целый день на диване. Госпожа Недоумова жила одна, но иногда два сына ее, служившие в Петербурге, приезжали к ней обедать. Один из них был поэт, то есть писал стихи; другой перевел с французского три ужасные повести, от которых кровь леденеет и волоса сами собою подымаются выше кока, избитого a la jeune Franse, и потому считал себя литератором. Несмотря на эти маленькие слабости, молодые Недоумовы были добрые сыновья и очень любезные молодые люди. Госпожа Недоумова очень обрадовалась приезду Ольги, расцеловала супругу своего милого племянника и упросила ее пробыть у нее несколько дней. - Завтра приедут Жоржинька и Васинька; вы познакомитесь с моими детьми. Госпожа Недоумова рассыпалась в похвалах Жоржиньке и Васиньке и их литературным подвигам. В самом деле, на другой день, между тем как хозяйка ndeb`k`q| в своей комнате, а Ольга сидела одна в саду под липой, несколько экипажей подъехали к крыльцу домика. Ольга не заблагорассудила торопиться знакомством с милыми братцами и тогда только оставила свое место, когда пригласили ее от имени хозяйки. Подходя к гостиной, она услышала несколько веселых го лосов и, бог знает отчего, почувствовала какой-то страх, взявшись за замок. Она простояла несколько минут в странном волнении, не смея ни отворить двери, ни уйти. Наконец, смеясь своему смущению, она вошла в гостиную. - А, Ольга Александровна, - вскричала госпожа Недо умова, - прошу познакомиться и полюбить моих сыновей. И она поочередно представила ей Жоржиньку и Васиньку. - А вот еще, - продолжала она, - моя племянница Евгения Антоновна Брацкая; с ней вы, верно, подружитесь... Ольга обернулась. Перед ней стояла молодая хорошенькая женщина с приветливою фразою, а далее, у растворенного окна, стоял он... он! Анатолий! Поэт стоял, прислонись к стене и с улыбкою, в которой мелькнула тень коварства, когда Ольга вздрогнула, заметив его, смотрел на нее глаза ми, как бы приветствуя свою старую знакомую. - Ольга Александровна! Вот с этим господином вы, верно, знакомы заочно, - сказала неутомимая госпожа Недоумова, приписывая внезапное смятение Ольги провинциальной застенчивости. - Анатолий Борисович, подите сюда, я вас отрекомендую жене моего племянника, полковнице Гольцберг. Мой добрый Анатолий не забывает меня, старушку, которая носила его на руках. К тому же они люди одного ремесла, прибавила она, указывая на поэта природного и на сына своего, поэта самодельного, - так как им не сойтиться! День прошел очень весело. Евгения Антоновна была из числа тех женщин, которые равно пленяют любезностью и в большом обществе и в домашнем кругу. Анатолий был чрезвычайно весел, шутил, смеялся и заставлял всех смеяться. Жоржинька и Васинька вторили ему довольно хорошо. Даже Ольга оставила свою привычную холодность и развеселилась. Маленькая полицеймейстерша мигом заметила бы, что ледяная оболочка ее сердца начинала таять от лучей поэтической славы Анатолия, и в первый раз в жизни она сказала бы не клевету. Ольга ощутила новое существование. Анатолий был бес престанно с нею, и она не могла не видеть его то грустных, то пламенных взглядов; не могла не замечать, что голос его делался выразительнее и даже нежнее, когда он говорил с нею. В то время, как Евгения пела его элегию, исполненную страсти и молений о взаимности, поэт смотрел на свею тайную обожательницу с таким чувством, глаза его так красноречиво подтверждали всякое слово элегии, что бедная Ольга стояла едва дыша, прислонившись к стене, и слезы, которые не смели брызнуть из глаз в гостиной, заливали и давили ос сердце. Прошло три дня; никто не думал об отъезде; только Жоржинька и Васинька, опасаясь, чтобы начальник отделения, не постигая их литературной значительности, не взыскал с них за продолжительное отсутствие как с обыкновенных чиновников четырнадцатого класса, уехали обратно в Петербург. В этот вечер Евгения и Ольга долго гуляли в са ду. Поэт, разумеется, был с ними; госпожа Недоумова, боясь g`l`mwhbni прелести осенних вечеров, ушла в свою комнату. Настала восхитительная пора сумерок, когда на одном краю неба еще светлеет розовой полосой вечерняя заря, а на другом уже зажигаются бесчисленные звезды, туман стелется на предметы и облекает их в неопределенные фантастические формы. Это пора всегда склоняет к мечтательности, к кротости, к любви; кажется, будто мысли наши, как и окружающие предметы, принимают неясные образы и превращаются в видения фантазии. Известно, хоть бы я этого и не сказала, что разговор между молодыми различных полов, на какой бы лад не был построен, непременно сойдет к рассуждениям - меланхолическим или философическим, смотря по характерам собеседников, о счастии и об истинной любви. Этим именно кончился и разговор наших гуляющих, кос нувшись сперва театров и словесности. Евгения Антоновна, которая вышла замуж по собственному выбору, утверждала, что нет другого счастия в мире, как обвенчаться с любимым человеком и жить, не смотря ни в прошедшее, ни в будущее. Поэт доказывал самым поэтическим образом, будто истинная любовь не требует законных связей и так далее, что всегда и на всех языках доказывают молодые поэты. Ольга молчала во время этих прений: и что могла она сказать? Что испытала она в любви? Свои тайные чувства она начинала таить от самой себя. Это первый предостерегательный голос совести. Зачем так редко мы следуем ему! Анатолий, чтобы вовлечь ее в разговор, склонил речь к повести, напечатанной в одном журнале, которая нашла от голосок в сердцах многих женщин и была предметом общих разговоров. Евгения привязалась к несбыточным происшествиям этой повести, не умея понять их значения. Ольга с свойственным ей жаром защищала автора. - Я знаю только то, - сказала Евгения, - что эта повесть нагнала на меня тоску и страшные сны; несчастный герой... - Не называйте его несчастным! - прорвала ее Ольга. - Он так любил, так сильно, глубоко чувствовал, что в сравнении с прозябанием большей части людей он не был совершенно несчастлив! - Если вы называете не совершенно несчастливым человека, который страдал, умел вполне чувствовать свое страдание и находил одну отраду в этом печальном сознании... - Вы забываете, - возразил поэт, - что он был уверен во взаимности любимой им особы; а эта уверенность не лучшая ли отрада во всех страданиях, какие бы препятствия и расстояния ни разделяли влюбленных! Постигнуть любовь чистую, духовную, откинувши все низкие страсти чув ственности, под прелестною оболочкою женщины любить только незримую душу, проникнуть в сокровеннейшие изгибы этой души, увидеть в ней себя, прочесть свою любовь... о, этого счастия никакие силы небесные не могут отнять у пас! Поставьте вселенную между любовниками этого рода, их души не разлучатся, и тут на их горизонте порой блеснет луч счастья. Поэт смеялся втайне своей восторженной речи, но она произвела ожидаемое действие в душе Ольги. Характер Анатолия был в совершенном разногласии с теми чувствами, которые он выказывал в своих творениях: огненный и воз вышенный в стихах, в сущности он был человек самый обыкновенный, жаден ко всем удовольствиям, буен в кругу товарищей и ловелас с женщинами. - Поэты более говорят о любви, нежели чувствуют ее, сказала Евгения, - и вы, верно, основываете эти пред положения на одной теории. Испытали ль вы любовь этого рода? Взвесили ль ее бедные утехи с ее терзаниями? - Нет; до этой поры я не любил, - произнес он выра зительно, глядя на Ольгу, которая схватила и поняла этот взгляд сквозь сумрак вечерний. - Я избегаю любви, - про должал он, - страшусь ее, может быть, от предчувствия. Кто знает, не назначено ли мне судьбою встретиться с душою холодною, но доступною ни к каким глубоким впечатлениям, или уже занятою другим предметом, или, что всего хуже, которая польстит минутной взаимностью и, переменив прихоть, как перчатки, явится вновь свободною и легкою, не подумает о том, что она измяла и истерзала все существование человека. - И вы также отнимаете у женщины лучшую способность ее души! - возразила Ольга, уязвленная нападением. - Отнимаете способность любить сильно, постоянно, безусловно, с совершенным самоотвержением, не зная ни препятствий, ни боязни; способность сосредоточить все силы сердечные и умственные в одном чувстве, спаять свое существование с своей любовью?.. Нет, не отнимайте этого высокого дара у женщины. Это наша собственность, паша сила, наш гений! - Вы любили? - Я?.. да, я замужем... - Какой ответ! Любовь и супружество не всегда живут в согласии. Любили ль вы? Ольга вспыхнула, тайная досада пробудилась в ее сердце. - Да, я любила и люблю... моего мужа, - отвечала она с гордостью. - Так по системе Евгении Антоновны вы должны блаженствовать: вы любите вашего мужа, и я имел счастие удостовериться в его нежной привязанности к вам. - Вы? - Да, помните ли, в театре? Когда вам сделалось дурно... от жару; и когда полковник с такой заботливостью побежал за водой. Ольга молчала, но в сердце ее негодование боролось с приятным чувством воспоминания. Анатолий тоже замолчал, довольствуясь тем, что удостоверился в своем торжестве. - Мне холодно, - сказала Ольга. - Войдем в комнату; я завтра еду в Петербург. Она в тот же вечер простилась с хозяйкой и на рассвете уехала, увозя с собой столько воспоминаний, сладких для сердца и беспокойных для совести. На половине дороги ще гольской кабриолет промчался мимо коляски полковницы Гольцберг. Анатолий вежливо ей поклонился. Он скоро нашел случай познакомиться с Гольцбергом, и недальновидный полковник сам представил его Ольге, ут верждая, что стихи покажутся ей еще прекраснее, когда их автор сам станет их читать. В первый раз мнение полковника было совершенно согласно с мнением полковницы. Быстро летело время для молодой мечтательницы; ее nkhverbnpemm{i идеал был беспрестанно с нею, и даже во время его отсутствия она не разлучалась с ним. Всегда, везде она встречала его или его имя - его славу. Поутру за чайным столиком Ольга развертывает принесенный журнал, глаза ее падают на стихи Анатолия или на похвалы его та ланту; в полдень она едет прогуляться, и из окон магазинов беспрестанно выглядывают портреты ее поэта, недавно поступившие в продажу; в два часа она делает визиты своим знакомым, и столы всех гостиных украшены его сочинениями в разных форматах и обертках; вечером она едет в театр: там ждет ее еще большее наслаждение; там мысли поэта получают еще более силы от искусной игры актеров, от волшебных декораций, от гармонических звуков оркестра. Там, бог знает по какому магнетическому сочувствию, при всяком страстном выражении в пьесе глаза Ольги встречают глубокий, исполненный любви взгляд поэта. Да! Ольга уже любила его со всей силою пламенной души; он не мог сомневаться в этом, но был слишком просвещен в науке женского сердца, чтобы не постигнуть в то же время идеальной непорочности ее помышлений, чтобы не видеть ясно, что Ольга предается этой любви с безотчетной верою в святость своего чувства и что малейший намек на связи земные унизит его в глазах этой чистой женщины, выведет ее из заблуждения, покажет ей предметы в их настоящем виде. Потому он искусно вкрадывался в ее сердце; постепенным и незаметным образом приучал ее мыслить его мыслями, забывать свои мнения для его мнений; словом, он обвивал ее осторожно, как змей спящего ягненка, чтоб не разбудить его преждевременно и в ту минуту, когда бедный встрепенется, задушить его в своих объятиях. Что подстрекало его к такому многотрудному предприятию? Как мог он, любимый поэт женщин, посреди стольких обворожительных красавиц заняться смиренной Ольгою и посвящать ей часы, которых жаждали не в одном блестящем кругу? Что внушило ему это желание? прихоть, новость, сильно польщенное самолюбие. Незадолго до того он прервал связь с одной из петербургских красавиц и, поводя взором вокруг себя, не находил предмета, способного заменить его последнее обладание. К тому ж самые трудности этой новой победы завлекали его, избалованного легкими успехами. Он тогда не был занят никаким сочинением и, покоясь на лаврах, готов был перепорхнуть от садовой розы к степной фиалке. Но чем занимался в то время полковник? О, он также нашел в Петсрбурге свой идеал! Вывески с разрисованными колбасами, ветчиною, устрицами и страсбургскими пирогами так приветливо улыбались его солидному воображению, сто личные обеды и вина разливали такое эмпирейское упоение на его шестое гастрономическое чувство, что он предоставил Ольге полную свободу выезжать в свет или, сидя в своей комнате, мечтать об чем ей угодно. Он рассчитывал, что его супруга едет с ним, а предметы его настоящего обожания, увы, остаются в Петербурге. Сверх того он встретился здесь с многими товарищами, приискивал для себя выгодное место и за разными другими делами рыскал днем и ночью по городу. Ольга не более прельщалась балами столицы, как и пирами маленьких городов, в которые судьба ее бросала. Круг ее gm`jnlqrb был очень ограничен, и беседы Анатолия составляли все веселия бедной мечтательницы. Часто она проводила длинные зимние вечера вдвоем, разговаривая или разбирая сочинения поэта: Ольга с наслаждением слушала его истолкования в местах, которые казались ей непонятными, ревниво расспрашивала о предметах его нежных посланий и элегий, об его давних занятиях, о образе жизни, и поэт, плененный ее чистосердечием, заводил ее в лабиринт новых понятий, которого все пути были так хорошо знакомы ему. Поэту нравилась невинность Ольги, не эта девическая невин ность, которая происходит от совершенного незнания света и природы, - невинность женщины, невинность, которая имеет начало в беспорочности души и помышлений, чуждых всего, что может сделать малейший тайный укор долгу и вызвать краску совести на лице. Они не сомневались в взаимной при вязанности друг друга и с удовольствием говорили об ней, но еще роковое слово не вылетело из уст Анатолия и слова дружба , сочувствие душ искусно маскировали страсть, которая уже обнимала все существование Ольги и быстро приближала поэта к его цели. В один вечер Ольга сидела одна в своей комнате; все было тихо вокруг нее; только угли в камине трещали, то вспы хивая, то замирая, и сильный ветер порою завывал в трубе; на дворе бушевала вьюга, снег стучал в окно, экипажи разъ езжали по улице, говор проходящих, крик кучеров, скрип колес и полозьев доходили до ее слуха. Эта жизнь вне дома еще более усиливала в ней чувство одиночества. Ольга была печальна, более недели она не получала никаких известий об Анатолии, прежде редко проходил день без того, чтобы он не посетил ее или не утешил каким-нибудь знаком воспоминания; теперь тысячи догадок волновали ее ум, и она но смела остановиться ни па одной. У дверей раздался звук колокольчика. Ольга вздрогнула и вскочила с своего места. Отчего? двадцать раз в день раз давался этот звон и не тревожил ее. Но чего не отгадает лю бящее сердце женщины? Анатолий вошел в комнату; с радостным криком бросилась к нему Ольга: - Где были вы так долго? что с вами, Анатолий? - Я был нездоров, - отвечал поэт, прижимая руку ее к устам. - Ольга?.. вы заметили мое отсутствие? Один взгляд был ему ответом, но этот взгляд высказал поэту торжество его. После всякой продолжительной грусти радость бывает сильнее, лицо Ольги сияло веселием; она не отнимала руки своей и не могла говорить; голос ее прерывался; она с неизъяснимым чувством смотрела на своего поэта. После первого смятения разговор их стал жив и весел, но Анатолий возмутил его печальным заключением: он напомнил Ольге близкую минуту их разлуки, и при этом страшном слове сердце ее сильнее рвалось к поэту. - Ольга, - сказал он наконец после минутного молчания, я должен сказать тебе... Не смотри на меня с удивлением; это холодное вы , тип колючих приличий света, неприятно вцепляется в наши речи; отбросим его. Я должен высказать, что гнетет мое сердце. Сколько раз я повторял тебе, что до этой поры я был чужд любви; что ни одна затянутая талия, ни ndhm выученный взгляд здешних красавиц не приводили в трепет моего сердца! Я тосковал, Ольга, я жаждал любви, но она, легкокрылая чарунья, только манила меня и летела все далее... Я встретился с тобою, моя Ольга, я полюбил тебя, я люблю тебя... Не пугайся этих слов, милый Друг мой, наши сердца давно поняли их, и что значит слово, название?.. Пустой звук! Любовь и дружба - не одно ли и то же чувство?.. О, не отнимай у меня руки! Скажи, что и ты любишь меня?.. - Довольно, ради бога, довольно!.. Не унижайте моего чувства к вам названием любви; ему нет названия на нашем языке... зачем, зачем вы сказали мне... Но совесть ее громко твердила - он сказал правду! - Не принимай святого названия любви в пошлом смысле, которым осквернили ее в свете; пойми меня, мой Друг; любовь моя чиста и безгрешна... Но взор поэта жадно впивался в взволнованную грудь Ольги. - Я не могу, я не должна любить вас. Я замужем!.. - И ты также привязываешься к этому слову? Бедная! у нее выманили, сорвали с языка роковое да , и это да должно задушить в ее сердце все чувства природы, должно приковать ее терновыми цепями к человеку бездушному. - Он муж мой! Анатолии, он любит меня, и я... я... уважаю его! - Ты обманываешь сама себя, Ольга; ты хочешь уверить себя в уважении к человеку, которого не уважаешь; уважение, так же как и любовь к нему, не вмещается в твоем сердце. А он?.. Ты говоришь, что он любит тебя! Гольцберг любит!.. Поди, скажи ему - твоя жена в опасности: он медленно доест свои пирог, запьет стаканом портера и тогда уже отправится спасать любимую жену. Ольга, выйди из заблуждения! - продолжал он умоляющим голосом. - Ты любишъ меня, душа твоя давно принадлежит мне, и в эту минуту она согласна со мною... забудь мир, как я забыл его для тебя! Будь другом, гением моим! В душе Ольги происходила страшная борьба; ее чувства сильно говорили в пользу Анатолия; они принадлежали ему нераздельно, но совесть, но религия сражались с ее любовью. Она была бледна, уста ее дрожали, и глаза не смели попрежнему с ласкою и доверчивостью устремляться на поэта. Анатолий, потеряв терпение, встал. - Простите мне, - сказал он с принужденною холодностью, но трепещущим и огорченным голосом, - простите мне; я был в заблуждении; я полагал, что после многих лет тяжкого и бесцветного существования я встретил, наконец, родную мне душу; я думал, что вы поняли мою любовь и любите меня с той же готовностью жертвовать всем на свете для этого священного чувства, с какой я сам всем пожертвовал для вас; иногда мне приходило на мысль, что сами небеса послали мне в виде вашем ангела-утешителя, и я поклонялся вам. Я любил вас и забыл все, все, что было не вы... Ольга! зачем, показавши мне блаженство, ты создаешь преграды к нему из пустых предрассудков, из жалких условий общества, которые люди изобрели только для толпы? Ты чистая, ангельская душа, ты могла бы отбросить от себя эти грязные цепи, ты могла бы... Но простите, простите моему безумию, моей любви!.. Opny`ire, Ольга, будьте счастливы; забудьте обо мне... в объятиях вашего супруга, - прибавил он с горькою усмешкою и сделал шаг к дверям. Ольга стремительно бросилась к нему: - Анатолий! Анатолий! ты доведешь меня до сумасшествия. Чего ты хочешь, чего требуешь от меня? моей любви? Но разве ты не знаешь, что я дышу одним тобою? Ты образовал душу мою, ты оживил ее святым огнем, и она давно отдалась второму творцу своему. Каких жертв требуешь ты от меня? Я могу быть твоей сестрой, твоим другом... твоей рабой, если ты этого желаешь, но... Анатолий! сжалься надо мной; не разрушай моего святого мира, в котором я едва начала жить душою. Анатолий привлек ее к себе и страстно прижал к груди. Ольга не противилась и, не помня ничего, склонила голову на плечо поэта. - Моя Ольга, - прошептал он и прильнул жаркими устами к плечу ее. Ольга почувствовала опасность чистой любви поэта и, вырвавшись из его объятий, в невыразимом волнении упала на диван. Анатолий с минуту оставался неподвижным; глаза его сверкали; он кусал губы от негодования; наконец, медленно приблизясь к Ольге, он стал перед ней с ужасным видом отчаяния и решимости, вперив в несчастную взор пронзи тельный и холодный, и произнес голосом, от которого она задрожала всеми членами: - Так вот твоя любовь, твоя доверчивая, преданная любовь? Один поцелуй пугает тебя! Но я не могу долее сносить эту полулюбовь, это полудоверие. Будь моей, Ольга, моею бе зусловно, или прощай. Недолго мне оплакивать мое заблуж дение; взгляни на меня; я ношу в груди зародыш смерти, и может быть, скоро ты придешь возвратить мне мой жаркий поцелуй, но он не согреет уже этих оледеневших уст! Прощай, Ольга, будь счастлива, если можешь... Он поспешно скрылся за дверью. Глухой стон вырвался из груди Ольги; она полетела вслед за ним, но на пороге стол кнулась с толстою фигурою полковника. В первый раз эта встреча ужаснула ее; она отскочила от мужа, и слезы хлынули из глаз изнемогающей Ольги. Полковник стоял, выпучивши на нее свои серые глаза, и наконец завопил жалким голосом: Спазмы, ах, мой спаситель, ведь в самом деле спазмы! И, торопливо освободившись от трехугольной шляпы и сабли, он побежал за гофманскими каплями. Но Ольга между том пришла в себя со страху, ко торый навело на нее воспоминание вида уходящего поэта: действительно, в этом виде было что-то неподдельно адское. Время летело; Ольга не видит Анатолия. Что перечувствовала и что перетерпела она в это время, скрывая свою борьбу и свое мучение под холодной наружностью, принимая и делая визиты, слушая шутки и улыбаясь, тогда как тоска медленною рукою сжимала ее сердце! Этого не попять тем, кто не находился в подобных обстоятельствах. И странно, что когда в минуты сильнейшей грусти мы принуждены, затаив сердечные чувствования, являться в общество, в толпу холодных, но всегда наблюдательных особ, то всегда легче выказать бешеное веселие, нежели qonjniqrbhe и равнодушие. Смеясь, возбуждая смех в других, мы охмеляем самих себя и кажемся непритворно веселыми. И, как нарочно, никто в ее присутствии не вспоминал об Анатолии: казалось, будто все забыли об его существовании. Сто раз роковой вопрос готовился слететь с языка, но неоконченный замирал на устах ее. Она молчала и глубоко, невыразимо страдала в молчании. Однажды Ольга приглашена была на бал. Может быть, она там встретит Анатолия или хоть услышит об нем!