Страница:
-----------------------------------------------------------------------
Henry James. The Real Thing (1892). Пер. - Ю.Афонькин.
В кн.: "Генри Джеймс. Избранные произведения в двух томах. Том второй".
Л., "Художественная литература", Ленинградское отделение, 1979.
OCR & spellcheck by HarryFan, 11 October 2001
-----------------------------------------------------------------------
"К вам какой-то джентльмен, сэр, а с ним леди", - доложила жена
швейцара (входную дверь обычно открывала она), и я тотчас же вообразил
себе, как не раз воображал в те дни, принимая желаемое за действительное,
что кто-то пришел ко мне позировать для портрета. Мои посетители в самом
деле намеревались позировать, но только не в том смысле, в каком мне
хотелось. Правда, на первый взгляд ничто не давало повода сомневаться, что
я имею дело с заказчиками. Джентльмена, мужчину лет пятидесяти, очень
высокого роста и державшегося очень прямо, с тронутыми сединой усами и в
изумительно сидевшем темно-сером пальто - усы и пальто я отметил
профессионально (что вовсе не значит, будто я смотрю на людей глазами
парикмахера или портного), - джентльмена с этой примечательной внешностью
можно было бы даже принять за какую-нибудь знаменитость, если бы я не
знал, что как раз знаменитости обычно ничем примечательным не выделяются.
Мне не раз доводилось убеждаться в том, что в здании с импозантным фасадом
далеко не всегда размещается важное учреждение. Эту парадоксальную истину
я вспомнил еще раз, бросив взгляд на даму: она тоже обладала слишком
характерным обликом, чтобы чем-то отличаться от простых смертных. Вряд ли
кому-нибудь удавалось встретить человека, совмещающего в себе то и другое.
Пришедшие не начинали разговора, не пытались положить конец неловкости
первых минут; как видно, каждый надеялся, что это сделает за него другой.
Оба явно робели; они стояли в передней, ожидая приглашения пройти, и, как
я понял впоследствии, это было самым разумным в подобной ситуации: ведь их
смущение располагало к ним. Мне уже доводилось встречать людей, которые
мучились и долго не могли заставить себя высказать вслух вульгарное
желание увидеть свое изображение на полотне; но сомнения, обуревавшие моих
новых знакомых, казались прямо-таки непреодолимыми. Почему джентльмен
никак не мог произнести фразу: "Я хотел бы заказать портрет моей жены"? И
что мешало леди произнести слова: "Мне хотелось бы заказать портрет моего
мужа"? Может быть, они вовсе не были мужем и женой? Это, конечно,
усложняло дело. Если их привело ко мне желание быть запечатленными вместе,
им надо было привести с собой еще кого-нибудь, чтобы тот подготовил меня.
- Мы к вам от мистера Риве, - сказала наконец леди со слабой улыбкой, и
на лице ее я увидел проблеск былой красоты, словно кто-то тронул мокрой
губкой потускневшую картину. Высокая и стройная, под стать своему
спутнику, она была лет на десять моложе его. Вид у нее был печальный,
насколько может быть печальным женское лицо, не обремененное особой
выразительностью: маска ее лица, правильно очерченного, чуть тронутого
косметикой, лишь несколько поистерлась, как истирается всякая незащищенная
поверхность. Всеразрушающее время поработало над ним, но не сделало его
значительнее. Она была стройна и подтянута, а ее безукоризненно сшитое
темно-синее шерстяное платье с карманчиками и пуговками не оставляло
сомнений, что она пользуется услугами того же портного, что и ее муж.
На этой чете лежал неуловимый отпечаток достатка и благополучия: видно
было, что они - люди с деньгами, привыкшие удовлетворять свои прихоти.
Если их очередной прихотью буду я, мне следовало подумать, какие я им
поставлю условия.
- Так, значит, мой адрес вам дал Клод Риве? - переспросил я и добавил,
что это очень любезно с его стороны, хотя тут же сообразил, что он пишет
только пейзажи и, следовательно, для него это не было жертвой.
Леди пристально посмотрела на джентльмена, а джентльмен окинул взором
комнату. Затем, потупившись и пригладив усы, перевел взгляд своих приятных
глаз на меня и ответил:
- Он сказал, что вы для нас - самый подходящий человек.
- Я стараюсь им быть, когда ко мне приходят позировать.
- Мы для этого и пришли, - поспешно подхватила леди.
- Вы имеете в виду - вместе?
Супруги переглянулись.
- Если вы сочтете, что и я вам подхожу, то оплата, очевидно, будет
двойная? - пробормотал джентльмен.
- Разумеется, цена за двоих дороже, чем за одного.
- Мы постараемся, чтобы вы остались довольны, - пообещал муж.
- Вы очень добры ко мне, - ответил я, испытывая признательность к
необычайно щедрому заказчику: ведь я думал, что он имеет в виду гонорар.
В эту минуту у леди, по-видимому, шевельнулось подозрение, что мы друг
друга недопонимаем.
- Мы полагали, что подойдем вам для иллюстраций... Мистер Риве сказал,
что вам нужен кто-нибудь.
- Подойдете для иллюстраций?.. - переспросил я, в свою очередь
растерявшись.
- Ну, знаете, ее можно было бы нарисовать, - сказал джентльмен и
покраснел.
Тут только я понял, какую услугу оказал мне Клод Риве: от него они
узнали, что я - график, делаю иллюстрации для журналов, для сборников
рассказов, для очерков о современной жизни, и поэтому у меня часто бывает
работа для натурщиков. Это была правда, но еще не вся правда: пора мне
признаться в своих мечтах (сбылись ли они или пошли прахом - пусть
читатель догадывается сам). В ту пору я забрал себе в голову стать великим
портретистом; меня прельщала слава тех, кто избрал этот путь, не говоря
уже об их доходах. Работа иллюстратора давала мне кусок хлеба, а я
приглядывался к другому жанру (как мне всегда казалось - самому
интересному для меня), в котором собирался увековечить свое имя. В моих
мечтаниях, в стремлении сколотить себе состояние не было ничего
постыдного; но только с того самого момента, как они высказали пожелание,
чтобы их рисовали бесплатно, эта перспектива стала все больше от меня
отдаляться. Я был разочарован, тем более что с первой же минуты ясно
представил себе, как они будут смотреться на портрете. Я очень быстро
уловил их тип и сразу же наметил, какими бы я их изобразил. Впоследствии я
понял, что моя трактовка отнюдь не пришлась бы им по вкусу.
- Так вы... Так, значит, вы?.. - начал я, оправившись от изумления. Я
никак не мог произнести прозаическое слово "натурщики": ведь оно так плохо
передавало суть дела.
- Опыт у нас не очень большой, - сказала леди.
- Нам надо найти _работу_, - вставил муж, - и мы подумали, что художник
вроде вас сумеет нас как-то использовать. - Затем он добавил, что у них
мало знакомых художников и что сначала они пошли наудачу к мистеру Риве
(да, конечно, он рисует пейзажи, но иногда - может быть, я слышал? -
вставляет в них фигуры людей); с мистером Риве они познакомились несколько
лет назад в одной усадьбе в Норфолке, куда тот приезжал на этюды.
- Мы и сами иногда рисовали, - пояснила леди.
- Неловко об этом говорить, - продолжал ее муж, - но нам совершенно
необходимо найти какую-нибудь работу.
- Мы, правда, _не слишком_ молоды, - призналась жена, вымученно
улыбаясь.
Затем муж сказал, что мне, может быть, надо больше узнать о них, и
вручил визитную карточку с именем "майор Монарк", которую вынул из
аккуратной записной книжки (все вещи у них были новые и чистые). Карточка
выглядела внушительно, но я не смог извлечь из нее никаких дополнительных
сведений; впрочем, мой гость тут же добавил:
- Я вышел в отставку, а потом с нами случилось несчастье - мы потеряли
все наше состояние. Больше того: мы находимся в весьма стесненных
обстоятельствах.
- Это мучительно... и очень тяжело, - сказала миссис Монарк.
Видно было, что они стараются держаться скромно, боятся, как бы в их
словах не проскользнула сословная спесь. Я чувствовал, что они готовы
признать свою принадлежность к знати недостатком, и в то же время угадывал
за этим смирением другое чувство (оно-то и было их утешением в невзгодах):
они знали, что у них есть свои преимущества. О да, преимущества у них
были, но это были, на мой взгляд, таланты чисто салонного порядка;
например, их присутствие могло придать респектабельный вид гостиной.
Впрочем, гостиные на то и существуют, чтобы все в них выглядело как на
картине.
Подхватив намек своей жены на их возраст, майор Монарк заметил:
- Мы, конечно, думали, что подойдем вам благодаря своему сложению. Мы
сумели сохранить осанку, не так ли?
Я с самого начала увидел, что осанка была их главным козырем. В том,
как он произнес "конечно", не было никакого тщеславия, но это слово многое
прояснило.
- Моя жена, во всяком случае, сложена безупречно, - продолжал он,
кивнув в сторону дамы с той благодушной непосредственностью, которая
приходит после сытного обеда.
Мне не оставалось ничего другого, как отпустить ему комплимент - словно
мы и впрямь сидели за бокалом вина, - у него, мол, внешность тоже хоть
куда, на что он, в свою очередь, ответил:
- Мы подумали: если вам надо рисовать людей нашего круга, то мы бы,
наверно, подошли. Особенно моя жена - точь-в-точь таких леди и рисуют в
книжках.
Они меня так позабавили, что я решил продлить удовольствие от разговора
с ними и постарался встать на их точку зрения; хотя мне было неловко
оценивать их стати, словно я собирался взять напрокат пару лошадей или
нанять чернокожую прислугу (подобная придирчивость была бы уместна разве
что в одной из ситуаций вроде этих), я все-таки решил взглянуть на миссис
Монарк совершенно беспристрастно и после минутного размышления воскликнул
с полной убежденностью: "Вот именно - в книжках!" Она была поразительно
похожа на плохую иллюстрацию.
- Мы встанем, если вам угодно, - сказал майор и вырос передо мной во
всем своем величии.
Я на глаз оценил его рост - в нем было шесть футов два дюйма, и он был
джентльмен с головы до пят. Любой вновь учрежденный клуб, еще не
подыскавший себе эмблему, не прогадал бы, наняв его стоять в витрине
своего помещения. При первом же взгляде на них у меня мелькнула мысль, что
эта чета обратилась явно не по адресу: для них было бы гораздо выгоднее,
если бы их использовали в рекламных целях. Я, конечно, не собирался
обдумывать за них все возможные варианты, но мне было ясно одно: этим
людям ничего не стоило заработать целое состояние, - правда, не для себя.
В их внешности было что-то такое, из чего сумел бы извлечь немалые барыши
модный портной, содержатель гостиницы или же владелец фирмы, торгующий
мылом. Мне виделся плакат "Мы моемся мылом только этой марки", приколотый
к их груди и действующий на покупателя неотразимо. А как блестяще они
справились бы с поручением поддерживать разговор за табльдотом в
каком-нибудь пансионе!
Миссис Монарк хранила молчание, - не из заносчивости, а из робости.
Майор сказал ей:
- Встаньте, дорогая, и покажите, как вы элегантны.
Чтобы показать это, вставать было совсем не обязательно, но она
послушно поднялась, прошлась по мастерской и вернулась на свое место,
покраснев от смущения и бросая беспокойные взгляды на мужа. Это напомнило
мне сцену, случайным свидетелем которой я стал однажды в Париже: к моему
приятелю-драматургу, работавшему в то время над новой пьесой, пришла
актриса, добивавшаяся получить в ней роль. Она прохаживалась перед ним по
комнате, как это делала сейчас моя посетительница. У миссис Монарк это
получалось не хуже, но я все же воздержался от аплодисментов. Странно было
видеть, что такие люди готовы работать за гроши. А миссис Монарк выглядела
так, будто у нее было десять тысяч фунтов годового дохода. Слово, которое
только что употребил ее муж, как нельзя лучше характеризовало ее: и по
облику, и по самому своему существу она была тем, что обитатели Лондона
называют на своем жаргоне "элегантной штучкой". Фигура у нее была - если
придерживаться той же системы понятий - "безупречная" или, если угодно,
"идеальная". Для женщины ее возраста талия у нее была удивительно тонка;
локоть обнаруживал предписанный канонами красоты изгиб; посадка головы
также отвечала всем правилам; и все же - зачем она пришла ко _мне_? Почему
не пошла работать манекенщицей в модный магазин? Я начал опасаться, что
мои посетители не просто нуждаются в деньгах, а еще и мнят себя любителями
искусства, - это усложнило бы наши отношения. Когда она снова села, я
поблагодарил ее и сказал, что качество, которое рисовальщик больше всего
ценит в натурщике, - это умение сидеть смирно.
- О, если кто умеет сидеть смирно, так это _она_, - сказал майор
Монарк. Затем шутливо добавил: - Во всяком случае, я ей особенно воли не
давал.
- Разве я такая уж непоседа? - обратилась миссис Монарк к мужу.
При этом она спрятала голову на его широкой груди, словно птенец,
укрывающийся под крылом матери. Я чувствовал, что у меня вот-вот брызнут
слезы.
Тот, в чью силу так трогательно верили, адресовал свой ответ мне:
- Быть может, именно сейчас уместно упомянуть - ведь наш разговор
должен быть сугубо деловым, не так ли? - что, когда мы поженились, все
звали мою жену не иначе как Прекрасной Статуей.
- О, боже, - печально вздохнула миссис Монарк.
- Но мне, разумеется, хотелось бы, чтобы натурщик умел выразительно
передавать те или иные чувства, - сказал я.
- Разумеется! - подхватили супруги в один голос.
- И вот еще что: вам, я полагаю, известно, что от этой работы ужасно
устаешь.
- О, мы _никогда_ не устаем! - горячо возразили они.
- А вы уже испробовали это на практике?
Они медлили с ответом и поглядывали друг на друга.
- Мы фотографировались, - сказала наконец миссис Монарх - бессчетное
число раз.
- Мы часто снимались по просьбе владельцев ателье, - пояснил майор.
- Понимаю, - потому что вы так хорошо смотритесь.
- Не знаю уж, какие у них были цели, но только от них отбою не было.
- Мы никогда не платили за наши фотографии, - сказала миссис Монарк с
улыбкой.
- Надо было принести их с собой, - заметил муж.
- Вряд ли у нас что-нибудь осталось. Мы их столько раздарили, -
пояснила она мне.
- На память, - уточнил майор, - ну и, как водится, напишешь что-нибудь
такое на обороте.
- Может быть, они теперь продаются в магазинах? - спросил я, желая
невинно пошутить.
- О да, конечно, - _ее_ фотографии раньше продавались.
- Продавались когда-то, - сказала миссис Монарк, потупившись.
Я без труда представил себе, что подразумевал майор под словами
"что-нибудь такое", - все эти надписи на преподносимых друзьям
фотографиях, и я был уверен в том, что эти надписи делались красивым
почерком. Просто удивительно, как быстро мне удалось составить
определенное мнение об этой паре. Если они сейчас так обеднели, что
вынуждены искать грошовых заработков, - значит, у них никогда не было
больших сбережений. Их главным капиталом была их располагающая внешность,
и, не мудрствуя лукаво, они извлекали все, что могли, из этого источника
преуспевания, предопределившего их жизненный путь. На их лицах читалась
пустота, непробудный сон души, в который они впали, двадцать лет подряд
разъезжая по имениям своих знакомых; от этих визитов шли и обаятельные
интонации в их голосе. Я так и видел перед собой все эти залитые солнцем,
заваленные непрочитанными журналами гостиные, в которых проводила свои дни
миссис Монарк; видел влажные от росы, обсаженные кустарниками аллеи, по
которым она прогуливалась, - для моциона и чтобы восхищать своим нарядом;
видел горы дичи, подстреленной при участии мистера Монарка, и его дивный
смокинг, в котором поздно вечером он направлялся в мужскую гостиную, чтобы
поговорить об удачной охоте. Я мог нарисовать в воображении все их краги и
макинтоши, модные шотландские пледы и меховые полости, трости, несессеры и
новенькие зонтики от солнца; я мог бы подробно описать, как выглядели их
слуги и их внушительный багаж, аккуратно сложенный на перроне какой-нибудь
железнодорожной станции в сельской местности. Они скупились на чаевые для
слуг и тем не менее слыли милейшими людьми; сами никого у себя не
принимали, но почему-то получали одно приглашение за другим. Они везде так
хорошо смотрелись: ведь их рост, цвет лица и их подтянутость полностью
отвечали общепринятым вкусам. Они это знали, но не кичились своими
успехами, не выставляли их напоказ, и это внушало им чувство самоуважения.
Будучи людьми основательными, они придерживались определенной линии
поведения: делали ставку на бодрость и жизнерадостность. Такие активные
натуры, как они, должны были иметь свою линию поведения. Я чувствовал, что
они создали себе прочную репутацию людей, чей приезд сразу же вносит
оживление даже в самую скучную компанию. Сейчас с ними что-то случилось -
неважно, что именно; скудные источники их существования стали иссякать,
потом иссякли совсем, и вот им приходится подрабатывать на карманные
расходы. Их друзья по-прежнему хорошо к ним относятся, однако ссужать их
деньгами они не намерены. Правда, в них есть что-то, внушающее доверие: их
туалеты, их манеры, их принадлежность к определенному кругу; но когда
оказываешь доверие огромному пустому карману, в глубине которого изредка
позвякивает мелочь, нужно по крайней мере слышать это позвякивание. Я
должен помочь им создать хоть видимость каких-то заработков, - вот чего
они от меня хотят. К их счастью, детей у них нет, - об этом я очень скоро
догадался. Итак, они, возможно, пожелают держать наши отношения в секрете;
вот почему они начали разговор именно с осанки: если бы на страницы книг
попали их лица, это выдало бы их тайну.
Они мне понравились - ведь они были такие простодушные, - и я не
возражал бы иметь с ними дело, если бы они мне подошли. Но, несмотря на
все их совершенства, я почему-то никак не мог уверовать в них. В конце
концов, они были дилетанты, а самой сильной антипатией в моей жизни была
нелюбовь к дилетантам. Она сочеталась с другой странностью: я всегда
предпочитал изображение оригиналу; оригинал так часто страдал недостатком
изобразительности. Мне нравились объекты, наделенные выразительной
внешностью; они вселяли уверенность. Что же касается их сути, то это был
вопрос второстепенный, и он почти никогда не имел практического значения.
Были и другие соображения, и самое важное было то, что я уже пользовался
услугами двух-трех натурщиков, в частности моделью для моих иллюстраций
служила одна молодая особа из Килберна (*1), с большими ногами, в пелерине
из альпака; за последние несколько лет она приходила ко мне довольно
регулярно, и пока что - быть может, к моему стыду - я был ею удовлетворен.
Я откровенно объяснил своим посетителям, как обстоит дело; но они гораздо
лучше подготовились, чем я предполагал. Они взвесили свои шансы; от Клода
Риве им было известно, что готовится edition de luxe [роскошно оформленное
издание (фр.)] - собрание сочинений одного современного писателя,
блестящего романиста, которому суждено было долго оставаться незамеченным
(среди всеядной читающей публики наелось лишь немного ценителей его
таланта - как тут не вспомнить Филипа Винсента! (*2)) и только на склоне
лет познать счастье признания, увидеть первые проблески, а затем и яркий
свет успеха и услышать оценки, в которых уже явно сквозило стремление
загладить перед ним свою вину. Таким актом искупления вины было,
собственно говоря, и собрание сочинений, о котором идет речь. Его издатель
был человек со вкусом, и гравюры на дереве, призванные украсить это
издание, были данью искусства Англии одному из самых независимых
представителей английской литературы. Как признались мне майор Монарк и
его супруга, они возлагали надежды на то, что я сочту возможным
использовать их как модели для своей части иллюстраций. Они знали, что мне
предстоит иллюстрировать первую книгу серии, роман "Рэтленд Рэмзи", но мне
пришлось объяснить им, что первая книга дана мне на пробу и что участие в
последующих томах будет зависеть от того, смогу ли я удовлетворять моих
заказчиков. Если нет, они не станут со мной церемониться и откажутся от
моих услуг. Поэтому положение у меня критическое, и вполне естественно,
что я готовлюсь к этой работе особенно тщательно, подыскиваю, насколько в
этом есть необходимость, новых натурщиков и подбираю среди них самые
лучшие типажи. Однако я признался, что мне хотелось бы остановиться
окончательно на двух-трех хороших моделях, которые подошли бы для любых
целей.
- А часто приходится... э... надевать специальные костюмы? - робко
спросила миссис Монарк.
- А как же - переодевание в этом деле едва ли не самое главное.
- Костюмы полагается приносить свои?
- Нет, зачем же; у меня их сколько угодно. Натурщик надевает или
снимает то, что нужно художнику.
- А надевать приходится... э... то же самое?
- То же самое?..
Миссис Монарк снова взглянула на мужа.
- Моя жена хотела узнать, - пояснил он, - находятся ли эти костюмы в
_общем_ пользовании.
Я был вынужден признаться, что костюмами пользуются все: некоторые из
них, добавил я (у меня в мастерской лежало много подлинной, видавшей виды
одежды прошлого века), отслужили свою службу лет сто назад; носили их,
судя по покрою, леди и джентльмены того исчезнувшего мира; люди, возможно,
не столь уж далекие от их круга, Монарки - quoi? [здесь: почему бы и нет?
(фр.)] - века пудреных париков.
- Мы будем надевать все, что только будет нам впору, - сказал майор.
- На рисунках все будет впору, это уж моя забота.
- Боюсь, что я подойду больше для книг о нашем времени. Я буду
приходить в том, в чем вы скажете, - сказала миссис Монарк.
- У нее дома так много платьев, - продолжил майор. - Они могут
пригодиться для сцен из современной жизни.
- О, я уже вижу сцены, в которые вы очень хорошо впишетесь.
Я и в самом деле видел их: эта славная леди вполне могла бы населять
унылые пространства некоторых журнальных опусов, чьи зажеванные сюжеты и
неряшливый язык так раздражали меня, что, иллюстрируя их, я старался, по
возможности, не утруждать себя их чтением. Но мне пришлось вернуться к
действительности: я вспомнил, что для повседневной работы такого рода,
однообразной и чисто механической, у меня и так уже достаточно помощников;
люди, которые мне позировали, вполне годились для этих целей.
- Нам просто казалось, что есть определенные персонажи, на которых мы
больше похожи, - мягко сказала миссис Монарк, вставая с дивана.
Ее муж также поднялся; он смотрел на меня с какой-то смутной тоской, и
это было трогательно в таком изысканном человеке, как он.
- Ведь, наверное, лучше все же... Ну вот когда имеешь дело с... э... -
Он запнулся; ему хотелось, чтобы я помог ему выразить его мысль. Но я не
мог, так как не знал, о чем он говорит. И тогда, сделав над собой усилие,
он докончил:
- С чем-то подлинным; когда перед вами, знаете ли, настоящий джентльмен
или леди.
Я с готовностью согласился с ним - в общих чертах; действительно,
иногда это много значит. Майор почувствовал поддержку и пожаловался:
- Если бы вы знали, как это трудно; куда мы только не обращались, -
после чего вдруг судорожно всхлипнул. Всхлип его словно передался миссис
Монарк, и она не выдержала: не успел я опомниться, как она упала на диван
и разрыдалась. Муж сел рядом с ней и взял ее за руку, после чего она
быстро отерла слезы другой рукой; затем взглянула на меня, и я смутился.
- Нет такой работы, самой черной, самой неблагодарной, которую я бы не
искал, не ждал, не вымаливал, - сказал майор. - Можете себе представить,
как туго нам пришлось на первых порах. Попробуйте получить место секретаря
или что-нибудь в этом роде! С тем же успехом вы могли бы просить, чтобы
вас произвели в пэры. У меня есть сила, и я бы взялся за _все_, хоть
носильщиком, хоть уголь грузить. Я готов надеть фуражку с золотым галуном
и открывать дверцы экипажей, подъезжающих к галантерейным лавкам; я готов
слоняться вокруг вокзала в надежде поднести кому-нибудь чемоданы; я стал
бы почтальоном. Но никто на таких, как я, и смотреть не хочет; тысячи
людей вроде меня или вас оказались на дне. И эти бедняги были когда-то
джентльменами, держали свой погреб и псарню.
Я их успокоил, как умел; порешили на том, что проведем пробный сеанс.
Мы как раз договаривались о встрече, когда дверь открылась, и в комнату
вошла мисс Черм с мокрым зонтиком в руках. Ей пришлось проехать омнибусом
до Мейда Вейл (*3), а затем пройти еще полмили пешком. Вид у нее был
немного растрепанный, плащ кое-где забрызган грязью. При каждой встрече с
ней я вновь с удивлением спрашивал себя, как эта женщина, ничем не
примечательная сама по себе, становится интересной, изображая других.
Невзрачная мисс Черм таила в себе целую галерею литературных героинь. Она
была всего лишь веснушчатая лондонская кокни, но могла изобразить кого
угодно - от знатной леди до пастушки; она обладала этой способностью, как
другие обладают красивым голосом или длинными волосами. Она была
неграмотна, любила пиво, но у нее были и свои плюсы: богатая практика,
сноровка, прирожденное остроумие, несколько экзальтированная
чувствительность, любовь к театру, семь сестриц и ни капли уважения к
общепринятому, особенно к общепринятому произношению: в некоторых словах
она упорно проглатывала начало. Первое, что увидели мои посетители, был ее
мокрый зонтик, от одного вида которого этих нетерпимых ко всякому
неряшеству людей заметно передернуло. После их появления у меня дождь лил,
не переставая.
- Я промокла до нитки; а что делалось в омнибусе! Не мешало бы вам жить
поближе к остановке, - сказала мисс Черм.
Я попросил ее приготовиться к сеансу как можно быстрее, и она
направилась в комнату, где обычно переодевалась. Но перед тем как выйти из
Henry James. The Real Thing (1892). Пер. - Ю.Афонькин.
В кн.: "Генри Джеймс. Избранные произведения в двух томах. Том второй".
Л., "Художественная литература", Ленинградское отделение, 1979.
OCR & spellcheck by HarryFan, 11 October 2001
-----------------------------------------------------------------------
"К вам какой-то джентльмен, сэр, а с ним леди", - доложила жена
швейцара (входную дверь обычно открывала она), и я тотчас же вообразил
себе, как не раз воображал в те дни, принимая желаемое за действительное,
что кто-то пришел ко мне позировать для портрета. Мои посетители в самом
деле намеревались позировать, но только не в том смысле, в каком мне
хотелось. Правда, на первый взгляд ничто не давало повода сомневаться, что
я имею дело с заказчиками. Джентльмена, мужчину лет пятидесяти, очень
высокого роста и державшегося очень прямо, с тронутыми сединой усами и в
изумительно сидевшем темно-сером пальто - усы и пальто я отметил
профессионально (что вовсе не значит, будто я смотрю на людей глазами
парикмахера или портного), - джентльмена с этой примечательной внешностью
можно было бы даже принять за какую-нибудь знаменитость, если бы я не
знал, что как раз знаменитости обычно ничем примечательным не выделяются.
Мне не раз доводилось убеждаться в том, что в здании с импозантным фасадом
далеко не всегда размещается важное учреждение. Эту парадоксальную истину
я вспомнил еще раз, бросив взгляд на даму: она тоже обладала слишком
характерным обликом, чтобы чем-то отличаться от простых смертных. Вряд ли
кому-нибудь удавалось встретить человека, совмещающего в себе то и другое.
Пришедшие не начинали разговора, не пытались положить конец неловкости
первых минут; как видно, каждый надеялся, что это сделает за него другой.
Оба явно робели; они стояли в передней, ожидая приглашения пройти, и, как
я понял впоследствии, это было самым разумным в подобной ситуации: ведь их
смущение располагало к ним. Мне уже доводилось встречать людей, которые
мучились и долго не могли заставить себя высказать вслух вульгарное
желание увидеть свое изображение на полотне; но сомнения, обуревавшие моих
новых знакомых, казались прямо-таки непреодолимыми. Почему джентльмен
никак не мог произнести фразу: "Я хотел бы заказать портрет моей жены"? И
что мешало леди произнести слова: "Мне хотелось бы заказать портрет моего
мужа"? Может быть, они вовсе не были мужем и женой? Это, конечно,
усложняло дело. Если их привело ко мне желание быть запечатленными вместе,
им надо было привести с собой еще кого-нибудь, чтобы тот подготовил меня.
- Мы к вам от мистера Риве, - сказала наконец леди со слабой улыбкой, и
на лице ее я увидел проблеск былой красоты, словно кто-то тронул мокрой
губкой потускневшую картину. Высокая и стройная, под стать своему
спутнику, она была лет на десять моложе его. Вид у нее был печальный,
насколько может быть печальным женское лицо, не обремененное особой
выразительностью: маска ее лица, правильно очерченного, чуть тронутого
косметикой, лишь несколько поистерлась, как истирается всякая незащищенная
поверхность. Всеразрушающее время поработало над ним, но не сделало его
значительнее. Она была стройна и подтянута, а ее безукоризненно сшитое
темно-синее шерстяное платье с карманчиками и пуговками не оставляло
сомнений, что она пользуется услугами того же портного, что и ее муж.
На этой чете лежал неуловимый отпечаток достатка и благополучия: видно
было, что они - люди с деньгами, привыкшие удовлетворять свои прихоти.
Если их очередной прихотью буду я, мне следовало подумать, какие я им
поставлю условия.
- Так, значит, мой адрес вам дал Клод Риве? - переспросил я и добавил,
что это очень любезно с его стороны, хотя тут же сообразил, что он пишет
только пейзажи и, следовательно, для него это не было жертвой.
Леди пристально посмотрела на джентльмена, а джентльмен окинул взором
комнату. Затем, потупившись и пригладив усы, перевел взгляд своих приятных
глаз на меня и ответил:
- Он сказал, что вы для нас - самый подходящий человек.
- Я стараюсь им быть, когда ко мне приходят позировать.
- Мы для этого и пришли, - поспешно подхватила леди.
- Вы имеете в виду - вместе?
Супруги переглянулись.
- Если вы сочтете, что и я вам подхожу, то оплата, очевидно, будет
двойная? - пробормотал джентльмен.
- Разумеется, цена за двоих дороже, чем за одного.
- Мы постараемся, чтобы вы остались довольны, - пообещал муж.
- Вы очень добры ко мне, - ответил я, испытывая признательность к
необычайно щедрому заказчику: ведь я думал, что он имеет в виду гонорар.
В эту минуту у леди, по-видимому, шевельнулось подозрение, что мы друг
друга недопонимаем.
- Мы полагали, что подойдем вам для иллюстраций... Мистер Риве сказал,
что вам нужен кто-нибудь.
- Подойдете для иллюстраций?.. - переспросил я, в свою очередь
растерявшись.
- Ну, знаете, ее можно было бы нарисовать, - сказал джентльмен и
покраснел.
Тут только я понял, какую услугу оказал мне Клод Риве: от него они
узнали, что я - график, делаю иллюстрации для журналов, для сборников
рассказов, для очерков о современной жизни, и поэтому у меня часто бывает
работа для натурщиков. Это была правда, но еще не вся правда: пора мне
признаться в своих мечтах (сбылись ли они или пошли прахом - пусть
читатель догадывается сам). В ту пору я забрал себе в голову стать великим
портретистом; меня прельщала слава тех, кто избрал этот путь, не говоря
уже об их доходах. Работа иллюстратора давала мне кусок хлеба, а я
приглядывался к другому жанру (как мне всегда казалось - самому
интересному для меня), в котором собирался увековечить свое имя. В моих
мечтаниях, в стремлении сколотить себе состояние не было ничего
постыдного; но только с того самого момента, как они высказали пожелание,
чтобы их рисовали бесплатно, эта перспектива стала все больше от меня
отдаляться. Я был разочарован, тем более что с первой же минуты ясно
представил себе, как они будут смотреться на портрете. Я очень быстро
уловил их тип и сразу же наметил, какими бы я их изобразил. Впоследствии я
понял, что моя трактовка отнюдь не пришлась бы им по вкусу.
- Так вы... Так, значит, вы?.. - начал я, оправившись от изумления. Я
никак не мог произнести прозаическое слово "натурщики": ведь оно так плохо
передавало суть дела.
- Опыт у нас не очень большой, - сказала леди.
- Нам надо найти _работу_, - вставил муж, - и мы подумали, что художник
вроде вас сумеет нас как-то использовать. - Затем он добавил, что у них
мало знакомых художников и что сначала они пошли наудачу к мистеру Риве
(да, конечно, он рисует пейзажи, но иногда - может быть, я слышал? -
вставляет в них фигуры людей); с мистером Риве они познакомились несколько
лет назад в одной усадьбе в Норфолке, куда тот приезжал на этюды.
- Мы и сами иногда рисовали, - пояснила леди.
- Неловко об этом говорить, - продолжал ее муж, - но нам совершенно
необходимо найти какую-нибудь работу.
- Мы, правда, _не слишком_ молоды, - призналась жена, вымученно
улыбаясь.
Затем муж сказал, что мне, может быть, надо больше узнать о них, и
вручил визитную карточку с именем "майор Монарк", которую вынул из
аккуратной записной книжки (все вещи у них были новые и чистые). Карточка
выглядела внушительно, но я не смог извлечь из нее никаких дополнительных
сведений; впрочем, мой гость тут же добавил:
- Я вышел в отставку, а потом с нами случилось несчастье - мы потеряли
все наше состояние. Больше того: мы находимся в весьма стесненных
обстоятельствах.
- Это мучительно... и очень тяжело, - сказала миссис Монарк.
Видно было, что они стараются держаться скромно, боятся, как бы в их
словах не проскользнула сословная спесь. Я чувствовал, что они готовы
признать свою принадлежность к знати недостатком, и в то же время угадывал
за этим смирением другое чувство (оно-то и было их утешением в невзгодах):
они знали, что у них есть свои преимущества. О да, преимущества у них
были, но это были, на мой взгляд, таланты чисто салонного порядка;
например, их присутствие могло придать респектабельный вид гостиной.
Впрочем, гостиные на то и существуют, чтобы все в них выглядело как на
картине.
Подхватив намек своей жены на их возраст, майор Монарк заметил:
- Мы, конечно, думали, что подойдем вам благодаря своему сложению. Мы
сумели сохранить осанку, не так ли?
Я с самого начала увидел, что осанка была их главным козырем. В том,
как он произнес "конечно", не было никакого тщеславия, но это слово многое
прояснило.
- Моя жена, во всяком случае, сложена безупречно, - продолжал он,
кивнув в сторону дамы с той благодушной непосредственностью, которая
приходит после сытного обеда.
Мне не оставалось ничего другого, как отпустить ему комплимент - словно
мы и впрямь сидели за бокалом вина, - у него, мол, внешность тоже хоть
куда, на что он, в свою очередь, ответил:
- Мы подумали: если вам надо рисовать людей нашего круга, то мы бы,
наверно, подошли. Особенно моя жена - точь-в-точь таких леди и рисуют в
книжках.
Они меня так позабавили, что я решил продлить удовольствие от разговора
с ними и постарался встать на их точку зрения; хотя мне было неловко
оценивать их стати, словно я собирался взять напрокат пару лошадей или
нанять чернокожую прислугу (подобная придирчивость была бы уместна разве
что в одной из ситуаций вроде этих), я все-таки решил взглянуть на миссис
Монарк совершенно беспристрастно и после минутного размышления воскликнул
с полной убежденностью: "Вот именно - в книжках!" Она была поразительно
похожа на плохую иллюстрацию.
- Мы встанем, если вам угодно, - сказал майор и вырос передо мной во
всем своем величии.
Я на глаз оценил его рост - в нем было шесть футов два дюйма, и он был
джентльмен с головы до пят. Любой вновь учрежденный клуб, еще не
подыскавший себе эмблему, не прогадал бы, наняв его стоять в витрине
своего помещения. При первом же взгляде на них у меня мелькнула мысль, что
эта чета обратилась явно не по адресу: для них было бы гораздо выгоднее,
если бы их использовали в рекламных целях. Я, конечно, не собирался
обдумывать за них все возможные варианты, но мне было ясно одно: этим
людям ничего не стоило заработать целое состояние, - правда, не для себя.
В их внешности было что-то такое, из чего сумел бы извлечь немалые барыши
модный портной, содержатель гостиницы или же владелец фирмы, торгующий
мылом. Мне виделся плакат "Мы моемся мылом только этой марки", приколотый
к их груди и действующий на покупателя неотразимо. А как блестяще они
справились бы с поручением поддерживать разговор за табльдотом в
каком-нибудь пансионе!
Миссис Монарк хранила молчание, - не из заносчивости, а из робости.
Майор сказал ей:
- Встаньте, дорогая, и покажите, как вы элегантны.
Чтобы показать это, вставать было совсем не обязательно, но она
послушно поднялась, прошлась по мастерской и вернулась на свое место,
покраснев от смущения и бросая беспокойные взгляды на мужа. Это напомнило
мне сцену, случайным свидетелем которой я стал однажды в Париже: к моему
приятелю-драматургу, работавшему в то время над новой пьесой, пришла
актриса, добивавшаяся получить в ней роль. Она прохаживалась перед ним по
комнате, как это делала сейчас моя посетительница. У миссис Монарк это
получалось не хуже, но я все же воздержался от аплодисментов. Странно было
видеть, что такие люди готовы работать за гроши. А миссис Монарк выглядела
так, будто у нее было десять тысяч фунтов годового дохода. Слово, которое
только что употребил ее муж, как нельзя лучше характеризовало ее: и по
облику, и по самому своему существу она была тем, что обитатели Лондона
называют на своем жаргоне "элегантной штучкой". Фигура у нее была - если
придерживаться той же системы понятий - "безупречная" или, если угодно,
"идеальная". Для женщины ее возраста талия у нее была удивительно тонка;
локоть обнаруживал предписанный канонами красоты изгиб; посадка головы
также отвечала всем правилам; и все же - зачем она пришла ко _мне_? Почему
не пошла работать манекенщицей в модный магазин? Я начал опасаться, что
мои посетители не просто нуждаются в деньгах, а еще и мнят себя любителями
искусства, - это усложнило бы наши отношения. Когда она снова села, я
поблагодарил ее и сказал, что качество, которое рисовальщик больше всего
ценит в натурщике, - это умение сидеть смирно.
- О, если кто умеет сидеть смирно, так это _она_, - сказал майор
Монарк. Затем шутливо добавил: - Во всяком случае, я ей особенно воли не
давал.
- Разве я такая уж непоседа? - обратилась миссис Монарк к мужу.
При этом она спрятала голову на его широкой груди, словно птенец,
укрывающийся под крылом матери. Я чувствовал, что у меня вот-вот брызнут
слезы.
Тот, в чью силу так трогательно верили, адресовал свой ответ мне:
- Быть может, именно сейчас уместно упомянуть - ведь наш разговор
должен быть сугубо деловым, не так ли? - что, когда мы поженились, все
звали мою жену не иначе как Прекрасной Статуей.
- О, боже, - печально вздохнула миссис Монарк.
- Но мне, разумеется, хотелось бы, чтобы натурщик умел выразительно
передавать те или иные чувства, - сказал я.
- Разумеется! - подхватили супруги в один голос.
- И вот еще что: вам, я полагаю, известно, что от этой работы ужасно
устаешь.
- О, мы _никогда_ не устаем! - горячо возразили они.
- А вы уже испробовали это на практике?
Они медлили с ответом и поглядывали друг на друга.
- Мы фотографировались, - сказала наконец миссис Монарх - бессчетное
число раз.
- Мы часто снимались по просьбе владельцев ателье, - пояснил майор.
- Понимаю, - потому что вы так хорошо смотритесь.
- Не знаю уж, какие у них были цели, но только от них отбою не было.
- Мы никогда не платили за наши фотографии, - сказала миссис Монарк с
улыбкой.
- Надо было принести их с собой, - заметил муж.
- Вряд ли у нас что-нибудь осталось. Мы их столько раздарили, -
пояснила она мне.
- На память, - уточнил майор, - ну и, как водится, напишешь что-нибудь
такое на обороте.
- Может быть, они теперь продаются в магазинах? - спросил я, желая
невинно пошутить.
- О да, конечно, - _ее_ фотографии раньше продавались.
- Продавались когда-то, - сказала миссис Монарк, потупившись.
Я без труда представил себе, что подразумевал майор под словами
"что-нибудь такое", - все эти надписи на преподносимых друзьям
фотографиях, и я был уверен в том, что эти надписи делались красивым
почерком. Просто удивительно, как быстро мне удалось составить
определенное мнение об этой паре. Если они сейчас так обеднели, что
вынуждены искать грошовых заработков, - значит, у них никогда не было
больших сбережений. Их главным капиталом была их располагающая внешность,
и, не мудрствуя лукаво, они извлекали все, что могли, из этого источника
преуспевания, предопределившего их жизненный путь. На их лицах читалась
пустота, непробудный сон души, в который они впали, двадцать лет подряд
разъезжая по имениям своих знакомых; от этих визитов шли и обаятельные
интонации в их голосе. Я так и видел перед собой все эти залитые солнцем,
заваленные непрочитанными журналами гостиные, в которых проводила свои дни
миссис Монарк; видел влажные от росы, обсаженные кустарниками аллеи, по
которым она прогуливалась, - для моциона и чтобы восхищать своим нарядом;
видел горы дичи, подстреленной при участии мистера Монарка, и его дивный
смокинг, в котором поздно вечером он направлялся в мужскую гостиную, чтобы
поговорить об удачной охоте. Я мог нарисовать в воображении все их краги и
макинтоши, модные шотландские пледы и меховые полости, трости, несессеры и
новенькие зонтики от солнца; я мог бы подробно описать, как выглядели их
слуги и их внушительный багаж, аккуратно сложенный на перроне какой-нибудь
железнодорожной станции в сельской местности. Они скупились на чаевые для
слуг и тем не менее слыли милейшими людьми; сами никого у себя не
принимали, но почему-то получали одно приглашение за другим. Они везде так
хорошо смотрелись: ведь их рост, цвет лица и их подтянутость полностью
отвечали общепринятым вкусам. Они это знали, но не кичились своими
успехами, не выставляли их напоказ, и это внушало им чувство самоуважения.
Будучи людьми основательными, они придерживались определенной линии
поведения: делали ставку на бодрость и жизнерадостность. Такие активные
натуры, как они, должны были иметь свою линию поведения. Я чувствовал, что
они создали себе прочную репутацию людей, чей приезд сразу же вносит
оживление даже в самую скучную компанию. Сейчас с ними что-то случилось -
неважно, что именно; скудные источники их существования стали иссякать,
потом иссякли совсем, и вот им приходится подрабатывать на карманные
расходы. Их друзья по-прежнему хорошо к ним относятся, однако ссужать их
деньгами они не намерены. Правда, в них есть что-то, внушающее доверие: их
туалеты, их манеры, их принадлежность к определенному кругу; но когда
оказываешь доверие огромному пустому карману, в глубине которого изредка
позвякивает мелочь, нужно по крайней мере слышать это позвякивание. Я
должен помочь им создать хоть видимость каких-то заработков, - вот чего
они от меня хотят. К их счастью, детей у них нет, - об этом я очень скоро
догадался. Итак, они, возможно, пожелают держать наши отношения в секрете;
вот почему они начали разговор именно с осанки: если бы на страницы книг
попали их лица, это выдало бы их тайну.
Они мне понравились - ведь они были такие простодушные, - и я не
возражал бы иметь с ними дело, если бы они мне подошли. Но, несмотря на
все их совершенства, я почему-то никак не мог уверовать в них. В конце
концов, они были дилетанты, а самой сильной антипатией в моей жизни была
нелюбовь к дилетантам. Она сочеталась с другой странностью: я всегда
предпочитал изображение оригиналу; оригинал так часто страдал недостатком
изобразительности. Мне нравились объекты, наделенные выразительной
внешностью; они вселяли уверенность. Что же касается их сути, то это был
вопрос второстепенный, и он почти никогда не имел практического значения.
Были и другие соображения, и самое важное было то, что я уже пользовался
услугами двух-трех натурщиков, в частности моделью для моих иллюстраций
служила одна молодая особа из Килберна (*1), с большими ногами, в пелерине
из альпака; за последние несколько лет она приходила ко мне довольно
регулярно, и пока что - быть может, к моему стыду - я был ею удовлетворен.
Я откровенно объяснил своим посетителям, как обстоит дело; но они гораздо
лучше подготовились, чем я предполагал. Они взвесили свои шансы; от Клода
Риве им было известно, что готовится edition de luxe [роскошно оформленное
издание (фр.)] - собрание сочинений одного современного писателя,
блестящего романиста, которому суждено было долго оставаться незамеченным
(среди всеядной читающей публики наелось лишь немного ценителей его
таланта - как тут не вспомнить Филипа Винсента! (*2)) и только на склоне
лет познать счастье признания, увидеть первые проблески, а затем и яркий
свет успеха и услышать оценки, в которых уже явно сквозило стремление
загладить перед ним свою вину. Таким актом искупления вины было,
собственно говоря, и собрание сочинений, о котором идет речь. Его издатель
был человек со вкусом, и гравюры на дереве, призванные украсить это
издание, были данью искусства Англии одному из самых независимых
представителей английской литературы. Как признались мне майор Монарк и
его супруга, они возлагали надежды на то, что я сочту возможным
использовать их как модели для своей части иллюстраций. Они знали, что мне
предстоит иллюстрировать первую книгу серии, роман "Рэтленд Рэмзи", но мне
пришлось объяснить им, что первая книга дана мне на пробу и что участие в
последующих томах будет зависеть от того, смогу ли я удовлетворять моих
заказчиков. Если нет, они не станут со мной церемониться и откажутся от
моих услуг. Поэтому положение у меня критическое, и вполне естественно,
что я готовлюсь к этой работе особенно тщательно, подыскиваю, насколько в
этом есть необходимость, новых натурщиков и подбираю среди них самые
лучшие типажи. Однако я признался, что мне хотелось бы остановиться
окончательно на двух-трех хороших моделях, которые подошли бы для любых
целей.
- А часто приходится... э... надевать специальные костюмы? - робко
спросила миссис Монарк.
- А как же - переодевание в этом деле едва ли не самое главное.
- Костюмы полагается приносить свои?
- Нет, зачем же; у меня их сколько угодно. Натурщик надевает или
снимает то, что нужно художнику.
- А надевать приходится... э... то же самое?
- То же самое?..
Миссис Монарк снова взглянула на мужа.
- Моя жена хотела узнать, - пояснил он, - находятся ли эти костюмы в
_общем_ пользовании.
Я был вынужден признаться, что костюмами пользуются все: некоторые из
них, добавил я (у меня в мастерской лежало много подлинной, видавшей виды
одежды прошлого века), отслужили свою службу лет сто назад; носили их,
судя по покрою, леди и джентльмены того исчезнувшего мира; люди, возможно,
не столь уж далекие от их круга, Монарки - quoi? [здесь: почему бы и нет?
(фр.)] - века пудреных париков.
- Мы будем надевать все, что только будет нам впору, - сказал майор.
- На рисунках все будет впору, это уж моя забота.
- Боюсь, что я подойду больше для книг о нашем времени. Я буду
приходить в том, в чем вы скажете, - сказала миссис Монарк.
- У нее дома так много платьев, - продолжил майор. - Они могут
пригодиться для сцен из современной жизни.
- О, я уже вижу сцены, в которые вы очень хорошо впишетесь.
Я и в самом деле видел их: эта славная леди вполне могла бы населять
унылые пространства некоторых журнальных опусов, чьи зажеванные сюжеты и
неряшливый язык так раздражали меня, что, иллюстрируя их, я старался, по
возможности, не утруждать себя их чтением. Но мне пришлось вернуться к
действительности: я вспомнил, что для повседневной работы такого рода,
однообразной и чисто механической, у меня и так уже достаточно помощников;
люди, которые мне позировали, вполне годились для этих целей.
- Нам просто казалось, что есть определенные персонажи, на которых мы
больше похожи, - мягко сказала миссис Монарк, вставая с дивана.
Ее муж также поднялся; он смотрел на меня с какой-то смутной тоской, и
это было трогательно в таком изысканном человеке, как он.
- Ведь, наверное, лучше все же... Ну вот когда имеешь дело с... э... -
Он запнулся; ему хотелось, чтобы я помог ему выразить его мысль. Но я не
мог, так как не знал, о чем он говорит. И тогда, сделав над собой усилие,
он докончил:
- С чем-то подлинным; когда перед вами, знаете ли, настоящий джентльмен
или леди.
Я с готовностью согласился с ним - в общих чертах; действительно,
иногда это много значит. Майор почувствовал поддержку и пожаловался:
- Если бы вы знали, как это трудно; куда мы только не обращались, -
после чего вдруг судорожно всхлипнул. Всхлип его словно передался миссис
Монарк, и она не выдержала: не успел я опомниться, как она упала на диван
и разрыдалась. Муж сел рядом с ней и взял ее за руку, после чего она
быстро отерла слезы другой рукой; затем взглянула на меня, и я смутился.
- Нет такой работы, самой черной, самой неблагодарной, которую я бы не
искал, не ждал, не вымаливал, - сказал майор. - Можете себе представить,
как туго нам пришлось на первых порах. Попробуйте получить место секретаря
или что-нибудь в этом роде! С тем же успехом вы могли бы просить, чтобы
вас произвели в пэры. У меня есть сила, и я бы взялся за _все_, хоть
носильщиком, хоть уголь грузить. Я готов надеть фуражку с золотым галуном
и открывать дверцы экипажей, подъезжающих к галантерейным лавкам; я готов
слоняться вокруг вокзала в надежде поднести кому-нибудь чемоданы; я стал
бы почтальоном. Но никто на таких, как я, и смотреть не хочет; тысячи
людей вроде меня или вас оказались на дне. И эти бедняги были когда-то
джентльменами, держали свой погреб и псарню.
Я их успокоил, как умел; порешили на том, что проведем пробный сеанс.
Мы как раз договаривались о встрече, когда дверь открылась, и в комнату
вошла мисс Черм с мокрым зонтиком в руках. Ей пришлось проехать омнибусом
до Мейда Вейл (*3), а затем пройти еще полмили пешком. Вид у нее был
немного растрепанный, плащ кое-где забрызган грязью. При каждой встрече с
ней я вновь с удивлением спрашивал себя, как эта женщина, ничем не
примечательная сама по себе, становится интересной, изображая других.
Невзрачная мисс Черм таила в себе целую галерею литературных героинь. Она
была всего лишь веснушчатая лондонская кокни, но могла изобразить кого
угодно - от знатной леди до пастушки; она обладала этой способностью, как
другие обладают красивым голосом или длинными волосами. Она была
неграмотна, любила пиво, но у нее были и свои плюсы: богатая практика,
сноровка, прирожденное остроумие, несколько экзальтированная
чувствительность, любовь к театру, семь сестриц и ни капли уважения к
общепринятому, особенно к общепринятому произношению: в некоторых словах
она упорно проглатывала начало. Первое, что увидели мои посетители, был ее
мокрый зонтик, от одного вида которого этих нетерпимых ко всякому
неряшеству людей заметно передернуло. После их появления у меня дождь лил,
не переставая.
- Я промокла до нитки; а что делалось в омнибусе! Не мешало бы вам жить
поближе к остановке, - сказала мисс Черм.
Я попросил ее приготовиться к сеансу как можно быстрее, и она
направилась в комнату, где обычно переодевалась. Но перед тем как выйти из