Страница:
концов, человеческая природа есть интереснейший предмет для изучения,
однако раскрывается он лишь основательному и дотошному исследователю. Меж
тем в гостинично-железнодорожном образе жизни, коим довольствуется
большинство наших соотечественников, странствующих по загадочному Старому
Свету, так мало основательности! Меня не на шутку угнетало то
обстоятельство, что и я, поддавшись общему веянью, успел прошагать
изрядное расстояние по этой пыльной, изъезженной дороге. Правда, меня
всегда манило отклониться в сторону от проторенных путей, углубиться в
неизведанное и открыть неоткрытое - да никак не подворачивался случай. Со
мной почему-то никогда не случается ничего такого, о чем вечно слышишь и
читаешь, чем заполнены романы и жизнеописания, хотя я постоянно начеку и
готов воспользоваться любым предлогом, чтобы раздвинуть границы своих
ощущений и пополнить свой жизненный опыт, - я, можно сказать, ищу
приключений!
Самое главное - _жить_, жить в полную меру, чувствовать, сознавать
собственные возможности; негоже блуждать по жизни механически, равнодушно,
как блуждает письмо по закоулкам почтового ведомства. Бывают минуты, мой
милый Гарвард, когда я чувствую, что способен на все (capable de tout, как
говорят французы): и на безудержные излишества, и на героические подвиги.
Главное - иметь право сказать: _я жил_ (qu'on a vecu, как говорят
французы); в этой идее содержится для меня нечто пленительное. Ты
возразишь, быть может, что _сказать_ эти два слова не трудно, - но ведь
важно, чтобы тебе _поверили_. Кроме того, я не нуждаюсь в ощущениях из
вторых рук, лишь имитирующих подлинные; я жажду истинного знания, могущего
оставить зримый след - рубцы, и пятна, и сладкие воспоминания... Однако я
боюсь тебя шокировать и не хочу пугать.
Если ты возымеешь желание ознакомить с моими мыслями кого-нибудь из
круга Вест-Седар-стрит (*7), постарайся в меру своего разумения смягчить
их. Сам ты прекрасно знаешь, как долго я был снедаем желанием познать
наконец _французскую жизнь в ее истинном виде_. Тебе известна моя давняя
симпатия к французам и мое непритворное стремление приобщиться к
французскому образу мыслей. Я всей душой сочувствую артистическим натурам;
я помню, ты когда-то говорил, что моя собственная натура чересчур
артистична. В Бостоне, по моему убеждению, подлинного сочувствия
артистическим натурам найти нельзя: мы слишком привыкли упрощать и делить
все на нравственное и безнравственное. В Бостоне невозможно _жить_ (on ne
peut pas vivre, как говорят французы). То есть жить в смысле "проживать",
конечно, можно - очень многим это с успехом удается; там нельзя жить
_эстетически_, нельзя жить, да простится мне это слово, _чувственно_.
Поэтому меня всегда и тянуло к французам, прирожденным эстетам и
приверженцам чувств. Я глубоко скорблю о кончине Теофиля Готье (*8): я был
бы бесконечно счастлив, если бы мог посетить его и сказать, сколь многим я
ему обязан. В мой предыдущий приезд он был еще жив, но я, как ты знаешь,
путешествовал тогда с Джонсонами, которым эстетическое чувство глубоко
чуждо и в обществе которых мне приходилось чуть ли не стыдиться своей
артистической натуры. Если бы я при них отважился нанести визит великому
апостолу Прекрасного, мне пришлось бы идти к нему тайком (en cachette, как
говорят французы), а это противно моей натуре: я люблю делать все
свободно, открыто, naivement, au grand jour [бесхитростно, при свете дня
(фр.)]. Вот главное - быть свободным, открытым, простодушным! По-моему,
эту мысль прекрасно где-то выразил Мэтью Арнольд (*9) - а впрочем, может
быть, Суинберн или Патер... (*10)
Мое путешествие с Джонсонами было крайне поверхностным; их жизненные
наблюдения сводились все к тому же пресловутому разграничению
нравственного и безнравственного. Они во всем искали мораль; но ведь
искусство существует не для того, чтоб поучать, - а что есть жизнь, как не
искусство? Патер так прекрасно это выразил, не помню где. При них никогда
не случалось ничего интересного, общий тон был серый, безрадостный, чтобы
не сказать гнетущий. Но теперь, как я уже имел честь тебе доложить, все
переменилось: я решился действовать - я изучу Европу досконально и
составлю о европейской жизни мнение, не отягощенное джонсоновскими
предрассудками. Для начала я поселился в настоящем парижском доме и стал
как бы членом французской семьи. Как видишь, я отваживаюсь иметь
собственные суждения (*11), и никакие препоны не помешают осуществлению
моей излюбленной идеи: _жить, жить_ прежде всего!
Ты знаешь мое давнее пристрастие к Бальзаку (*12), который никогда не
чурался реальности; ошеломляющие картины парижской жизни, им созданные,
постоянно преследовали меня, покуда я блуждал по старым, зловещего вида
улочкам на том берегу Сены (*13). Мне остается пожалеть, что мои новые
знакомые - мои хозяева-французы - не живут в старой части города (au coeur
du vieux Paris [в самом сердце старого Парижа (фр.)], как говорят
французы). Они живут всего-навсего на бульваре Осман, куда менее
живописном (*14), но при всем том и им самим, и их обиталищу присущи явно
бальзаковские черты. Мадам де Мезонруж принадлежит к одной из старейших,
благороднейших французских фамилий, но превратности судьбы вынудили ее
открыть заведение, предоставляющее немногочисленным путешественникам,
которым наскучили проторенные пути и которых привлекает местный колорит -
я привожу здесь ее собственные объяснения, она так прекрасно умеет это
выразить! - короче говоря, открыть нечто вроде пансиона. Я не вижу причин
избегать этого слова, ибо оно совпадает с наименованием pension
bourgeoise, которое использовал Бальзак в "Отце Горио". Помнишь мадам
Воке, урожденную де Конфлан, и ее "меблированные комнаты с пансионом"?
Надо сразу же сказать, что наш пансион не чета бальзаковскому: буржуазным
его никак не назовешь - напротив, на всем тут лежит налет подлинной
аристократичности. Пансион Воке был грязен, мрачен, убог, graisseuse
[засален (фр.)], этот же выдержан в совершенно ином ключе: окна высокие,
светлые, с легкими занавесями, краски нежные, приглушенные, почти томные,
мебель самых изящных пропорций и подобрана с безупречным вкусом. Сама
мадам де Мезонруж напоминает мне мадам Юло - помнишь ли ты la belle Madame
Hulot [прекрасную мадам Юло (фр.)] из "Бедных родственников"? В ней бездна
очарования - чуть-чуть лицедейства, чуть-чуть пресыщенности, едва заметный
намек на то, что в ее жизни были свои тайны; я же, как ты знаешь, не могу
устоять против соблазнительного сочетания пресыщенности и загадочности...
Должен тебе признаться, что собравшееся здесь общество меня порядком
обескуражило. Я ожидал найти большее разнообразие типов и ярче выраженный
местный колорит. Собственно говоря, местным наше общество назвать никак
нельзя: оно самое что ни на есть космополитическое - и в этом его
очарование. Мы и французы, и англичане, и американцы, и немцы; ожидаются
как будто еще венгерцы и русские. Наблюдать различные национальные типы -
что может быть увлекательнее! Я обожаю сравнивать, сопоставлять,
схватывать сильные и слабые стороны, познавать образ мыслей каждого... Как
заманчиво время от времени воображать себя на месте другого человека,
приобщаться к чуждым тебе, экзотическим взглядам на жизнь...
Американская часть общества, к моему глубокому сожалению, менее
интересна, чем могла бы быть, и состоит из одних только дам (за
исключением моей скромной особы!). Мы _худенькие_, милый Гарвард, мы
бледненькие, мы востроносенькие... В нас есть что-то анемичное - наши
формы недостаточно округлы, а натура недостаточно щедра. У нас маловато
темперамента; мы не умеем _жить_ (nous ne savons pas vivre, как говорят
французы). Американский темперамент представлен (опять-таки за вычетом
моей скромной особы, ибо мой темперамент вряд ли укладывается в рамки
американского!) некоей юной девицей с маменькой и еще одной юной девицей
без маменьки - и не только без маменьки, но и без какого бы то ни было
сопровождающего лица. Обе барышни довольно забавны; они не лишены обаяния,
не лишены привлекательности, но они разочаровывают: они не заходят далеко
- не оправдывают ожиданий - не насыщают воображения... Они холодны,
худосочны, бесполы; в их внешнем облике нет ни пышности, ни изобилия - в
изобилии имеются лишь оборки да пышные юбки (у той, которая с маменькой).
При этом они очень разные: одна - из Нью-Йорка - сплошная элегантность,
расточительность и последний крик моды; другая - из самого сердца Новой
Англии - с невзрачной внешностью, с невинным взглядом, затянутая,
прямодушная и прямолинейная. И вместе с тем они удивительно похожи -
больше, чем хотелось бы им самим: друг на друга они взирают холодно, с
недоверием и неодобрением. Обе они воплощают тип эмансипированной молодой
американки - практичной, положительной, рассудительной, бесстрастной и
знающей или чересчур много, или слишком мало - как смотреть! И при всем
том им нельзя отказать в определенной индивидуальности и обаянии - я с
удовольствием с ними беседую и наблюдаю их.
Прелестная жительница Нью-Йорка иногда очень меня забавляет: она
допытывается, все ли в Бостоне так же красиво говорят и все ли там такие
же умные и образованные, как твой покорный слуга. Словом, Бостон то,
Бостон ее - я уже сыт им по горло! Вторая барышня тоже докучает мне
расспросами, но совершенно в другом духе; по-моему, Бостон для нее то же,
что для правоверного магометанина Мекка: средоточие вселенной и светоч
рода людского... Бедный мой Бостон, сколько чуши произносится во имя твое!
Однако барышня из Новой Англии - прелюбопытное создание: она путешествует
совершенно одна, как она сама выражается - "чтобы повидать Европу своими
глазами". Своими глазами! Могут ли эти невинные, широко раскрытые глаза,
может ли все ее чистенькое, отутюженное существо воспринять, вобрать в
себя то, что здесь приходится видеть?! Она смотрит на все и бывает везде -
но идет, не оглядываясь по сторонам; ступает своими стройными ножками по
краю зловонной бездны - и не подозревает об этом; продирается через
колючие заросли, не порвав даже платья; дает невольно пищу для самых
оскорбительных предположений - и при этом ни на шаг не отклоняется от
заданного курса, бесстрастная, безупречная, бесстрашная и бездушная! Так
что и в этом, пусть второстепенном, персонаже можно - если выбрать верный
угол зрения! - усмотреть кое-что необычное.
Есть еще и прелестная англичаночка - полная противоположность двум
вышеописанным девицам; ее кроткие глазки похожи на фиалки, а голос нежен,
как аромат этих скромных цветов... Головка у нее в точности как на
портретах Гейнсборо (*15), и шляпа на ней a la Гейнсборо, с великолепным
страусовым пером, затеняющим ее безмятежные английские глаза. И одета она
в темно-зеленое платье, "таинственное, дивное" (*16), сверху донизу
расшитое изящными узорами, цветами и какими-то невиданными птицами;
спереди оно гладкое и в обтяжку, а на спине застегивается на длинный ряд
крупных, мерцающих, переливающихся пуговиц. В Англии происходит явный
ренессанс художественного вкуса и чувства прекрасного - это очень меня
занимает. Уж если дюжина каких-то пуговок на женском платье способна
навеять сладкие грезы (donner a rever, как говорят французы)... Я уверен,
что в недалеком будущем мы станем свидетелями великого эстетического
возрождения, и первые его огни заблещут в Англии, на удивление остальному
миру. Я чувствую, что нашел бы на Британских островах немало родственных
душ и встретил бы полное понимание.
Эта англичанка, с ее природной грацией, облегающими одеждами,
браслетами и амулетами, с ее вкрадчиво-угловатой походкой, с чем-то
средневеково-романтическим в облике и манере одеваться, эта пленительная
Эвелин Вейн (не правда ли, какое прелестное имя?) - подлинное произведение
искусства. К тому же она весьма и весьма женственна (elle est bien femme,
как говорят французы) - она проще, мягче, полнее, завершеннее обеих
американочек. Говорит она мало - но как сладостно ее молчание! И эти
стыдливо потупленные глаза-фиалки, эта широкополая шляпа, бросающая легкую
тень на безмятежное чело, это дивное, скользящее, прилегающее, узорчатое
платье!.. В общем и целом - очаровательное, нежное создание. При ней
состоит ее братец - красивый, как молодой бог, сероглазый и светловолосый.
Он тоже до того картинен, что так и просится на полотно.
Миранда Хоуп - матери
26 сентября
Не волнуйтесь, пожалуйста, из-за перерывов в моих письмах. Я иногда
подолгу не пишу - не потому, что со мной что-нибудь случилось, а как раз
потому, что все у меня в полном порядке. Да если бы что и случилось, я бы
вряд ли стала вам писать об этом - переждала бы тяжелое время, и все. Но
сейчас как раз все благополучно, а пишу я реже из-за того, что тут вокруг
меня столько интересного - и просто не хватает времени! Поистине в этот
дом меня привела рука провидения, и, несмотря на все препятствия, я
успеваю сделать здесь для себя много полезного. Я даже удивляюсь, как это
я нахожу время, чтобы все успевать; но стоит мне вспомнить, что на Европу
у меня отведен _только один год_, мне становится жалко терять даже час
драгоценного времени.
Говоря о препятствиях, я имела в виду неудобства, с которыми сопряжены
мои занятия французским языком. Беда в том, что вокруг меня слишком много
говорят по-английски - и это, можно сказать, в родовом гнезде французов!
Вообще английскую речь можно услышать где угодно, но уж тут-то я этого
никак не ожидала. Однако меня это нимало не обескураживает, и я говорю
по-французски когда только могу, в том числе и с живущими здесь
англичанами и американцами. Кроме того, каждый день у меня урок с
мадемуазель Мезонруж (старшей дочерью хозяйки), а по вечерам, от восьми до
одиннадцати, разговорная практика в общей гостиной, с самой мадам Мезонруж
и знакомыми, которые приходят ее навестить. По счастью, у нее сейчас
гостит ее кузен, молодой француз, мосье Вердье, и я стараюсь говорить с
ним при всяком удобном случае. Я беру у него _дополнительные частные
уроки_ и часто гуляю с ним по городу. В один из ближайших вечеров мы
собираемся вместе посетить оперу. И еще мы задумали вместе обойти все
парижские картинные галереи. Он говорит не закрывая рта, как большинство
французов, и я уверена, что общение с ним меня чрезвычайно обогатит. К
тому же он очень красив и обладает безукоризненными манерами; мне он то и
дело отпускает комплименты - боюсь, не всегда _искренне_. Когда я вернусь
домой, я перескажу вам кое-что из того, что он мне тут успел наговорить.
Думаю, что многое в его словах покажется вам странным, хотя слушать все
это очень приятно.
Вечерние разговоры в гостиной (от восьми до одиннадцати) часто бывают
необыкновенно увлекательными, и мне тогда становится жаль, что тут нет вас
или хотя бы каких-нибудь бангорских знакомых. Даже не понимая
по-французски, вы бы получили удовольствие, если бы просто все это
послушали. Французы столько умеют выразить! Мне иногда кажется, что у нас
в Бангоре никто не мог бы столько всего выразить (впрочем, там у нас и
выражать-то особенно нечего!). По-моему, наши земляки о многом просто не
решаются говорить; а между тем, как я убедилась, занимаясь французским,
человек часто сам не подозревает, _что_ он способен сказать, покуда не
раскроет рот и не заговорит! Мне кажется, бангорцы заранее опускают руки:
ни на какие усилия они не способны. (И к Вильяму Плэтту это относится _не
в последнюю очередь_!)
Право не знаю, что только станут думать обо мне, когда я вернусь.
По-моему, я в Европе приучилась открыто говорить о чем угодно. Меня,
пожалуй, заподозрят в неискренности; но ведь если все таишь про себя и не
высказываешь начистоту, в этом гораздо больше неискренности! Я успела
подружиться со всеми в доме - вернее сказать (вот вам пример моей
искренности!), _почти_ со всеми. Мне никогда до сих пор не доводилось
бывать в таком интересном обществе. Здесь живет еще одна молодая
американка - как раз она мне менее симпатична, чем остальные, но это
только потому, что она сама не хочет мне нравиться. А мне бы ужасно
хотелось сойтись с ней поближе, потому что она необыкновенно мила и
привлекательна; но она, по-моему, не желает меня замечать и не испытывает
ко мне никакой симпатии. Она из Нью-Йорка, невероятно хорошенькая, с
чудесными глазами, с нежным личиком; потом она чрезвычайно элегантно одета
и вполне могла бы выдержать сравнение с любой европейской модницей. Но мне
почему-то кажется, что она не хочет со мной знаться; она как будто
старается дать мне понять, что я ей не ровня. Такие надменные,
высокомерные героини бывают в романах, а в жизни они мне ни разу не
встречались. Во всяком случае, никто никогда не подчеркивал, что я им не
ровня. Поначалу было даже интересно - вот, думаю, какая мне попалась
гордая красавица, точь-в-точь как в книжке. Я целыми днями твердила:
"гордячка, гордячка", и в то же время мне хотелось, чтобы она подольше
держалась так же неприступно. А она и вправду продолжала задирать нос - и
все это так долго тянулось, что мне в конце концов стало не по себе. Я
никак не могла взять в толк, что я такого сделала, да и до сих пор не
понимаю. Похоже, что она меня в чем-то подозревает или ей что-то на меня
наговорили. Если бы так себя держали со мной какие-нибудь другие девушки,
я бы не придала этому значения; но эта на вид такая утонченная, и если бы
я с ней подружилась, она бы наверное оказалась такой содержательной, что
мне прямо обидно, и я все время об этом думаю. Непременно выведаю, что у
нее за причина сторониться меня - какая-то причина ведь должна быть; мне
прямо не терпится узнать, в чем дело.
Позавчера я даже решилась подойти и заговорить с ней: я подумала, что
так будет лучше всего: Я сказала, что хотела бы с ней поближе
познакомиться, прийти к ней как-нибудь посидеть и поболтать (я слышала,
что у нее очень славная комнатка) и что если ей на меня наговаривают, то
пусть она мне все откровенно расскажет, когда я зайду. Но она выслушала
это все ужасно надменно, просто окатила меня презрением - сказала, что
никогда ничего обо мне вообще не слышала и что якобы комната у нее слишком
тесная и гостей ей принимать негде. Может быть, все это так и есть, но я
тем не менее уверена, что тут что-то кроется. Почему-то она настроена
против меня, и я непременно докопаюсь до причины, даже если придется
расспрашивать всех подряд - без этого я просто не уеду! Мне прямо _не
терпится_ узнать. Может быть, она считает меня недостаточно утонченной -
или вдруг до нее дошли какие-нибудь плохие отзывы о Бангоре? Прямо
немыслимо! Помните, когда Клара Барнард гостила в Нью-Йорке, три года
назад, как все с ней носились? А уж Клара-то бангорка до мозга костей.
Спросите-ка Вильяма Плэтта - он не бангорец, у него должно быть
беспристрастное мнение, - достаточно ли утонченная девушка Клара Барнард.
Кстати (a propos, как говорят французы) об утонченности. Тут живет еще
один американец, бостонец, из которого утонченность так и лезет. Зовут его
мистер Луи Леверет (по-моему, очень красивое имя); лет ему около тридцати.
Он невысокий и довольно болезненного вида - страдает каким-то
расстройством печени. Но говорит он чрезвычайно содержательно, и я слушаю
его просто с наслаждением - он высказывает такие прекрасные мысли.
Конечно, слушать его мне не полагалось бы, поскольку говорит он не
по-французски; но, по счастью, он вставляет в свою речь массу французских
выражений. Говорит он совершенно в другом духе, чем мосье Вердье - не так
сыплет комплиментами, а все больше на серьезные темы. Он обожает искусство
и рассказал мне о живописи много такого, до чего мне самой никогда бы не
додуматься; я даже не представляю себе, где можно было бы вычитать такие
мысли. Искусство он ставит превыше всего и говорит, что мы его
недостаточно ценим. В Европе живопись ценят очень высоко; но у нас в
Бангоре, по-моему, ее недооценивают, и я тут как-то не удержалась и
совершенно честно ему в этом призналась. Если бы у меня были лишние
деньги, я бы купила несколько картин, увезла бы их в Бангор и повесила.
Мистер Леверет говорит, что они бы от этого только выиграли - не картины,
конечно, а бангорцы. Он считает, что французы замечательный народ, и
говорит, что их мы тоже недостаточно ценим. Я тут как-то не удержалась и
заметила, что, во всяком случае, сами они ценят себя предостаточно. Но
слушать, как он рассуждает о французах, ужасно интересно; это так
обогащает, так расширяет кругозор - а ведь за этим я сюда и приехала.
Поэтому я стараюсь с ним побольше говорить о Бостоне, хоть и понимаю, что
это нехорошо - запретное удовольствие!
Впрочем, Бостон никуда от меня не денется, если только мне удастся
осуществить свой план, свою заветную мечту - переехать туда жить. Сейчас
мне надо всеми силами осваивать европейскую, культуру, а Бостон оставить
напоследок. Но мне не терпится заранее знать, что меня там ожидает, а
общение с коренным жителем в этом смысле так ценно! Неизвестно, когда еще
мне подвернется настоящий бостонец. Да, если в Бостоне много таких, как
мистер Леверет, недостатка в культуре я испытывать не буду - только бы моя
мечта исполнилась! У него культуры хоть отбавляй. Но удивительно все-таки,
какие разные бывают люди.
Взять к примеру двух англичан, которые здесь живут, - они, по-моему,
тоже люди культурные и образованные, но их культуру я вряд ли смогу
усвоить, хоть я и очень стараюсь. Мне ужасно нравится, как они говорят, и
я даже иногда подумываю - а не бросить ли учить французский и не научиться
ли вместо этого говорить на своем родном языке так, как говорят эти
англичане?.. Главное, разумеется, не в том, что они говорят (хотя иной раз
от них можно услышать довольно любопытные вещи), а в том, как они
произносят; да и голос у обоих на редкость приятный. Казалось бы, такая
изысканная манера говорить должна стоить огромных усилий, однако мои
англичане и говорят, да и все остальное делают необычайно легко. "Мои
англичане" - это брат и сестра, приблизительно моего возраста и, по-моему,
из аристократического рода. С ними я общаюсь очень много - говорить с
англичанами я могу себе позволить чаще, чем с американцами, хотя бы из-за
языка. У меня такое ощущение, что, когда я с ними разговариваю, я как
будто учу совершенно новый язык.
Забавно - когда я уезжала из дому, я и подумать бы не могла, что еду в
Европу изучать _английский_. Если я и вправду успею его выучить, вы,
наверное, перестанете меня понимать - вам такая манера говорить вряд ли
понравится. Да и все в Бангоре наверняка станут меня осуждать. Между
прочим, в Бангоре, как нигде больше, принято осуждать всех и вся - в
Европе ничего подобного нет. Я пришла к выводу, что наши земляки - так и
можете им передать - вообще _чересчур привередливы_. Но я начала вам
рассказывать о моих англичанах. Как бы мне хотелось, чтобы вы их себе
представили! Она необыкновенно хороша собой и держится скромно, даже
замкнуто, однако при этом одевается так, что привлекает всеобщее внимание:
я это заметила, когда мы тут как-то вместе прогуливались по городу. На нее
буквально все смотрели, а она словно и не замечала ничего - пока я в конце
концов не обратила на это ее внимание. Мистер Леверет в восторге от ее
туалетов и называет их "одежды будущего". А по-моему, правильнее было бы
сказать "одежды прошлого" - ведь англичане, как известно, отличаются
приверженностью к прошлому. Я так и сказала тут как-то мадам де Мезонруж -
что мисс Вейн одевается в одежды прошлого. На это она, усмехнувшись, как
умеют одни французы, ответила: "De l'an passe, vous voulez dire?" [Вы
хотите сказать - прошлого сезона? (фр.)] (попросите-ка Вильяма Плэтта
перевести - он ведь меня уверял, что прекрасно понимает по-французски).
Я вам уже как-то писала, что я и раньше интересовалась положением
женщины в Англии, а теперь решила воспользоваться знакомством с мисс Вейн,
чтобы получить дополнительные сведения по женскому вопросу. Я ее усердно
выспрашивала, но ничего толком узнать не удалось. Стоило мне коснуться
этой темы, как она тут же заявила, что положение женщины зависит от
положения ее отца, старшего брата, мужа и т.д. Далее она сообщила, что ее
собственное положение вполне ее устраивает, поскольку ее отец кем-то там
приходится (не помню точно кем) какому-то лорду. Она ставит знатное
родство превыше всего, я же усматриваю в этом доказательство того, что
положение женщины в Англии оставляет желать лучшего. Если бы оно было
удовлетворительным, оно бы не зависело от положения родственников - пусть
даже самых близких. Я не очень-то разбираюсь в лордах, и меня ужасно
раздражает ее манера (хотя вообще она милейшее создание) рассуждать о них
так, как будто и я обязана знать все эти тонкости.
Я стараюсь при всяком удобном случае задавать ей один и тот же вопрос:
не считает ли она, что все люди равны. Но она упорно отвечает, что нет и
что она, например, никак не может считать себя ровней леди такой-то -
супруге того самого знатного родственника. Я изо всех сил стараюсь ее
переубедить, но она совершенно не хочет переубеждаться, а когда я ее
спрашиваю, придерживается ли сама леди такая-то подобных взглядов, то есть
считает ли и она, что мисс Вейн ей не ровня, то моя англичаночка
вскидывает на меня свои хорошенькие глазки и отвечает: "Ну разумеется!" А
если я ей говорю, что со стороны ее родственницы это прямо-таки
однако раскрывается он лишь основательному и дотошному исследователю. Меж
тем в гостинично-железнодорожном образе жизни, коим довольствуется
большинство наших соотечественников, странствующих по загадочному Старому
Свету, так мало основательности! Меня не на шутку угнетало то
обстоятельство, что и я, поддавшись общему веянью, успел прошагать
изрядное расстояние по этой пыльной, изъезженной дороге. Правда, меня
всегда манило отклониться в сторону от проторенных путей, углубиться в
неизведанное и открыть неоткрытое - да никак не подворачивался случай. Со
мной почему-то никогда не случается ничего такого, о чем вечно слышишь и
читаешь, чем заполнены романы и жизнеописания, хотя я постоянно начеку и
готов воспользоваться любым предлогом, чтобы раздвинуть границы своих
ощущений и пополнить свой жизненный опыт, - я, можно сказать, ищу
приключений!
Самое главное - _жить_, жить в полную меру, чувствовать, сознавать
собственные возможности; негоже блуждать по жизни механически, равнодушно,
как блуждает письмо по закоулкам почтового ведомства. Бывают минуты, мой
милый Гарвард, когда я чувствую, что способен на все (capable de tout, как
говорят французы): и на безудержные излишества, и на героические подвиги.
Главное - иметь право сказать: _я жил_ (qu'on a vecu, как говорят
французы); в этой идее содержится для меня нечто пленительное. Ты
возразишь, быть может, что _сказать_ эти два слова не трудно, - но ведь
важно, чтобы тебе _поверили_. Кроме того, я не нуждаюсь в ощущениях из
вторых рук, лишь имитирующих подлинные; я жажду истинного знания, могущего
оставить зримый след - рубцы, и пятна, и сладкие воспоминания... Однако я
боюсь тебя шокировать и не хочу пугать.
Если ты возымеешь желание ознакомить с моими мыслями кого-нибудь из
круга Вест-Седар-стрит (*7), постарайся в меру своего разумения смягчить
их. Сам ты прекрасно знаешь, как долго я был снедаем желанием познать
наконец _французскую жизнь в ее истинном виде_. Тебе известна моя давняя
симпатия к французам и мое непритворное стремление приобщиться к
французскому образу мыслей. Я всей душой сочувствую артистическим натурам;
я помню, ты когда-то говорил, что моя собственная натура чересчур
артистична. В Бостоне, по моему убеждению, подлинного сочувствия
артистическим натурам найти нельзя: мы слишком привыкли упрощать и делить
все на нравственное и безнравственное. В Бостоне невозможно _жить_ (on ne
peut pas vivre, как говорят французы). То есть жить в смысле "проживать",
конечно, можно - очень многим это с успехом удается; там нельзя жить
_эстетически_, нельзя жить, да простится мне это слово, _чувственно_.
Поэтому меня всегда и тянуло к французам, прирожденным эстетам и
приверженцам чувств. Я глубоко скорблю о кончине Теофиля Готье (*8): я был
бы бесконечно счастлив, если бы мог посетить его и сказать, сколь многим я
ему обязан. В мой предыдущий приезд он был еще жив, но я, как ты знаешь,
путешествовал тогда с Джонсонами, которым эстетическое чувство глубоко
чуждо и в обществе которых мне приходилось чуть ли не стыдиться своей
артистической натуры. Если бы я при них отважился нанести визит великому
апостолу Прекрасного, мне пришлось бы идти к нему тайком (en cachette, как
говорят французы), а это противно моей натуре: я люблю делать все
свободно, открыто, naivement, au grand jour [бесхитростно, при свете дня
(фр.)]. Вот главное - быть свободным, открытым, простодушным! По-моему,
эту мысль прекрасно где-то выразил Мэтью Арнольд (*9) - а впрочем, может
быть, Суинберн или Патер... (*10)
Мое путешествие с Джонсонами было крайне поверхностным; их жизненные
наблюдения сводились все к тому же пресловутому разграничению
нравственного и безнравственного. Они во всем искали мораль; но ведь
искусство существует не для того, чтоб поучать, - а что есть жизнь, как не
искусство? Патер так прекрасно это выразил, не помню где. При них никогда
не случалось ничего интересного, общий тон был серый, безрадостный, чтобы
не сказать гнетущий. Но теперь, как я уже имел честь тебе доложить, все
переменилось: я решился действовать - я изучу Европу досконально и
составлю о европейской жизни мнение, не отягощенное джонсоновскими
предрассудками. Для начала я поселился в настоящем парижском доме и стал
как бы членом французской семьи. Как видишь, я отваживаюсь иметь
собственные суждения (*11), и никакие препоны не помешают осуществлению
моей излюбленной идеи: _жить, жить_ прежде всего!
Ты знаешь мое давнее пристрастие к Бальзаку (*12), который никогда не
чурался реальности; ошеломляющие картины парижской жизни, им созданные,
постоянно преследовали меня, покуда я блуждал по старым, зловещего вида
улочкам на том берегу Сены (*13). Мне остается пожалеть, что мои новые
знакомые - мои хозяева-французы - не живут в старой части города (au coeur
du vieux Paris [в самом сердце старого Парижа (фр.)], как говорят
французы). Они живут всего-навсего на бульваре Осман, куда менее
живописном (*14), но при всем том и им самим, и их обиталищу присущи явно
бальзаковские черты. Мадам де Мезонруж принадлежит к одной из старейших,
благороднейших французских фамилий, но превратности судьбы вынудили ее
открыть заведение, предоставляющее немногочисленным путешественникам,
которым наскучили проторенные пути и которых привлекает местный колорит -
я привожу здесь ее собственные объяснения, она так прекрасно умеет это
выразить! - короче говоря, открыть нечто вроде пансиона. Я не вижу причин
избегать этого слова, ибо оно совпадает с наименованием pension
bourgeoise, которое использовал Бальзак в "Отце Горио". Помнишь мадам
Воке, урожденную де Конфлан, и ее "меблированные комнаты с пансионом"?
Надо сразу же сказать, что наш пансион не чета бальзаковскому: буржуазным
его никак не назовешь - напротив, на всем тут лежит налет подлинной
аристократичности. Пансион Воке был грязен, мрачен, убог, graisseuse
[засален (фр.)], этот же выдержан в совершенно ином ключе: окна высокие,
светлые, с легкими занавесями, краски нежные, приглушенные, почти томные,
мебель самых изящных пропорций и подобрана с безупречным вкусом. Сама
мадам де Мезонруж напоминает мне мадам Юло - помнишь ли ты la belle Madame
Hulot [прекрасную мадам Юло (фр.)] из "Бедных родственников"? В ней бездна
очарования - чуть-чуть лицедейства, чуть-чуть пресыщенности, едва заметный
намек на то, что в ее жизни были свои тайны; я же, как ты знаешь, не могу
устоять против соблазнительного сочетания пресыщенности и загадочности...
Должен тебе признаться, что собравшееся здесь общество меня порядком
обескуражило. Я ожидал найти большее разнообразие типов и ярче выраженный
местный колорит. Собственно говоря, местным наше общество назвать никак
нельзя: оно самое что ни на есть космополитическое - и в этом его
очарование. Мы и французы, и англичане, и американцы, и немцы; ожидаются
как будто еще венгерцы и русские. Наблюдать различные национальные типы -
что может быть увлекательнее! Я обожаю сравнивать, сопоставлять,
схватывать сильные и слабые стороны, познавать образ мыслей каждого... Как
заманчиво время от времени воображать себя на месте другого человека,
приобщаться к чуждым тебе, экзотическим взглядам на жизнь...
Американская часть общества, к моему глубокому сожалению, менее
интересна, чем могла бы быть, и состоит из одних только дам (за
исключением моей скромной особы!). Мы _худенькие_, милый Гарвард, мы
бледненькие, мы востроносенькие... В нас есть что-то анемичное - наши
формы недостаточно округлы, а натура недостаточно щедра. У нас маловато
темперамента; мы не умеем _жить_ (nous ne savons pas vivre, как говорят
французы). Американский темперамент представлен (опять-таки за вычетом
моей скромной особы, ибо мой темперамент вряд ли укладывается в рамки
американского!) некоей юной девицей с маменькой и еще одной юной девицей
без маменьки - и не только без маменьки, но и без какого бы то ни было
сопровождающего лица. Обе барышни довольно забавны; они не лишены обаяния,
не лишены привлекательности, но они разочаровывают: они не заходят далеко
- не оправдывают ожиданий - не насыщают воображения... Они холодны,
худосочны, бесполы; в их внешнем облике нет ни пышности, ни изобилия - в
изобилии имеются лишь оборки да пышные юбки (у той, которая с маменькой).
При этом они очень разные: одна - из Нью-Йорка - сплошная элегантность,
расточительность и последний крик моды; другая - из самого сердца Новой
Англии - с невзрачной внешностью, с невинным взглядом, затянутая,
прямодушная и прямолинейная. И вместе с тем они удивительно похожи -
больше, чем хотелось бы им самим: друг на друга они взирают холодно, с
недоверием и неодобрением. Обе они воплощают тип эмансипированной молодой
американки - практичной, положительной, рассудительной, бесстрастной и
знающей или чересчур много, или слишком мало - как смотреть! И при всем
том им нельзя отказать в определенной индивидуальности и обаянии - я с
удовольствием с ними беседую и наблюдаю их.
Прелестная жительница Нью-Йорка иногда очень меня забавляет: она
допытывается, все ли в Бостоне так же красиво говорят и все ли там такие
же умные и образованные, как твой покорный слуга. Словом, Бостон то,
Бостон ее - я уже сыт им по горло! Вторая барышня тоже докучает мне
расспросами, но совершенно в другом духе; по-моему, Бостон для нее то же,
что для правоверного магометанина Мекка: средоточие вселенной и светоч
рода людского... Бедный мой Бостон, сколько чуши произносится во имя твое!
Однако барышня из Новой Англии - прелюбопытное создание: она путешествует
совершенно одна, как она сама выражается - "чтобы повидать Европу своими
глазами". Своими глазами! Могут ли эти невинные, широко раскрытые глаза,
может ли все ее чистенькое, отутюженное существо воспринять, вобрать в
себя то, что здесь приходится видеть?! Она смотрит на все и бывает везде -
но идет, не оглядываясь по сторонам; ступает своими стройными ножками по
краю зловонной бездны - и не подозревает об этом; продирается через
колючие заросли, не порвав даже платья; дает невольно пищу для самых
оскорбительных предположений - и при этом ни на шаг не отклоняется от
заданного курса, бесстрастная, безупречная, бесстрашная и бездушная! Так
что и в этом, пусть второстепенном, персонаже можно - если выбрать верный
угол зрения! - усмотреть кое-что необычное.
Есть еще и прелестная англичаночка - полная противоположность двум
вышеописанным девицам; ее кроткие глазки похожи на фиалки, а голос нежен,
как аромат этих скромных цветов... Головка у нее в точности как на
портретах Гейнсборо (*15), и шляпа на ней a la Гейнсборо, с великолепным
страусовым пером, затеняющим ее безмятежные английские глаза. И одета она
в темно-зеленое платье, "таинственное, дивное" (*16), сверху донизу
расшитое изящными узорами, цветами и какими-то невиданными птицами;
спереди оно гладкое и в обтяжку, а на спине застегивается на длинный ряд
крупных, мерцающих, переливающихся пуговиц. В Англии происходит явный
ренессанс художественного вкуса и чувства прекрасного - это очень меня
занимает. Уж если дюжина каких-то пуговок на женском платье способна
навеять сладкие грезы (donner a rever, как говорят французы)... Я уверен,
что в недалеком будущем мы станем свидетелями великого эстетического
возрождения, и первые его огни заблещут в Англии, на удивление остальному
миру. Я чувствую, что нашел бы на Британских островах немало родственных
душ и встретил бы полное понимание.
Эта англичанка, с ее природной грацией, облегающими одеждами,
браслетами и амулетами, с ее вкрадчиво-угловатой походкой, с чем-то
средневеково-романтическим в облике и манере одеваться, эта пленительная
Эвелин Вейн (не правда ли, какое прелестное имя?) - подлинное произведение
искусства. К тому же она весьма и весьма женственна (elle est bien femme,
как говорят французы) - она проще, мягче, полнее, завершеннее обеих
американочек. Говорит она мало - но как сладостно ее молчание! И эти
стыдливо потупленные глаза-фиалки, эта широкополая шляпа, бросающая легкую
тень на безмятежное чело, это дивное, скользящее, прилегающее, узорчатое
платье!.. В общем и целом - очаровательное, нежное создание. При ней
состоит ее братец - красивый, как молодой бог, сероглазый и светловолосый.
Он тоже до того картинен, что так и просится на полотно.
Миранда Хоуп - матери
26 сентября
Не волнуйтесь, пожалуйста, из-за перерывов в моих письмах. Я иногда
подолгу не пишу - не потому, что со мной что-нибудь случилось, а как раз
потому, что все у меня в полном порядке. Да если бы что и случилось, я бы
вряд ли стала вам писать об этом - переждала бы тяжелое время, и все. Но
сейчас как раз все благополучно, а пишу я реже из-за того, что тут вокруг
меня столько интересного - и просто не хватает времени! Поистине в этот
дом меня привела рука провидения, и, несмотря на все препятствия, я
успеваю сделать здесь для себя много полезного. Я даже удивляюсь, как это
я нахожу время, чтобы все успевать; но стоит мне вспомнить, что на Европу
у меня отведен _только один год_, мне становится жалко терять даже час
драгоценного времени.
Говоря о препятствиях, я имела в виду неудобства, с которыми сопряжены
мои занятия французским языком. Беда в том, что вокруг меня слишком много
говорят по-английски - и это, можно сказать, в родовом гнезде французов!
Вообще английскую речь можно услышать где угодно, но уж тут-то я этого
никак не ожидала. Однако меня это нимало не обескураживает, и я говорю
по-французски когда только могу, в том числе и с живущими здесь
англичанами и американцами. Кроме того, каждый день у меня урок с
мадемуазель Мезонруж (старшей дочерью хозяйки), а по вечерам, от восьми до
одиннадцати, разговорная практика в общей гостиной, с самой мадам Мезонруж
и знакомыми, которые приходят ее навестить. По счастью, у нее сейчас
гостит ее кузен, молодой француз, мосье Вердье, и я стараюсь говорить с
ним при всяком удобном случае. Я беру у него _дополнительные частные
уроки_ и часто гуляю с ним по городу. В один из ближайших вечеров мы
собираемся вместе посетить оперу. И еще мы задумали вместе обойти все
парижские картинные галереи. Он говорит не закрывая рта, как большинство
французов, и я уверена, что общение с ним меня чрезвычайно обогатит. К
тому же он очень красив и обладает безукоризненными манерами; мне он то и
дело отпускает комплименты - боюсь, не всегда _искренне_. Когда я вернусь
домой, я перескажу вам кое-что из того, что он мне тут успел наговорить.
Думаю, что многое в его словах покажется вам странным, хотя слушать все
это очень приятно.
Вечерние разговоры в гостиной (от восьми до одиннадцати) часто бывают
необыкновенно увлекательными, и мне тогда становится жаль, что тут нет вас
или хотя бы каких-нибудь бангорских знакомых. Даже не понимая
по-французски, вы бы получили удовольствие, если бы просто все это
послушали. Французы столько умеют выразить! Мне иногда кажется, что у нас
в Бангоре никто не мог бы столько всего выразить (впрочем, там у нас и
выражать-то особенно нечего!). По-моему, наши земляки о многом просто не
решаются говорить; а между тем, как я убедилась, занимаясь французским,
человек часто сам не подозревает, _что_ он способен сказать, покуда не
раскроет рот и не заговорит! Мне кажется, бангорцы заранее опускают руки:
ни на какие усилия они не способны. (И к Вильяму Плэтту это относится _не
в последнюю очередь_!)
Право не знаю, что только станут думать обо мне, когда я вернусь.
По-моему, я в Европе приучилась открыто говорить о чем угодно. Меня,
пожалуй, заподозрят в неискренности; но ведь если все таишь про себя и не
высказываешь начистоту, в этом гораздо больше неискренности! Я успела
подружиться со всеми в доме - вернее сказать (вот вам пример моей
искренности!), _почти_ со всеми. Мне никогда до сих пор не доводилось
бывать в таком интересном обществе. Здесь живет еще одна молодая
американка - как раз она мне менее симпатична, чем остальные, но это
только потому, что она сама не хочет мне нравиться. А мне бы ужасно
хотелось сойтись с ней поближе, потому что она необыкновенно мила и
привлекательна; но она, по-моему, не желает меня замечать и не испытывает
ко мне никакой симпатии. Она из Нью-Йорка, невероятно хорошенькая, с
чудесными глазами, с нежным личиком; потом она чрезвычайно элегантно одета
и вполне могла бы выдержать сравнение с любой европейской модницей. Но мне
почему-то кажется, что она не хочет со мной знаться; она как будто
старается дать мне понять, что я ей не ровня. Такие надменные,
высокомерные героини бывают в романах, а в жизни они мне ни разу не
встречались. Во всяком случае, никто никогда не подчеркивал, что я им не
ровня. Поначалу было даже интересно - вот, думаю, какая мне попалась
гордая красавица, точь-в-точь как в книжке. Я целыми днями твердила:
"гордячка, гордячка", и в то же время мне хотелось, чтобы она подольше
держалась так же неприступно. А она и вправду продолжала задирать нос - и
все это так долго тянулось, что мне в конце концов стало не по себе. Я
никак не могла взять в толк, что я такого сделала, да и до сих пор не
понимаю. Похоже, что она меня в чем-то подозревает или ей что-то на меня
наговорили. Если бы так себя держали со мной какие-нибудь другие девушки,
я бы не придала этому значения; но эта на вид такая утонченная, и если бы
я с ней подружилась, она бы наверное оказалась такой содержательной, что
мне прямо обидно, и я все время об этом думаю. Непременно выведаю, что у
нее за причина сторониться меня - какая-то причина ведь должна быть; мне
прямо не терпится узнать, в чем дело.
Позавчера я даже решилась подойти и заговорить с ней: я подумала, что
так будет лучше всего: Я сказала, что хотела бы с ней поближе
познакомиться, прийти к ней как-нибудь посидеть и поболтать (я слышала,
что у нее очень славная комнатка) и что если ей на меня наговаривают, то
пусть она мне все откровенно расскажет, когда я зайду. Но она выслушала
это все ужасно надменно, просто окатила меня презрением - сказала, что
никогда ничего обо мне вообще не слышала и что якобы комната у нее слишком
тесная и гостей ей принимать негде. Может быть, все это так и есть, но я
тем не менее уверена, что тут что-то кроется. Почему-то она настроена
против меня, и я непременно докопаюсь до причины, даже если придется
расспрашивать всех подряд - без этого я просто не уеду! Мне прямо _не
терпится_ узнать. Может быть, она считает меня недостаточно утонченной -
или вдруг до нее дошли какие-нибудь плохие отзывы о Бангоре? Прямо
немыслимо! Помните, когда Клара Барнард гостила в Нью-Йорке, три года
назад, как все с ней носились? А уж Клара-то бангорка до мозга костей.
Спросите-ка Вильяма Плэтта - он не бангорец, у него должно быть
беспристрастное мнение, - достаточно ли утонченная девушка Клара Барнард.
Кстати (a propos, как говорят французы) об утонченности. Тут живет еще
один американец, бостонец, из которого утонченность так и лезет. Зовут его
мистер Луи Леверет (по-моему, очень красивое имя); лет ему около тридцати.
Он невысокий и довольно болезненного вида - страдает каким-то
расстройством печени. Но говорит он чрезвычайно содержательно, и я слушаю
его просто с наслаждением - он высказывает такие прекрасные мысли.
Конечно, слушать его мне не полагалось бы, поскольку говорит он не
по-французски; но, по счастью, он вставляет в свою речь массу французских
выражений. Говорит он совершенно в другом духе, чем мосье Вердье - не так
сыплет комплиментами, а все больше на серьезные темы. Он обожает искусство
и рассказал мне о живописи много такого, до чего мне самой никогда бы не
додуматься; я даже не представляю себе, где можно было бы вычитать такие
мысли. Искусство он ставит превыше всего и говорит, что мы его
недостаточно ценим. В Европе живопись ценят очень высоко; но у нас в
Бангоре, по-моему, ее недооценивают, и я тут как-то не удержалась и
совершенно честно ему в этом призналась. Если бы у меня были лишние
деньги, я бы купила несколько картин, увезла бы их в Бангор и повесила.
Мистер Леверет говорит, что они бы от этого только выиграли - не картины,
конечно, а бангорцы. Он считает, что французы замечательный народ, и
говорит, что их мы тоже недостаточно ценим. Я тут как-то не удержалась и
заметила, что, во всяком случае, сами они ценят себя предостаточно. Но
слушать, как он рассуждает о французах, ужасно интересно; это так
обогащает, так расширяет кругозор - а ведь за этим я сюда и приехала.
Поэтому я стараюсь с ним побольше говорить о Бостоне, хоть и понимаю, что
это нехорошо - запретное удовольствие!
Впрочем, Бостон никуда от меня не денется, если только мне удастся
осуществить свой план, свою заветную мечту - переехать туда жить. Сейчас
мне надо всеми силами осваивать европейскую, культуру, а Бостон оставить
напоследок. Но мне не терпится заранее знать, что меня там ожидает, а
общение с коренным жителем в этом смысле так ценно! Неизвестно, когда еще
мне подвернется настоящий бостонец. Да, если в Бостоне много таких, как
мистер Леверет, недостатка в культуре я испытывать не буду - только бы моя
мечта исполнилась! У него культуры хоть отбавляй. Но удивительно все-таки,
какие разные бывают люди.
Взять к примеру двух англичан, которые здесь живут, - они, по-моему,
тоже люди культурные и образованные, но их культуру я вряд ли смогу
усвоить, хоть я и очень стараюсь. Мне ужасно нравится, как они говорят, и
я даже иногда подумываю - а не бросить ли учить французский и не научиться
ли вместо этого говорить на своем родном языке так, как говорят эти
англичане?.. Главное, разумеется, не в том, что они говорят (хотя иной раз
от них можно услышать довольно любопытные вещи), а в том, как они
произносят; да и голос у обоих на редкость приятный. Казалось бы, такая
изысканная манера говорить должна стоить огромных усилий, однако мои
англичане и говорят, да и все остальное делают необычайно легко. "Мои
англичане" - это брат и сестра, приблизительно моего возраста и, по-моему,
из аристократического рода. С ними я общаюсь очень много - говорить с
англичанами я могу себе позволить чаще, чем с американцами, хотя бы из-за
языка. У меня такое ощущение, что, когда я с ними разговариваю, я как
будто учу совершенно новый язык.
Забавно - когда я уезжала из дому, я и подумать бы не могла, что еду в
Европу изучать _английский_. Если я и вправду успею его выучить, вы,
наверное, перестанете меня понимать - вам такая манера говорить вряд ли
понравится. Да и все в Бангоре наверняка станут меня осуждать. Между
прочим, в Бангоре, как нигде больше, принято осуждать всех и вся - в
Европе ничего подобного нет. Я пришла к выводу, что наши земляки - так и
можете им передать - вообще _чересчур привередливы_. Но я начала вам
рассказывать о моих англичанах. Как бы мне хотелось, чтобы вы их себе
представили! Она необыкновенно хороша собой и держится скромно, даже
замкнуто, однако при этом одевается так, что привлекает всеобщее внимание:
я это заметила, когда мы тут как-то вместе прогуливались по городу. На нее
буквально все смотрели, а она словно и не замечала ничего - пока я в конце
концов не обратила на это ее внимание. Мистер Леверет в восторге от ее
туалетов и называет их "одежды будущего". А по-моему, правильнее было бы
сказать "одежды прошлого" - ведь англичане, как известно, отличаются
приверженностью к прошлому. Я так и сказала тут как-то мадам де Мезонруж -
что мисс Вейн одевается в одежды прошлого. На это она, усмехнувшись, как
умеют одни французы, ответила: "De l'an passe, vous voulez dire?" [Вы
хотите сказать - прошлого сезона? (фр.)] (попросите-ка Вильяма Плэтта
перевести - он ведь меня уверял, что прекрасно понимает по-французски).
Я вам уже как-то писала, что я и раньше интересовалась положением
женщины в Англии, а теперь решила воспользоваться знакомством с мисс Вейн,
чтобы получить дополнительные сведения по женскому вопросу. Я ее усердно
выспрашивала, но ничего толком узнать не удалось. Стоило мне коснуться
этой темы, как она тут же заявила, что положение женщины зависит от
положения ее отца, старшего брата, мужа и т.д. Далее она сообщила, что ее
собственное положение вполне ее устраивает, поскольку ее отец кем-то там
приходится (не помню точно кем) какому-то лорду. Она ставит знатное
родство превыше всего, я же усматриваю в этом доказательство того, что
положение женщины в Англии оставляет желать лучшего. Если бы оно было
удовлетворительным, оно бы не зависело от положения родственников - пусть
даже самых близких. Я не очень-то разбираюсь в лордах, и меня ужасно
раздражает ее манера (хотя вообще она милейшее создание) рассуждать о них
так, как будто и я обязана знать все эти тонкости.
Я стараюсь при всяком удобном случае задавать ей один и тот же вопрос:
не считает ли она, что все люди равны. Но она упорно отвечает, что нет и
что она, например, никак не может считать себя ровней леди такой-то -
супруге того самого знатного родственника. Я изо всех сил стараюсь ее
переубедить, но она совершенно не хочет переубеждаться, а когда я ее
спрашиваю, придерживается ли сама леди такая-то подобных взглядов, то есть
считает ли и она, что мисс Вейн ей не ровня, то моя англичаночка
вскидывает на меня свои хорошенькие глазки и отвечает: "Ну разумеется!" А
если я ей говорю, что со стороны ее родственницы это прямо-таки