Ганн Джеймс. Ученик

защитить себя от грубых инсинуаций.
- Инсинуацией с моей стороны было бы обвинить вас в самой обычной
порядочности! - ответил молодой человек; но после того как он, уходя,
хлопнул дверью, а мистер Морин закурил еще одну сигару, он услышал вдруг
брошенные ему вслед слова миссис Морин, звучавшие уже патетически:
- Да, _вы_ клевещете на нас, да, _вы_ пристаете к нам с ножом к горлу!
На следующее утро, очень рано, она явилась к нему в комнату. По стуку в
дверь он уже понял, что это она, но был далек от мысли, что она может
принести ему деньги. В этом он ошибался, в руке у нее были зажаты
пятьдесят франков. Она скользнула в комнату в одном капоте, а он принимал
ее в халате, только что встав с постели и собираясь идти умываться. К
этому времени он прошел уже неплохую школу, приучившую его к "несообразным
обычаям" его хозяев. Миссис Морин была возбуждена, а приходя в состояние
возбужденности, она нисколько не заботилась о том, как выглядит ее
поведение; так и теперь вот она уселась на край его кровати (костюм его
висел тут же рядом на стульях) и, оглядывая в охватившем ее волнении стены
его жилища, она нимало не устыдилась, что поместила его в эту гнусную
комнату. В данном случае вся страсть миссис Морин была направлена на то,
чтобы убедить его, во-первых, что принесенные ею пятьдесят франков с
несомненностью свидетельствуют об ее щедрости, а во-вторых, что если
только он даст себе труд задуматься, то сам увидит, сколь нелепо с его
стороны рассчитывать на то, _что ему будут платить_. Мало разве он всего
получает от них и без этих денег, разве ему не платят уже тем, что он
живет в их комфортабельном, более того, роскошном доме, что он пользуется
наравне с ними всеми благами жизни, не ведая ни забот, ни тревог, ни
нужды? Разве он не занимает сейчас надежного положения, а не главное ли
это для такого молодого человека, как он, никому не известного, решительно
ничем еще себя не зарекомендовавшего и непонятно почему предъявляющего к
ним столь непомерные претензии? Разве, помимо всего прочего, ему мало той
платы, каковою являются чудесные отношения, установившиеся у него с
Морганом - их ведь можно назвать поистине идеальными среди всех тех, какие
только могут сложиться у учителя с учеником, - и уже самого преимущества
не только знать столь необыкновенного ребенка, но еще и жить с ним под
одним кровом, с таким - а она была в этом непреклонно убеждена, - какого
ему не найти во всей Европе? Миссис Морин сама теперь стала апеллировать к
нему как к человеку светскому, она говорила "Voyons, mon cher"
[послушайте, мой милый (фр.)] и "Дорогой мой, вы только подумайте" и
призывала его быть рассудительным, утверждая, что ему до чрезвычайности
повезло. Она говорила с ним так, как будто, _став рассудительным_, он
получит возможность сделаться достойным должности воспитателя при ее сыне
и того необыкновенного доверия, которое они ему оказали.
Пораздумав над этим, Пембертон решил, что здесь все дело в теории, а
теория, в сущности, не так уже много значит. Просто если до сих пор они
говорили о том, чтобы оплатить его труд, то теперь речь шла о труде
бесплатном. Но тогда для чего же им понадобилось тратить на это так много
слов? Миссис Морин продолжала, однако, его убеждать: сидя на кровати с
пятьюдесятью франками в руке, она повторяла одно и то же, как умеют
повторять только женщины, и надоедала ему, и его изводила, в то время как
он, прислонившись к стене, засунул руки в карманы халата, который
постарался натянуть себе на ноги, и смотрел через плечо своей собеседницы
на зиявшую в окне серую пустоту.
Разглагольствования свои она завершила словами:
- Знаете, у меня есть к вам вполне определенное предложение.
- Определенное предложение?
- Внести в наши дела полную ясность; если хотите, поставить их на
твердую почву.
- Понимаю, это целая система, - сказал Пембертон, - своего рода шантаж.
При слове "шантаж" миссис Морин привскочила. Молодой человек именно на
это и рассчитывал.
- Что вы этим хотите сказать?
- А то, что вы играете на моем страхе, на страхе за мальчика, если я
вдруг уеду.
- А скажите на милость, что же с ним может тогда случиться? -
величественно вопросила миссис Морин.
- Как что, он просто останется _с вами_.
- _А с кем же_, по-вашему, еще должен остаться ребенок, как не с теми,
кого он любит больше всего на свете?
- Если вы так думаете, то отчего же вы меня не рассчитаете?
- Вы что же, воображаете, что он любит вас больше, _чем нас обоих_? -
вскричала миссис Морин.
- Думаю, что это именно так. Ради него я иду на жертвы. Хоть я все
время и слышу от вас о жертвах, которые приносите вы, я их что-то не вижу.
Миссис Морин некоторое время глядела на него; потом она в волнении
схватила его за руку.
- А вы, _вы согласны_... принести эту жертву?
Пембертон расхохотался.
- Я подумаю... я сделаю все, что будет в моих силах... на какое-то
время я останусь. Ваши расчеты верны - мысль о том, чтобы с ним
расстаться, мне нестерпима, я люблю его, и он возбуждает во мне все
больший интерес, несмотря на все неудобства, которые я здесь терплю. Вы
отлично знаете мое положение. У меня ничего нет, и оттого, что я занят все
время с Морганом, я не имею возможности ничего заработать.
Миссис Морин поскребла сложенной ассигнацией свою обнаженную руку.
- А не могли бы вы разве писать статьи, не могли бы переводить, _как
я_?
- Какие там переводы, за них платят такие гроши.
- Ну, я так бываю рада хоть что-нибудь заработать, - провозгласила
миссис Морин, подняв голову и принимая вид оскорбленной добродетели.
- Хоть бы вы научили меня, как их доставать, - Пембертон с минуту
выжидал, но она ничего не ответила, и тогда он добавил: - Я тут пытался
было напечатать кое-какие статейки, но ни один журнал не пожелал их взять,
они поблагодарили и отказались.
- Ну, вот видите - выходит, вы и в самом деле не такая уж важная птица,
чтобы иметь бог весть какие претензии, - язвительно улыбнулась его
собеседница.
- У меня просто не хватает времени, чтобы делать все так, как положено,
- продолжал Пембертон. Потом, сообразив, что унизил себя, начав
простосердечно рассказывать ей о своих неудачах, он добавил: - Если я еще
останусь у вас, то только при одном условии - я хочу, чтобы Морган знал
все о моем положении.
Миссис Морин задумалась:
- Но ведь вы не станете открывать ребенку глаза на...
- Открывать глаза _на вас_ - вы это хотите сказать?
Миссис Морин снова задумалась, но на этот раз для того, чтобы пустить в
ход еще более тонкое оружие.
- И после этого _вы_ еще смеете говорить о шантаже!
- Вам ничего не стоит предотвратить его, - ответил Пембертон.
- И _вы_ еще смеете говорить о том, что кто-то играет на страхе! -
вскричала она, переходя в наступление.
- Да, разумеется, я же ведь отъявленный негодяй.
Какую-то минуту она на него смотрела - ясно было, что она всем этим
глубоко уязвлена. Потом она швырнула ему деньги.
- Мистер Морин попросил меня передать это вам в счет того, что вы
заработали.
- Я премного обязан мистеру Морину, но у нас с вами нет этого счета.
- Вы что же, не хотите их брать?
- Да, мне так будет легче, - сказал Пембертон.
- Легче отравлять моему мальчику душу? - простонала миссис Морин.
- Да, отравлять вашему мальчику душу! - со смехом повторил молодой
человек.
Несколько мгновений она пристально на него смотрела, и он думал, что
она вот-вот разразится стенаниями и мольбой: "Бога ради, скажите мне, что
же все это значит!" Но она сумела подавить в себе этот порыв. Другой
оказался сильнее. Она спрятала деньги в карман - альтернатива была до
смешного груба - и покинула его, согласившись на отчаянную уступку:
- Можете рассказывать ему какие угодно ужасы!

6

Два дня спустя - а Пембертон все еще медлил воспользоваться данным ему
разрешением - учитель и ученик, гуляя вдвоем, целых четыре часа молчали,
когда вдруг, сделавшись снова словоохотливым, мальчик заметил:
- Я вам скажу, откуда я это знаю, я узнал обо всем от Зеноби.
- Зеноби? А кто это такая?
- Няня моя, она жила у нас, это было давно. Чудная девушка. Я ужасно ее
любил, и она меня тоже.
- Ну мало ли кто кого любил. Так что же ты от нее узнал?
- Да то, что у них на уме. Ей пришлось уйти, потому что они ей не
платили. Она ужасно меня любила, и она оставалась у нас два года. Она мне
все рассказала, а кончилось тем, что она вообще перестала получать
жалованье. Как только они поняли, как она меня любит, они не стали ей
давать денег. Рассчитывали, что она будет жить у них даром, из одной
только преданности. Но она и так оставалась долго - столько, сколько
могла. Эта была девушка бедная. Деньги свои она каждый раз посылала
матери. Потом уже не смогла. И вот как-то раз вечером она страшно вскипела
- разумеется, _вскипела на них_. Она так тогда плакала, так плакала, так
обнимала меня, что чуть не задушила. Она мне все рассказала, - повторил
Морган. - Она сказала, что у них так задумано. И я вот вижу, что они так
же хотят поступить и с вами, я об этом уже давно догадался.
- Зеноби была очень проницательна и таким же воспитала тебя.
- О, тут дело было не в Зеноби, а в самой жизни. И в опыте! -
рассмеялся Морган.
- Ну, так Зеноби была частью твоего опыта.
- Можете не сомневаться, что я был частью ее опыта. Бедная Зеноби! -
воскликнул мальчик. - А теперь я часть вашего опыта.
- И к тому же очень существенная часть. Только я все-таки не могу
понять, с чего это ты решил, что со мною обходятся так, как с твоей
Зеноби.
- Вы что, считаете меня идиотом? - спросил Морган. - Неужели,
по-вашему, я не замечал всего того, что нам с вами пришлось испытать?
- А что мы с тобой испытали?
- Ну, все наши лишения, наши черные дни.
- Подумаешь! Но зато у нас с тобой были же и свои радости.
Морган немного помолчал. Потом он сказал:
- Мой дорогой друг, вы герой!
- Ну так ты тоже! - ответил Пембертон.
- Никакой я не герой. Но я и не младенец. Не стану я больше этого
терпеть. Вы должны подыскать себе какую-нибудь работу, за которую будут
платить. Мне стыдно, мне стыдно! - вскричал мальчик своим тоненьким
голоском, в котором слышалась дрожь и который до глубины души растрогал
Пембертона.
- Нам надо с тобой уехать и жить где-нибудь вдвоем, - сказал молодой
человек.
- Я бы уехал хоть сейчас, только бы вы меня взяли с собой.
- Я бы достал себе какую-нибудь работу так, чтобы нам хватило на жизнь
обоим, - продолжал Пембертон.
- Я бы тоже стал работать. Почему бы и _мне_ не работать? Не такой уж я
cretin! [болван (фр.)]
- Трудность заключается в том, что родители твои и слышать не захотят
об этом, - сказал Пембертон. - Ни за что на свете они с тобой не
расстанутся: они благоговеют перед землей, по которой ты ступаешь. Неужели
ты сам не видишь, что это так? Нельзя, правда, сказать, чтобы они не
любили меня, они не хотят мне зла, это очень расположенные ко мне люди. Но
они не остановятся перед тем, чтобы исковеркать мне жизнь, лишь бы тебе
было хорошо.
Молчание, которым встретил Морган эту изящную софистику, поразило
Пембертона заключенным в нем смыслом. Немного погодя он снова сказал:
- Да, _вы герой_! - И потом добавил: - Они ведь все равно оставляют
меня на вас. Отвечаете за все вы. Они поручают меня вам с утра и до
вечера. А раз так, то чего же им противиться тому, чтобы вы увезли меня
навсегда? Я бы вам стал помогать.
- Не очень-то они озабочены тем, чтобы мне кто-то помогал, и они
радуются тому, что ты принадлежишь _им_. Они бог знает как гордятся тобой.
- А мне вот не приходится ими гордиться. Впрочем, _это_ вы знаете, -
сказал Морган.
- Если не считать того маленького вопроса, который мы сейчас затронули,
то они премилые люди, - сказал Пембертон, не давая ученику своему обвинить
его в том, что он чего-то не договаривает, и вместе с тем дивясь его
прозорливости и еще чему-то, что вспоминалось ему сейчас и что он уловил
еще с самого начала - удивительной особенности душевного склада мальчика,
его обостренной чувствительности... больше того, какому-то созданному им
идеалу, который и приводит к тому, что он про себя осуждает всех своих
близких. На дне души Моргана таилось некое благородство, породившее в нем
зачатки раздумья, презрительного отношения к своим домашним, которого друг
его не мог не заметить (хоть им и ни разу не случалось говорить об этом),
и совершенно несвойственного такому подростку, особенно если учесть, что
оно отнюдь не сделало его старообразным, как принято говорить о детях
странных, или преждевременно созревших, или заносчивых. Можно было
подумать, что это маленький джентльмен и что узнать о том, что в своей
семье он является исключением, само по себе было для него тягостною
расплатою за это свое преимущество. Сравнение себя со всеми остальными не
делало его тщеславным, однако он подчас становился грустным и немного
суровым. Когда Пембертон старался уловить эти смутные порывы его юной
души, он видел, что мальчик и серьезен, и обходителен, и тогда наступало
искушение, которое то неудержимо влекло его, то удерживало у самой грани,
- искушение погрузиться в это дышавшее прохладою мелководье, в котором
открывались вдруг неожиданные глубины. Когда же для того, чтобы знать, как
ему следует вести себя со своим питомцем, он пытался перенестись в
атмосферу этого необычного детства, он не находил никакой точки опоры,
никакой определенности и убеждался, что неведение мальчика, стоит только к
нему прикоснуться, в тот же миг незаметно преображается в знание, и
оказывается, что в данную минуту нет ничего, что тот бы не мог охватить
умом. Вместе с тем ему казалось, что сам он знает и слишком много для
того, чтобы представить себе простодушие Моргана, и в то же время слишком
мало, чтобы пробраться сквозь чащу обуревающих мальчика чувств.
Морган не обратил внимания на его последние слова; он продолжал:
- Я бы сказал им об этой моей догадке, как я ее называю, уже давно,
если бы не знал наперед, что они мне ответят.
- А что же они ответят?
- Да то же самое, что они ответили тогда Зеноби, о чем она мне
рассказала, что это ужасная, бесстыдная ложь, что они выплатили ей все до
последнего пенса.
- Ну так, может быть, так оно и было на самом деле, - сказал Пембертон.
- Может быть, и вам они тоже все заплатили!
- Давай лучше думать, что да, и n'en parlons plus [не будем больше
говорить об этом (фр.)].
- Они обвинили ее во лжи и обмане, - упрямо твердил Морган. - Вот
поэтому-то я и не хочу с ними говорить.
- Чтобы они не обвинили в том же самом и меня?
На это Морган ничего не ответил, и, когда его друг посмотрел на него
(мальчик отвернулся, глаза его были полны слез), он понял, что ему было не
произнести вслух того, что он в эту минуту подумал.
- Ты прав, не надо их ни к чему понуждать, - продолжал Пембертон. - За
исключением этого одного, они _премилые люди_.
- За исключением того, что они _обманывают и лгут_.
- Что ты! Что ты! - воскликнул Пембертон, невольно подражая интонациям
своего питомца, которые сами были подражанием.
- В конце концов, _должны же_ мы с вами поговорить откровенно, - сказал
Морган с серьезностью маленького мальчика, приучившего себя к мысли, что
он занимается важными вещами, затеяв игру, может быть, в кораблекрушение
или в индейцев. - Я обо всем все знаю, - добавил он.
- Надо сказать, что у отца твоего есть свои основания, - заметил
Пембертон, понимая, что говорит слишком неопределенно.
- Основания лгать и обманывать?
- Основания сберегать, и распределять, и очень обдуманно расходовать
свои средства. Не так-то легко они ему достаются. Семья ваша обходится ему
очень дорого.
- Да, я действительно обхожусь ему очень дорого, - подтвердил Морган
таким тоном, что учитель его не мог удержаться от смеха.
- _Для тебя_ же ведь он и сберегает эти деньги, - продолжал Пембертон.
- Что бы они ни делали, они всегда думают о тебе.
- Он мог бы немного поберечь... - мальчик замолчал. Пембертон стал
выжидать, что он скажет, - поберечь свою репутацию, - вдруг как-то странно
изрек он.
- Ну, репутация-то у него отличная. С этим все в порядке!
- Да, для их знакомых этого, разумеется, вполне достаточно. Знакомые их
- премерзкие люди.
- Ты говоришь о князьях? Не надо возводить хулы на князей.
- А почему бы и нет? Ни один из них не женился на Поле... ни один - на
Эми. Они только и делают, что обирают Юлика.
- Все-то ты знаешь! - воскликнул Пембертон.
- Да нет, далеко не все. Я не знаю, на что они живут, и как они живут,
и зачем вообще они живут! Что у них есть, и какими путями все это добыто?
Богаты они, бедны, или это просто modeste aisance? [скромный достаток
(фр.)] Почему им не сидится на одном месте, почему они живут то как
вельможи, то как нищие? Словом, кто же они, в конце концов, и что они
такое? Обо всем этом я много думал... я думал о многих вещах. В них
столько этой омерзительной светскости. Ее-то я и ненавижу больше всего...
О, я _столько_ ее насмотрелся! Они думают лишь о том, как лучше
притвориться и сойти за одних или за других. Зачем им все это нужно? _Что
они делают_, мистер Пембертон?
- Не торопи меня, - сказал Пембертон, стараясь превратить этот вопрос в
шутку и вместе с тем удивленный, больше того, совершенно потрясенный
проницательностью своего воспитанника, пусть даже тот и не во всем
разобрался. - Я понятия не имею об этом.
- И что же они от этого выигрывают? Не видел я разве, как к ним
относятся все эти "порядочные" люди, те самые, с которыми они хотят
знаться. Те все у них забирают. Они ведь готовы лечь им под ноги и
позволить себя топтать. Порядочные люди терпеть этого не могут, им это
просто противно. Из всех наших знакомых единственный по-настоящему
порядочный человек - это вы.
- А ты в этом уверен? Мне-то они под ноги не лягут!
- Но и вы ведь тоже не ляжете под ноги им. Вам надо уехать... вот что
вы действительно должны сделать, - сказал Морган.
- А что тогда будет с тобой?
- О, я же подрасту. А потом уеду и я. Мы еще с вами увидимся.
- Дай мне лучше довести тебя до конца, - сказал Пембертон, невольно
вторя деловитому тону мальчика.
Морган остановился и, подняв голову, взглянул на своего учителя.
Поднимать голову ему теперь приходилось уже гораздо меньше, чем два года
назад, - за это время он очень вырос, а неимоверная худоба делала его еще
выше.
- Довести меня до конца? - повторил он.
- Есть еще столько всяких интересных вещей, которыми мы могли бы
заняться вместе с тобой. Я хочу подготовить тебя к жизни... хочу, чтобы ты
оказал мне эту честь.
Морган по-прежнему смотрел на него.
- Вы, может быть, хотите сказать, чтобы я поступил с вами по чести?
- Милый мой мальчик, ты слишком умен, чтобы жить.
- Я больше всего и боялся, что вы можете это подумать. Нет, нет! Это
нехорошо с вашей стороны. Мне этого не вынести. На следующей неделе мы с
вами расстанемся. Чем скорее, тем лучше.
- Если я только что-нибудь услышу, узнаю о каком-нибудь месте, я обещаю
тебе, что уеду, - сказал Пембертон.
Морган согласился на это условие.
- Но вы мне скажете правду, - спросил он, - вы не станете притворяться,
что ничего не узнали?
- Скорее уж я притворюсь, что узнал то, чего нет.
- Но скажите, откуда вы можете что-нибудь услыхать, сидя с нами в этой
дыре? Вам нельзя медлить ни минуты, вам надо ехать в Англию... ехать в
Америку.
- Можно подумать, что учитель - это ты! - воскликнул Пембертон.
Морган сделал несколько шагов вперед и немного погодя заговорил снова:
- Ну что же, теперь, когда вы знаете, что я все знаю, и когда мы оба
смотрим в лицо фактам и ничего не утаиваем друг от друга, это же гораздо
лучше, не так ли?
- Милый мой мальчик, все это до того увлекательно, до того интересно,
что, право же, я никак не смогу лишить себя таких вот часов.
Услыхав эти слова, Морган снова погрузился в молчание.
- Вы все-таки продолжаете от меня что-то скрывать. О, _вы_ со мной
неискренни, а _я с вами - да_!
- Почему же это я неискренен?
- У вас есть какая-то задняя мысль!
- Задняя мысль?
- Да, что мне, может быть, недолго уже осталось жить и что вы можете
дотянуть здесь до того дня, когда меня не станет.
- Ты _чересчур умен_, чтобы жить, - повторил Пембертон.
- На мой взгляд, это низкая мысль, - продолжал Морган, - но я вас за
нее накажу тем, что выживу.
- Берегись, не то я возьму да и отравлю тебя! - со смехом сказал
Пембертон.
- Я становлюсь с каждым годом сильнее и чувствую себя лучше. Вы разве
не заметили, что с тех пор, как вы приехали сюда, мне стал не нужен
доктор?
- Твой доктор - _это я_, - сказал молодой человек, беря его под руку и
увлекая за собой.
Морган повиновался, но, сделав несколько шагов, он вздохнул: во вздохе
этом были и усталость, и облегчение.
- Ах, теперь, когда мы оба смотрим истине в глаза, все в порядке!

7

С тех пор они еще долго смотрели истине в глаза; и одним из первых
последствий этого было то, что Пембертон решил выдержать все до конца.
Морган изображал эту истину так живо и так чуднО, и вместе с тем она
выглядела такой обнаженной и страшной, что разговор о ней завораживал,
оставить же мальчика с нею наедине казалось его учителю верхом
бессердечия. Теперь, когда у них обнаружилось столько общности во
взглядах, им уже не имело никакого смысла делать вид, что ничего не
произошло; оба они одинаково осуждали этих людей, и их высказанные друг
другу мнения сделались между ними еще одной связующей нитью. Никогда еще
Морган не казался своему учителю таким интересным, как сейчас, когда в нем
так много всего открылось в свете этих признаний. Больше всего его
поразила обнаруженная им в мальчике болезненная гордость. Ее в нем
оказалось так много - и Пембертон это понимал, - так много, что, может
быть, ему даже принесло пользу то, что ей в столь раннюю пору приходилось
выдерживать удар за ударом. Ему хотелось, чтобы у родителей его было
чувство собственного достоинства; в нем слишком рано проснулось понимание
того, что они вынуждены непрестанно глотать обиды. Его мать могла
проглотить их сколько угодно, а отец - и того больше. Он догадывался о
том, что Юлик выпутался в Ницце из неприятной "истории": он помнил, как
однажды вся семья пришла в волнение, как поднялась самая настоящая паника,
после чего все приняли лекарства и улеглись спать - ничем другим объяснить
это было нельзя. Морган обладал романтическим воображением, взращенным
поэзией и историей, и ему хотелось бы видеть, что те, кто "носит его
фамилию" - как он любил говорить Пембертону с юмором, придававшим его
чувствительной натуре толику мужества, - вели себя достойно. Но родители
его были озабочены единственно тем, чтобы навязать себя людям, которым
они, вообще-то говоря, были ни на что ненужны, и мирились со всеми их
оскорблениями, словно это были полученные в сражениях шрамы. Почему они
становились не нужны этим людям, он не знал; в конце концов, это было дело
самих этих людей; внешне ведь они отнюдь не производили отталкивающего
впечатления - они были во сто раз умнее, чем большинство этих мерзких
аристократов, этих "несчастных хлыщей", за которыми они гонялись по всей
Европе. "Надо сказать, что сами-то они действительно люди прелюбопытные!"
- говорил не раз Морган, вкладывая в эти слова какую-то многовековую
мудрость. На это Пембертон всякий раз отвечал: "Прелюбопытные...
знаменитая труппа Моринов? Что ты, да они просто восхитительны, ведь если
бы мы с тобой (ничего не стоящие актеры!) не портили им их ensemble
[ансамбль (фр.)], они бы уже покорили все сердца".
С чем мальчик никак не мог примириться, так это с тем, что эта маравшая
истинное чувство собственного достоинства растленность не имела под собой
никаких оснований и взялась неизвестно откуда. Разумеется, каждый волен
избрать ту линию поведения, которая ему больше всего по вкусу, но как
могло случиться, что _его близкие_ избрали именно эту линию - стали на
путь навязчивости и лести, обмана и лжи? Что худого сделали им предки, - а
ведь, насколько он знал, все это были вполне порядочные люди, - или что
_он сам_ сделал им худого? Кто отравил им кровь самым низкопробным из всех
одолевающих общество предрассудков, назойливым стремлением заводить
светские знакомства и всеми способами пробиваться в monde chic [здесь:
фешенебельное общество (фр.)], причем всякий раз так, что попытки эти были
шиты белыми нитками и заранее обречены на провал? Истинные цели их ни для
кого не были тайной; вот почему все те, с кем им особенно хотелось
общаться, неизменно от них отворачивались. И при всем этом - ни единого
благородного порыва, ни тени стыда, когда они глядели друг другу в лицо,
ни одного самостоятельного поступка, ни одной вспышки негодования или
недовольства собой. О, если бы только отец его или брат хотя бы раз или
два в году отважились поставить кого-нибудь из этих пустозвонов на место!
При том, что они, вообще-то говоря, были неглупы, они никогда не
задумывались о впечатлении, которое производили на других. Надо сказать,
что они действительно располагали к себе, так, как стараются расположить к
себе евреи-торговцы, стоящие в дверях своих магазинов с платьем. Но разве
подобное поведение можно было счесть достойным примером, которому надлежит
следовать всей семье? Морган сохранил смутное воспоминание о старом
дедушке по материнской линии, жившем в Нью-Йорке, повидаться с которым его
возили через океан, когда ему было лет пять. Это был истинный джентльмен,
носивший высоко подвязанный галстук и отличавшийся старательно
отработанным произношением, который с самого утра уже облачался во фрак,
так что неизвестно было, что он наденет вечером, и который имел - или, во
всяком случае, считалось, что имел, - какую-то "собственность" и находился