Было поздно, хищник давно улетел. Здесь все было слишком живым, и он стремился к своему безопасно-мертвому мясу. Долгая церемония подошла наконец-то к концу. Вожди обоих кланов торжественно выступили вперед, положили руки на белый тилмантл и приготовились связать узлами свадебные плащи. Чимал мигая смотрел на грубые руки, нащупывающие край ткани, и им вдруг овладела дикая ярость. Она была того же рода, что и испытанная им ранее, у источника, но сильнее. Существовал лишь один выход, и очень простой, и он обязан был пойти этим путем, никакой другой был для него невозможен.
Он вскочил на ноги и рывком высвободил плащ.
– Нет, я этого не сделаю! – крикнул он огрубевшим от выпитого окти голосом. – Я не женюсь ни на ней, ни на ком другом. Вы не можете меня заставить!
Он кинулся прочь через окаменевшую толпу, и никто не потрудился, чтобы остановить его.
6
Если жители деревни и наблюдали за происходящим, то они ничем не выдавали своего присутствия. Ветерок, поднявшийся сразу после восхода солнца, шевелил циновки в дверных проемах, но во тьме за ними не видно было никаких признаков движения.
Чимал шел с высоко поднятой головой, и шаги его были столь уверенными и быстрыми, что жрецы в длинных, до земли, одеяниях едва поспевали за ним. Когда вскоре после наступления дня за ним пришли, его мать закричала, и то был единственный крик боли, как если бы она увидела его мгновенную смерть. Они стояли в дверях, черные, точно посланцы смерти, с оружием наготове – на случай, если он станет сопротивляться. Они потребовали его. У каждого при себе был маквакуитл – самое смертоносное из оружия ацтеков: лезвие черного стекла, насаженное на деревянную ручку, было настолько острым, что им можно было поразить человека в голову с первого удара. Но оружие не понадобилось. Чимал находился за домом, когда услышал их голоса. «Что ж, идемте в храм», – сказал он, на ходу накинув на себя плащ и завязав его узлом. Молодым жрецам придется потрудиться, чтобы его развязать.
Он знал, что должен мучаться страхом в предверии того, что его ожидает в храме, однако по какой-то самому ему неведомой причине, он испытывал душевный подъем. Не то чтобы он радовался – никто не стал бы радоваться встрече с жрецами, – но ощущение собственной правоты было в нем настолько сильно, что темный призрак будущего отступил куда-то на задний план. Он чувствовал себя так, будто с его разума была снята тяжелая ноша – да так оно и было. Впервые с раннего детства Чималу не приходилось лгать себе, чтобы скрыть свои мысли. Он мог говорить то, что думал, не считаясь с общепринятым мнением. Он не знал, долго ли это будет продолжаться, но сейчас будущее его не беспокоило.
Его ждали у пирамиды, и теперь он уже не мог идти самостоятельно. Жрецы преградили ему путь, и двое самых сильных взяли его за руки. Он не сделал попытки высвободиться, когда его повели по ступеням в храм на вершине. Раньше ему не случалось туда входить; обычно только жрецы проходили сквозь резные двери. Когда они остановились у входа, настроение его немного упало. Он отвернулся и посмотрел на долину. С этой высоты была видна вся река. Она возникала из зарослей деревьев на юге, прокладывала себе путь меж крутых берегов, ложилась границей между двух деревень, затем бежала среди золотого песка и исчезала у болота. За болотом поднималась гряда скал, а в отдалении проступали другие высокие горы…
– Введите его, – голос Китлаллатонака донесся из храма, и Чимала подтолкнули ко входу.
Главный жрец сидел, скрестив ноги, на резном камне перед статуей Коатликуэ. В полумраке храма богиня казалась до ужаса живой. Она была украшена драгоценностями и золотыми пластинками. Две ее головы смотрели на Чимала, а руки-когти, казалось, приготовились схватить.
– Ты отказался повиноваться вождям клана, – громко сказал главный жрец.
Другой жрец отступил в сторону, позволяя Чималу приблизиться. Чимал подошел ближе и увидел, что главный жрец старше, чем ему казалось. Его волосы, запачканные грязью и кровью и не мытые годами, производили пугающее впечатление, как и кровь на одежде, символизирующей смерть. Глубоко посаженные глаза жреца были водянистыми и красными, а шея сухой и морщинистой, как у индейки. Кожа была желтовато-пергаментной, исключая те места, куда попал красный порошок – средство для поддержания хорошего здоровья. Чимал посмотрел на жреца и ничего не ответил.
– Ты отказался повиноваться. Тебе известно наказание? – голос старика дрожал от злобы.
– Я не отказывался повиноваться, поэтому и наказания быть не может.
Жрец полупривстал в изумлении, услышав эти простые слова. Потом он вновь опустился на свое место, а глаза его сузились от гнева.
– Ты однажды уже говорил подобным образом и был избит, Чимал. Со жрецами не спорят.
– Я не спорю, досточтимый Китлаллатонак, просто пытаюсь объяснить…
– Мне не нравится твое объяснение, – перебил жрец. – Тебе неизвестно назначение этого места в мире? Тебя учили этому в храмовой школе вместе с другими мальчиками. Боги учат, жрецы толкуют и объясняют их учение. Люди повинуются. Твой долг – повиноваться, и ничего другого ты делать не должен.
– Я исполняю свой долг. Я повинуюсь богам. Я не повинуюсь своим соплеменникам, когда они начинают вершить дела в мире богов. Повиноваться им означало бы впадать в грех, наказание за который – смерть. Поскольку я не хочу умирать, я повинуюсь богам даже тогда, когда смертные ополчаются против меня.
Жрец моргнул, потом указательным пальцем вытащил какую-то соринку из уголка глаза.
– Каково бы ни было значение твоих слов, – проговорил он с сомнением в голосе, – это боги повелели тебе жениться.
– Нет, не боги, а люди пожелали этого. В священных книгах говорится, что мужчины должны жениться ради плодородия и женщины должны выходить замуж ради плодородия. Но там не говорится, в каком возрасте они должны это делать, так же как не говорится о том, что их должны принуждать к этому силой.
– Мужчины женятся в возрасте двадцати одного года, женщины выходят замуж в шестнадцать…
– Это обычай, но и только. И он не имеет ничего общего с законом.
– Раньше ты спорил, – холодно сказал жрец, – тебя били. Тебя могут избить снова…
– Бьют мальчиков. Но вы не можете бить взрослого мужчину за то, что он говорит правду. Я прошу лишь позволить мне следовать закону богов – как можно наказывать меня за это?
– Принесите мне книги Закона, – сказал жрец ожидающим. – Перед казнью нужно показать ему правду. Я не помню подобных законов.
Чимал спокойно сказал:
– А я хорошо их помню. Они таковы, как я сказал.
Жрец сидел прямо и сердито моргал, глядя на проникший в храм солнечный луч. Этот луч света словно оживил память Чимала, и он проговорил:
– Я помню также, что вы говорили нам о солнце и звездах, читали по книгам. Солнце – это шар из кипящего газа, движимый богами, ведь так вы говорили нам? Или же вы говорили, что солнце оправлено в бриллиантовый обруч?
– Что это ты заговорил о солнце? – хмурясь, спросил жрец.
– Ничего, – ответил Чимал. А про себя подумал: «Нечто такое, о чем не осмеливаюсь сказать вслух, иначе очень скоро буду мертв, как Попока, который первым увидел луч. Я тоже видел его, и он походил на сияние солнца, воды или драгоценного камня. Почему жрец не объяснил им, что производит в небе вспышку света?» Жрецы вынесли книги, и он забыл о своих мыслях.
Книги, переплетенные в человеческую кожу, были древними и достойными благоговения: в дни празднеств жрецы читали из них. Сейчас они положили их на камень и ретировались. Китлаллатонак пододвинул книги к себе, взял верхнюю, потом другую.
– Ты хочешь читать вторую книгу Тескатлипоки, – сказал Чимал. – То, о чем я говорил, на тринадцатой или четырнадцатой странице.
Книга упала с громким стуком, а жрец устремил взгляд на Чимала.
– Откуда тебе это известно?
– Мне говорили, а я запоминал. Об этом говорили вслух, и я запомнил числа.
– Ты умеешь читать, вот откуда тебе это известно. Ты тайно пробирался в храм, чтобы читать запретные книги.
– Не будь глупцом, старик. Я раньше никогда не бывал в храме. Просто я помню, вот и все. – Удивление жреца было безмерным. – И, если желаешь знать, я умею читать. Это тоже не запрещено. В школе я узнал числа, как и другие дети, научился писать свое имя – тоже как и другие дети. Пока другие учились писать свои имена, я внимательно слушал звуки и заучивал буквы. Это оказалось очень просто.
Жрец ничего не ответил – он просто был не способен выдавить из себя ни звука. Вместо этого он обратился к книгам и рылся в них до тех пор, пока не нашел ту, на которую указал Чимал. Тогда он стал медленно листать страницы, вслух читая слова. Он читал, переворачивал страницы, снова читал. Наконец он опустил книгу.
– Видишь, я прав, – сказал ему Чимал. – Я скоро женюсь, по собственному выбору, после того как обстоятельно поговорю с вождем моего клана и со свахой. Вот как нужно делать это по закону…
– Не говори мне о законе, человечек! Я – главный жрец, я – закон, вы должны повиноваться мне.
– Мы все повинуемся тебе, великий Китлаллатонак, – спокойно ответил ему Чимал. – Никто из нас не преступает закона, и все имеют свои обязанности.
– Ты имеешь в виду меня? Ты осмеливаешься говорить об обязанностях жрецу… ты, ничтожество? Я могу убить тебя.
– Почему? Я ничего плохого не сделал.
Теперь жрец вскочил на ноги. Дрожа от гнева, он смотрел в лицо Чималу. Он заговорил – и не произносил каждое слово, а выплевывал вместе с фонтанчиками слюны.
– Ты споришь со мной, ты думаешь, что знаешь закон лучше, чем я, ты читаешь, хотя тебя никогда не учили читать. Тобой овладел один из черных богов, я знаю это, и я освобожу бога из твоей головы.
Сам объятый гневом – но холодным, – Чимал не смог сдержать презрительный усмешки.
– Это все, что ты умеешь, жрец? Убивать человека, который с тобой не согласен, даже если он прав, а ты нет? Какой же ты после этого жрец?
Тонко вскрикнув, жрец поднял обе руки, как будто намеревался сразить Чимала и лишить его рот возможности издавать звуки. Чимал схватил его за кисти и держал, невзирая на попытки жреца освободиться. Раздался топот ног: объятые ужасом наблюдатели спешили на помощь главному жрецу. Едва они лишь прикоснулись к нему, Чимал разжал руки и отпустил старика, криво улыбаясь.
И тут это случилось. Старик снова поднял руки, широко раскрыл рот, так что его почти беззубые десны оказались у всех на виду, попытался что-то крикнуть, но слова не раздались.
Он вскрикнул, но то был крик боли, а не гнева. Потом главный жрец рухнул, как подрубленное дерево. Голова его с громким пустым стуком ударилась о камень, и он остался лежать неподвижно. Глаза были полуоткрыты, на щеках выступила желтизна, на губах образовались пузыри пены.
Остальные жрецы бросились к нему, подняли и потащили прочь, а один их них, тот, у которого была палка, ударил ею Чимала. Будь это иное оружие, оно бы убило его. Теперь же Чимал лишь потерял сознание. Несмотря на это, каждый жрец, проходя, пинал его бесчувственное тело. Когда солнце поднялось над горами, лучи его пробрались сквозь отверстия в стене и зажгли огни в змеиных глазах Коатликуэ. Книги остались лежать нетронутыми там, куда их бросили.
7
– Похоже, старый Китлаллатонак очень болен, – тихо сказал жрец, осматривая решетчатую дверь в камеру Чимала. Решетка состояла из тяжелых деревянных брусков, каждый толще человеческой ноги, вделанных в камень. Замыкалась она с помощью еще более тяжелого бревна, которое было укреплено на стене вне пределов досягаемости пленника: отодвинуть его можно было только снаружи. Но Чимал никак не мог это сделать, потому что его кисти и лодыжки были крепко связаны прочнейшей веревкой из маги.
– Он заболел из-за тебя, – добавил молодой жрец, гремя тяжелым брусом. Они с Чималом были одних лет и когда-то вместе учились в школе храма. – Не знаю, как ты этого добился. Ты и в школе попадал в неприятности, но это, я думаю, происходило со всеми нами – с мальчишками всегда так. Но я никогда не думал, что кончится подобным поступком. – Как бы ставя точку в конце фразы, он ткнул между прутьями кинжалом в сторону Чимала, тот отпрянул – острие черного стекла кольнуло его в бок. Из раны полилась кровь.
Жрец ушел, и Чимал остался один. Высоко наверху, в каменной стене, узкое отверстие пропускало луч света. В него проникали голоса – взволнованные крики, а иногда полные страха рыдания какой-нибудь женщины.