Страница:
- Здоровые-спортивные?
- Ну, в общем да.
- И что ты им сказал?
- Да что я им мог сказать? Честно сказал, что Юру не видел больше месяца. Слышал, уехал он куда-то. Вроде за границу, но не точно… А что, Юрген, что - действительно проблемы? Я думал, ты отмазался.
- Да вот сам не пойму. Я тоже думал, что отмазался. Ладно, не бери в голову. Но если еще будут спрашивать, не говори, что я звонил. И откуда.
Некоторое время я глубокомысленно включал-выключал блокировку «Соньки». Кругом жужжали «мыльницами», хихикали, болботали по-вавилонски. Когда мы устраивали экстрим-туры по области (для заезжих западников и местной скучающей молоди), байдарочник Яша - коричневый, костлявый, дубленый - помнится, цедил в адрес такой вот клиентуры с непередаваемым выражением: «Пингвины…»
…В конце концов - какого хрена? Что я, собственно, теряю? Если уж я с самого начала решил не прятаться - то стоит, по крайней мере, быть последовательным…
Я набрал номер. Г-н первый вице-мэр помолчал, шелестя электростатикой. «… в данный момент не могу ответить. Оставьте сообщение после звукового сигнала».
Хорошо. Тогда так.
В приемной откликнулись - секретарша.
- Лена? Лен, это Юра Касимов беспокоит. С Валентином Борисычем можно поговорить?
- Его сейчас нету. - Леночка, вялая наглая шалава, теперича суха и деловита.
Что-то у них все-таки происходит…
- Ты передай ему, что я его искал… И пускай он перезвонит мне, если сможет… - Я продиктовал тринадцать цифр.
- Я передам, - неуступчиво. Ну-ну.
Степлившаяся минералка закончилась. Давно пора было дезертировать в тень.
7
На подходе набрал Глебова - уточнить дом и подъезд. Глебыч, что характерно, не помнил ни того ни другого («А сам как туда попадаешь?» - «А я не попадаю. Я отсюда не выхожу»). Дома же, серые пятиэтажные хрущобы, стояли тут, на Красногвардейской, посреди буйной, но тоже какой-то хиловатой, кустарникового пошиба пыльной растительности, совершенно неотличимые. Так что в подъезд я сунулся фактически наугад - и лишь дошагав (через потеки мочи) до потребного мне третьего этажа, понял, что, надо же, не ошибся. Понял по виду квартирной двери - такую хрен с чем спутаешь.
Замков она имела целых два: первый - врезной, сарайного типа, с горизонтальной скважиной, в которую можно карандаш просунуть (этот, впрочем, никогда не запирался, а ключ, скорее всего, был утерян); второй - вообще кодовый! Вертикальная щель меж двух рядов широких стертых кнопищ с цифрами, по которой ездит металлическое кольцо. Тычешь в нужные кнопки, суешь палец в кольцо, дергаешь вверх… хрена лысого, потому что замку лет сто пятьдесят и он два раза из трех заедает… в общем, одна попытка, вторая, пара энергичных матюгов - и ты дома. Оченно эффективно против взлома. Особенно если учесть, что сама дверь легко вышибается плевком.
Простота проникновения в квартиру, однако же, нивелировалась абсолютным отсутствием чего-то, чем можно было бы в ней поживиться. Ну, если не считать, конечно, ДСПэшной совдеповской «стенки» производства золотых семидесятых, да еще в разобранном состоянии - эти накрытые полусползшей выцветшей клеенкой дрова делали почти непроходимой и так микроскопическую прихожую… Или десятка чебэшных мониторов да разнокалиберных процессоров баснословных допен-тиумовских времен (грязные до неразличения букв клавы и квадратные трехкнопочные мышки - крысы, хмыкал Лот, - без счета), занимавших половину пространства единственной комнаты… Или окончательно добитого многообразным сексуальным экстримом дивана, лишившегося в результате всех тягот способности складываться - и раскинувшегося аккурат на вторую ее, комнаты, половину… Или валяющегося в трансе поперек этого продавленного лежбища президента ООО «Студия „ПолиГраф“, голого, в одних расстегнутых джинсах: щиколотка левой на задранном колене правой, на выдвинутом подбородке стерня, из перекошенного рта торчит сигарета…
Так мы и глядели друг на друга: я из дверного проема, привалившись к косяку, исподлобья, Димон - с дивана, не повернув толком головы, лишь глаза скосив. Глядели и молчали. Даже отсюда я видел, что зенки у Глебова откровенно мыльные - то есть он уже вчера начал и сегодня продолжить успел. До меня дошло, что он не просто ссыт, и не просто сильно ссыт (как, чего греха таить, я сам) - у него от страха подъезжает чердак.
Я, в принципе, Глебыча понимал - именно он был номинальным главой лавочки, и именно его подпись стояла на большинстве документов… Но также я понимал, что сейчас Димон малоадекватен и к принятию быстрых и непростых решений совершенно не способен. А значит, выпутываться придется по одиночке. Каждый за себя. Как всегда.
- Че-то надо делать, - произнес я заведомо бессмысленное - просто достала эта молчанка.
Глебов вместо ответа выплюнул ни разу не стряхиваемую сигарету - разбрызгав пепел, та описала длинную дугу, шлепнулась на линолеум рядом со мной, чуть прокатилась и осталась тлеть. Я машинально затушил ее носком кроссовки.
- Я, наверное, позвоню Борисычу, - сказал я несколько неожиданно для самого себя, а сказав, понял, что на самом деле все уже решил. - По крайней мере, сидеть и ждать бойцов Калины не буду. А рвать когти… Во-первых, это подставиться по-полной. Тогда уж если найдут, то точно на куски настрогают. А во-вторых… западло мне бегать. Когда меня самого кинули.
- Ну вы же с ним друганы… - сипло пробормотал Димон, рывком садясь на предсмертно взвывшем диване, - с твоим, блядь, Борисычем… Тебе он, может, и поверит. А я ему кто?
Он что-то высматривал медленно ворочающимися глазами - на присыпанном крошками, бутылочными крышками, баночными колечками и использованными гондонами полу. Нагнулся под диван.
- Какие, на хрен, друганы? Кому он вообще друган после того, как его на два с гаком лимона развели?.. - Я шагнул в комнату, механически звеня в кармане мелочью. - Понимаешь, Дим… Борисыч - такой же урод, как любой вице-мэр. С нормальными блатными понтами. Но он по крайней мере вменяем. Он хотя бы способен въехать, что вообще произошло. И из одних чистых понтов сигналить Калине, чтоб тот закопал людей, которые явно ни при чем, он не станет… Может быть…
- Ага, просигналит, чтоб только ноги переломали, почки отбили и яйца отрезали. А закапывать - на фига закапывать, если мы ни при чем…
Глебов, так и не потрудившись застегнуться, топтался босиком по окружающей свалке - все искал что-то затерявшееся в прочем хламе.
(Хлам копился годами усилиями массы людей. Отстойная эта однокомнатка, доставшаяся толстому Стиву от каких-то родственников, держалась им, трусливым, но неверным мужем в тайне от строгой госпожи и сохранялась ради сторонних блядок и пьянок. Но на пустовавшую большую часть времени площадь, пусть и довольно условно жил-, быстро потянулись более-менее случайные полу- и псевдознакомцы: кто-то, неприхотливый и безденежный, ненадолго приезжал в город и нуждался в халявном поселении, кому-то неожиданно давала отставку очередная «любовь с интересом», кому-то требовалось убежище для вдумчивого одиночного запоя. Максу Лотареву, с годик назад безуспешно пытавшемуся торговать запчастями списанной и потому бесплатно где-то оторванной компьютерной рухляди, занадобилось, например, складское помещение… Глебов же сбежал сюда из своей четырехкомнатной с евроремонтом, как только стало ясно, что вместе со Славкой пропали все живые деньги фирмы. Это, конечно, не была попытка всерьез затихариться - так, паническая судорога.)
- Скажи, Юрген, вот ты его сколько знал? - спросил вдруг Димон новым тоном, уже без всякой истерики. Он стоял вполоборота ко мне, и в правой у него был, видимо, счастливо обретенный предмет поисков - ноль пять «Путинки» с недопитой третью.
- Борисыча?
- Нет. Этого пидора… Я помолчал.
- Лет двадцать.
- Ну ты-то… - Он издевательски перекосился. - Какого хера ты-то так лоханулся?.. - отвернулся, резко вскинул бутылку ко рту, закашлялся.
Что мне было ему ответить? Я вышел в кухню. Прямое утреннее солнце подчеркивало безобразие треснутого, грязного оконного стекла, настольного натюрморта с засохшими остатками жратвы, тараканами, напильником и ворохом мятых рублей. Можно, конечно, не верить никому, привыкнуть к готтентотской морали, практике Дарвина и повсеместным уголовным порядкам. Можно. Приходится. Но всегда есть… ДОЛЖНЫ БЫТЬ… несколько человек, пусть один-два… если не верить которым, ДАЖЕ ИМ не верить - то зачем тогда вообще все?..
Со двора выползал чудом поместившийся в безбожно разбитую дорожку джип «хаммер». У подъезда соседней хрущобы назревала драка между бухими в хлам лысобритыми дегенератами в спортивных штанах.
- Ну че, значит, останешься?
Я обернулся. Глебов застегивал рубашку, путаясь в пальцах, но - энергично и даже остервенело. В «ПолиГраф» мы его сманили из «Таргета», державшего примерно две трети губернского рекламного рынка, - Глебыч был у них главным мотором и генератором, но так и не сделался совладельцем, оставался наемником на жалованье - хорошем, но не более того. Мы не могли предложить ему таких денег - зато предлагали перспективу. Так что в данном случае фраера сгубила не жадность, а тщеславие…
- И тебе советую. - Я достал сигареты.
- Не, - он дико оскалился, зашторил ширинку, - хрена. Хрена! Ты как знаешь, а я, блин, жить хочу… Я, блин, сваливаю, на хрен…
- Ты подумал? - Я не чувствовал себя в силах спорить, что-то доказывать - я и сам не был ни в чем уверен.
- Че тут думать? - Он смотрел на меня, набычась, мутными своими шарами и вдруг заорал: - Чего тут еще, на хрен, думать?!
glbox@yandex. com
«Глебыч, привет. Это Касимов. Как у тебя? Я сам сейчас в отъезде - завербовался в одну контору, как ни странно, научную: не пойму только, лаборантом или лабораторной крысой. Задание, впрочем, не пыльное - ездить по Европам, собирать информацию. Я, собственно, чего. Дома какие-то странные варки. Мне позвонили сегодня - говорят, по мою душу приходили пацаны - судя по всему, от Калины. То ли ничего не кончилось, то ли началось по новой. Ответь по возможности сразу, все ли ОК. С наилучшими - ЮК».
Собственно, для того мне мобилу - с выходом в Nет - и выдали: подрубив ее к ноутбуку, я слал «мылом» свои отчеты на университетский корпоративный сервер с пропиской uk. Отчитываться я был обязан раз в два дня. С такой техникой проблем действительно не возникало: разложился где угодно, хоть на скамейке, хоть в кабаке, - и отрабатываешь казенное содержание. Ну, или вот так - по личной надобности…
Кабак (под названием Sholarhio. Oyzepi Kouklis) находился в Плаке, туристическом райончике у подножия Акрополя. Внутри потертое темное дерево, на стенах - старые семейные фотографии, какие-то девочки-близняшки в рамочках; надпись утверждала, что заведение существует с 1935 года. Я сел на приподнятой веранде, у деревянных перил, с видом на двухэтажную бежевую улочку и пустырь, который вполне мог оказаться археологическим раскопом. С края навеса стекали виноградные лозы.
Не успел я приземлиться, как пожилой грек - хозяин? - выволок громадный поднос, уставленный разнообразнейшей снедью: выбирай. Какая-то у них тут была скидочная система (плати один раз и звони до отвала: супер-дупер) - поднявшаяся на веранду за мной молодая пара нагребла полподноса. Я вообще есть не хотел - приземлился здесь, только чтоб «мыло» отправить да холодненькой рецины дернуть, - но уж так аппетитно эти тарелочки выглядели, что одну я таки подцепил: ломтики жареной свинины. Грек поразился скудости выбора - и мне самому как-то неловко стало… Впрочем, потом он все равно (или в укор?) притаранил дармовой кекс. Невозможно не объедаться в этой стране…
- Excuse me… Do You speak English?
Надо мной, лучезарно скалясь, стоял молодой парень - сосед по веранде, тот самый, что с девицей и хорошим аппетитом.
- A little bit…
- Could I please use Your e-mail. - Он осторожно кивнул на лаптоп, лежавший на столике открытым и с подрубленной мобилой. - I have to send a letter urgentlу.
- Sure. No problem. - Я, несколько стыдясь корявости и акцента (английский парня был, насколько я мог оценить, как у диктора Би-Би-Си), развернул Compaq к тому экраном.
- Thanks a lot.
Был он наверняка (парень, в смысле) тоже «пингвином», туристом - но смотрелся, смотрелся: высокий, тонкокостный, гармонично мускулистый… кондиций мужской модели. С соответствующей репой. И лыбой-фотовспышкой. Полыхнув еще раз, он бодро придвинул стул, уселся. Уставился в дисплей - над чем-то задумавшись.
- I’ll show You how to switch to the Latin alphabet, - сообразил я.
- Э-э… Да мне, в общем, переключаться и не надо. - Он снова «поляроидно» осклабился над крышкой ноутбука. Протянул ладонь: - Антон.
Я удивился. На русского этот Антон не походил совершенно. По крайней мере, на тех русских, кого я пока наблюдал в своем недолгом, но познавательном вояже. Типичный соотечественник на выезде распознается довольно просто и выглядит довольно отвратно - свинообразный жлоб с настороженно-развязной повадкой и выражением постоянного недовольства на приторможенно-агрессивном табло. Мой же случайный знакомец был улыбчив, стремителен, общителен - причем без малейшей навязчивости и развязности. Я глазом не успел моргнуть, как мы познакомились, разговорились, и тут же он зазвал к столику свою девицу - жену. Жена, невысокая, симпатичная, звалась Майей и была еще, наверное, помоложе мужа - лет эдак двадцати пяти.
Разумеется, cупруги Шатурины оказались москвичами. Разумеется, он был медиа-дизайнером, она - пиарщицей в неназванной, но, как можно было догадаться, большой и крутой конторе. Болтаются по Греции на вакациях. Пять дней провели в Афинах, облазили положенные достопримечательности, накупались в море (в получасе езды от центра тут имеются пляжи, я и не знал), собираются на острова - непосредственно завтра.
Я испытывал противоречивые ощущения. С одной стороны, никуда было не деться от подразумеваемых эмоций провинциала из депрессивной, бандитской, загаженной в экологическом и бытовом смыслах дыры - по отношению к жителям самовлюбленной зажравшейся паразитической столицы, тридцатипятилетнего брюзги - к золотой молодежи, человека пусть не физического, но тяжелого, упорного и бесполезного труда - к людям, занимающимся непонятно чем (муравья к стрекозам)… С другой стороны - ни малейшего снобизма в ребятах не чувствовалось, были они совсем не глупы, обаятельны и в своей общительности, кажется, совершенно искренни.
Антон послал письмо, мы премило потрепались, за трепотней покинули кабак и отправились шляться по Плаке - без особой цели, с ленивым заходом в сувенирные лавки. Перешли на «ты». Обменялись впечатлениями от Греции (все мы были тут впервые и все - в восторге). Обсудили греков и их отличие от турок: Антон в Турцию тоже ездил и тоже полагал разницу очевидной - греки-то (постановили мы) вполне европейцы и являют как раз привлекательные европейские качества: спокойную доброжелательность при подчеркнутом уважении к privacy, плюс средиземноморская легкость и жизнелюбие… и по-английски понимают куда лучше… и девицы тут не в пример товарнее (шкодливый взгляд на жену, страшные глаза в ответ). Я не преминул удивить собеседников своей текущей работой (мне показалось даже, они мне не очень поверили… ну да пусть думают, что я резидент-нелегал).
В какой-то момент мы оказались в винной лавке. Из ряда полок выпирали днища горизонтально лежащих бочек, оснащенные краниками. Родилась идея продегустировать разливного вина. Тут как раз в двух шагах отличный парчок.
Парчок был не абы какой - «Национальный сад» (что меж руинами храма Зевса Олимпийского и зданием парламента), но уютных скамеек посреди буйной зелени в нем хватало. Разговор логичным образом пошел об алкоголе. Я и Антон наконец разрешили давний вопрос - в свое время мы со Славкой были правы оба: просто ракия греческая и ракия турецкая - две разные вещи. В Греции она именно виноградная (на бутылках завлекательно пишут «цикутия» - Tsikoudia). Анисовка же греческая именуется «узо» - и, кстати, будет поприятнее, потоньше турецкого аналога…
- Погоди, а ты как ее пил? - уточнил Антон.
- То есть? Ртом…
- Неразбавленной?.. - Он заржал. - Они ж, местные, ее только с водой пьют.
- Бавить водку, - пожал я плечами, - такое точно только турку в голову придет…
Антон вообще был явный не дурак почесать языком, Майя больше помалкивала. У меня сложилось впечатление, что они во всем как-то уравновешивают друг друга, являя (по крайней мере, на первый взгляд) близкий к идеалу баланс. Даже внешне: он - экспансивный, смазливый на грани слащавости, она - немногословная, слегка экстравагантная, не то чтоб красавица - «на любителя».
(Девушка Майя. Очень коротко - не налысо, но во втором приближении - стриженная, с выбеленной пушистой травкой на голове, что делает выразительнее чуть простоватое лицо с мелкими чертами и темными большими глазами. Не вполне в моем вкусе, но не лишена определенного шарма - зато совсем, как и супруг, лишена понтов.)
Вечерело и даже темнело. Между деревьев ломаными непредсказуемыми траекториями носились летучие мыши. Слитно грохотали цикады. У ребят с утра парум. Куда именно? На Санторин. Азартная «телега» Антона про красоты острова Санторин (где он сам, впрочем, пока не был).
- А поехали с нами, - сказала вдруг Майя.
- Я? - это было неожиданно. По немногословию девицы я было решил, что моя компания представляет интерес скорее для Антона.
- Ты же говоришь, тебе надо выбирать следующий пункт максимально спонтанно… - Она улыбнулась поверх пластикового стаканчика не то заговорщицки, не то провоцирующе.
- Логично, - говорю. - И откуда вы плывете?
- Из Пирея, естественно. Ну, ты в курсе - двадцать минут отсюда на метро.
Мое электронное письмо Глебову вернулось с пометкой, что по указанному адресу доставлено оно быть не может. Тоже непонятно… Адрес оставался в моем мейл-боксе - значит, что-то произошло с почтовым ящиком Димона. Изничтожили? Кто и зачем?..
Еще вот - мессидж в левой кодировке: набор кириллических букв, прописных и строчных вперемешку. Адрес - нет, не знаю такого… «яхушный» - на «точка ком» (не с него ли пару дней тому - в Стамбуле я еще был - пришла тоже какая-то каббалистика? все равно я ее тогда стер…). Бессмысленно попялившись на экран ноутбука, я вышел с сигаретой на балкончик.
После дневного пекла даже сейчас не чувствовалось особой свежести. И Акрополь, и Ликабет были подсвечены. Афины лежали хрестоматийным морем огней - их густая мелкая россыпь студенисто вздрагивала в восходящих токах: город отдавал тепло. В квартале от меня шумел бессонный променад, долетали звуки попсы и мотороллеров. Совершенно невозможно было уместить в голове, что все это существует на одной планете с родным областным центром, его вице-мэрами и бандюками, ЧОПами и СОБРами, помойками и алкашницами.
Не возвращаться, всплыло вдруг, искусительно щекоча. Никогда. Двинуть на остров Санторин, на остров Кипр, Сицилию, Корсику, Капри, Ибицу. Срубить с экспериментаторов свои две штуки. Закопать этот чертов краснорожий паспорт. Наняться нелегально на какую-нибудь низкооплачиваемую работу - чтоб только на «цикутию» хватало. Жить в такой вот стране, где не бывает снега, поплевывать в Средиземное море. Обучиться балакать по-ихнему, завести себе какую-нибудь непритязательную гречанку.
И ни о чем не вспоминать.
8
Чем меня москвичи всерьез подкупили - это полным отсутствием такой типичной и такой жлобской черты хоть сколь-нибудь имущей российской публики: повышенной трепетности к градациям престижа и комфорта. Не сомневаюсь, что с деньгами у семейства Шатуриных никаких проблем не было и не предвиделось - и однако же их нимало не парило плыть по-простому, на открытой палубе (под навесом), на деревянной скамеечке, в толпе неприхотливой хипповатой молодежи. Уверен, им и в голову не приходило о таких вещах вообще задумываться (не говоря париться).
Молодежь, по-моему, по большей части была местная, греческая, хотя хватало и всяко-разных иных юных европутешественников. На фоне последних Шатурины совершенно не выделялись - и это мне тоже нравилось. Как подтверждение того, что принадлежность к злосчастной нашей нации сама по себе еще не определяет ни облика, ни манер.
Я-то от окружающих отличался. Если не видом - то возрастом. Среди всех этих загорелых, полуголых, галдящих, ржущих, жрущих бургеры из палубного фаст-фуда (но почти не курящих и совершенно не пьющих - только колу да минералку) были, веcтимо, кто постарше и кто помладше - но подобных мне, то есть сильно за тридцать, я не заметил ни одного. Подобные мне путешествуют - если вообще путешествуют - не так и не тут. Если же не путешествуют - то, скорее всего, это им больше не грозит, никогда…
Я вдруг почувствовал себя старым хреном - возможно, впервые в жизни. Я не кокетничал сам с собой - просто глядя на моих москвичей, на прочих соседей, ОКАЗАВШИСЬ НА ИХ ТЕРРИТОРИИ, я отдал наконец себе отчет, что уже прошел некую point of no return. Некий рубеж, может быть, главный в жизни, на пути к которому ты разгоняешься, а минуя его - используешь набранную инерцию… Славка некогда про это рассуждал: что-то насчет того, что каждый человек - он как ракета-носитель, в молодости пытается преодолеть гравитацию. Если смог набрать хотя бы первую космическую лет до тридцати - вышел на орбиту, будешь крутиться уже там… не смог - грохнешься на землю.
На скамеечке напротив нас кучерявая гречанка уткнулась в сборник статей Умберто Эко. Чуть в стороне, вокруг оранжевого сундука со спассредствами расположилась компания спортивных-мускулистых. Один там у них был особо фактурен - черноволосый, жилистый, белозубо-хищноватый, эдакий конкистадор; на бедре - толстый шрам, на шее - еще один, левая рука, явно сломанная (уже не в лубке, но еще в какой-то защитной перчатке с обрезанными пальцами), висела мертво, пальцы не шевелились; на груди - деревянное ожерелье и оправленный в бронзу ярко-синий камень. Фактурный этот ловко запрыгнул на спасательный сундук, принялся резаться со своими в нарды.
…Я знал, что я не вышел на орбиту. Мне было тридцать пять, и за душой у меня не осталось ничего. Во всех смыслах. Только что я лишился всего своего имущества. Еще раньше я потерял единственную женщину, которая способна была и хотела со мной жить - хоть всю жизнь. Ни одно дело из тех, что я пытался организовать, не смогло продержаться долго, оставшись чем-то достойным и пристойным. А декларированное намерение всегда играть по правилам - в стране, где правил не существует, - обернулось фактически бегством из страны…
- Че-то ты, я смотрю, совсем загрустил. - Девушка Майя облокотилась рядом со мной на ограждение, перегнулась вниз, глядя на отваливающиеся далеко внизу от синего борта еще более синие волны. Тонкая загорелая ее шея контрастировала с высветленными волосами, на границе темнела продолговатая глубокая подзатылочная впадинка.
У девушки была забавная - неожиданная для продвинутой москвички - черта: пробивающиеся временами в речи малороссийские смягчения, вроде фрикативного «г».
Цвет Эгейского моря - неправдоподобно-беспримесный, спектральный, эталонный. На этом ультрамариновом фоне - широкая голубовато-белесая полоса кильватерного следа с кишащими пенными зигзагами. Едва шевелится сине-белый флаг. Многопалубный паром «Экспресс Посейдон» ползет (отнюдь не со скоростью экспресса) мимо островов, островков, просто торчащих из воды камней - хоть какая-нибудь суша все время в поле зрения: то по одну, то по другую руку, чаще по обе. Коричневатые голые горы, иногда - белые городки.
Остановка, опять остановка. На островах побольше - зеленовато-бурых, полого-гористых. Белые дома вокруг гаваней, у причалов - толковище лодок-катеров-яхточек. На одном из островов по гребню холма в ряд стояли круглого сечения белые же башенки-пеньки, нечто среднее меж ветряными мельницами и радарами - с громадными, как бы велосипедными, колесами: обод (окружность), спицы (радиусы), крупная сетка.
Это было странно, и я извлек фотоаппарат. Потом привычно открыл «Компак». Шатурины поглядывали на меня с любопытством. Снова завязался разговор об эксперименте.
- Математическое моделирование в социологии, в конфликтологии… - переспросил Антон. - Это что-то вроде того, что делал Руммель?
Фамилию эту я уже слышал - доцент Латышев, кажется, ее в какой-то связи поминал.
- Просто у меня один знакомый есть, политолог, - он про это рассказывал. - Антон улыбался, как бы извиняясь (я, конечно, чуток выпендриваюсь эрудицией, понимаю, что вы это понимаете, и прошу простить сию маленькую миленькую слабость). - Такие вещи сейчас страшно модны. «Катастрофическая конфликтология», по-своему наследующая известной «теории катастроф»… У этих типов выходит, что общественные конфликты с массовыми убийствами сродни физическим процессам. И моделируемы почти как физические процессы. К социологии они применяют аппарат, позаимствованный из теоретической физики, математики, «теории нестабильных систем», из Гейзенберга с его «принципом неопределенности», из Ильи Пригожина… Пользуются математической статистикой для анализа конфликтов. На компах прокачивают реальные и гипотетические столкновения, войнушки. Выстраивают двухмерные, трехмерные графики, схемы…
Черт, что же Латышев мой про это рассказывал? Как-то пропустил в свое время мимо ушей… Я подумал, что у меня тоже есть знакомый, который должен про такие штуки знать, - Виталик Митревич, политический журналист, эссеист, колумнист эт сетера, съевший в социологии питомник служебных собак. Он уже больше года жил в Москве - впрочем, электронный Виталькин адрес у меня вроде имелся…
- Ну, в общем да.
- И что ты им сказал?
- Да что я им мог сказать? Честно сказал, что Юру не видел больше месяца. Слышал, уехал он куда-то. Вроде за границу, но не точно… А что, Юрген, что - действительно проблемы? Я думал, ты отмазался.
- Да вот сам не пойму. Я тоже думал, что отмазался. Ладно, не бери в голову. Но если еще будут спрашивать, не говори, что я звонил. И откуда.
Некоторое время я глубокомысленно включал-выключал блокировку «Соньки». Кругом жужжали «мыльницами», хихикали, болботали по-вавилонски. Когда мы устраивали экстрим-туры по области (для заезжих западников и местной скучающей молоди), байдарочник Яша - коричневый, костлявый, дубленый - помнится, цедил в адрес такой вот клиентуры с непередаваемым выражением: «Пингвины…»
…В конце концов - какого хрена? Что я, собственно, теряю? Если уж я с самого начала решил не прятаться - то стоит, по крайней мере, быть последовательным…
Я набрал номер. Г-н первый вице-мэр помолчал, шелестя электростатикой. «… в данный момент не могу ответить. Оставьте сообщение после звукового сигнала».
Хорошо. Тогда так.
В приемной откликнулись - секретарша.
- Лена? Лен, это Юра Касимов беспокоит. С Валентином Борисычем можно поговорить?
- Его сейчас нету. - Леночка, вялая наглая шалава, теперича суха и деловита.
Что-то у них все-таки происходит…
- Ты передай ему, что я его искал… И пускай он перезвонит мне, если сможет… - Я продиктовал тринадцать цифр.
- Я передам, - неуступчиво. Ну-ну.
Степлившаяся минералка закончилась. Давно пора было дезертировать в тень.
7
На подходе набрал Глебова - уточнить дом и подъезд. Глебыч, что характерно, не помнил ни того ни другого («А сам как туда попадаешь?» - «А я не попадаю. Я отсюда не выхожу»). Дома же, серые пятиэтажные хрущобы, стояли тут, на Красногвардейской, посреди буйной, но тоже какой-то хиловатой, кустарникового пошиба пыльной растительности, совершенно неотличимые. Так что в подъезд я сунулся фактически наугад - и лишь дошагав (через потеки мочи) до потребного мне третьего этажа, понял, что, надо же, не ошибся. Понял по виду квартирной двери - такую хрен с чем спутаешь.
Замков она имела целых два: первый - врезной, сарайного типа, с горизонтальной скважиной, в которую можно карандаш просунуть (этот, впрочем, никогда не запирался, а ключ, скорее всего, был утерян); второй - вообще кодовый! Вертикальная щель меж двух рядов широких стертых кнопищ с цифрами, по которой ездит металлическое кольцо. Тычешь в нужные кнопки, суешь палец в кольцо, дергаешь вверх… хрена лысого, потому что замку лет сто пятьдесят и он два раза из трех заедает… в общем, одна попытка, вторая, пара энергичных матюгов - и ты дома. Оченно эффективно против взлома. Особенно если учесть, что сама дверь легко вышибается плевком.
Простота проникновения в квартиру, однако же, нивелировалась абсолютным отсутствием чего-то, чем можно было бы в ней поживиться. Ну, если не считать, конечно, ДСПэшной совдеповской «стенки» производства золотых семидесятых, да еще в разобранном состоянии - эти накрытые полусползшей выцветшей клеенкой дрова делали почти непроходимой и так микроскопическую прихожую… Или десятка чебэшных мониторов да разнокалиберных процессоров баснословных допен-тиумовских времен (грязные до неразличения букв клавы и квадратные трехкнопочные мышки - крысы, хмыкал Лот, - без счета), занимавших половину пространства единственной комнаты… Или окончательно добитого многообразным сексуальным экстримом дивана, лишившегося в результате всех тягот способности складываться - и раскинувшегося аккурат на вторую ее, комнаты, половину… Или валяющегося в трансе поперек этого продавленного лежбища президента ООО «Студия „ПолиГраф“, голого, в одних расстегнутых джинсах: щиколотка левой на задранном колене правой, на выдвинутом подбородке стерня, из перекошенного рта торчит сигарета…
Так мы и глядели друг на друга: я из дверного проема, привалившись к косяку, исподлобья, Димон - с дивана, не повернув толком головы, лишь глаза скосив. Глядели и молчали. Даже отсюда я видел, что зенки у Глебова откровенно мыльные - то есть он уже вчера начал и сегодня продолжить успел. До меня дошло, что он не просто ссыт, и не просто сильно ссыт (как, чего греха таить, я сам) - у него от страха подъезжает чердак.
Я, в принципе, Глебыча понимал - именно он был номинальным главой лавочки, и именно его подпись стояла на большинстве документов… Но также я понимал, что сейчас Димон малоадекватен и к принятию быстрых и непростых решений совершенно не способен. А значит, выпутываться придется по одиночке. Каждый за себя. Как всегда.
- Че-то надо делать, - произнес я заведомо бессмысленное - просто достала эта молчанка.
Глебов вместо ответа выплюнул ни разу не стряхиваемую сигарету - разбрызгав пепел, та описала длинную дугу, шлепнулась на линолеум рядом со мной, чуть прокатилась и осталась тлеть. Я машинально затушил ее носком кроссовки.
- Я, наверное, позвоню Борисычу, - сказал я несколько неожиданно для самого себя, а сказав, понял, что на самом деле все уже решил. - По крайней мере, сидеть и ждать бойцов Калины не буду. А рвать когти… Во-первых, это подставиться по-полной. Тогда уж если найдут, то точно на куски настрогают. А во-вторых… западло мне бегать. Когда меня самого кинули.
- Ну вы же с ним друганы… - сипло пробормотал Димон, рывком садясь на предсмертно взвывшем диване, - с твоим, блядь, Борисычем… Тебе он, может, и поверит. А я ему кто?
Он что-то высматривал медленно ворочающимися глазами - на присыпанном крошками, бутылочными крышками, баночными колечками и использованными гондонами полу. Нагнулся под диван.
- Какие, на хрен, друганы? Кому он вообще друган после того, как его на два с гаком лимона развели?.. - Я шагнул в комнату, механически звеня в кармане мелочью. - Понимаешь, Дим… Борисыч - такой же урод, как любой вице-мэр. С нормальными блатными понтами. Но он по крайней мере вменяем. Он хотя бы способен въехать, что вообще произошло. И из одних чистых понтов сигналить Калине, чтоб тот закопал людей, которые явно ни при чем, он не станет… Может быть…
- Ага, просигналит, чтоб только ноги переломали, почки отбили и яйца отрезали. А закапывать - на фига закапывать, если мы ни при чем…
Глебов, так и не потрудившись застегнуться, топтался босиком по окружающей свалке - все искал что-то затерявшееся в прочем хламе.
(Хлам копился годами усилиями массы людей. Отстойная эта однокомнатка, доставшаяся толстому Стиву от каких-то родственников, держалась им, трусливым, но неверным мужем в тайне от строгой госпожи и сохранялась ради сторонних блядок и пьянок. Но на пустовавшую большую часть времени площадь, пусть и довольно условно жил-, быстро потянулись более-менее случайные полу- и псевдознакомцы: кто-то, неприхотливый и безденежный, ненадолго приезжал в город и нуждался в халявном поселении, кому-то неожиданно давала отставку очередная «любовь с интересом», кому-то требовалось убежище для вдумчивого одиночного запоя. Максу Лотареву, с годик назад безуспешно пытавшемуся торговать запчастями списанной и потому бесплатно где-то оторванной компьютерной рухляди, занадобилось, например, складское помещение… Глебов же сбежал сюда из своей четырехкомнатной с евроремонтом, как только стало ясно, что вместе со Славкой пропали все живые деньги фирмы. Это, конечно, не была попытка всерьез затихариться - так, паническая судорога.)
- Скажи, Юрген, вот ты его сколько знал? - спросил вдруг Димон новым тоном, уже без всякой истерики. Он стоял вполоборота ко мне, и в правой у него был, видимо, счастливо обретенный предмет поисков - ноль пять «Путинки» с недопитой третью.
- Борисыча?
- Нет. Этого пидора… Я помолчал.
- Лет двадцать.
- Ну ты-то… - Он издевательски перекосился. - Какого хера ты-то так лоханулся?.. - отвернулся, резко вскинул бутылку ко рту, закашлялся.
Что мне было ему ответить? Я вышел в кухню. Прямое утреннее солнце подчеркивало безобразие треснутого, грязного оконного стекла, настольного натюрморта с засохшими остатками жратвы, тараканами, напильником и ворохом мятых рублей. Можно, конечно, не верить никому, привыкнуть к готтентотской морали, практике Дарвина и повсеместным уголовным порядкам. Можно. Приходится. Но всегда есть… ДОЛЖНЫ БЫТЬ… несколько человек, пусть один-два… если не верить которым, ДАЖЕ ИМ не верить - то зачем тогда вообще все?..
Со двора выползал чудом поместившийся в безбожно разбитую дорожку джип «хаммер». У подъезда соседней хрущобы назревала драка между бухими в хлам лысобритыми дегенератами в спортивных штанах.
- Ну че, значит, останешься?
Я обернулся. Глебов застегивал рубашку, путаясь в пальцах, но - энергично и даже остервенело. В «ПолиГраф» мы его сманили из «Таргета», державшего примерно две трети губернского рекламного рынка, - Глебыч был у них главным мотором и генератором, но так и не сделался совладельцем, оставался наемником на жалованье - хорошем, но не более того. Мы не могли предложить ему таких денег - зато предлагали перспективу. Так что в данном случае фраера сгубила не жадность, а тщеславие…
- И тебе советую. - Я достал сигареты.
- Не, - он дико оскалился, зашторил ширинку, - хрена. Хрена! Ты как знаешь, а я, блин, жить хочу… Я, блин, сваливаю, на хрен…
- Ты подумал? - Я не чувствовал себя в силах спорить, что-то доказывать - я и сам не был ни в чем уверен.
- Че тут думать? - Он смотрел на меня, набычась, мутными своими шарами и вдруг заорал: - Чего тут еще, на хрен, думать?!
glbox@yandex. com
«Глебыч, привет. Это Касимов. Как у тебя? Я сам сейчас в отъезде - завербовался в одну контору, как ни странно, научную: не пойму только, лаборантом или лабораторной крысой. Задание, впрочем, не пыльное - ездить по Европам, собирать информацию. Я, собственно, чего. Дома какие-то странные варки. Мне позвонили сегодня - говорят, по мою душу приходили пацаны - судя по всему, от Калины. То ли ничего не кончилось, то ли началось по новой. Ответь по возможности сразу, все ли ОК. С наилучшими - ЮК».
Собственно, для того мне мобилу - с выходом в Nет - и выдали: подрубив ее к ноутбуку, я слал «мылом» свои отчеты на университетский корпоративный сервер с пропиской uk. Отчитываться я был обязан раз в два дня. С такой техникой проблем действительно не возникало: разложился где угодно, хоть на скамейке, хоть в кабаке, - и отрабатываешь казенное содержание. Ну, или вот так - по личной надобности…
Кабак (под названием Sholarhio. Oyzepi Kouklis) находился в Плаке, туристическом райончике у подножия Акрополя. Внутри потертое темное дерево, на стенах - старые семейные фотографии, какие-то девочки-близняшки в рамочках; надпись утверждала, что заведение существует с 1935 года. Я сел на приподнятой веранде, у деревянных перил, с видом на двухэтажную бежевую улочку и пустырь, который вполне мог оказаться археологическим раскопом. С края навеса стекали виноградные лозы.
Не успел я приземлиться, как пожилой грек - хозяин? - выволок громадный поднос, уставленный разнообразнейшей снедью: выбирай. Какая-то у них тут была скидочная система (плати один раз и звони до отвала: супер-дупер) - поднявшаяся на веранду за мной молодая пара нагребла полподноса. Я вообще есть не хотел - приземлился здесь, только чтоб «мыло» отправить да холодненькой рецины дернуть, - но уж так аппетитно эти тарелочки выглядели, что одну я таки подцепил: ломтики жареной свинины. Грек поразился скудости выбора - и мне самому как-то неловко стало… Впрочем, потом он все равно (или в укор?) притаранил дармовой кекс. Невозможно не объедаться в этой стране…
- Excuse me… Do You speak English?
Надо мной, лучезарно скалясь, стоял молодой парень - сосед по веранде, тот самый, что с девицей и хорошим аппетитом.
- A little bit…
- Could I please use Your e-mail. - Он осторожно кивнул на лаптоп, лежавший на столике открытым и с подрубленной мобилой. - I have to send a letter urgentlу.
- Sure. No problem. - Я, несколько стыдясь корявости и акцента (английский парня был, насколько я мог оценить, как у диктора Би-Би-Си), развернул Compaq к тому экраном.
- Thanks a lot.
Был он наверняка (парень, в смысле) тоже «пингвином», туристом - но смотрелся, смотрелся: высокий, тонкокостный, гармонично мускулистый… кондиций мужской модели. С соответствующей репой. И лыбой-фотовспышкой. Полыхнув еще раз, он бодро придвинул стул, уселся. Уставился в дисплей - над чем-то задумавшись.
- I’ll show You how to switch to the Latin alphabet, - сообразил я.
- Э-э… Да мне, в общем, переключаться и не надо. - Он снова «поляроидно» осклабился над крышкой ноутбука. Протянул ладонь: - Антон.
Я удивился. На русского этот Антон не походил совершенно. По крайней мере, на тех русских, кого я пока наблюдал в своем недолгом, но познавательном вояже. Типичный соотечественник на выезде распознается довольно просто и выглядит довольно отвратно - свинообразный жлоб с настороженно-развязной повадкой и выражением постоянного недовольства на приторможенно-агрессивном табло. Мой же случайный знакомец был улыбчив, стремителен, общителен - причем без малейшей навязчивости и развязности. Я глазом не успел моргнуть, как мы познакомились, разговорились, и тут же он зазвал к столику свою девицу - жену. Жена, невысокая, симпатичная, звалась Майей и была еще, наверное, помоложе мужа - лет эдак двадцати пяти.
Разумеется, cупруги Шатурины оказались москвичами. Разумеется, он был медиа-дизайнером, она - пиарщицей в неназванной, но, как можно было догадаться, большой и крутой конторе. Болтаются по Греции на вакациях. Пять дней провели в Афинах, облазили положенные достопримечательности, накупались в море (в получасе езды от центра тут имеются пляжи, я и не знал), собираются на острова - непосредственно завтра.
Я испытывал противоречивые ощущения. С одной стороны, никуда было не деться от подразумеваемых эмоций провинциала из депрессивной, бандитской, загаженной в экологическом и бытовом смыслах дыры - по отношению к жителям самовлюбленной зажравшейся паразитической столицы, тридцатипятилетнего брюзги - к золотой молодежи, человека пусть не физического, но тяжелого, упорного и бесполезного труда - к людям, занимающимся непонятно чем (муравья к стрекозам)… С другой стороны - ни малейшего снобизма в ребятах не чувствовалось, были они совсем не глупы, обаятельны и в своей общительности, кажется, совершенно искренни.
Антон послал письмо, мы премило потрепались, за трепотней покинули кабак и отправились шляться по Плаке - без особой цели, с ленивым заходом в сувенирные лавки. Перешли на «ты». Обменялись впечатлениями от Греции (все мы были тут впервые и все - в восторге). Обсудили греков и их отличие от турок: Антон в Турцию тоже ездил и тоже полагал разницу очевидной - греки-то (постановили мы) вполне европейцы и являют как раз привлекательные европейские качества: спокойную доброжелательность при подчеркнутом уважении к privacy, плюс средиземноморская легкость и жизнелюбие… и по-английски понимают куда лучше… и девицы тут не в пример товарнее (шкодливый взгляд на жену, страшные глаза в ответ). Я не преминул удивить собеседников своей текущей работой (мне показалось даже, они мне не очень поверили… ну да пусть думают, что я резидент-нелегал).
В какой-то момент мы оказались в винной лавке. Из ряда полок выпирали днища горизонтально лежащих бочек, оснащенные краниками. Родилась идея продегустировать разливного вина. Тут как раз в двух шагах отличный парчок.
Парчок был не абы какой - «Национальный сад» (что меж руинами храма Зевса Олимпийского и зданием парламента), но уютных скамеек посреди буйной зелени в нем хватало. Разговор логичным образом пошел об алкоголе. Я и Антон наконец разрешили давний вопрос - в свое время мы со Славкой были правы оба: просто ракия греческая и ракия турецкая - две разные вещи. В Греции она именно виноградная (на бутылках завлекательно пишут «цикутия» - Tsikoudia). Анисовка же греческая именуется «узо» - и, кстати, будет поприятнее, потоньше турецкого аналога…
- Погоди, а ты как ее пил? - уточнил Антон.
- То есть? Ртом…
- Неразбавленной?.. - Он заржал. - Они ж, местные, ее только с водой пьют.
- Бавить водку, - пожал я плечами, - такое точно только турку в голову придет…
Антон вообще был явный не дурак почесать языком, Майя больше помалкивала. У меня сложилось впечатление, что они во всем как-то уравновешивают друг друга, являя (по крайней мере, на первый взгляд) близкий к идеалу баланс. Даже внешне: он - экспансивный, смазливый на грани слащавости, она - немногословная, слегка экстравагантная, не то чтоб красавица - «на любителя».
(Девушка Майя. Очень коротко - не налысо, но во втором приближении - стриженная, с выбеленной пушистой травкой на голове, что делает выразительнее чуть простоватое лицо с мелкими чертами и темными большими глазами. Не вполне в моем вкусе, но не лишена определенного шарма - зато совсем, как и супруг, лишена понтов.)
Вечерело и даже темнело. Между деревьев ломаными непредсказуемыми траекториями носились летучие мыши. Слитно грохотали цикады. У ребят с утра парум. Куда именно? На Санторин. Азартная «телега» Антона про красоты острова Санторин (где он сам, впрочем, пока не был).
- А поехали с нами, - сказала вдруг Майя.
- Я? - это было неожиданно. По немногословию девицы я было решил, что моя компания представляет интерес скорее для Антона.
- Ты же говоришь, тебе надо выбирать следующий пункт максимально спонтанно… - Она улыбнулась поверх пластикового стаканчика не то заговорщицки, не то провоцирующе.
- Логично, - говорю. - И откуда вы плывете?
- Из Пирея, естественно. Ну, ты в курсе - двадцать минут отсюда на метро.
Мое электронное письмо Глебову вернулось с пометкой, что по указанному адресу доставлено оно быть не может. Тоже непонятно… Адрес оставался в моем мейл-боксе - значит, что-то произошло с почтовым ящиком Димона. Изничтожили? Кто и зачем?..
Еще вот - мессидж в левой кодировке: набор кириллических букв, прописных и строчных вперемешку. Адрес - нет, не знаю такого… «яхушный» - на «точка ком» (не с него ли пару дней тому - в Стамбуле я еще был - пришла тоже какая-то каббалистика? все равно я ее тогда стер…). Бессмысленно попялившись на экран ноутбука, я вышел с сигаретой на балкончик.
После дневного пекла даже сейчас не чувствовалось особой свежести. И Акрополь, и Ликабет были подсвечены. Афины лежали хрестоматийным морем огней - их густая мелкая россыпь студенисто вздрагивала в восходящих токах: город отдавал тепло. В квартале от меня шумел бессонный променад, долетали звуки попсы и мотороллеров. Совершенно невозможно было уместить в голове, что все это существует на одной планете с родным областным центром, его вице-мэрами и бандюками, ЧОПами и СОБРами, помойками и алкашницами.
Не возвращаться, всплыло вдруг, искусительно щекоча. Никогда. Двинуть на остров Санторин, на остров Кипр, Сицилию, Корсику, Капри, Ибицу. Срубить с экспериментаторов свои две штуки. Закопать этот чертов краснорожий паспорт. Наняться нелегально на какую-нибудь низкооплачиваемую работу - чтоб только на «цикутию» хватало. Жить в такой вот стране, где не бывает снега, поплевывать в Средиземное море. Обучиться балакать по-ихнему, завести себе какую-нибудь непритязательную гречанку.
И ни о чем не вспоминать.
8
Чем меня москвичи всерьез подкупили - это полным отсутствием такой типичной и такой жлобской черты хоть сколь-нибудь имущей российской публики: повышенной трепетности к градациям престижа и комфорта. Не сомневаюсь, что с деньгами у семейства Шатуриных никаких проблем не было и не предвиделось - и однако же их нимало не парило плыть по-простому, на открытой палубе (под навесом), на деревянной скамеечке, в толпе неприхотливой хипповатой молодежи. Уверен, им и в голову не приходило о таких вещах вообще задумываться (не говоря париться).
Молодежь, по-моему, по большей части была местная, греческая, хотя хватало и всяко-разных иных юных европутешественников. На фоне последних Шатурины совершенно не выделялись - и это мне тоже нравилось. Как подтверждение того, что принадлежность к злосчастной нашей нации сама по себе еще не определяет ни облика, ни манер.
Я-то от окружающих отличался. Если не видом - то возрастом. Среди всех этих загорелых, полуголых, галдящих, ржущих, жрущих бургеры из палубного фаст-фуда (но почти не курящих и совершенно не пьющих - только колу да минералку) были, веcтимо, кто постарше и кто помладше - но подобных мне, то есть сильно за тридцать, я не заметил ни одного. Подобные мне путешествуют - если вообще путешествуют - не так и не тут. Если же не путешествуют - то, скорее всего, это им больше не грозит, никогда…
Я вдруг почувствовал себя старым хреном - возможно, впервые в жизни. Я не кокетничал сам с собой - просто глядя на моих москвичей, на прочих соседей, ОКАЗАВШИСЬ НА ИХ ТЕРРИТОРИИ, я отдал наконец себе отчет, что уже прошел некую point of no return. Некий рубеж, может быть, главный в жизни, на пути к которому ты разгоняешься, а минуя его - используешь набранную инерцию… Славка некогда про это рассуждал: что-то насчет того, что каждый человек - он как ракета-носитель, в молодости пытается преодолеть гравитацию. Если смог набрать хотя бы первую космическую лет до тридцати - вышел на орбиту, будешь крутиться уже там… не смог - грохнешься на землю.
На скамеечке напротив нас кучерявая гречанка уткнулась в сборник статей Умберто Эко. Чуть в стороне, вокруг оранжевого сундука со спассредствами расположилась компания спортивных-мускулистых. Один там у них был особо фактурен - черноволосый, жилистый, белозубо-хищноватый, эдакий конкистадор; на бедре - толстый шрам, на шее - еще один, левая рука, явно сломанная (уже не в лубке, но еще в какой-то защитной перчатке с обрезанными пальцами), висела мертво, пальцы не шевелились; на груди - деревянное ожерелье и оправленный в бронзу ярко-синий камень. Фактурный этот ловко запрыгнул на спасательный сундук, принялся резаться со своими в нарды.
…Я знал, что я не вышел на орбиту. Мне было тридцать пять, и за душой у меня не осталось ничего. Во всех смыслах. Только что я лишился всего своего имущества. Еще раньше я потерял единственную женщину, которая способна была и хотела со мной жить - хоть всю жизнь. Ни одно дело из тех, что я пытался организовать, не смогло продержаться долго, оставшись чем-то достойным и пристойным. А декларированное намерение всегда играть по правилам - в стране, где правил не существует, - обернулось фактически бегством из страны…
- Че-то ты, я смотрю, совсем загрустил. - Девушка Майя облокотилась рядом со мной на ограждение, перегнулась вниз, глядя на отваливающиеся далеко внизу от синего борта еще более синие волны. Тонкая загорелая ее шея контрастировала с высветленными волосами, на границе темнела продолговатая глубокая подзатылочная впадинка.
У девушки была забавная - неожиданная для продвинутой москвички - черта: пробивающиеся временами в речи малороссийские смягчения, вроде фрикативного «г».
Цвет Эгейского моря - неправдоподобно-беспримесный, спектральный, эталонный. На этом ультрамариновом фоне - широкая голубовато-белесая полоса кильватерного следа с кишащими пенными зигзагами. Едва шевелится сине-белый флаг. Многопалубный паром «Экспресс Посейдон» ползет (отнюдь не со скоростью экспресса) мимо островов, островков, просто торчащих из воды камней - хоть какая-нибудь суша все время в поле зрения: то по одну, то по другую руку, чаще по обе. Коричневатые голые горы, иногда - белые городки.
Остановка, опять остановка. На островах побольше - зеленовато-бурых, полого-гористых. Белые дома вокруг гаваней, у причалов - толковище лодок-катеров-яхточек. На одном из островов по гребню холма в ряд стояли круглого сечения белые же башенки-пеньки, нечто среднее меж ветряными мельницами и радарами - с громадными, как бы велосипедными, колесами: обод (окружность), спицы (радиусы), крупная сетка.
Это было странно, и я извлек фотоаппарат. Потом привычно открыл «Компак». Шатурины поглядывали на меня с любопытством. Снова завязался разговор об эксперименте.
- Математическое моделирование в социологии, в конфликтологии… - переспросил Антон. - Это что-то вроде того, что делал Руммель?
Фамилию эту я уже слышал - доцент Латышев, кажется, ее в какой-то связи поминал.
- Просто у меня один знакомый есть, политолог, - он про это рассказывал. - Антон улыбался, как бы извиняясь (я, конечно, чуток выпендриваюсь эрудицией, понимаю, что вы это понимаете, и прошу простить сию маленькую миленькую слабость). - Такие вещи сейчас страшно модны. «Катастрофическая конфликтология», по-своему наследующая известной «теории катастроф»… У этих типов выходит, что общественные конфликты с массовыми убийствами сродни физическим процессам. И моделируемы почти как физические процессы. К социологии они применяют аппарат, позаимствованный из теоретической физики, математики, «теории нестабильных систем», из Гейзенберга с его «принципом неопределенности», из Ильи Пригожина… Пользуются математической статистикой для анализа конфликтов. На компах прокачивают реальные и гипотетические столкновения, войнушки. Выстраивают двухмерные, трехмерные графики, схемы…
Черт, что же Латышев мой про это рассказывал? Как-то пропустил в свое время мимо ушей… Я подумал, что у меня тоже есть знакомый, который должен про такие штуки знать, - Виталик Митревич, политический журналист, эссеист, колумнист эт сетера, съевший в социологии питомник служебных собак. Он уже больше года жил в Москве - впрочем, электронный Виталькин адрес у меня вроде имелся…