Кларенс поехал дальше, но уже без прежней веселой беззаботности. Тем не менее его щегольская посадка и его конь вызвали восхищение двух-трех бездельничавших вакеро, которые издавна привыкли судить о положении всадника по статям его лошади. И такое благоприятное впечатление он произвел не только на них. Об этом свидетельствовало радостное приветствие Пейтона:
— Браво, Кларенс! Вы приезжаете к нам, как истинный кабалеро. Благодарю за честь, которую вы оказываете нашему ранчо.
На мгновение юноша вновь превратился в мальчика и ощутил, как Пейтон одобрительно сдвигает рваную соломенную шляпу на его детский затылок. Его щеки чуть порозовели, а глаза на миг опустились. Самое тонкое искусство не помогло бы ему достичь большего. Это смущение разом искупило и чуть-чуть высокомерную юношескую франтоватость и живописную красоту; его скромность одержала победу там, где самоуверенность могла бы вызвать стойкий отпор, и даже миссис Пейтон почувствовала, что протягивает ему руку с такой же искренней доброжелательностью, как и ее муж. И тут Кларенс поднял глаза. Он увидел перед собой женщину, некогда пробудившую в его детском сердечке то неописуемое тоскливое обожание, на которое способен только бездомный одинокий сирота, никогда не знавший материнской ласки. Эта женщина отняла у него любовь его маленькой подружки, не уделив ему ни частицы; она по-матерински лелеяла и опекала Сюзи — такую же обездоленную, как и он сам, — но не только не утешила и не согрела его сердца, а даже усугубила его детское недовольство самим собой, дав ему понять, что он внушает ей отвращение. И вот он вновь видел ее перед собой — еще более прекрасную, чем прежде, потому что возвращенное здоровье вернуло свежесть ее лицу и придало величавость фигуре. Незаметно для него к прежнему почти сыновнему обожанию примешалось теперь восхищение взрослого мужчины; с юношеской пылкостью он увидел в ее новой зрелой красоте красоту царицы и богини. И все это отразилось в его по-прежнему детски-откровенных глазах — глазах, которые еще ни разу не стыдились и не страшились служить зеркалом его души; все это слилось в том движении, которым он поднес к губам ручку миссис Пейтон. Немногочисленные зрители увидели в его поступке лишь испанскую любезность, подобающую принятой им на себя роли. Но сама миссис Пейтон была изумлена, трепетно смущена и необычайно обрадована: он ведь даже не взглянул на Сюзи!
Совсем смягчившись, она улыбнулась ему ласково и приветливо. А затем все с той же приветливостью указала на Сюзи.
— Но, мистер Брант, здесь находится еще более старинная ваша знакомая, которую вы, по-видимому, не узнаете, — Сюзи! Но, конечно, в последний раз вы видели ее еще крошкой!
Щеки Кларенса вспыхнули. Остальные улыбнулись этому безыскусственному признанию в мальчишеском увлечении. Но сам Кларенс знал, что это его правдивая кровь восстает против обмана, который не могли разоблачить губы, запечатанные обещанием молчать. Он не осмеливался взглянуть на Сюзи, и девушка была вынуждена заговорить с ним первой, что еще больше позабавило ее родителей. Однако она уже успела обменяться взглядом с подошедшей Мэри Роджерс и поняла, что ей ничто не угрожает. Теперь она милостиво ему улыбнулась и с покровительственным видом, словно была намного старше его по летам и выше по положению, проронила, что он очень вырос, но изменился мало. Надо ли говорить, что сердце ее матери исполнилось при этом живейшей радости. Кларенс, опьяненный ласковым приемом, который оказала ему миссис Пейтон, и, быть может, все еще смущаемый угрызениями совести, даже не заметил аффектированной манеры Сюзи. Он дружески пожал ей руку, а затем с непоследовательностью юности даже посмеивался про себя, пока Сюзи торжественно представляла его Мэри Роджерс, завершая таким образом их маленькую комедию. А если миссис Пейтон, с женской зоркостью перехватив многозначительный взгляд, которым обменялись Кларенс и Мэри Роджерс, неправильно его истолковала, то это было лишь обычное заблуждение, в которое такие молодые актеры нередко склонны вводить своих старших зрителей.
— Признайся, Элли, — весело сказал Пейтон, когда молодежь, внезапно обретя дар оживленной болтовни и беспричинного смеха, тут же отправилась осматривать сад, — признайся, что этот твой bete noire3 оказался весьма достойным и приятным молодым человеком. Черт побери! Святые отцы сумели сделать из него испанского аристократа, не испортив брантовской закваски! Скажи откровенно, ты уже больше не опасаешься, что его общество может дурно повлиять на манеры Сюзи? Право, ей не повредило бы занять у него немного вежливости по отношению к старшим. Я могу только пожалеть, что она не умеет держаться с тобой так же почтительно, как он. Ты заметила, что в первую минуту он, казалось, видел только тебя? А ведь ты никогда не была ему таким другом, как Сюзи.
Его супруга выпрямилась с некоторым высокомерием, однако улыбнулась.
— Он ведь никогда прежде не видел Мэри Роджерс? — задумчиво произнесла она.
— Вероятно. Но какое это имеет отношение к тому, что он был почтителен с тобой?
— А ее родители знакомы с ним? — продолжала она, не ответив на его вопрос.
— Откуда мне знать? Вероятно, они слышали о нем, как и все в здешних краях. Но в чем дело?
— В том, что, по-моему, они очень друг другу понравились.
— Что это еще за фантазия, Элли?.. — начал Пейтон, окончательно запутавшись.
— Когда ты знакомишь красивого, богатого и обаятельного молодого человека, Джон, с молодыми девушками, — строгим голосом перебила миссис Пейтон, — ты не имеешь права забывать, что в известной мере отвечаешь за них перед их родителями. Нет, я непременно послежу за мисс Роджерс.
ГЛАВА V
— Браво, Кларенс! Вы приезжаете к нам, как истинный кабалеро. Благодарю за честь, которую вы оказываете нашему ранчо.
На мгновение юноша вновь превратился в мальчика и ощутил, как Пейтон одобрительно сдвигает рваную соломенную шляпу на его детский затылок. Его щеки чуть порозовели, а глаза на миг опустились. Самое тонкое искусство не помогло бы ему достичь большего. Это смущение разом искупило и чуть-чуть высокомерную юношескую франтоватость и живописную красоту; его скромность одержала победу там, где самоуверенность могла бы вызвать стойкий отпор, и даже миссис Пейтон почувствовала, что протягивает ему руку с такой же искренней доброжелательностью, как и ее муж. И тут Кларенс поднял глаза. Он увидел перед собой женщину, некогда пробудившую в его детском сердечке то неописуемое тоскливое обожание, на которое способен только бездомный одинокий сирота, никогда не знавший материнской ласки. Эта женщина отняла у него любовь его маленькой подружки, не уделив ему ни частицы; она по-матерински лелеяла и опекала Сюзи — такую же обездоленную, как и он сам, — но не только не утешила и не согрела его сердца, а даже усугубила его детское недовольство самим собой, дав ему понять, что он внушает ей отвращение. И вот он вновь видел ее перед собой — еще более прекрасную, чем прежде, потому что возвращенное здоровье вернуло свежесть ее лицу и придало величавость фигуре. Незаметно для него к прежнему почти сыновнему обожанию примешалось теперь восхищение взрослого мужчины; с юношеской пылкостью он увидел в ее новой зрелой красоте красоту царицы и богини. И все это отразилось в его по-прежнему детски-откровенных глазах — глазах, которые еще ни разу не стыдились и не страшились служить зеркалом его души; все это слилось в том движении, которым он поднес к губам ручку миссис Пейтон. Немногочисленные зрители увидели в его поступке лишь испанскую любезность, подобающую принятой им на себя роли. Но сама миссис Пейтон была изумлена, трепетно смущена и необычайно обрадована: он ведь даже не взглянул на Сюзи!
Совсем смягчившись, она улыбнулась ему ласково и приветливо. А затем все с той же приветливостью указала на Сюзи.
— Но, мистер Брант, здесь находится еще более старинная ваша знакомая, которую вы, по-видимому, не узнаете, — Сюзи! Но, конечно, в последний раз вы видели ее еще крошкой!
Щеки Кларенса вспыхнули. Остальные улыбнулись этому безыскусственному признанию в мальчишеском увлечении. Но сам Кларенс знал, что это его правдивая кровь восстает против обмана, который не могли разоблачить губы, запечатанные обещанием молчать. Он не осмеливался взглянуть на Сюзи, и девушка была вынуждена заговорить с ним первой, что еще больше позабавило ее родителей. Однако она уже успела обменяться взглядом с подошедшей Мэри Роджерс и поняла, что ей ничто не угрожает. Теперь она милостиво ему улыбнулась и с покровительственным видом, словно была намного старше его по летам и выше по положению, проронила, что он очень вырос, но изменился мало. Надо ли говорить, что сердце ее матери исполнилось при этом живейшей радости. Кларенс, опьяненный ласковым приемом, который оказала ему миссис Пейтон, и, быть может, все еще смущаемый угрызениями совести, даже не заметил аффектированной манеры Сюзи. Он дружески пожал ей руку, а затем с непоследовательностью юности даже посмеивался про себя, пока Сюзи торжественно представляла его Мэри Роджерс, завершая таким образом их маленькую комедию. А если миссис Пейтон, с женской зоркостью перехватив многозначительный взгляд, которым обменялись Кларенс и Мэри Роджерс, неправильно его истолковала, то это было лишь обычное заблуждение, в которое такие молодые актеры нередко склонны вводить своих старших зрителей.
— Признайся, Элли, — весело сказал Пейтон, когда молодежь, внезапно обретя дар оживленной болтовни и беспричинного смеха, тут же отправилась осматривать сад, — признайся, что этот твой bete noire3 оказался весьма достойным и приятным молодым человеком. Черт побери! Святые отцы сумели сделать из него испанского аристократа, не испортив брантовской закваски! Скажи откровенно, ты уже больше не опасаешься, что его общество может дурно повлиять на манеры Сюзи? Право, ей не повредило бы занять у него немного вежливости по отношению к старшим. Я могу только пожалеть, что она не умеет держаться с тобой так же почтительно, как он. Ты заметила, что в первую минуту он, казалось, видел только тебя? А ведь ты никогда не была ему таким другом, как Сюзи.
Его супруга выпрямилась с некоторым высокомерием, однако улыбнулась.
— Он ведь никогда прежде не видел Мэри Роджерс? — задумчиво произнесла она.
— Вероятно. Но какое это имеет отношение к тому, что он был почтителен с тобой?
— А ее родители знакомы с ним? — продолжала она, не ответив на его вопрос.
— Откуда мне знать? Вероятно, они слышали о нем, как и все в здешних краях. Но в чем дело?
— В том, что, по-моему, они очень друг другу понравились.
— Что это еще за фантазия, Элли?.. — начал Пейтон, окончательно запутавшись.
— Когда ты знакомишь красивого, богатого и обаятельного молодого человека, Джон, с молодыми девушками, — строгим голосом перебила миссис Пейтон, — ты не имеешь права забывать, что в известной мере отвечаешь за них перед их родителями. Нет, я непременно послежу за мисс Роджерс.
ГЛАВА V
Хотя молодые люди ушли с веранды вместе, до сада Кларенс и Сюзи добрались гораздо раньше, чем Мэри Роджерс, которая вдруг залюбовалась страстоцветом у калитки. Едва они заметили, что остались вдвоем, как их оживленный обмен сведениями о том, что с ними произошло со времени последней встречи, внезапно прекратился. Кларенс, уже забывший свою недолгую досаду и вновь ощутивший ту радость, которую всегда испытывал в присутствии Сюзи, тем не менее почувствовал в ней какую-то перемену. Перемена эта заключалась не только в том, что на ней было теперь длинное платье, а красота ее обрела большее изящество. И не в том, что она держалась так, словно была старше его и более искушена в светских тонкостях, — ведь в этом он узнавал все ту же черту ее характера, которая очаровывала его, когда Сюзи была маленькой девочкой и к которой он и теперь относился с полным добродушием; и не в обычной ее склонности к преувеличениям, которая была ему по-прежнему даже приятна. Нет, это было что-то другое — неопределенное и смутное. Он ничего не замечал, пока с ними была Мэри, но теперь это встало между ними, как призрак, вдруг занявший место наперсницы. Кларенс некоторое время молчал, глядя на ее розовеющую щеку и смущенно опущенные ресницы. Затем он сказал с неуклюжей прямолинейностью:
— Ты очень изменилась, Сюзи, и не только внешне.
— Тсс! — трагически прошептала она и предостерегающе указала на Мэри, которая по-прежнему любезно не замечала ничего, кроме страстоцвета.
— Но ведь она же твой… наш добрый друг, — недоуменно возразил Кларенс. — Ты ведь знаешь это.
— Как раз и не знаю! — ответила Сюзи еще тише и еще трагичнее. — Дело в том… о, не расспрашивай меня! Но когда ты окружена соглядатаями, когда ты просто не принадлежишь самой себе, то начинаешь сомневаться во всех и в каждом!
Ее фиалковые глаза и полумесяцы бровей выражали прелестнейшее страдание, и Кларенс, так и не поняв, что, собственно, ее терзает и почему, тем не менее немедленно завладел маленькой ручкой, которая жестикулировала в опасном соседстве с его собственной рукой и пожал ее с нежным сочувствием. Сюзи — вероятно, от сильного волнения — как будто не заметила этого и отняла руку далеко не сразу.
— О, если бы ты дни и ночи томился за этой решеткой, — воскликнула она, указывая на решетку в садовой стене, — ты понял бы, что мне приходится терпеть!
— Но… — начал было Кларенс.
— Тсс! — перебила Сюзи, топнув ножкой.
Кларенс, который хотел только указать, что решетку эту вряд ли можно считать непреодолимым препятствием, поскольку стена в дальнем конце сада давно обрушилась, покорно замолчал.
— И вот еще что! Поменьше обращай на меня внимания сегодня и разговаривай только с ней, — продолжала Сюзи, указывая на Мэри, которая по-прежнему тактично держалась в отдалении. — Особенно в присутствии папы и мамы. И ни слова ей о тайне, которую я тебе доверила, Кларенс. А завтра отправляйся один на прогулку на своем великолепном скакуне, возвращайся через лес и в четыре часа будь на дороге за поворотом к нашей усадьбе. Справа от большого земляничного дерева ты увидишь тропинку. Сверни на нее. Будь осторожен и внимательно оглядывайся: она ни в коем случае не должна тебя видеть.
— Кто не должен меня видеть? — в полной растерянности осведомился Кларенс.
— Да Мэри же, глупый ты мальчик! — нетерпеливо объяснила Сюзи. — Она ведь будет разыскивать меня. А теперь иди, Кларенс! Нет, погоди. Видишь эту махровую розу? — Тут она указала на алую чашечку, почти у верха стены. — Сорви ее, Кларенс… вон ту… я покажу, какую… ну, вот!
Они уже нырнули в густые кусты, и, когда Сюзи встала на цыпочки, держась за его плечо, ее щечка невинно приблизилась к щеке Кларенса. Тут Кларенс, вероятно, сбитый с толку ароматом, нежным румянцем и нежным прикосновением, распорядился этой минутой так, что Сюзи с видом холодного достоинства поспешила присоединиться к Мэри Роджерс, предоставив ему следовать сзади с сорванным цветком в руке.
Хотя Кларенс даже не пытался разгадать смысл завтрашнего свидания и, быть может, не слишком поверил в горести Сюзи, остальные ее инструкции он выполнил с гораздо большей легкостью, чем ожидал. Миссис Пейтон, по-прежнему любезная, с женским тактом заставила его разговориться и вскоре уже знала все, что с ним произошло с тех пор, как он с ними расстался, кроме его встречи с Сюзи, разумеется. Кларенс испытывал непонятное удовольствие от того, что его участливо слушает эта необыкновенная женщина, перед которой он всегда благоговел. Он испытывал незнакомое прежде наслаждение от ее женского сочувствия к его прошлым бедам и испытаниям, и даже материнское неудовольствие, которое она выразила по поводу некоторых эпизодов, слегка его побранив, доставило ему неизъяснимую радость. Боюсь, он совсем не замечал ни Сюзи, которая слушала его с самодовольной гордостью собственницы занятной диковинки, ни Мэри, чьи черные глаза то расширялись от сочувствия к рассказчику, то негодующе прищуривались, когда миссис Пейтон принималась ему выговаривать, ни судьи Пейтона — впрочем, этот последний вскоре погрузился в размышления, не имевшие никакого отношения к его гостю. Кларенс был счастлив. Лампы под абажурами бросали мягкий свет на людей, собравшихся вокруг него в обширной, уютно обставленной гостиной. Это был именно тот семейный рай, которого бездомный Кларенс не знал никогда, если не считать смутных воспоминаний, делавших его бесприютное детство еще более грустным. В самых смелых своих мальчишеских мечтах накануне вечером он даже и отдаленно не рисовал себе ничего подобного. Но мысль об этом принесла с собой и другую, тревожную мысль. Он вдруг вспомнил незнакомые голоса, которые ворвались в мир его видений, вспомнил неясные, но зловещие угрозы, очевидно, имевшие какое-то отношение к его гостеприимному хозяину. И он почувствовал себя виноватым. Правда, угрозы эти показались ему тогда простой бравадой: он ведь хорошо знал склонность этих людей к преувеличениям, но теперь он подумал, что обязан сообщить об услышанном Пейтону, как только они останутся наедине.
Такая возможность представилась ему позже вечером, когда дамы удалились к себе, а Пейтон задержался на веранде и, закутавшись в плащ, так как стало очень прохладно, задумчиво курил сигару. Кларенс упомянул об этом эпизоде словно невзначай, делая вид, будто хочет рассказать только о том, как доносившиеся неизвестно откуда голоса произвели на него впечатление чего-то сверхъестественного, однако он с большим огорчением заметил, что Пейтона очень встревожила тема беседы ночных всадников. Судья расспросил его о наружности двух неизвестных, а потом сказал:
— Я буду с вами откровенен, Кларенс. Видите ли, этот субъект вполне искренен в своих намерениях, но поет он с чужого голоса. Это вакеро, которого я только что прогнал за нерадивость и наглость — эти два качества шествуют в здешних краях рука об руку, — но если я и мог бы опасаться, что он будет подстерегать меня ночью на равнине с ножом в руке, встречи с ним перед судейским столом я не боюсь нисколько. Ведь он просто повторяет нелепый слух о том, что какие-то темные дельцы намерены предъявить претензии на эту усадьбу и девять квадратных лиг прилегающей к ней земли.
— Но, если не ошибаюсь, ваш титул на владение был подтвержден всего два года назад.
— Нет, — ответил Пейтон. — Подтверждено было только пожалование. Другими словами. Земельная комиссия Соединенных Штатов признала, что предок Виктора Роблеса получил эти земли от мексиканского правительства законным образом, и закрепила их за теми, кто владеет ими в силу этого пожалования. Я и мои соседи владеем ею, поскольку мы купили ее у Виктора Роблеса и на основании подтверждения пожалования Земельной комиссией. Однако подтвержден был только титул прадеда Виктора, и теперь наше право на владение оспаривается на том основании, что, поскольку отец Виктора умер, не оставив завещания, Виктор единолично завладел и распорядился собственностью, которую был обязан разделить со своими сестрами. Во всяком случае, какие-то мошенники из Сан-Франциско заявили, что им принадлежит, как они выражаются, «сестринский титул на владение», и они продают его поселенцам, обосновывающимся на целинных землях долины. Поскольку по закону такой титул дает преимущества перед обыкновенными поселенцами, чье единственное право на занятый ими участок, как вам известно, опирается на презумпцию, что данная земля не является чьей-либо собственностью, он обеспечивает владельцу возможность спокойно пользоваться этой землей до решения суда и даже в том случае, если будет доказана законность первоначального титула и незаконность нового; выигравший дело законный собственник, вероятнее всего, предпочтет уплатить этому владельцу за обработку участка и отказ от владения, так как это дешевле и проще сложного процесса выселения без компенсации.
— Но ведь это не может иметь отношения к вам, поскольку вы уже вступили во владение? — быстро спросил Кларенс.
— Да. То есть в той мере, в какой это касается дома и той земли, которую я обрабатываю. Им хорошо известно, что тут любой суд будет на моей стороне, вплоть до Верховного, и я могу вести процесс, пока их мошенничество не будет разоблачено или они сами не откажутся от иска; однако мне, возможно, придется уплатить им какую-то сумму, чтобы не допустить поселенцев на принадлежащие мне целинные земли.
— Неужели вы согласитесь признать за этими мошенниками хоть какие-то права? — изумленно осведомился Кларенс.
— Чтобы оградить себя от других мошенников? Разумеется, — угрюмо ответил Пейтон. — Я ведь только заплачу за право владения своей же собственной землей, которое даст мне их фальшивый титул. Тогда мне нечего будет опасаться даже в том случае, если суд все-таки подтвердит этот титул. — Помолчав, он продолжал уже с большей тревогой: — Услышанный вами разговор заставляет меня опасаться, Кларенс, что план их более дерзок, чем я предполагал, и мне, быть может, придется иметь дело с предателями и здесь.
— Я надеюсь, сэр, — поспешно сказал Кларенс, чуть-чуть краснея, — что вы позволите мне помочь вам. Ведь был случай, когда вы сочли меня полезным… помните, тогда, с индейцами.
Эта мальчишеская мольба и просящий, настойчивый взгляд напомнили Пейтону прежнего Кларенса, и он невольно улыбнулся, хотя до сих пор говорил с молодым человеком, как с равным, не обращая внимания на разницу в их летах.
— Да, вы тогда очень помогли нам, Кларенс, хотя индейцам все-таки удалось убить ваших друзей. Во всяком случае, то обстоятельство, что вы хорошо знаете здешних испанцев — вы же, несомненно, часто имели с ними дело, когда жили у дона Хуано Робинсона, и позже, в колледже, — может пригодиться нам, если нужно будет найти свидетелей или, наоборот, выступать на суде против их свидетелей. Но в настоящее время самое главное — деньги. Я постараюсь откупиться от них, чтобы не допустить их на свою землю, даже если для этого мне придется ее заложить. Какое героическое средство, не правда ли, Кларенс? — продолжал он прежним полушутливым тоном, как будто поддразнивая не искушенного в делах юношу. — Вы же подумали именно это?
Однако Кларенс думал совсем о другом. Его умом завладела куда более дерзкая мысль, исполненная, впрочем, точно такого же юношеского энтузиазма, и он пролежал без сна почти полночи, развивая и совершенствуя свои планы. Правда, в них, несколько лишая их практичности, вплетались грезы о миссис Пейтон в Сюзи, а также и прежнее его намерение облагодетельствовать беззаботного и неисправимого Хукера. И все же благодаря таким мыслям сон Кларенса в эту ночь был столь беззаботен и сладок, что умудренный опытом и годами Пейтон мог бы ему позавидовать — да и не поручусь, что эти планы так уж уступали в разумности бессонным размышлениям Пейтона. А рано поутру Кларенс Брант, молодой богач, взял свой бювар и написал два ясных, логичных и деловых письма — одно своему банкиру, а другое — своему бывшему опекуну дону Хуану Робинсону, сделав таким образом первый шаг для осуществления предприятия, которое по отчаянному донкихотству и пылкому энтузиазму не уступало самым благородным мечтам, когда-либо рождавшимся в его детски простодушном и чистом сердце.
В очаровательно непринужденной обстановке семейного завтрака Кларенс, совсем забыв наставления Сюзи, обращался к ней со всей прежней увлеченностью, пока нахмуренные брови юной барышни и ее односложные ответы не напомнили ему о вчерашней беседе. Однако, юношески благоговея перед миссис Пейтон, он с гораздо большим огорчением видел, что Сюзи встречает нежность своей приемной матери с бессознательным равнодушием и вполне сознательно игнорирует ее желания. И плохо скрытая обида миссис Пейтон так его расстроила, что он с радостью принял приглашение Пейтона осмотреть усадьбу и кораль.
В середине дня, чувствуя себя очень виноватым, он был вынужден изобрести какой-то предлог, чтобы уклониться от участия в развлечении, гостеприимно придуманном ради него миссис Пейтон, и в половине четвертого, терзаемый угрызениями совести, тихонько вывел из конюшни свою лошадь. Однако ему пришлось проехать мимо садовой стены и решетки, сквозь которую он накануне разговаривал с Мэри. Он машинально взглянул в ту сторону и был поражен, увидев, что у решетки стоит миссис Пейтон и рассеянно смотрит на равнину, где гуляет ветер. Заметив его, она улыбнулась, но в ее гордых красивых глазах блестели слезы.
— Вы отправляетесь на прогулку? — спросила она любезно.
— Д-д-да, — пристыженно пробормотал Кларенс.
Миссис Пейтон обратила на него грустный взгляд.
— И прекрасно. Девочки решили погулять вдвоем. А мистер Пейтон уехал в Санта-Инес: все из-за этих ужасных земельных дед, и, полагаю, он был бы вам неинтересным спутником. Тут довольно скучно. Право, я завидую вам, мистер Брант, вашей лошади и вашей свободе.
— Но, миссис Пейтон, — порывисто перебил ее Кларенс. — У вас же есть лошадь. Я видел ее в конюшне: прелестная дамская лошадка и совсем истомилась от безделья. Если разрешите, я вернусь и прикажу, чтобы ее оседлали, — может быть, вы не откажетесь проехаться со мной? Мы бы помчались по равнине таким славным галопом!
Он говорил совершенно искренне. Это был неожиданный порыв, но Кларенс вполне отдавал себе отчет, что таким образом он попросту отказывается от свидания с Сюзи. Миссис Пейтон была удивлена и немного польщена его настойчивостью, хотя и не подозревала, что скрывалось за его словами.
— Это большой соблазн, мистер Брант, — сказала она, ослепив Кларенса лукавой улыбкой, первым легким намеком на изящное кокетство утонченной женственной натуры. — Однако боюсь, что мистер Пейтон может подумать, не сошла ли я с ума на старости лет. Нет! Поезжайте и один насладитесь славным галопом, а если вы где-нибудь встретите этих легкомысленных девочек, пошлите их домой пить шоколад — скоро поднимется холодный ветер.
Она повернулась, ласково помахала тонкой белоснежной рукой, когда Кларенс учтиво снял шляпу, и удалилась.
Первые несколько минут молодой человек, пытаясь дать выход обуревавшим его чувствам, скакал бешеным карьером и безжалостно шпорил своего норовистого коня. Затем он стремительно натянул поводья. Что он делает? Что он собрался сделать? Ведь он участвует в нелепом, глупейшем обмане, жертва которого — эта благородная, царственная, доверчивая и великодушная женщина. (Он уже успел забыть, что она всегда относилась к нему с неприязнью.) Глупец! Почему он не сказал ей, словно в шутку, что скачет на свидание с Сюзи? Но разве он посмел бы шутить на подобную тему с подобной женщиной? И ведь его признание немногого стоило бы, если бы он не открыл всей правды: что они тайно встречались уже и раньше. Однако в этом случае он поступил бы нечестно по отношению к Сюзи — милой, невинной, детски простодушной Сюзи. И все-таки что-то он обязан сделать. В конце концов это не только пошлый, но и ненужный обман; неужели такая благородная женщина, как миссис Пейтон, такая добрая и снисходительная, будет против его любви к Сюзи, против его брака с ней? Конечно, нет! И они все так счастливо заживут вместе, и миссис Пейтон не расстанется с ними, а будет всегда нежно улыбаться им, вот как сейчас в саду. Да-да, он поговорит с Сюзи серьезно, и это послужит оправданием их нынешней тайной встрече.
Все это время он продолжал быстро ехать по неприметному склону террасы и теперь, оглянувшись, вдруг с удивлением заметил, что каса, кораль и службы полностью скрылись из виду и позади него расстилается только море колышущихся злаков, словно поглотившее усадьбу в своих желтоватых глубинах. Впереди лежала лесистая лощина, где пряталась проезжая дорога, служившая также подъездом к ранчо, и где находился поворот, о котором говорила Сюзи. Но до назначенного времени было еще далеко; к тому же он был так расстроен, что не слишком торопился увидеть ее, и поэтому уныло сделал большой круг по полю, надеясь обнаружить, чем, собственно, объясняется таинственное исчезновение усадьбы. Когда он наконец убедился, что этот эффект возникал благодаря различию в уровне террас, его внимание привлекли многочисленные движущиеся в отдалении фигурки, которые при ближайшем рассмотрении оказались табуном диких лошадей. Два всадника совершенно бесцельно (как сперва показалось Кларенсу) то подскакивали к табуну, то отъезжали в сторону, выполняя, по-видимому, какой-то таинственный маневр. Загадочность происходившего усугублялась еще и тем, что лошадь, которую всадники успевали отогнать от бегущего табуна, вдруг на полном скаку необъяснимо почему падала. Метелки овсюга смыкались над ней, словно она проваливалась под землю. Однако немного погодя лошадь возникала снова и мирно трусила позади своего недавнего преследователя. Только через несколько минут Кларенс наконец понял, что означает это странное зрелище. Хотя в прозрачном сухом воздухе силуэты людей и лошадей рисовались необыкновенно четко, расстояние до них было так велико, что тонкое сорокафутовое лассо, которое всадники искусно набрасывали на облюбованную жертву, оказывалось абсолютно невидимым! Всадники эти были вакеро Пейтона и отбирали молодняк для продажи. Кларенс припомнил, как Пейтон сказал ему, что, возможно, будет вынужден продать часть своих лошадей, чтобы достать необходимые деньги, и когда он вновь повернул к дороге, на душе у него опять стало смутно. По правде говоря, когда молодой человек спустился в лесистую лощину и начал искать земляничное дерево, которое должно было указать ему путь к приюту прекрасной девицы, настроение его не слишком подходило для нежного свидания.
Проехав немного дальше под прохладными сводами среди пряных запахов леса, Кларенс увидел заветное дерево. В летнем двухцветном багряно-зеленом наряде, все в пестрых бубенчиках ягод, оно стояло среди своих соседей, словно лесное воплощение Шутовства — достойный символ детской игры в страсть, затеянной Сюзи. Его прихотливая красота, казавшаяся особенно яркой на темном фоне чинных сосен и хемлоков, делала его надежной вехой. Тут Кларенс спешился и привязал своего коня. Справа от ствола начиналась еле заметная тропка: она карабкалась по мшистым валунам, узкой желтой ленточкой вилась по ковру осыпавшейся хвои средь сомкнутого строя деревьев, почти невидимой черточкой пересекала заросли кислицы у их подножия и бурой полоской пролегала через папоротник. Пока Кларенс шел по тропинке, его тревога и неудовольствие рассеялись, сменившись опьяняющим томлением — таинственное уединение этого леса овладело его душой так же властно, как в далекие годы детства. Он возвращался не столько к Сюзи, сколько к старой любви своей ранней юности, быть может, лишь случайно отданной именно Сюзи. Вот почему, в недоумении остановившись перед похожей на покинутое гнездо крохотной ложбинкой, где тропка внезапно исчезла, он ощутил прежний мальчишеский трепет, когда услышал позади шорох накрахмаленной юбки, ощутил тонкий аромат недавно отглаженного, надушенного муслина и почувствовал, как на его глаза нежно легли тонкие пальчики.
— Ты очень изменилась, Сюзи, и не только внешне.
— Тсс! — трагически прошептала она и предостерегающе указала на Мэри, которая по-прежнему любезно не замечала ничего, кроме страстоцвета.
— Но ведь она же твой… наш добрый друг, — недоуменно возразил Кларенс. — Ты ведь знаешь это.
— Как раз и не знаю! — ответила Сюзи еще тише и еще трагичнее. — Дело в том… о, не расспрашивай меня! Но когда ты окружена соглядатаями, когда ты просто не принадлежишь самой себе, то начинаешь сомневаться во всех и в каждом!
Ее фиалковые глаза и полумесяцы бровей выражали прелестнейшее страдание, и Кларенс, так и не поняв, что, собственно, ее терзает и почему, тем не менее немедленно завладел маленькой ручкой, которая жестикулировала в опасном соседстве с его собственной рукой и пожал ее с нежным сочувствием. Сюзи — вероятно, от сильного волнения — как будто не заметила этого и отняла руку далеко не сразу.
— О, если бы ты дни и ночи томился за этой решеткой, — воскликнула она, указывая на решетку в садовой стене, — ты понял бы, что мне приходится терпеть!
— Но… — начал было Кларенс.
— Тсс! — перебила Сюзи, топнув ножкой.
Кларенс, который хотел только указать, что решетку эту вряд ли можно считать непреодолимым препятствием, поскольку стена в дальнем конце сада давно обрушилась, покорно замолчал.
— И вот еще что! Поменьше обращай на меня внимания сегодня и разговаривай только с ней, — продолжала Сюзи, указывая на Мэри, которая по-прежнему тактично держалась в отдалении. — Особенно в присутствии папы и мамы. И ни слова ей о тайне, которую я тебе доверила, Кларенс. А завтра отправляйся один на прогулку на своем великолепном скакуне, возвращайся через лес и в четыре часа будь на дороге за поворотом к нашей усадьбе. Справа от большого земляничного дерева ты увидишь тропинку. Сверни на нее. Будь осторожен и внимательно оглядывайся: она ни в коем случае не должна тебя видеть.
— Кто не должен меня видеть? — в полной растерянности осведомился Кларенс.
— Да Мэри же, глупый ты мальчик! — нетерпеливо объяснила Сюзи. — Она ведь будет разыскивать меня. А теперь иди, Кларенс! Нет, погоди. Видишь эту махровую розу? — Тут она указала на алую чашечку, почти у верха стены. — Сорви ее, Кларенс… вон ту… я покажу, какую… ну, вот!
Они уже нырнули в густые кусты, и, когда Сюзи встала на цыпочки, держась за его плечо, ее щечка невинно приблизилась к щеке Кларенса. Тут Кларенс, вероятно, сбитый с толку ароматом, нежным румянцем и нежным прикосновением, распорядился этой минутой так, что Сюзи с видом холодного достоинства поспешила присоединиться к Мэри Роджерс, предоставив ему следовать сзади с сорванным цветком в руке.
Хотя Кларенс даже не пытался разгадать смысл завтрашнего свидания и, быть может, не слишком поверил в горести Сюзи, остальные ее инструкции он выполнил с гораздо большей легкостью, чем ожидал. Миссис Пейтон, по-прежнему любезная, с женским тактом заставила его разговориться и вскоре уже знала все, что с ним произошло с тех пор, как он с ними расстался, кроме его встречи с Сюзи, разумеется. Кларенс испытывал непонятное удовольствие от того, что его участливо слушает эта необыкновенная женщина, перед которой он всегда благоговел. Он испытывал незнакомое прежде наслаждение от ее женского сочувствия к его прошлым бедам и испытаниям, и даже материнское неудовольствие, которое она выразила по поводу некоторых эпизодов, слегка его побранив, доставило ему неизъяснимую радость. Боюсь, он совсем не замечал ни Сюзи, которая слушала его с самодовольной гордостью собственницы занятной диковинки, ни Мэри, чьи черные глаза то расширялись от сочувствия к рассказчику, то негодующе прищуривались, когда миссис Пейтон принималась ему выговаривать, ни судьи Пейтона — впрочем, этот последний вскоре погрузился в размышления, не имевшие никакого отношения к его гостю. Кларенс был счастлив. Лампы под абажурами бросали мягкий свет на людей, собравшихся вокруг него в обширной, уютно обставленной гостиной. Это был именно тот семейный рай, которого бездомный Кларенс не знал никогда, если не считать смутных воспоминаний, делавших его бесприютное детство еще более грустным. В самых смелых своих мальчишеских мечтах накануне вечером он даже и отдаленно не рисовал себе ничего подобного. Но мысль об этом принесла с собой и другую, тревожную мысль. Он вдруг вспомнил незнакомые голоса, которые ворвались в мир его видений, вспомнил неясные, но зловещие угрозы, очевидно, имевшие какое-то отношение к его гостеприимному хозяину. И он почувствовал себя виноватым. Правда, угрозы эти показались ему тогда простой бравадой: он ведь хорошо знал склонность этих людей к преувеличениям, но теперь он подумал, что обязан сообщить об услышанном Пейтону, как только они останутся наедине.
Такая возможность представилась ему позже вечером, когда дамы удалились к себе, а Пейтон задержался на веранде и, закутавшись в плащ, так как стало очень прохладно, задумчиво курил сигару. Кларенс упомянул об этом эпизоде словно невзначай, делая вид, будто хочет рассказать только о том, как доносившиеся неизвестно откуда голоса произвели на него впечатление чего-то сверхъестественного, однако он с большим огорчением заметил, что Пейтона очень встревожила тема беседы ночных всадников. Судья расспросил его о наружности двух неизвестных, а потом сказал:
— Я буду с вами откровенен, Кларенс. Видите ли, этот субъект вполне искренен в своих намерениях, но поет он с чужого голоса. Это вакеро, которого я только что прогнал за нерадивость и наглость — эти два качества шествуют в здешних краях рука об руку, — но если я и мог бы опасаться, что он будет подстерегать меня ночью на равнине с ножом в руке, встречи с ним перед судейским столом я не боюсь нисколько. Ведь он просто повторяет нелепый слух о том, что какие-то темные дельцы намерены предъявить претензии на эту усадьбу и девять квадратных лиг прилегающей к ней земли.
— Но, если не ошибаюсь, ваш титул на владение был подтвержден всего два года назад.
— Нет, — ответил Пейтон. — Подтверждено было только пожалование. Другими словами. Земельная комиссия Соединенных Штатов признала, что предок Виктора Роблеса получил эти земли от мексиканского правительства законным образом, и закрепила их за теми, кто владеет ими в силу этого пожалования. Я и мои соседи владеем ею, поскольку мы купили ее у Виктора Роблеса и на основании подтверждения пожалования Земельной комиссией. Однако подтвержден был только титул прадеда Виктора, и теперь наше право на владение оспаривается на том основании, что, поскольку отец Виктора умер, не оставив завещания, Виктор единолично завладел и распорядился собственностью, которую был обязан разделить со своими сестрами. Во всяком случае, какие-то мошенники из Сан-Франциско заявили, что им принадлежит, как они выражаются, «сестринский титул на владение», и они продают его поселенцам, обосновывающимся на целинных землях долины. Поскольку по закону такой титул дает преимущества перед обыкновенными поселенцами, чье единственное право на занятый ими участок, как вам известно, опирается на презумпцию, что данная земля не является чьей-либо собственностью, он обеспечивает владельцу возможность спокойно пользоваться этой землей до решения суда и даже в том случае, если будет доказана законность первоначального титула и незаконность нового; выигравший дело законный собственник, вероятнее всего, предпочтет уплатить этому владельцу за обработку участка и отказ от владения, так как это дешевле и проще сложного процесса выселения без компенсации.
— Но ведь это не может иметь отношения к вам, поскольку вы уже вступили во владение? — быстро спросил Кларенс.
— Да. То есть в той мере, в какой это касается дома и той земли, которую я обрабатываю. Им хорошо известно, что тут любой суд будет на моей стороне, вплоть до Верховного, и я могу вести процесс, пока их мошенничество не будет разоблачено или они сами не откажутся от иска; однако мне, возможно, придется уплатить им какую-то сумму, чтобы не допустить поселенцев на принадлежащие мне целинные земли.
— Неужели вы согласитесь признать за этими мошенниками хоть какие-то права? — изумленно осведомился Кларенс.
— Чтобы оградить себя от других мошенников? Разумеется, — угрюмо ответил Пейтон. — Я ведь только заплачу за право владения своей же собственной землей, которое даст мне их фальшивый титул. Тогда мне нечего будет опасаться даже в том случае, если суд все-таки подтвердит этот титул. — Помолчав, он продолжал уже с большей тревогой: — Услышанный вами разговор заставляет меня опасаться, Кларенс, что план их более дерзок, чем я предполагал, и мне, быть может, придется иметь дело с предателями и здесь.
— Я надеюсь, сэр, — поспешно сказал Кларенс, чуть-чуть краснея, — что вы позволите мне помочь вам. Ведь был случай, когда вы сочли меня полезным… помните, тогда, с индейцами.
Эта мальчишеская мольба и просящий, настойчивый взгляд напомнили Пейтону прежнего Кларенса, и он невольно улыбнулся, хотя до сих пор говорил с молодым человеком, как с равным, не обращая внимания на разницу в их летах.
— Да, вы тогда очень помогли нам, Кларенс, хотя индейцам все-таки удалось убить ваших друзей. Во всяком случае, то обстоятельство, что вы хорошо знаете здешних испанцев — вы же, несомненно, часто имели с ними дело, когда жили у дона Хуано Робинсона, и позже, в колледже, — может пригодиться нам, если нужно будет найти свидетелей или, наоборот, выступать на суде против их свидетелей. Но в настоящее время самое главное — деньги. Я постараюсь откупиться от них, чтобы не допустить их на свою землю, даже если для этого мне придется ее заложить. Какое героическое средство, не правда ли, Кларенс? — продолжал он прежним полушутливым тоном, как будто поддразнивая не искушенного в делах юношу. — Вы же подумали именно это?
Однако Кларенс думал совсем о другом. Его умом завладела куда более дерзкая мысль, исполненная, впрочем, точно такого же юношеского энтузиазма, и он пролежал без сна почти полночи, развивая и совершенствуя свои планы. Правда, в них, несколько лишая их практичности, вплетались грезы о миссис Пейтон в Сюзи, а также и прежнее его намерение облагодетельствовать беззаботного и неисправимого Хукера. И все же благодаря таким мыслям сон Кларенса в эту ночь был столь беззаботен и сладок, что умудренный опытом и годами Пейтон мог бы ему позавидовать — да и не поручусь, что эти планы так уж уступали в разумности бессонным размышлениям Пейтона. А рано поутру Кларенс Брант, молодой богач, взял свой бювар и написал два ясных, логичных и деловых письма — одно своему банкиру, а другое — своему бывшему опекуну дону Хуану Робинсону, сделав таким образом первый шаг для осуществления предприятия, которое по отчаянному донкихотству и пылкому энтузиазму не уступало самым благородным мечтам, когда-либо рождавшимся в его детски простодушном и чистом сердце.
В очаровательно непринужденной обстановке семейного завтрака Кларенс, совсем забыв наставления Сюзи, обращался к ней со всей прежней увлеченностью, пока нахмуренные брови юной барышни и ее односложные ответы не напомнили ему о вчерашней беседе. Однако, юношески благоговея перед миссис Пейтон, он с гораздо большим огорчением видел, что Сюзи встречает нежность своей приемной матери с бессознательным равнодушием и вполне сознательно игнорирует ее желания. И плохо скрытая обида миссис Пейтон так его расстроила, что он с радостью принял приглашение Пейтона осмотреть усадьбу и кораль.
В середине дня, чувствуя себя очень виноватым, он был вынужден изобрести какой-то предлог, чтобы уклониться от участия в развлечении, гостеприимно придуманном ради него миссис Пейтон, и в половине четвертого, терзаемый угрызениями совести, тихонько вывел из конюшни свою лошадь. Однако ему пришлось проехать мимо садовой стены и решетки, сквозь которую он накануне разговаривал с Мэри. Он машинально взглянул в ту сторону и был поражен, увидев, что у решетки стоит миссис Пейтон и рассеянно смотрит на равнину, где гуляет ветер. Заметив его, она улыбнулась, но в ее гордых красивых глазах блестели слезы.
— Вы отправляетесь на прогулку? — спросила она любезно.
— Д-д-да, — пристыженно пробормотал Кларенс.
Миссис Пейтон обратила на него грустный взгляд.
— И прекрасно. Девочки решили погулять вдвоем. А мистер Пейтон уехал в Санта-Инес: все из-за этих ужасных земельных дед, и, полагаю, он был бы вам неинтересным спутником. Тут довольно скучно. Право, я завидую вам, мистер Брант, вашей лошади и вашей свободе.
— Но, миссис Пейтон, — порывисто перебил ее Кларенс. — У вас же есть лошадь. Я видел ее в конюшне: прелестная дамская лошадка и совсем истомилась от безделья. Если разрешите, я вернусь и прикажу, чтобы ее оседлали, — может быть, вы не откажетесь проехаться со мной? Мы бы помчались по равнине таким славным галопом!
Он говорил совершенно искренне. Это был неожиданный порыв, но Кларенс вполне отдавал себе отчет, что таким образом он попросту отказывается от свидания с Сюзи. Миссис Пейтон была удивлена и немного польщена его настойчивостью, хотя и не подозревала, что скрывалось за его словами.
— Это большой соблазн, мистер Брант, — сказала она, ослепив Кларенса лукавой улыбкой, первым легким намеком на изящное кокетство утонченной женственной натуры. — Однако боюсь, что мистер Пейтон может подумать, не сошла ли я с ума на старости лет. Нет! Поезжайте и один насладитесь славным галопом, а если вы где-нибудь встретите этих легкомысленных девочек, пошлите их домой пить шоколад — скоро поднимется холодный ветер.
Она повернулась, ласково помахала тонкой белоснежной рукой, когда Кларенс учтиво снял шляпу, и удалилась.
Первые несколько минут молодой человек, пытаясь дать выход обуревавшим его чувствам, скакал бешеным карьером и безжалостно шпорил своего норовистого коня. Затем он стремительно натянул поводья. Что он делает? Что он собрался сделать? Ведь он участвует в нелепом, глупейшем обмане, жертва которого — эта благородная, царственная, доверчивая и великодушная женщина. (Он уже успел забыть, что она всегда относилась к нему с неприязнью.) Глупец! Почему он не сказал ей, словно в шутку, что скачет на свидание с Сюзи? Но разве он посмел бы шутить на подобную тему с подобной женщиной? И ведь его признание немногого стоило бы, если бы он не открыл всей правды: что они тайно встречались уже и раньше. Однако в этом случае он поступил бы нечестно по отношению к Сюзи — милой, невинной, детски простодушной Сюзи. И все-таки что-то он обязан сделать. В конце концов это не только пошлый, но и ненужный обман; неужели такая благородная женщина, как миссис Пейтон, такая добрая и снисходительная, будет против его любви к Сюзи, против его брака с ней? Конечно, нет! И они все так счастливо заживут вместе, и миссис Пейтон не расстанется с ними, а будет всегда нежно улыбаться им, вот как сейчас в саду. Да-да, он поговорит с Сюзи серьезно, и это послужит оправданием их нынешней тайной встрече.
Все это время он продолжал быстро ехать по неприметному склону террасы и теперь, оглянувшись, вдруг с удивлением заметил, что каса, кораль и службы полностью скрылись из виду и позади него расстилается только море колышущихся злаков, словно поглотившее усадьбу в своих желтоватых глубинах. Впереди лежала лесистая лощина, где пряталась проезжая дорога, служившая также подъездом к ранчо, и где находился поворот, о котором говорила Сюзи. Но до назначенного времени было еще далеко; к тому же он был так расстроен, что не слишком торопился увидеть ее, и поэтому уныло сделал большой круг по полю, надеясь обнаружить, чем, собственно, объясняется таинственное исчезновение усадьбы. Когда он наконец убедился, что этот эффект возникал благодаря различию в уровне террас, его внимание привлекли многочисленные движущиеся в отдалении фигурки, которые при ближайшем рассмотрении оказались табуном диких лошадей. Два всадника совершенно бесцельно (как сперва показалось Кларенсу) то подскакивали к табуну, то отъезжали в сторону, выполняя, по-видимому, какой-то таинственный маневр. Загадочность происходившего усугублялась еще и тем, что лошадь, которую всадники успевали отогнать от бегущего табуна, вдруг на полном скаку необъяснимо почему падала. Метелки овсюга смыкались над ней, словно она проваливалась под землю. Однако немного погодя лошадь возникала снова и мирно трусила позади своего недавнего преследователя. Только через несколько минут Кларенс наконец понял, что означает это странное зрелище. Хотя в прозрачном сухом воздухе силуэты людей и лошадей рисовались необыкновенно четко, расстояние до них было так велико, что тонкое сорокафутовое лассо, которое всадники искусно набрасывали на облюбованную жертву, оказывалось абсолютно невидимым! Всадники эти были вакеро Пейтона и отбирали молодняк для продажи. Кларенс припомнил, как Пейтон сказал ему, что, возможно, будет вынужден продать часть своих лошадей, чтобы достать необходимые деньги, и когда он вновь повернул к дороге, на душе у него опять стало смутно. По правде говоря, когда молодой человек спустился в лесистую лощину и начал искать земляничное дерево, которое должно было указать ему путь к приюту прекрасной девицы, настроение его не слишком подходило для нежного свидания.
Проехав немного дальше под прохладными сводами среди пряных запахов леса, Кларенс увидел заветное дерево. В летнем двухцветном багряно-зеленом наряде, все в пестрых бубенчиках ягод, оно стояло среди своих соседей, словно лесное воплощение Шутовства — достойный символ детской игры в страсть, затеянной Сюзи. Его прихотливая красота, казавшаяся особенно яркой на темном фоне чинных сосен и хемлоков, делала его надежной вехой. Тут Кларенс спешился и привязал своего коня. Справа от ствола начиналась еле заметная тропка: она карабкалась по мшистым валунам, узкой желтой ленточкой вилась по ковру осыпавшейся хвои средь сомкнутого строя деревьев, почти невидимой черточкой пересекала заросли кислицы у их подножия и бурой полоской пролегала через папоротник. Пока Кларенс шел по тропинке, его тревога и неудовольствие рассеялись, сменившись опьяняющим томлением — таинственное уединение этого леса овладело его душой так же властно, как в далекие годы детства. Он возвращался не столько к Сюзи, сколько к старой любви своей ранней юности, быть может, лишь случайно отданной именно Сюзи. Вот почему, в недоумении остановившись перед похожей на покинутое гнездо крохотной ложбинкой, где тропка внезапно исчезла, он ощутил прежний мальчишеский трепет, когда услышал позади шорох накрахмаленной юбки, ощутил тонкий аромат недавно отглаженного, надушенного муслина и почувствовал, как на его глаза нежно легли тонкие пальчики.