Гай Юлий Орловский. Ричард Длинные Руки – эрбпринц

Гай Юлий Орловский
Ричард Длинные Руки – эрбпринц

Часть первая

Глава 1

   Лорды гурьбой выходили из шатра, с лязгом и скрежетом сталкиваясь стальными плечами в узком проеме.
   Последним покинул совещание Норберт, единственный, кто не в металле. От его темных лат из толстой кожи, как всегда, ни звяка, и даже в лунную ночь ни отблеска, бесшумный, как горный волк, но такой же смертоносный.
   На выходе остановился и учтиво придержал полог, пока порожек с той стороны переступает Аскланделла. Дочь императора сегодня в багровой короне и в платье цвета пурпурного заката.
   Я не сижу, так что подниматься в знак приветствия не пришлось, как и кланяться.
   Она вошла во всем блеске молодости и великолепия. За спиной мелькнул сопровождающий ее любезный принц Сандорин, но благоразумно остался по ту сторону.
   Норберт выпустил из пальцев край полога, тоже исчез, мы с Аскланделлой остались одни. Полная спеси и надменности, с прямой спиной и не такими уж узенькими плечиками, как ожидаем от болезненных принцесс, вообще у нее плечи весьма, она взглянула на меня в упор удивительно светлыми глазами, настолько похожими на горный лед, что даже густые черные ресницы, длинные и загнутые, не сумели бросить тень.
   В отличие от большинства женщин, у которых брови тонким шнурком, нередко вообще едва заметные, у этой густые, черные и какие-то грозные, почти сросшиеся над переносицей, из-за чего я поглядывал на них чаще, чем на ее резко очерченную грудь.
 
   – Ваше высочество, – произнес я наконец, чувствуя, что ей рот открыть первой можно только на дыбе, – надеюсь, ваша прогулка верхом была… удовлетворительной.
   Она произнесла ровным голосом:
   – Весьма.
   – Я как бы рад, – сказал я любезно и ощутил, что злость сковывает мне челюсти, вот-вот заскрежещу зубами. – И… ах да, счастлив.
   – Принц Сандорин был очень любезен, – сообщила она тем же холодным ясным голосом. – Вот уж не думала, что на далеком развращенном Юге еще сохранилась любезность!
   – Сохранилась, – подтвердил я светски. – Почему-то. Ага.
   – Но, видимо, он такой единственный.
   – Ваше высочество, – сказал я протокольным голосом. – Позвольте вас проводить к креслу.
   Она милостиво позволила, я проводил ее целый шаг, усадил, не прикасаясь к укрытым пурпурным атласом плечам даже кончиками пальцев, а как бы помавая в полудюйме от них, этикет соблюдаю, и отступил с поклоном.
   – Позвольте прояснить обстановку, – сказал я таким голосом, каким говорило бы дерево, – вы неосторожно обронили у Мунтвига, что мы, южане, вовсе не черти с рогами, на что там обиделись, а Мунтвиг в благородной вспышке гнева… у нас, правителей, все благородное!.. тут же отправил вас взад. В смысле, не к отцу, а ко мне.
   Она слушает с таким видом, что не поймешь, западает ли хоть слово в ее розовые ушки, это не просто злит, а бесит, и я договорил, едва не лязгая зубами от злости:
   – Уверен, он уже пожалел о своей вспышке!.. Жаль, у него не такие свободные и раскованные военачальники, перечить и советовать одуматься не посмели. Потому мы сделаем все для вашего счастья… это значит, со всей незамедлительностью постараемся вернуть вас вашему жениху. Будьте спокойны, у нас все получится.
   Она произнесла хрустальным голосом:
   – Во всяком случае, это у вас получится.
   Я окинул ее гневным взглядом, прямая, чтоб сиськи заметнее, и в то же время надменная, чтоб зелен виноград, да, грамотные. Взгляд устремлен перед собой, и неважно, что там, главное – все равно интереснее, чем этот раздраженно вышагивающий прынц, возомнивший себя способным тягаться с ее женихом.
   А «это» выделила нарочито, как будто все остальное у меня прям рушится.
   – На это время вам выделят отдельный шатер, – сообщил я. – Не самый роскошный, у нас вообще таких нет, но и не солдатскую палатку.
   Она впервые повела в мою сторону глазами, я ощутил себя так, будто по моей морде стегнули свежей крапивой.
   – Спасибо за любезность, принц.
   – Господь создал Адама, – пояснил я с холодной любезностью, – а его забота о женщине сделала из него мужчину. Мы лишь продолжаем традицию.
   – Принц…
   – Если нужна особая помощь, – сказал я сквозь зубы, – вам помогут женщины. Если захотят, конечно.
   Она подняла на меня взгляд, жжение исчезло, взамен кожа ощутила приятное тепло.
   – Женщины?
   – Благородные женщины, – уточнил я. – Правда, почти все остались в той армии, что перекрывает дороги в наши королевства, но в нашей ударной тоже есть.
   Она переспросила с таким видом, что вот сейчас поймает меня на лжи:
   – Женщины в армии?
   Я хмыкнул.
   – Видели бы вы, как эти беззащитные создания, как мы говорим, сражаются!.. Мужчины говорят, нельзя становиться на пути у носорога и беззащитной женщины. Так что, все мы, может быть поневоле, но к женщинам относимся не только с восхищением, как к красивым коням, павлинам или сорокам, но и как бы с уважением.
   Она произнесла с холодком:
   – Не знаю, почему вы мне это говорите.
   – Дык я ж дурак, – воскликнул я бодро, – во всяком случае, в вашей интерпретенции. А вы не красавица, как на мой взгляд искушаемого знатока и ценителя с линейкой в мозолистых руках труженика и принца-строителя флота. Нет, вообще, строителя, так значимей! Можно с прописной. Даже лучше! Тот, кто уверяет вас в обратном, просто брешет в надежде на пряник в виде благосклонного взгляда… или прочих благосклонностей, кто знает нравы имперских дочерей…
   – Императорских, – поправила она спесиво.
   – Да хоть кайзеровских, – ответил я гордо с видом удельного горного князька, который в своих соплеменных никого не боится и поплевывает сверху. – Так что можете успокоиться! Мне от вас ничего не надо, и нравиться я вам не собираюсь и не стараюсь.
   – Еще как не стараетесь, – сказала она ядовито.
   – А это значит, – заметил я, – можете не опасаться моих поползновений на вашу… эту, как ее… ага, женскую честь!
   Она поправила с достоинством:
   – Девичью.
   – Девичью? – перепросил я и с подчеркнутым недоумением смерил ее взглядом. – Это же сколько же вам лет… С виду вы вроде бы, гм… Ах да, у женщин многое не спрашиваем, оберегаемся… Так что, принцесса…
   – Аскланделла, – напомнила она.
   – Это значит, – перепросил я, – можно по имени? Тогда в качестве громадного жеста любезности взад, я – Ричард.
   – Принцесса Аскланделла Франкхаузнер, – уточнила она высокомерно. – Мое Императорское Высочество!
   – А-а-а, – сказал я с подчеркнутым разочарованием. – Ну тогда я принц Ричард Загребущие Руки. Ладно, насчет конечностей опустим, достаточно и принца Ричарда. Остальные титулы можно тоже оставить, я скромный до бесстыдства.
   – Предельно скромный, – подчеркнула она. – До невозможности.
   Я смотрел на нее, гордо выпрямившуюся и предельно высокомерную, не желающую уступать ни в чем, как же, дочь императора, ничем ее не смутить, разве что предложу вот прямо сейчас показать ей пенис… но она, зараза надменная, может и тут не отступить, а сказать: «Показывай!» – и тогда даже не знаю, хватит ли у меня нахальства сделать следующий шаг, женщины, уж если упрутся…
   – Ваше высочество, – произнес я церемонно и, поклонившись, сделал шаг назад, утешая себя тем, что великие полководцы отступают заранее, не давая вовлечь себя в опасные ситуации. – Желаю вам… отдохнуть. Обед сейчас принесут. Вас кормят с ложечки?
   Она не пошевелилась, женщины такого ранга не отвечают на поклоны; лицо неподвижное и величественное, на мое двусмысленное пожелание тоже не ответила, дочери императора все позволительно даже по этикету.
   Мне показалось, что в ее холодном взгляде таится насмешка триумфа победительницы, но, вообще-то, хрен разберешь, что в глазах женщины.
   Снаружи яркое солнце, мужские голоса, запах горелого дерева, покрытые пеплом костры с редкими углями и множество людей у шатров и палаток.
   Зигфрид молча указал взглядом своему напарнику на полог, Скарлет кивнула и сразу же проскользнула вовнутрь.
   Альбрехт беседует с сэром Норбертом, а когда я появился из шатра, оба поспешили ко мне с озабоченными лицами.
   – Ваше высочество?
   – Где черновик? – спросил я злым шепотом.
   – Вчерне готов, – сказал Альбрехт поспешно.
   – Давайте!
   – Так вчерне же, – ответил Альбрехт опасливо, – мы же только вычекавали формулировки, как вы предпочитаете, когда появилась принцесса… Но все в голове, все ваши чеканные определения, щемящие слова, полные гневного отпора и пламенного призыва…
   Я спросил с подозрением:
   – Вы о чем? Ладно, пойдемте в чей-нибудь шатер, а то меня из моего, как зайчика из норки, деликатно выперли пинком в область копчика… Бумагу нужно составить немедленно и тут же передать в любые воинские части Мунтвига!
   – Все сделаем, – заверил Альбрехт, – только дышите глубже, думайте о прекрасном… эльфы для вас еще как?.. или уже на зеленое тянет?..
   Норберт сказал вполголоса:
   – Его высочество – человек с размахом, он наверняка уже о рыбах подумывает.
   Принц Сандорин, завидя нас издали, ринулся навстречу.
   – Ваше высочество?
   Норберт сказал мне вполголоса:
   – У него просторно.
   – Мы к вам в гости, принц!.. – заявил я светло. – Нет-нет, вина не надо, никакого пира!.. Но чернильница и бумага не помешают.
   Сандорин вскрикнул в удивлении:
   – Разумеется, есть! Я же грамотный…
   Он поспешил вперед и распахнул в стороны вход в шатер, роскошный до безобразия, внутри все в золотистом шелке, масса золотых украшений, в углу скрещенные церемониальные копья, тоже в золоте, но, к счастью, посреди не роскошная кровать, а все-таки стол, прекрасный рабочий стол с чернильницей, стопкой гусиных перьев и двумя листами бумаги.
   Правда, ложе все-таки роскошное, но сдвинуто к стенке, дескать, принц – воин-крестоносец, а не сластолюбец, смотрите и запоминайте.
   – Ваше высочество, – воскликнул Сандорин с энтузиазмом, – чем могу?
   Я кивнул и молча сел на стол. Память сразу же выдала придуманное утром начало: «Ваше императорское Величество, при всем желании не могу принять этот бесценный, без всякого сомнения, дар, ибо это у пчел можем красть мед и не чувствовать стыда, но незаконно присвоить женщину, принадлежащую другому, это нечестно…»
   Альбрехт, опасаясь, что забыл, подсказал:
   – Вы зачеркнули «нечестно» и написали «не по-христиански и не по-мужски», а дальше увязли в болоте умничанья ваших советников. Потому никого не слушайте, дорогой сюзерен.
   – Когда дело касается женщины, – буркнул Норберт, – нельзя слушать даже себя.
   Сандорин смотрел ошалело.
   – Что? Снова стараетесь избавиться от принцессы Аскланделлы?
   – А вы против? – спросил я свирепо. – А как же Лиутгарда?
   Он поперхнулся, промямлил жалко:
   – Ну… дело ж в этикете…
   – Вот и помогайте, – рыкнул я, – составить письмо со всеми учтивостями этикета, но твердое, как слово сэра Растера, и гибкое, как совесть нашего графа Альбрехта!..
   Через полчаса из шатра Сандорина почти выбежал сэр Норберт со свитком в руке, опоясанным красными шелковыми шнурками и в багровых сургучных печатях.
   Я вышел следом и успел увидеть, как лихо взметнулся в седло один из самых быстрых гонцов, сухо простучала дробь копыт, и вскоре оба с конем исчезли из виду.
   Альбрехт оглянулся, прислушался.
   – Ого, нас догоняет обоз?.. Здесь привал?
   – Никаких привалов, – отрезал я. – Нам еще трое суток двигаться на восток к границам Пекланда, где и остановимся на недельный отдых! Никаких отклонений от плана, ясно? Постоянство внушает людям уверенность.
   – Гм, почти верно…
   – И никаких приключений по дороге, – сказал я наставительно. – Все они – от дурости, несообразительности и непредусмотрительности!.. Все приключения от «приключилось», а хорошее не приключается, дорогой сэр Альбрехт. Потому вперед и с песней!
   Он улыбнулся с едва заметной насмешкой.
   – Это мы умеем. Вперед и с песней. Да еще если выпить…

Глава 2

   Земля отзывается тревожным гулом от топота тысяч и тысяч конских копыт, а от ударов сапог на двойной подошве дрожит и недовольно стонет.
   В слабом рассвете стальные доспехи блестят пугающе незнакомо, словно на берег выбралась из моря масса чудовищ в прочном хитине с головы до ног, с которого еще бежит вода.
   Кони, укрытые кольчугами до середины бедер, где всего три отверстия: для репицы хвоста и для глаз, кажутся чем-то хищным, а за конницей бредут пехотные части, все с белых плащах с красными крестами на груди. На этот раз над головами нет леса копий с блестящими жалами, я распорядился везти их отдельно на повозках, выделенных специально для этой цели.
   Таким образом, копейщики налегке проходят в сутки на милю больше, а привалы для отдыха можно делать короче.
   Идут всё так же по шестеро в ряд, плотно, почти касаясь друг друга локтями, а со стороны вообще выглядят стальной рекой. С утра все мрачные, но за спиной на востоке уже покраснело небо, защебетали птицы, и вот-вот кто-то из самых голосистых и молодых воинов запоет походную песню, под которую сердце стучит часто и радостно, а ноги словно сами убыстряют шаг.
   Местные о приближении нашей армии узнают не раньше, чем мы оказывались рядом, потом в панике бегут в леса, бросая все нажитое, но самые отважные остаются и не прогадывают: мирное население я велел не трогать, разве что забирать для нужд армии запасы зерна, которые те не успели спрятать или увезти.
   Но дальше деревни и села тянутся абсолютно пустые, даже собак увели, а в мелких городах остались только священники. Усадьбы лордов обезлюдели, из леса иной раз доносится тоскливое мычание коровы или собачий лай.
   Норберт часто исчезает далеко впереди. Его конники идут небольшими отрядами, к тому же выпускают еще и разъезды по три человека, а он старается везде побывать и за всем уследить, благо самые быстрые кони у него и его людей.
   Я видел, как он пронесся вдали, похожий на низко летящего над озером стрижа, потом резко свернул в мою сторону, а я с удовольствием смотрел, как они с конем быстро укрупняются и растут в размерах.
   Он понял мой взгляд, сказал со сдержанной гордостью:
   – Мчаться на хорошем коне – все равно что мчаться по небу.
   Я оглянулся на мелькающего далеко в кустарнике леса Бобика, понизил голос до шепота:
   – Собаки наши лучшие друзья, но пишут историю кони.
   Он улыбнулся, поняв.
   – Кони дают нам крылья, которых у нас нет… Ваше высочество, разведчики нашли идеальное место для ночного отдыха.
   – Отлично, – сказал я. – Пусть указывают дорогу, если это не слишком в сторону.
   – Почти прямо, – заверил он. – Только на полмили дальше. Прибудем затемно.
   – Дольше поспят, – решил я. – А что вон там за туча? Слишком она какая-то… необычная.
   Он проследил за моим взглядом, посерьезнел, лицо стало строже.
   – Думаю, ваше высочество, то место стоит обойти стороной.
   – Да что там?
   – В той стороне монастырь, – ответил он, – куда, если верить слухам, ушел император Карл замаливать грехи.
   Я нахмурился, враз захотелось помчаться туда, вытащить бывшего императора и предать лютой смерти, такой вот из меня милосердец, но взял чувства в кулак и сжал посильнее.
   Кони наши идут быстро, из-за невысоких холмов поднялись башни монастыря, туча стала видна во всех подробностях: огромная и темная, в ней сверкают белые злые молнии, а на землю обрушиваются тяжелые удары грома.
   Норберт сказал со скупой усмешкой:
   – Крестьяне, что живут в деревнях вокруг монастыря, истолковывают по-разному, но все равно каждый уверяет, что за душу такого великого грешника идет ожесточенная борьба. Дескать, дьявол прислал своих из ада, чтоб утащить в преисподнюю, а светлые силы отстаивают, мол, человек покаялся, замаливает грехи.
   – А сами крестьяне, – спросил я с интересом, – не хотят разгромить монастырь и вытащить оттуда Карла?
   Он покачал головой.
   – Говорят, благодаря молитвам такого великого грешника у них скот начал давать двойной приплод! Саранча вовсе исчезла… а как там дальше пойдет, будет видно. Старые люди говорят, что иногда верх одерживают светлые, иногда – темные. Если победят светлые, грешник останется в монастыре, если темные – то сразу заберут с собой, они не больно церемонятся.
   Я выслушал, кивнул.
   – Как и мы. Вообще, похоже на схватку адвокатов с прокурорами. Одни доказывают вину и настаивают на тяжелом наказании, а другие приводят доводы в защиту.
   Он спросил с интересом:
   – Ваше высочество, а вы за кого?
   Я коротко взглянул на небо.
   – Знаете ли, барон, лучше такие вопросы не задавать.
   – Почему?
   Я посмотрел на него зверем.
   – Не прикидывайтесь овечкой, сэр Норберт. На некоторые вопросы отвечать трудно, потому что надо выбирать между «мне так хочется» или «я так считаю» и менее приятным «так надо».
   Он вскинул брови.
   – Все равно не понял. Вы мне на пальцах, ваше высочество. Для доступности.
   – Что вам все еще непонятно?
   – Непонятно, – спросил он голосом кроткой овечки, – хочется вам как?
   Я огрызнулся:
   – Сами знаете, как мне хочется. Как всем нам хочется!.. Мы же человеки, недавние питекантропы!
   – Ваше высочество, – спросил он испуганным шепотом, – а это хто?
   Я буркнул:
   – У отца Геллерия могли бы спросить, ленивец. Это та живая и разумная глина, что жила, охотилась и размножалась, пока Господь не вдохнул в нее душу.
   Он пригнул голову, будто Господь вот-вот погладит его молотом между ушей, спросил еще тише:
   – А разве Господь не в тот же день вдохнул душу… ну, как слепил из глины?
   – Конечно, – ответил я высокомерно, – в тот! Но что для нас тысяча лет – для Господа меньше одной доли секунды!.. Думаете, он сотворил мир за семь наших дней? Ну вы и наглец…
   – Ваше высочество!
   – А кто вы есть, барон, если возомнили, что Господь должен мерить свое божественное время презренными земными сутками?.. Ага, поняли?.. В общем, Господь сотворил Адама, а через пару минут, полюбовавшись на творение своих рук, вдохнул в него душу. Но Адам за это время успел наплодить тысячи таких же неотесанных, что разошлись по свету.
   Он пробормотал в затруднении:
   – Но… как? Евы тогда еще…
   Я вздохнул.
   – Дикий вы человек, барон. Господь Еву создал из ребра Адама потому, что все остальные попытки сделать женщину из глины… и не только из глины, проваливались. Потому и не засчитывались. А вы что, всех женщин помните, что обрюхатили за время нашего похода?
   Он сказал с сомнением:
   – Да почти всех… а вот за прошлые… гм…
   – Вот-вот, – сказал я с укором, – тоже неандертальцев наплодили! А то и питекантропов.
   Он в задумчивости посмотрел на монастырь, над которым продолжает грохотать небесная буря, а слепящие молнии разрывают тучи в лохматые клочья.
   – Думаете, черти его все-таки заберут?
   Я пожал плечами.
   – Я только «за», но смутно начинаю постигать, что над справедливостью есть еще и так называемое милосердие. И хотя оно мне все еще противно… ну не понимаю, не понимаю, почему оно должно быть выше!.. но верю, что смысл в нем какой-то есть… даже высокий смысл. Потому обойдем этот монастырь стороной, не тревожа его обитателей.
   Он кивнул, сказал с сочувствием:
   – Ваше слово, ваше высочество, и ни одна нога не ступит к стенам монастыря ближе, чем на полет стрелы. Хотя понимаю, как вам жаждется вытащить это чудовище на свет божий и повесить на дереве так низко, чтобы он чуточку касался земли кончиками ног!
   Я сказал люто:
   – Что? Так мало? Да я в мечтах тысячу раз сажал на кол!.. Сдирал с живого кожу по дюйму в день!.. У меня с ним старые счеты еще с Зорра!.. Он виноват не только в гибели сотен тысяч ни в чем не повинных людей… да хрен с ними, а в смерти двух-трех лично мне знакомых, которых глубоко уважал.
   – И все же?
   Я тронул Зайчика и молча послал по дороге, оставив монастырь слева, и больше не смотрел в его сторону. Над головой некоторое время еще грохотало, земля иногда вздрагивает, затем впереди мир озарился ярким солнечным огнем, и сталь доспехов в колонне рыцарей засияла радостно и победно.
   Господь и сам иногда что-то делает, мелькнула мысль, а не только все сложил на таких вот еще сопливеньких. Его решение, конечно, красиво и весьма изящно, да только вот не стало Карла – появился Мунтвиг.
   И надо искать решения, красивые или нет – неважно, но такие, чтобы карлы и мунтвиги не появлялись вообще.
   В свое время Альфонс Мудрый, король Кастилии, пытаясь понять астрономическую систему Птолемея, сказал со вздохом, что, случись ему присутствовать при сотворении мира, он бы дал Господу кое-какие советы по части лучшего устройства мироздания.
   Мироздание – хрен с ним, все эти горы, моря и океаны меня не волнуют, зато много чего насоветовал бы по части лучшего устройства общества. Увы, уже понимаю, что как человек в утробе матери проходит через все стадии жизни, от амебы к червяку, рыбе с жабрами и ящерице, так и общество должно расти, как человек, усложняться, умнеть и созревать для следующей ступени, а не так, чтобы из младших классов школы сразу к диплому или ученой степени.
   Но ладно, если нельзя само общество тянуть за уши, то можно – науку и технику. Пока это только простая механика, понятная и Архимеду, но если ее достижения внедрить повсеместно, то мир изменится кардинально…
   Слева в мою сторону несутся двое всадников, впереди Бобик, а то как же без него, один закричал издали, спеша опередить товарища:
   – Ваше высочество!.. Пополнение!
   – Кто? – спросил я.
   Они осадили коней рядом, второй всадник сердито блымнул глазами на первого.
   – Ваше высочество, – произнес он почтительно, – к нашему войску присоединились два больших отряда ирамских лордов! Это впервые за весь Ирам.
   – Состав? – спросил я.
   – Кроме четырехсот рыцарей, – доложил он, – с ними пять тысяч тяжелых панцирных всадников, а также обученные копейщики и лучники.
   Меня догнал Норберт, прислушался, кивнул с довольным видом.
   – Уступают нашим, – заметил он, – однако на безрыбье и рак рыба. Как только перейдем границу с Пекландом, вот там и разгуляются!
   – На границе с Пекландом большой привал, – напомнил я. – Местные наверняка поспешат нам навстречу. Кто с изъявлениями дружбы и даже покорности, а кто-то заявит, что согнет нас в бараний рог и вообще сотрет в порошок, если посмеем ступить на их земли и топтать их кур.
   Норберт кивком указал разведчикам, что свободны, возвращайтесь к своим обязанностям; те сразу развернули коней и умчались, а Бобик некоторое время бежал с ними, потом вернулся и смотрел искательно: давай что-нить натворим?
   – Это уж точно, – согласился Норберт. – Бароны почти все такие. Но, думаю, это не слишком повлияет?
   – Надеюсь, – ответил я. – Нравятся мне эти самоуверенные дураки. Сразу себя таким умным рядом с ними чувствуешь!
   Он покосился на меня с некоторым подозрением во взоре, но я смотрю вперед чисто и открыто, сам вроде самоуверенного дурака, решившего осчастливить мир, хотя не в состоянии осчастливить себя самого.
   – Из Пекланда, – поинтересовался он, – в Сакрант или в королевство Эбберт?
   – Надо подумать, – пробормотал я. – Сакрант на северных границах Пекланда, а Эбберт – на южных… Вообще-то, нам в Сакрант, там резиденция Мунтвига в столице Генгаузгуз…
   – Но вам жаждется отомстить королю Харбиндеру, – продолжил он, когда я запнулся. – Вполне понятное чувство, ваше высочество, но можно ли простыми желаниями руководствоваться в таких великих делах?
   Я покачал головой.
   – Нельзя, вы правы, дорогой друг… Однако здесь целый клубок возможностей, нужно только выбрать правильно.
   – Ваше высочество?
   – Отомстить Харбиндеру, – сказал я, – можно под знаменем общей защиты высших христианских ценностей. Дескать, я наказываю короля и его народ, что гнали нас через всю страну, не давая ни крошки хлеба, ни глотка воды!.. Это бесчеловечно, это противно всем божеским законам. Если это правильно подать, то еще и выиграем на своей жестокости, что будет воспринята, как необходимая кара, а мы – как орудие божественной воли… Вон как судьба Содома и Гоморры, вроде бы и жестоко, все-таки погибли не только содомиты, но и их жены, и дети, но… народ считает, что Господь поступил верно?
   Он помолчал, посмотрел на меня несколько странно, после паузы сказал:
   – Тогда проиграем с Сакрантом.
   – Почему?
   – Пока будем драться с Харбиндером, Сакрант подготовится к обороне.
   Я ответил со вздохом:
   – Столицы всегда защищены хорошо. Как стенами, так и войсками. А весть о нашем приближении уже долетела к сакрантцам. Как бы ни двигались мы быстро, гонцы скачут быстрее, чем наши волы тащат обоз.
   – Тогда…
   Я понизил голос:
   – Если повернем на Эбберт и начнем долгую войну с королем Харбиндером, в Сакранте несколько успокоятся.
   Он подумал, кивнул.
   – Понимаю. Но… в чем наша выгода?
   – Эбберт, – сказал я, – Эббертом, но главная наша цель – Сакрант. А в Сакранте – Генхаузгуз.
   Он сказал медленно:
   – Если захватить столицу, удельные лорды Сакранта поднимут головы? И объявят свои владения самостоятельными?
   Я зло ухмыльнулся.
   – А когда было иначе?
   Он поинтересовался с беспокойством:
   – Но нам же такое на руку?
   – В данном случае, – ответил я мрачно.
   – Ваше высочество?
   Я покачал головой.