Страница:
– Мудрость Создателя безгранична, – сказал я благочестиво, – он предвидел этот момент и эти вопросы! Разница только в том, что он нам продиктовал базовые ценности, а мелочами и надстройками поручил заниматься самим.
Он хмыкнул.
– В общем-то, это верно, хотя и не помню прямого указания в Библии на такие установки.
– В Библии все вкратце, – ответил я. – Где-то, хорошо помню, было сказано, как Творец сказал Адаму: вот я создал прекрасный сад, теперь поручаю его тебе, смотри же не засри его, не разрушь, а расширь на всю землю!
Он усмехнулся, лицо чуть подобрело, я виновато подумал, что сейчас он думает, будто я уже все сказал, а я только просунул под дверь предварительную лемку, что не закрылась.
– В целом, – сказал он с одобрением в голосе и в глазах, – ты толкуешь Библию верно.
– Я вот вспоминаю, – продолжал я благочестиво и широко перекрестился, что снова его насторожило, – все десять заповедей, что получило человечество из рук Моисея… Честно говоря, я на месте Творца дал бы запретов больше. Человек – свинья, ему нужны ежовые рукавицы. Для себядержания, если есть такое слово. А если нет, то пусть будет.
Он сказал мягко:
– Нельзя брать тяжелую ношу в долгий путь. Такие нерасчетливые быстро выдыхаются и, горько сказать, сбрасывают ношу на землю.
– А то и возвращаются, – добавил я.
Он кивнул.
– Вот-вот. Так часто бывает с теми, кто по неопытности берет на себя повышенные обязательства.
– Видел, – признался я. – И таких людей, и даже целые монастыри, где сгоряча и от излишнего усердия приняли строгие уставы, а потом не выдержали и разбежались.
– Вот видишь…
– Но сейчас, – сказал я, – говорю о самых базовых:
1. Не имей других богов.
2. Не служи другим богам.
3. Не изображай бога.
4. Соблюдай субботу.
5. Уважай родителей.
6. Не убий.
7. Не укради.
8. Не желай дома ближнего.
9. Не желай жены ближнего.
10. Не лжесвидетельствуй.
Он выслушал, кивнул:
– Ты ничего не пропустил, сын мой. Какая заповедь тебя больше всего тревожит? Восьмая или, как всех мужчин, девятая?
Я помотал головой, пропуская мимо ушей ощутимую насмешку в его участливом голосе.
– Я в тягостных думах и размышлениях о судьбах нашей родины пришел к выводу, что все эти заповеди применимы как к людям, так и к эльфам или троллям. В той же степени!..
Он снова вскинул брови, взгляд стал строже.
– Странные выводы.
– Господь ничего не делает для себя, – напомнил я, – только для человека, как сказано в Святой Книге. Но и человеку оставил немало работы как для рук, так и для его души. Он дал нам законы, так сказать, на вырост. В смысле, они позволяют нам интерпретировать их согласно запросам нашего усложняющегося и умнеющего мира.
Он задумался, строгий и серьезный, видит, что говорю очень обдуманно, и вроде бы не дурак, хоть и свой.
– Похоже, сын мой, тебе это пришло в голову не прямо сейчас.
– Отец Дитрих, – вскрикнул я обиженно, – я в самом деле размышлял долго и тягостно!
– Долго, – уточнил он, – это сколько? Минуту? Или целых две?..
– Отец Дитрих!
Он покачал головой.
– Что подтолкнуло тебя на такую мысль?
– Наверное, – сказал я и перекрестился, – сам Господь.
– Не богохульствуй, – сказал он строго. – Господь следит за всеми, но лишь гордыня заставляет думать, что следит и за тобой. Скажи, только ли твое милосердие и человеколюбие, что в таком юном возрасте обычно находится в зародыше, подтолкнуло?.. У многих милосердие вообще не прорастет и до глубокой старости.
Я виновато развел руками.
– Каюсь, отец Дитрих. Вообще-то такие благие побуждения возникали и раньше… ну, когда гномы сковали мне доспехи и меч, или когда эльфы мою драгоценную шкуру спасли. Потом как-то забывалось за суетой суетной жизни и, как бы сказать помягче, личными интересами. Мы хоть и христиане, но все же язычники. Все-таки сперва я, а родина потом. Ну, а всеобщее благо так и вообще где-то за горизонтом.
– Ну-ну, а теперь?
Я тяжело вздохнул, посмотрел ему прямо в глаза.
– Да вот что-то заставляет и про общее благо. Не за бесплатно, правда.
– А-а-а, ну-ну, дальше. Теперь понятнее.
– Гномов, – сказал я деловито, – нужно привлечь в борьбе с Маркусом. Многие из них погибнут, сражаясь с нами плечом к плечу. Если потерпим поражение, то погибнем все, но если победим… справедливо ли только нам рвать яблоки успеха?
Он покачал головой.
– Очень сложный вопрос. Гномы сами по себе народ трудолюбивый, что угодно Господу, но они все язычники…
– Мои Бобик и Зайчик, – возразил я, – тоже ничего не знают о Христе и церкви!.. Но я их люблю и защищаю. Любовь и привязанность не зависят от веры, разве не так?.. Думаю, постепенно и они могут прийти к пониманию Христа. Я имею в виду гномов и эльфов, а не Бобика и Зайчика. А пока что, как я предполагаю, достаточно и того, что они исполняют некоторые заповеди, которые дал людям Творец. Я опять же имею в виду…
Он отмахнулся в некотором раздражении.
– Понял-понял. Ты так часто общается с людьми глупыми?
– А куда деться, – спросил я безнадежным голосом, – если только я один в белом?
– Ну да, – буркнул он, – военные… Так какие заповеди гномы соблюдают?
– К примеру, – сказал я, – уважай родителей, не убий, не укради, не желай дома ближнего… Наверняка у них запрещено и лжесвидетельство.
Он подумал, кивнул.
– Да, это уже основа для серьезного разговора.
– Думаю, – сказал я, – у них работает и насчет не желать жены ближнего, иначе любое племя распадется.
Он подумал, вздохнул.
– Сын мой, ты поднял очень сложные и нелегкие для понимания и даже для обсуждения вопросы. Скажу сразу, большинство иерархов церкви будут против. Однако скажу тебе одну крамольную вещь, которую нельзя говорить мирянам: реформа церкви не прекращается никогда! Ни-ког-да. И только благодаря реформам и через реформы она остается тем пылающим факелом, что ведет народы через тьму невежества… Прекратятся реформы – погаснет и факел церкви. Но сейчас давай оставим этот вопрос до времен… сам понимаешь каких.
Я сказал с благодарностью:
– Святой отец, не знаю, как и благодарить за такую поддержку!
– Я не поддержал, – отрезал он.
– Но и не отвергли с ходу, – уточнил я. – А это для меня вы не представляете, насколько ценно.
Он протянул руку, я поцеловал и весь исполненный почтения вышел. Не знаю, каким будет мир после Маркуса, но если победим, то увидим мультикультурный, где на улицах городов можно будет встретить эльфов и гномов.
Даже тролли будут, хотя те наверняка предпочтут жить в лесах, а в города наведываться только для торговли.
В большом зале неспешно прохаживается степенный лорд, в котором я сразу узнал хозяина: высокий, дородный, в прошлом явно бывалый боец, сужу по шрамам на лице.
Едва я показался на лестнице, он заторопился навстречу.
– Ваше Величество!
– Лорд де Флер? – спросил я. – Дорогой сэр Робер, я благодарен вам, что достойно встретили отца Дитриха и предоставили ему все условия для работы.
Он воскликнул:
– Он почтил меня своим присутствием, как же иначе?
– Спасибо и от меня, – сказал я. – Будете в Геннегау – заходите.
Он посмотрел настороженно, но и с надеждой.
– А вы будете?
– Уже скоро, – пообещал я.
Бобик то и дело уносится в стороны, не забывая ревниво держаться впереди копытного, а я укрылся под роскошной гривой и с тоской вспоминал свою идею, теперь уже вижу, что малость преждевременную, насчет Великой Хартии Вольностей.
Больше всего я постарался внедрить ее в Мезине, которую только что нагнул, подавив мятеж против законного правительства, потому проводить реформы легче, но потом пришлось забрать практически всех своих лордов и войска, оставив только Шварцкопфа с довольно большой армией, а когда пришла весть о новой напасти под именем «Мунтвиг», поспешно велел и Шварцкопфу со всем войском спешно идти на границу Скарляндии и Варт Генца на соединение с Меганвэйлом.
Таким образом Мезина осталась без моих войск, а никакая Великая Хартия Вольностей не выживет без поддержки копий и мечей моей армии, когда против все лорды королевства, как и сама королева.
Еще хуже в Сен-Мари, где я заговорил о Хартии уже после снятия военного положения. Все лорды уже опомнились и высказались против. Конечно, я сумел бы их переломить, если бы не пришлось уводить войска из-за этого проклятого Мунтвига. Вот так война подстегивает технический прогресс, но тормозит социальный.
Бобик гавкнул издали, я повернул голову, там вдали небольшой аккуратный домик, большой огород, пара сараев, видны коровы, целое стадо…
– Ну что тебе? – спросил я. – Ладно, заглянем. Вдруг в самом деле твои знакомые.
Немолодой уже мужчина, но крепкий и добротный, умело и с удовольствием раскалывает толстые чурки на аккуратные поленья и складывает в штабель уже внушительной поленницы.
Рубашка на загривке взмокла, как и под мышками, на лице блестят бисеринки пота. Он всмотрелся в нас, воткнул топор в колоду и поклонился с понятной настороженностью в лице.
Бобик подошел и обнюхал, крестьянин побледнел и привстал на цыпочки.
– Бог в помощь, – сказал я благожелательно. – Здесь дров на всю зиму хватит! Хорошо работаешь. Люблю рачительных хозяев.
Он сдержанно улыбнулся.
– Спасибо, мой лорд.
– Большая семья?
– Нет, мой лорд. Только мы с женой и двое детей.
– Тем более похвально, – сказал я. – Напоишь коня?
Он поспешно кивнул.
– Да, мой лорд. А вы идите в дом, у нас как раз обед поспевает.
– Спасибо, – сказал я.
Я поднялся на крыльцо, чем-то пахнуло знакомым, слегка настораживающим, я подобрался и толкнул дверь, готовый и к неожиданностям.
Женщина обернулась от плиты, где жарится, парится, шкварчит и потрескивает, распространяя запахи поджариваемой ветчины, лицо ее испуганно дернулось.
– Ой, я не слыхала, как вы вошли…
Я выдернул меч и направил острие в ее горло.
– Это хорошо.
Она всмотрелась в мое лицо.
– Это вы… тот самый… как вы меня нашли?
– Я не искал, – ответил я. – Случайно. Нет, вру, моя милая собачка тебя учуяла.
Она, бледная и вздрагивающая, опустилась на колени и, глядя снизу вверх в мое злое лицо, сказала умоляюще:
– Знаю, вы меня убьете… Но только не при муже!
– Это муж? – спросил я.
– Да, – ответила она. – Убейте, только ничего ему не говорите.
– Почему? – спросил я.
Она прошептала:
– Он ничего не знает!.. Мы с ним с того дня, как ты… как мы…
– Разве я не убил тебя? – спросил я.
– Я живучая, – ответила она тихо. – Долго умирала под камнями, но затем услышала, как кто-то начал их разбирать. Я потеряла сознание, а очнулась уже на телеге. Мужчина бережно закутал меня в свою одежду, а сам мерз в ночи. Потом кормил меня с ложечки и давал воду по одному глотку. Я была очень слаба… меня трудно убить, но и возвращаются ко мне силы очень медленно. Он привез меня в свой дом, перенес на кровать и несколько недель ухаживал, пока не смогла вставать, но и потом ухаживал и оберегал. Сперва я собиралась его съесть, как только у меня хватит сил, а потом…
Я слушал настороженно, острие меча все еще у нее под горлом.
– Говори, – потребовал я. – На этот раз тебе так легко не отделаться. Я разрублю тебя на куски, сожгу, а пепел развею!
– Только ему не говорите, – попросила она умоляюще. – Пусть никогда не узнает, что жил с чудовищем.
– Чей ребенок? – спросил я. – Я слышу детский голос с заднего двора.
– Старший, – прошептала она, – его от прошлой жены, она умерла после родов… А в колыбели – наш.
Я переспросил:
– Что? Ты родила от этого мужика?
– Да, – ответила она, глаза ее заблестели, я насторожился, но блеск был влажным, я с изумлением увидел слезы. – Это необыкновенно – быть матерью!
– Он монстр? – спросил я.
С острием моего меча у горла она не решилась покачать головой, только наметила это едва заметным движением.
– Нет. Просто ребенок.
Я прорычал:
– Наверняка монстр! Матери всегда врут, защищая.
– Он не чудовище…
– Так потом им станет, – сказал я неумолимо.
Из ее глаз выкатились две крупные прозрачные слезинки.
– Умоляю, не убивай его! Как угодно убей меня, я пальцем не шелохну.
Я медленно убрал меч.
– Ладно. Я должен быть не только справедливым, но и милостивым, как почему-то велел наш Создатель. Уж не знаю, что за блажь на него нашла… Я не стану тебя убивать, как и твоих детей. Но не ради тебя, я милостив не настолько… а ради того, кто поит там коня. Он слишком уж счастлив с тобой! А я не могу вот просто так взять и сделать хорошего человека несчастным.
Она смотрела расширенными глазами, как я бросил меч в ножны. Я не стал подавать ей руку, она поднялась медленно и осторожно, все еще опасаясь внезапного и смертельного удара.
– Ты… ты даруешь нам жизнь?
– Дарую, – отрезал я. – Надо бы прибить… так, на всякий случай, но рискну. Но если узнаю, что ты взялась за старое…
Она вскрикнула:
– Ни за что!.. Я познала куда более высокие радости, что просто убивать. Убивать и зверь может. Я была просто сильнее других зверей. А счастлива я только теперь!
Я кивнул и вышел. Бобик весело гоняет кур, те с громким возмущенным кудахтаньем взлетают, рассаживаясь на плетне, мужик уже напоил арбогастра и с восторгом расчесывает ему гриву.
Услышав мои шаги, обернулся и сказал с восхищением:
– Никогда такого красавца не видел!.. Мой лорд, вы не останетесь пообедать?
– Очень спешу, – объяснил я. – У меня очень строгий господин.
Я вскочил в седло, мужик крикнул:
– А кто у вас господин?
– Господь, – ответил я. – Только Господь.
Глава 6
Он хмыкнул.
– В общем-то, это верно, хотя и не помню прямого указания в Библии на такие установки.
– В Библии все вкратце, – ответил я. – Где-то, хорошо помню, было сказано, как Творец сказал Адаму: вот я создал прекрасный сад, теперь поручаю его тебе, смотри же не засри его, не разрушь, а расширь на всю землю!
Он усмехнулся, лицо чуть подобрело, я виновато подумал, что сейчас он думает, будто я уже все сказал, а я только просунул под дверь предварительную лемку, что не закрылась.
– В целом, – сказал он с одобрением в голосе и в глазах, – ты толкуешь Библию верно.
– Я вот вспоминаю, – продолжал я благочестиво и широко перекрестился, что снова его насторожило, – все десять заповедей, что получило человечество из рук Моисея… Честно говоря, я на месте Творца дал бы запретов больше. Человек – свинья, ему нужны ежовые рукавицы. Для себядержания, если есть такое слово. А если нет, то пусть будет.
Он сказал мягко:
– Нельзя брать тяжелую ношу в долгий путь. Такие нерасчетливые быстро выдыхаются и, горько сказать, сбрасывают ношу на землю.
– А то и возвращаются, – добавил я.
Он кивнул.
– Вот-вот. Так часто бывает с теми, кто по неопытности берет на себя повышенные обязательства.
– Видел, – признался я. – И таких людей, и даже целые монастыри, где сгоряча и от излишнего усердия приняли строгие уставы, а потом не выдержали и разбежались.
– Вот видишь…
– Но сейчас, – сказал я, – говорю о самых базовых:
1. Не имей других богов.
2. Не служи другим богам.
3. Не изображай бога.
4. Соблюдай субботу.
5. Уважай родителей.
6. Не убий.
7. Не укради.
8. Не желай дома ближнего.
9. Не желай жены ближнего.
10. Не лжесвидетельствуй.
Он выслушал, кивнул:
– Ты ничего не пропустил, сын мой. Какая заповедь тебя больше всего тревожит? Восьмая или, как всех мужчин, девятая?
Я помотал головой, пропуская мимо ушей ощутимую насмешку в его участливом голосе.
– Я в тягостных думах и размышлениях о судьбах нашей родины пришел к выводу, что все эти заповеди применимы как к людям, так и к эльфам или троллям. В той же степени!..
Он снова вскинул брови, взгляд стал строже.
– Странные выводы.
– Господь ничего не делает для себя, – напомнил я, – только для человека, как сказано в Святой Книге. Но и человеку оставил немало работы как для рук, так и для его души. Он дал нам законы, так сказать, на вырост. В смысле, они позволяют нам интерпретировать их согласно запросам нашего усложняющегося и умнеющего мира.
Он задумался, строгий и серьезный, видит, что говорю очень обдуманно, и вроде бы не дурак, хоть и свой.
– Похоже, сын мой, тебе это пришло в голову не прямо сейчас.
– Отец Дитрих, – вскрикнул я обиженно, – я в самом деле размышлял долго и тягостно!
– Долго, – уточнил он, – это сколько? Минуту? Или целых две?..
– Отец Дитрих!
Он покачал головой.
– Что подтолкнуло тебя на такую мысль?
– Наверное, – сказал я и перекрестился, – сам Господь.
– Не богохульствуй, – сказал он строго. – Господь следит за всеми, но лишь гордыня заставляет думать, что следит и за тобой. Скажи, только ли твое милосердие и человеколюбие, что в таком юном возрасте обычно находится в зародыше, подтолкнуло?.. У многих милосердие вообще не прорастет и до глубокой старости.
Я виновато развел руками.
– Каюсь, отец Дитрих. Вообще-то такие благие побуждения возникали и раньше… ну, когда гномы сковали мне доспехи и меч, или когда эльфы мою драгоценную шкуру спасли. Потом как-то забывалось за суетой суетной жизни и, как бы сказать помягче, личными интересами. Мы хоть и христиане, но все же язычники. Все-таки сперва я, а родина потом. Ну, а всеобщее благо так и вообще где-то за горизонтом.
– Ну-ну, а теперь?
Я тяжело вздохнул, посмотрел ему прямо в глаза.
– Да вот что-то заставляет и про общее благо. Не за бесплатно, правда.
– А-а-а, ну-ну, дальше. Теперь понятнее.
– Гномов, – сказал я деловито, – нужно привлечь в борьбе с Маркусом. Многие из них погибнут, сражаясь с нами плечом к плечу. Если потерпим поражение, то погибнем все, но если победим… справедливо ли только нам рвать яблоки успеха?
Он покачал головой.
– Очень сложный вопрос. Гномы сами по себе народ трудолюбивый, что угодно Господу, но они все язычники…
– Мои Бобик и Зайчик, – возразил я, – тоже ничего не знают о Христе и церкви!.. Но я их люблю и защищаю. Любовь и привязанность не зависят от веры, разве не так?.. Думаю, постепенно и они могут прийти к пониманию Христа. Я имею в виду гномов и эльфов, а не Бобика и Зайчика. А пока что, как я предполагаю, достаточно и того, что они исполняют некоторые заповеди, которые дал людям Творец. Я опять же имею в виду…
Он отмахнулся в некотором раздражении.
– Понял-понял. Ты так часто общается с людьми глупыми?
– А куда деться, – спросил я безнадежным голосом, – если только я один в белом?
– Ну да, – буркнул он, – военные… Так какие заповеди гномы соблюдают?
– К примеру, – сказал я, – уважай родителей, не убий, не укради, не желай дома ближнего… Наверняка у них запрещено и лжесвидетельство.
Он подумал, кивнул.
– Да, это уже основа для серьезного разговора.
– Думаю, – сказал я, – у них работает и насчет не желать жены ближнего, иначе любое племя распадется.
Он подумал, вздохнул.
– Сын мой, ты поднял очень сложные и нелегкие для понимания и даже для обсуждения вопросы. Скажу сразу, большинство иерархов церкви будут против. Однако скажу тебе одну крамольную вещь, которую нельзя говорить мирянам: реформа церкви не прекращается никогда! Ни-ког-да. И только благодаря реформам и через реформы она остается тем пылающим факелом, что ведет народы через тьму невежества… Прекратятся реформы – погаснет и факел церкви. Но сейчас давай оставим этот вопрос до времен… сам понимаешь каких.
Я сказал с благодарностью:
– Святой отец, не знаю, как и благодарить за такую поддержку!
– Я не поддержал, – отрезал он.
– Но и не отвергли с ходу, – уточнил я. – А это для меня вы не представляете, насколько ценно.
Он протянул руку, я поцеловал и весь исполненный почтения вышел. Не знаю, каким будет мир после Маркуса, но если победим, то увидим мультикультурный, где на улицах городов можно будет встретить эльфов и гномов.
Даже тролли будут, хотя те наверняка предпочтут жить в лесах, а в города наведываться только для торговли.
В большом зале неспешно прохаживается степенный лорд, в котором я сразу узнал хозяина: высокий, дородный, в прошлом явно бывалый боец, сужу по шрамам на лице.
Едва я показался на лестнице, он заторопился навстречу.
– Ваше Величество!
– Лорд де Флер? – спросил я. – Дорогой сэр Робер, я благодарен вам, что достойно встретили отца Дитриха и предоставили ему все условия для работы.
Он воскликнул:
– Он почтил меня своим присутствием, как же иначе?
– Спасибо и от меня, – сказал я. – Будете в Геннегау – заходите.
Он посмотрел настороженно, но и с надеждой.
– А вы будете?
– Уже скоро, – пообещал я.
Бобик то и дело уносится в стороны, не забывая ревниво держаться впереди копытного, а я укрылся под роскошной гривой и с тоской вспоминал свою идею, теперь уже вижу, что малость преждевременную, насчет Великой Хартии Вольностей.
Больше всего я постарался внедрить ее в Мезине, которую только что нагнул, подавив мятеж против законного правительства, потому проводить реформы легче, но потом пришлось забрать практически всех своих лордов и войска, оставив только Шварцкопфа с довольно большой армией, а когда пришла весть о новой напасти под именем «Мунтвиг», поспешно велел и Шварцкопфу со всем войском спешно идти на границу Скарляндии и Варт Генца на соединение с Меганвэйлом.
Таким образом Мезина осталась без моих войск, а никакая Великая Хартия Вольностей не выживет без поддержки копий и мечей моей армии, когда против все лорды королевства, как и сама королева.
Еще хуже в Сен-Мари, где я заговорил о Хартии уже после снятия военного положения. Все лорды уже опомнились и высказались против. Конечно, я сумел бы их переломить, если бы не пришлось уводить войска из-за этого проклятого Мунтвига. Вот так война подстегивает технический прогресс, но тормозит социальный.
Бобик гавкнул издали, я повернул голову, там вдали небольшой аккуратный домик, большой огород, пара сараев, видны коровы, целое стадо…
– Ну что тебе? – спросил я. – Ладно, заглянем. Вдруг в самом деле твои знакомые.
Немолодой уже мужчина, но крепкий и добротный, умело и с удовольствием раскалывает толстые чурки на аккуратные поленья и складывает в штабель уже внушительной поленницы.
Рубашка на загривке взмокла, как и под мышками, на лице блестят бисеринки пота. Он всмотрелся в нас, воткнул топор в колоду и поклонился с понятной настороженностью в лице.
Бобик подошел и обнюхал, крестьянин побледнел и привстал на цыпочки.
– Бог в помощь, – сказал я благожелательно. – Здесь дров на всю зиму хватит! Хорошо работаешь. Люблю рачительных хозяев.
Он сдержанно улыбнулся.
– Спасибо, мой лорд.
– Большая семья?
– Нет, мой лорд. Только мы с женой и двое детей.
– Тем более похвально, – сказал я. – Напоишь коня?
Он поспешно кивнул.
– Да, мой лорд. А вы идите в дом, у нас как раз обед поспевает.
– Спасибо, – сказал я.
Я поднялся на крыльцо, чем-то пахнуло знакомым, слегка настораживающим, я подобрался и толкнул дверь, готовый и к неожиданностям.
Женщина обернулась от плиты, где жарится, парится, шкварчит и потрескивает, распространяя запахи поджариваемой ветчины, лицо ее испуганно дернулось.
– Ой, я не слыхала, как вы вошли…
Я выдернул меч и направил острие в ее горло.
– Это хорошо.
Она всмотрелась в мое лицо.
– Это вы… тот самый… как вы меня нашли?
– Я не искал, – ответил я. – Случайно. Нет, вру, моя милая собачка тебя учуяла.
Она, бледная и вздрагивающая, опустилась на колени и, глядя снизу вверх в мое злое лицо, сказала умоляюще:
– Знаю, вы меня убьете… Но только не при муже!
– Это муж? – спросил я.
– Да, – ответила она. – Убейте, только ничего ему не говорите.
– Почему? – спросил я.
Она прошептала:
– Он ничего не знает!.. Мы с ним с того дня, как ты… как мы…
– Разве я не убил тебя? – спросил я.
– Я живучая, – ответила она тихо. – Долго умирала под камнями, но затем услышала, как кто-то начал их разбирать. Я потеряла сознание, а очнулась уже на телеге. Мужчина бережно закутал меня в свою одежду, а сам мерз в ночи. Потом кормил меня с ложечки и давал воду по одному глотку. Я была очень слаба… меня трудно убить, но и возвращаются ко мне силы очень медленно. Он привез меня в свой дом, перенес на кровать и несколько недель ухаживал, пока не смогла вставать, но и потом ухаживал и оберегал. Сперва я собиралась его съесть, как только у меня хватит сил, а потом…
Я слушал настороженно, острие меча все еще у нее под горлом.
– Говори, – потребовал я. – На этот раз тебе так легко не отделаться. Я разрублю тебя на куски, сожгу, а пепел развею!
– Только ему не говорите, – попросила она умоляюще. – Пусть никогда не узнает, что жил с чудовищем.
– Чей ребенок? – спросил я. – Я слышу детский голос с заднего двора.
– Старший, – прошептала она, – его от прошлой жены, она умерла после родов… А в колыбели – наш.
Я переспросил:
– Что? Ты родила от этого мужика?
– Да, – ответила она, глаза ее заблестели, я насторожился, но блеск был влажным, я с изумлением увидел слезы. – Это необыкновенно – быть матерью!
– Он монстр? – спросил я.
С острием моего меча у горла она не решилась покачать головой, только наметила это едва заметным движением.
– Нет. Просто ребенок.
Я прорычал:
– Наверняка монстр! Матери всегда врут, защищая.
– Он не чудовище…
– Так потом им станет, – сказал я неумолимо.
Из ее глаз выкатились две крупные прозрачные слезинки.
– Умоляю, не убивай его! Как угодно убей меня, я пальцем не шелохну.
Я медленно убрал меч.
– Ладно. Я должен быть не только справедливым, но и милостивым, как почему-то велел наш Создатель. Уж не знаю, что за блажь на него нашла… Я не стану тебя убивать, как и твоих детей. Но не ради тебя, я милостив не настолько… а ради того, кто поит там коня. Он слишком уж счастлив с тобой! А я не могу вот просто так взять и сделать хорошего человека несчастным.
Она смотрела расширенными глазами, как я бросил меч в ножны. Я не стал подавать ей руку, она поднялась медленно и осторожно, все еще опасаясь внезапного и смертельного удара.
– Ты… ты даруешь нам жизнь?
– Дарую, – отрезал я. – Надо бы прибить… так, на всякий случай, но рискну. Но если узнаю, что ты взялась за старое…
Она вскрикнула:
– Ни за что!.. Я познала куда более высокие радости, что просто убивать. Убивать и зверь может. Я была просто сильнее других зверей. А счастлива я только теперь!
Я кивнул и вышел. Бобик весело гоняет кур, те с громким возмущенным кудахтаньем взлетают, рассаживаясь на плетне, мужик уже напоил арбогастра и с восторгом расчесывает ему гриву.
Услышав мои шаги, обернулся и сказал с восхищением:
– Никогда такого красавца не видел!.. Мой лорд, вы не останетесь пообедать?
– Очень спешу, – объяснил я. – У меня очень строгий господин.
Я вскочил в седло, мужик крикнул:
– А кто у вас господин?
– Господь, – ответил я. – Только Господь.
Глава 6
Вблизи Большого Хребта воздух заметно посвежел, хотя, на мой взгляд, каменная стена должна бы накаляться под жаркими лучами и прогревать воздух вокруг себя, но тут все не так, а разбираться некогда, вон появилась темная точка в основании Хребта и начинает стремительно расширяться одновременно с надвигающейся на меня каменной громадиной.
Бобик промчался вперед, справа и слева от Тоннеля массивные башни из толстых глыб, камня везде вдоволь, рыцари в стальных доспехах по обе стороны даже не смотрят в сторону осточертевшей дороги, где нескончаемым потоком тянутся нагруженные подводы, телеги, могучие волы тащат огромные фуры, идут торговцы, ведя в поводу навьюченных коней…
Странно, если бы Бобик не ринулся к рыцарям. Я с изумлением увидел, что там никакого переполоха, один сразу же подобрал с земли толстую палку и, сделав вид, что бросает в одну сторону, на миг спрятал за спину, а затем с силой швырнул в другую.
Хитрый Бобик все сообразил, не ринулся по новому следу, а развернулся и помчался в нужную сторону, подхватил у самой земли падающее бревнышко и тут же оказался перед его новым другом.
При моем появлении из башни вышли сразу четверо крупных и в прекрасных доспехах рыцарей. Все почти с меня ростом, на белых плащах красные кресты, опоясаны мечами, на поясах мизерикордии, ибо милосердие – закон для рыцаря Ордена Марешаля.
– Приветствую, братья, – сказал я. – Меня зовут брат Ричард.
Один сказал учтиво:
– Мы знаем тебя, брат.
Второй добавил:
– И знаем, как ты много сделал для того, чтобы Орден Марешаля снова вышел на свет божий.
– Во всех наших храмах, – сказал третий, – отслужили в первый же день по благодарственной мессе в твою честь.
– Во славу Господа, – сказал я с неловкостью. – Я только выполнял его волю.
– Во славу Господа, – ответили они вразнобой, но одинаково благочестиво перекрестили кто грудь, кто лоб. – С победным возвращением, брат.
– Уже знаете? – спросил я с недоверием.
– Слухами земля полнится, – ответил первый уклончиво.
– Мы всего лишь, – добавил второй, – лучше других умеем слушать.
– Хорошее умение, – признал я. – Мне бы такое.
Они сдержанно улыбнулись, первый сказал учтиво:
– Оно твое, брат, ибо мы все рыцаря одного Ордена.
– Я счастлив, – сказал я, – что Тоннель в руках марешальцев. И хотя я сохраняю возможность обрушить его в случае крайней опасности, но куда лучше охрана, что не пропустит к нам вражеские полчища, зато обеспечивает, как вижу, бесперебойный поток люда в обе стороны, что так важно для прогресса.
Старший сказал медленно:
– Мне приказано охранять Тоннель. Меня зовут брат Отто, я – граф Шварцбург-Рудольштадт из рода Кенисбергов. Однако, брат…
Голос его показался мне малость смущенным, я спросил настороженно:
– Что-то стряслось?
Он покачал головой и взглянул мне прямо в глаза.
– Нет, брат, ничего. Просто сообщаю решение Совета Магистров, что служит миру и порядку. Ввиду стратегической важности Тоннеля разрешено перевозить через него любые грузы, кроме оружия. А также приветствуется передвижение всех людей, без различия, к какому роду племени и королевству они принадлежат. Это служит божьему плану перемешивания всех людей в один народ, ибо он и был единым во времена Адама и Евы.
– А также, – добавил второй, – невзирая на их сословия и не делая между ними различий!
– Здорово, – сказал я искренне. – Как жаль, что законы Ордена не рулят всем миром и всеми королевствами.
Брат Отто кивнул, лицо становилось все смущеннее, наконец он вздохнул, посмотрел на меня чисто и честно.
– Брат Клаур говорит верно. Разрешено всем, кроме… войск.
Я уставился на него в изумлении, даже арбогастр насторожил уши и пытался обнюхать рыцаря Ордена, но тот отпрянул.
– Это, – проговорил я, – что, распоряжение Совета Ордена?
– Совета Магистров, – уточнил брат Клаур. – Сожалею, брат Ричард.
Я сказал в недоумении:
– Но как тогда я введу армию в Сен-Мари?
Он вздохнул и снова посмотрел на меня чистыми честными глазами человека, абсолютно уверенного в справедливости своей позиции.
– Боюсь, брат, это невозможно. Войска не пропустим ни в одну сторону, ни в другую. Только мирные грузы, только мирные люди. Все войны – зло. Войнами не выстроить Великое Арндское королевство.
Я помолчал, подбирая слова, но ничего не идет в голову, напротив, вылетело и то, что было.
– Войны зло, – пробормотал я в затруднении, – но что делать, если другая сторона не хочет жить мирно?.. А принудить молитвой… вы уверены, что это возможно?
– Все возможно, – ответил он учтиво, но твердо. – Мир стал лучше, а нравы мягче с той поры, как пришел Иисус и отменил все человеческие жертвы!
– Хорошо бы ускорить эти изменения, – сказал я. – Все-таки Иисус когда был… А справедливыми освободительными войнами можно решить быстрее.
– Гражданская война, – сказал он, – для победителей и побежденных одинаково гибельна. И вообще, самое большое зло – победа в гражданской войне.
– Это не гражданская, – напомнил я. – Армия идет с севера.
– Все войны, – заметил он, – гражданские, если они между людьми.
– Что делать, – сказал я, – если хотим пользоваться миром, приходится сражаться.
– Дело воина, – заметил он, – стремиться в бой, дело командира – не торопиться. Ты в самом деле командир, брат?
Я перекрестился и сказал благочестиво:
– Блаженный Августин изрек: «Заповедь «Не убий» отнюдь не преступают те, которые ведут войны по полномочию от Бога».
– Покажите эти полномочия, – сказал он. – Брат, могу сказать, что очень редко войну ведут по заранее определенному плану. Чаще война сама выбирает пути и средства… а те чаще всего нам очень не нравятся, но что-то исправить уже поздно.
– И все же мир создается войной, – сказал я, – а во время войны законы молчат.
– Но не устав, – ответил он с достоинством. – Устав создавался веками. Тебе кажется чересчур миролюбивым?
– Все войны начинаются из-за избытка миролюбия, – ответил я уклончиво, – а добро все-таки лучше побеждает на расстоянии выстрела из лука. Еще лучше – из арбалета. Брат Отто, вы мудрый и ученый человек, я искренне сожалею, что такой человек вынужден носить меч, а не преподавать в университете. Я предпочел бы встретить на посту охраняющего Тоннель человека попроще.
Он скупо улыбнулся.
– И надеялись бы его переубедить? Увы, устав для всех устав. Ученый и неученый повинуются ему одинаково. Сожалею, брат, но мы не пропустим войска. А Тоннель так выстроен, что защищать его нетрудно даже от самой обученной армии. Да, мы слыхали, вы можете его обрушить… Но тогда уже никто не пройдет. Даже мирные люди.
Я вздохнул, развел руками.
– Ладно, но одного меня пропустите?
Он кивнул, на лице ясно проступило облегчение.
– Разумеется, брат. Один человек – не армия.
– Хорошо, – сказал я. – Только вернусь к приближающейся армии и сообщу, чтоб вернулись в свои лагеря.
Он поклонился, я развернул арбогастра и пустил его в обратную сторону.
Бобик по дороге задавил такого здоровенного кабяняру, что захекался тащить и чуть ли не впервые позорно отстал от арбогастра. А тот увидел большой отряд со знакомым всадником во главе, добавил скорости.
Норберт остановил коня, но не успел я покинуть седло, как прибежал Бобик и сунул ему кабана. Норберт даже не пытался взять этого монстра, а только сделал вид, что принимает, и кабан бухнулся на землю, вызвав небольшое сотрясение почвы.
– Молодец, – сказал Норберт, – умница! Хорошая собачка, хорошая…
Обрадованный Бобик встал обеими лапами на спину дрожащего в ужасе коня, лизнул всадника в щеку и, отойдя на пару шагов, грохнулся на землю, тяжело дыша и высунув язык.
Норберт посмотрел на меня с недоумением, я высвободил одну ногу из стремени, но так и остановился в задумчивости.
– Ваше Величество, – проговорил Норберт, – вы как-то вроде бы не с той стороны… Потеряли дорогу? Голова закружилась?
Я ответил с показной беспечностью:
– Уже побывал, все увидел, ничего интересного.
– И как там в Геннегау? – полюбопытствовал он. – Нас еще помнят? Вы кого-нибудь уже успели… обидеть?
Я покачал головой.
– Имеете в виду, конечно, женщин? Увы, до Геннегау не добрался, Тоннель закрыт. Спешу предупредить вас с Альбрехтом, что диспозиция меняется.
Он охнул.
– Как… закрыт?
– Тоннель охраняют рыцари Ордена Марешаля, – пояснил я. – А им устав, видите ли, запрещает пропускать воинские части хоть в одну сторону, хоть в другую.
Он проговорил с нажимом:
– Они смеют не пропускать даже вас?
– Прекраснодушные дураки! – сказал я. – Подчиняются только Господу, так у них в уставе. Да еще великому магистру.
Он пробормотал:
– Не подчиниться Ричарду… это почти святотатство. Или это я вас уже обожествляю, как дикие язычники своих царей?
– Я не хочу с марешальцами ссориться, – объяснил я, – хотя в будущем хорошо бы их устав подкорректировать в сторону большей реальности.
– Это какой?
– Правильной, – пояснил я. – Как вижу ее я.
Он спросил с тревогой:
– Но что теперь?
– Армию не пропустят, – пояснил я, – но если спрячете оружие и доспехи под плащами, кто помешает вам с графом Альбрехтом проехать среди прочих торговцев, купцов и караванщиков?
Он поморщился.
– Тогда не помешает мне взять с собой побольше верных людей… тоже под видом караванщиков. Это не поможет, даже если вот так переведу на ту сторону сотню-другую. Армию не спрячешь. Ваше Величество, вы что, только предупредить?
– А что делать? – огрызнулся я. – Все ускорилось, барон. Многое нужно успеть, времени в обрез, а быстрее меня никто не носится. Вообще-то мне самому начинает казаться, что с армией я поторопился. Это слишком лобовое решение или я теряю хватку?
Он ответил сдержанно:
– Очень надеюсь, что не так.
– В общем, – сказал я, – жду вас с Альбрехтом в ставке рейнграфа. Он, как понимаю, по-прежнему охраняет побережье на случай повторной высадки пиратов.
– А где именно его ставка?
Я пожал плечами.
– Кто знает? Скорее всего, на главном направлении.
– А какое главное?
– Откуда пираты могли бы, высадившись, сразу пойти на Геннегау. По прямой.
– Понятно, – сказал Норберт. Глаза его бодро заблестели. – Все сделаем, Ваше Величество, как вы и сказали. Должен сказать, вы хватку не теряете, это точно. Я сумею и сам пройти, и с собой провести хотя бы сотню лучших из лучших.
– Не рискуйте, – сказал я строго. – Нам не нужно задираться еще и с Орденом. Это наши надежные союзники.
Он поинтересовался на всякий случай:
– А вы не с нами?
– Увы, – ответил я. – Хотя хотелось бы.
– Ваше Величество?
– Съезжу в Сен-Мари, – объяснил я, – и попытаюсь узнать, что там в Гандерсгейме.
Он сказал быстро:
– В основном там вестготские лорды, которых вы оставили с воинскими подразделениями в десять тысяч человек.
– Вы и это знаете? – сказал я с удовлетворением. – Хорошо, я могу их вывести оттуда и внезапным ударом захватить Геннегау.
– Геннегау без ворот, – напомнил он. – Захватить его легко, защищать трудно.
– Армии стальграфа и рейнграфа, – сказал я, – всегда наготове. Как только Вирланд снимет войска, что перекрывают им все выходы, и пошлет на освобождение Геннегау, они ударят ему в спину.
Он подумал, покрутил головой.
– Надеетесь управиться теми силами, что в Сен-Мари? Хорошо бы, но больно рискованно.
– У кого совсем нет козырей, – сказал я бодро, – тот блефует. Мне это иногда удавалось.
Бобик промчался вперед, справа и слева от Тоннеля массивные башни из толстых глыб, камня везде вдоволь, рыцари в стальных доспехах по обе стороны даже не смотрят в сторону осточертевшей дороги, где нескончаемым потоком тянутся нагруженные подводы, телеги, могучие волы тащат огромные фуры, идут торговцы, ведя в поводу навьюченных коней…
Странно, если бы Бобик не ринулся к рыцарям. Я с изумлением увидел, что там никакого переполоха, один сразу же подобрал с земли толстую палку и, сделав вид, что бросает в одну сторону, на миг спрятал за спину, а затем с силой швырнул в другую.
Хитрый Бобик все сообразил, не ринулся по новому следу, а развернулся и помчался в нужную сторону, подхватил у самой земли падающее бревнышко и тут же оказался перед его новым другом.
При моем появлении из башни вышли сразу четверо крупных и в прекрасных доспехах рыцарей. Все почти с меня ростом, на белых плащах красные кресты, опоясаны мечами, на поясах мизерикордии, ибо милосердие – закон для рыцаря Ордена Марешаля.
– Приветствую, братья, – сказал я. – Меня зовут брат Ричард.
Один сказал учтиво:
– Мы знаем тебя, брат.
Второй добавил:
– И знаем, как ты много сделал для того, чтобы Орден Марешаля снова вышел на свет божий.
– Во всех наших храмах, – сказал третий, – отслужили в первый же день по благодарственной мессе в твою честь.
– Во славу Господа, – сказал я с неловкостью. – Я только выполнял его волю.
– Во славу Господа, – ответили они вразнобой, но одинаково благочестиво перекрестили кто грудь, кто лоб. – С победным возвращением, брат.
– Уже знаете? – спросил я с недоверием.
– Слухами земля полнится, – ответил первый уклончиво.
– Мы всего лишь, – добавил второй, – лучше других умеем слушать.
– Хорошее умение, – признал я. – Мне бы такое.
Они сдержанно улыбнулись, первый сказал учтиво:
– Оно твое, брат, ибо мы все рыцаря одного Ордена.
– Я счастлив, – сказал я, – что Тоннель в руках марешальцев. И хотя я сохраняю возможность обрушить его в случае крайней опасности, но куда лучше охрана, что не пропустит к нам вражеские полчища, зато обеспечивает, как вижу, бесперебойный поток люда в обе стороны, что так важно для прогресса.
Старший сказал медленно:
– Мне приказано охранять Тоннель. Меня зовут брат Отто, я – граф Шварцбург-Рудольштадт из рода Кенисбергов. Однако, брат…
Голос его показался мне малость смущенным, я спросил настороженно:
– Что-то стряслось?
Он покачал головой и взглянул мне прямо в глаза.
– Нет, брат, ничего. Просто сообщаю решение Совета Магистров, что служит миру и порядку. Ввиду стратегической важности Тоннеля разрешено перевозить через него любые грузы, кроме оружия. А также приветствуется передвижение всех людей, без различия, к какому роду племени и королевству они принадлежат. Это служит божьему плану перемешивания всех людей в один народ, ибо он и был единым во времена Адама и Евы.
– А также, – добавил второй, – невзирая на их сословия и не делая между ними различий!
– Здорово, – сказал я искренне. – Как жаль, что законы Ордена не рулят всем миром и всеми королевствами.
Брат Отто кивнул, лицо становилось все смущеннее, наконец он вздохнул, посмотрел на меня чисто и честно.
– Брат Клаур говорит верно. Разрешено всем, кроме… войск.
Я уставился на него в изумлении, даже арбогастр насторожил уши и пытался обнюхать рыцаря Ордена, но тот отпрянул.
– Это, – проговорил я, – что, распоряжение Совета Ордена?
– Совета Магистров, – уточнил брат Клаур. – Сожалею, брат Ричард.
Я сказал в недоумении:
– Но как тогда я введу армию в Сен-Мари?
Он вздохнул и снова посмотрел на меня чистыми честными глазами человека, абсолютно уверенного в справедливости своей позиции.
– Боюсь, брат, это невозможно. Войска не пропустим ни в одну сторону, ни в другую. Только мирные грузы, только мирные люди. Все войны – зло. Войнами не выстроить Великое Арндское королевство.
Я помолчал, подбирая слова, но ничего не идет в голову, напротив, вылетело и то, что было.
– Войны зло, – пробормотал я в затруднении, – но что делать, если другая сторона не хочет жить мирно?.. А принудить молитвой… вы уверены, что это возможно?
– Все возможно, – ответил он учтиво, но твердо. – Мир стал лучше, а нравы мягче с той поры, как пришел Иисус и отменил все человеческие жертвы!
– Хорошо бы ускорить эти изменения, – сказал я. – Все-таки Иисус когда был… А справедливыми освободительными войнами можно решить быстрее.
– Гражданская война, – сказал он, – для победителей и побежденных одинаково гибельна. И вообще, самое большое зло – победа в гражданской войне.
– Это не гражданская, – напомнил я. – Армия идет с севера.
– Все войны, – заметил он, – гражданские, если они между людьми.
– Что делать, – сказал я, – если хотим пользоваться миром, приходится сражаться.
– Дело воина, – заметил он, – стремиться в бой, дело командира – не торопиться. Ты в самом деле командир, брат?
Я перекрестился и сказал благочестиво:
– Блаженный Августин изрек: «Заповедь «Не убий» отнюдь не преступают те, которые ведут войны по полномочию от Бога».
– Покажите эти полномочия, – сказал он. – Брат, могу сказать, что очень редко войну ведут по заранее определенному плану. Чаще война сама выбирает пути и средства… а те чаще всего нам очень не нравятся, но что-то исправить уже поздно.
– И все же мир создается войной, – сказал я, – а во время войны законы молчат.
– Но не устав, – ответил он с достоинством. – Устав создавался веками. Тебе кажется чересчур миролюбивым?
– Все войны начинаются из-за избытка миролюбия, – ответил я уклончиво, – а добро все-таки лучше побеждает на расстоянии выстрела из лука. Еще лучше – из арбалета. Брат Отто, вы мудрый и ученый человек, я искренне сожалею, что такой человек вынужден носить меч, а не преподавать в университете. Я предпочел бы встретить на посту охраняющего Тоннель человека попроще.
Он скупо улыбнулся.
– И надеялись бы его переубедить? Увы, устав для всех устав. Ученый и неученый повинуются ему одинаково. Сожалею, брат, но мы не пропустим войска. А Тоннель так выстроен, что защищать его нетрудно даже от самой обученной армии. Да, мы слыхали, вы можете его обрушить… Но тогда уже никто не пройдет. Даже мирные люди.
Я вздохнул, развел руками.
– Ладно, но одного меня пропустите?
Он кивнул, на лице ясно проступило облегчение.
– Разумеется, брат. Один человек – не армия.
– Хорошо, – сказал я. – Только вернусь к приближающейся армии и сообщу, чтоб вернулись в свои лагеря.
Он поклонился, я развернул арбогастра и пустил его в обратную сторону.
Бобик по дороге задавил такого здоровенного кабяняру, что захекался тащить и чуть ли не впервые позорно отстал от арбогастра. А тот увидел большой отряд со знакомым всадником во главе, добавил скорости.
Норберт остановил коня, но не успел я покинуть седло, как прибежал Бобик и сунул ему кабана. Норберт даже не пытался взять этого монстра, а только сделал вид, что принимает, и кабан бухнулся на землю, вызвав небольшое сотрясение почвы.
– Молодец, – сказал Норберт, – умница! Хорошая собачка, хорошая…
Обрадованный Бобик встал обеими лапами на спину дрожащего в ужасе коня, лизнул всадника в щеку и, отойдя на пару шагов, грохнулся на землю, тяжело дыша и высунув язык.
Норберт посмотрел на меня с недоумением, я высвободил одну ногу из стремени, но так и остановился в задумчивости.
– Ваше Величество, – проговорил Норберт, – вы как-то вроде бы не с той стороны… Потеряли дорогу? Голова закружилась?
Я ответил с показной беспечностью:
– Уже побывал, все увидел, ничего интересного.
– И как там в Геннегау? – полюбопытствовал он. – Нас еще помнят? Вы кого-нибудь уже успели… обидеть?
Я покачал головой.
– Имеете в виду, конечно, женщин? Увы, до Геннегау не добрался, Тоннель закрыт. Спешу предупредить вас с Альбрехтом, что диспозиция меняется.
Он охнул.
– Как… закрыт?
– Тоннель охраняют рыцари Ордена Марешаля, – пояснил я. – А им устав, видите ли, запрещает пропускать воинские части хоть в одну сторону, хоть в другую.
Он проговорил с нажимом:
– Они смеют не пропускать даже вас?
– Прекраснодушные дураки! – сказал я. – Подчиняются только Господу, так у них в уставе. Да еще великому магистру.
Он пробормотал:
– Не подчиниться Ричарду… это почти святотатство. Или это я вас уже обожествляю, как дикие язычники своих царей?
– Я не хочу с марешальцами ссориться, – объяснил я, – хотя в будущем хорошо бы их устав подкорректировать в сторону большей реальности.
– Это какой?
– Правильной, – пояснил я. – Как вижу ее я.
Он спросил с тревогой:
– Но что теперь?
– Армию не пропустят, – пояснил я, – но если спрячете оружие и доспехи под плащами, кто помешает вам с графом Альбрехтом проехать среди прочих торговцев, купцов и караванщиков?
Он поморщился.
– Тогда не помешает мне взять с собой побольше верных людей… тоже под видом караванщиков. Это не поможет, даже если вот так переведу на ту сторону сотню-другую. Армию не спрячешь. Ваше Величество, вы что, только предупредить?
– А что делать? – огрызнулся я. – Все ускорилось, барон. Многое нужно успеть, времени в обрез, а быстрее меня никто не носится. Вообще-то мне самому начинает казаться, что с армией я поторопился. Это слишком лобовое решение или я теряю хватку?
Он ответил сдержанно:
– Очень надеюсь, что не так.
– В общем, – сказал я, – жду вас с Альбрехтом в ставке рейнграфа. Он, как понимаю, по-прежнему охраняет побережье на случай повторной высадки пиратов.
– А где именно его ставка?
Я пожал плечами.
– Кто знает? Скорее всего, на главном направлении.
– А какое главное?
– Откуда пираты могли бы, высадившись, сразу пойти на Геннегау. По прямой.
– Понятно, – сказал Норберт. Глаза его бодро заблестели. – Все сделаем, Ваше Величество, как вы и сказали. Должен сказать, вы хватку не теряете, это точно. Я сумею и сам пройти, и с собой провести хотя бы сотню лучших из лучших.
– Не рискуйте, – сказал я строго. – Нам не нужно задираться еще и с Орденом. Это наши надежные союзники.
Он поинтересовался на всякий случай:
– А вы не с нами?
– Увы, – ответил я. – Хотя хотелось бы.
– Ваше Величество?
– Съезжу в Сен-Мари, – объяснил я, – и попытаюсь узнать, что там в Гандерсгейме.
Он сказал быстро:
– В основном там вестготские лорды, которых вы оставили с воинскими подразделениями в десять тысяч человек.
– Вы и это знаете? – сказал я с удовлетворением. – Хорошо, я могу их вывести оттуда и внезапным ударом захватить Геннегау.
– Геннегау без ворот, – напомнил он. – Захватить его легко, защищать трудно.
– Армии стальграфа и рейнграфа, – сказал я, – всегда наготове. Как только Вирланд снимет войска, что перекрывают им все выходы, и пошлет на освобождение Геннегау, они ударят ему в спину.
Он подумал, покрутил головой.
– Надеетесь управиться теми силами, что в Сен-Мари? Хорошо бы, но больно рискованно.
– У кого совсем нет козырей, – сказал я бодро, – тот блефует. Мне это иногда удавалось.