Страница:
дворец построим, с фонтанами. На балконе чай с лимоном пить будешь. Жену
тебе сосватаем... Красавицу! Надоест по-русски - по-немецки с ней говорить
будешь. Ты, поди, в плену наловчился. Подойдешь и скажешь... как это там
по-ихнему? Тлям... Блям. Флям: "Дай-ка я тебя, Машенька, поцелую"... Как -
не будет? Погоди, дай срок, все будет.
Яшка умолк. Цыганское лицо его вдруг покривилось, как будто бы в рот
ему попало что-то горькое. Он тронул Бумбараша за рукав и сказал:
- Позавчера на кордоне сторожа Андрея Алексеевича убить хотели. Не
успели. В окно выпрыгнул. Ты мимо сторожки проходил, не заглянул ли?
- Заглянул, - ответил Бумбараш. - Изба брошена. Пусто!
Он хотел было рассказать о ночном случае, но запнулся и почему-то не
сказал.
- Значит, скрылся... - задумчиво проговорил Яшка. - А оставаться ему
там нельзя было. Он партийный...
Яшка хотел что-то добавить, но тоже запнулся И смолчал. Разговор после
этого не вязался.
- Ты подумай все-таки! - посоветовал Яшка. - Сам увидишь: как ни
вихляй, а выбирать надо. А к Варьке смотри не ходи, как друг советую. Да! -
Яшка виновато замялся. - Ты смотри, конечно, не того... помалкивай...
- Мое дело - сторона, - ответил огорченный Бумбараш. - Я разве против?
Я только говорю - сторона, мол, мое дело.
- "Сторона ль моя сторонушка! Э-эх, широ-окая, раздо-ольная..." -
укоризненно покачивая головой, потихоньку пропел Яшка. - Ну вставай,
пролетарий! - опять рассмеявшись, скомандовал он [самому себе] и одним
толчком вскочил с травы на ноги.
Однако Бумбараш Яшкиного совета не послушался и в тот же вечер попер к
Вареньке.
Вернувшись домой, чтобы отряхнуться от невеселых мыслей, он допил
оставшиеся полбутылки самогона. После этого он сразу повеселел, подобрел,
роздал ребятишкам еще по куску сахару, которые, впрочем, Серафима тотчас же
у всех поотнимала, и подумал, что вовсе ничего плохого в том, что он зайдет
к Вареньке, не будет. Он даже может зайти и не к ней, а к Гаврилке
Полувалову. Дружбы у них меж собой, правда, не было, однако же были они
почти соседи да и в солдаты призывались вместе. Только Бумбараш скоро попал
в маршевую, а Гаврилке повезло, и он зацепился младшим писарем при воинском
начальнике.
Бумбараш побрился, оцарапал щеку, потер палец о печку, замазал мелом
синяк под глазом и, почистив веником сапоги, вышел на улицу.
У ворот полуваловского дома хрустели овсом оседланные кони. Бумбараш
заколебался: не подождать ли, пока эта кавалерия уедет восвояси? Но, услыхав
через дверь знакомый Варенькин голос, он привычным жестом провел рукой по
ремню, одернул гимнастерку и вошел на крыльцо.
В избе за столом сидели шестеро. В углу под образами стояли винтовки,
на стене висела ободранная полицейская шашка - должно быть, Гаврилкина.
"Эк его разнесло! - подумал Бумбараш. - А усы-то отпустил, как у
казака".
Увидав Бумбараша, Варенька, которая раздувала Гаврилкиным сапогом
ведерный самовар, не сдержавшись, вскрикнула и быстро закрыла глаза ладонью,
притворившись, что искра попала ей в лицо.
Гаврила Полувалов посмотрел на нее искоса. Обмануть его было трудно.
Однако он не моргнул и глазом.
- Заходи, коли вошел! - предложил он. - Что же стоишь? Садись. Пей чай
- вино выпили.
Варенька вытерла сапог тряпкой, подала его мужу. С Бумбарашем
поздоровалась, но в лицо ему не посмотрела.
"Похудела! Похорошела! Эх, золото!" - не чувствуя к Вареньке никакой
злобы, подумал Бумбараш.
Но молчать и глядеть на нее было неудобно. И он нехотя стал отвечать на
вопросы, где был, как жил, что видел и как вернулся.
- Лучше было тебе и вовсе не ворочаться, - сказал Полувалов. - Такой
вокруг развал, разгром, что и глядеть тошно. - И, пытливо уставившись на
Бумбараша, он спросил! - С Яшкой Курнаковым видался? Он, собачья душа,
поди-ка, тебе все уже расписал?
- Что Яшка! - уклончиво ответил Бумбараш. - Я и сам все вижу.
- А что ты видишь? - насторожившись, спросил Полувалов. - Варвара,
глянь-ка там за шкафом, не осталось ли чего в бутылке? Дай-ка, мы с ним за
встречу выпьем.
Пить Бумбараш уже не хотел, но, чтобы задержаться в избе подольше, он
выпил.
Красавинские охранники, не разгадав еще, что Бумбараш за человек и как
при нем держаться, сидели молча.
- Дак что же ты видишь? - продолжал Полувалов. - Говори, послушаем.
Мы-то тут ходим, тычемся носом, как слепые. А тебе со стороны, может, и
виднее...
- Что Яшка! - опять уклонился от вопроса осторожный Бумбараш. - У Яшки
- свое, а у тебя - свое.
- Что же это у меня за "свое"? - враждебно спросил Полувалов, отыскав в
словах Бумбараша вовсе не тот смысл, что Бумбараш вкладывал. - Что мне
"свое"? Своего мне и так хватит. Я за всех вас, подлецы, стараюсь... У-у,
погань! - скрипнув зубами, пробормотал он и смачно сплюнул, вероятно, опять
вспомнив ненавистного Яшку.
"Нет, ты не слепой тычешься! - глянув на перекосившееся Гаврилкино лицо
и вспомнив рассказ Яшки о пуле, пробившей окошко, подумал Бумбараш. - Таким
слепцам на пустой дороге не попадайся!"
- Гаврила Петрович! - закричал снаружи бабий голос. - Беги-ка скорей в
волсовет, там какая-то бумага пришла. Тебя ищут.
- Пропасти на них нет! То-то Гаврила Петрович да Гаврила Петрович! А
чуть что - все в кусты! А в ответе опять один Гаврила Петрович... Идем! -
поднимаясь с лавки, сказал он Бумбарашу. - Теперь не дождешься... я долго...
- И, пропустив Бумбараша в сени, он, обернувшись к охранникам, сказал
вполголоса: - А вы подождите. Что там за бумага? Я - скоро.
Только что Полувалов скрылся за углом, как Бумбараш быстро шмыгнул
через калитку во двор, а оттуда - через коровник в сад, что раскинулся над
оврагом.
Ждать ему пришлось недолго. Варенька стояла рядом и с испугом глядела
ему в лицо.
- Ты что, Семен? - вздрагивающим шепотом спросила она. - Ты уходи.
- Сейчас уйду, - сжимая ее похолодевшую руку, ответил Бумбараш. - Как
живешь, Варенька?
- Как видишь! Так тебя не убили?..
- Бог миловал. Да, смотрю, напрасно... Горько мне, Варенька! Что же ты
поторопилась?
- Я не торопилась. А что было делать? Изба сгорела. Мать на пожаре
бревном зашибло... Тебя убили... Господи, да кто же это такое придумал, что
тебя убили! Уходи, Семен! В избе гости, мне идти надо...
- Сейчас уйду. Ты его любишь, Варенька?
- Не знаю. Страшный он. Беда будет... - бессвязно ответила Варенька. -
Беги, Семен, он сейчас вернется!
- Он не вернется. Он сказал, что долго.
- Нет, скоро! Я сама слышала! Он хитрый... господи! - с мукой в голосе
повторила Варенька. - Да кто же это такое придумал, что тебя убили!
Теплая слеза упала в темноте Бумбарашу на ладонь. Бумбараш покачнулся и
почувствовал, что голова его быстро пьянеет. Луна слепила ему глаза, и мимо
ушей свистел горячий ветер.
- Варенька! - сказал он, плохо соображая, что говорит. - Ты брось
его... Уйдем вместе.
- Полоумный! - отшатнулась Варенька. - Что ты мелешь? Как уйдем?
Куда?.. Под пулю?..
"И точно, куда уйдем? - подумал Бумбараш. - Уходить некуда..."
Варенька вырвалась и насторожилась.
- Беги, Семен! Кто-то идет! Сюда не приходи. Не надо!
Она отпрыгнула и скрылась за калиткой. Слышно было, как в коровнике
звякнули ведра, и Варенька поспешно вбежала на крыльцо.
Бумбараш стоял, опустив голову, и ничего не соображал.
На крыльце опять послышались шаги. Если бы Бумбараш не был пьян, если
бы он не был ослеплен луною и оглушен свистом ветра, то по тяжелому топоту
он сразу бы угадал, что это идет не Варенька - и не один, а двое.
Он шагнул к калитке и нарвался на Гаврилку Полувалова и старшого из
красавинской охраны, которые, чтобы их разговора никто не слыхал, шли в сад.
- Стой! - крикнул Гаврилка и схватил Бумбараша за рукав.
Бумбараш двинул Гаврилку коленом в живот, отскочил в кусты и тотчас же
получил сам тяжелый удар по голове - должно быть, железным кастетом.
Он зашатался... выровнялся, шагнул к оврагу... опять зашатался...
хватаясь за ветви, выпрямился, оступился и, цепляясь за колючки, покатился
под откос в овраг.
Очнулся он не сразу. Голова ныла. Лоб был мокрый - очевидно, в крови.
Где-то рядом журчал ручей, Но луна скрылась, и пробраться через колючки к
воде он не сумел. Кое-как выбрался он наверх и задами пошел к дому.
Через огород он вышел к себе во двор. Дома еще не спали. Он торкнулся -
дверь была заперта. Он подошел к окошку: в избе сидели Василий, Серафима и
ее отец - старик Николай. Говорили, очевидно, о нем - Бумбараше, - об избе,
о костюме и о лошади...
- Добрые люди! - говорила Серафима. - Да разве же мы виноваты? У нас
бумага.
- Печку растопить этой бумагой! А он скажет: "Вынь деньги да положь!" А
где их возьмешь, деньги? Продали, прожили...
- Господи, вот принесла нелегкая! Ему что - он один. Куда хочешь пошел
да нанялся. Хоть бы ты чего-нибудь, папанька, сказал, а то сидит бороду
чешет! Вино для людей поставили - ан, старый сыч, и навалился, и навалился!
Бумбараш постучал в окно. Разговор разом оборвался. Выскочила Серафима.
- Дай-ка мне воды умыться, - не выходя на свет, попросил Бумбараш.
- Ты заходи в избу, там умоешься.
- Дай, говорю, сюда! И захвати полотенце, - настойчиво повторил
Бумбараш.
- Давай полью! - сердито сказала Серафима, вынося полотенце и ковшик. -
Да куда ты прячешься? Подайся к свету... Батюшки! - тихо вскрикнула она,
рассмотрев на лбу Бумбараша струйку запекшейся крови. - Семен, кто это тебя?
- И, вдруг догадавшись, она спросила: - Ты у нее был? Гаврилка?..
- Серафима, - сказал Бумбараш, - я под окном все слышал... Вы с братом
будете ко мне хороши, и я к вам хорош... буду. Смотрите, чтоб никому ни
слова!.. Кинь мне что-нибудь на сеновале. Я там лягу.
- Да зайди хоть в избу!
- Не надо, - заматывая голову полотенцем, отказался Бумбараш. - А отцу
скажи - захмелел, мол, Семен и на сеновал спать пошел. А больше смотри
ничего...
На следующий день Бумбараш с сеновала не слазил. Если бы Гаврилка
Полувалов увидел его голову [то сразу догадался бы, кто это был вчера в
саду, и тогда], Вареньке пришлось бы плохо.
Бумбараш решил отлежаться, а наутро чуть свет уйти в Россошанск и там
переждать с недельку у дяди, который был жестянщиком.
Несколько раз с новостями прибегала на сеновал Серафима.
- Полувалов к окошку подходил, - сообщила она. - Тебя спрашивал. "Он,
говорю, на хутор к крестной пошел". - "Домой вечор от меня он не пьяный
воротился?" - "Да нет, говорю, как будто бы в себе. Поиграл на Васькиной
балалайке да и спать лег".
А на селе, Семен, что-то неспокойно. Охранники шмыгают туда-сюда. Люди
болтают, будто приказ вышел - охраны больше не нужно и винтовки сдать на
станцию. А Гаврилка будто бумагу эту скрывает. Кто их знает? Может быть, и
враки? Разве теперь разберешь...
После обеда Серафима появилась опять:
- Варьку у колодца встретила. Вдвоем мы были. Больше никого. Вытянула
она ведро да будто невзначай опрокинула. "Набирай, говорит, я передохну". А
сама стоит и смотрит и, видать, мучается, а спросить боится... Я ей говорю:
"Ты, Варвара, от меня не прячься... Семен дома. На сеновале лежит". У ней,
видать, дух захватило. "А что так?" - "Да голова у него малость побита и на
лбу ссадина. Тебя выдать боится". - "Серафима! - шепчет она, а сама чуть не
в слезы. - Христом богом тебя молю: скажи ты ему, чтобы схоронился он отсюда
подальше. Вижу я, что к худому идет дело".
Тут она замолчала, ведро из колодца тянет. Руки, вижу, дрожат, а сама
бормочет: "Пусть Семен Яшке Курнакову скажет: беги, мол, и ты, а то беда
будет..."
А что за беда, я так и недослышала. Схватила Варька ведра да домой,
чуть не бегом.
К вечеру Серафима рассказывала:
- Яшка Курнаков приходил. Тебя ищет. Я ему говорю: "Дома нету, кажись,
в рощу, на пасеку к крестному, пошел. Не знаю - вернется, не знаю - там
заночует... Яшка, - говорю ему, - ты берегись. Люди думают, как бы тебе от
Гаврилки плохо не было".
Как плюнет он на землю, сам озирается, а руку из кармана не вынимает.
"Ой, думаю, в кармане у тебя не семечки..."
- Яшке сказаться надо было, - подосадовал Бумбараш. - Если еще придет,
ты его сюда пошли.
- А кто тебя знает! Говорил - молчи, я всех и отваживаю. Оставь ты,
Семен, не путайся с ними!.. Я вот ему, паршивцу, я вот ему, негоднику! -
зашипела вдруг Серафима, увидав через щель крыши, что пузатый Мишка поймал
серого утенка и ловчится засунуть его в мыльное корыто. - И этот тебя весь
день тоже ищет, - тихонько рассмеялась Серафима. - "Где дядька? Дядька,
говорит, богатый, с сахаром". Ты будешь уходить, Семен, оставь сахару
сколько ни то. Сладкого-то у них давно и в помине нету.
- Ладно, ладно! - поморщился Бумбараш. - Вы только глядите
помалкивайте...
- Господи, что мы - чужие, что ли? Я уж, кажись, и так - как могила.
Перед тем как лечь спать, он захотел пить, но нечаянно опрокинул чашку
с квасом на сено. Спуститься вниз он не решился. В углу крыши зияла широкая
дыра, над которой раскинулись ветви густой яблони. Бумбараш встал, сорвал на
ощупь яблоко, сунул его в рот и раздвинул влажные листья.
Перед ним раскинулось звездное небо, - и среди бесчисленного множества
он теперь сразу нашел те три звезды, из-за которых он попал в плен, болел
тифом, цингою, потерял избу, костюм, коня и Вареньку...
Это случилось при отступлении от Ломбежа на Большую Мшанку.
Бумбараш заскочил в хату батальонного штаба, чтобы спросить вестовых,
куда, к черту, провалилась восьмая рота. Бородатый офицер, кажется
прапорщик, сидя на корточках, кидал в печку остатки бумаг и, чтобы быстрей
горели, ворошил их почерневшим клинком шашки.
Он всучил оторопевшему Бумбарашу перевязанный телефонным проводом
сверток, вывел на крыльцо и острием шашки показал на горизонт.
- Подними морду и смотри левее, - приказал он. - Иди до околицы, там
свернешь вон на эти три звезды: две рядом, одна ниже. Дальше идти прямо,
пока не наткнешься на саперный взвод у переправы. Там найдешь адъютанта
третьего батальона. Передашь сверток, возьмешь расписку и отдашь ее
командиру своей роты.
Бумбараш повторил приказ и, проклиная свою несчастную долю, которая
подтолкнула его заскочить в хату, попер полем, время от времени задирая
голову к небу.
Он был голоден, потому что шрапнельный снаряд разбил ротную кухню как
раз в ту минуту, когда кашевар отвинчивал крышку котла с горячими щами.
Но всего только час назад ему посчастливилось стянуть из чужой
каптерской повозки банку с консервами. Банка была без этикетки, и вместе с
голодом его одолевало любопытство - рыбные это консервы или мясные?
Выбравшись в поле, он опустился на траву, достал кусок кукурузного
хлеба, снял штык и пробил в жестяной крышке дырку. Чтобы не потерять ни
капли, он быстро опрокинул банку ко рту.
Липкая, едкая, пахнувшая бензином краска залила ему губы, ударила в нос
и обожгла язык. Отплевываясь и чертыхаясь, он вскочил и понесся отыскивать
воду.
Долго полоскал он рот, скреб язык ногтем, вытирал рукавом губы и жевал
траву.
Наконец, убедившись, что дочиста все равно не отмоешь, еще более
голодный и усталый, чем раньше, он зашагал по полю. Надо было торопиться.
Он поднял голову, разыскивая свои путеводные звезды, однако там, куда
он смотрел, их не было.
Он вертел голову направо-налево. Ему попадались созвездия,
раскинувшиеся и крючками, и хвостами, и ковшами, и крестом, и дыркою... Но
тех трех звезд - две рядом, одна пониже - он не мог разыскать никак. Тогда
он пошел наугад и через час нарвался в упор на головную заставу австрийской
колонны.
Бумбараш съел яблоко и взялся поправлять свое измятое логово. Глухой
взрыв ударил по ночной тишине.
Бумбараш вскочил на ноги.
"Бомба! - сразу же догадался он. - Для снаряда слабо, для винтовки
крепко. Кто бросает?.."
Почти следом раздались три-четыре выстрела. Потом стихло. Потом уже не
переставая, то приближаясь, то удаляясь, редкие выстрелы защелкали с разных
сторон.
"Чтоб вам и на том свете не было покою! - обозлился Бумбараш. - И когда
это все кончится!"
Он кинулся на сено, укрылся шинелью и решил назло спать, хотя бы на
улицах дрались в штыковую.
- Хватит! - бормотал он. - Я к вам не лезу. Отвоевался...
Однако для спанья время он выбрал плохое. Кто-то забежал во двор и
тихонько постучал в форточку. Вскоре на сеновал взобралась запыхавшаяся
Серафима.
- Семен! - позвала она. - Вставай, Семен! Скорее!
- Что надо? - огрызнулся Бумбараш. - Убирайтесь вы к черту! Я спать
хочу!
- Вставай, очумелая башка! - ахнула Серафима. - Слезай! Бери сумку.
Внизу Варька.
Одним махом Бумбараш слетел на кучу навоза, и тотчас же из темноты к
нему подскочила Варенька.
- Беги! - зашептала она. - Тебя ищут! Яшка Курнаков бросил бомбу.
Забрали три винтовки... Шурку Плюснина убили... Гаврилка думает, что ты с
ними заодно. Найдут - убьют!
- Погоди! - вскидывая сумку за плечи, пробормотал разгневанный
Бумбараш. - Я еще вернусь! Я ему убью! Дай только разобраться...
Выстрелы раздавались все ближе и ближе. Но стреляли, очевидно, наугад,
без толку.
- Ну, бог с тобой, уходи, уходи! - заторопила Серафима. - Мимо
воробьевской бани ступай, прямо через речку, вброд - там мелко.
- Через мельницу не ходи, - прошептала Варенька, - там наши... банда.
Пусти, Семен, теперь уже нечего!
Она вырвалась и убежала.
В избе захныкали потревоженные ребятишки.
Бумбараш выломал из плетня жердь и, не сказав ни слова, зашагал через
огородные грядки к спуску на речку.
Серафима перекрестилась и юркнула в избу.
Через минуту в окошко застучали. Серафима молчала. Тогда забарабанили
громче и загрохали прикладом в калитку.
Серафима с яростью распахнула окно и плюнула прямо кому-то в морду.
- Ах ты, бесстыжая рожа! - взвизгнула она на всю улицу. - Ты, Пашка,
чего безобразишь? С постели соскочить не дают! Мужик больной, детей до
смерти перепугали! Ты бы еще оглоблей в стену!.. Ну, чего надо? Нету,
говорю, Семена! Так вам с утра еще было и сказано. Идите ищите! Нам он и
самим как прошлогодний снег на голову... Да что ты мне своим ружьем в грудь
тычешь? Так я твоей пули и испугалась!
Проснулся Бумбараш под стогом сена верстах в десяти от Михеева и в
тридцати - от Россошанска.
Утро было теплое, солнечное. На речке гоготали гуси. Под горою, на
лугу, ворочалось коровье стадо.
По дороге тарахтели телеги, и с котомками за плечами шли мирные
путники.
И чудно было даже вспомнить и подумать, что по всей этой широкой,
спокойной земле, куда ни глянь, куда ни кинь, упрямо разгоралась тяжелая
война.
Бумбараш подошел к ручью, умылся, напился, а позавтракать решил в
деревне Катремушки, до которой оставалось уже недалеко.
И странное дело... Шагая по мягкой проселочной дороге, пропуская
обгонявшие его подводы, здороваясь с встречными незнакомыми пешеходами, под
лучами еще не жаркого солнца, под свист, треньканье и бренчанье лесных
пичужек, впервые ощутил Бумбараш совсем неведомое ему чувство -
безразличного покоя.
Впервые за долгие годы он ничего не ждал и сам знал точно, что и его
нигде не ждут тоже. Впервые он никуда не рвался, не торопился: ни с
винтовкой в атаку, ни с лопатой в окопы, ни с котелком к кухне, ни с
рапортом к взводному, ни с перевязкой в лазарет, ни с поезда на подводу, ни
с подводы на поезд. Все, на что он так надеялся и чего хотел, - не
случилось. А что должно было случиться впереди - этого он не знал. Потому
что не был он ни ясновидцем, ни пророком. Потому что из плена вернулся он
недавно и то, что вокруг него происходило, понимал еще плохо.
Вот почему, подбитый, небритый, одинокий, Бумбараш шагал ровно, глядел
если не весело, то спокойно и даже насвистывал, скривив губы, австрийскую
песенку о прекрасной герцогине, которая полюбила простого солдата.
На перекрестке, там, где дорога расходилась влево - на Семикрутово,
прямо - на Россошанск, вправо - к станции, - не доходя с версту до деревни
Катремушки, стояла на холме прямая, как мачта, спаленная молнией береза.
Береза была тонкая, гладкая, почти без сучьев, и было совсем непонятно,
как и зачем у самой обломанной вершины ее кто-то сидел.
- Эк куда тебя занесло! - останавливаясь возле дерева и задирая голову,
подивился Бумбараш. - Глядите, какой ворон-птица!..
То ли ветер качнул в это время надломленную вершину, то ли
"ворон-птица" не так повернулся, но только он по-человечьи вскрикнул, и
неподалеку от Бумбараша упал на траву железный молоток.
"Плохо твое дело! - подумал Бумбараш. - Эк тебя занесло! Теперь
возьми-ка, спускайся..."
- Дядька, здравствуй! - раздался сверху пронзительный голос. - Дядька,
подай мне молоток!
- Дура! - рассмеялся Бумбараш. - Что я тебе, обезьяна?
- Я бечевку спущу, а ты привяжи...
- Если бечевку, тогда дело другое, - согласился Бумбараш и, скинув
сумку, стал дожидаться.
Прошло несколько минут, пока бечевка с сучком на конце опустилась и
остановилась сажени за две до протянутой руки Бумбараша.
- Не хватает! - крикнул Бумбараш. - Спускай ниже.
- Сейчас, погоди. Надвяжу пояс.
Сучок опустился еще немного, но и этого было мало.
- Не хватает! - опять закричал Бумбараш. - Спускай ниже, а то уйду...
- Сейчас! - донесся встревоженный голос.
Видно было, как мальчуган, осторожно перехватываясь за корешки сучьев,
снял рубашку и надвязал пояс к рукаву.
- Все равно не хватает. Давай, что еще есть!
- Что же мне - штаны скидавать, что ли? - послышался сердитый ответ.
- Да ты давай сам подлезь маленько.
- Еще не было нужды!
Однако и на самом деле обидно было не достать конец бечевки, до которой
оставалось не больше чем два аршина.
Бумбараш скинул шинель и, вспомнив солдатскую гимнастику, полез вверх.
Сунув молоток в петлю, обдирая гимнастерку и руки, он соскользнул на
землю.
- Дядька, спасибо! - поблагодарили его сверху. - Куда уходишь? До
свиданья!..
Но Бумбараш не уходил еще никуда. Просто опасаясь, как бы сорвавшийся
молоток не брякнулся ему на голову, он отошел к опушке и сел на пенек,
собираясь посмотреть, чем же теперь все это дело кончится.
Видно было, как мальчишка прижимает телом вдоль ствола какой-то темный
жгут и как, раскачиваясь на ветру, он ловко орудует молотком.
Вот он забил последний гвоздь, торжествующе вскрикнув, опустил жгут, и
большое полотнище красного флага с треском взметнулось по ветру.
Зачем на перекрестке лесных дорог должен был торчать флаг - этого
Бумбараш не понял никак. Так же как не поняла, по-видимому, и проезжавшая на
возу баба, которая всплеснула руками и поспешно ударила вожжой по коняшке,
очевидно рассуждая, что раз тут затевается что-то непонятное, то лучше
убраться - от греха подальше.
Не дожидаясь, пока мальчишка слезет, Бумбараш двинул дальше и скоро
очутился в деревне Катремушки, которая, как он увидел, была занята отрядом
красноармейцев.
Красным Бумбараш ничего плохого не сделал, и потому он смело зашел в
дом, где жила знакомая старуха.
Но старуха эта, оказывается, давно померла, и дома была только рябая
баба - жена ее сына, которая занималась сейчас стиркой. Бумбараша она не
знала.
Он спросил у нее, можно ли остановиться и отдохнуть.
- Чай, хлеб, баба, твой, - сказал Бумбараш, - сахар мой, а пить будем
вместе.
Услыхав про сахар, баба вытерла о фартук мыльные руки и в
нерешительности остановилась.
- Уж не знаю как, - замялась она. - В горнице у меня какой-то начальник
стоит. Да и углей нет. Разве что лучиной?
- Эка беда - начальник! - возразил Бумбараш. - Что мне горница, я попью
и на кухне. А лучину наколоть долго ли? Это я и сам мигом.
- Уж не знаю как, - оглядывая с ног до головы грязного Бумбараша, все
еще колебалась баба. - Да ты, поди, и про сахар не врешь ли?
- Я вру? - доставая из сумки пригоршню и потряхивая ею на ладони,
возмутился Бумбараш. - Да мы, дорогая моя королева, внакладку пить будем!
Рябая баба рассмеялась и пошла за самоваром.
Вскоре нашлись и теплая вареная картошка, и хлеб, и молоко... Бумбараш
позавтракал, напился чаю и почувствовал, что его клонит ко сну.
В самом деле, всю ночь, мокрый и грязный, он был на ногах, заснул у
стога сена только под утро и спал мало.
"Торопиться некуда. Дай-ка я посплю, - решил он. - А пока сплю, пусть
баба выстирает гимнастерку и брюки. Хоть к дядьке приду человек человеком.
Да пускай заодно и воротник у шинели иглой прихватит, а то болтается, как у
богатого".
Он пообещал бабе десять кусков сахару, и она показала ему во дворе
плетеную клетушку с сеном.
- Тут и спи, - сказала она. - А в чем же ты спать тут будешь? Нагишом,
что ли?
- Давай поищи что-нибудь из старья мужниного. Спать - не на свадьбу.
Баба покачала головой. Долго рылась она в чулане. Наконец достала такую
рванину, что, разглядев ее на свету, и сама остановилась в раздумье.
- Уж не знаю, чего тебе. Разве вот это?
- Не нашла лучше! Пожадничала... - пробурчал Бумбараш, напяливая на
себя штаны и пиджак, до того изодранные, излохмаченные, что годились бы
разве только огородному пугалу.
- Экий ты стал красавец! - забирая одежду, рассмеялась баба. - Ложись
скорей, а то вон начальник идет. Глянет да испугается.
Спал Бумбараш долго. Когда он проснулся, то во дворе рябой бабы уже не
было. Рядом с клетушкой, у скамьи под яблоней, разговаривали двое - командир
и мальчишка.
- Дурак ты был, дураком и остался, - со сдержанной досадой говорил
командир. - Ну скажи: зачем тебя понесло на дерево и зачем ты приколотил
флаг? Вот прикажу сейчас красноармейцам, чтобы достали и сняли.
- Разве же кто долезет? - усмехнулся мальчишка. - Да им в жизнь никому
не долезть! Там наверху сучья хрупкие. Как брякнется, так и не встанет.
- Это уж не твоя забота. Раз я прикажу, значит, достанут... Ну что ты
тебе сосватаем... Красавицу! Надоест по-русски - по-немецки с ней говорить
будешь. Ты, поди, в плену наловчился. Подойдешь и скажешь... как это там
по-ихнему? Тлям... Блям. Флям: "Дай-ка я тебя, Машенька, поцелую"... Как -
не будет? Погоди, дай срок, все будет.
Яшка умолк. Цыганское лицо его вдруг покривилось, как будто бы в рот
ему попало что-то горькое. Он тронул Бумбараша за рукав и сказал:
- Позавчера на кордоне сторожа Андрея Алексеевича убить хотели. Не
успели. В окно выпрыгнул. Ты мимо сторожки проходил, не заглянул ли?
- Заглянул, - ответил Бумбараш. - Изба брошена. Пусто!
Он хотел было рассказать о ночном случае, но запнулся и почему-то не
сказал.
- Значит, скрылся... - задумчиво проговорил Яшка. - А оставаться ему
там нельзя было. Он партийный...
Яшка хотел что-то добавить, но тоже запнулся И смолчал. Разговор после
этого не вязался.
- Ты подумай все-таки! - посоветовал Яшка. - Сам увидишь: как ни
вихляй, а выбирать надо. А к Варьке смотри не ходи, как друг советую. Да! -
Яшка виновато замялся. - Ты смотри, конечно, не того... помалкивай...
- Мое дело - сторона, - ответил огорченный Бумбараш. - Я разве против?
Я только говорю - сторона, мол, мое дело.
- "Сторона ль моя сторонушка! Э-эх, широ-окая, раздо-ольная..." -
укоризненно покачивая головой, потихоньку пропел Яшка. - Ну вставай,
пролетарий! - опять рассмеявшись, скомандовал он [самому себе] и одним
толчком вскочил с травы на ноги.
Однако Бумбараш Яшкиного совета не послушался и в тот же вечер попер к
Вареньке.
Вернувшись домой, чтобы отряхнуться от невеселых мыслей, он допил
оставшиеся полбутылки самогона. После этого он сразу повеселел, подобрел,
роздал ребятишкам еще по куску сахару, которые, впрочем, Серафима тотчас же
у всех поотнимала, и подумал, что вовсе ничего плохого в том, что он зайдет
к Вареньке, не будет. Он даже может зайти и не к ней, а к Гаврилке
Полувалову. Дружбы у них меж собой, правда, не было, однако же были они
почти соседи да и в солдаты призывались вместе. Только Бумбараш скоро попал
в маршевую, а Гаврилке повезло, и он зацепился младшим писарем при воинском
начальнике.
Бумбараш побрился, оцарапал щеку, потер палец о печку, замазал мелом
синяк под глазом и, почистив веником сапоги, вышел на улицу.
У ворот полуваловского дома хрустели овсом оседланные кони. Бумбараш
заколебался: не подождать ли, пока эта кавалерия уедет восвояси? Но, услыхав
через дверь знакомый Варенькин голос, он привычным жестом провел рукой по
ремню, одернул гимнастерку и вошел на крыльцо.
В избе за столом сидели шестеро. В углу под образами стояли винтовки,
на стене висела ободранная полицейская шашка - должно быть, Гаврилкина.
"Эк его разнесло! - подумал Бумбараш. - А усы-то отпустил, как у
казака".
Увидав Бумбараша, Варенька, которая раздувала Гаврилкиным сапогом
ведерный самовар, не сдержавшись, вскрикнула и быстро закрыла глаза ладонью,
притворившись, что искра попала ей в лицо.
Гаврила Полувалов посмотрел на нее искоса. Обмануть его было трудно.
Однако он не моргнул и глазом.
- Заходи, коли вошел! - предложил он. - Что же стоишь? Садись. Пей чай
- вино выпили.
Варенька вытерла сапог тряпкой, подала его мужу. С Бумбарашем
поздоровалась, но в лицо ему не посмотрела.
"Похудела! Похорошела! Эх, золото!" - не чувствуя к Вареньке никакой
злобы, подумал Бумбараш.
Но молчать и глядеть на нее было неудобно. И он нехотя стал отвечать на
вопросы, где был, как жил, что видел и как вернулся.
- Лучше было тебе и вовсе не ворочаться, - сказал Полувалов. - Такой
вокруг развал, разгром, что и глядеть тошно. - И, пытливо уставившись на
Бумбараша, он спросил! - С Яшкой Курнаковым видался? Он, собачья душа,
поди-ка, тебе все уже расписал?
- Что Яшка! - уклончиво ответил Бумбараш. - Я и сам все вижу.
- А что ты видишь? - насторожившись, спросил Полувалов. - Варвара,
глянь-ка там за шкафом, не осталось ли чего в бутылке? Дай-ка, мы с ним за
встречу выпьем.
Пить Бумбараш уже не хотел, но, чтобы задержаться в избе подольше, он
выпил.
Красавинские охранники, не разгадав еще, что Бумбараш за человек и как
при нем держаться, сидели молча.
- Дак что же ты видишь? - продолжал Полувалов. - Говори, послушаем.
Мы-то тут ходим, тычемся носом, как слепые. А тебе со стороны, может, и
виднее...
- Что Яшка! - опять уклонился от вопроса осторожный Бумбараш. - У Яшки
- свое, а у тебя - свое.
- Что же это у меня за "свое"? - враждебно спросил Полувалов, отыскав в
словах Бумбараша вовсе не тот смысл, что Бумбараш вкладывал. - Что мне
"свое"? Своего мне и так хватит. Я за всех вас, подлецы, стараюсь... У-у,
погань! - скрипнув зубами, пробормотал он и смачно сплюнул, вероятно, опять
вспомнив ненавистного Яшку.
"Нет, ты не слепой тычешься! - глянув на перекосившееся Гаврилкино лицо
и вспомнив рассказ Яшки о пуле, пробившей окошко, подумал Бумбараш. - Таким
слепцам на пустой дороге не попадайся!"
- Гаврила Петрович! - закричал снаружи бабий голос. - Беги-ка скорей в
волсовет, там какая-то бумага пришла. Тебя ищут.
- Пропасти на них нет! То-то Гаврила Петрович да Гаврила Петрович! А
чуть что - все в кусты! А в ответе опять один Гаврила Петрович... Идем! -
поднимаясь с лавки, сказал он Бумбарашу. - Теперь не дождешься... я долго...
- И, пропустив Бумбараша в сени, он, обернувшись к охранникам, сказал
вполголоса: - А вы подождите. Что там за бумага? Я - скоро.
Только что Полувалов скрылся за углом, как Бумбараш быстро шмыгнул
через калитку во двор, а оттуда - через коровник в сад, что раскинулся над
оврагом.
Ждать ему пришлось недолго. Варенька стояла рядом и с испугом глядела
ему в лицо.
- Ты что, Семен? - вздрагивающим шепотом спросила она. - Ты уходи.
- Сейчас уйду, - сжимая ее похолодевшую руку, ответил Бумбараш. - Как
живешь, Варенька?
- Как видишь! Так тебя не убили?..
- Бог миловал. Да, смотрю, напрасно... Горько мне, Варенька! Что же ты
поторопилась?
- Я не торопилась. А что было делать? Изба сгорела. Мать на пожаре
бревном зашибло... Тебя убили... Господи, да кто же это такое придумал, что
тебя убили! Уходи, Семен! В избе гости, мне идти надо...
- Сейчас уйду. Ты его любишь, Варенька?
- Не знаю. Страшный он. Беда будет... - бессвязно ответила Варенька. -
Беги, Семен, он сейчас вернется!
- Он не вернется. Он сказал, что долго.
- Нет, скоро! Я сама слышала! Он хитрый... господи! - с мукой в голосе
повторила Варенька. - Да кто же это такое придумал, что тебя убили!
Теплая слеза упала в темноте Бумбарашу на ладонь. Бумбараш покачнулся и
почувствовал, что голова его быстро пьянеет. Луна слепила ему глаза, и мимо
ушей свистел горячий ветер.
- Варенька! - сказал он, плохо соображая, что говорит. - Ты брось
его... Уйдем вместе.
- Полоумный! - отшатнулась Варенька. - Что ты мелешь? Как уйдем?
Куда?.. Под пулю?..
"И точно, куда уйдем? - подумал Бумбараш. - Уходить некуда..."
Варенька вырвалась и насторожилась.
- Беги, Семен! Кто-то идет! Сюда не приходи. Не надо!
Она отпрыгнула и скрылась за калиткой. Слышно было, как в коровнике
звякнули ведра, и Варенька поспешно вбежала на крыльцо.
Бумбараш стоял, опустив голову, и ничего не соображал.
На крыльце опять послышались шаги. Если бы Бумбараш не был пьян, если
бы он не был ослеплен луною и оглушен свистом ветра, то по тяжелому топоту
он сразу бы угадал, что это идет не Варенька - и не один, а двое.
Он шагнул к калитке и нарвался на Гаврилку Полувалова и старшого из
красавинской охраны, которые, чтобы их разговора никто не слыхал, шли в сад.
- Стой! - крикнул Гаврилка и схватил Бумбараша за рукав.
Бумбараш двинул Гаврилку коленом в живот, отскочил в кусты и тотчас же
получил сам тяжелый удар по голове - должно быть, железным кастетом.
Он зашатался... выровнялся, шагнул к оврагу... опять зашатался...
хватаясь за ветви, выпрямился, оступился и, цепляясь за колючки, покатился
под откос в овраг.
Очнулся он не сразу. Голова ныла. Лоб был мокрый - очевидно, в крови.
Где-то рядом журчал ручей, Но луна скрылась, и пробраться через колючки к
воде он не сумел. Кое-как выбрался он наверх и задами пошел к дому.
Через огород он вышел к себе во двор. Дома еще не спали. Он торкнулся -
дверь была заперта. Он подошел к окошку: в избе сидели Василий, Серафима и
ее отец - старик Николай. Говорили, очевидно, о нем - Бумбараше, - об избе,
о костюме и о лошади...
- Добрые люди! - говорила Серафима. - Да разве же мы виноваты? У нас
бумага.
- Печку растопить этой бумагой! А он скажет: "Вынь деньги да положь!" А
где их возьмешь, деньги? Продали, прожили...
- Господи, вот принесла нелегкая! Ему что - он один. Куда хочешь пошел
да нанялся. Хоть бы ты чего-нибудь, папанька, сказал, а то сидит бороду
чешет! Вино для людей поставили - ан, старый сыч, и навалился, и навалился!
Бумбараш постучал в окно. Разговор разом оборвался. Выскочила Серафима.
- Дай-ка мне воды умыться, - не выходя на свет, попросил Бумбараш.
- Ты заходи в избу, там умоешься.
- Дай, говорю, сюда! И захвати полотенце, - настойчиво повторил
Бумбараш.
- Давай полью! - сердито сказала Серафима, вынося полотенце и ковшик. -
Да куда ты прячешься? Подайся к свету... Батюшки! - тихо вскрикнула она,
рассмотрев на лбу Бумбараша струйку запекшейся крови. - Семен, кто это тебя?
- И, вдруг догадавшись, она спросила: - Ты у нее был? Гаврилка?..
- Серафима, - сказал Бумбараш, - я под окном все слышал... Вы с братом
будете ко мне хороши, и я к вам хорош... буду. Смотрите, чтоб никому ни
слова!.. Кинь мне что-нибудь на сеновале. Я там лягу.
- Да зайди хоть в избу!
- Не надо, - заматывая голову полотенцем, отказался Бумбараш. - А отцу
скажи - захмелел, мол, Семен и на сеновал спать пошел. А больше смотри
ничего...
На следующий день Бумбараш с сеновала не слазил. Если бы Гаврилка
Полувалов увидел его голову [то сразу догадался бы, кто это был вчера в
саду, и тогда], Вареньке пришлось бы плохо.
Бумбараш решил отлежаться, а наутро чуть свет уйти в Россошанск и там
переждать с недельку у дяди, который был жестянщиком.
Несколько раз с новостями прибегала на сеновал Серафима.
- Полувалов к окошку подходил, - сообщила она. - Тебя спрашивал. "Он,
говорю, на хутор к крестной пошел". - "Домой вечор от меня он не пьяный
воротился?" - "Да нет, говорю, как будто бы в себе. Поиграл на Васькиной
балалайке да и спать лег".
А на селе, Семен, что-то неспокойно. Охранники шмыгают туда-сюда. Люди
болтают, будто приказ вышел - охраны больше не нужно и винтовки сдать на
станцию. А Гаврилка будто бумагу эту скрывает. Кто их знает? Может быть, и
враки? Разве теперь разберешь...
После обеда Серафима появилась опять:
- Варьку у колодца встретила. Вдвоем мы были. Больше никого. Вытянула
она ведро да будто невзначай опрокинула. "Набирай, говорит, я передохну". А
сама стоит и смотрит и, видать, мучается, а спросить боится... Я ей говорю:
"Ты, Варвара, от меня не прячься... Семен дома. На сеновале лежит". У ней,
видать, дух захватило. "А что так?" - "Да голова у него малость побита и на
лбу ссадина. Тебя выдать боится". - "Серафима! - шепчет она, а сама чуть не
в слезы. - Христом богом тебя молю: скажи ты ему, чтобы схоронился он отсюда
подальше. Вижу я, что к худому идет дело".
Тут она замолчала, ведро из колодца тянет. Руки, вижу, дрожат, а сама
бормочет: "Пусть Семен Яшке Курнакову скажет: беги, мол, и ты, а то беда
будет..."
А что за беда, я так и недослышала. Схватила Варька ведра да домой,
чуть не бегом.
К вечеру Серафима рассказывала:
- Яшка Курнаков приходил. Тебя ищет. Я ему говорю: "Дома нету, кажись,
в рощу, на пасеку к крестному, пошел. Не знаю - вернется, не знаю - там
заночует... Яшка, - говорю ему, - ты берегись. Люди думают, как бы тебе от
Гаврилки плохо не было".
Как плюнет он на землю, сам озирается, а руку из кармана не вынимает.
"Ой, думаю, в кармане у тебя не семечки..."
- Яшке сказаться надо было, - подосадовал Бумбараш. - Если еще придет,
ты его сюда пошли.
- А кто тебя знает! Говорил - молчи, я всех и отваживаю. Оставь ты,
Семен, не путайся с ними!.. Я вот ему, паршивцу, я вот ему, негоднику! -
зашипела вдруг Серафима, увидав через щель крыши, что пузатый Мишка поймал
серого утенка и ловчится засунуть его в мыльное корыто. - И этот тебя весь
день тоже ищет, - тихонько рассмеялась Серафима. - "Где дядька? Дядька,
говорит, богатый, с сахаром". Ты будешь уходить, Семен, оставь сахару
сколько ни то. Сладкого-то у них давно и в помине нету.
- Ладно, ладно! - поморщился Бумбараш. - Вы только глядите
помалкивайте...
- Господи, что мы - чужие, что ли? Я уж, кажись, и так - как могила.
Перед тем как лечь спать, он захотел пить, но нечаянно опрокинул чашку
с квасом на сено. Спуститься вниз он не решился. В углу крыши зияла широкая
дыра, над которой раскинулись ветви густой яблони. Бумбараш встал, сорвал на
ощупь яблоко, сунул его в рот и раздвинул влажные листья.
Перед ним раскинулось звездное небо, - и среди бесчисленного множества
он теперь сразу нашел те три звезды, из-за которых он попал в плен, болел
тифом, цингою, потерял избу, костюм, коня и Вареньку...
Это случилось при отступлении от Ломбежа на Большую Мшанку.
Бумбараш заскочил в хату батальонного штаба, чтобы спросить вестовых,
куда, к черту, провалилась восьмая рота. Бородатый офицер, кажется
прапорщик, сидя на корточках, кидал в печку остатки бумаг и, чтобы быстрей
горели, ворошил их почерневшим клинком шашки.
Он всучил оторопевшему Бумбарашу перевязанный телефонным проводом
сверток, вывел на крыльцо и острием шашки показал на горизонт.
- Подними морду и смотри левее, - приказал он. - Иди до околицы, там
свернешь вон на эти три звезды: две рядом, одна ниже. Дальше идти прямо,
пока не наткнешься на саперный взвод у переправы. Там найдешь адъютанта
третьего батальона. Передашь сверток, возьмешь расписку и отдашь ее
командиру своей роты.
Бумбараш повторил приказ и, проклиная свою несчастную долю, которая
подтолкнула его заскочить в хату, попер полем, время от времени задирая
голову к небу.
Он был голоден, потому что шрапнельный снаряд разбил ротную кухню как
раз в ту минуту, когда кашевар отвинчивал крышку котла с горячими щами.
Но всего только час назад ему посчастливилось стянуть из чужой
каптерской повозки банку с консервами. Банка была без этикетки, и вместе с
голодом его одолевало любопытство - рыбные это консервы или мясные?
Выбравшись в поле, он опустился на траву, достал кусок кукурузного
хлеба, снял штык и пробил в жестяной крышке дырку. Чтобы не потерять ни
капли, он быстро опрокинул банку ко рту.
Липкая, едкая, пахнувшая бензином краска залила ему губы, ударила в нос
и обожгла язык. Отплевываясь и чертыхаясь, он вскочил и понесся отыскивать
воду.
Долго полоскал он рот, скреб язык ногтем, вытирал рукавом губы и жевал
траву.
Наконец, убедившись, что дочиста все равно не отмоешь, еще более
голодный и усталый, чем раньше, он зашагал по полю. Надо было торопиться.
Он поднял голову, разыскивая свои путеводные звезды, однако там, куда
он смотрел, их не было.
Он вертел голову направо-налево. Ему попадались созвездия,
раскинувшиеся и крючками, и хвостами, и ковшами, и крестом, и дыркою... Но
тех трех звезд - две рядом, одна пониже - он не мог разыскать никак. Тогда
он пошел наугад и через час нарвался в упор на головную заставу австрийской
колонны.
Бумбараш съел яблоко и взялся поправлять свое измятое логово. Глухой
взрыв ударил по ночной тишине.
Бумбараш вскочил на ноги.
"Бомба! - сразу же догадался он. - Для снаряда слабо, для винтовки
крепко. Кто бросает?.."
Почти следом раздались три-четыре выстрела. Потом стихло. Потом уже не
переставая, то приближаясь, то удаляясь, редкие выстрелы защелкали с разных
сторон.
"Чтоб вам и на том свете не было покою! - обозлился Бумбараш. - И когда
это все кончится!"
Он кинулся на сено, укрылся шинелью и решил назло спать, хотя бы на
улицах дрались в штыковую.
- Хватит! - бормотал он. - Я к вам не лезу. Отвоевался...
Однако для спанья время он выбрал плохое. Кто-то забежал во двор и
тихонько постучал в форточку. Вскоре на сеновал взобралась запыхавшаяся
Серафима.
- Семен! - позвала она. - Вставай, Семен! Скорее!
- Что надо? - огрызнулся Бумбараш. - Убирайтесь вы к черту! Я спать
хочу!
- Вставай, очумелая башка! - ахнула Серафима. - Слезай! Бери сумку.
Внизу Варька.
Одним махом Бумбараш слетел на кучу навоза, и тотчас же из темноты к
нему подскочила Варенька.
- Беги! - зашептала она. - Тебя ищут! Яшка Курнаков бросил бомбу.
Забрали три винтовки... Шурку Плюснина убили... Гаврилка думает, что ты с
ними заодно. Найдут - убьют!
- Погоди! - вскидывая сумку за плечи, пробормотал разгневанный
Бумбараш. - Я еще вернусь! Я ему убью! Дай только разобраться...
Выстрелы раздавались все ближе и ближе. Но стреляли, очевидно, наугад,
без толку.
- Ну, бог с тобой, уходи, уходи! - заторопила Серафима. - Мимо
воробьевской бани ступай, прямо через речку, вброд - там мелко.
- Через мельницу не ходи, - прошептала Варенька, - там наши... банда.
Пусти, Семен, теперь уже нечего!
Она вырвалась и убежала.
В избе захныкали потревоженные ребятишки.
Бумбараш выломал из плетня жердь и, не сказав ни слова, зашагал через
огородные грядки к спуску на речку.
Серафима перекрестилась и юркнула в избу.
Через минуту в окошко застучали. Серафима молчала. Тогда забарабанили
громче и загрохали прикладом в калитку.
Серафима с яростью распахнула окно и плюнула прямо кому-то в морду.
- Ах ты, бесстыжая рожа! - взвизгнула она на всю улицу. - Ты, Пашка,
чего безобразишь? С постели соскочить не дают! Мужик больной, детей до
смерти перепугали! Ты бы еще оглоблей в стену!.. Ну, чего надо? Нету,
говорю, Семена! Так вам с утра еще было и сказано. Идите ищите! Нам он и
самим как прошлогодний снег на голову... Да что ты мне своим ружьем в грудь
тычешь? Так я твоей пули и испугалась!
Проснулся Бумбараш под стогом сена верстах в десяти от Михеева и в
тридцати - от Россошанска.
Утро было теплое, солнечное. На речке гоготали гуси. Под горою, на
лугу, ворочалось коровье стадо.
По дороге тарахтели телеги, и с котомками за плечами шли мирные
путники.
И чудно было даже вспомнить и подумать, что по всей этой широкой,
спокойной земле, куда ни глянь, куда ни кинь, упрямо разгоралась тяжелая
война.
Бумбараш подошел к ручью, умылся, напился, а позавтракать решил в
деревне Катремушки, до которой оставалось уже недалеко.
И странное дело... Шагая по мягкой проселочной дороге, пропуская
обгонявшие его подводы, здороваясь с встречными незнакомыми пешеходами, под
лучами еще не жаркого солнца, под свист, треньканье и бренчанье лесных
пичужек, впервые ощутил Бумбараш совсем неведомое ему чувство -
безразличного покоя.
Впервые за долгие годы он ничего не ждал и сам знал точно, что и его
нигде не ждут тоже. Впервые он никуда не рвался, не торопился: ни с
винтовкой в атаку, ни с лопатой в окопы, ни с котелком к кухне, ни с
рапортом к взводному, ни с перевязкой в лазарет, ни с поезда на подводу, ни
с подводы на поезд. Все, на что он так надеялся и чего хотел, - не
случилось. А что должно было случиться впереди - этого он не знал. Потому
что не был он ни ясновидцем, ни пророком. Потому что из плена вернулся он
недавно и то, что вокруг него происходило, понимал еще плохо.
Вот почему, подбитый, небритый, одинокий, Бумбараш шагал ровно, глядел
если не весело, то спокойно и даже насвистывал, скривив губы, австрийскую
песенку о прекрасной герцогине, которая полюбила простого солдата.
На перекрестке, там, где дорога расходилась влево - на Семикрутово,
прямо - на Россошанск, вправо - к станции, - не доходя с версту до деревни
Катремушки, стояла на холме прямая, как мачта, спаленная молнией береза.
Береза была тонкая, гладкая, почти без сучьев, и было совсем непонятно,
как и зачем у самой обломанной вершины ее кто-то сидел.
- Эк куда тебя занесло! - останавливаясь возле дерева и задирая голову,
подивился Бумбараш. - Глядите, какой ворон-птица!..
То ли ветер качнул в это время надломленную вершину, то ли
"ворон-птица" не так повернулся, но только он по-человечьи вскрикнул, и
неподалеку от Бумбараша упал на траву железный молоток.
"Плохо твое дело! - подумал Бумбараш. - Эк тебя занесло! Теперь
возьми-ка, спускайся..."
- Дядька, здравствуй! - раздался сверху пронзительный голос. - Дядька,
подай мне молоток!
- Дура! - рассмеялся Бумбараш. - Что я тебе, обезьяна?
- Я бечевку спущу, а ты привяжи...
- Если бечевку, тогда дело другое, - согласился Бумбараш и, скинув
сумку, стал дожидаться.
Прошло несколько минут, пока бечевка с сучком на конце опустилась и
остановилась сажени за две до протянутой руки Бумбараша.
- Не хватает! - крикнул Бумбараш. - Спускай ниже.
- Сейчас, погоди. Надвяжу пояс.
Сучок опустился еще немного, но и этого было мало.
- Не хватает! - опять закричал Бумбараш. - Спускай ниже, а то уйду...
- Сейчас! - донесся встревоженный голос.
Видно было, как мальчуган, осторожно перехватываясь за корешки сучьев,
снял рубашку и надвязал пояс к рукаву.
- Все равно не хватает. Давай, что еще есть!
- Что же мне - штаны скидавать, что ли? - послышался сердитый ответ.
- Да ты давай сам подлезь маленько.
- Еще не было нужды!
Однако и на самом деле обидно было не достать конец бечевки, до которой
оставалось не больше чем два аршина.
Бумбараш скинул шинель и, вспомнив солдатскую гимнастику, полез вверх.
Сунув молоток в петлю, обдирая гимнастерку и руки, он соскользнул на
землю.
- Дядька, спасибо! - поблагодарили его сверху. - Куда уходишь? До
свиданья!..
Но Бумбараш не уходил еще никуда. Просто опасаясь, как бы сорвавшийся
молоток не брякнулся ему на голову, он отошел к опушке и сел на пенек,
собираясь посмотреть, чем же теперь все это дело кончится.
Видно было, как мальчишка прижимает телом вдоль ствола какой-то темный
жгут и как, раскачиваясь на ветру, он ловко орудует молотком.
Вот он забил последний гвоздь, торжествующе вскрикнув, опустил жгут, и
большое полотнище красного флага с треском взметнулось по ветру.
Зачем на перекрестке лесных дорог должен был торчать флаг - этого
Бумбараш не понял никак. Так же как не поняла, по-видимому, и проезжавшая на
возу баба, которая всплеснула руками и поспешно ударила вожжой по коняшке,
очевидно рассуждая, что раз тут затевается что-то непонятное, то лучше
убраться - от греха подальше.
Не дожидаясь, пока мальчишка слезет, Бумбараш двинул дальше и скоро
очутился в деревне Катремушки, которая, как он увидел, была занята отрядом
красноармейцев.
Красным Бумбараш ничего плохого не сделал, и потому он смело зашел в
дом, где жила знакомая старуха.
Но старуха эта, оказывается, давно померла, и дома была только рябая
баба - жена ее сына, которая занималась сейчас стиркой. Бумбараша она не
знала.
Он спросил у нее, можно ли остановиться и отдохнуть.
- Чай, хлеб, баба, твой, - сказал Бумбараш, - сахар мой, а пить будем
вместе.
Услыхав про сахар, баба вытерла о фартук мыльные руки и в
нерешительности остановилась.
- Уж не знаю как, - замялась она. - В горнице у меня какой-то начальник
стоит. Да и углей нет. Разве что лучиной?
- Эка беда - начальник! - возразил Бумбараш. - Что мне горница, я попью
и на кухне. А лучину наколоть долго ли? Это я и сам мигом.
- Уж не знаю как, - оглядывая с ног до головы грязного Бумбараша, все
еще колебалась баба. - Да ты, поди, и про сахар не врешь ли?
- Я вру? - доставая из сумки пригоршню и потряхивая ею на ладони,
возмутился Бумбараш. - Да мы, дорогая моя королева, внакладку пить будем!
Рябая баба рассмеялась и пошла за самоваром.
Вскоре нашлись и теплая вареная картошка, и хлеб, и молоко... Бумбараш
позавтракал, напился чаю и почувствовал, что его клонит ко сну.
В самом деле, всю ночь, мокрый и грязный, он был на ногах, заснул у
стога сена только под утро и спал мало.
"Торопиться некуда. Дай-ка я посплю, - решил он. - А пока сплю, пусть
баба выстирает гимнастерку и брюки. Хоть к дядьке приду человек человеком.
Да пускай заодно и воротник у шинели иглой прихватит, а то болтается, как у
богатого".
Он пообещал бабе десять кусков сахару, и она показала ему во дворе
плетеную клетушку с сеном.
- Тут и спи, - сказала она. - А в чем же ты спать тут будешь? Нагишом,
что ли?
- Давай поищи что-нибудь из старья мужниного. Спать - не на свадьбу.
Баба покачала головой. Долго рылась она в чулане. Наконец достала такую
рванину, что, разглядев ее на свету, и сама остановилась в раздумье.
- Уж не знаю, чего тебе. Разве вот это?
- Не нашла лучше! Пожадничала... - пробурчал Бумбараш, напяливая на
себя штаны и пиджак, до того изодранные, излохмаченные, что годились бы
разве только огородному пугалу.
- Экий ты стал красавец! - забирая одежду, рассмеялась баба. - Ложись
скорей, а то вон начальник идет. Глянет да испугается.
Спал Бумбараш долго. Когда он проснулся, то во дворе рябой бабы уже не
было. Рядом с клетушкой, у скамьи под яблоней, разговаривали двое - командир
и мальчишка.
- Дурак ты был, дураком и остался, - со сдержанной досадой говорил
командир. - Ну скажи: зачем тебя понесло на дерево и зачем ты приколотил
флаг? Вот прикажу сейчас красноармейцам, чтобы достали и сняли.
- Разве же кто долезет? - усмехнулся мальчишка. - Да им в жизнь никому
не долезть! Там наверху сучья хрупкие. Как брякнется, так и не встанет.
- Это уж не твоя забота. Раз я прикажу, значит, достанут... Ну что ты