Страница:
(Талисман)
Повесть
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
Бумбараш солдатом воевал с Австрией и попал в плен. Вскоре война
окончилась. Пленных разменяли, и поехал Бумбараш домой, в Россию. На десятые
сутки, сидя на крыше товарного вагона, весело подкатил Бумбараш к родному
краю.
Не был Бумбараш дома три года и теперь возвращался с подарками. Вез он
полпуда сахару, три пачки светлого офицерского табаку и четыре новых
полотнища от зеленой солдатской палатки.
Слез Бумбараш на знакомой станции. Кругом шум, гам, болтаются флаги.
Бродят солдаты. Ведут арестованных матросы. Пыхтит кипятильник. Хрипит из
агитбудки облезлый граммофон.
И, стоя на грязном перроне, улыбается какая-то девчонка в кожаной
тужурке, с наганом у пояса и с красной повязкой на рукаве.
Мать честная! Гремит революция!
Очутившись на привокзальной площади, похожей теперь на цыганский табор,
Бумбараш осмотрелся - нет ли среди всей этой прорвы земляков или знакомых.
Он переходил от костра к костру; заглядывал в шалаши, под груженные
всяким барахлом телеги, и наконец за углом кирпичного сарая, возле мусорной
ямы, он натолкнулся на старую дуру - нищенку Бабуниху.
Бабуниха сидела на груде битых кирпичей. В руках она держала кусок
колбасы, на коленях у нее лежал большой ломоть белого хлеба.
"Эге! - подумал изголодавшийся Бумбараш. - Если здесь нищим подают
колбасою, то жизнь у вас, вижу, не совсем плохая".
- Здравствуйте, бабуня, - сказал Бумбараш. - Дай бог на здоровье
доброго аппетиту! Что же вы глаза выпучили, или не признаете?
- Семен Бумбараш, - равнодушно ответила старуха. - Говорили - убит, ан
живой. Что везешь? Подай, Семен, Христа ради... - И старуха протянула
заграбастую руку к его сумке.
- Бог подаст, - отодвигая сумку, ответил Бумбараш. [Ишь ты, как колбасу
в мешок тыркнула.] - Нету там ничего, бабуня. Сами знаете... что у солдата?
Ремень, бритва, шило да мыло. Вы мне скажите, брат Василий жив ли?.. Здоров?
Курнаковы как?.. Иван, Яков?.. Варвара как? Ну, Варька... Гордеева?
- А не подашь, так и бог с тобой, - все так же равнодушно ответила
старуха. - Брат твой по тебе давно панихиду отслужил, а Варвара... Варька
твоя в монастырь не пошла... Лежа-ал бы! - протяжно и сердито добавила
старуха и ткнула пальцем Бумбарашу в грудь - А то нет!.. Поднялся!..
Беспокойный!
- Слушайте, бабуня, - вскидывая сумку, ответил озадаченный Бумбараш, -
помнится мне, что дьячок вам однажды поломал уже ребра, когда вы слезали с
чужого чердака. Но... бог с вами! Я добрый.
И, плюнув, Бумбараш отошел, будучи все же обеспокоен ее непонятными
словами, ибо он уже давно замечал, что эта проклятая Бабуниха вовсе не так
глупа, какой прикидывается.
До села, до Михеева, оставалось еще двадцать три версты.
Попутчиков не было. Наоборот, оттуда, с запада, подъезжали к станции
все новые и новые подводы с беженцами.
Говорили, что банда полковника Тургачева и полторы сотни казаков идут
напролом через Россошанск, чтобы соединиться с чехами.
Говорили о каком-то бешеном атамане Долгунце, который разбил
Семикрутский спиртзавод, ограбил монастырь, взорвал зачем-то плотину,
затопил каменоломни. Рубит головы направо и налево. И выдает себя за внука
Стеньки Разина.
"Хоть за самого черта! - решил Бумбараш. - А сидеть и ждать мне здесь
нечего".
Верст пять он прокатил на грузовой машине, которая помчалась в
Россошанск забирать позабытые бочонки с бензином.
У опушки, на перекрестке, он выбросил сумку и выскочил сам.
Подпрыгивая на ухабах, отчаянная машина рванула дальше, а Бумбараш
остался один перед тем самым веселым лесом, который с детства был им исхожен
вдоль и поперек и который сейчас показался ему угрюмым и незнакомым.
Он прислушался. Где-то очень-очень далеко грохали орудия.
"А плевал я на красных, на белых и на зеленых!" - решил Бумбараш и,
стараясь думать о том, что он скоро будет дома, зашагал по притихшей лесной
дороге.
Смеркалось, а Бумбараш прошел всего только полпути. Но он не
беспокоился, так как знал, что уже неподалеку должна стоять изба кордонного
сторожа.
Навстречу Бумбарашу мчалась подвода. Лошадь неслась галопом. Мужик
правил. На возу сидели две бабы.
Бумбараш, выскочив из-за кустарника, закричал им, чтобы они
остановились. Но тут та баба, что была помоложе - рыжеволосая, без платка, -
вскинула ружье-двустволку и не раздумывая выстрелила.
Заряд дроби со свистом пронесся над головой Бумбараша. И Бумбараш с
проклятием отскочил за ствол дерева.
"Это не наши! - решил он, когда телега скрылась за поворотом. - Нашей
бабе куда!.. Вот проклятый характер! Это, наверно, с Мантуровских
каменоломен. Ишь ты, чертовка!.. Стреляет!"
Сумка натерла плечо, он вспотел, устал и проголодался. Он поднял палку
и свернул с дороги. Кордонная изба была рядом.
Миновав кустарник, он прошел через огород. Было тихо, и собаки не
лаяли. Бумбараш кашлянул и постучал о деревянный сруб колодца. Никто не
откликался.
Он подошел к крыльцу. Перед крыльцом валялась разбитая стеклянная
лампа, и трава пахла теплым керосином. Дверь была распахнута настежь.
Откуда-то из-за сарая с жалобным визгом вылетел черный лохматый щенок
и, кувыркаясь, подпрыгивая, кинулся Бумбарашу под ноги.
- Эк обрадовался! Эк завертелся! Да стой же ты, дурак! Ну, чего
пляшешь?
Бумбараш вошел в избу. Изба была пуста. Видно было, что покинули ее
совсем недавно и что хозяева собирались наспех.
В углу валялась разорванная перина. По полу были разбросаны листы
газет, книги; на столе лежала опрокинутая чернильница. Вся глиняная посуда в
беспорядке была свалена в кучу. Печь была еще теплая, и на шестке стояла
подернувшаяся салом миска со щами.
Бумбараш постоял, раздумывая, не лучше ли будет убраться отсюда
подальше.
Он заглянул в окно. Ночь надвигалась быстро, и небо заложили тучи. Он
отодвинул заслонку печки. Там торчала позабытая крынка топленого молока.
Тогда Бумбараш сбросил сумку и скинул шинель.
- Ну, ты, черный! - сказал он, подталкивая собачонку носком рыжего
сапога. - Раз хозяев нет, будем хозяйничать сами.
Он вынул из сумки ковригу хлеба, достал крынку молока и поставил на
стол миску со щами. Ложка у него была своя - серая, алюминиевая, вылитая из
головки шрапнельного снаряда.
- Ну, ты, черный! - пробормотал он, кидая собачонке кусок размоченного
в молоке хлеба. - Мы ни к кому не лезем, и к нам пусть никто не лезет тоже.
По крыше застучал дождь. Бумбараш захлопнул окно, запер на задвижку
дверь. Лег на рваную перину. Положил сумку под голову. Накрылся шинелью и
тотчас же уснул.
Черная собачонка вытащила из-под печки рваный башмак. Потрепала его
зубами, поворчала, уронила кочергу, испугалась и притихла, свернувшись у
Бумбараша в ногах.
Вероятно, потому, что в избе было тепло и тихо, потому, что не мозолило
бока жесткими досками вагонных нар и его не трясло, не дергало, не осыпало
пылью и не обжигало искрами паровозных топок, спал Бумбараш очень крепко.
И, когда наконец его разбудил собачий лай и быстрый стук в окошко, он
вскочил как ошалелый.
- Что надо? - заорал он таким голосом, как будто был здесь хозяином и
его сон потревожил назойливый нищий или непрошеный бродяга.
- Командир здесь? - раздался из-за окна нетерпеливый скрипучий голос.
- Здесь! Как же! - злобно ответил Бумбараш. - Что надо?
- Бумагу возьми! - и чья-то рука протянулась к окошку.
- Какую еще бумагу?
- А черт вас знает, какую еще бумагу! Приказано передать - и все дело!
- Давай, чтоб ты провалился! - нехотя ответил Бумбараш и, просунув руку
в фортку, получил измятый шершавый пакет. - Давай! Да проваливай!
- "Проваливай"! - передразнил его обиженный голос.
Потом затарахтела телега, и уже издалека Бумбараш услышал:
- Я вот скажу ему, что ты пьяный нарезался, лежишь и дрыхнешь. Я все
расскажу!
Бумбараш повертел пакет. Но ни свечки, ни лампы в избе не было.
- Носит вас по ночам! Не дадут человеку и выспаться! - проворчал
Бумбараш и цыкнул на собачонку, чтобы не гавкала.
Он зевнул, потянулся, по солдатской привычке сунул пакет за обшлаг
рукава шинели и снова завалился спать. Долго ворочался он, но теперь ему не
спалось.
В окошке уже брезжил рассвет, а вставать Бумбарашу не хотелось.
Он потянулся за махоркой, закурил, услышал, как под крышей застрекотали
сороки. И вдруг, как-то разом, очнулся. Он вспомнил, что до родного села, до
Михеева, осталось всего-навсего только десять коротких верст.
Он вскочил, сполоснул голову возле дождевой кадки и снял со стены
осколок зеркала.
Лицо свое ему не понравилось. Нос был обветренный, красный, щеки
шершавые и заросшие бурой щетиной. Кроме того, под левым глазом еще не
разошелся синяк. Это кованым каблуком ему подсадил в темноте отпускной
артиллерист, пробиравшийся через головы спящих к двери вагона.
- Морда такая, что волков пугать, - сознался Бумбараш. - А уезжал...
провожали... Эх, не то было...
Он утешил себя тем, что придет домой, выкупается, побреется и наденет
синие диагоналевые пиджак и брюки - те, что купил он, когда сватался к
Вареньке, как раз перед войной.
По привычке Бумбараш пошарил главами, не осталось ли в покинутой избе
чего-нибудь такого, что могло бы ему пригодиться. Забрал для раскурки лист
газетной бумаги, вынул из кочерги палку и вышел на дорогу.
"Изба, - думал он, - раз. Жениться - два. Лошадь с братом поделить -
три. А земля будет. Земли нынче много. Революция".
Занятый своими мыслями, он быстро отсчитывал версты, не обращая
внимания на черную собачонку, которая бежала за ним следом, тыча носом в
бахромчатую полу его пропахшей [дымом] шинели. Чему-то иногда улыбался. И
что-то веселое бормотал.
Часа через два он вышел из лесу и остановился перед мельничной
плотиной.
На кудрявых холмах, в дымке утреннего тумана, раскинулось село Михеево.
- Будьте здоровы! - приподымая серую папаху, поклонился Бумбараш. -
Провожали - плакали. Не виделись долго. Чем-то теперь встретите?
С любопытством осматривал Бумбараш знакомые улицы.
Мост через ручей провалился. Против трактира - новый колодец. У
Полуваловых перед избой раскинулся большой палисадник, а сарай и заборы
новые... На месте Фенькиной избы осталась одна закопченная труба - значит,
погорела.
Акации под церковной оградой, где часто сидел он когда-то с Варенькой,
сплошной стеной раздались вширь.
Бумбараш завернул за угол и [вытаращив глаза] остановился. Что такое?
Вот он, пожарный сарай. Вот она, изба Курнаковых. Вот он и братнин дом со
старой липой под окнами. Однако справа, рядом с братниным домом, ничего не
было.
Перед самой войной Бумбараш затеял раздел и начал строиться. Он
поставил пятистенный сруб и подвел его уже под крышу. Уходя в солдаты,
Бумбараш наказал брату, чтобы тот забил окна, двери, сохранил гвозди,
кирпич, стекла и присматривал, чтобы тес не растащили.
А сейчас не только тесу, но и самого сруба на месте не было. Да что там
сруба - даже того места! Как провалилось! И все кругом было засажено
картошкой.
Сердце вздрогнуло у Бумбараша, он покраснел и, не зная, что думать,
прибавил шагу.
Он распахнул дверь в избу и столкнулся с женой брата - Серафимой.
Серафима дико взвизгнула, уронила ведра и отскочила к окну.
- Семен! - пробормотала она. - Господи помилуй! Семен! - И она крепко
вцепилась рукой в скалку для теста, точно собираясь оглоушить Бумбараша.
Бумбараш попятился к порогу и наткнулся на подоспевшего брата Василия.
- Что это? Постой! Куда прешь? - закричал Василий и схватил Бумбараша
за плечи.
Бумбараш рванулся и отшвырнул Василия в угол.
- Чего кидаешься? - сердито спросил он. - Протри глаза тряпкой.
Здравствуйте!
- Семен! Вон оно что! - пробормотал, откашливаясь, Василий. - А я,
брат, тебя не того... Серафима! - заорал он на оцепеневшую бабу. - Уйми
ребят... Что же ты стоишь, как колода! Не видишь, что брат Семен приехал!
- Так тебя разве не убили? - сморщив веснушчатое лицо, плаксивым
голосом спросила Серафима и подошла к Бумбарашу обниматься.
- На полвершка промахнулись! - огрызнулся Бумбараш. - Одна орет, другой
- за шиворот. Ты бы еще с топором выскочил!
- Нет, ты... не подумай! - сдерживая кашель и торопливо отыскивая
что-то за зеркалом, оправдывался Василий. - Серафима, куда письмо задевали?
Говорил я тебе - спрячь. Голову оторву, если пропало.
- В комоде оно. От ребят схоронила. А то недавно Мишка квитанцию на
лампе сжег... У-у, проклятый! - выругалась она и треснула притихшего
толстопузого мальчишку по затылку.
- Нет, ты не подумай, - торопился [оправдываться] Василий. - Тут не то
что я... а кто хочешь!.. Мне староста... Как раз Гаврила Никитич, - сам
письмо принес. Смотрю - печать казенная. "Что же, - спрашиваю я, - за
письмо?" - "А то, что брат твой Семен, царство ему небесное, значит... на
поле битвы..."
- Как так на поле битвы! - возмутился Бумбараш. - Быть этого не
может...
- А вот и может! - протягивая Бумбарашу листок, сердито сказала
Серафима. - Да ты полегче хватай! Бумага тонкая - гляди, изорвешь.
И точно: канцелярия 7-й роты 120-го Белгородского полка сообщала о том,
что рядовой Семен Бумбараш в ночь на восемнадцатое мая убит и похоронен в
братской могиле.
- Быть этого не может! - упрямо повторил Бумбараш. - Я - живой.
- Сами видим, что живой, - забирая письмо, всхлипнула Серафима. - У
меня, как я глянула, в глазах помутилось.
- Избу мою продали? - не глядя на брата, спросил Бумбараш. - Поспешили?
Василий кашлянул и молча развел руками.
- Чего же поспешили? - вступилась Серафима. - Раз убит, то жди не жди -
все равно мертвый. Да и за что продали! Нынче деньги какие? Солома. Гавриле
Полувалову и продали. Баню новую он ставил... сарай... Варька-то Гордеева за
него замуж вышла. Поплакала, поплакала да и вышла.
Бумбараш быстро отвернулся к окошку и полез в карман за табаком.
- О чем плакала? - помолчав немного, хрипло спросил он сквозь зубы.
- Известно о чем! О тебе плакала... А когда панихиду справляли, так и
вовсе ревмя ревела.
- Так вы и панихиду по мне отмахали? Весело!
- А то как же, - обидчиво ответила Серафима. - Что мы - хуже людей, что
ли? Порядок знаем.
- Вот он где у меня сидит, этот порядок! - показывая себе на шею,
вздохнул Бумбараш. И, глянув на свои заплатанные штаны цвета навозной жижи,
он спросил:
- Костюм мой... пиджак синий... брюки - надо думать, тоже продали?
- Зачем продали, - нехотя ответила Серафима. - Я его к пасхе Василию
обкоротила. Да и то сказать... материал - дрянь. Одна слава, что диагональ,
а раз постирала - он и вылинял. Говорила я тебе тогда: купи костюм серый, а
ты - синий да синий. Вот тебе и синий!
Бумбараш достал пару белья, кусок мыла. Ребятишки с любопытством
поглядывали на его сумку.
Он дал им по куску сахару, и они тотчас же молча один за другим
повылетали за дверь.
Бумбараш вышел во двор и мимоходом заглянул в сарай. Там вместо
знакомого Бурого коня стояла понурая, вислоухая кобылка.
"А где Бурый?" - хотел было спросить он, но раздумал, махнул рукой и
прямо через огороды пошел на спуск к речке.
Когда Бумбараш вернулся, то уже пыхтел самовар, шипела на сковородке
жирная яичница, на столе в голубой миске подрагивал коровий студень и стояла
большая пузатая бутылка с самогонкой.
Изба была прибрана. Серафима приоделась.
Умытые ребятишки весело болтали ногами, усевшись на кровати. И только
тот самый Мишка, который сжег квитанцию, как завороженный стоял в углу и не
спускал глаз с подвешенной на гвоздь Бумбарашевой сумки.
Вошел причесанный и подпоясанный Василий. Он держал нож и кусок
посоленного свиного сала.
Как-никак, а брата нужно было встретить не хуже, чем у людей. И
Серафима порядок знала.
В окошки уже заглядывали любопытные. В избу собирались соседи. А так
как делить им с Бумбарашем было нечего, то все ему были рады. Да к тому же
каждому было интересно, как же братья теперь будут рассчитываться.
- А я смотрю, кто это прет? Да прямо в сени, да прямо в избу, -
торопилась рассказать Серафима. - "Господи, думаю, что за напасть!" Мы и
панихиду отслужили, и поминки справили... Мишка недавно нашел где-то за
комодом фотографию и спрашивает: "Маманька, кто это?" - "А это, говорю, твой
покойный дядя Семен. Ты же, паршивец, весь портрет измуслякал и карандашом
исчиркал!"
- Будет тебе крутиться! - сказал жене Василий и взялся за бутылку. -
Как, значит, вернулся брат Семен в здравом благополучии, то за это и выпьем.
А тому писарю, что бумагу писал, башку расколотить мало. Замутил, запутал,
бумаге цена копейка, а теперь сами видите - вота, разделывайся как хочешь!
- Бумага казенная, - с беспокойством вставила Серафима. - На бумагу
тоже зря валить нечего.
Самогон обжег Бумбарашу горло. Не пил он давно, и хмель быстро ударил
ему в голову.
Он отвалил на блюдце две полные пригоршни сахару и распечатал пачку
светлого табаку.
Бабы охнули и зазвенели стаканами. Мужики крякнули и полезли в карманы
за бумагой.
В избе стало шумно и дымно.
А тут еще распахнулась дверь, вошел поп с дьячком и прямо от порога
рявкнул благодарственный молебен о благополучном Бумбараша возвращении.
- Варька Гордеева мимо окон в лавку пробежала... - раздвигая табуретки
и освобождая священнику место, вполголоса сообщила Серафима. - Сама бежит, а
глазами на окна зырк... зырк...
- А мне что? - не поворачиваясь, спросил Бумбараш и продолжал слушать
рассказ деда Николая {отца Серафимы. - Ред.}, который ездил на базар в
Семикрутово и видел, как атаман Долгунец разгонял мужской монастырь.
- ...Выстроил, значит, Долгунец монахов в линию и командует: "По
порядку номеров рассчитайся!" Они, конечно, монахи, к расчету непривычны,
потому что не солдаты... а дело божье. К тому же оробели, стоят и не
считаются... "Ах, вон что! Арихметику не знаете? Так я вас сейчас выучу!
Васька, тащи сюда ведерко с дегтем!"
На что ему этот деготь нужен был - не знаю. Однако как только монахи
услыхали, ну, думают, уж конечно, не для чего-либо хорошего. Догадались, что
с них надо, и стали выкликаться.
В аккурат сто двадцать человек вышло. Это окромя старых и убогих. Тех
он еще раньше взашей гнать велел.
"Ну, говорит, Васька, вот тебе славное воинство. Дай ты им по берданке.
Да чтобы за три дня они у тебя и штыком, и курком, и бонбою упражнялись. А
на четвертый день ударим в бой!"
Те, конечно, как услыхали такое, сразу и псалом царю Давиду затянули -
и в ноги. Только двое вышли. Один россошанский - булочника Федотова сын.
Морда - как тыква, сапогом волка зашибить может. Он еще, помнится, до
монашества квашню с тестом пуда на три мировому судье на голову надел... А
другой - тощий такой, лицо господское, видать - не из наших.
Долгунец велит: "А подайте им коней!" Гаврилка как сел, так и конь под
ним аж придыхнул. А другой подобрал рясу да как скочит в седло, чуть только
стремя коснулся.
Тогда Долгунец и говорит: "Васька, таких нам надо! Выдай им снаряжение,
а рясы пусть не снимают... А вы, божьи молители, - это он на остальных, -
поднимайтесь да скачите отсюда куда глаза глядят. Кого на дороге встречу -
трогать не буду. А если кого другой раз в монастыре застану - на колокольню
загоню и велю прыгать... Васька, вынь часы, сядь у пулемета. И как пройдет
три минуты пять секунд - дуй вовсю по тем, кто не ускачет".
А Васька - скаженный такой, проворный, как сатана, - часы вынул да
шасть к пулемету.
Так что было-то! Как рванули табуном монахи. До часовни Николы Спаса
одним духом домчали, а там за угол да врассыпную...
Монахов Бумбараш и сам недолюбливал. И рассказ этот ему понравился.
Однако он не мог понять, что же этому Долгунцу надо и за кого он воюет.
- Натуральный разбойник! - объяснил Бумбарашу священник. - Бога нет,
совести нет. Белых ему не надо, на красных он в обиде. Разбойник, и повадки
все разбойничьи. Заскочил в усадьбу к семикрутовскому управляющему. Обобрал
все дочиста, а самого-то с женою, с Дарьей Михайловной, в одном исподнем
оставил и говорит: "Изгоняю вас, как господь Адама и Еву из рая. Идите и
добывайте в поте лица хлеб свой насущный... Васька, стань у врат, как
архангел, и проводи с честью". Васька, конечно, - тьфу, мерзость! - шинель
крылами растопырил и машет, и машет и пляшет, а сам поет матерное. В одной
руке у него пистолет, в другой - сабля. Ну те, конечно, - что будешь делать?
- так в исподнем и пошли.
- У Адама и Евы хоть вид был! - вставил охмелевший дед Николай. - А это
же люди в теле. Срамота!
И этот рассказ Бумбарашу понравился, однако он опять-таки не понял,
куда этот Долгунец гнет и что ему надо. Мимо окон рысцой проскакали пятеро
всадников. Одежа вольная, сабель нет, но за плечами винтовки.
- Это красавинские... - объяснил Бумбарашу священник. - Самоохрана
называется. Молодцы парни! И у нас тоже есть. Гаврила Полувалов за главного.
К нему, должно, и поехали.
- Руки и ноги им поотрывать надо! - неожиданно выкрикнул охмелевший дед
Николай. - Ишь что сукины дети затеяли...
- Молчал бы, старый пес!.. - огрызнулся кто-то.
- А что молчать? - поддержал деда щуплый, кривой на один глаз дьячок. -
Да и вы-то, батюшка: говорить говорите, а к чему это - неизвестно. Наше дело
- раздувай кадило и звони к обедне. Помилуй, мол, нас, господи. А вы вон
что!
Надвигалась ссора. В избе переглянулись. Василий поспешно взялся за
бутылку. Звякнули стаканы. Кругом зачихали, закашляли. Разговор оборвался.
- Яшка Курнаков идет, - пробормотала Серафима. - Принесло черта...
Быстро в избу вошел высокий парень в заплатанной голубой рубашке. На
нем были потертые галифе, заправленные в сапоги. Смуглое, как у цыгана, лицо
его было выбрито. Кепка сдвинута на затылок. Левая рука наспех завязана
тряпицей.
- Семка! - засмеялся он и крепко обнял Бумбараша. - Ах, ты черт
бессмертный! А я сижу наверху, крышу перебираю. Идет Варька. Я смотрю на
нее. "Семен, говорит, вернулся". Я ей: "Что ты, дура!.." Она - креститься. Я
рванулся. А крыша, дрянь, гниль, как подо мной хрустнет, так я на чердак
пролетел.
Мать из избы выскочила.
- Что ты, - кричит, - дьявол! Потолок проломишь...
Я схватил тряпку, замотал руку да сюда...
- Эк тебя задергало! - сердито сказала Серафима. - Батюшке локтем в ухо
заехал. Да не тряси стол-то! Еще самовар опрокинешь...
Священник, и без этого обиженный грубыми словами кривого дьячка,
поднялся, перекрестился, и за ним один по одному поднялись и остальные.
Когда изба опустела, Яшка Курнаков схватил Бумбараша за руку и потащил
во двор. Мимо огорода прошли они к обрыву над рекой. Там, в копне на
лужайке, где еще мальчишками прятались, поедая ворованный горох, огурцы и
морковку, остановились они и сели.
Бумбараш рассказывал про свои беды, а Яшка его утешал:
- Придет пора - будет жена, будет изба! Дворец построим с балконом, с
фонтанами! А Варьке голову ты не путай - раз отрублено, значит, отрезано. За
тебя она теперь не пойдет. А чуть что Гаврилка узнает, он ее живо скрутит.
Он теперь в силе. Видал, верховые к нему поскакали?
- Охрана?
- Банду собирают. Я все вижу. Это только одна комедия, что охрана. На
прошлой неделе под мостом в овраге упродкомиссара нашли: лежит - пуля в
спину. Недавно у мельницы Ваську Куликова, матроса, из воды мертвого
вытащили, мне и то ночью через окно кто-то из винтовки как саданет! Пуля
мимо башки жикнула! Посуду на полке - вдрызг, и через стену - навылет. Скоро
хлебную разверстку сдавать. Ну вот и заворочались.
- А красные что? Они где заняты?
- А у красных своя беда. На Дону - Корнилов. Под Казанью - чехи.
Яшка зажмурился. Точно подыскивая трудные слова, он облизал губы,
пощелкал пальцем и вдруг напрямик предложил:
- Знаешь, Семен! Давай, друг, двинем в тобой в Красную Армию.
- Еще что! - с недоумением взглянул на Яшку озадаченный Бумбараш. - Да
ты, парень, в уме ли?
- А чего дожидаться? - быстро заговорил Яшка. - Ну, ладно, не сейчас.
Ты отдохни дней пяток-неделю. А потом возьмем да и двинем. Нас тут еще
трое-четверо наберется: Кудрявцев Володька, Шурка Плюснин, Башмаковы братья.
Я уже все надумал. У Шурки берданка есть. У меня бомба спрятана - тут на
станции братишка у одного солдата за бутылку молока выменял. Ему рыбу
глушить, а я забрал... Ночью подберемся, охрану разоружим, да и айда с
винтовками.
От таких сумасшедших слов у Бумбараша даже хмель из головы вылетел. Он
поглядел на Яшку - не смеется ли? Но Яшка теперь не смеялся. Смуглое лицо
его горело и нахмуренный лоб был влажен.
- Так... так... - растерянно пробормотал Бумбараш. - Это, значит, из
квашни да в печь, из горшка да в миску. Жарили меня, парили, а теперь -
кушайте на здоровье! Да за каким чертом мне все это сдалось?
- Как - за чертом? Чехи прут! Белые лезут! Значит, сидеть и дожидаться?
- И Яшка недоуменно дернул плечами.
- Мне ничего этого не надо, - упрямо ответил Бумбараш. - Я жить хочу...
- Он жить хочет! - хлопнув руками о свои колени, воскликнул Яшка. -
Видали умника! Он жить хочет! Ему жена, изба, курятина, поросятина. А нам,
видите ли, помирать охота. Прямо хоть сейчас копай могилы - сами с песнями
прыгать будем... Жить всем охота. Гаврилке Полувалову тоже! Да еще как жить!
Чтобы нам вершки, а ему корешки. А ты давай, чтобы жить было всем весело!
- Не будет этого никогда, - хмуро ответил Бумбараш. - Как это - чтобы
всем? Не было этого и не будет.
- Да будет, будет! - почти крикнул Яшка и рассмеялся. - Я тебе говорю -
Повесть
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
Бумбараш солдатом воевал с Австрией и попал в плен. Вскоре война
окончилась. Пленных разменяли, и поехал Бумбараш домой, в Россию. На десятые
сутки, сидя на крыше товарного вагона, весело подкатил Бумбараш к родному
краю.
Не был Бумбараш дома три года и теперь возвращался с подарками. Вез он
полпуда сахару, три пачки светлого офицерского табаку и четыре новых
полотнища от зеленой солдатской палатки.
Слез Бумбараш на знакомой станции. Кругом шум, гам, болтаются флаги.
Бродят солдаты. Ведут арестованных матросы. Пыхтит кипятильник. Хрипит из
агитбудки облезлый граммофон.
И, стоя на грязном перроне, улыбается какая-то девчонка в кожаной
тужурке, с наганом у пояса и с красной повязкой на рукаве.
Мать честная! Гремит революция!
Очутившись на привокзальной площади, похожей теперь на цыганский табор,
Бумбараш осмотрелся - нет ли среди всей этой прорвы земляков или знакомых.
Он переходил от костра к костру; заглядывал в шалаши, под груженные
всяким барахлом телеги, и наконец за углом кирпичного сарая, возле мусорной
ямы, он натолкнулся на старую дуру - нищенку Бабуниху.
Бабуниха сидела на груде битых кирпичей. В руках она держала кусок
колбасы, на коленях у нее лежал большой ломоть белого хлеба.
"Эге! - подумал изголодавшийся Бумбараш. - Если здесь нищим подают
колбасою, то жизнь у вас, вижу, не совсем плохая".
- Здравствуйте, бабуня, - сказал Бумбараш. - Дай бог на здоровье
доброго аппетиту! Что же вы глаза выпучили, или не признаете?
- Семен Бумбараш, - равнодушно ответила старуха. - Говорили - убит, ан
живой. Что везешь? Подай, Семен, Христа ради... - И старуха протянула
заграбастую руку к его сумке.
- Бог подаст, - отодвигая сумку, ответил Бумбараш. [Ишь ты, как колбасу
в мешок тыркнула.] - Нету там ничего, бабуня. Сами знаете... что у солдата?
Ремень, бритва, шило да мыло. Вы мне скажите, брат Василий жив ли?.. Здоров?
Курнаковы как?.. Иван, Яков?.. Варвара как? Ну, Варька... Гордеева?
- А не подашь, так и бог с тобой, - все так же равнодушно ответила
старуха. - Брат твой по тебе давно панихиду отслужил, а Варвара... Варька
твоя в монастырь не пошла... Лежа-ал бы! - протяжно и сердито добавила
старуха и ткнула пальцем Бумбарашу в грудь - А то нет!.. Поднялся!..
Беспокойный!
- Слушайте, бабуня, - вскидывая сумку, ответил озадаченный Бумбараш, -
помнится мне, что дьячок вам однажды поломал уже ребра, когда вы слезали с
чужого чердака. Но... бог с вами! Я добрый.
И, плюнув, Бумбараш отошел, будучи все же обеспокоен ее непонятными
словами, ибо он уже давно замечал, что эта проклятая Бабуниха вовсе не так
глупа, какой прикидывается.
До села, до Михеева, оставалось еще двадцать три версты.
Попутчиков не было. Наоборот, оттуда, с запада, подъезжали к станции
все новые и новые подводы с беженцами.
Говорили, что банда полковника Тургачева и полторы сотни казаков идут
напролом через Россошанск, чтобы соединиться с чехами.
Говорили о каком-то бешеном атамане Долгунце, который разбил
Семикрутский спиртзавод, ограбил монастырь, взорвал зачем-то плотину,
затопил каменоломни. Рубит головы направо и налево. И выдает себя за внука
Стеньки Разина.
"Хоть за самого черта! - решил Бумбараш. - А сидеть и ждать мне здесь
нечего".
Верст пять он прокатил на грузовой машине, которая помчалась в
Россошанск забирать позабытые бочонки с бензином.
У опушки, на перекрестке, он выбросил сумку и выскочил сам.
Подпрыгивая на ухабах, отчаянная машина рванула дальше, а Бумбараш
остался один перед тем самым веселым лесом, который с детства был им исхожен
вдоль и поперек и который сейчас показался ему угрюмым и незнакомым.
Он прислушался. Где-то очень-очень далеко грохали орудия.
"А плевал я на красных, на белых и на зеленых!" - решил Бумбараш и,
стараясь думать о том, что он скоро будет дома, зашагал по притихшей лесной
дороге.
Смеркалось, а Бумбараш прошел всего только полпути. Но он не
беспокоился, так как знал, что уже неподалеку должна стоять изба кордонного
сторожа.
Навстречу Бумбарашу мчалась подвода. Лошадь неслась галопом. Мужик
правил. На возу сидели две бабы.
Бумбараш, выскочив из-за кустарника, закричал им, чтобы они
остановились. Но тут та баба, что была помоложе - рыжеволосая, без платка, -
вскинула ружье-двустволку и не раздумывая выстрелила.
Заряд дроби со свистом пронесся над головой Бумбараша. И Бумбараш с
проклятием отскочил за ствол дерева.
"Это не наши! - решил он, когда телега скрылась за поворотом. - Нашей
бабе куда!.. Вот проклятый характер! Это, наверно, с Мантуровских
каменоломен. Ишь ты, чертовка!.. Стреляет!"
Сумка натерла плечо, он вспотел, устал и проголодался. Он поднял палку
и свернул с дороги. Кордонная изба была рядом.
Миновав кустарник, он прошел через огород. Было тихо, и собаки не
лаяли. Бумбараш кашлянул и постучал о деревянный сруб колодца. Никто не
откликался.
Он подошел к крыльцу. Перед крыльцом валялась разбитая стеклянная
лампа, и трава пахла теплым керосином. Дверь была распахнута настежь.
Откуда-то из-за сарая с жалобным визгом вылетел черный лохматый щенок
и, кувыркаясь, подпрыгивая, кинулся Бумбарашу под ноги.
- Эк обрадовался! Эк завертелся! Да стой же ты, дурак! Ну, чего
пляшешь?
Бумбараш вошел в избу. Изба была пуста. Видно было, что покинули ее
совсем недавно и что хозяева собирались наспех.
В углу валялась разорванная перина. По полу были разбросаны листы
газет, книги; на столе лежала опрокинутая чернильница. Вся глиняная посуда в
беспорядке была свалена в кучу. Печь была еще теплая, и на шестке стояла
подернувшаяся салом миска со щами.
Бумбараш постоял, раздумывая, не лучше ли будет убраться отсюда
подальше.
Он заглянул в окно. Ночь надвигалась быстро, и небо заложили тучи. Он
отодвинул заслонку печки. Там торчала позабытая крынка топленого молока.
Тогда Бумбараш сбросил сумку и скинул шинель.
- Ну, ты, черный! - сказал он, подталкивая собачонку носком рыжего
сапога. - Раз хозяев нет, будем хозяйничать сами.
Он вынул из сумки ковригу хлеба, достал крынку молока и поставил на
стол миску со щами. Ложка у него была своя - серая, алюминиевая, вылитая из
головки шрапнельного снаряда.
- Ну, ты, черный! - пробормотал он, кидая собачонке кусок размоченного
в молоке хлеба. - Мы ни к кому не лезем, и к нам пусть никто не лезет тоже.
По крыше застучал дождь. Бумбараш захлопнул окно, запер на задвижку
дверь. Лег на рваную перину. Положил сумку под голову. Накрылся шинелью и
тотчас же уснул.
Черная собачонка вытащила из-под печки рваный башмак. Потрепала его
зубами, поворчала, уронила кочергу, испугалась и притихла, свернувшись у
Бумбараша в ногах.
Вероятно, потому, что в избе было тепло и тихо, потому, что не мозолило
бока жесткими досками вагонных нар и его не трясло, не дергало, не осыпало
пылью и не обжигало искрами паровозных топок, спал Бумбараш очень крепко.
И, когда наконец его разбудил собачий лай и быстрый стук в окошко, он
вскочил как ошалелый.
- Что надо? - заорал он таким голосом, как будто был здесь хозяином и
его сон потревожил назойливый нищий или непрошеный бродяга.
- Командир здесь? - раздался из-за окна нетерпеливый скрипучий голос.
- Здесь! Как же! - злобно ответил Бумбараш. - Что надо?
- Бумагу возьми! - и чья-то рука протянулась к окошку.
- Какую еще бумагу?
- А черт вас знает, какую еще бумагу! Приказано передать - и все дело!
- Давай, чтоб ты провалился! - нехотя ответил Бумбараш и, просунув руку
в фортку, получил измятый шершавый пакет. - Давай! Да проваливай!
- "Проваливай"! - передразнил его обиженный голос.
Потом затарахтела телега, и уже издалека Бумбараш услышал:
- Я вот скажу ему, что ты пьяный нарезался, лежишь и дрыхнешь. Я все
расскажу!
Бумбараш повертел пакет. Но ни свечки, ни лампы в избе не было.
- Носит вас по ночам! Не дадут человеку и выспаться! - проворчал
Бумбараш и цыкнул на собачонку, чтобы не гавкала.
Он зевнул, потянулся, по солдатской привычке сунул пакет за обшлаг
рукава шинели и снова завалился спать. Долго ворочался он, но теперь ему не
спалось.
В окошке уже брезжил рассвет, а вставать Бумбарашу не хотелось.
Он потянулся за махоркой, закурил, услышал, как под крышей застрекотали
сороки. И вдруг, как-то разом, очнулся. Он вспомнил, что до родного села, до
Михеева, осталось всего-навсего только десять коротких верст.
Он вскочил, сполоснул голову возле дождевой кадки и снял со стены
осколок зеркала.
Лицо свое ему не понравилось. Нос был обветренный, красный, щеки
шершавые и заросшие бурой щетиной. Кроме того, под левым глазом еще не
разошелся синяк. Это кованым каблуком ему подсадил в темноте отпускной
артиллерист, пробиравшийся через головы спящих к двери вагона.
- Морда такая, что волков пугать, - сознался Бумбараш. - А уезжал...
провожали... Эх, не то было...
Он утешил себя тем, что придет домой, выкупается, побреется и наденет
синие диагоналевые пиджак и брюки - те, что купил он, когда сватался к
Вареньке, как раз перед войной.
По привычке Бумбараш пошарил главами, не осталось ли в покинутой избе
чего-нибудь такого, что могло бы ему пригодиться. Забрал для раскурки лист
газетной бумаги, вынул из кочерги палку и вышел на дорогу.
"Изба, - думал он, - раз. Жениться - два. Лошадь с братом поделить -
три. А земля будет. Земли нынче много. Революция".
Занятый своими мыслями, он быстро отсчитывал версты, не обращая
внимания на черную собачонку, которая бежала за ним следом, тыча носом в
бахромчатую полу его пропахшей [дымом] шинели. Чему-то иногда улыбался. И
что-то веселое бормотал.
Часа через два он вышел из лесу и остановился перед мельничной
плотиной.
На кудрявых холмах, в дымке утреннего тумана, раскинулось село Михеево.
- Будьте здоровы! - приподымая серую папаху, поклонился Бумбараш. -
Провожали - плакали. Не виделись долго. Чем-то теперь встретите?
С любопытством осматривал Бумбараш знакомые улицы.
Мост через ручей провалился. Против трактира - новый колодец. У
Полуваловых перед избой раскинулся большой палисадник, а сарай и заборы
новые... На месте Фенькиной избы осталась одна закопченная труба - значит,
погорела.
Акации под церковной оградой, где часто сидел он когда-то с Варенькой,
сплошной стеной раздались вширь.
Бумбараш завернул за угол и [вытаращив глаза] остановился. Что такое?
Вот он, пожарный сарай. Вот она, изба Курнаковых. Вот он и братнин дом со
старой липой под окнами. Однако справа, рядом с братниным домом, ничего не
было.
Перед самой войной Бумбараш затеял раздел и начал строиться. Он
поставил пятистенный сруб и подвел его уже под крышу. Уходя в солдаты,
Бумбараш наказал брату, чтобы тот забил окна, двери, сохранил гвозди,
кирпич, стекла и присматривал, чтобы тес не растащили.
А сейчас не только тесу, но и самого сруба на месте не было. Да что там
сруба - даже того места! Как провалилось! И все кругом было засажено
картошкой.
Сердце вздрогнуло у Бумбараша, он покраснел и, не зная, что думать,
прибавил шагу.
Он распахнул дверь в избу и столкнулся с женой брата - Серафимой.
Серафима дико взвизгнула, уронила ведра и отскочила к окну.
- Семен! - пробормотала она. - Господи помилуй! Семен! - И она крепко
вцепилась рукой в скалку для теста, точно собираясь оглоушить Бумбараша.
Бумбараш попятился к порогу и наткнулся на подоспевшего брата Василия.
- Что это? Постой! Куда прешь? - закричал Василий и схватил Бумбараша
за плечи.
Бумбараш рванулся и отшвырнул Василия в угол.
- Чего кидаешься? - сердито спросил он. - Протри глаза тряпкой.
Здравствуйте!
- Семен! Вон оно что! - пробормотал, откашливаясь, Василий. - А я,
брат, тебя не того... Серафима! - заорал он на оцепеневшую бабу. - Уйми
ребят... Что же ты стоишь, как колода! Не видишь, что брат Семен приехал!
- Так тебя разве не убили? - сморщив веснушчатое лицо, плаксивым
голосом спросила Серафима и подошла к Бумбарашу обниматься.
- На полвершка промахнулись! - огрызнулся Бумбараш. - Одна орет, другой
- за шиворот. Ты бы еще с топором выскочил!
- Нет, ты... не подумай! - сдерживая кашель и торопливо отыскивая
что-то за зеркалом, оправдывался Василий. - Серафима, куда письмо задевали?
Говорил я тебе - спрячь. Голову оторву, если пропало.
- В комоде оно. От ребят схоронила. А то недавно Мишка квитанцию на
лампе сжег... У-у, проклятый! - выругалась она и треснула притихшего
толстопузого мальчишку по затылку.
- Нет, ты не подумай, - торопился [оправдываться] Василий. - Тут не то
что я... а кто хочешь!.. Мне староста... Как раз Гаврила Никитич, - сам
письмо принес. Смотрю - печать казенная. "Что же, - спрашиваю я, - за
письмо?" - "А то, что брат твой Семен, царство ему небесное, значит... на
поле битвы..."
- Как так на поле битвы! - возмутился Бумбараш. - Быть этого не
может...
- А вот и может! - протягивая Бумбарашу листок, сердито сказала
Серафима. - Да ты полегче хватай! Бумага тонкая - гляди, изорвешь.
И точно: канцелярия 7-й роты 120-го Белгородского полка сообщала о том,
что рядовой Семен Бумбараш в ночь на восемнадцатое мая убит и похоронен в
братской могиле.
- Быть этого не может! - упрямо повторил Бумбараш. - Я - живой.
- Сами видим, что живой, - забирая письмо, всхлипнула Серафима. - У
меня, как я глянула, в глазах помутилось.
- Избу мою продали? - не глядя на брата, спросил Бумбараш. - Поспешили?
Василий кашлянул и молча развел руками.
- Чего же поспешили? - вступилась Серафима. - Раз убит, то жди не жди -
все равно мертвый. Да и за что продали! Нынче деньги какие? Солома. Гавриле
Полувалову и продали. Баню новую он ставил... сарай... Варька-то Гордеева за
него замуж вышла. Поплакала, поплакала да и вышла.
Бумбараш быстро отвернулся к окошку и полез в карман за табаком.
- О чем плакала? - помолчав немного, хрипло спросил он сквозь зубы.
- Известно о чем! О тебе плакала... А когда панихиду справляли, так и
вовсе ревмя ревела.
- Так вы и панихиду по мне отмахали? Весело!
- А то как же, - обидчиво ответила Серафима. - Что мы - хуже людей, что
ли? Порядок знаем.
- Вот он где у меня сидит, этот порядок! - показывая себе на шею,
вздохнул Бумбараш. И, глянув на свои заплатанные штаны цвета навозной жижи,
он спросил:
- Костюм мой... пиджак синий... брюки - надо думать, тоже продали?
- Зачем продали, - нехотя ответила Серафима. - Я его к пасхе Василию
обкоротила. Да и то сказать... материал - дрянь. Одна слава, что диагональ,
а раз постирала - он и вылинял. Говорила я тебе тогда: купи костюм серый, а
ты - синий да синий. Вот тебе и синий!
Бумбараш достал пару белья, кусок мыла. Ребятишки с любопытством
поглядывали на его сумку.
Он дал им по куску сахару, и они тотчас же молча один за другим
повылетали за дверь.
Бумбараш вышел во двор и мимоходом заглянул в сарай. Там вместо
знакомого Бурого коня стояла понурая, вислоухая кобылка.
"А где Бурый?" - хотел было спросить он, но раздумал, махнул рукой и
прямо через огороды пошел на спуск к речке.
Когда Бумбараш вернулся, то уже пыхтел самовар, шипела на сковородке
жирная яичница, на столе в голубой миске подрагивал коровий студень и стояла
большая пузатая бутылка с самогонкой.
Изба была прибрана. Серафима приоделась.
Умытые ребятишки весело болтали ногами, усевшись на кровати. И только
тот самый Мишка, который сжег квитанцию, как завороженный стоял в углу и не
спускал глаз с подвешенной на гвоздь Бумбарашевой сумки.
Вошел причесанный и подпоясанный Василий. Он держал нож и кусок
посоленного свиного сала.
Как-никак, а брата нужно было встретить не хуже, чем у людей. И
Серафима порядок знала.
В окошки уже заглядывали любопытные. В избу собирались соседи. А так
как делить им с Бумбарашем было нечего, то все ему были рады. Да к тому же
каждому было интересно, как же братья теперь будут рассчитываться.
- А я смотрю, кто это прет? Да прямо в сени, да прямо в избу, -
торопилась рассказать Серафима. - "Господи, думаю, что за напасть!" Мы и
панихиду отслужили, и поминки справили... Мишка недавно нашел где-то за
комодом фотографию и спрашивает: "Маманька, кто это?" - "А это, говорю, твой
покойный дядя Семен. Ты же, паршивец, весь портрет измуслякал и карандашом
исчиркал!"
- Будет тебе крутиться! - сказал жене Василий и взялся за бутылку. -
Как, значит, вернулся брат Семен в здравом благополучии, то за это и выпьем.
А тому писарю, что бумагу писал, башку расколотить мало. Замутил, запутал,
бумаге цена копейка, а теперь сами видите - вота, разделывайся как хочешь!
- Бумага казенная, - с беспокойством вставила Серафима. - На бумагу
тоже зря валить нечего.
Самогон обжег Бумбарашу горло. Не пил он давно, и хмель быстро ударил
ему в голову.
Он отвалил на блюдце две полные пригоршни сахару и распечатал пачку
светлого табаку.
Бабы охнули и зазвенели стаканами. Мужики крякнули и полезли в карманы
за бумагой.
В избе стало шумно и дымно.
А тут еще распахнулась дверь, вошел поп с дьячком и прямо от порога
рявкнул благодарственный молебен о благополучном Бумбараша возвращении.
- Варька Гордеева мимо окон в лавку пробежала... - раздвигая табуретки
и освобождая священнику место, вполголоса сообщила Серафима. - Сама бежит, а
глазами на окна зырк... зырк...
- А мне что? - не поворачиваясь, спросил Бумбараш и продолжал слушать
рассказ деда Николая {отца Серафимы. - Ред.}, который ездил на базар в
Семикрутово и видел, как атаман Долгунец разгонял мужской монастырь.
- ...Выстроил, значит, Долгунец монахов в линию и командует: "По
порядку номеров рассчитайся!" Они, конечно, монахи, к расчету непривычны,
потому что не солдаты... а дело божье. К тому же оробели, стоят и не
считаются... "Ах, вон что! Арихметику не знаете? Так я вас сейчас выучу!
Васька, тащи сюда ведерко с дегтем!"
На что ему этот деготь нужен был - не знаю. Однако как только монахи
услыхали, ну, думают, уж конечно, не для чего-либо хорошего. Догадались, что
с них надо, и стали выкликаться.
В аккурат сто двадцать человек вышло. Это окромя старых и убогих. Тех
он еще раньше взашей гнать велел.
"Ну, говорит, Васька, вот тебе славное воинство. Дай ты им по берданке.
Да чтобы за три дня они у тебя и штыком, и курком, и бонбою упражнялись. А
на четвертый день ударим в бой!"
Те, конечно, как услыхали такое, сразу и псалом царю Давиду затянули -
и в ноги. Только двое вышли. Один россошанский - булочника Федотова сын.
Морда - как тыква, сапогом волка зашибить может. Он еще, помнится, до
монашества квашню с тестом пуда на три мировому судье на голову надел... А
другой - тощий такой, лицо господское, видать - не из наших.
Долгунец велит: "А подайте им коней!" Гаврилка как сел, так и конь под
ним аж придыхнул. А другой подобрал рясу да как скочит в седло, чуть только
стремя коснулся.
Тогда Долгунец и говорит: "Васька, таких нам надо! Выдай им снаряжение,
а рясы пусть не снимают... А вы, божьи молители, - это он на остальных, -
поднимайтесь да скачите отсюда куда глаза глядят. Кого на дороге встречу -
трогать не буду. А если кого другой раз в монастыре застану - на колокольню
загоню и велю прыгать... Васька, вынь часы, сядь у пулемета. И как пройдет
три минуты пять секунд - дуй вовсю по тем, кто не ускачет".
А Васька - скаженный такой, проворный, как сатана, - часы вынул да
шасть к пулемету.
Так что было-то! Как рванули табуном монахи. До часовни Николы Спаса
одним духом домчали, а там за угол да врассыпную...
Монахов Бумбараш и сам недолюбливал. И рассказ этот ему понравился.
Однако он не мог понять, что же этому Долгунцу надо и за кого он воюет.
- Натуральный разбойник! - объяснил Бумбарашу священник. - Бога нет,
совести нет. Белых ему не надо, на красных он в обиде. Разбойник, и повадки
все разбойничьи. Заскочил в усадьбу к семикрутовскому управляющему. Обобрал
все дочиста, а самого-то с женою, с Дарьей Михайловной, в одном исподнем
оставил и говорит: "Изгоняю вас, как господь Адама и Еву из рая. Идите и
добывайте в поте лица хлеб свой насущный... Васька, стань у врат, как
архангел, и проводи с честью". Васька, конечно, - тьфу, мерзость! - шинель
крылами растопырил и машет, и машет и пляшет, а сам поет матерное. В одной
руке у него пистолет, в другой - сабля. Ну те, конечно, - что будешь делать?
- так в исподнем и пошли.
- У Адама и Евы хоть вид был! - вставил охмелевший дед Николай. - А это
же люди в теле. Срамота!
И этот рассказ Бумбарашу понравился, однако он опять-таки не понял,
куда этот Долгунец гнет и что ему надо. Мимо окон рысцой проскакали пятеро
всадников. Одежа вольная, сабель нет, но за плечами винтовки.
- Это красавинские... - объяснил Бумбарашу священник. - Самоохрана
называется. Молодцы парни! И у нас тоже есть. Гаврила Полувалов за главного.
К нему, должно, и поехали.
- Руки и ноги им поотрывать надо! - неожиданно выкрикнул охмелевший дед
Николай. - Ишь что сукины дети затеяли...
- Молчал бы, старый пес!.. - огрызнулся кто-то.
- А что молчать? - поддержал деда щуплый, кривой на один глаз дьячок. -
Да и вы-то, батюшка: говорить говорите, а к чему это - неизвестно. Наше дело
- раздувай кадило и звони к обедне. Помилуй, мол, нас, господи. А вы вон
что!
Надвигалась ссора. В избе переглянулись. Василий поспешно взялся за
бутылку. Звякнули стаканы. Кругом зачихали, закашляли. Разговор оборвался.
- Яшка Курнаков идет, - пробормотала Серафима. - Принесло черта...
Быстро в избу вошел высокий парень в заплатанной голубой рубашке. На
нем были потертые галифе, заправленные в сапоги. Смуглое, как у цыгана, лицо
его было выбрито. Кепка сдвинута на затылок. Левая рука наспех завязана
тряпицей.
- Семка! - засмеялся он и крепко обнял Бумбараша. - Ах, ты черт
бессмертный! А я сижу наверху, крышу перебираю. Идет Варька. Я смотрю на
нее. "Семен, говорит, вернулся". Я ей: "Что ты, дура!.." Она - креститься. Я
рванулся. А крыша, дрянь, гниль, как подо мной хрустнет, так я на чердак
пролетел.
Мать из избы выскочила.
- Что ты, - кричит, - дьявол! Потолок проломишь...
Я схватил тряпку, замотал руку да сюда...
- Эк тебя задергало! - сердито сказала Серафима. - Батюшке локтем в ухо
заехал. Да не тряси стол-то! Еще самовар опрокинешь...
Священник, и без этого обиженный грубыми словами кривого дьячка,
поднялся, перекрестился, и за ним один по одному поднялись и остальные.
Когда изба опустела, Яшка Курнаков схватил Бумбараша за руку и потащил
во двор. Мимо огорода прошли они к обрыву над рекой. Там, в копне на
лужайке, где еще мальчишками прятались, поедая ворованный горох, огурцы и
морковку, остановились они и сели.
Бумбараш рассказывал про свои беды, а Яшка его утешал:
- Придет пора - будет жена, будет изба! Дворец построим с балконом, с
фонтанами! А Варьке голову ты не путай - раз отрублено, значит, отрезано. За
тебя она теперь не пойдет. А чуть что Гаврилка узнает, он ее живо скрутит.
Он теперь в силе. Видал, верховые к нему поскакали?
- Охрана?
- Банду собирают. Я все вижу. Это только одна комедия, что охрана. На
прошлой неделе под мостом в овраге упродкомиссара нашли: лежит - пуля в
спину. Недавно у мельницы Ваську Куликова, матроса, из воды мертвого
вытащили, мне и то ночью через окно кто-то из винтовки как саданет! Пуля
мимо башки жикнула! Посуду на полке - вдрызг, и через стену - навылет. Скоро
хлебную разверстку сдавать. Ну вот и заворочались.
- А красные что? Они где заняты?
- А у красных своя беда. На Дону - Корнилов. Под Казанью - чехи.
Яшка зажмурился. Точно подыскивая трудные слова, он облизал губы,
пощелкал пальцем и вдруг напрямик предложил:
- Знаешь, Семен! Давай, друг, двинем в тобой в Красную Армию.
- Еще что! - с недоумением взглянул на Яшку озадаченный Бумбараш. - Да
ты, парень, в уме ли?
- А чего дожидаться? - быстро заговорил Яшка. - Ну, ладно, не сейчас.
Ты отдохни дней пяток-неделю. А потом возьмем да и двинем. Нас тут еще
трое-четверо наберется: Кудрявцев Володька, Шурка Плюснин, Башмаковы братья.
Я уже все надумал. У Шурки берданка есть. У меня бомба спрятана - тут на
станции братишка у одного солдата за бутылку молока выменял. Ему рыбу
глушить, а я забрал... Ночью подберемся, охрану разоружим, да и айда с
винтовками.
От таких сумасшедших слов у Бумбараша даже хмель из головы вылетел. Он
поглядел на Яшку - не смеется ли? Но Яшка теперь не смеялся. Смуглое лицо
его горело и нахмуренный лоб был влажен.
- Так... так... - растерянно пробормотал Бумбараш. - Это, значит, из
квашни да в печь, из горшка да в миску. Жарили меня, парили, а теперь -
кушайте на здоровье! Да за каким чертом мне все это сдалось?
- Как - за чертом? Чехи прут! Белые лезут! Значит, сидеть и дожидаться?
- И Яшка недоуменно дернул плечами.
- Мне ничего этого не надо, - упрямо ответил Бумбараш. - Я жить хочу...
- Он жить хочет! - хлопнув руками о свои колени, воскликнул Яшка. -
Видали умника! Он жить хочет! Ему жена, изба, курятина, поросятина. А нам,
видите ли, помирать охота. Прямо хоть сейчас копай могилы - сами с песнями
прыгать будем... Жить всем охота. Гаврилке Полувалову тоже! Да еще как жить!
Чтобы нам вершки, а ему корешки. А ты давай, чтобы жить было всем весело!
- Не будет этого никогда, - хмуро ответил Бумбараш. - Как это - чтобы
всем? Не было этого и не будет.
- Да будет, будет! - почти крикнул Яшка и рассмеялся. - Я тебе говорю -