Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Диана Гэблдон
Чужестранка. Книга 1
Памяти моей матери
Жаклин Сайке Гейблдон,
которая научила меня читать.
Часть первая
ИНВЕРНЕСС, 1945
Глава 1
НОВОЕ НАЧАЛО
Это было не слишком подходящее место для исчезновений — во всяком случае, на первый взгляд. Меблированные комнаты миссис Бэйрд не отличались от тысячи других таких же пансионов с завтраком в горной Шотландии 1945 года, чистеньких и тихих: обои в цветочках, полы натерты до блеска, в туалетной комнате надо опустить монетку, чтобы потекла горячая вода. Сама миссис Бэйрд была маленькая, толстенькая и очень подвижная; ее ничуть не беспокоило, что Фрэнк разбрасывает множество своих книжек и газет, без которых для него немыслима никакая поездка, по ее крошечной — обои в розочках — гостиной.
Я встретила миссис Бэйрд в передней, собираясь уходить. Она ухватила меня за рукав одной своей пухлой ручкой, а другую протянула к моим волосам.
— Миссис Рэндолл, это просто невозможно — выходить на люди с такой головой! Подождите, я немного поправлю, вот так. Уже лучше. Моя кузина говорила мне, что сделала перманент по новому способу, выглядит великолепно и держится — прямо мечта. Может, и вам стоит в следующий раз попробовать…
У меня не хватило храбрости сказать ей, что мои непослушные каштановые кудряшки — всего-навсего ошибки природы, а не результат небрежности искусников от перманента. Туго и аккуратно уложенные волны на голове миссис Бэйрд свидетельствовали, что к ее прическе отнеслись со всем тщанием.
— Я непременно так и поступлю, миссис Бэйрд, — соврала я. — Я иду вниз в деревню, мы договорились встретиться там с Фрэнком. Вернемся к чаю.
Я выскочила за дверь и быстро зашагала по дорожке, пока она не успела углядеть в моей наружности еще какие-нибудь дефекты. Я четыре года прослужила медсестрой в Королевской армии и, радуясь избавлению от форменной одежды, носила светлые легкие бумажные платья, совершенно непригодные для прогулок по вересковым пустошам.
Нельзя сказать, чтобы я загодя планировала много таких прогулок; мечты мои устремлялись совсем к другому; спать подольше по утрам, а по вечерам побольше времени проводить в постели с Фрэнком, но уже не спать. Однако поддерживать соответствующее томно-романическое настроение оказалось не слишком легко из-за рвения и постоянства, с каким миссис Бэйрд орудовала пылесосом поблизости от нашей двери.
— Должно быть, это самый грязный ковер во всей Шотландии, — к такому заключению пришел Фрэнк нынче утром, когда мы с ним еще лежали в постели, а в прихожей неистово ревел пылесос.
— Почти такой же грязный, как воображение нашей хозяйки, — согласилась я. — Может, нам стоило бы перебраться в Брайтон.
Мы получили возможность отдохнуть перед тем, как Фрэнк приступит к своим обязанностям профессора истории в Оксфорде, и выбрали Шотландию из-за того, что ее меньше, чем другие области Британии, коснулись ужасы войны, а неистовые веселости, послевоенного времени не поразили ее в той степени, как многие другие курортные места.
Кроме того — хоть мы этого и не обсуждали, — для нас обоих горы Шотландии имели некое символическое значение, если иметь в виду восстановление нашей супружеской жизни; мы поженились семь лет назад и успели провести именно в Шотландии всего два дня нашего медового месяца, перед тем как разразилась война. Мирное прибежище, где мы вновь обретем друг друга, — так мы думали, несколько упустив из виду, что если гольф и рыбная ловля — наиболее популярные местные виды спорта на вольном воздухе, то излюбленным спортом для закрытых помещений здесь являются сплетни и пересуды. Поскольку в Шотландии часто идут дожди, люди проводят в закрытых помещениях достаточно много времени.
— Ты куда собираешься? — спросила я, когда Фрэнк спустил ноги с кровати.
— Ужасно не хочется разочаровывать старушку, — ответил он и, сидя на краю древней кровати, принялся раскачиваться взад-вперед.
Кровать пронзительно скрипела. Пылесос в прихожей внезапно умолк. Покачавшись минуту или две, Фрэнк испустил громкий театральный стон и с маху откинулся назад, так что пружины матраса возмущенно зазвенели. Я захихикала и уткнулась в подушку, чтобы не спугнуть затаившую дыхание слушательницу за дверью.
Фрэнк зверски нахмурил брови.
— Ты должна стонать в экстазе, а не хихикать, — прошипел он. — Иначе она решит, что я никуда не годный любовник.
— Тебе следовало бы заниматься этим подольше, чтобы услышать экстатические стоны. Две минуты только хихиканья и заслуживают.
— Шлюшка бессердечная! Прошу не забывать, что я сюда приехал на отдых.
— Ты самый настоящий лентяй! Если не будешь усердно трудиться, на твоем генеалогическом древе никогда не вырастет новая ветвь!
Кстати, страсть Фрэнка к генеалогии была еще одной причиной, которая привела нас в Шотландию. Если верить некоему грязному клочку бумаги — Фрэнк повсюду таскал его с собой, — то один из его занудных предков имел какое-то отношение к чему-то в этом районе то ли в восемнадцатом, то ли даже в семнадцатом веке.
— Если я превращусь в засохший бесплодный сучок на моем фамильном древе, то повинна в этом будет наша неутомимая хозяйка. Ведь мы женаты почитай что восемь лет. Маленький Фрэнк-младший может быть зачат на вполне законных основаниях без присутствия свидетелей.
— Если он вообще будет зачат, — пессимистически добавила я, вспомнив о разочаровании, которое мы пережили за неделю до отъезда в горы.
— При таком бодрящем воздухе и здоровой диете? Чем еще мы могли бы этому помочь?
Позавчера на обед подавали жареную сельдь. Вчера на второй завтрак — сельдь соленую, а сегодня на первый завтрак, судя по запаху, который доносился снизу, нам должны были подать сельдь копченую.
— Если ты не хочешь дать миссис Бэйрд еще один повод для нотации, — сказала я, — то тебе, пожалуй, пора одеваться. Ты ведь, кажется, должен встретиться с пастором в десять?
Достопочтенный доктор Реджиналд Уэйкфилд, викарий местного прихода, должен был предоставить Фрэнку возможность изучить неотразимо привлекательные записи о крещениях, не говоря уже о блестящей перспективе откопать какие-нибудь ветхие офицерские списки или хотя бы упоминание о пресловутом предке.
— А как звали твоего прапрапрапрадедушку, который крутился где-то в этих краях во время одного из восстаний? — спросила я. — То ли Уилли, то ли Уолтер, не могу вспомнить.
— На самом деле его звали Джонатан.
Фрэнк, в общем, мирно относился к тому, что я не проявляю никакого интереса к истории его семьи, но постоянно был на страже, готовый воспользоваться малейшим проявлением любознательности с моей стороны как поводом для сообщения фактов о прошлом Рэндоллов и об их генеалогических связях. Он застегивал рубашку, а в глазах уже вспыхнул неистовый блеск лектора-фанатика.
— Джонатан Уолвертон Рэндолл — Уолвертоном его назвали в честь дяди по матери, второго по старшинству сына рыцаря из Сассекса. Но он был гораздо более известен под лихим прозвищем Черный Джек, которое заслужил в армии, думаю, как раз во время пребывания в этих местах.
Я плюхнулась ничком на постель и притворно захрапела. Фрэнк, не обращая на меня внимания, продолжал свои научные толкования:
— Он приобрел патент на офицерский чин в середине тридцатых годов, я имею в виду тысяча семьсот тридцатых, и был драгунским капитаном. Судя по этим вот старым письмам, знаешь, которые мне прислала кузина Мэй, в армии он служил хорошо. Недурной вариант для второго сына; его младший брат, в соответствии с традицией, стал священником, но о нем мне пока что ничего не довелось узнать. Во всяком случае, Джек Рэндолл получил похвалу от герцога Сандрингэма за свои действия накануне и во время событий сорок пятого года, то есть второго якобит-ского восстания. — И добавил, обращаясь к равнодушной аудитории: — Ну ты же знаешь, Красивый Принц Чарли и тому подобное[1].
— Я не уверена, что шотландцы поняли, кого они потеряли, — заметила я, усаживаясь на постели и пытаясь привести в порядок волосы. — Вчера в пабе я слышала, что бармен называл нас словечком «сэ-синак».
— А почему бы и нет? — благодушно отозвался Фрэнк. — Это всего-навсего означает «англичанин» или на худой конец «чужак», а мы и есть чужаки.
— Я знаю, что это означает. Мне его тон не понравился.
Фрэнк перегнулся через письменный стол за своим брючным ремнем.
— Он просто обиделся. Я сказал, что эль у них слабый. И еще прибавил, что в бочку с настоящим шотландским пивом полагается бросить для крепости старый башмак, а готовый продукт процедить через изрядно изношенную тряпку от нижнего белья.
— Ах, так вот что повлияло на сумму счета!
— Я выразился столь тактично потому, что в гэльском языке[2] нет слова, которое обозначало бы штаны или подштанники.
Я потянулась за собственными трусиками, несколько заинтригованная.
— А почему нет? Разве шотландцы в старину не носили нижнего белья?
Фрэнк покосился в мою сторону.
— А ты никогда не слышала песенку о том, что носит шотландец под своей юбкой[3]?
— Надеюсь, что не панталончики до колен, как у истых джентльменов, — сухо заметила я. — Может, мне, пока ты будешь резвиться с викарием, пойти поискать местного любителя национальной одежды и спросить у него?
— Пожалуйста, только постарайся, чтобы тебя не арестовали, Клэр, декану колледжа Святого Гилберта это наверняка не понравилось бы.
Я не встретила ни одного шотландца в юбке, который слонялся бы по городской площади или охранял окружавшие ее магазины. Но народу там было порядочно, главным образом хранительниц домашнего очага типа миссис Бэйрд, совершавших покупки. Они были весьма говорливы и явно любили посплетничать; их солидные, облаченные в платья из набивного ситца фигуры делали атмосферу в магазинах какой-то особенно уютной и теплой — в противоположность холодной утренней измороси на улице.
Я не занималась хозяйством, и покупать мне было почти нечего, но мне нравилось разглядывать товары, вновь в изобилии появившиеся на полках, меня это обилие радовало. Слишком уж долго все выдавалось по карточкам, к тому же приходилось отказывать себе даже в таких обыкновенных вещах, как мыло или яйца, а уж о малейшей роскоши вроде одеколона «Голубой час» говорить нечего.
Я задержалась у витрины с предметами домашнего обихода: там были вышитые чайные скатерти и салфетки, кувшины и стаканы, стопка форм для пирогов и набор из трех ваз.
Ваз у меня в жизни не было. Во время войны я жила, естественно, в казармах для медсестер, сначала в госпитале Пемброк, позднее — в полевом госпитале во Франции. А до войны мы нигде не жили подолгу и потому ничем подобным не обзаводились. Купи я себе какую-никакую вазочку, дядя Лэм натолкал бы в нее своих археологических черепков задолго до того, как я собралась бы поставить в нее хотя бы букетик маргариток.
Квентин Лэмберт Бошан. Кью — для студентов-археологов и для друзей, доктор Бошан — в ученых кругах, в которых он вращался, преподавал, вообще существовал. Но для меня всегда только дядя Лэм.
Единственный брат моего отца и мой единственный живой родственник, он поселился со мной, пятилетней девочкой, после того, как мои родители погибли в автомобильной катастрофе. В то время он как раз обдумывал и планировал путешествие на Средний Восток, но его приготовления были надолго отложены из-за похорон, необходимости распорядиться наследством моих родителей, а меня поместить в хорошую школу-интернат для девочек. «Помещаться» в эту школу я отказалась наотрез.
Дядя Лэм ненавидел личные конфликты любого рода; столкнувшись с необходимостью отдирать мои пухлые пальчики от дверной ручки машины и насильно волочить меня по ступенькам лестницы ко входу в школу, он вздохнул в отчаянии, пожал плечами и выбросил из окна машины свои благие намерения вместе с моей новой круглой соломенной шляпкой.
— Гадость, — пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида, как шляпка весело катится по дороге, в то время как мы на большой скорости уезжаем в противоположном направлении. — Всю жизнь ненавидел дамские шляпки. Любые. — Суровым взглядом он приковал меня к месту и произнес не менее суровым тоном: — Запомни одно: ты не будешь играть в куклы моими персидскими резными статуэтками. Все что угодно, только не это. Поняла?
Я кивнула, полностью удовлетворенная. Я поехала с ним на Средний Восток, потом в Южную Америку, а потом еще в десятки разных городов по всему миру. Я научилась читать и писать по заголовкам журнальных статей, научилась рыть уборные, кипятить воду и делать еще множество вещей, совершенно не подходящих для девицы хорошего происхождения, и делала все это, пока не встретила красивого темноволосого историка, который приехал к дяде проконсультироваться по поводу связей французской философии с египетскими религиозными обрядами.
Но и после того, как мы с Фрэнком поженились, мы вели кочевой образ жизни, свойственный молодым представителям науки, которым приходится обитать либо в гостиницах во время научных конференций, либо во временных наемных квартирах. Потом разразилась война, Фрэнк попал в офицерскую школу и затем в разведгруппу в МИ-6, а я поступила в школу медсестер. И хотя мы и в самом деле женаты почти восемь лет, нашим первым собственным домом будет новый дом в Оксфорде.
Крепко зажав сумку под мышкой, я вошла в магазин и купила вазы.
Я встретила Фрэнка на Хай-стрит, у поворота на Джирисайд-роуд, по которой мы и пошли дальше вместе. Увидев мои покупки, он удивленно приподнял брови.
— Вазы? — Он улыбнулся. — Замечательно. Наконец-то перестанешь вкладывать цветы в мои книжки.
— Это вовсе не цветы, это образчики, нечто вроде гербария. Ты же сам хотел, чтобы я занялась ботаникой. Чем-то же надо заполнять мозги, раз уж я больше не медсестра.
— Верно. — Он одобрительно кивнул. — Но я как-то не имел в виду, что каждый раз, едва я раскрою справочник, мне на колени высыпается сушеная зелень. Что это за труха, которую ты поместила в Таскама и Бэнкса?
— Гороц перечный. Помогает при геморрое.
— Готовишься к моей близкой старости? Как это предусмотрительно с твоей стороны, Клэр!
Смеясь, мы вошли через калитку во двор, и Фрэнк остановился, чтобы пропустить, меня вперед по узкой лесенке ко входу.
Внезапно он схватил меня за руку.
— Постой! Не наступи в это.
Я остановилась, приподняв ногу над темнеющим на ступеньке большим коричнево-красным пятном.
— Странно, — сказала я. — Миссис Бэйрд скоблит и моет эти ступеньки каждое утро, я это видела. Как ты думаешь, что это такое?
Фрэнк наклонился пониже и осторожно принюхался.
— В общем-то, я бы сказал, что это кровь.
— Кровь! — Я отступила на шаг. — Чья? — Я с беспокойством заглянула в дом. — Ты полагаешь, что с миссис Бэйрд произошел несчастный случай?
Я не могла себе представить, чтобы наша безупречно чистоплотная хозяйка могла оставить кровавые пятна сохнуть на ступеньках возле двери. Если не произошло, конечно, нечто чрезвычайное. На минуту я представила себе, что гостиной завладел маньяк-убийца с топором в руках и что он сию минуту набросится на нас.
Фрэнк покачал головой. Приподнявшись на цыпочки, он заглянул через забор в соседний дворик.
— Я бы этого не сказал. Вон у Коллинзов на пороге точно такое же пятно.
— Правда?
Я подошла к Фрэнку — во-первых, мне и самой хотелось посмотреть через забор а во-вторых, я нуждалась в моральной поддержке..
Мне трудно было представить себе Шотландию в качестве арены массовых убийств, но я тут же подумала, что преступники такого сорта вряд ли руководствуются логическими критериями при выборе места действия.
— Это все как-то… неприятно, — заметила я. На соседнем участке тоже не было никаких признаков жизни. — Как ты думаешь, что случилось?
Фрэнк сдвинул брови и задумался. Потом его вдруг осенило, и он с размаху шлепнул себя ладонью по ноге.
— Кажется, я понял, в чем дело! Подожди здесь немного. — Он ринулся к калитке и рысью выбежал на дорогу, оставив меня в полном недоумении возле лестницы.
Вернулся он очень скоро, сияя благорасположением.
— Да, пожалуй, я прав, так оно и должно быть. Точно такие пятна возле каждого дома на нашей улице.
— Ну и что это значит? Визит убийцы-маньяка? Я говорила несколько резковато, нервы были еще не совсем в порядке после того, как меня оставили одну во дворе наедине с большим пятном крови. Фрэнк засмеялся.
— Нет, это ритуальная жертва.
Он опустился на четвереньки в траву и уставился на пятно с большим интересом.
Это звучало ничуть не лучше, нежели «убийца-маньяк». Я присела на корточки рядом с Фрэнком и понюхала пятно. Для мух было еще рано, но два больших шотландских комара сидели возле высыхающей лужи крови.
— Что ты имеешь в виду со своей ритуальной жертвой? — спросила я. — Миссис Бэйрд аккуратно посещает церковь, ее соседи тоже. Здесь как-никак не жертвенный холм друидов[4].
Фрэнк поднялся и отряхнул брюки от стебельков травы.
— Все-то ты знаешь, девочка моя. А между, прочим, нет другого места на земле, где суеверия и колдовство так тесно входили бы в обыденную жизнь, как здесь, в горной Шотландии. Церковь церковью, но миссис Бэйрд все равно верит в Старинный Народ, и все ее соседи тоже.
Кончиком до блеска начищенного ботинка он показал на пятно.
— Это кровь черного петуха, — пояснил он. — Дома совершенно новые. Сборные, фабричного производства.
Я посмотрела на него весьма холодно.
— Если ты воображаешь, что все объяснил, то это заблуждение. Подумай еще раз. Какая разница, старые это дома или новые? И куда все люди подевались?
— Думаю, собрались в пабе. Пошли посмотрим? Фрэнк взял меня за руку и повел к калитке, а потом вниз по Джирисайд-роуд.
— В старые времена, — говорил он по дороге, — впрочем, не так уж давно, при закладке дома по обычаю убивали какое-нибудь живое существо и закапывали под фундаментом как искупительную жертву местным духам земли. Обычай древний, как эти холмы. «И зароет он первенца своего в основании дома, а младшего сына под воротами».
Меня просто передернуло от этой цитаты.
— Слава Богу, что в наше время они отдают дань современности и прогрессу и приносят в жертву всего лишь петухов. Ты имеешь в виду, что, поскольку дома новые и при постройке никто ничего под ними не закапывал, их обитатели теперь исправили ошибку?
— Совершенно верно. — Фрэнк, явно довольный моей понятливостью, похлопал меня по спине. — По словам викария, многие из здешних жителей верят, что война была послана в наказание за то, что люди отвернулись от старинных обычаев, забыли о своих корнях, перестали, к примеру, закапывать жертвы под фундаментом и сжигать рыбьи кости в камине, за исключением костей пикши. — Он так и сиял, углубившись в любезную сердцу тему. — Кости пикши сжигать ни в коем случае нельзя, понятно тебе? В противном случае ты больше никогда ни одной не поймаешь. Кости пикши нужно закапывать в землю.
— Я сохраню это в памяти, — пообещала я. — Скажи мне, что следует сделать, чтобы больше не увидеть селедку, и я это немедленно совершу.
Он покачал головой, погруженный в глубины памяти, весь во власти научного экстаза и магии сведений, полученных из множества источников, — в такие минуты он совершенно терял связь с окружающей реальностью.
— Насчет селедки не знаю, — ответил он с отсутствующим выражением лица. — Против мышей надо повесить пучки травки под названием «дрожащий джок» и произнести заклинание: «Дрожащий джок повесим тут, и мыши в доме пропадут». Кажется, так. А что касается жертв, зарытых под фундаментом, то отсюда идут все легенды о призраках. Ты помнишь. большой, дом в конце Хай-стрит? Он называется «Маунтджералд». Так вот, в нем обитает призрак одного из рабочих, которые строили этот дом. Рабочего будто бы зарыли под домом в качестве ритуальной жертвы. В восемнадцатом веке, это же совсем не так давно. — Фрэнк немного помолчал, задумавшись, потом продолжал: — Говорят, что по приказу владельца дома одну из стен возводили первой, а потом сбросили сверху каменный блок на голову рабочему, скорее всего, парню, который всем докучал и потому был избран в жертвы. Его похоронили на том месте, а потом над ним возвели весь дом. Он появляется в чулане, под полом которого его зарыли, но только в годовщину своей смерти или в один из четырех Старых Дней.
— Старых Дней?
— Это старинные праздники, — объяснил Фрэнк, все еще блуждая в глубинах сознания. — Хогманей, то есть канун Нового года, Иванов день, потом Белтеин, или Праздник кельтских костров, и День всех святых. Друиды, древние пикты, вообще все древние народы Британии отмечали праздники Солнца и Огня. В праздничные дни призраки получают свободу бродить где хотят и творить зло или добрые дела, как им заблагорассудится. — Он в задумчивости потер подбородок. — Белтейн как раз на носу, он отмечается незадолго до весеннего равноденствия. Когда попадешь в следующий раз в церковный двор, открой глаза пошире.
Глаза у Фрэнка весело заблестели, и я поняла, что он вышел из транса. Я рассмеялась:
— И много здесь знаменитых местных призраков?
Фрэнк пожал плечами:— Право, не знаю. Давай спросим викария, когда увидимся с ним в следующий раз, согласна?
Викария мы увидели очень скоро. Он, как и большинство его прихожан, сидел в пабе и попивал легкое светлое пиво по случаю нового освящения домов.
Он казался несколько смущенным: его застукали на том, что он смотрит сквозь пальцы на проявления язычества. Впрочем, он тут же свел это к наблюдению за интереснейшими местными обычаями исторического характера и почувствовал себя вполне свободно.
— Это просто зачаровывает, — доверительно сообщил он, и я с глубоким внутренним вздохом распознала песенку ученого, столь же знакомую, как «терр-уит!» лесного дрозда. Распознал зов родственной души и Фрэнк, подсел к нему, и оба тотчас по самую шейку погрузились в архетипы и параллели между древними верованиями и современной религией. Я пожала плечами, протолкалась сквозь толпу к бару и вернулась назад с двумя большими рюмками бренди с водой.
Зная по опыту, насколько трудно отвлечь внимание Фрэнка от подобного сорта дискуссии, я просто взяла его за руку, обернула его пальцы вокруг ножки рюмки и предоставила его самому себе.
Я нашла миссис Бэйрд на широкой скамейке у окна, где она распивала пинту горького пива в обществе и при участии немолодого мужчины, который был мне представлен как мистер Крук.
— Я говорила вам о нем, миссис Рэндолл, — заявила она, причем глаза у нее так и блестели от возбуждения: и оттого, что она немного выпила, и от присутствия мистера Крука. — Это тот самый, который знает все растения. Миссис Рэндолл ужас как интересуется растениями, — немедленно поведала она своему компаньону, наклонившему голову поближе к ней отчасти в знак вежливости, отчасти потому, что неважно слышал. — Она их засовывает в книжки и сушит.
— В самом деле? — произнес мистер Крук и приподнял косматую правую бровь, совершенно белую. —У меня есть специальные гербарные сетки, предназначенные для засушивания растений. Остались после того, как мой племянник, он в университете учится, приезжал сюда на каникулы! Он привез их мне, а у меня не хватило духу сказать ему, что я такими вещами не пользуюсь. Травы надо сушить в пучках на весу либо на раме, а потом их следует хранить в марлевых мешочках или в кувшинах. Зачем расплющивать эти маленькие создания, ей-богу, не понимаю.
— Но, быть может, — мягко вмешалась миссис , Бэйрд, — миссис Рэндолл хочет сделать из засушенных мальвочек или фиалок красивые картинки, чтобы повесить их на стену в рамке.
— Ммм-ф-мм… — По морщинистому лицу мистера Крука нельзя было догадаться, как он отнесся к этому сообщению. — Ладно, миссис, ежели эти сетки вам нужны, вы их можете получить, добро пожаловать. Выбрасывать их мне бы не хотелось, но мне от них никакого проку.
Я заверила мистера Крука, что с удовольствием воспользуюсь его любезным предложением, но была бы еще больше обрадована, если бы он мне показал, где здесь растут некоторые редкие растения. Несколько секунд он пристально изучал меня взглядом, склонив голову набок, словно повидавшая виды пустельга, но, придя наконец к выводу, что интерес мой самый обычный, без подвоха, назначил мне встречу утром, чтобы мы вместе прошлись по кустарникам. Фрэнк, насколько я знала, собирался в Инвернесс на целый день, чтобы посмотреть какие-то записи в городской ратуше, и я была рада предлогу не ездить вместе с ним. Для меня все эти записи ничем не отличались одна от другой.
Вскоре Фрэнк наконец-то отклеился от викария, и мы отправились домой в обществе миссис Бэйрд. Я постеснялась заговорить с ней о пятне крови на крыльце; что касается Фрэнка, то он подобной застенчивости не проявил и с пристрастием расспрашивал о происхождении этого обычая.
Я встретила миссис Бэйрд в передней, собираясь уходить. Она ухватила меня за рукав одной своей пухлой ручкой, а другую протянула к моим волосам.
— Миссис Рэндолл, это просто невозможно — выходить на люди с такой головой! Подождите, я немного поправлю, вот так. Уже лучше. Моя кузина говорила мне, что сделала перманент по новому способу, выглядит великолепно и держится — прямо мечта. Может, и вам стоит в следующий раз попробовать…
У меня не хватило храбрости сказать ей, что мои непослушные каштановые кудряшки — всего-навсего ошибки природы, а не результат небрежности искусников от перманента. Туго и аккуратно уложенные волны на голове миссис Бэйрд свидетельствовали, что к ее прическе отнеслись со всем тщанием.
— Я непременно так и поступлю, миссис Бэйрд, — соврала я. — Я иду вниз в деревню, мы договорились встретиться там с Фрэнком. Вернемся к чаю.
Я выскочила за дверь и быстро зашагала по дорожке, пока она не успела углядеть в моей наружности еще какие-нибудь дефекты. Я четыре года прослужила медсестрой в Королевской армии и, радуясь избавлению от форменной одежды, носила светлые легкие бумажные платья, совершенно непригодные для прогулок по вересковым пустошам.
Нельзя сказать, чтобы я загодя планировала много таких прогулок; мечты мои устремлялись совсем к другому; спать подольше по утрам, а по вечерам побольше времени проводить в постели с Фрэнком, но уже не спать. Однако поддерживать соответствующее томно-романическое настроение оказалось не слишком легко из-за рвения и постоянства, с каким миссис Бэйрд орудовала пылесосом поблизости от нашей двери.
— Должно быть, это самый грязный ковер во всей Шотландии, — к такому заключению пришел Фрэнк нынче утром, когда мы с ним еще лежали в постели, а в прихожей неистово ревел пылесос.
— Почти такой же грязный, как воображение нашей хозяйки, — согласилась я. — Может, нам стоило бы перебраться в Брайтон.
Мы получили возможность отдохнуть перед тем, как Фрэнк приступит к своим обязанностям профессора истории в Оксфорде, и выбрали Шотландию из-за того, что ее меньше, чем другие области Британии, коснулись ужасы войны, а неистовые веселости, послевоенного времени не поразили ее в той степени, как многие другие курортные места.
Кроме того — хоть мы этого и не обсуждали, — для нас обоих горы Шотландии имели некое символическое значение, если иметь в виду восстановление нашей супружеской жизни; мы поженились семь лет назад и успели провести именно в Шотландии всего два дня нашего медового месяца, перед тем как разразилась война. Мирное прибежище, где мы вновь обретем друг друга, — так мы думали, несколько упустив из виду, что если гольф и рыбная ловля — наиболее популярные местные виды спорта на вольном воздухе, то излюбленным спортом для закрытых помещений здесь являются сплетни и пересуды. Поскольку в Шотландии часто идут дожди, люди проводят в закрытых помещениях достаточно много времени.
— Ты куда собираешься? — спросила я, когда Фрэнк спустил ноги с кровати.
— Ужасно не хочется разочаровывать старушку, — ответил он и, сидя на краю древней кровати, принялся раскачиваться взад-вперед.
Кровать пронзительно скрипела. Пылесос в прихожей внезапно умолк. Покачавшись минуту или две, Фрэнк испустил громкий театральный стон и с маху откинулся назад, так что пружины матраса возмущенно зазвенели. Я захихикала и уткнулась в подушку, чтобы не спугнуть затаившую дыхание слушательницу за дверью.
Фрэнк зверски нахмурил брови.
— Ты должна стонать в экстазе, а не хихикать, — прошипел он. — Иначе она решит, что я никуда не годный любовник.
— Тебе следовало бы заниматься этим подольше, чтобы услышать экстатические стоны. Две минуты только хихиканья и заслуживают.
— Шлюшка бессердечная! Прошу не забывать, что я сюда приехал на отдых.
— Ты самый настоящий лентяй! Если не будешь усердно трудиться, на твоем генеалогическом древе никогда не вырастет новая ветвь!
Кстати, страсть Фрэнка к генеалогии была еще одной причиной, которая привела нас в Шотландию. Если верить некоему грязному клочку бумаги — Фрэнк повсюду таскал его с собой, — то один из его занудных предков имел какое-то отношение к чему-то в этом районе то ли в восемнадцатом, то ли даже в семнадцатом веке.
— Если я превращусь в засохший бесплодный сучок на моем фамильном древе, то повинна в этом будет наша неутомимая хозяйка. Ведь мы женаты почитай что восемь лет. Маленький Фрэнк-младший может быть зачат на вполне законных основаниях без присутствия свидетелей.
— Если он вообще будет зачат, — пессимистически добавила я, вспомнив о разочаровании, которое мы пережили за неделю до отъезда в горы.
— При таком бодрящем воздухе и здоровой диете? Чем еще мы могли бы этому помочь?
Позавчера на обед подавали жареную сельдь. Вчера на второй завтрак — сельдь соленую, а сегодня на первый завтрак, судя по запаху, который доносился снизу, нам должны были подать сельдь копченую.
— Если ты не хочешь дать миссис Бэйрд еще один повод для нотации, — сказала я, — то тебе, пожалуй, пора одеваться. Ты ведь, кажется, должен встретиться с пастором в десять?
Достопочтенный доктор Реджиналд Уэйкфилд, викарий местного прихода, должен был предоставить Фрэнку возможность изучить неотразимо привлекательные записи о крещениях, не говоря уже о блестящей перспективе откопать какие-нибудь ветхие офицерские списки или хотя бы упоминание о пресловутом предке.
— А как звали твоего прапрапрапрадедушку, который крутился где-то в этих краях во время одного из восстаний? — спросила я. — То ли Уилли, то ли Уолтер, не могу вспомнить.
— На самом деле его звали Джонатан.
Фрэнк, в общем, мирно относился к тому, что я не проявляю никакого интереса к истории его семьи, но постоянно был на страже, готовый воспользоваться малейшим проявлением любознательности с моей стороны как поводом для сообщения фактов о прошлом Рэндоллов и об их генеалогических связях. Он застегивал рубашку, а в глазах уже вспыхнул неистовый блеск лектора-фанатика.
— Джонатан Уолвертон Рэндолл — Уолвертоном его назвали в честь дяди по матери, второго по старшинству сына рыцаря из Сассекса. Но он был гораздо более известен под лихим прозвищем Черный Джек, которое заслужил в армии, думаю, как раз во время пребывания в этих местах.
Я плюхнулась ничком на постель и притворно захрапела. Фрэнк, не обращая на меня внимания, продолжал свои научные толкования:
— Он приобрел патент на офицерский чин в середине тридцатых годов, я имею в виду тысяча семьсот тридцатых, и был драгунским капитаном. Судя по этим вот старым письмам, знаешь, которые мне прислала кузина Мэй, в армии он служил хорошо. Недурной вариант для второго сына; его младший брат, в соответствии с традицией, стал священником, но о нем мне пока что ничего не довелось узнать. Во всяком случае, Джек Рэндолл получил похвалу от герцога Сандрингэма за свои действия накануне и во время событий сорок пятого года, то есть второго якобит-ского восстания. — И добавил, обращаясь к равнодушной аудитории: — Ну ты же знаешь, Красивый Принц Чарли и тому подобное[1].
— Я не уверена, что шотландцы поняли, кого они потеряли, — заметила я, усаживаясь на постели и пытаясь привести в порядок волосы. — Вчера в пабе я слышала, что бармен называл нас словечком «сэ-синак».
— А почему бы и нет? — благодушно отозвался Фрэнк. — Это всего-навсего означает «англичанин» или на худой конец «чужак», а мы и есть чужаки.
— Я знаю, что это означает. Мне его тон не понравился.
Фрэнк перегнулся через письменный стол за своим брючным ремнем.
— Он просто обиделся. Я сказал, что эль у них слабый. И еще прибавил, что в бочку с настоящим шотландским пивом полагается бросить для крепости старый башмак, а готовый продукт процедить через изрядно изношенную тряпку от нижнего белья.
— Ах, так вот что повлияло на сумму счета!
— Я выразился столь тактично потому, что в гэльском языке[2] нет слова, которое обозначало бы штаны или подштанники.
Я потянулась за собственными трусиками, несколько заинтригованная.
— А почему нет? Разве шотландцы в старину не носили нижнего белья?
Фрэнк покосился в мою сторону.
— А ты никогда не слышала песенку о том, что носит шотландец под своей юбкой[3]?
— Надеюсь, что не панталончики до колен, как у истых джентльменов, — сухо заметила я. — Может, мне, пока ты будешь резвиться с викарием, пойти поискать местного любителя национальной одежды и спросить у него?
— Пожалуйста, только постарайся, чтобы тебя не арестовали, Клэр, декану колледжа Святого Гилберта это наверняка не понравилось бы.
Я не встретила ни одного шотландца в юбке, который слонялся бы по городской площади или охранял окружавшие ее магазины. Но народу там было порядочно, главным образом хранительниц домашнего очага типа миссис Бэйрд, совершавших покупки. Они были весьма говорливы и явно любили посплетничать; их солидные, облаченные в платья из набивного ситца фигуры делали атмосферу в магазинах какой-то особенно уютной и теплой — в противоположность холодной утренней измороси на улице.
Я не занималась хозяйством, и покупать мне было почти нечего, но мне нравилось разглядывать товары, вновь в изобилии появившиеся на полках, меня это обилие радовало. Слишком уж долго все выдавалось по карточкам, к тому же приходилось отказывать себе даже в таких обыкновенных вещах, как мыло или яйца, а уж о малейшей роскоши вроде одеколона «Голубой час» говорить нечего.
Я задержалась у витрины с предметами домашнего обихода: там были вышитые чайные скатерти и салфетки, кувшины и стаканы, стопка форм для пирогов и набор из трех ваз.
Ваз у меня в жизни не было. Во время войны я жила, естественно, в казармах для медсестер, сначала в госпитале Пемброк, позднее — в полевом госпитале во Франции. А до войны мы нигде не жили подолгу и потому ничем подобным не обзаводились. Купи я себе какую-никакую вазочку, дядя Лэм натолкал бы в нее своих археологических черепков задолго до того, как я собралась бы поставить в нее хотя бы букетик маргариток.
Квентин Лэмберт Бошан. Кью — для студентов-археологов и для друзей, доктор Бошан — в ученых кругах, в которых он вращался, преподавал, вообще существовал. Но для меня всегда только дядя Лэм.
Единственный брат моего отца и мой единственный живой родственник, он поселился со мной, пятилетней девочкой, после того, как мои родители погибли в автомобильной катастрофе. В то время он как раз обдумывал и планировал путешествие на Средний Восток, но его приготовления были надолго отложены из-за похорон, необходимости распорядиться наследством моих родителей, а меня поместить в хорошую школу-интернат для девочек. «Помещаться» в эту школу я отказалась наотрез.
Дядя Лэм ненавидел личные конфликты любого рода; столкнувшись с необходимостью отдирать мои пухлые пальчики от дверной ручки машины и насильно волочить меня по ступенькам лестницы ко входу в школу, он вздохнул в отчаянии, пожал плечами и выбросил из окна машины свои благие намерения вместе с моей новой круглой соломенной шляпкой.
— Гадость, — пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида, как шляпка весело катится по дороге, в то время как мы на большой скорости уезжаем в противоположном направлении. — Всю жизнь ненавидел дамские шляпки. Любые. — Суровым взглядом он приковал меня к месту и произнес не менее суровым тоном: — Запомни одно: ты не будешь играть в куклы моими персидскими резными статуэтками. Все что угодно, только не это. Поняла?
Я кивнула, полностью удовлетворенная. Я поехала с ним на Средний Восток, потом в Южную Америку, а потом еще в десятки разных городов по всему миру. Я научилась читать и писать по заголовкам журнальных статей, научилась рыть уборные, кипятить воду и делать еще множество вещей, совершенно не подходящих для девицы хорошего происхождения, и делала все это, пока не встретила красивого темноволосого историка, который приехал к дяде проконсультироваться по поводу связей французской философии с египетскими религиозными обрядами.
Но и после того, как мы с Фрэнком поженились, мы вели кочевой образ жизни, свойственный молодым представителям науки, которым приходится обитать либо в гостиницах во время научных конференций, либо во временных наемных квартирах. Потом разразилась война, Фрэнк попал в офицерскую школу и затем в разведгруппу в МИ-6, а я поступила в школу медсестер. И хотя мы и в самом деле женаты почти восемь лет, нашим первым собственным домом будет новый дом в Оксфорде.
Крепко зажав сумку под мышкой, я вошла в магазин и купила вазы.
Я встретила Фрэнка на Хай-стрит, у поворота на Джирисайд-роуд, по которой мы и пошли дальше вместе. Увидев мои покупки, он удивленно приподнял брови.
— Вазы? — Он улыбнулся. — Замечательно. Наконец-то перестанешь вкладывать цветы в мои книжки.
— Это вовсе не цветы, это образчики, нечто вроде гербария. Ты же сам хотел, чтобы я занялась ботаникой. Чем-то же надо заполнять мозги, раз уж я больше не медсестра.
— Верно. — Он одобрительно кивнул. — Но я как-то не имел в виду, что каждый раз, едва я раскрою справочник, мне на колени высыпается сушеная зелень. Что это за труха, которую ты поместила в Таскама и Бэнкса?
— Гороц перечный. Помогает при геморрое.
— Готовишься к моей близкой старости? Как это предусмотрительно с твоей стороны, Клэр!
Смеясь, мы вошли через калитку во двор, и Фрэнк остановился, чтобы пропустить, меня вперед по узкой лесенке ко входу.
Внезапно он схватил меня за руку.
— Постой! Не наступи в это.
Я остановилась, приподняв ногу над темнеющим на ступеньке большим коричнево-красным пятном.
— Странно, — сказала я. — Миссис Бэйрд скоблит и моет эти ступеньки каждое утро, я это видела. Как ты думаешь, что это такое?
Фрэнк наклонился пониже и осторожно принюхался.
— В общем-то, я бы сказал, что это кровь.
— Кровь! — Я отступила на шаг. — Чья? — Я с беспокойством заглянула в дом. — Ты полагаешь, что с миссис Бэйрд произошел несчастный случай?
Я не могла себе представить, чтобы наша безупречно чистоплотная хозяйка могла оставить кровавые пятна сохнуть на ступеньках возле двери. Если не произошло, конечно, нечто чрезвычайное. На минуту я представила себе, что гостиной завладел маньяк-убийца с топором в руках и что он сию минуту набросится на нас.
Фрэнк покачал головой. Приподнявшись на цыпочки, он заглянул через забор в соседний дворик.
— Я бы этого не сказал. Вон у Коллинзов на пороге точно такое же пятно.
— Правда?
Я подошла к Фрэнку — во-первых, мне и самой хотелось посмотреть через забор а во-вторых, я нуждалась в моральной поддержке..
Мне трудно было представить себе Шотландию в качестве арены массовых убийств, но я тут же подумала, что преступники такого сорта вряд ли руководствуются логическими критериями при выборе места действия.
— Это все как-то… неприятно, — заметила я. На соседнем участке тоже не было никаких признаков жизни. — Как ты думаешь, что случилось?
Фрэнк сдвинул брови и задумался. Потом его вдруг осенило, и он с размаху шлепнул себя ладонью по ноге.
— Кажется, я понял, в чем дело! Подожди здесь немного. — Он ринулся к калитке и рысью выбежал на дорогу, оставив меня в полном недоумении возле лестницы.
Вернулся он очень скоро, сияя благорасположением.
— Да, пожалуй, я прав, так оно и должно быть. Точно такие пятна возле каждого дома на нашей улице.
— Ну и что это значит? Визит убийцы-маньяка? Я говорила несколько резковато, нервы были еще не совсем в порядке после того, как меня оставили одну во дворе наедине с большим пятном крови. Фрэнк засмеялся.
— Нет, это ритуальная жертва.
Он опустился на четвереньки в траву и уставился на пятно с большим интересом.
Это звучало ничуть не лучше, нежели «убийца-маньяк». Я присела на корточки рядом с Фрэнком и понюхала пятно. Для мух было еще рано, но два больших шотландских комара сидели возле высыхающей лужи крови.
— Что ты имеешь в виду со своей ритуальной жертвой? — спросила я. — Миссис Бэйрд аккуратно посещает церковь, ее соседи тоже. Здесь как-никак не жертвенный холм друидов[4].
Фрэнк поднялся и отряхнул брюки от стебельков травы.
— Все-то ты знаешь, девочка моя. А между, прочим, нет другого места на земле, где суеверия и колдовство так тесно входили бы в обыденную жизнь, как здесь, в горной Шотландии. Церковь церковью, но миссис Бэйрд все равно верит в Старинный Народ, и все ее соседи тоже.
Кончиком до блеска начищенного ботинка он показал на пятно.
— Это кровь черного петуха, — пояснил он. — Дома совершенно новые. Сборные, фабричного производства.
Я посмотрела на него весьма холодно.
— Если ты воображаешь, что все объяснил, то это заблуждение. Подумай еще раз. Какая разница, старые это дома или новые? И куда все люди подевались?
— Думаю, собрались в пабе. Пошли посмотрим? Фрэнк взял меня за руку и повел к калитке, а потом вниз по Джирисайд-роуд.
— В старые времена, — говорил он по дороге, — впрочем, не так уж давно, при закладке дома по обычаю убивали какое-нибудь живое существо и закапывали под фундаментом как искупительную жертву местным духам земли. Обычай древний, как эти холмы. «И зароет он первенца своего в основании дома, а младшего сына под воротами».
Меня просто передернуло от этой цитаты.
— Слава Богу, что в наше время они отдают дань современности и прогрессу и приносят в жертву всего лишь петухов. Ты имеешь в виду, что, поскольку дома новые и при постройке никто ничего под ними не закапывал, их обитатели теперь исправили ошибку?
— Совершенно верно. — Фрэнк, явно довольный моей понятливостью, похлопал меня по спине. — По словам викария, многие из здешних жителей верят, что война была послана в наказание за то, что люди отвернулись от старинных обычаев, забыли о своих корнях, перестали, к примеру, закапывать жертвы под фундаментом и сжигать рыбьи кости в камине, за исключением костей пикши. — Он так и сиял, углубившись в любезную сердцу тему. — Кости пикши сжигать ни в коем случае нельзя, понятно тебе? В противном случае ты больше никогда ни одной не поймаешь. Кости пикши нужно закапывать в землю.
— Я сохраню это в памяти, — пообещала я. — Скажи мне, что следует сделать, чтобы больше не увидеть селедку, и я это немедленно совершу.
Он покачал головой, погруженный в глубины памяти, весь во власти научного экстаза и магии сведений, полученных из множества источников, — в такие минуты он совершенно терял связь с окружающей реальностью.
— Насчет селедки не знаю, — ответил он с отсутствующим выражением лица. — Против мышей надо повесить пучки травки под названием «дрожащий джок» и произнести заклинание: «Дрожащий джок повесим тут, и мыши в доме пропадут». Кажется, так. А что касается жертв, зарытых под фундаментом, то отсюда идут все легенды о призраках. Ты помнишь. большой, дом в конце Хай-стрит? Он называется «Маунтджералд». Так вот, в нем обитает призрак одного из рабочих, которые строили этот дом. Рабочего будто бы зарыли под домом в качестве ритуальной жертвы. В восемнадцатом веке, это же совсем не так давно. — Фрэнк немного помолчал, задумавшись, потом продолжал: — Говорят, что по приказу владельца дома одну из стен возводили первой, а потом сбросили сверху каменный блок на голову рабочему, скорее всего, парню, который всем докучал и потому был избран в жертвы. Его похоронили на том месте, а потом над ним возвели весь дом. Он появляется в чулане, под полом которого его зарыли, но только в годовщину своей смерти или в один из четырех Старых Дней.
— Старых Дней?
— Это старинные праздники, — объяснил Фрэнк, все еще блуждая в глубинах сознания. — Хогманей, то есть канун Нового года, Иванов день, потом Белтеин, или Праздник кельтских костров, и День всех святых. Друиды, древние пикты, вообще все древние народы Британии отмечали праздники Солнца и Огня. В праздничные дни призраки получают свободу бродить где хотят и творить зло или добрые дела, как им заблагорассудится. — Он в задумчивости потер подбородок. — Белтейн как раз на носу, он отмечается незадолго до весеннего равноденствия. Когда попадешь в следующий раз в церковный двор, открой глаза пошире.
Глаза у Фрэнка весело заблестели, и я поняла, что он вышел из транса. Я рассмеялась:
— И много здесь знаменитых местных призраков?
Фрэнк пожал плечами:— Право, не знаю. Давай спросим викария, когда увидимся с ним в следующий раз, согласна?
Викария мы увидели очень скоро. Он, как и большинство его прихожан, сидел в пабе и попивал легкое светлое пиво по случаю нового освящения домов.
Он казался несколько смущенным: его застукали на том, что он смотрит сквозь пальцы на проявления язычества. Впрочем, он тут же свел это к наблюдению за интереснейшими местными обычаями исторического характера и почувствовал себя вполне свободно.
— Это просто зачаровывает, — доверительно сообщил он, и я с глубоким внутренним вздохом распознала песенку ученого, столь же знакомую, как «терр-уит!» лесного дрозда. Распознал зов родственной души и Фрэнк, подсел к нему, и оба тотчас по самую шейку погрузились в архетипы и параллели между древними верованиями и современной религией. Я пожала плечами, протолкалась сквозь толпу к бару и вернулась назад с двумя большими рюмками бренди с водой.
Зная по опыту, насколько трудно отвлечь внимание Фрэнка от подобного сорта дискуссии, я просто взяла его за руку, обернула его пальцы вокруг ножки рюмки и предоставила его самому себе.
Я нашла миссис Бэйрд на широкой скамейке у окна, где она распивала пинту горького пива в обществе и при участии немолодого мужчины, который был мне представлен как мистер Крук.
— Я говорила вам о нем, миссис Рэндолл, — заявила она, причем глаза у нее так и блестели от возбуждения: и оттого, что она немного выпила, и от присутствия мистера Крука. — Это тот самый, который знает все растения. Миссис Рэндолл ужас как интересуется растениями, — немедленно поведала она своему компаньону, наклонившему голову поближе к ней отчасти в знак вежливости, отчасти потому, что неважно слышал. — Она их засовывает в книжки и сушит.
— В самом деле? — произнес мистер Крук и приподнял косматую правую бровь, совершенно белую. —У меня есть специальные гербарные сетки, предназначенные для засушивания растений. Остались после того, как мой племянник, он в университете учится, приезжал сюда на каникулы! Он привез их мне, а у меня не хватило духу сказать ему, что я такими вещами не пользуюсь. Травы надо сушить в пучках на весу либо на раме, а потом их следует хранить в марлевых мешочках или в кувшинах. Зачем расплющивать эти маленькие создания, ей-богу, не понимаю.
— Но, быть может, — мягко вмешалась миссис , Бэйрд, — миссис Рэндолл хочет сделать из засушенных мальвочек или фиалок красивые картинки, чтобы повесить их на стену в рамке.
— Ммм-ф-мм… — По морщинистому лицу мистера Крука нельзя было догадаться, как он отнесся к этому сообщению. — Ладно, миссис, ежели эти сетки вам нужны, вы их можете получить, добро пожаловать. Выбрасывать их мне бы не хотелось, но мне от них никакого проку.
Я заверила мистера Крука, что с удовольствием воспользуюсь его любезным предложением, но была бы еще больше обрадована, если бы он мне показал, где здесь растут некоторые редкие растения. Несколько секунд он пристально изучал меня взглядом, склонив голову набок, словно повидавшая виды пустельга, но, придя наконец к выводу, что интерес мой самый обычный, без подвоха, назначил мне встречу утром, чтобы мы вместе прошлись по кустарникам. Фрэнк, насколько я знала, собирался в Инвернесс на целый день, чтобы посмотреть какие-то записи в городской ратуше, и я была рада предлогу не ездить вместе с ним. Для меня все эти записи ничем не отличались одна от другой.
Вскоре Фрэнк наконец-то отклеился от викария, и мы отправились домой в обществе миссис Бэйрд. Я постеснялась заговорить с ней о пятне крови на крыльце; что касается Фрэнка, то он подобной застенчивости не проявил и с пристрастием расспрашивал о происхождении этого обычая.