Страница:
Но теща палец о палец не ударила, чтобы освободить из тюрьмы своего зятька.
В этот вечер Адриан допоздна засиделся в кабинете, при свете настольной лампы записывая все, что рассказал ему о Дэвиде Дарелл Фримен, патрульный пустыни.
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
В этот вечер Адриан допоздна засиделся в кабинете, при свете настольной лампы записывая все, что рассказал ему о Дэвиде Дарелл Фримен, патрульный пустыни.
Глава 24
Воскресенье, 27 мая
Мне так и не удалось до конца выяснить, как складывались отношения Дэвида Уоррена с женщинами, когда он жил в округе Красная Пустыня. Он вроде бы с детства был влюблен в Кристину, но при этом не упускал случая сыграть роль соблазнителя. Однако не очередная победа, а еще одна новая возможность убедиться в собственной неотразимости – вот что, скорее всего, было главным для Дэвида.
Стоило ему прочитать немое "да" в женском взгляде, как он, гордый и счастливый, забывал о желании и ловил уже новый взгляд.
Но с Барбарой Смит.
Сначала он услышал ее голос, нежный, мелодичный, словно шелест крыльев летящего лебедя – ну прямо волшебная симфония. Она сидела в сапуне, за соседним от Дэвида столиком – с ней была молодая женщина. Когда он обернулся, эта женщина уже прощалась и собиралась уходить. Дэвид встретился глазами с Барбарой, и она не отвела взгляд. Незнакомец казался ей симпатичным, неглупым и даже изысканным. А Дэвида околдовали огромные серые глаза Барбары, которая смело разглядывала его. "Глаза того же цвета, что Большое Соленое озеро в туман; вот таким я представляю себе океан."
Правда, Дэвид никогда не видел океана.
Он рискнул.
– Вы позволите?
Она позволила.
Познакомились – Дэвид, Барбара, – вместе выпили еще по стаканчику; они беседуют, но глаза, которые они уже не сводят друг с друга, говорят красноречивее слов. Барбаре, такой одинокой, впервые в жизни легко с мужчиной, как будто она всегда его знала и о нем втайне мечтала. Чуткий, внимательный, страстный. Все ее женское естество откликается на его призыв.
Словно во сне, она соглашается пойти к Дэвиду, в мотель "Литл Америка". Только бы не порвать связавшую их тонкую нить. Он. Это он. Тот, кто навсегда останется с ней.
Барбара не замечает скромной обстановки номера 219. Едва закрывается дверь, как она обвивает руками своего покорителя. Как это не похоже на ее всегдашнее благоразумие! Никогда раньше. Она преобразилась. Нет, это не только страстное желание, интрижка на одну ночь – Барбара наверстывает годы, потерянные до этой встречи с мужчиной ее жизни. Две дороги чудесно пересеклись в одном месте, в одно время и теперь ведут Барбару и Дэвида к немыслимому счастью, к полному слиянию, к тому, чтобы окончательно убедиться, что они созданы друг для друга.
Их губы соединяются. Нагие тела сплетаются в нетерпеливом исступлении, и возбуждение женщины и мужчины достигает силы электрического разряда.
Дэвид лежит в теплом свете ночника с восхитительной девушкой, которая отдается ему, в реальности, в жизни, а не в мечтах и фантазиях, и он забывает обо всем на свете. Его руки повторяют все изгибы льнущего к нему маленького, гибкого и жаркого тела. Он ласкает Барбару так, словно, ослепленный, тонет в ее глазах цвета океана. Он исследует неведомый материк. Она дрожит и трепещет, как кувшинка на волнах, плывущая за лодкой, она перекатывается на него, смыкает веки, увлекает его в себя; наконец, прекрасные глаза открываются вновь, и Дэвид видит ее всю, лучезарную.
Спелые груди Барбары, ее нежный живот двигаются рядом с ним, и это сводит с ума. Она заставляет Дэвида перевернуться и обхватывает его ногами – живой пояс полон такого сладострастия, что Уоррену чудится, будто Барбара поглотила его целиком. Кончиками пальцев Дэвид обводит ее круглые бедра, тонкий стан, чувственные ягодицы.
Волны, которые ритмично покачивают Барбару и Дэвида, переходят в шторм и уносят их на край света. Водоворот смешивает тела Дэвида и Барбары, он становится все более мощным, не желая стихать. Дыхание прерывается. Соленый пот ручьями стекает по коже, словно их омывает своей влагой седой океан, похожий на огромные глаза Барбары, в которых снова и снова тонет Дэвид.
Вместе они достигают вершины экстаза, потом разбушевавшиеся стихии успокаиваются, а Барбара и Дэвид, обессиленные, счастливые, с бьющимися сердцами, отдыхают рядом на золотистом песчаном берегу, у кромки которого теперь лишь ласково плещется вода.
Молодая женщина жила в скромном ветхом домике на Норт-стрит. Грязная и шумная сортировочная станция тянется до этой улицы, где живут рабочие. День и ночь тут слышится грохот и скрежет вагонов. Время от времени один из немногих шикарных поездов бесшумно проносится в направлении Калифорнии.
Если верить любопытным соседям, явно страдавшим бессонницей, Дэвид и Барбара встречались чуть ли не каждый день. Так продолжалось две недели. Красивая школьная учительница допоздна не выключала свет в те ночи, когда перед ее дверью сторожил сначала старый фургончик, а потом взятый напрокат "Шевроле". Иногда в окнах было темно, а молодых людей видели в баре "Бакинг Бронко", или "Мустанге".
Скорее всего, после их самой первой ночи Барбара больше ни разу не приезжала к Дэвиду в мотель "Литл Америка".
Когда я начал расследовать историю Дэвида, Барбара уже уехала из города, не оставив адреса. Директор колледжа, конечно, знал, где ее найти, но не счел нужным помочь мне. Сказал только, что в начале февраля Барбара Смит попросила немедленно дать ей расчет – у нее были на то веские причины личного свойства. Она выглядела расстроенной. Это произошло сразу после того, как провалился курс лекций по журналистике, который она организовала сверх программы для пятнадцатилетних школьников. По словам директора, мисс Смит познакомилась с журналистом не то из Нью-Йорка, не то из Вашингтона и попросила его рассказать учащимся колледжа о своей работе – в целях профессиональной ориентации. Предполагался трехчасовой цикл бесед, но лектор провел только одну. Видел ли он сам этого журналиста? Нет, не видел, ах, да, знаете, ведь это его вскоре нашли мертвым на автостраде. Ну, да, помните тот случай, из-за которого подняли столько шуму? Помните?
Я пытаюсь представить себе, как это все было.
– Когда я работал в Нью-Йорке. Дэвид пытается подражать опытному репортеру. За плечом у Барбары висит рекламное панно компании "Аутло Ин", но Уоррену видятся джунгли Вьетнама, коридоры Белого Дома. Он познакомился с Барбарой всего несколько минут назад.
О Барбаре говорят, что она была невысокая, белокурая и застенчивая. А этот улыбчивый парень внушал ей доверие. Он так правильно и хорошо говорил! Так непринужденно двигался, беря стакан с низкого столика в салуне или прикуривая сигарету от своей забавной зажигалки. И глаза его горели, когда он возвращался мыслями из дальних стран, где успел побывать.
Дэвид не зря всю жизнь заботился о своей внешности. Он очень рано выработал собственную манеру общения с людьми. Но его приветливость, интерес к окружающим не были притворными.
Барбара засыпает его вопросами. Она хочет знать все. Ах, это его "когда я работал в Нью-Йорке". Неужели пришел конец ее одиночеству, от которого она так страдает уже пять месяцев, что живет в Рок-Ривере? Раз-другой ее приглашал на чашку кофе благовоспитанный сослуживец. Она знает в лицо одну или двух официанток, продавщиц из соседних лавочек. Когда она выходит в сумерки подышать воздухом на крылечко своего дома, незнакомый железнодорожник иногда машет ей рукой. И это все. Для нее этого слишком мало.
Снова, снова увидеться с Дэвидом!
– Дэйв, а ты не поделишься своим журналистским опытом с моими учениками?
Он расцветает: Барбара сразу сумела его оценить!
И вот Дэвид выступает перед ее учениками, он – в своей стихии. Но его россказней о журналистике хватает лишь на час. О чем говорить еще – он не знает. Заметив в глазах Барбары сомнение, он теряется еще больше. Дэвид убегает. Больше он не вернется.
Я уже понял, что в случае с Дэвидом Уорреном ничему не стоит удивляться. Неспроста он перепробовал столько занятий.
Может, он действительно сотрудничал с какой-нибудь газетой? Как и многие другие, посылал туда свои неумело написанные статейки, какими завалены все редакции? Или же просто вообразил себя репортером, который, как за диким зверем, охотится за сенсациями? Представил себя этаким героем, которого обожает вся страна: день и ночь он яростно стучит по клавишам пишущей машинки – фетровая шляпа сдвинута на затылок, из-за ее ленты выглядывает корреспондентское удостоверение[7], окурок, торчащий изо рта, дымится, отчего он прищуривает левый глаз, под рукой фляга с хлебной водкой, а красотки-секретарши с восторгом следят за каждым его движением.
Сколько я перевидал таких пареньков, которые с детства мечтали о профессии журналиста под влиянием старых фильмов с Кларком Гейблом и Хэмфри Богартом! Но редакционные будни совсем не похожи на кино – не только у меня, даже у Куки Кар-мод и.
Да, все говорят, что Барбара Смит была очень хороша. И ее покорила многозначительность, звучавшая в жарком голосе Дэвида, взгляд, устремленный к манящим его далям. Если Уоррен и старался произвести впечатление на Барбару, то он первый был опьянен собственными сказками.
Мне кажется, Дэвид всегда искренне верил во все свои выдумки.
Они подолгу разговаривали. Он говорил, она слушала. За столиками в кафе или сидя в потертых креслах в ее меблированном домике. Увлеченные друг другом.
Что же случилось с Барбарой? Почему она так внезапно уехала? Она начала сомневаться в Дэвиде после того, как он провалил свои лекции по журналистике? Ее потрясла смерть Уоррена?
А вдруг Барбара имела к ней какое-то отношение? Адриан знает, что даже самые не правдоподобные версии требуют тщательной отработки.
Почему же Барбара так поспешно скрылась? От чего или от кого она бежала? Почему она больше не могла оставаться в Рок-Ривере?
Интересно: знала ли она, что Дэвид был женат? Скорее всего, он намеренно скрыл это от нее, прикидываясь одиноким волком, а может, не придал этому значения. А Барбара уже поверила в любовь до гроба, и ложь Дэвида должна была ее больно ранить. А тут еще эта злосчастная история с его лекциями. Слишком сильное разочарование? Стыд перед учениками и директором? Нежелание продолжать с ним отношения? Или она уехала, как только узнала о гибели Дэвида, потому что жизнь в этом городе утратила для нее всякий смысл? Так или иначе, но в смерти Дэвида Барбара, скорее всего, не виновата, и нет смысла ее в чем-либо подозревать.
Обычная история: мужчина стремится к наслаждению и приключениям, а женщине нужны любовь и постоянство.
Хотя я уверен, что Дэвид Уоррен никогда не хотел причинять боль своей жене, Кристине.
Ему хватало и воображаемых побед. У меня, кажется, начинает вырисовываться его характер.
Всю жизнь Дэвид отчаянно жаждал успеха.
А добился его лишь ценою смерти – смерти, которая на несколько дней сделала его знаменитым. Дэвид уже не узнает, что все-таки достиг своей цели. Поздно, слишком поздно.
Мне так и не удалось до конца выяснить, как складывались отношения Дэвида Уоррена с женщинами, когда он жил в округе Красная Пустыня. Он вроде бы с детства был влюблен в Кристину, но при этом не упускал случая сыграть роль соблазнителя. Однако не очередная победа, а еще одна новая возможность убедиться в собственной неотразимости – вот что, скорее всего, было главным для Дэвида.
Стоило ему прочитать немое "да" в женском взгляде, как он, гордый и счастливый, забывал о желании и ловил уже новый взгляд.
Но с Барбарой Смит.
Сначала он услышал ее голос, нежный, мелодичный, словно шелест крыльев летящего лебедя – ну прямо волшебная симфония. Она сидела в сапуне, за соседним от Дэвида столиком – с ней была молодая женщина. Когда он обернулся, эта женщина уже прощалась и собиралась уходить. Дэвид встретился глазами с Барбарой, и она не отвела взгляд. Незнакомец казался ей симпатичным, неглупым и даже изысканным. А Дэвида околдовали огромные серые глаза Барбары, которая смело разглядывала его. "Глаза того же цвета, что Большое Соленое озеро в туман; вот таким я представляю себе океан."
Правда, Дэвид никогда не видел океана.
Он рискнул.
– Вы позволите?
Она позволила.
Познакомились – Дэвид, Барбара, – вместе выпили еще по стаканчику; они беседуют, но глаза, которые они уже не сводят друг с друга, говорят красноречивее слов. Барбаре, такой одинокой, впервые в жизни легко с мужчиной, как будто она всегда его знала и о нем втайне мечтала. Чуткий, внимательный, страстный. Все ее женское естество откликается на его призыв.
Словно во сне, она соглашается пойти к Дэвиду, в мотель "Литл Америка". Только бы не порвать связавшую их тонкую нить. Он. Это он. Тот, кто навсегда останется с ней.
Барбара не замечает скромной обстановки номера 219. Едва закрывается дверь, как она обвивает руками своего покорителя. Как это не похоже на ее всегдашнее благоразумие! Никогда раньше. Она преобразилась. Нет, это не только страстное желание, интрижка на одну ночь – Барбара наверстывает годы, потерянные до этой встречи с мужчиной ее жизни. Две дороги чудесно пересеклись в одном месте, в одно время и теперь ведут Барбару и Дэвида к немыслимому счастью, к полному слиянию, к тому, чтобы окончательно убедиться, что они созданы друг для друга.
Их губы соединяются. Нагие тела сплетаются в нетерпеливом исступлении, и возбуждение женщины и мужчины достигает силы электрического разряда.
Дэвид лежит в теплом свете ночника с восхитительной девушкой, которая отдается ему, в реальности, в жизни, а не в мечтах и фантазиях, и он забывает обо всем на свете. Его руки повторяют все изгибы льнущего к нему маленького, гибкого и жаркого тела. Он ласкает Барбару так, словно, ослепленный, тонет в ее глазах цвета океана. Он исследует неведомый материк. Она дрожит и трепещет, как кувшинка на волнах, плывущая за лодкой, она перекатывается на него, смыкает веки, увлекает его в себя; наконец, прекрасные глаза открываются вновь, и Дэвид видит ее всю, лучезарную.
Спелые груди Барбары, ее нежный живот двигаются рядом с ним, и это сводит с ума. Она заставляет Дэвида перевернуться и обхватывает его ногами – живой пояс полон такого сладострастия, что Уоррену чудится, будто Барбара поглотила его целиком. Кончиками пальцев Дэвид обводит ее круглые бедра, тонкий стан, чувственные ягодицы.
Волны, которые ритмично покачивают Барбару и Дэвида, переходят в шторм и уносят их на край света. Водоворот смешивает тела Дэвида и Барбары, он становится все более мощным, не желая стихать. Дыхание прерывается. Соленый пот ручьями стекает по коже, словно их омывает своей влагой седой океан, похожий на огромные глаза Барбары, в которых снова и снова тонет Дэвид.
Вместе они достигают вершины экстаза, потом разбушевавшиеся стихии успокаиваются, а Барбара и Дэвид, обессиленные, счастливые, с бьющимися сердцами, отдыхают рядом на золотистом песчаном берегу, у кромки которого теперь лишь ласково плещется вода.
Молодая женщина жила в скромном ветхом домике на Норт-стрит. Грязная и шумная сортировочная станция тянется до этой улицы, где живут рабочие. День и ночь тут слышится грохот и скрежет вагонов. Время от времени один из немногих шикарных поездов бесшумно проносится в направлении Калифорнии.
Если верить любопытным соседям, явно страдавшим бессонницей, Дэвид и Барбара встречались чуть ли не каждый день. Так продолжалось две недели. Красивая школьная учительница допоздна не выключала свет в те ночи, когда перед ее дверью сторожил сначала старый фургончик, а потом взятый напрокат "Шевроле". Иногда в окнах было темно, а молодых людей видели в баре "Бакинг Бронко", или "Мустанге".
Скорее всего, после их самой первой ночи Барбара больше ни разу не приезжала к Дэвиду в мотель "Литл Америка".
Когда я начал расследовать историю Дэвида, Барбара уже уехала из города, не оставив адреса. Директор колледжа, конечно, знал, где ее найти, но не счел нужным помочь мне. Сказал только, что в начале февраля Барбара Смит попросила немедленно дать ей расчет – у нее были на то веские причины личного свойства. Она выглядела расстроенной. Это произошло сразу после того, как провалился курс лекций по журналистике, который она организовала сверх программы для пятнадцатилетних школьников. По словам директора, мисс Смит познакомилась с журналистом не то из Нью-Йорка, не то из Вашингтона и попросила его рассказать учащимся колледжа о своей работе – в целях профессиональной ориентации. Предполагался трехчасовой цикл бесед, но лектор провел только одну. Видел ли он сам этого журналиста? Нет, не видел, ах, да, знаете, ведь это его вскоре нашли мертвым на автостраде. Ну, да, помните тот случай, из-за которого подняли столько шуму? Помните?
Я пытаюсь представить себе, как это все было.
– Когда я работал в Нью-Йорке. Дэвид пытается подражать опытному репортеру. За плечом у Барбары висит рекламное панно компании "Аутло Ин", но Уоррену видятся джунгли Вьетнама, коридоры Белого Дома. Он познакомился с Барбарой всего несколько минут назад.
О Барбаре говорят, что она была невысокая, белокурая и застенчивая. А этот улыбчивый парень внушал ей доверие. Он так правильно и хорошо говорил! Так непринужденно двигался, беря стакан с низкого столика в салуне или прикуривая сигарету от своей забавной зажигалки. И глаза его горели, когда он возвращался мыслями из дальних стран, где успел побывать.
Дэвид не зря всю жизнь заботился о своей внешности. Он очень рано выработал собственную манеру общения с людьми. Но его приветливость, интерес к окружающим не были притворными.
Барбара засыпает его вопросами. Она хочет знать все. Ах, это его "когда я работал в Нью-Йорке". Неужели пришел конец ее одиночеству, от которого она так страдает уже пять месяцев, что живет в Рок-Ривере? Раз-другой ее приглашал на чашку кофе благовоспитанный сослуживец. Она знает в лицо одну или двух официанток, продавщиц из соседних лавочек. Когда она выходит в сумерки подышать воздухом на крылечко своего дома, незнакомый железнодорожник иногда машет ей рукой. И это все. Для нее этого слишком мало.
Снова, снова увидеться с Дэвидом!
– Дэйв, а ты не поделишься своим журналистским опытом с моими учениками?
Он расцветает: Барбара сразу сумела его оценить!
И вот Дэвид выступает перед ее учениками, он – в своей стихии. Но его россказней о журналистике хватает лишь на час. О чем говорить еще – он не знает. Заметив в глазах Барбары сомнение, он теряется еще больше. Дэвид убегает. Больше он не вернется.
Я уже понял, что в случае с Дэвидом Уорреном ничему не стоит удивляться. Неспроста он перепробовал столько занятий.
Может, он действительно сотрудничал с какой-нибудь газетой? Как и многие другие, посылал туда свои неумело написанные статейки, какими завалены все редакции? Или же просто вообразил себя репортером, который, как за диким зверем, охотится за сенсациями? Представил себя этаким героем, которого обожает вся страна: день и ночь он яростно стучит по клавишам пишущей машинки – фетровая шляпа сдвинута на затылок, из-за ее ленты выглядывает корреспондентское удостоверение[7], окурок, торчащий изо рта, дымится, отчего он прищуривает левый глаз, под рукой фляга с хлебной водкой, а красотки-секретарши с восторгом следят за каждым его движением.
Сколько я перевидал таких пареньков, которые с детства мечтали о профессии журналиста под влиянием старых фильмов с Кларком Гейблом и Хэмфри Богартом! Но редакционные будни совсем не похожи на кино – не только у меня, даже у Куки Кар-мод и.
Да, все говорят, что Барбара Смит была очень хороша. И ее покорила многозначительность, звучавшая в жарком голосе Дэвида, взгляд, устремленный к манящим его далям. Если Уоррен и старался произвести впечатление на Барбару, то он первый был опьянен собственными сказками.
Мне кажется, Дэвид всегда искренне верил во все свои выдумки.
Они подолгу разговаривали. Он говорил, она слушала. За столиками в кафе или сидя в потертых креслах в ее меблированном домике. Увлеченные друг другом.
Что же случилось с Барбарой? Почему она так внезапно уехала? Она начала сомневаться в Дэвиде после того, как он провалил свои лекции по журналистике? Ее потрясла смерть Уоррена?
А вдруг Барбара имела к ней какое-то отношение? Адриан знает, что даже самые не правдоподобные версии требуют тщательной отработки.
Почему же Барбара так поспешно скрылась? От чего или от кого она бежала? Почему она больше не могла оставаться в Рок-Ривере?
Интересно: знала ли она, что Дэвид был женат? Скорее всего, он намеренно скрыл это от нее, прикидываясь одиноким волком, а может, не придал этому значения. А Барбара уже поверила в любовь до гроба, и ложь Дэвида должна была ее больно ранить. А тут еще эта злосчастная история с его лекциями. Слишком сильное разочарование? Стыд перед учениками и директором? Нежелание продолжать с ним отношения? Или она уехала, как только узнала о гибели Дэвида, потому что жизнь в этом городе утратила для нее всякий смысл? Так или иначе, но в смерти Дэвида Барбара, скорее всего, не виновата, и нет смысла ее в чем-либо подозревать.
Обычная история: мужчина стремится к наслаждению и приключениям, а женщине нужны любовь и постоянство.
Хотя я уверен, что Дэвид Уоррен никогда не хотел причинять боль своей жене, Кристине.
Ему хватало и воображаемых побед. У меня, кажется, начинает вырисовываться его характер.
Всю жизнь Дэвид отчаянно жаждал успеха.
А добился его лишь ценою смерти – смерти, которая на несколько дней сделала его знаменитым. Дэвид уже не узнает, что все-таки достиг своей цели. Поздно, слишком поздно.
Глава 25
Вторник, 1 мая
Адриана Рэндала восхищает достоинство, с которым Джесс Уоррен расставил все по своим местам после той свистопляски, что устроило телевидение. Этот человек поднялся на защиту тех, кто, быть может, позволил погибнуть его сыну.
Восхищение пришло не сразу. На первый взгляд, открытое письмо Джесса рисовало Дэвида в невыгодном свете. Отцу не пристало поступать таким образом по отношению к сыну. Даже о его самоубийстве он говорил так, словно сам не верил в него и лишь пытался себя убедить. Но когда Адриан разобрался в этой истории, он лучше понял Джесса и оценил великодушие этого человека, который из скромности или милосердия приписал благородные чувства всем, кто был как-то связан с Дэвидом. Словно Дон Кихот – если бы у того был сын – Джесс Уоррен бросился в бой с ветряными мельницами. Или все объясняется гораздо проще: он о чем-то умалчивает. Может, Дэвид успел приоткрыть ему свою тайну?
Журналисту не терпится встретиться с Джессом Уорреном, хотя он вовсе не уверен, что в своем письме тот правильно освещает случившееся.
Вот это обращение, которое отец Дэвида разослал во все газеты, что-либо писавшие о его сыне:
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ВСЕМ, КОГО ВОЛНУЕТ ЧУЖАЯ СУДЬБА
3 февраля незадолго до полудня моего сына нашли мертвым в пустыне, на Междуштатной 80. Он покончил с собой. Сколько людей проехало мимо Дэвида, не подозревая, что он нуждается в помощи?
Рядом с ним лежала короткая записка, написанная его рукой:
"Одиннадцать часов я ждал, что кто-нибудь остановится. Я совсем замерз. А они проезжают мимо".
Я хочу оправдать людей, которые в ту ночь, в те часы не затормозили у машины моего сына и навлекли на себя всеобщее осуждение.
То, что произошло с Дэвидом, нельзя расценивать как событие всеобщей значимости. Но пресса, в первую очередь телеведущие в своих выпусках новостей оповестили об этом всю страну. Особенно Куки Кармоди в своей передаче пытался уверить телезрителей, что человек одиннадцать часов тщетно ожидал помощи, но столкнулся с всеобщим эгоизмом и в конце концов, не выдержав холода, поддался отчаянию и покончил с собой.
В те дни все мы – мать Дэвида, его жена, все наши друзья и я сам – испытывали одно и то же чувство. Возможна ли такая бесчеловечность? Как мог пренебречь своим долгом дорожный патруль? Куда подевались все водители, которые, как говорят, всегда останавливаются, чтобы протянуть руку помощи попавшим в беду?
Мы тоже приняли записку нашего сына за чистую монету и готовы были проклинать весь мир.
Уверен, что люди, которые обнародовали послание Дэвида, сделали это из лучших побуждений, потому что приняли его за прощальное письмо.
Записка заслуживала публикации, ведь человек одиннадцать часов подряд напрасно взывал о помощи.
Но позже, когда мы немного пришли в себя, нам стало ясно, что тех, кто проезжал мимо этого места, да и всех жителей Вайоминга обвиняют несправедливо. Многие по-дружески относились к Дэвиду, пока он жил в этом штате.
Сейчас я лучше понимаю эту записку, ее подлинный смысл, выдающий мысли Дэвида, его жажду быть услышанным, убедиться, что люди способны на взаимную поддержку и любовь.
Позвольте отцу жертвы объяснить, что подразумевал мой сын, сочиняя это послание, поскольку Дэвид никогда не умел признавать своих поражений. Даже в последние минуты жизни ему понадобилось выдумать для себя роль.
"Одиннадцать часов я ждал, что кто-нибудь остановится".
"Одиннадцать часов" у Дэвида символизируют и самый последний, и предыдущие одиннадцать часов его жизни. Он также хотел сказать, что всю жизнь ждал помощи от других. Он искал поддержки, но не признавался, что нуждается в ней, не позволял себе о чем-то просить других. Даже сидя один в машине, он ждал, когда люди сами догадаются, что ему нужна помощь, и остановятся. Все должно было произойти само собой. Но кто же мог об этом знать? Как люди, которые ехали мимо, могли догадаться, что Дэвиду нужна помощь?
"Я совсем замерз".
Этот холод шел у него изнутри. Дэвид в одиночестве переживал свои трудности и не хотел никому жаловаться. И все больше поддавался этому холоду.
"А они проезжают мимо".
Эта фраза – ключевая: вот что больше всего угнетало Дэвида. Проезжавшие мимо люди – это его друзья и знакомые; благодаря упорному труду и настойчивости они ушли вперед, а он застрял на обочине, один на один со своими комплексами.
Боль наша велика, мы потеряли единственного сына.
Всех, кто смотрел телепередачу;
Всех, кто что-то слышал о ней;
Всех, кто обвинил в бессердечии проехавших мимо водителей грузовых и легковых машин, шоферов автобусов, дорожный патруль;
Всех, кто сердится и негодует, прошу: никого не осуждайте и не усугубляйте тем самым мое горе.
Если бы Дэвид подал знак, кто-нибудь из вас остановился бы. Но сейчас только мы, родители, должны оплакивать его смерть. Людям, которые не сделали Дэвиду ничего дурного, не в чем себя упрекать.
Я действительно сожалею, что так все получилось. Я прошу прощения у своих соотечественников, которых незаслуженно оскорбили, обвинили в отсутствии любви к ближнему. Надеюсь, если мое письмо будет полностью напечатано, оно поможет восстановить справедливость. Пусть боль и печаль останутся лишь в сердцах тех, кто любил Дэвида.
Не оскверняйте же наше горе, неверно объясняя его записку.
Дэвид был искренним человеком. Он говорил, что мы должны помогать друг другу.
С глубоким сожалением,
Джесс Уоррен.
Адриана Рэндала, завершавшего расследование, взволновало это письмо, эта отцовская самоотверженность – от них повеяло другой эпохой или глубокой верой. Такая доброта не могла не растрогать собратьев Рэндала по перу.
Во всех редакциях письмо Джесса отправили в корзинку для мусора.
Адриана Рэндала восхищает достоинство, с которым Джесс Уоррен расставил все по своим местам после той свистопляски, что устроило телевидение. Этот человек поднялся на защиту тех, кто, быть может, позволил погибнуть его сыну.
Восхищение пришло не сразу. На первый взгляд, открытое письмо Джесса рисовало Дэвида в невыгодном свете. Отцу не пристало поступать таким образом по отношению к сыну. Даже о его самоубийстве он говорил так, словно сам не верил в него и лишь пытался себя убедить. Но когда Адриан разобрался в этой истории, он лучше понял Джесса и оценил великодушие этого человека, который из скромности или милосердия приписал благородные чувства всем, кто был как-то связан с Дэвидом. Словно Дон Кихот – если бы у того был сын – Джесс Уоррен бросился в бой с ветряными мельницами. Или все объясняется гораздо проще: он о чем-то умалчивает. Может, Дэвид успел приоткрыть ему свою тайну?
Журналисту не терпится встретиться с Джессом Уорреном, хотя он вовсе не уверен, что в своем письме тот правильно освещает случившееся.
Вот это обращение, которое отец Дэвида разослал во все газеты, что-либо писавшие о его сыне:
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ВСЕМ, КОГО ВОЛНУЕТ ЧУЖАЯ СУДЬБА
3 февраля незадолго до полудня моего сына нашли мертвым в пустыне, на Междуштатной 80. Он покончил с собой. Сколько людей проехало мимо Дэвида, не подозревая, что он нуждается в помощи?
Рядом с ним лежала короткая записка, написанная его рукой:
"Одиннадцать часов я ждал, что кто-нибудь остановится. Я совсем замерз. А они проезжают мимо".
Я хочу оправдать людей, которые в ту ночь, в те часы не затормозили у машины моего сына и навлекли на себя всеобщее осуждение.
То, что произошло с Дэвидом, нельзя расценивать как событие всеобщей значимости. Но пресса, в первую очередь телеведущие в своих выпусках новостей оповестили об этом всю страну. Особенно Куки Кармоди в своей передаче пытался уверить телезрителей, что человек одиннадцать часов тщетно ожидал помощи, но столкнулся с всеобщим эгоизмом и в конце концов, не выдержав холода, поддался отчаянию и покончил с собой.
В те дни все мы – мать Дэвида, его жена, все наши друзья и я сам – испытывали одно и то же чувство. Возможна ли такая бесчеловечность? Как мог пренебречь своим долгом дорожный патруль? Куда подевались все водители, которые, как говорят, всегда останавливаются, чтобы протянуть руку помощи попавшим в беду?
Мы тоже приняли записку нашего сына за чистую монету и готовы были проклинать весь мир.
Уверен, что люди, которые обнародовали послание Дэвида, сделали это из лучших побуждений, потому что приняли его за прощальное письмо.
Записка заслуживала публикации, ведь человек одиннадцать часов подряд напрасно взывал о помощи.
Но позже, когда мы немного пришли в себя, нам стало ясно, что тех, кто проезжал мимо этого места, да и всех жителей Вайоминга обвиняют несправедливо. Многие по-дружески относились к Дэвиду, пока он жил в этом штате.
Сейчас я лучше понимаю эту записку, ее подлинный смысл, выдающий мысли Дэвида, его жажду быть услышанным, убедиться, что люди способны на взаимную поддержку и любовь.
Позвольте отцу жертвы объяснить, что подразумевал мой сын, сочиняя это послание, поскольку Дэвид никогда не умел признавать своих поражений. Даже в последние минуты жизни ему понадобилось выдумать для себя роль.
"Одиннадцать часов я ждал, что кто-нибудь остановится".
"Одиннадцать часов" у Дэвида символизируют и самый последний, и предыдущие одиннадцать часов его жизни. Он также хотел сказать, что всю жизнь ждал помощи от других. Он искал поддержки, но не признавался, что нуждается в ней, не позволял себе о чем-то просить других. Даже сидя один в машине, он ждал, когда люди сами догадаются, что ему нужна помощь, и остановятся. Все должно было произойти само собой. Но кто же мог об этом знать? Как люди, которые ехали мимо, могли догадаться, что Дэвиду нужна помощь?
"Я совсем замерз".
Этот холод шел у него изнутри. Дэвид в одиночестве переживал свои трудности и не хотел никому жаловаться. И все больше поддавался этому холоду.
"А они проезжают мимо".
Эта фраза – ключевая: вот что больше всего угнетало Дэвида. Проезжавшие мимо люди – это его друзья и знакомые; благодаря упорному труду и настойчивости они ушли вперед, а он застрял на обочине, один на один со своими комплексами.
Боль наша велика, мы потеряли единственного сына.
Всех, кто смотрел телепередачу;
Всех, кто что-то слышал о ней;
Всех, кто обвинил в бессердечии проехавших мимо водителей грузовых и легковых машин, шоферов автобусов, дорожный патруль;
Всех, кто сердится и негодует, прошу: никого не осуждайте и не усугубляйте тем самым мое горе.
Если бы Дэвид подал знак, кто-нибудь из вас остановился бы. Но сейчас только мы, родители, должны оплакивать его смерть. Людям, которые не сделали Дэвиду ничего дурного, не в чем себя упрекать.
Я действительно сожалею, что так все получилось. Я прошу прощения у своих соотечественников, которых незаслуженно оскорбили, обвинили в отсутствии любви к ближнему. Надеюсь, если мое письмо будет полностью напечатано, оно поможет восстановить справедливость. Пусть боль и печаль останутся лишь в сердцах тех, кто любил Дэвида.
Не оскверняйте же наше горе, неверно объясняя его записку.
Дэвид был искренним человеком. Он говорил, что мы должны помогать друг другу.
С глубоким сожалением,
Джесс Уоррен.
Адриана Рэндала, завершавшего расследование, взволновало это письмо, эта отцовская самоотверженность – от них повеяло другой эпохой или глубокой верой. Такая доброта не могла не растрогать собратьев Рэндала по перу.
Во всех редакциях письмо Джесса отправили в корзинку для мусора.
Глава 26
Понедельник, 28 мая
Для поездки в Солт-Лейк-Сити старый журналист выбрал праздничный день. День поминовения <Memorial Day – 30 мая, день памяти павших в гражданской войне 1861 – 65 гг. в США, в испано-американской и других войнах.>, когда на каждом шагу развеваются звездно-полосатые флаги, а могилы утопают в цветах. Адриан не решился предварительно звонить Джессу Уоррену. В этот день отец Дэвида наверняка будет дома.
Легкий ветерок дует с юго-западных склонов и несет пустыне надежду на близкое лето, ароматы цветов и запах соли, долетающие из менее суровых земель, из-за Скалистых гор.
Адриан любит эти теплые последние дни мая, когда на кактусах распускаются редкие красные или желтые соцветия.
Стада уже перебираются на летние горные пастбища. Десятки тысяч свежеостриженных овец после недельного перехода штурмуют высокие склоны, поднимаясь до самой границы снегов. Как всегда весной, Адриан опубликовал забавную фотографию, запечатлевшую великое переселение.
Он припарковывает машину у аэродрома.
Воздух вибрирует. Глухой и низкий гул моторов оповещает о снижении старины "Кон-вера" <"Конвер" – старая модель небольшого пассажирского винтового самолета.> компании "Нью Фронтир Эарлайнс" задолго до того, как в небе вырисовывается его силуэт, на глазах меняющий оттенки – от фиалкового до серебристого.
Как только самолет садится, помощник шерифа Слим начинает досмотр четырех пассажиров, ожидающих вылета.
– Хелло, Адриан, решили прогуляться?
Слим – больше для виду – водит антенной своего датчика по одежде журналиста; приветливой улыбкой он старается загладить нелепую формальность.
Он уже столько лет знает Адриана, да и трех остальных пассажиров: Фелтона из универсама и двух фермеров в широких бежевых фетровых шляпах и сапогах из тисненой кожи.
Пилот, старый ирландец-забияка, вылезает, чтобы размять ноги; когда он подходит ближе, Слим кричит ему ритуальное:
– Боюсь, что до Кубы ты сегодня на своей развалюхе не долетишь!
Уже семнадцать лет, в любую погоду летчик и самолет – неразлучны. Они облетели все аэродромы между Денвером и Солт-Лейк-Сити. Словно огромный гудящий шмель, "Конвер" второе десятилетие носится от городка к городку.
Пилот прощается с пассажирами, которые выходят из самолета. Они – его гости, а он – хозяин. Требования профсоюзов? Обязательное страхование? Его скромному жалованию никто не позавидует. Но он работает не ради денег. Он живет ради своего самолета, и на пенсию они уйдут только вместе. Два года он сражается с дирекцией авиалинии, которая хочет отправить "Конвер" на свалку: скандалит с авиатехниками, хитрит и ловчит, чтобы каждые полгода успешно проходить проверки.
Адриан приветствует пилота.
В салоне уже собралась дюжина пассажиров. Адриан рассеянно берет жевательную резинку, которую предлагает молодая чернокожая стюардесса, небрежно рассевшаяся в кресле у входа.
Ирландец, который в носу самолета возится со стабилизатором, кричит через плечо:
– Эй, как вы там, все готовы? Можно взлетать?
Ответа не слышно, да он его и не ждет.
Адриану никогда не надоедает сверху вновь и вновь открывать для себя пустыню: здесь пятно охры, там мазок сиены, все оттенки бежевого, серо-зеленого; а вот гора Кинге Маунтин с блестящими выступами, искусственное озеро Флейминг Годж, которое начинается в получасе полета от Рок-Ривера и тает в тумане в ста милях к югу, у большой плотины в штате Юта.
Адриан впервые замечает в углу иллюминатора между двумя толстыми стеклами маленькую полустертую печать: отметку о тридцати тысячах часов, которые уже налетал "Конвер".
После промежуточной посадки в Вернале самолету нелегко набрать высоту, необходимую для перелета через основной хребет Скалистых гор. Он покачивается, борясь с могучим дыханием гор Уосатч, а затем ныряет вниз, к плоским солончакам. Здесь, на пять тысяч футов ниже Красной пустыни, уже настоящая весна, вспаханные поля радуют глаз всевозможными оттенками зеленого. Но вокруг большого озера застыли только мертвые корки соли.
Адриан добирается на автобусе до квартала Вудс-Крос, в северной части Солт-Лейк-Сити. В отдалении бросаются в глаза две громады: Капитолий штата и собор мормонов, уродливая подделка под средневековую архитектуру.
В Вудс-Кросе Адриан целых семь часов расспрашивает Линду и Джесса Уорренов об их сыне.
Он не выдает своего удивления, когда Джесс открывает ему дверь скромного, но уютного дома, утопающего в зелени. Адриан не так представлял себе этого человека. Журналист воображал отца Дэвида человеком массивным, властным, неопределенного возраста.
Мужчина лет пятидесяти, сухощавый, ростом ниже Адриана, здоровается с ним глухим голосом. Лицо выразительное: лоб, покрытый сетью морщинок, крупный нос, тонкие, горестно сжатые губы. Очень темные, блестящие и глубоко посаженные глаза, в которые трудно смотреть.
Усаживаясь, Адриан задается вопросом, что поддерживает этого человека: вера или отчаяние? Встретившись с его пристальным взглядом, журналист думает, что, пожалуй, впервые видит такие глаза.
Джесс Уоррен наполняет пивом два высоких узких стакана, они тут же запотевают. Быстрыми шагами входит его жена. Адриан встает и вежливо кланяется, по обычаю старого Запада. Линда Уоррен, кажется, это оценила. Ростом она ниже мужа. И еще более хрупкая, чем он. У нее очень короткая стрижка и челка, из-под которой она взглядывает на гостя, натянуто улыбаясь.
Рана Уорренов все еще кровоточит. Сколько зла может натворить пресса во имя свободы информации! Дэвид, его близкие, шахтеры, полиция, весь Рок-Ривер были равнодушно забрызганы грязью полуправды, которая хуже вымысла.
– Из уважения к памяти Дэвида, к вам и к доброй репутации Вайоминга я хочу разобраться в этой истории, – говорит Адриан. – Сам я тоже виноват. И я невольно участвовал в искажении этого драматического факта. Но я прочитал ваше открытое письмо, и мне захотелось увидеться с вами.
Уоррены соглашаются на разговор. Адриан вынимает из внутреннего кармана куртки блокнот и ручку с синими чернилами.
Для поездки в Солт-Лейк-Сити старый журналист выбрал праздничный день. День поминовения <Memorial Day – 30 мая, день памяти павших в гражданской войне 1861 – 65 гг. в США, в испано-американской и других войнах.>, когда на каждом шагу развеваются звездно-полосатые флаги, а могилы утопают в цветах. Адриан не решился предварительно звонить Джессу Уоррену. В этот день отец Дэвида наверняка будет дома.
Легкий ветерок дует с юго-западных склонов и несет пустыне надежду на близкое лето, ароматы цветов и запах соли, долетающие из менее суровых земель, из-за Скалистых гор.
Адриан любит эти теплые последние дни мая, когда на кактусах распускаются редкие красные или желтые соцветия.
Стада уже перебираются на летние горные пастбища. Десятки тысяч свежеостриженных овец после недельного перехода штурмуют высокие склоны, поднимаясь до самой границы снегов. Как всегда весной, Адриан опубликовал забавную фотографию, запечатлевшую великое переселение.
Он припарковывает машину у аэродрома.
Воздух вибрирует. Глухой и низкий гул моторов оповещает о снижении старины "Кон-вера" <"Конвер" – старая модель небольшого пассажирского винтового самолета.> компании "Нью Фронтир Эарлайнс" задолго до того, как в небе вырисовывается его силуэт, на глазах меняющий оттенки – от фиалкового до серебристого.
Как только самолет садится, помощник шерифа Слим начинает досмотр четырех пассажиров, ожидающих вылета.
– Хелло, Адриан, решили прогуляться?
Слим – больше для виду – водит антенной своего датчика по одежде журналиста; приветливой улыбкой он старается загладить нелепую формальность.
Он уже столько лет знает Адриана, да и трех остальных пассажиров: Фелтона из универсама и двух фермеров в широких бежевых фетровых шляпах и сапогах из тисненой кожи.
Пилот, старый ирландец-забияка, вылезает, чтобы размять ноги; когда он подходит ближе, Слим кричит ему ритуальное:
– Боюсь, что до Кубы ты сегодня на своей развалюхе не долетишь!
Уже семнадцать лет, в любую погоду летчик и самолет – неразлучны. Они облетели все аэродромы между Денвером и Солт-Лейк-Сити. Словно огромный гудящий шмель, "Конвер" второе десятилетие носится от городка к городку.
Пилот прощается с пассажирами, которые выходят из самолета. Они – его гости, а он – хозяин. Требования профсоюзов? Обязательное страхование? Его скромному жалованию никто не позавидует. Но он работает не ради денег. Он живет ради своего самолета, и на пенсию они уйдут только вместе. Два года он сражается с дирекцией авиалинии, которая хочет отправить "Конвер" на свалку: скандалит с авиатехниками, хитрит и ловчит, чтобы каждые полгода успешно проходить проверки.
Адриан приветствует пилота.
В салоне уже собралась дюжина пассажиров. Адриан рассеянно берет жевательную резинку, которую предлагает молодая чернокожая стюардесса, небрежно рассевшаяся в кресле у входа.
Ирландец, который в носу самолета возится со стабилизатором, кричит через плечо:
– Эй, как вы там, все готовы? Можно взлетать?
Ответа не слышно, да он его и не ждет.
Адриану никогда не надоедает сверху вновь и вновь открывать для себя пустыню: здесь пятно охры, там мазок сиены, все оттенки бежевого, серо-зеленого; а вот гора Кинге Маунтин с блестящими выступами, искусственное озеро Флейминг Годж, которое начинается в получасе полета от Рок-Ривера и тает в тумане в ста милях к югу, у большой плотины в штате Юта.
Адриан впервые замечает в углу иллюминатора между двумя толстыми стеклами маленькую полустертую печать: отметку о тридцати тысячах часов, которые уже налетал "Конвер".
После промежуточной посадки в Вернале самолету нелегко набрать высоту, необходимую для перелета через основной хребет Скалистых гор. Он покачивается, борясь с могучим дыханием гор Уосатч, а затем ныряет вниз, к плоским солончакам. Здесь, на пять тысяч футов ниже Красной пустыни, уже настоящая весна, вспаханные поля радуют глаз всевозможными оттенками зеленого. Но вокруг большого озера застыли только мертвые корки соли.
Адриан добирается на автобусе до квартала Вудс-Крос, в северной части Солт-Лейк-Сити. В отдалении бросаются в глаза две громады: Капитолий штата и собор мормонов, уродливая подделка под средневековую архитектуру.
В Вудс-Кросе Адриан целых семь часов расспрашивает Линду и Джесса Уорренов об их сыне.
Он не выдает своего удивления, когда Джесс открывает ему дверь скромного, но уютного дома, утопающего в зелени. Адриан не так представлял себе этого человека. Журналист воображал отца Дэвида человеком массивным, властным, неопределенного возраста.
Мужчина лет пятидесяти, сухощавый, ростом ниже Адриана, здоровается с ним глухим голосом. Лицо выразительное: лоб, покрытый сетью морщинок, крупный нос, тонкие, горестно сжатые губы. Очень темные, блестящие и глубоко посаженные глаза, в которые трудно смотреть.
Усаживаясь, Адриан задается вопросом, что поддерживает этого человека: вера или отчаяние? Встретившись с его пристальным взглядом, журналист думает, что, пожалуй, впервые видит такие глаза.
Джесс Уоррен наполняет пивом два высоких узких стакана, они тут же запотевают. Быстрыми шагами входит его жена. Адриан встает и вежливо кланяется, по обычаю старого Запада. Линда Уоррен, кажется, это оценила. Ростом она ниже мужа. И еще более хрупкая, чем он. У нее очень короткая стрижка и челка, из-под которой она взглядывает на гостя, натянуто улыбаясь.
Рана Уорренов все еще кровоточит. Сколько зла может натворить пресса во имя свободы информации! Дэвид, его близкие, шахтеры, полиция, весь Рок-Ривер были равнодушно забрызганы грязью полуправды, которая хуже вымысла.
– Из уважения к памяти Дэвида, к вам и к доброй репутации Вайоминга я хочу разобраться в этой истории, – говорит Адриан. – Сам я тоже виноват. И я невольно участвовал в искажении этого драматического факта. Но я прочитал ваше открытое письмо, и мне захотелось увидеться с вами.
Уоррены соглашаются на разговор. Адриан вынимает из внутреннего кармана куртки блокнот и ручку с синими чернилами.
Глава 27
ИНТЕРВЬЮ, КОТОРОЕ АДРИАН РЭНДАЛ ВЗЯЛ У ДЖЕССА И ЛИНДЫ УОРРЕН
АДРИАН. У вас есть еще дети, кроме Дэвида?
ДЖЕСС. Нет.
АДРИАН. Дэвид был женат?
ДЖЕСС. Да, пять лет. Его жена и сын сейчас в отъезде.
АДРИАН. В Рок-Ривере поговаривают, будто у Дэвида были трудности с деньгами. ДЖЕСС. Вряд ли что-то серьезное. АДРИАН. Так у него не было крупных долгов?
ДЖЕСС. Нет, насколько я знаю. Если в кармане пусто, то долг и в тысячу долларов – катастрофа. Но если зарабатываешь триста в неделю.
ЛИНДА. У него были старые долги. Ему часто напоминали о них. Случались и непредвиденные расходы. Мотор в его машине сдал еще в прошлом октябре.
АДРИАН. Его жена работала?
ДЖЕСС. Да.
АДРИАН. Вы имели возможность помогать ему?
ДЖЕСС (морщится и понижает голос). Вопрос не в том, была возможность или нет. Мы помогли бы ему, вот и все.
ЛИНДА. Но он должен был попросить нас об этом! Я думаю, иногда он тратился без особой нужды. Зачем, например, ему понадобилось брать напрокат "Шевроле"?
АДРИАН. Может, ему просто не хватало благоразумия. Он не состоял на учете у психиатра?
ДЖЕСС и ЛИНДА (в один голос). Нет.
АДРИАН (настойчиво). Так у него не было психических отклонений?
Молчание.
ЛИНДА (нерешительно). Н-н-нет, но Дэвид не все нам рассказывал. (Убежденно) Знаете, он был, ярким, очень-очень ярким человеком.
ДЖЕСС. Он не смог найти своего места в жизни, потому что чересчур сосредотачивался на своих мелких неприятностях.
АДРИАН. На мелких неприятностях?
ДЖЕСС. Да, мы так думаем. Ему наверняка стало бы легче, если бы он поделился с нами.
ЛИНДА. Наш друг, священник, того же мнения. Дэвид с детства стремился к успеху, ему ужасно хотелось всех превзойти. Стать лучшим. Он скрывал свои слабости, потому что боялся показаться смешным.
Глоток пива. Адриану вдруг делается неловко перед этой парой, которую он видит в первый и последний раз. Он вторгается в душевный мир погибшего молодого человека, его родителей. И все же отступать поздно. Не сможет он успокоиться, пока не разберется с этим Дэвидом до конца! Он сдвигает на лоб очки и трет уголки глаз большим и средним пальцами.
АДРИАН. У вас есть еще дети, кроме Дэвида?
ДЖЕСС. Нет.
АДРИАН. Дэвид был женат?
ДЖЕСС. Да, пять лет. Его жена и сын сейчас в отъезде.
АДРИАН. В Рок-Ривере поговаривают, будто у Дэвида были трудности с деньгами. ДЖЕСС. Вряд ли что-то серьезное. АДРИАН. Так у него не было крупных долгов?
ДЖЕСС. Нет, насколько я знаю. Если в кармане пусто, то долг и в тысячу долларов – катастрофа. Но если зарабатываешь триста в неделю.
ЛИНДА. У него были старые долги. Ему часто напоминали о них. Случались и непредвиденные расходы. Мотор в его машине сдал еще в прошлом октябре.
АДРИАН. Его жена работала?
ДЖЕСС. Да.
АДРИАН. Вы имели возможность помогать ему?
ДЖЕСС (морщится и понижает голос). Вопрос не в том, была возможность или нет. Мы помогли бы ему, вот и все.
ЛИНДА. Но он должен был попросить нас об этом! Я думаю, иногда он тратился без особой нужды. Зачем, например, ему понадобилось брать напрокат "Шевроле"?
АДРИАН. Может, ему просто не хватало благоразумия. Он не состоял на учете у психиатра?
ДЖЕСС и ЛИНДА (в один голос). Нет.
АДРИАН (настойчиво). Так у него не было психических отклонений?
Молчание.
ЛИНДА (нерешительно). Н-н-нет, но Дэвид не все нам рассказывал. (Убежденно) Знаете, он был, ярким, очень-очень ярким человеком.
ДЖЕСС. Он не смог найти своего места в жизни, потому что чересчур сосредотачивался на своих мелких неприятностях.
АДРИАН. На мелких неприятностях?
ДЖЕСС. Да, мы так думаем. Ему наверняка стало бы легче, если бы он поделился с нами.
ЛИНДА. Наш друг, священник, того же мнения. Дэвид с детства стремился к успеху, ему ужасно хотелось всех превзойти. Стать лучшим. Он скрывал свои слабости, потому что боялся показаться смешным.
Глоток пива. Адриану вдруг делается неловко перед этой парой, которую он видит в первый и последний раз. Он вторгается в душевный мир погибшего молодого человека, его родителей. И все же отступать поздно. Не сможет он успокоиться, пока не разберется с этим Дэвидом до конца! Он сдвигает на лоб очки и трет уголки глаз большим и средним пальцами.