Геммел Дэвид. Друсс-Легенда

   — Ее нет с нами. Они забрали ее.
   — Куда?
   — Один из вожаков, у которого шрам на щеке, уехал с ней, как только стемнело.
   Шадак тихо выругался. Менять план было поздно.
   — Как тебя звать?
   — Мари.
   — Ладно, Мари, буди остальных и скажи Друссу: пусть действует как условились.
   Шадак отполз прочь, нашел свои мечи и опоясался ими. Потом вышел на открытое место и как ни в чем не бывало зашагал к шатру. В лагере бодрствовали всего несколько человек, да и те не обратили внимания на уверенно идущего Шадака.
   Он приподнял полотнище и вошел внутрь, обнажив правый меч. Хариб Ка сидел на полотняном стуле с кубком вина в левой руке и саблей в правой.
   — Добро пожаловать к моему очагу, Человек-Волк, — с улыбкой сказал он, осушил свой кубок и встал. Вино текло по темной раздвоенной бороде, и при свете лампы она блестела, как намасленная. — Хочешь выпить?
   — Почему бы и нет? — Если бой начнется тотчас же, лязг стали разбудит спящих разбойников, и женщинам не дадут убежать.
   — Далеко же ты заехал от дома, — сказал Хариб Ка.
   — У меня больше нет дома.
   Хариб Ка наполнил второй кубок и подал Шадаку.
   — Ты пришел убить меня?
   — Я пришел к Коллану. Говорят, он уехал?
   — Почему к Коллану? — Темные глаза Хариба Ка поблескивали в золотистом свете.
   — Он убил моего сына в Кориалисе. — А, белокурый такой парнишка. Хороший боец, но чересчур бесшабашный.
   — Это свойственно молодости. — Шадак пригубил вино, Его гнев, словно огонь в кузнице, был горяч, но не выходил за пределы горна.
   — Это свойство его погубило. Коллан — мастер своего дела. Где ты оставил своего приятеля с топором?
   — Ты хорошо осведомлен.
   — Всего несколько часов назад его жена стояла там же, где сейчас ты. Это она сказала мне, что он придет. Она ведьма — ты знал об этом?
   — Нет. Где она теперь?
   — Едет с Колланом в Машрапур. Так что же — начнем?
   — Начнем, как только... — заговорил Шадак, но сабля Хариба уже устремилась к его горлу. Охотник пригнулся, ушел влево и пнул Хариба в колено. Вентриец упал, и Шадак приставил меч к его горлу, сказав тихо: — Никогда не дерись, если пьян.
   — Я запомню. И что же дальше?
   — Скажи, где остановится Коллан в Машрапуре.
   — Гостиница «Белый медведь». Это в западном квартале.
   — Знаю. Итак, Хариб Ка, сколько стоит твоя жизнь?
   — По мнению дренайских властей — около тысячи золотых. Для меня самого? Я ничего не могу предложить, пока не продам рабынь.
   — У тебя их больше нет.
   — Я верну их. Тридцать пеших женщин в горах далеко не уйдут.
   — Трудненько будет разыскивать их с перерезанным горлом. — Шадак слегка нажал на меч.
   — Это верно. Так что же ты предлагаешь? — Шадак, уловив торжествующий огонек в глазах Хариба, обернулся — но поздно.
   Тяжелый холодный металл обрушился ему на череп, и мир погрузился во мрак.
   Увесистые удары по лицу, от которых шатались зубы, привели его в чувство. Шадак открыл глаза. Он стоял на коленях, и двое мужчин держали его за руки, а Хариб Ка присел на корточки перед ним.
   — По-твоему, я так глуп, что позволю убийце войти в мой шатер вот так вот запросто. Я знал, что за нами кто-то гонится, а когда четверо, которых я оставил на перевале, не вернулись, понял, что это ты. А теперь, Шадак, скажи мне вот что: во-первых, где молодой крестьянин с топором, а во-вторых, где мои женщины?
   Шадак молчал. Один из разбойников ударил его кулаком в ухо. Перед глазами у Шадака вспыхнули искры, и он склонился вправо. Хариб Ка встал и подошел к жаровне с горящими углями.
   — Тащите его к костру, — приказал вожак.
   Шадака подняли и выволокли наружу. Почти все в лагере еще спали. Охотника поставили на колени перед костром, и Хариб Ка, вынув кинжал, сунул лезвие в огонь. — Ты скажешь мне все, что я хочу знать, — не то я выжгу тебе глаза и слепым пущу в горы.
   Шадак чувствовал кровь на языке, и живот свело от страха — но он молчал.
   Внезапно нечеловеческий вопль разодрал тишину ночи, а следом послышался грохот копыт. Хариб Ка обернулся: сорок напуганных лошадей неслись прямо на лагерь. Один из людей, державших Шадака, ослабил хватку, и охотник прянул вверх, ударив его головой. Второй, видя приближение обезумевших лошадей, отпустил Шадака и бросился под прикрытие повозок. Хариб Ка, выхватив саблю, кинулся на охотника, но передовые кони налетели на него и сбили с ног. Шадак метнулся наперерез лошадям, размахивая руками. Лошади свернули и пронеслись мимо, топча закутанных в одеяла бандитов. Проснувшиеся пытались перехватить коней. Шадак метнулся в шатер Хариба за своими мечами — и выскочил вновь в царящий вокруг хаос.
   Кони разбросали костры, на земле остались лежать мертвецы. Около двадцати лошадей удалось перехватить, остальные убежали в лес, и разбойники погнались за ними.
   Раздался новый вопль, и Шадак, несмотря на весь свой боевой опыт, был ошеломлен тем, что за этим последовало.
   Молодой лесоруб напал на лагерь в одиночку. Его устрашающий топор сверкал серебром при луне, рубя пораженных разбойников. Несколько человек, наскочивших на Друсса с мечами, тут же расстались с жизнью.
   Однако он был обречен. Дюжина воинов окружила его полукольцом, Хариб Ка — среди них. Шадак, обнажив оба своих меча, бросился на выручку с уланским боевым кличем: «Айя! Айя!» И тут из леса полетели стрелы. Одна поразила кого-то в горло, другая, отскочив от шлема, вонзилась в незащищенное плечо. Многие бандиты, встревоженные криком и стрельбой, попятились, вглядываясь в лес, и Друсс врезался в их середину. Они отступали перед ним, падая, задевая своих товарищей. Окровавленный топор мерно поднимался и опускался и не знал пощады.
   Когда Шадак подоспел к месту схватки, разбойники дрогнули и обратились в бегство. Вслед им полетели новые стрелы.
   Хариб Ка бросился к первой попавшейся лошади, ухватился за ее гриву и вскочил на неоседланную спину. Лошадь взвилась на дыбы, но он удержался. Шадак метнул свой правый меч и попал ему в плечо. Хариб Ка мешком повалился наземь, а лошадь ускакала прочь.
   — Друсс! — крикнул Шадак. — Друсс!
   Юноша, преследовавший бегущих, остановился на краю леса и оглянулся. Хариб Ка стоял на коленях, пытаясь извлечь из плеча меч с медной рукоятью.
   Друсс вернулся к Шадаку — весь в крови, с горящими глазами.
   — Где она? — спросил он.
   — Коллан в начале ночи увез ее в Машрапур.
   Из леса вышли две женщины с луками и колчанами стрел.
   — Кто это? — удивился Шадак.
   — Дочери Таннера — дома они ходили на охоту. Я дал им луки часовых.
   Одна из девушек повернулась к Друссу:
   — Они бегут во всю прыть и вряд ли вернутся. Хочешь, чтобы мы пошли за ними следом?
   — Нет. Ведите сюда всех остальных и соберите лошадей. Кто это? — Друсс кивнул на коленопреклоненного Хариба Ка.
   — Один из вожаков.
   Друсс, не говоря ни слова, рубанул Хариба по шее.
   — Вот и конец вожаку.
   Шадак выдернул свой меч из еще трепещущего тела и сосчитал тела на поляне.
   — Девятнадцать. Боги, Друсс, я глазам своим не верю.
   — Некоторых растоптали лошади, которых я спугнул, других подстрелили девушки. — Слева кто-то застонал — одна из охотниц подбежала к нему и вонзила кинжал ему в горло. — Ты проводишь женщин в Падию? — спросил Друсс Шадака.
   — А ты куда? В Машрапур?
   — Я должен найти ее.
   Шадак положил руку ему на плечо.
   — Желаю успеха, Друсс. Ступай в гостиницу «Белый медведь» — Коллан остановится там. Но будь осторожен, дружище. В Машрапуре Ровена принадлежит ему по закону — Вот он, мой закон! — Друсс вскинул топор.
   Шадак увел его в шатер Хариба, налил себе кубок вина и выпил залпом. Потом достал из сундука полотняную рубашку хозяина, бросил ее Друссу.
   — Оботри с себя кровь — ты похож на демона. Друсс с угрюмой улыбкой вытер лицо и руки, потом протер лезвие топора.
   — Что тебе известно о Машрапуре? — спросил Шадак.
   — Это вольный город, и правит им изгнанный вентрийский принц — больше ничего.
   — Это прибежище воров и работорговцев. Законы там просты. те, у кого есть золото давать взятки, сходят за уважаемых граждан. Никому нет дела, откуда они это золото берут. Коллан там пользуется почетом: он человек состоятельный и обедает у эмира.
   — Ну и что же?
   — Да то, что, если ты убьешь его, тебя схватят и казнят — только и всего.
   — Что же ты предлагаешь?
   — Милях в двадцати к югу отсюда есть городок. Там живет один мой приятель. Навести его и скажи, что послал тебя я. Он молод и талантлив, но тебе, Друсс, он не понравится: у этого гуляки на уме одни удовольствия. Именно поэтому в Машрапуре ему цены не будет.
   — Кто он такой?
   — Зовут его Зибен. Он поэт, сказитель и часто выступает во дворцах, будучи большим искусником своего дела. Он мог бы разбогатеть, но все свое время тратит на то, чтобы затащить в постель каждую красотку, которая попадается ему на глаза. Замужняя она, нет ли, ему все одно — потому и врагов он нажил довольно.
   — Он мне уже не нравится.
   — В нем есть и хорошие качества, — хмыкнул Шадак. — Он верный друг и бесстрашен до глупости. Хорошо владеет ножом и знает Машрапур. Доверься ему.
   — С какой стати он будет помогать мне?
   — Он передо мной в долгу. — Шадак снова наполнил кубок и подал его Друссу.
   Юноша попробовал и выпил все до дна.
   — Хорошая штука. Что это?
   — Лентрийское красное — пятилетней выдержки, я бы сказал. Не самое лучшее, но вполне годится для такой ночи, как эта.
   — Да, к такому можно пристраститься, — согласился Друсс.

Глава 4

   Зибен был доволен собой. Вокруг бочонка собралась кучка народу, и трое уже проигрались в пух и прах. Маленький зеленый кристаллик легко помещался под каждой из трех ореховых скорлупок.
   — Я буду действовать чуть помедленнее, — сказал поэт высокому бородатому воину, который уже просадил четыре серебряные монеты. Тонкие руки выровняли скорлупки в ряд посреди перевернутого бочонка. — Которая? Не спеши с ответом, дружище, — этот изумруд стоит двадцать золотых рагов.
   Игрок громко потянул носом и поскреб грязным пальцем в бороде.
   — Вот эта, — указал он наконец на среднюю скорлупку. Зибен поднял ее — под ней ничего не было. Он приподнял правую, ловко подсунул под нее изумруд и предъявил публике.
   — Чуть-чуть не угадал, — с лучезарной улыбкой сказал он. Воин выбранился и пошел прочь, расталкивая толпу. Его место занял чернявый коротышка — запах, исходивший от него, мог бы свалить вола. Зибен ощутил искушение дать ему выиграть. Фальшивый изумруд не стоил и десятой доли того, что поэт уже выманил у простаков, но проигрывать было бы обидно, и чернявый мигом лишился трех монет.
   Толпа раздалась, и к Зибену приблизился молодой воин в черном, с наплечниками из сверкающей серебристой стали. На его шлеме красовался серебристый топорик в обрамлении двух черепов, а при себе он имел большой топор с двойным лезвием.
   — Хочешь попытать счастья? — спросил Зибен, заглянув в холодные голубые глаза.
   — Почему бы нет? — низким спокойным голосом отозвался воин и положил на бочонок серебряную монету. Руки поэта замелькали, выписывая скорлупками хитрые восьмерки, и остановились.
   — Надеюсь, глаз у тебя острый, дружище.
   — Достаточно острый. — Воин тронул огромным пальцем среднюю скорлупку. — Вот здесь.
   — Сейчас посмотрим. — Поэт протянул руку, но воин отстранил ее.
   — Посмотрим, — подтвердил он и медленно перевернул правую и левую скорлупки. Под ними было пусто. — Вот видишь, я прав, — сказал он, глядя светлыми глазами в лицо Зибена. — Показывай.
   Зибен с натянутой улыбкой подсунул изумруд под скорлупку.
   — Молодец, дружище. Глаз у тебя и впрямь орлиный. — Зрители похлопали в ладоши и разошлись.
   — Спасибо, что не разоблачил меня, — сказал Зибен, собирая свое серебро.
   — Дураки и деньги — что лед и жара, вместе не уживаются. Ты Зибен?
   — Быть может — смотря кто спрашивает.
   — Меня прислал Шадак.
   — Зачем?
   — За тобой остался должок.
   — Я в долгу перед ним — при чем здесь ты?
   — И верно, ни при чем. — Воин помрачнел и зашагал к таверне по ту сторону улицы, а рядом с Зибеном, откуда ни возьмись, возникла молодая женщина.
   — Ну как, заработал мне на ожерелье?
   Зибен улыбнулся ей. Она была высокая, статная, с черными как смоль волосами, темно-карими глазами, полными губами и чарующей улыбкой. Зибен обнял ее, и она поморщилась.
   — Зачем тебе столько ножей? — На его нагрудной перевязи из бурой кожи висели четыре метательных клинка, плавно закругленных кверху.
   — Привычка, любовь моя. Ночью их на мне не будет — зато я принесу ожерелье. — Он поцеловал ей руку. — А сейчас прости — долг зовет.
   — Долг, мой поэт? Что ты знаешь о долге?
   — Очень мало, — усмехнулся он, — но свои долги плачу всегда, это моя последняя зацепка на утесе благопристойности. Увидимся позже — Он поклонился и перешел через улицу.
   Внутри старой трехэтажной таверны помещалась длинная комната с открытыми очагами на обоих концах, обведенная поверху галереей. Здесь стояло десятка два столов, а за окованной медью стойкой шесть прислужниц разливали пиво, мед и подогретое вино. Народу тут нынче собралось не по-обычному много, поскольку день был базарный и жители всей округи съехались на распродажу скота. Зибен подошел к длинной стойке, и служаночка с волосами цвета меда улыбнулась ему.
   — Наконец-то ты соизволил зайти ко мне. — Разве можно долго сносить разлуку с тобой, милая? — ответил Зибен, стараясь вспомнить, как ее зовут.
   — Я освобожусь ко второй страже.
   — Где мое пиво? — осведомился здоровенный крестьянин слева от Зибена.
   — Теперь мой черед, козья морда! — вмешался другой. Девушка, послав Зибену застенчивую улыбку, бросилась улаживать назревавшую ссору.
   — Господа хорошие, у меня ведь только одна пара рук. Сию минуту.
   Зибен поискал в толпе незнакомца. Тот сидел один около узкого открытого окошка, и поэт опустился на скамью против него.
   — Давай-ка начнем сызнова. Позволь угостить тебя пивом.
   — Я пью свое, — буркнул воин. — И ты сидишь слишком близко от меня.
   Зибен подвинулся, оказавшись наискосок от собеседника.
   — Так лучше? — язвительно осведомился он.
   — Да. Надушился ты, что ли?
   — Это ароматное масло для волос. Тебе нравится? Воин потряс головой, но от дальнейших замечаний воздержался. Прокашлявшись, он сказал:
   — Мою жену увели в рабство. Она в Машрапуре. Зибен откинулся назад, смерил его взглядом.
   — Видимо, тебя в то время дома не оказалось.
   — Верно. Они забрали всех наших женщин. Их я освободил, но Ровены с ними не было: человек по имени Коллан уехал с ней еще до моего прихода.
   — До твоего прихода? Экая скромность. Ну а дальше?
   — О чем ты?
   — Как ты освободил этих женщин?
   — На кой черт тебе это нужно? Нескольких негодяев я убил, остальные разбежались. Главное то, что Ровена в Машрапуре. Зибен вскинул тонкую руку.
   — Будь так любезен, давай по порядку. Во-первых, какое отношение ко всему этому имеет Шадак? А во-вторых, не хочешь ли ты сказать, что в одиночку напал на Хариба Ка и его головорезов?
   — Не в одиночку. Шадак был там — его схватили и хотели пытать. Еще были две девушки, хорошие лучницы. Но это все дело прошлое. Шадак сказал, ты поможешь мне отыскать Ровену и придумаешь, как ее спасти.
   — Спасти от Коллана?
   — От кого же еще? Ты что, глухой или тупица? Зибен, сузив темные глаза, подался вперед.
   — Ты очень мило просишь о помощи, мой большой безобразный друг. Удачи тебе на твоем пути! — Он встал и вышел на свет предвечернего солнца. У входа в таверну прохлаждались какие-то двое, а третий строгал деревяшку острым как бритва охотничьим ножом.
   Первый — один из тех, что проигрался у бочонка, — загородил Зибену дорогу.
   — Ну что, получил обратно свой изумруд?
   — Нет. Экий неотесанный невежа!
   — Так он не друг тебе?
   — Где там! Я даже его имени не знаю — да и знать не хочу.
   — Говорят, ты очень ловко управляешься со своими ножами. Правда это?
   — А почему ты спрашиваешь?
   — Ты мог бы отобрать свой изумруд, если б захотел.
   — Ты хочешь напасть на него? Зачем? Насколько я понял, денег при нем нет.
   — Дело не в деньгах! — рявкнул второй. Зибен отшатнулся от его запаха. — Он сумасшедший. Два дня назад он налетел на наш лагерь, распугал наших лошадей — я так и не нашел своего серого. И убил Хариба. Груди Асты! Да он не меньше дюжины человек уложил своим проклятым топором.
   — Если он убил дюжину, как же вы собираетесь управиться с ним втроем?
   — Возьмем его врасплох, — доверительно сказал смердящий. — Когда он выйдет, Рафин его о чем-нибудь спросит, он обернется, а мы с Заком вспорем ему брюхо. Ты тоже можешь помочь — нож, воткнутый в глаз, поубавит ему прыти, так ведь?
   — Возможно. — Зибен отошел немного, присел на коновязь, вынул один нож и стал чистить себе ногти.
   — Так ты с нами?
   — Там увидим.
   Друсс сидел, глядя на свое отражение в топоре — угрюмое, с холодными глазами и гневно сжатым ртом. Он снял свой черный шлем и прикрыл им блестящее лезвие.
   «Ты сердишь всякого, с кем говоришь», — вспомнились ему слова отца. Да, это правда. Некоторые люди обладают способностью заводить друзей, свободно разговаривать и шутить. Друсс им завидовал. Пока в его жизни не появилась Ровена, он думал, что сам полностью лишен этих качеств. Но с ней он вел себя свободно, смеялся, шутил и порой даже видел себя со стороны — здоровенного как медведь, вспыльчивого и весьма опасного. «Всему виной твое детство, Друсс, — сказала ему Ровена однажды утром, когда они сидели на холме над деревней. — Твой отец все время переезжал с места на место, боясь, что его узнают, и не позволял себе сближаться с людьми. Но взрослому это легче — а вот ты так и не научился заводить друзей». «Не нужны они мне». «А ты мне нужен».
   Сердце Друсса сжалось при воспоминании об этих тихих словах. Он поймал за руку проходившую мимо служанку.
   — Есть у вас лентрийское красное?
   — Сейчас принесу кубок.
   — Неси кувшин.
   Он пил, пока чувства не притупились и мысли не смешались в голове. Он вспомнил, как сломал Аларину челюсть и как после набега тащил тело Аларина в зал собраний. Его ударили копьем в спину, и древко переломилось. Глаза у него были открыты. У многих мертвых глаза остаются открытыми... и они обвиняют.
   «Почему ты жив, а мы мертвы? — будто спрашивают они. — У нас тоже были семьи, были свои надежды и мечты. Как же вышло, что ты пережил нас?»
   — Еще вина! — взревел Друсс, и девушка с волосами цвета меда склонилась над ним.
   — Сдается мне, вам хватит, сударь. Вы и так уж целую четверть выпили.
   — У всех глаза были открыты. У старух, у детей. Дети всего хуже. Что это за человек, если он способен убить ребенка?
   — Шли бы вы домой, сударь, да ложились бы спать.
   — Домой? — горько рассмеялся Друсс. — К мертвецам, что ли? А что я им скажу? Кузница остыла, и хлебом больше не пахнет, и детского смеха не слышно. Только глаза. Нет, теперь уж и глаз нет — только пепел.
   — Мы слышали, на севере разорили одну деревню. Вы оттуда?
   — Принеси мне еще вина, девушка. Мне от него легче.
   — Вино — ложный друг, сударь, — шепнула она.
   — У меня больше нет друзей.
   К ним подошел крепкий мужчина в кожаном переднике и спросил:
   — Чего он хочет?
   — Еще вина, хозяин.
   — Так принеси, если у него есть чем заплатить.
   Друсс выудил из кошелька на боку одну из шести серебряных монет, которые дал ему Шадак, и бросил трактирщику.
   — Подай ему! — приказал девушке трактирщик. Прибыл второй кувшин. Друсс выпил его и тяжело поднялся на ноги. Он хотел надеть шлем, но тот выскользнул из рук и покатился на пол. Друсс нагнулся за ним и стукнулся лбом о край стола.
   — Дайте-ка я помогу вам, сударь, — сказала светловолосая служанка. Она подняла шлем и осторожно надела его на Друсса.
   — Спасибо, — медленно выговорил он и дал ей еще одну монету. — Это... за твою доброту.
   — У меня на дворе есть комнатка, сударь, — вторая дверь от конюшни. Она незаперта — можете отдохнуть там, если хотите.
   Друсс взял топор, но и его выронил, и лезвие вонзилось в пол.
   — Ступайте поспите, сударь. Я принесу вам ваше оружие. Друсс кивнул и поплелся к двери.
   Он вышел на меркнущий солнечный свет. В животе бурлило. Кто-то слева обратился к нему с вопросом. Друсс хотел повернуться, упал, и они оба повалились на стену. Друсс, держась за плечо другого, попытался выпрямиться и услышал позади топот ног, а потом крик. Длинный кинжал со звоном упал на пол, а его владелец застыл, как-то странно вскинув руку. Друсс заморгал: запястье этого человека было пригвождено к двери таверны метко брошенным ножом.
   Послышался шорох вынимаемых из ножен мечей.
   — Защищайся, болван! — крикнул кто-то.
   Увидев перед собой человека с мечом, Друсс загородился рукой и правым кулаком двинул его в подбородок. Нападавший упал как подкошенный. Обернувшись ко второму противнику, Друсс потерял равновесие, но и враг, взмахнув мечом, лишился стойкости. Друсс подсек его ногой и повалил. Потом приподнялся на колени, сгреб врага за волосы, притянул к себе и стукнул головой по носу. Тот обмяк, потеряв сознание, и Друсс отпустил его.
   Кто-то подошел, и Друсс узнал молодого поэта.
   — Боги, как разит от тебя дешевым пойлом, — сказал Зибен.
   — Это кто? — пробормотал Друсс, глядя мутными глазами на человека, пришпиленного к двери.
   — Так, подонки. — Зибен выдернул свой нож из руки жертвы. Тот завопил от боли, а Зибен вернулся к Друссу. — Пойдем-ка со мной, старый конь.
   Друсс почти не запомнил дорогу. Его дважды рвало, и голова разболелась невыносимо.
   Проснулся он в полночь на какой-то веранде, под звездами. Рядом стояло ведро. Он сел и застонал от страшной боли в голове — точно железным обручем стиснули. Услышав в доме какие-то звуки, он двинулся к двери, но потом расслышал получше и остановился.
   — О, Зибен... О-о... О-о!
   Друсс выругался и вернулся назад. Налетевший ветер опахнул его неприятным запахом, и он посмотрел на себя. Колет покрыт блевотиной, от тела разит застарелым дорожным потом. Слева во дворе виднелся колодец. Друсс вытянул наверх ведро. Демон долбил в голове раскаленным добела молотом. Друсс разделся до пояса и обмылся холодной водой.
   Дверь позади распахнулась, и из дома выскользнула темноволосая молодая женщина. Она улыбнулась Друссу и побежала прочь по узкой улочке. Друсс поднял ведро и опрокинул остаток воды себе на голову.
   — Ты уж не обижайся, — сказал Зибен, — но без мыла дело не обойдется. Заходи. В очаге горит огонь, и я согрел воды. Боги, ну и холод на улице.
   Друсс, собрав свою одежду, вошел в дом. Домик был одноэтажный, всего с тремя комнатами — кухня с железной плитой, спальня и столовая, где топился каменный очаг. Тут был стол с четырьмя стульями, а по обе стороны от огня — удобные кожаные кресла, набитые конским волосом.
   Зибен провел Друсса в гардеробную, налил в таз горячей воды, вручил гостю брусок белого мыла и полотенце. Достав из буфета в столовой тарелку с нарезанным мясом и хлеб, поэт сказал:
   — Поешь, как помоешься.
   Друсс вымылся пахнущим лавандой мылом, отскреб свой колет и оделся. Поэт сидел у огня, вытянув длинные ноги, с кубком вина в руке. Другую руку он запустил в свои светлые, до плеч, волосы. Откинув их назад, он надел на голову черный кожаный обруч с блестящим опалом в середине и посмотрелся в овальное зеркальце.
   — Красота — это тяжкое проклятие, — сказал он, отложив зеркало. — Налить тебе вина? — Друсс, чей желудок при этих словах встал на дыбы, замотал головой. — Тогда поешь, мой большой друг. Я знаю, еда не идет тебе в горло, но она пойдет тебе на пользу, поверь.
   Друсс отломил кусок хлеба, сел и стал медленно жевать. У хлеба был вкус пепла и желчи, но Друсс мужественно пересилил себя. Поэт оказался прав — желудок успокоился. С соленой говядиной справиться оказалось труднее, но Друсс запил ее холодной водой и почувствовал, как возвращаются силы.
   — Я слишком много выпил, — сказал он.
   — Да ну? Две кварты, насколько я понял.
   — Я не помню сколько. Кажется, драка была?
   — Вряд ли это можно считать дракой по твоим понятиям.
   — Кто были эти люди?
   — Разбойники, на которых ты напал.
   — Мне надо было убить их.
   — Возможно, но в твоем состоянии ты должен почитать за счастье, что сам остался в живых.
   Друсс налил воды в глиняную чашу и выпил до дна.
   — Ты мне помог, это я помню. Почему?
   — Так, каприз. Пусть это тебя не волнует. Расскажи мне еще раз о твоей жене и о набеге.
   — Зачем? Это все в прошлом. Теперь мне нужно одно: найти Ровену.
   — Но тебе понадобится моя помощь, иначе Шадак не послал бы тебя ко мне. И я хотел бы знать побольше о человеке, с которым пускаюсь в путь. Понимаешь? Вот и рассказывай.
   — Да нечего особо рассказывать. Разбойники...
   — Сколько их было?
   — Около сорока. Они напали на нашу деревню, перебили всех мужчин, женщин — тех, что постарше, — и детей, а молодых женщин забрали в рабство. Я был в лесу, рубил деревья. Несколько бандитов явились туда, и я убил их. Потом я встретил Шадака, который тоже преследовал их: они и на его селение напали и убили его сына. Мы освободили женщин, но Шадака схватили. Я спугнул их лошадей и напал на лагерь — вот и все.