Геммел Дэвид. Легенда

Дэвид ГЕММЕЛ
ЛЕГЕНДА

   Эта книга посвящается с любовью трем совершенно особым людям: моему отцу Биллу Вудфорду, без которого Друсс-Легенда никогда бы не вышел на стены Дрос-Дельноха; моей матери Олив, привившей мне любовь к историям, где герои никогда не лгут, зло торжествует редко, а любовь всегда настоящая; моей жене Валери, доказавшей мне, что так бывает и в жизни.

 

ПРОЛОГ

   Дренайский посол с беспокойством ждал за огромными дверьми тронного зала. По обе стороны от него застыли двое надирских часовых, глядя прямо перед собой, уставив раскосые глаза в бронзового орла на темном дереве.
   Посол облизнул сухие губы и поправил пурпурную мантию на тощих плечах. Где то спокойствие, с которым он в Дренанском зале совета, в шестистах милях к югу отсюда, принял поручение Абалаина: отправиться в далекий Гульготир и утвердить договор, заключенный с Ульриком, верховным вождем надирских племен? Бартеллию и раньше доводилось заключать договоры — он ездил для этого и в западную Вагрию, и в южный Машрапур. Все народы понимают, сколь полезна торговля и сколь дорого обходятся войны. Ульрик тоже не исключение. Да, он предал огню и мечу обитателей северной равнины — но ведь и те многие века терзали его народ поборами и набегами: они сами посеяли разметавшую их бурю.
   Дренаи же всегда обходились с надирами достойно и учтиво. Сам Абалаин дважды посещал Ульрика в его стане и бывал принят с королевскими почестями.
   Но то, что предстало перед Бартеллием в Гульготире, потрясло его. Не то было удивительно, что громадные ворота разнесли в щепки, хуже было то, что не менее плачевная участь постигла и защитников города. На замковой площади возвышался курган из отрубленных человеческих рук. Бартеллий, содрогнувшись, отогнал от себя это воспоминание.
   Он ждал приема уже три дня, хотя обращались с ним вполне вежливо.
   Бартеллий снова поправил плащ, сознавая, что посольские регалии выглядят не слишком внушительно на его худой, угловатой фигуре. Достав из-за пояса полотняный платок, он вытер вспотевшую лысину. Жена не раз говорила Бартеллию, что, когда он волнуется, плешь у него блестит как надраенная. Он предпочел бы этого не знать.
   Подавляя дрожь, он покосился на правого часового — пониже его ростом, в остроконечном шлеме с оторочкой из козьей шкуры. Воин, облаченный в деревянный, покрытый лаком панцирь, держал в руке зазубренное копье. Плоское жестокое лицо, темные раскосые глаза. Если бы Бартеллию понадобился кто-то, чтобы отрубить человеку руку...
   Бартеллий покосился налево — и тут же пожалел об этом, ибо левый часовой тоже смотрел на него. Чувствуя себя как заяц, на которого падает ястреб, посол поспешно перевел взор к орлу на двери.
   И в это мгновение дверь, к счастью, распахнулась.
   Бартеллий, сделав глубокий вдох, шагнул внутрь.
   Зал был длинным, и двадцать мраморных колонн подпирали его расписанный фресками потолок. На каждой колонне полыхал факел, отбрасывая на стены гигантские пляшущие тени, и под каждым факелом стоял надирский страж с копьем. Глядя прямо перед собой, Бартеллий прошел пятьдесят шагов до трона на мраморном помосте.
   На троне сидел Ульрик, Покоритель Севера.
   Ростом Ульрик был невысок, но от него исходило поражавшее Бартеллия ощущение силы и власти. Широкоскулый, черноволосый и раскосый, как все надиры, он имел, однако, необычайного цвета лиловые глаза. Расчесанная натрое борода придавала смуглому лицу демоническое выражение, смягчаемое, впрочем, вполне человеческой улыбкой.
   Но более всего изумило Бартеллия белое дренайское одеяние с вышитым фамильным гербом Абалаина: золотой конь, вставший на дыбы над серебряной короной.
   Посол отвесил низкий поклон.
   — Мой господин, я привез вам привет от Абалаина, избранного предводителя свободных дренаев.
   Ульрик в ответ кивнул и велел послу продолжать.
   — Мой предводитель Абалаин поздравляет вас с великолепной победой, одержанной над гульготирскими мятежниками, и надеется, что теперь, когда ужасы войны остались позади, вы соблаговолите вернуться к тем договорам и торговым соглашениям, которые обсуждали с ним во время его незабываемого визита к вам прошлой весной. У меня с собой письмо от правителя Абалаина, а также упомянутые договоры и соглашения.
   Бартеллус ступил вперед и предъявил Ульрику три свитка.
   Тот принял их и опустил на пол рядом с троном.
   — Благодарю, Бартеллий. Скажи-ка — дренаи вправду боятся, что я двину войско на Дрос-Дельнох?
   — Вы шутите, мой господин?
   — Вовсе нет, — невозмутимо ответил Ульрик звучным басом. — Купцы доносят мне о великом смущении в Дренане.
   — Это лишь досужие толки. Я сам помогал составлять договоры и был бы счастлив объяснить вам наиболее сложные места, буде в том возникнет нужда.
   — Нет, я уверен, что они составлены как надо, однако мой шаман Носта-хан все-таки должен посмотреть, что они сулят нам. Я знаю, это дикарский обычай, но ты ведь поймешь нас, правда?
   — Разумеется. У всякого народа свои обычаи, — отвечал Бартеллий.
   Ульрик дважды хлопнул в ладоши, и из мрака слева от трона появился костлявый сморщенный старикан, одетый в грязную козью шкуру. В одной руке он держал белую курицу, в другой — широкую, плоскую деревянную чашу.
   Ульрик встал и принял от шамана курицу. Он медленно поднял птицу над головой и на глазах у застывшего в ужасе Бартеллия перекусил ей шею. Курица отчаянно забила крыльями, и кровь оросила белую одежду вождя. Ульрик держал содрогающееся тело над чашей, выпуская из птицы последние капли жизни. Дождавшись конца, Носта-хан поднес чашу к губам, посмотрел на Ульрика и покачал головой.
   Вождь отшвырнул птицу и медленно снял с себя белую одежду. Под ней открылся черный панцирь, на поясе — меч. Ульрик взял из-за трона боевой шлем из вороненой стали, отороченный мехом черно-бурой лисицы, и надел его на голову. Отерев дренайским одеянием измазанный кровью рот, он швырнул Бартеллию скомканную ткань.
   Посол воззрился на окровавленное полотно у своих ног.
   — Боюсь, что предзнаменования неблагоприятны, — произнес Ульрик.

Глава 1

   Рек напился. «Не то чтобы всерьез, но в самый раз, чтобы ни к чему всерьез не относиться», — думал он, глядя в хрустальный кубок, откуда бросало кровавые тени рубиновое вино.
   Огонь очага грел спину, и дым ел глаза, примешиваясь к запаху немытых тел, стынущей еды и намокшей одежды. Пламя в фонаре заплясало — в комнату ворвался порыв ледяного ветра. Кто-то вошел, захлопнул дверь и извинился, что напустил холода.
   Прерванные было разговоры возобновились, разом забубнила дюжина голосов. Рек пригубил вино и содрогнулся, услышав чей-то смех, — этот звук пробрал его холодом не хуже зимнего ветра, бушевавшего за деревянными стенами. Точно кто-то прошел по его могиле. Он поплотнее запахнул свой синий плащ. Можно было не слушать, о чем говорят, — он и так это знал: тут уже много дней толковали об одном.
   О войне.
   Такое короткое слово — и сколько всего в нем заключено.
   Кровь, смерть, сеча, голод, ужас, чума.
   Снова грянул смех. Кто-то взревел:
   — Несчастные варвары! Легкая пожива для дренайских копий.
   Ему ответили новые раскаты смеха.
   Рек разглядывал хрустальный кубок — такой красивый, такой хрупкий. Изваянный с заботой, даже с любовью, тонкий и изысканный, словно осенняя паутинка. Рек поднес кубок к лицу — в нем отразилась сразу дюжина глаз, и в каждом читалось обвинение.
   На миг Реку захотелось грохнуть кубком об пол и разбить его вместе с обвиняющими глазами. Но он этого не сделал.
   Не такой уж я дурак, сказал он себе. Пока еще нет.
   Хореб, трактирщик, вытер толстые пальцы полотенцем и обвел усталым, но настороженным взглядом зал. Ссору не обязательно останавливать окриком и кулаком — вначале бывает достаточно слова и улыбки.
   Война.
   Почему даже приближение ее низводит человека до зверя?
   Хоребу были хорошо известны почти все посетители. Семейные люди, крестьяне, купцы, ремесленники. Мирные, надежные, добрые в большинстве своем мужики. И вот они сидят, толкуя о смерти и о славе, готовые уничтожить любого, кого заподозрят в сочувствии к надирам. Стоит только послушать, с каким презрением они выговаривают самое это слово — «надиры».
   «Но скоро они прозреют», — печально думал Хореб. И как еще прозреют! Хозяин поглядел на дочек, разносящих кружки и вытирающих столы, и в глазах его зажегся теплый огонек. Крошка Дори, вспыхнувшая под своими веснушками от чьей-то вольной шутки; Беса — вылитая мать, высокая и белокурая; толстушка Несса — всеобщая любимица, просватанная за Норваса, пекарского подмастерья. Хорошие девчушки, радость, посланная ему судьбой. Взгляд Хореба упал на высокую фигуру в синем плаще, сидящую у окна.
   — Чтоб тебе, Рек, опять ты за свое! — пробормотал Хореб себе под нос. Он выругался, снял свой кожаный передник, взял наполовину полный кувшин с пивом, кружку — подумал — и достал из шкапчика бутылку крепкого вина, которую берег на свадьбу Нессы.
   — Поделись бедой — и она увеличится вдвое, — сказал он, усаживаясь напротив Река.
   — Одна голова плоха, а две еще хуже, — ответствовал Рек, наполняя свой бокал хозяйским вином. — Знавал я одного полководца, — продолжал он, вертя своими длинными пальцами бокал и наблюдая, как играет вино. — Он ни одного сражения не выиграл и ни одного не проиграл.
   — Как так?
   — Ты ведь знаешь ответ. Я тебе уже рассказывал.
   — У меня плохая память. И потом, я люблю слушать твои истории. Как это возможно — не проиграть и не выиграть?
   — А он сдавался при первой же опасности. Умно, правда?
   — Как могли солдаты подчиняться ему, если он никогда не побеждал?
   — Так ведь он и побежденным не бывал — а стало быть, и они тоже.
   — А ты бы пошел за таким?
   — Ни за кем я больше не пойду — а уж за воеводой и подавно. — Рек повернул голову, прислушиваясь к разговорам вокруг, и даже глаза прикрыл. — Послушай-ка их. Послушай, как они толкуют о ратных подвигах.
   — Откуда им знать, друг мой Рек? Они этого не нюхали и на язык не пробовали. Не видели, как воронье, кружа черной тучей над полем битвы, выклевывает глаза мертвецам, как лисицы выдирают жилы, как черви...
   — Замолчи, будь ты проклят! Мне напоминать не надо. И будь я проклят тоже, если пойду. Когда у Нессы свадьба?
   — Через три дня. Он хороший парень, заботливый. Все плюшки ей таскает. Скоро она будет как бочка.
   — Не от плюшек, так от чего другого, — подмигнул Рек.
   — Да уж, — широко усмехнулся Хореб. Они сидели вдвоем среди накатывающего волной шума, молча и задумчиво попивали свое вино. Потом Рек подался вперед.
   — Первый удар они нанесут по Дрос-Дельноху. Известно тебе, что там всего десять тысяч человек?
   — Насколько я слышал, еще меньше. Абалаин только и знал, что урезывать регулярные войска, довольствуясь ополчением. Однако там шесть высоких стен и крепкий замок. Да и Дельнар не дурак — он сражался при Скельне.
   — Да ну? Это там, что ли, один воин вышел против десяти тысяч, швыряя горы в супостата?
   — Сага о Друссе Легендарном, — понизил голос Хореб. — Сказка о великане, в чьих глазах была смерть и чей топор наводил ужас. Собирайтесь в кружок, детки, и берегитесь темноты, где таится зло, покуда я рассказываю.
   — Паршивец этакий. Как ты пугал меня в детстве. Ты ведь знал его — Друсса?
   — Давным-давно. Говорят, будто он умер. А если и жив, то ему уже за шестьдесят. Мы бились вместе в трех сражениях, но я только дважды говорил с ним. И лишь однажды видел его в деле.
   — И что, хорош он был?
   — Страсть и вспомнить. Это было как раз перед Скельном и поражением Бессмертных — так, переделка. Да, он был очень хорош.
   — Неважный из тебя рассказчик, Хореб.
   — Ты хочешь, чтобы я, как эти дурни, без устали молол о войне, смерти и резне?
   — Нет, — покачал головой Рек, допив вино. — Нет, не хочу. Ты ж меня знаешь.
   — Знаю достаточно, чтобы любить тебя, хотя...
   — Хотя что?
   — Хотя ты сам себя не любишь.
   — Не правда. — Рек снова наполнил свой бокал. — Я себя очень даже люблю. Просто знаю себя лучше, чем других.
   — Порой мне думается, Рек, что ты чересчур требователен к себе.
   — Ну нет. Нет. Я требую очень немногого. Я ведь знаю свою слабость.
   — Странное дело. Чуть ли не каждый человек уверяет, будто знает, в чем его слабость. А спросишь его, он скажет: я, мол, слишком щедр. Ну а твоя слабость в чем? Давай выкладывай — трактирщики для того и существуют.
   — Ну, во-первых, я слишком щедр — особенно с трактирщиками.
   Хореб улыбнулся, покачал головой и умолк.
   «Слишком умен для героя и слишком подвержен страху для труса», — подумал он, глядя, как его друг осушил кубок и поднес его к лицу, вглядываясь в свое раздробленное отражение. Хоребу показалось, что Рек сейчас разобьет хрусталь, — таким гневом загорелось его лицо.
   Но молодой человек осторожно поставил кубок на стол.
   — Я не дурак, — тихо сказал он и замер, поняв, что произнес это вслух. — Проклятие! Разобрало-таки.
   — Давай-ка я провожу тебя в твою комнату.
   — А свеча там горит? — покачиваясь на сиденье, спросил Рек.
   — Ну конечно.
   — Ты ведь не дашь ей погаснуть, нет? Не люблю я темноту.
   Не то чтобы боюсь, ты ведь меня знаешь, — просто не люблю.
   — Я не дам ей погаснуть, Рек. Положись на меня.
   — Я полагаюсь. Я ведь спас тебя, верно? Помнишь?
   — Помню. Дай-ка руку. Я провожу тебя к лестнице. Вот сюда. Давай, переставляй ноги. Вот так, хорошо!
   — Я не колебался. Кинулся в бой с поднятым мечом, верно?
   — Верно.
   — Нет, неверно. Я стоял минуты две и трясся. И тебя ранили.
   — Но ты все-таки пришел мне на выручку, Рек. Разве ты не понимаешь? Рана — пустяки. Главное — ты меня все-таки спас.
   — Для меня это не пустяки. Горит в моей комнате свеча?
 
   За ним высилась крепость, серая и угрюмая, окруженная дымом и пламенем. Шум битвы звучал у него в ушах, и он бежал, задыхаясь, с колотящимся сердцем. Он оглянулся.
   Крепость была близко, ближе, чем раньше. Впереди маячили зеленые холмы, окружающие Сентранскую равнину. Они мерцали и отступали от него, дразня своим покоем. Он побежал быстрее, и на него упала тень. Ворота крепости отворились.
   Он боролся с силой, что влекла его обратно, кричал и молил. Но ворота закрылись, и он снова оказался в гуще битвы, с окровавленным мечом в дрожащей руке.
 
   Он проснулся, широко распахнув глаза, раздувая ноздри, с рвущимся из горла криком. Но нежная рука легла на его щеку, и чей-то голос произнес ласковые слова. В глазах у него прояснилось. Занималась заря, и розовый свет нового дня брезжил сквозь замерзшее окошко спальни. Он повернулся на бок.
   — Ты неспокойно спал, — сказала Беса, поглаживая его лоб.
   Он улыбнулся, натянул повыше пуховую перину и привлек девушку к себе.
   — Но теперь я спокоен. — Возбужденный ее теплом, он ласкал пальцами ее спину.
   — Не сегодня. — Она поцеловала его в лоб, откинула перину, вздрогнула и перебежала через комнату, где лежала ее одежда. — Холодно как. Еще холоднее вчерашнего.
   — А тут так тепло, — с намеком сказал он, приподнимаясь, чтобы видеть, как она одевается. Она послала ему поцелуй.
   — С тобой хорошо, Рек, но детей от тебя я иметь не желаю. Ну-ка, вылазь. Утром приедет целая куча народу, и твоя комната нам понадобится.
   — Ты красивая, Беса. Будь у меня разум, я бы женился на тебе.
   — Значит, твое счастье, что разума у тебя нет, — иначе я бы тебе отказала, и ты бы этого не перенес. Мне бы посолидней кого. — Улыбка смягчила обидные слова — но не совсем.
   Дверь отворилась, и ввалился Хореб с медным подносом, неся хлеб, сыр и большую кружку.
   — Как твоя голова? — спросил он, ставя поднос на стол у кровати.
   — Прекрасно. Да никак это померанцевый сок?
   — Да — и он дорого тебе обойдется. Несса подкараулила вагрийского корабельщика. Ждала его битый час и едва не обморозилась — а все для того, чтобы добыть тебе померанцев. Было бы для кого стараться.
   — Это верно, — улыбнулся Рек. — Печально, но верно.
   — Ты правда едешь нынче на юг? — спросила Беса, когда он принялся за свой сок. Рек кивнул. — Ну и дурак. Мало ты наслушался про Рейнарда?
   — Я улизну от него. Как мое платье, вычищено?
   — Дори убила на него несколько часов. И чего ради? Чтобы ты опять извозился в Гравенском лесу?
   — Не в этом суть. Главное — из города выехать при полном параде. Смотреть не могу на этот сыр.
   — Не беда, — улыбнулся Хореб. — Я уже вписал его в счет.
   — Ну, тогда я поднатужусь и съем его. Кто еще сегодня отправляется в путь?
   — В Лентрию идет караван со специями — они тоже следуют через Гравен. Двадцать человек охраны, все хорошо вооружены. Пойдут кружной дорогой, на юг и запад. Еще женщина, путешествует одна, но она уже уехала. И наконец, паломники — но эти уйдут только завтра.
   — Женщина, говоришь?
   — Не совсем, — уточнила Беса. — Но похожа.
   — Ну, дочка, — заулыбался Хореб, — язвить тебе не к лицу. Высокая такая девушка, и конь у нее чудесный.
   При оружии.
   — Я мог бы поехать с ней, — сказал Рек. — Это скрасило бы мое путешествие.
   — Притом она защитила бы тебя от Рейнарда, — ввернула Беса. — Вид у нее подходящий. Давай-ка, Регнак, одевайся.
   Недосуг мне сидеть и смотреть, как ты тут завтракаешь, точно князь. От тебя и так в доме один беспорядок.
   — Но не могу же я встать, покуда ты здесь, — возразил Рек. — Это неприлично.
   — Болван. — Беса забрала у него поднос. — Заставь его встать, отец, не то он весь день пролежит.
   — Она права, Рек, — сказал Хореб, когда дверь за ней закрылась. — Пора подыматься — а поскольку я знаю, как долго ты готовишься к выходу на люди, то, пожалуй, оставлю тебя.
   — Из города надо выехать...
   — При всем параде. Знаю. Ты твердишь это всякий раз.
   Увидимся внизу.
   Оставшись один, Рек переменился, и смешливые морщинки у его глаз преобразились в тревожные, почти горестные складки.
   Не бывать больше дренайскому государству мировой державой.
   Ульрик со своими надирами уже двинулся на Дренан — скоро он зальет равнинные города реками крови. Даже если каждый дренайский воин убьет тридцать кочевников, все равно их останутся сотни тысяч.
   Мир меняется, и скоро Реку станет негде укрыться.
   Он подумал о Хоребе и его дочерях. Шестьсот лет дренаи насаждали цивилизацию в мире, плохо приспособленном для этого. Они завоевывали, поучали и правили, в целом, мудро. Но теперь они пришли к своему закату, и новая империя уже готова подняться из крови и пепла старой. Рек снова подумал о Хоребе и рассмеялся. Старый хрыч определенно выживет, что бы ни случилось. Даже надирам нужны хорошие гостиницы. Но его дочки? Что будет с ними, когда орда ворвется в город? Кровавые картины замелькали у Река перед глазами.
   — А, будь все проклято! — вскричал он, скатился с кровати и распахнул покрытое льдом окно.
   Зимний ветер хлестнул угревшееся в постели тело, вернув Река к настоящему и к долгому путешествию на юг. Он подошел к скамейке, где лежала приготовленная для него одежда, и быстро оделся. Белую шерстяную рубашку и синие тугие штаны подарила ему славная Дори; камзол с шитым золотом воротником напоминал о днях былой роскоши в Вагрии; овчинный полушубок с золотыми завязками дал Хореб, а длинные, до бедер, сапоги из оленьей кожи достались Реку от некоего усталого путника в захолустной гостинице. «И удивился же тот, должно быть», — подумал Рек, вспоминая, как всего месяц назад прокрался со смесью страха и возбуждения в комнату к проезжему. У платяного шкафа стояло высокое, в полный рост, бронзовое зеркало, и Рек окинул долгим взглядом свое отражение. На него смотрел высокий мужчина с каштановыми волосами до плеч и холеными усами, очень представительный в своих краденых сапогах.
   Рек натянул через голову перевязь и вдел в нее меч в черных с серебром ножнах.
   — Герой, да и только, — сказал он с кривой усмешкой своему отражению. — Хоть картину пиши.
   Он вынул меч и сделал выпад, косясь на зеркало. Запястье не утратило гибкости, и хватка оставалась твердой.
   — Фехтуешь ты недурно, — сказал он себе, — этого у тебя не отнять.
   Он взял с подоконника серебряный обруч — свой талисман, похищенный некогда в лентрийском борделе, — и надел себе на лоб, откинув за уши темные волосы.
   — Может, на самом деле ты не так уж хорош, — сказал он отражению, — но, клянусь всеми богами Миссаэля, по виду этого никто не скажет! — Человек в зеркале улыбнулся ему глазами. — Не смейся надо мной, Регнак Скиталец. — Он перебросил плащ через руку и спустился в зал, окинув взглядом ранних посетителей. Хореб окликнул его из-за стойки.
   — Ну вот, Рек, совсем другое дело! — Трактирщик в насмешливом восхищении откинулся назад. — Ты точно вышел прямиком из поэмы Сербара. Выпьешь?
   — Нет. Погожу еще малость — лет так десять. Вчерашнее пойло до сих пор бродит у меня в утробе. Собрал ты мне отравы в дорогу?
   — Ага. Червивые сухари, заплесневелый сыр и ветчина двухлетней давности. А еще фляжка самого худшего...
   Разговоры смолкли — в таверну вошел провидец. Полы выцветшей синей одежды хлопали вокруг костлявых ног, и посох постукивал по полу. Рек с отвращением отвел взгляд от его пустых глазниц.
   Старик протянул руку, на которой недоставало среднего пальца.
   — Посеребри ладонь — узнаешь будущее, — прошелестел он, словно ветер в голых ветвях.
   — И зачем они это делают? — шепнул Хореб.
   — Ты про глаза? — спросил Рек.
   — Ну да. Как может человек сам себе выколоть глаза?
   — Будь я проклят, если знаю. Они говорят, будто это помогает им прорицать.
   — Все равно что урезать себе некий орган, чтобы лучше любить женщин.
   — В этом что-то есть, дружище Хореб.
   Старец, привлеченный звуком их голосов, приблизился к ним с протянутой рукой.
   — Посеребрите ладонь, — пропел он.
   Рек отвернулся.
   — Ну же, Рек, — подзадорил Хореб. — Послушай, что сулит тебе дорога. Вреда не будет.
   — Ты заплати, а я послушаю.
   Хореб полез в карман своего кожаного передника и опустил в ладонь старца мелкую серебряную монету.
   — Скажи, что ждет моего друга. Свое будущее я знаю и так.
   Старец присел на корточки, достал из своей потрепанной сумы горсть песка и рассыпал вокруг себя на полу. Потом вынул шесть костяшек с вырезанными на них рунами.
   — Это ведь человеческие кости, да? — прошептал Хореб.
   — Так говорят, — ответил Рек.
   Старик в полной тишине завел песнь на древнем языке, бросил кости на песок и провел пальцами по рунам.
   — Вижу правду, — сказал он наконец.
   — К чему мне правда, старик? Расскажи лучше красивую сказку с прекрасными девами.
   — Вижу правду, — повторил провидец, будто не слыша его.
   — Ладно, ко всем чертям! Говори свою правду.
   — Хочешь ли ты услышать ее, человече?
   — Брось свои церемонии — говори и ступай своей дорогой!
   — Полегче, Рек, — так уж у них заведено, — сказал Хореб.
   — Возможно — но что-то больно долго он примеривается испортить мне день. Ничего хорошего от них все равно не услышишь. Сейчас он скажет, что меня заберет чума.
   — Он хочет правды, — согласно обряду произнес Хореб, — и поступит с нею мудро и правильно.
   — Не хочет он ее, и мудрости от него ждать не приходится, — сказал провидец. — Но судьбу свою он знать должен. Ты не хочешь слышать, как умрешь, Регнак Скиталец, сын Аргаса, и я не скажу тебе об этом. Нрав у тебя переменчивый, и отвага посещает тебя лишь временами. Ты вор и мечтатель, твоя судьба будет долго гнаться за тобой. Ты будешь бежать от нее, но прибежишь обратно к ней. Но ты уже знаешь об этом, Длинноногий, — ночью ты видел это во сне.
   — И только-то, старик? Немного за серебряную монету.
   — Князь и Легенда бок о бок на стене. В крови и мечтаниях крепость стоит — падет она иль нет?
   Промолвив это, старец повернулся и вышел вон.
   — Что тебе снилось сегодня ночью, Рек? — спросил Хореб.
   — Но ты же не веришь в эту чепуху?
   — Что тебе снилось? — настойчиво повторил трактирщик.
   — Ничегошеньки. Я спал как бревно. Только проклятая свечка мешала. Ты оставил ее гореть, и она чадила. Поосторожнее надо быть. Мог бы начаться пожар. Каждый раз, останавливаясь тут, я говорю тебе об этих свечках, а ты меня не слушаешь.

Глава 2

   Рек молча смотрел, как конюх седлает гнедого мерина. Лошадь не нравилась ему — глаз у нее был зловредный, и она прижимала уши. Конюх, молодой паренек, шептал ей что-то ласковое, дрожащими руками затягивая узду.
   — Почему ты не купил серого? — спросил Рек.
   Хореб засмеялся:
   — Потому что это было бы уж слишком. Ты и так вырядился точно павлин — за тобой все лентрийские матросы погонятся.
   Гнедой будет в самый раз. — И добавил уже серьезнее:
   — Да и в Гравене тебе лучше не бросаться в глаза. А лошадь светлой масти видна издалека.
   — Сдается мне, я ему не по душе. Видишь, как он на меня смотрит?
   — Его отец был одним из самых резвых в Дренане, а мать служила в уланских полках Хитроплета. Лучших кровей и желать нельзя.
   — Как его звать? — спросил не вполне убежденный Рек.
   — Уланом.
   — Улан.., звучит недурно. Ну ладно.., поглядим.
   — Нарцисс готов, хозяин, — сказал конюх, отскочив от гнедого. Лошадь мотнула головой, норовя хватить его зубами, и парень повалился на булыжник.
   — Нарцисс! — повторил Рек. — Ты купил мне коня, которого зовут Нарцисс?