Страница:
Геннадий Тоболяк
Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят!
Часть I
Глава 1
Подкова Буцефала
Выставляют напоказ свою скорбь
Больше всего те, кто меньше скорбит.
Тацит
24 февраля 1981 года я вылетел из Кабула в Кандагар военным самолетом, чтобы в бывшей афганской столице возглавить борьбу с басмачеством в самой большой по протяженности провинции, пожалуй, самой противоречивой и враждебной народной власти. Открыл книгу Салтыкова-Щедрина «История одного города», стал читать и неожиданно заснул под монотонный гул моторов самолета, послышался зычный голос глуповского градоначальника: «У меня солнце каждый день на востоке встает, и я не могу распорядиться, чтобы оно вставало на западе». Книга выпала из рук. Я провалился в царство Морфея. Увидел во сне отчий дом, жену, Лидию Иосифовну, дочерей Марину и Елену, услышал их голоса, зовущие домой. Во сне загрустил.
Упоминание о доме, семье будоражит душу и сердце, наполняет их горечью и печалью за судьбу семьи, оставленной одной без какой-либо помощи и поддержки. Жена и дети не имеют права сказать, что их отец и муж находится в Афганистане, участвует в войне против басмачей на стороне народной власти.
Спал недолго, тревожно. Постоянно вздрагивал и стонал. Снились басмачи, всякая мерзость, стрельба, безлюдные кишлаки.
Из кабины пилотов вышел борттехник самолета, потряс меня за плечи, протянул упавшую книгу и без всяких предисловий сказал:
– Командир экипажа самолета капитан Емельянов просил передать вам, товарищ полковник, что в Кандагаре будем вовремя, примерно в десять часов по афганскому времени!
Я протер глаза, рядом со мной был борттехник и пялил на меня глаза, полные лукавства и мальчишеского любопытства.
– Вы, товарищ полковник, поняли, что я сказал, или повторить?
– Спасибо! Все понял! – недовольно ответил я, оглядывая белокурого малого, прервавшего мой сон. – Как вас звать?
– Мое имя и отчество, как у гоголевского героя «Мертвых душ» Собакевича, Михаил Семенович, а фамилия Собакин, а не Собакевич, как частенько подшучивают надо мной мои товарищи. Я, конечно, понимаю шутки, без них на войне нельзя и не обижаюсь на шутки в мой адрес. Пусть люди смеются. Смех – великая целительная сила. Смех означает, что человек – не зверь. Печали от ранений и контузий уходят прочь, смех позволяет переносить трудности быта, смерть боевых товарищей, что в последнее время стало постоянным явлением. У басмачей появились снаряды «земля-воздух», и они сбивают самолеты и вертолеты на любой высоте.
Михаил Семенович говорил без скорби, даже улыбался, кажется, успел привыкнуть к смерти своих товарищей. Его характер был прямой и открытый. Он присел рядом со мной на складной стул и громко кричал на ухо, чтобы я все мог слышать, стараясь перекричать гул моторов самолета.
– Предлагаю вам что-нибудь перекусить, – сказал Михаил Семенович. – Что вы думаете на этот счет?
– Спасибо, что-то не хочется. Я сыт по горло.
– Понял вас. Так и думал, что вы с утра ничего не ели. Предлагаю для начала выпить по стаканчику горячего чая, чтобы погреть кишки. Чай я готовлю мастерски, по рецепту старого еврея.
– Как это?
– Очень просто. Не жалею заварки, – сказал Михаил Семенович улыбаясь. – Когда умирал старый еврей, молодые евреи просили его не уносить в могилу секрет заварки чая. Он сказал им: «Не жалейте заварки!»
Михаил Семенович пил чай не спеша, с большим наслаждением, говорил, одному-то как-то не с руки завтракать, а вдвоем веселее и аппетитнее.
Я взял стакан горячего чая, стал пить. Тем временем Михаил Семенович открыл две банки тушенки, одну протянул мне: погрели кишочки чаем, как бы их ополоснули, теперь пора и подкрепиться. Хлеба, извините, нет. Как говорит командир экипажа капитан Емельянов: «Хлеб съели свиньи, а мы съедим свиную тушенку им в наказание за то, что съели наш хлеб».
Михаил Семенович шутил, вел себя непринужденно, словно мы знали давно друг друга, по-приятельски подмигивал мне, угощал тушенкой и вареной картошкой, говорил:
– Я родился 13 мая и не боюсь признаться, что люблю число «13». Мы с чертом в жизни заодно – куда я, туда и он!
Михаил Семенович говорил не переставая: «Благородный муж не должен есть досыта и жить в роскоши», – учил Конфуций. Так я и живу. Конечно, лучше съесть жареного гуся или, на худой конец, утку, но где их взять? На безрыбье и рак – рыба. Картошка вполне заменяет хлеб, а тушенка – жареного гуся. Подумать только, что еще при царе Николае Первом были картофельные бунты крестьян! Они отказывались есть картошку, считали ее ядом. Прошло какое-то время, и картошка была восстановлена в своих правах. Ее теперь жрут за милую душу не только крестьяне. Так изменились вкусы людей в обществе!»
Михаил Семенович говорил, а на его лице играла приятная улыбка, располагающая к откровенной беседе: «Я ведь, как Собакевич, большой любитель до сытной еды и полностью одобряю слова Собакевича, если на завтрак или обед свинина, полностью тащи на стол свинью, а если баран – тащи всего барана, гусь – всего гуся!»
Михаил Семенович громко рассмеялся. Съел тушенку, позвал рыжего котенка, приютившегося на мягкой подстилке: «Кис-кис-кис! Иди-ка сюда, Рыжик. Чего ты разлегся, как министр, с грязными ногами. Иди, поешь тушенки. Тебе как члену экипажа самолета тоже не мешало бы позавтракать. Сытым и воевать легче! Правильно я говорю, Рыжик?» Котенок лизнул борттехнику руку и стал жадно зачищать банку, где была тушенка. Съел. Стал умываться лапой и под рокот моторов задремал. Михаил Семенович гладил Рыжика и тихо напевал:
«Скучает по семье», – подумал я о Михаиле Семеновиче, который ласково убаюкивал Рыжика, как дитя.
Гуляй до поры, до вечерней до зари!
Ай-люли, до поры, до вечерней до зари!
Внизу, под нами, шел караван верблюдов. На память пришли слова из стихотворения М. Ю. Лермонтова: «И шел, колыхаясь, как в море челнок, верблюд за верблюдом, взрывая песок».
Самолет летел низко, едва не касаясь верхушек деревьев. Было хорошо видно, что происходит на земле.
Была весна. Она опьяняла своими запахами. Природа проснулась, после зимней спячки благоухала… Вдруг над кабиной пилотов загорелась лампочка. Она стала мигать. Красный ее свет означал сигнал тревоги. Михаил Собакин поспешил к пилотам. Я стал всматриваться в землю, чтобы визуально определить причину тревоги, но ничего не обнаружил подозрительного. Обстановка под крылом самолета была спокойной. На земле работали крестьяне, обрабатывали землю для будущего урожая. Услышав гул самолета, кое-кто из крестьян задрал голову, решил посмотреть, кто там летит и куда? Люди махали руками, показывали свое дружеское расположение, другие продолжали работать, не отрываясь от пахоты плугом, знали твердо – надо вырастить и собрать урожай. Все хотят кушать, как те, кто воюет на стороне Бабрака Кармаля, так и те, кто воюет против. Хлеб нужен всем!
Работа в поле стала опасной с началом войны. Урожай жгли басмачи, чтобы он не достался народной власти, жгли правительственные войска, чтобы урожаем не воспользовались басмачи. С войной в людей вселился дьявол, сатанистские силы, зависть и корысть. Война довела крестьян до отчаяния. Они работали на пределе сил и возможностей, желали только одного, чтобы в стране был один хозяин, а не два и не три. Смотрели на Кармаля, как на своего пастуха стада, а он не знал, что сказать и что сделать. Всеми делами в Афганистане управляли советские мушеверы, привыкшие все делать на авось и на глазок, и вирус насилия ширился, как зараза, словно огненный смерч.
Из кабины пилотов вернулся Михаил Семенович. Он объяснил причину тревоги:
– Прошлый раз самолет обстреляли с земли именно в этом месте, и летчики решили повысить бдительность, и не напрасно! Внизу работают крестьяне. Их трудно отличить от басмачей. Да и чем крестьянин отличается от басмача? Ничем. Должен вам заметить, товарищ полковник, жизнь крестьян дошла до полной нищеты. Голод и разруха уже подошли к Кандагару. Цены на продукты питания возросли в пять-десять раз. Война превратила цветущие кишлаки в безлюдье, дикую пустыню. Афганцы покидают насиженные места, уходят в Пакистан, Иран – словом, куда глаза глядят. Во многих кишлаках съедены все кошки и собаки. Люди едят ворон, голубей, чтобы выжить. Всякий человек не без слабости, но чтобы жрать кошек за милую душу – увольте, не могу. А вот афганцы жрут. Сам видел, вот те крест, не вру. Не люди, а оборотни.
– Так же поступали французы во время блокады Франции и ее столицы Парижа, – заметил я, – французы съели не только всех кошек и собак, но и крыс. Знать историю прошлого никому не вредно, особенно если это касается выживания нации!
– Когда же это было с французами? Неужто в годы Второй мировой войны?
– Нет! Это было раньше, когда Париж был окружен неприятельскими войсками задолго до минувшей войны.
– Войны – это зло! Скажите, товарищ полковник, как долго будет продолжаться эта ненавистная всем афганская война?
– Вы, Михаил Семенович, смелый человек, но не дай бог, чтобы эти слова услышал кто-то другой из штаба 40-й армии. Так думают все, но об этом не все так говорят. Не пришло время. Вы правы в том, что Кандагар от бомбежек превратился в Карфаген, разрушенный варварами, и население покидает насиженные места в поисках лучшей жизни. Но где эта лучшая жизнь? Ее нет и быть не может в условиях гражданской войны. В деревнях не хватает рук для работы на пашне. По приказу Бабрака Кармаля в армию забирают поголовно всех подряд, естественно, от этого не станет больше мяса, молока, хлеба. Не надо, Михаил Семенович, задавать вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?» – продолжал я, – война в Афганистане только началась и ей не видно конца, и если она продлится десять лет, афганцы будут жрать за милую душу, как вы выражаетесь, не только воробьев, голубей и ворон, но и крыс. Как в Ленинграде, будет процветать людоедство. Об этом теперь можно говорить. Пожалуй, только Жданов в блокадном Ленинграде жрал в три горла, даже имел корову, которая паслась на задворках Смольного, и пил парное молоко, а чтобы не поправиться, бегал вокруг Смольного, сбрасывал лишний вес. Для одних война – это смерть, для других – мать родная. Так было, так будет. Пример тому – афганская война.
– Я того же мнения, товарищ полковник. Война будет затяжной. Мне часто приходится летать в Кандагар и другие города Афганистана, и я отчетливо вижу кровавые следы войны, это чем-то напоминает картину художника «Поход Мамая на Русь». Страшно осознавать, что я участник этой кровавой драмы.
Старший лейтенант Собакин задумался. Помолчал. Посмотрел вниз на пашни, луга, оказавшиеся под крылом самолета, сказал: «Как прекрасна весна! Природа радуется, что зима закончилась. Появилась трава. Хочется походить по траве босиком вместе с крестьянами и покопаться в земле. Появились многочисленные ручейки от таяния снега. Природа пробудилась, слава богу, стало хорошо и весело на душе…» Я прервал размышления Михаила Семеновича. «Взгляните туда, – сказал я ему, – среди лошадей у водопоя выделяется статностью и строптивостью рыжий молодой жеребец, мощный, широкогрудый, на больших и сильных ногах, с могучим крупом, длинным хвостом». Жеребец преследовал молодую, игривую кобылицу, выталкивал ее из воды на простор и наконец вытолкнул ее из воды и она проворно выскочила на берег, понеслась вперед со скоростью курьерского поезда по бездорожью, увлекая за собой рыжего жеребца. Пара коней не касалась земли, а словно летела на крыльях Пегаса. Чудо-кони неслись вперед, приминая кусты, распугивая мелкую живность, спрятавшуюся в траве, сверкая мокрыми от росы подковами.
– Огонь, а не кони! – залюбовался рыжим жеребцом Михаил Семенович. – Жеребец – это настоящий конь самого Александра Македонского, Буцефал.
– А какова кобылица, – заметил я, – она под стать Буцефалу, не так ли?
– Прекрасная пара – создание природы и ее творение! – сказал Михаил Семенович, любуясь бегом лошадей. – Век бы смотрел на таких лошадей, как эти, не отрываясь. Лошадей я люблю с детства.
Я ведь, товарищ полковник, детдомовский, но все хорошее, что я вижу, быстро исчезает, как призрак. Я невезучий. Видать, такова моя судьба. С судьбой не поспорить! Был с детства горемыкой, таким и остался.
Михаил Семенович замолчал. Смахнул порывистым жестом набежавшие слезы, тихо сказал: – Я родился перед Второй мировой войной. К власти в Германии пришел Гитлер. Отец сказал маме: «Все. Мир кончился. Будет война. Гитлер тому причина!» – Отец не ошибся. Грянула война, которая вскоре подошла к границам России. Помню, хотя был тогда маленьким, как нас, трех-четырехлетних детей, спасали от фашистского рабства. Долго везли поездом, потом на машинах, и когда открыли борта машины, из трехсот подростков в живых осталось около пятидесяти человек, остальные погибли в дороге. Я остался жив. Нас поместили в детдоме на берегу реки, в небольшом сибирском городке. Так начиналась моя жизнь, в скитаниях и нищете.
Михаил Семенович вновь замолчал. Тяжело давались ему эти воспоминания из прошлого. Я смотрел на него и думал, что мы с ним люди одной судьбы, прошли через войну, голод, разруху, нищету. В жизни ничего не видели хорошего, особенно в детские годы. Как и Михаил Семенович, я тоже прошел дорогами безотцовщины, познал унижение, голод, детдом в городе Тобольске. Старшие ребята крали у нас, малышей трех-четырехлетних, хлеб из-под подушки, когда мы спали, и от голода и побоев жизнь в детдоме становилась настоящим адом. Мы оба молчали и, кажется, думали об одном и том же, как мы выжили в условиях кошмара и террора со стороны советской власти к людям. Стоило опоздать на работу на 20 минут, полагалась тюрьма и пять лет на лесоповале. За бранное слово в адрес товарища Сталина – расстрел. «Боритесь, если вы люди!» – говорил Максим Горький, но он, кажется, не понимал, что говорил. Борьба одиночек была бессмысленна, а собираться больше трех-четырех было запрещено законом. В милицейских околотках с пристрастием добивались признания вины, кто-то не выдерживал пыток, и так выявлялись новые «враги народа».
Неожиданно Михаил Семенович улыбнулся, словно и не было тревожных дум и слез на его глазах. От него я узнал, что его отец погиб на войне, мать умерла от голода. Теперь он один как перст на белом свете, но примирился со своей судьбой. В коллективе летного состава его ценят как высококлассного специалиста. Это уважение коллектива делает его полноценным человеком в обществе, а больше того, что есть, ему не нужно.
Обворожительная улыбка Михаила Семеновича, сошедшая с его губ, кажется, на время примирила и успокоила нас обоих, прошедших через трудности жизни, и сблизила, подружила, растопила недоверие и объединила.
– Помню один случай в детдоме, который произошел со мной, – сказал, улыбаясь, Михаил Семенович. – Пионервожатая Клавдия Андреевна, красавица, умница, вылитая Офелия, героиня Шекспира из «Гамлета», учила нас, детдомовцев, танцевать. В нее, кажется, были влюблены все до единого человека в детдоме, включая меня. Признаюсь, что мне было боязно даже на нее смотреть, настолько она была красивая, молодая, хороша собой. Ей в ту пору было лет 17, мне – десять. Наконец, подошла очередь Клавдии Андреевны танцевать со мной. Я осмелел и собирался ей сказать, как я люблю ее, но так и не сказал. Она постоянно говорила мне: «Миша! Смотри под ноги, а не на меня, иначе не научишься танцевать. Раз-два-три – шаг влево. Раз-два-три – шаг вправо. Понял, Миша, как надо танцевать? Теперь уже лучше получается. Молодец!» Наконец я набрался смелости сказать Клавдии Андреевне о своей любви к ней, но лопнула в патефоне пружина, и танцы пришлось отложить. Вот такая история приключилась со мной в детстве. Прошло много лет, а эту историю я не забыл, помню и, кажется, буду помнить до самой смерти.
Михаил Семенович грустно рассмеялся, сказал задумчиво:
– Вот и теперь так хотелось подольше полюбоваться бегом быстроногих лошадей, а их и след простыл. Чудеса в решете, да и только. Что поделаешь, нет ничего вечного под луной. Все течет и изменяется. Таков закон жизни. Своим умом понимаю, что так должно быть, но как-то не могу к этому привыкнуть, и от этого мне постоянно начинает казаться, что я обделен жизнью и обижен ею. Но это я сказал так, в порыве откровения своей души, а в общем-то, все хорошо. Главное – я жив, здоров, а это в условиях гражданской войны в Афганистане уже немало. В Афганистане произошла революция, но, назвавшись революцией, она так в словах и увязла. Да и с чего бы ей разгуляться? Без Бога ни до порога. Ничего не вышло. У Кармаля есть все: деньги, армия, многочисленные чиновники, но нет веры в Бога и все идет прахом.
Михаил Семенович запел вполголоса:
Самолет удалялся все дальше и дальше от того места, где была замечена пара красавцев-коней, наконец лошади исчезли из виду, словно провалились в дымке тумана, образовавшегося от таяния снега, а я, размышляя о «даче-отшельнике», так называл начальник Кабульского разведывательного центра полковник Шамиль место проживания оперативных офицеров кандагарской «точки». Не подковали Буцефала, коня Александра Македонского, воевавшего в этих местах, – подкова прибита к калитке дачи.
Черный ворон на белом снегу,
Черный лес под блистательным небом,
Да село – на другом берегу
За версту утопает под снегом.
Мы оба молчали. Михаил Семенович, возможно, думал о красивой пионервожатой Клавдии Андреевне, учительнице танцев в детском доме, а может быть, о рыжем жеребце, названном им Буцефалом. Мои мысли были заняты проблемами предстоящей работы в Кандагаре, где активизировалось кандагарское подполье, и басмаческая активность стала зашкаливать выше всякой нормы. Стал вопрос, как покончить с басмачеством и возможно ли это сделать в ближайшем будущем?
Ход моих размышлений прервал Михаил Семенович.
– Вы, товарищ полковник, наверное, уже слышали о «пьяных» эскадрильях в Афганистане?
– Нет, пока ничего о них не слышал! – признался я. – Поясните, Михаил Семенович, что это за части и почему их так называют?
– Пьяные асы – это не абстрактное понятие, – сказал Михаил Семенович, – а реальные летчики войсковых частей, базирующихся на территории Афганистана. Они бравируют перед другими летчиками тем, что перед полетом на задание по уничтожению басмаческих отрядов выпивают бутылку водки и только после этого летят бомбить объекты: склады с оружием, нефтехранилища, басмаческие штабы. От этого и появилось название – «пьяные асы».
Отсутствие всякого медицинского контроля за летно-техническим составом в ряде частей приводит к тому, что летчики летают на задание, как говорится, «в стельку» пьяные.
Михаил Семенович минуту-другую помолчал, внимательно посмотрел на меня и добавил к сказанному слова Гете из «Фауста»:
– Запомните, товарищ полковник, слова Гете о благе. Эта презренная мечта о благе вновь вошла из прошлого в настоящее – в афганский быт. Летчики уничтожают все на земле, включая природу, завтрашний день Афганистана, и это считается «благом» для афганского народа, потому что так хочет лидер Саурской революции Бабрак Кармаль. Он недалеко ушел от Пол Пота и творит геноцид, – приказывает убивать, и летчики убивают. Делают это профессионально, со знанием дела. Население Афганистана требуется уменьшить наполовину. Это приказ Кармаля, чтобы стать зажиточной и богатой страной.
…так кто же ты, наконец?
– Я – часть той силы, что вечно хочет зла
И вечно совершает благо.
Я часто думаю, – продолжал Михаил Семенович свой рассказ, – почему М. А. Булгаков эпиграфом к роману «Белая гвардия» взял слова: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими…» Афганская война помогла мне найти ответ. Все дело в благих намерениях. Ими, как известно, вымощена дорога в ад. Понтий Пилат тоже помышлял, что, приговорив к смерти Иешуа, он сделал благое дело народу Израиля. Однако все вышло наоборот. Нет необходимости рассказывать со всеми подробностями о жестокой казни Иисуса Христа. Это хорошо известно, а вот о проделках «пьяных асов» в небе Афганистана рассказать следует, поскольку о них и по сей день мало кто знает, а все потому, что боги правят небом, а на грешной земле нет хозяина. Пока некому наказывать террористов, но время придет и судимы будут мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими.
Никто не забыт и ничто не забыто, включая подлость на афганской земле.
– Трудно поверить в наличие «пьяных асов»! – сказал я.
– Да, в это трудно поверить, – сказал Михаил Семенович, – но это факт, как наличие у Булгакова на Патриарших прудах громадного, как боров, кота, с отчаянными кавалерийскими усами, который ходит на задних лапах со стопкой водки в одной лапе и с вилкой – во второй, на которой поддет маринованный гриб. Правда это или нет – не знаю. Пусть останется на совести автора «Мастера и Маргариты», но наличие в Афганистане «пьяных асов» – факт бесспорный. Они гораздо опаснее, чем пьяные трактористы или шофера, поскольку способны испепелить землю. Это не геройство, а преступление. Вы, товарищ полковник, со мной согласны?
Не говоря ни слова, я лишь мотнул головой в знак согласия.
– И когда же отрезвеют «пьяные асы»? – спросил я Михаила Семеновича.
– Кажется, скоро отрезвеют. У басмачей появились снаряды «земля-воздух», и «пьяных асов» стали сбивать. Спесь моментально прошла. Летчики стали понемногу трезветь, исчезла из репертуара летчиков пошлость типа «счастливой мошкой я летаю», а в самом облике летчиков стало больше серьезности к противнику, но пока, к сожалению, не у всех, асами овладел мистицизм. Был такой человек в России по фамилии А. Ф. Лабзин, автор ряда мистических сочинений. Его книжками зачитываются летчики «пьяных эскадрилий». Так было, так пока остается, как я сказал. Где летчики достают книжки А. Ф. Лабзина, не знаю. Известно, что после чтения этих книжек летчики впадают в тяжелое моральное состояние. Они постоянно начинали видеть во сне, как наяву, своих погибших на войне товарищей, с которыми еще недавно летали на задание, сидели за одним столом, пили, ели, обсуждали планы на будущее, но будущее для многих оказалось призрачным. От «чудодейственных» снов на «пьяных асов» нападал страх. Некоторые переставали пить водку, словно прозревали на какое-то время, впадали в отчаяние. Что самое занятное из этой истории, – продолжал свой рассказ Михаил Семенович, – так это продолжение снов в реальности. Сны стали сбываться и влиять на психику летчиков, иметь негативные последствия. Один мой знакомый из числа «пьяных асов» даже признался, что неоднократно видел во сне своего убитого в бою товарища, с которым вместе учился в военном училище. Так он просил моего знакомого летчика похлопотать перед командованием воздушной армии в Афганистане о выделении его семье материального пособия из «Инвалидного капитала», учрежденного еще в России в 1812 году. Как признался мой товарищ, с которым я разговаривал, – пояснил Михаил Семенович, – он, по его словам, до гибели своего товарища понятия не имел о существовании «Инвалидного капитала», если бы не увидел вещий сон, – после прочтения мистических сочинений А. Ф. Лабзина.
Язык непонятной правды резал слух.
– Интересный вы, Михаил Семенович, собеседник! – признался я. – Очень обстоятельно и интересно рассказали о «пьяных асах» и последствиях от прочтения ими книг мистического автора А. Ф. Лабзина. Идет опустошительная, кровопролитная война в Афганистане, гибнут люди с обеих сторон, но, кажется, еще не настало всеобщее прозрение от войны, ее пагубности и ненужности. Эту необъявленную войну пора бы закончить всеобщим миром. К сожалению, среди высшего руководства в 40-й армии и среди басмаческих командиров есть уверенность, что развязанная чьей-то рукой Герострата афганская война принесет народу благо, богатство, зажиточную жизнь, но это ошибка. Зажиточной жизни не может быть в обществе сознательных людей, для которых любая война – это не доблесть, а наказание Бога за человеческие пороки.
Михаил Семенович поддержал меня. Стал рассказывать содержание кинофильма, недавно увиденного в Кабуле, с названием «Скованные одной цепью» режиссера С. Крамера.
– В этом кинофильме, – продолжал свой рассказ Михаил Семенович, – есть один очень любопытный эпизод, который я хорошо запомнил, он показателен для афганской действительности – это отношение солдат к офицерам 40-й армии. Известно, что в эти отношения пытаются вбить клин вражьи силы, чтобы подорвать боеспособность армии, посеять панику, неуверенность в своих силах и таким путем истребить 40-ю армию на поле боя с неприятелем.
Анархия – мать порядка, давно захватила Россию, еще со времен Ленина-Бланка, и держит в железных тисках. Но для продолжения анархии нужен отец, иначе кто ее оплодотворит? По отцу будут и дети. Расчет делается на врагов России. Они и пытаются оплодотворить анархию и уничтожить не только 40-ю армию, но и Россию.
– Глубокая мысль, – сказал я, – но все же расскажите о кинофильме «Скованные одной цепью». О чем там речь?
– В кинофильме есть сцена побега двух каторжан, скованных одной цепью, белого и черного. Полицейские не торопятся организовать преследование беглецов, бежавших из тюрьмы, полагая, что на расовой почве они перегрызут друг другу горло. К счастью, этого не происходит, и это главная мысль фильма, что люди должны уважать друг друга, независимо от цвета кожи и своего положения в обществе, жить в мире и согласии.