Страница:
Рене Генон
Царь Мира
Ю.Н. СТЕФАНОВ. "Не заблудиться по пути в Шамбалу"
Этим предостережением завершается фантастическая новелла Мирчи Элиаде "Загадка доктора Хонигбсргера", где речь идет о человеке, отыскавшем доступ к "мифической стране, по преданию располагающейся где-то на севере Индии, куда могут попасть лишь посвященные, да и то лишь после тщательной и суровой подготовки".
[1]Герой рассказа не изучал карты и дневники своих предшественников, пытавшихся проникнуть в эту загадочную гималайскую державу, не снаряжал дорогостоящих экспедиций, не выпытывал дорогу у местных проводников. После долгих занятий йогой — им отдал дань и сам Элиаде, проведший более двух лет в горных монастырях Непала и Бутана, — он понял, что область эта "скрыта от глаз человеческих не бог весть какими природными препятствиями — высокими горами или глубокими водами, — а пространством духовного опыта, качественно отличным от пространства других человеческих знаний".
[2]В конце концов, не покидая стен своего кабинета, доктор Хонигбергер оказывается в тех «запредельных» краях, в той, говоря словами Николая Гумилева, "Индии духа", где так и не удалось побывать многим знаменитым путешественникам, понапрасну блуждавшим вокруг да около "затерянного царства"…
Первые упоминания о нем появились в Европе в середине XII в., когда несколько духовных и светских владык Запада, в том числе папа Александр III, византийский император Мануил Компин и король Франции Людовик VII будто бы получили послание от "пресвитера Иоанна", в котором описывалась его обширная и полная чудес держава. А двумя веками позже немецкий космограф Конрад фон Мегенберг сообщал о пресвитере Иоанне следующее: "Это владыка всех живущих на земле и царь всех царей земли. Дворец его наделен такою благодатью, что никто из вошедших в него не сможет заболеть, не будет чувствовать голода и, находясь там, не умрет". [3]
Сказания о "Царстве попа Ивана" или «Беловодье» в многочисленных изводах достигли Древней Руси. Судя по обилию дошедших до нас рукописей, наши предки с интересом читали и переписывали такие "отреченные книги", как "Хождение Зосимы к брахманам", "Слово о видении апостола Павла", "Сказание об Индийском царстве", где фантастические описания "земель незнаемых" питались отголосками еще более Древних легенд, восходивших к «Александрии» Псевдо-Каллисфена. Это сочинение, создававшееся во II–III вв. по Р.Х., а затем во множестве разноязычных обработок разошедшееся по всей Европе, повествует о странствиях Александра Македонского, решившего достичь "Макарейских островов" или "Земли блаженной". Образ загадочной страны, расположенной где-то на окраине Вселенной, в сознании древнерусских книжников связывался с образом земного рая, сокровенного прибежища первозданной чистоты и мудрости, якобы сохранившегося на растленной и греховной земле. Вера в реальность его существования была так велика, что в XIV в. новгородский архиепископ Василий в своем послании владыке тверскому Феодору обстоятельно и красноречиво доказывает, что "рай на востоке, созданный Адама ради, не погиб". [4]Нелишне заметить, что интерес наших предков к легендам о Беловодье не был чисто умозрительным. Вплоть до начала XX в. старообрядческие общины Заволжья, Урала и Сибири отряжали бывалых людей на поиски того места, "идеже небо прилежит к земли", чтобы узреть там "самосиянный свет" и напиться из "молодильного источника", о которых говорится в древних рукописях.
Сходные символические образы, относящиеся к обители блаженных", куда, по кабалистическим представлениям, "нет доступа Ангелу смерти", известны и в других традициях. В этой связи можно вспомнить не только кельтские саги, повествующие о "стеклянном острове в Западном море" или мусульманские легенды о стране Каф, но и хрестоматийные греческие мифы о садах Гесперид, — все это разные огласовки единой мелодии, зовущей человечество к утраченному им гармоничному и просветленному строю бытия "допотопных эпох".
Но есть и некоторая разница между чисто литературными, обобщенными образами "земного рая" и более или менее конкретными сведениями (или домыслами) о той стране в глубинах Центральной Азии, которая в разных источниках именуется по-разному.
В мифологии махаяны она известна как «Шамбала» — это держава царя-жреца Сучандры, символический "центр мира", окруженный восемью горами, напоминающими цветок священного лотоса. Так именует ее и Николай Рерих в своем сочинении "Сердце Азии" (1931). Пафос этого нарочито бессвязного и двусмысленного опуса сводится к противопоставлению сказочной Шамбалы и реальной Лхасы, в ту пору столицы независимого Тибета. Владыка Шамбалы, принимающий в брошюре Рериха имя и нрав воинственного Гесер-хана, призван "уничтожить нечестивые элементы Лхасы", и "станет город Лхаса омраченным и пустым". [5]Пророчество нашего замечательного художника, к сожалению, сбылось, однако не будем забывать, что вовсе не из "обители бессмертных" ринулось на Тибет, да и на многие другие страны, воинство смерти…
Полутора десятилетиями раньше те же места посетил другой российский путешественник, Фердинанд Оссендовский, автор замечательной книги "И звери, и люди, и боги" (1922), на которую часто ссылается Рерих, не указывая, правда, ни ее автора, ни названия. Оссендовский 'оперирует другим названием таинственной страны, он говорит об «Агарти», исполинском подземном святилище, где с незапамятных времен сосредоточена власть "Царя мира", некоего посредника между Богом и людьми. "Царь мира, — пишет Оссендовский, — постигает мысли тех, кто оказывает влияние на судьбы человечества. Если те угодны Богу, Царь мира тайно поможет их осуществлению, если нет, помешает". [6]Из книги "И звери, и люди, и боги" можно заключить, что ее автор не был знаком с древнерусскими апокрифами, касающимися Беловодья, но тем более поразительна перекличка его слов с такими описаниями «рахманов-брахманов» из "Хождения Зосимы": "Им известны и мирские дела, потому что о них им поведают ангелы, пребывающие всегда с ними. О делах праведных они радуются вместе с ангелами, о грешных же печалятся и со слезами умоляют Бога, чтобы Он простил грехи их". [7]
Еще раньше то же название таинственной страны, но в несколько другой огласовке, прозвучало в книгах Е.П. Блаватской "Из пещер и дебрей Индостана" (отд. изд. 1912) и французского оккультиста Александра Сент-Ив д'Альвейдра "Миссия Индии в Европе" (1911, русск. пер. 1915). Кратко изложив мифическую историю "Асгарты, города солнца", русская путешественница сообщает о своем посещении заброшенных катакомбных храмов, являющихся, по ее утверждению, ответвлениями подземных ходов, которые существуют с тех незапамятных времен, "когда Асгарта еще находилась в числе других городов, процветая на земной поверхности". [8]Интересно отметить, что всесторонне образованная основательница "Всемирного теософского общества" не случайно выбрала именно такую огласовку для названия развалин бывшего "города Солнца" — эта транскрипция явственно перекликается с «Асгардом», обителью асов, высших божеств скандинавской мифологии. Ведь многие источники, касающиеся вопроса о Шамбале-Агартхе, настаивают на том, что в "начале времен" это святилище располагалось не в недрах земли, а на ее поверхности и отправлявшемуся в нем культу был присущ именно «солнечный» характер.
Книжка Сент-Ив д'Альвейдра написана якобы по внушению некоего "афганского принца Хаджи Шарифа, посланника Оккультного Правительства", [9]дабы возвестить человечеству о существовании «Агарты» и ее "миссии в Европе". Этот сравнительно небольшой текст отличается идейным эклектизмом, стилистической высокопарностью, которая в дурном русском переводе производит почти комическое впечатление, а также крайней политической амбициозностью. Автор то и дело апеллирует к французскому президенту, римскому папе и российскому императору, призывая их соизмерять собственные интересы с интересами таинственной державы, не нанесенной ни на одну из карт мира. «Агарта» видится Сент-Иву подобием, если можно так выразиться, "подземного рая", населенного, однако, не "блаженными брахманами", а жрецами-технократами: "Все ими изучено в пространстве и пучине морей, даже роль магнитных токов, идущих от одного полюса к другому. Все изучено в воздухе, даже и невидимые сущности, которые там пребывают, даже электричество, которое там развивается в эхо, после того как оно образовалось в недрах земного шара, чтобы туда возвратиться". [10]Автор рассматривает древние образы сквозь обманчивую линзу «научно-технического» прогресса, и немудрено поэтому, что в его сочинении они обретают характер настоящей фантасмагории, которой позавидовал бы, пожалуй, и сам Уэллс.
Напыщенная брошюра Сент-Ива породила немало перепевов и подражаний, анализу которых посвящен обстоятельный сводный труд Сержа Ютена "От подземных миров к Царю Мира". Судя по нему, количество и качество технических приспособлений, таящихся в пещерах Гималаев, возрастает с каждой новой печатной работой об Агартхе-Шамбале. В наши дни шамбалиты "никогда не покидают своих пещер, а те, кому нужно выбраться па поверхность, пользуются для этой цели летающими тарелками [11]с кондиционированной подачей воздуха, которая позволяет им выжить в условиях земной атмосферы". [12]Современным «Махатмам» ведомы не только тайны "магнитных токов, идущих от одного полюса до другого", о чем, как мы помним, писал еще Сент-Ив: идя в ногу со временем и даже опережая его, они успели овладеть тайнами антиматерии и антигравитации… Все эти «откровения» свидетельствуют о том, что мы не в силах произвести адекватную оценку тех или иных фактов, не укладывающихся в рамки привычных житейских представлений. Нами утеряны (или отброшены) мерила правды и вымысла, добра и зла, без которых древние не могли бы ступить и шагу как в повседневной жизни, так и в области сакрального. Мы, при всем нашем всезнайстве, готовы воспринять более или менее буквально даже те факты, которые в Древности или в Средние века, скорее всего, стали бы предметом символических или аллегорических толкований. То, что было для наших предков потрясающим и просветляющим опытом общения с высшими мирами или зловещим знамением, предостерегающим от контакта с выходцами из инфернальных областей, переживается нами главным образом как заманчивая возможность познакомиться с «техническими» достижениями потусторонних жителей, а при случае — и поживиться кое-какими сувенирами непонятного или подозрительного происхождения. Короче говоря, мы просто физически не способны увидеть иное, даже если оно предстанет перед нами во всей своей неотразимой полноте. Нас со всех сторон обступают наши собственные отражения, к тому же искаженные и замутненные нашей слепой уверенностью в правоте наших воззрений и ясности нашего взгляда…
Если для Рериха и, в известной мере, для Оссендовского "затерянное царство" представлялось прежде всего "реальной силой, способной влиять на политическую жизнь Азии", если для Сснт-Ива и его последователей оно служило воплощением технократических и «прогрессистских» иллюзий, постепенно изживаемых современным человечеством, то наиболее проницательные из исследователей, писавших об Агартхе-Шамбале, в своих толкованиях этой запутанной проблемы опираются не на собственный эмпирический опыт, как это делал Оссендовский, и не на послания подозрительных «махатм», а на сокровищницу традиционных знаний, общую для всего человечества. В данном номере читатель познакомится с небольшой, но чрезвычайно емкой работой французского эзотерика Рене Генона (1886–1951), [13]весьма далекой как от красочных путевых заметок Оссендовского, так и от выспренних фантазий Сент-Ива. "Их высказывания, — пишет Генон, — могут послужить отправной точкой для рассуждений, которые не имеют никакого отношения ни к тому, ни к другому, и суть которых во много раз значительней их личных мнений, равно как и нашего, которое в данном вопросе тоже может не приниматься в расчет".
Глубоко символичный и многозначный образ недосягаемого духовного центра, расположенного где-то в центре Гималаев, представляется Генону ни чем иным, как отражением "надчеловеческой реальности", вопреки всему пребывающей в нашем космосе, подверженном старению и распаду.
Но прежде чем говорить о подходе Генона к интересующей нас проблеме, стоит сказать несколько слов об основном философском понятии, разработке которого он посвятил всю. жизнь. Речь идет о «традиции», т. е. совокупности знаний «нечеловеческого» происхождения и характера, передаваемых из уст в уста в течение тысячелетий и составляющих духовную основу как любого здорового общества, так и отдельного человеческого существа. Целью «традиционных» знаний является восхождение человека по космической лестнице вплоть до встречи и слияния или, как писал Генон, «отождествления» с Абсолютом.
В этом «традиция», как ее понимал французский мыслитель, полностью противоположна "мирским лженаукам", основанным не на Откровении, а на опыте, и стремящимся, самое большее, улучшить материальные условия жизни человека в этом мире, не задаваясь и тенью вопроса о его участи в иных мирах. Исторический процесс, по Генону, состоит в неуклонном помрачении первозданных истин, на смену которым приходят соблазнительные и обманчивые идеи прогресса, всеобщего равенства и обоготворения тленной человеческой природы, приводящие, в конце концов, к торжеству отнюдь не гуманистических, а вполне сатанинских начал, к преклонению перед стадным духом, превращению качества в количество и массовому производству предметов, столь же схожих между собой, как и люди, которые их производят.
Этические стороны учения Генона известным образом соотносимы с отдельными положениями таких мыслителей XX в., как Ортега-и-Гассет или Николай Бердяев, однако, в отличие от них, "каирский отшельник" был ярым антиперсоналистом, ибо считал, что человеческая личность обладает ценностью лишь в той мере, в какой она служит отправной точкой для достижения высших состояний. В этом смысле он стоит гораздо ближе к Павлу Флоренскому, в чьих грудах можно найти поразительные переклички с его собственными мыслями. "Нет однообразной равнины земной поверхности, — писал отец Павел Флоренский, — но всюду — лестницы восхождений и нисхождений". [14]Истинная реальность для него, так же как и для Генона, надчеловечна, хотя она является нам конкретно и наглядно.
Одним из проявлений этой надчеловеческой реальности в нашем мире служит наличие в нем одного или нескольких "духовных центров", где хранятся сокровищницы довременных, традиционных знаний. В начале нашего временного цикла (Манвантары), учит Генон, эти святилища были относительно открытыми и доступными физическому восприятию; с течением времени неуклонный процесс духовного упадка, влекущий за собой разделение и помрачение во всех космических и человеческих сферах, обусловил все возрастающий разрыв между самой идеей традиции, теми, кто ее хранит, и теми, кому она предназначена. "Град бессмертия", который первоначально считался расположенным на Полюсе или на вершине символической "Мировой горы", превратился в подземное, потаенное святилище, таинственным образом скрытое от постороннего и враждебного взгляда. Генон любил сравнивать такое «свернутое» состояние традиции с образом ветхозаветного ковчега, хранящего в себе начатки будущего мира. Традиция, по Генону, может помрачиться, но не может пресечься, прекратить свое существование, ибо все бури и катаклизмы истории не властны над ее божественной сутью. В каком-то смысле традиция и есть «Агартха» — недоступная, недосягаемая.
Еще один смысл потаенного святилища, заимствованный из Книги Бытия — это таинственный город Луз, "Обитель живых", куда нет доступа Ангелу Смерти, — вспомним приведенную в начале статьи цитату из Конрада фон Мегенберга, где говорится о бессмертии, даруемом тому, кто войдет во дворец "владыки всех живущих на земле". Словом «луз» в кабалистических сочинениях обозначают также некую неразрушимую телесную частицу, которая символически мыслится в виде очень твердой косточки, "миндального зернышка", где пребывает после смерти вплоть до воскрешения нетленное начало, человеческого существа. Сходные теории, связывающие воедино символику неприкосновенного «ядра» вселенной и живоносного «ядрышка», скрытого в теле человека, встречаются и в других традициях: достаточно вспомнить о так называемом "ожерелье Будды", системе подкожных образований в области шеи, служащих своего рода связующим звеном между «телесной» и «духовной» модальностями человека. [15]
Развивая мысли Генона, касающиеся соотношения космических и личностных элементов в символике Агартхи, его ученик и популяризатор Люк Бенуа писал: "Рассматриваемый геометрически как начало протяженности, а биологически — как зерно, заключающее в себе всю совокупность космических проявлений, каждый такой центр является отправной точкой для развития всех пространств, времен и состояний. Что же касается микрокосмической точки зрения, то все традиции утверждают, что центр человеческого существа расположен в "пещере сердца". [16]
Сам Генон посвятил целый ряд статей сопоставлению символики "пещеры сердца" и "космической пещеры", под которой следует понимать все мироздание. В них дается более или менее исчерпывающий ответ на вопрос об Агартхе и Царе мира. "Область живых" доступна лишь тому, кто сумел отождествить "пространство сердца" с божественным "градом Брахмана", как о том говорится в Упанишадах: "Поистине, тот кто знает этого высшего Брахмана, сам становится Брахманом… Он преодолевает скорбь, преодолевает зло, освобожденный от уз в тайнике сердца, он становится бессмертным". [17]
Того, кто хотя бы чисто умозрительно вникнет в суть этого отождествления, перестанут тревожить чересчур заземленные вопросы о большей или меньшей реальности Агартхи и о ее пространственной локализации. "Географические, исторические, да и все прочие факты, — пишет Генон в заключение своей работы, — сами по себе имеют лишь чисто символический интерес, что, впрочем, не только не исключает их непосредственной реальности, но и наделяет ее высшим смыслом".
Недосягаемая Агартха — это сердце человеческое. Царь мира — человек» осознавший свою причастность ко всей полноте абсолютного бытия. Отныне над ним не властны ни звери, ни люди, ни боги.
Ю.Н. Стефанов
Первые упоминания о нем появились в Европе в середине XII в., когда несколько духовных и светских владык Запада, в том числе папа Александр III, византийский император Мануил Компин и король Франции Людовик VII будто бы получили послание от "пресвитера Иоанна", в котором описывалась его обширная и полная чудес держава. А двумя веками позже немецкий космограф Конрад фон Мегенберг сообщал о пресвитере Иоанне следующее: "Это владыка всех живущих на земле и царь всех царей земли. Дворец его наделен такою благодатью, что никто из вошедших в него не сможет заболеть, не будет чувствовать голода и, находясь там, не умрет". [3]
Сказания о "Царстве попа Ивана" или «Беловодье» в многочисленных изводах достигли Древней Руси. Судя по обилию дошедших до нас рукописей, наши предки с интересом читали и переписывали такие "отреченные книги", как "Хождение Зосимы к брахманам", "Слово о видении апостола Павла", "Сказание об Индийском царстве", где фантастические описания "земель незнаемых" питались отголосками еще более Древних легенд, восходивших к «Александрии» Псевдо-Каллисфена. Это сочинение, создававшееся во II–III вв. по Р.Х., а затем во множестве разноязычных обработок разошедшееся по всей Европе, повествует о странствиях Александра Македонского, решившего достичь "Макарейских островов" или "Земли блаженной". Образ загадочной страны, расположенной где-то на окраине Вселенной, в сознании древнерусских книжников связывался с образом земного рая, сокровенного прибежища первозданной чистоты и мудрости, якобы сохранившегося на растленной и греховной земле. Вера в реальность его существования была так велика, что в XIV в. новгородский архиепископ Василий в своем послании владыке тверскому Феодору обстоятельно и красноречиво доказывает, что "рай на востоке, созданный Адама ради, не погиб". [4]Нелишне заметить, что интерес наших предков к легендам о Беловодье не был чисто умозрительным. Вплоть до начала XX в. старообрядческие общины Заволжья, Урала и Сибири отряжали бывалых людей на поиски того места, "идеже небо прилежит к земли", чтобы узреть там "самосиянный свет" и напиться из "молодильного источника", о которых говорится в древних рукописях.
Сходные символические образы, относящиеся к обители блаженных", куда, по кабалистическим представлениям, "нет доступа Ангелу смерти", известны и в других традициях. В этой связи можно вспомнить не только кельтские саги, повествующие о "стеклянном острове в Западном море" или мусульманские легенды о стране Каф, но и хрестоматийные греческие мифы о садах Гесперид, — все это разные огласовки единой мелодии, зовущей человечество к утраченному им гармоничному и просветленному строю бытия "допотопных эпох".
Но есть и некоторая разница между чисто литературными, обобщенными образами "земного рая" и более или менее конкретными сведениями (или домыслами) о той стране в глубинах Центральной Азии, которая в разных источниках именуется по-разному.
В мифологии махаяны она известна как «Шамбала» — это держава царя-жреца Сучандры, символический "центр мира", окруженный восемью горами, напоминающими цветок священного лотоса. Так именует ее и Николай Рерих в своем сочинении "Сердце Азии" (1931). Пафос этого нарочито бессвязного и двусмысленного опуса сводится к противопоставлению сказочной Шамбалы и реальной Лхасы, в ту пору столицы независимого Тибета. Владыка Шамбалы, принимающий в брошюре Рериха имя и нрав воинственного Гесер-хана, призван "уничтожить нечестивые элементы Лхасы", и "станет город Лхаса омраченным и пустым". [5]Пророчество нашего замечательного художника, к сожалению, сбылось, однако не будем забывать, что вовсе не из "обители бессмертных" ринулось на Тибет, да и на многие другие страны, воинство смерти…
Полутора десятилетиями раньше те же места посетил другой российский путешественник, Фердинанд Оссендовский, автор замечательной книги "И звери, и люди, и боги" (1922), на которую часто ссылается Рерих, не указывая, правда, ни ее автора, ни названия. Оссендовский 'оперирует другим названием таинственной страны, он говорит об «Агарти», исполинском подземном святилище, где с незапамятных времен сосредоточена власть "Царя мира", некоего посредника между Богом и людьми. "Царь мира, — пишет Оссендовский, — постигает мысли тех, кто оказывает влияние на судьбы человечества. Если те угодны Богу, Царь мира тайно поможет их осуществлению, если нет, помешает". [6]Из книги "И звери, и люди, и боги" можно заключить, что ее автор не был знаком с древнерусскими апокрифами, касающимися Беловодья, но тем более поразительна перекличка его слов с такими описаниями «рахманов-брахманов» из "Хождения Зосимы": "Им известны и мирские дела, потому что о них им поведают ангелы, пребывающие всегда с ними. О делах праведных они радуются вместе с ангелами, о грешных же печалятся и со слезами умоляют Бога, чтобы Он простил грехи их". [7]
Еще раньше то же название таинственной страны, но в несколько другой огласовке, прозвучало в книгах Е.П. Блаватской "Из пещер и дебрей Индостана" (отд. изд. 1912) и французского оккультиста Александра Сент-Ив д'Альвейдра "Миссия Индии в Европе" (1911, русск. пер. 1915). Кратко изложив мифическую историю "Асгарты, города солнца", русская путешественница сообщает о своем посещении заброшенных катакомбных храмов, являющихся, по ее утверждению, ответвлениями подземных ходов, которые существуют с тех незапамятных времен, "когда Асгарта еще находилась в числе других городов, процветая на земной поверхности". [8]Интересно отметить, что всесторонне образованная основательница "Всемирного теософского общества" не случайно выбрала именно такую огласовку для названия развалин бывшего "города Солнца" — эта транскрипция явственно перекликается с «Асгардом», обителью асов, высших божеств скандинавской мифологии. Ведь многие источники, касающиеся вопроса о Шамбале-Агартхе, настаивают на том, что в "начале времен" это святилище располагалось не в недрах земли, а на ее поверхности и отправлявшемуся в нем культу был присущ именно «солнечный» характер.
Книжка Сент-Ив д'Альвейдра написана якобы по внушению некоего "афганского принца Хаджи Шарифа, посланника Оккультного Правительства", [9]дабы возвестить человечеству о существовании «Агарты» и ее "миссии в Европе". Этот сравнительно небольшой текст отличается идейным эклектизмом, стилистической высокопарностью, которая в дурном русском переводе производит почти комическое впечатление, а также крайней политической амбициозностью. Автор то и дело апеллирует к французскому президенту, римскому папе и российскому императору, призывая их соизмерять собственные интересы с интересами таинственной державы, не нанесенной ни на одну из карт мира. «Агарта» видится Сент-Иву подобием, если можно так выразиться, "подземного рая", населенного, однако, не "блаженными брахманами", а жрецами-технократами: "Все ими изучено в пространстве и пучине морей, даже роль магнитных токов, идущих от одного полюса к другому. Все изучено в воздухе, даже и невидимые сущности, которые там пребывают, даже электричество, которое там развивается в эхо, после того как оно образовалось в недрах земного шара, чтобы туда возвратиться". [10]Автор рассматривает древние образы сквозь обманчивую линзу «научно-технического» прогресса, и немудрено поэтому, что в его сочинении они обретают характер настоящей фантасмагории, которой позавидовал бы, пожалуй, и сам Уэллс.
Напыщенная брошюра Сент-Ива породила немало перепевов и подражаний, анализу которых посвящен обстоятельный сводный труд Сержа Ютена "От подземных миров к Царю Мира". Судя по нему, количество и качество технических приспособлений, таящихся в пещерах Гималаев, возрастает с каждой новой печатной работой об Агартхе-Шамбале. В наши дни шамбалиты "никогда не покидают своих пещер, а те, кому нужно выбраться па поверхность, пользуются для этой цели летающими тарелками [11]с кондиционированной подачей воздуха, которая позволяет им выжить в условиях земной атмосферы". [12]Современным «Махатмам» ведомы не только тайны "магнитных токов, идущих от одного полюса до другого", о чем, как мы помним, писал еще Сент-Ив: идя в ногу со временем и даже опережая его, они успели овладеть тайнами антиматерии и антигравитации… Все эти «откровения» свидетельствуют о том, что мы не в силах произвести адекватную оценку тех или иных фактов, не укладывающихся в рамки привычных житейских представлений. Нами утеряны (или отброшены) мерила правды и вымысла, добра и зла, без которых древние не могли бы ступить и шагу как в повседневной жизни, так и в области сакрального. Мы, при всем нашем всезнайстве, готовы воспринять более или менее буквально даже те факты, которые в Древности или в Средние века, скорее всего, стали бы предметом символических или аллегорических толкований. То, что было для наших предков потрясающим и просветляющим опытом общения с высшими мирами или зловещим знамением, предостерегающим от контакта с выходцами из инфернальных областей, переживается нами главным образом как заманчивая возможность познакомиться с «техническими» достижениями потусторонних жителей, а при случае — и поживиться кое-какими сувенирами непонятного или подозрительного происхождения. Короче говоря, мы просто физически не способны увидеть иное, даже если оно предстанет перед нами во всей своей неотразимой полноте. Нас со всех сторон обступают наши собственные отражения, к тому же искаженные и замутненные нашей слепой уверенностью в правоте наших воззрений и ясности нашего взгляда…
Если для Рериха и, в известной мере, для Оссендовского "затерянное царство" представлялось прежде всего "реальной силой, способной влиять на политическую жизнь Азии", если для Сснт-Ива и его последователей оно служило воплощением технократических и «прогрессистских» иллюзий, постепенно изживаемых современным человечеством, то наиболее проницательные из исследователей, писавших об Агартхе-Шамбале, в своих толкованиях этой запутанной проблемы опираются не на собственный эмпирический опыт, как это делал Оссендовский, и не на послания подозрительных «махатм», а на сокровищницу традиционных знаний, общую для всего человечества. В данном номере читатель познакомится с небольшой, но чрезвычайно емкой работой французского эзотерика Рене Генона (1886–1951), [13]весьма далекой как от красочных путевых заметок Оссендовского, так и от выспренних фантазий Сент-Ива. "Их высказывания, — пишет Генон, — могут послужить отправной точкой для рассуждений, которые не имеют никакого отношения ни к тому, ни к другому, и суть которых во много раз значительней их личных мнений, равно как и нашего, которое в данном вопросе тоже может не приниматься в расчет".
Глубоко символичный и многозначный образ недосягаемого духовного центра, расположенного где-то в центре Гималаев, представляется Генону ни чем иным, как отражением "надчеловеческой реальности", вопреки всему пребывающей в нашем космосе, подверженном старению и распаду.
Но прежде чем говорить о подходе Генона к интересующей нас проблеме, стоит сказать несколько слов об основном философском понятии, разработке которого он посвятил всю. жизнь. Речь идет о «традиции», т. е. совокупности знаний «нечеловеческого» происхождения и характера, передаваемых из уст в уста в течение тысячелетий и составляющих духовную основу как любого здорового общества, так и отдельного человеческого существа. Целью «традиционных» знаний является восхождение человека по космической лестнице вплоть до встречи и слияния или, как писал Генон, «отождествления» с Абсолютом.
В этом «традиция», как ее понимал французский мыслитель, полностью противоположна "мирским лженаукам", основанным не на Откровении, а на опыте, и стремящимся, самое большее, улучшить материальные условия жизни человека в этом мире, не задаваясь и тенью вопроса о его участи в иных мирах. Исторический процесс, по Генону, состоит в неуклонном помрачении первозданных истин, на смену которым приходят соблазнительные и обманчивые идеи прогресса, всеобщего равенства и обоготворения тленной человеческой природы, приводящие, в конце концов, к торжеству отнюдь не гуманистических, а вполне сатанинских начал, к преклонению перед стадным духом, превращению качества в количество и массовому производству предметов, столь же схожих между собой, как и люди, которые их производят.
Этические стороны учения Генона известным образом соотносимы с отдельными положениями таких мыслителей XX в., как Ортега-и-Гассет или Николай Бердяев, однако, в отличие от них, "каирский отшельник" был ярым антиперсоналистом, ибо считал, что человеческая личность обладает ценностью лишь в той мере, в какой она служит отправной точкой для достижения высших состояний. В этом смысле он стоит гораздо ближе к Павлу Флоренскому, в чьих грудах можно найти поразительные переклички с его собственными мыслями. "Нет однообразной равнины земной поверхности, — писал отец Павел Флоренский, — но всюду — лестницы восхождений и нисхождений". [14]Истинная реальность для него, так же как и для Генона, надчеловечна, хотя она является нам конкретно и наглядно.
Одним из проявлений этой надчеловеческой реальности в нашем мире служит наличие в нем одного или нескольких "духовных центров", где хранятся сокровищницы довременных, традиционных знаний. В начале нашего временного цикла (Манвантары), учит Генон, эти святилища были относительно открытыми и доступными физическому восприятию; с течением времени неуклонный процесс духовного упадка, влекущий за собой разделение и помрачение во всех космических и человеческих сферах, обусловил все возрастающий разрыв между самой идеей традиции, теми, кто ее хранит, и теми, кому она предназначена. "Град бессмертия", который первоначально считался расположенным на Полюсе или на вершине символической "Мировой горы", превратился в подземное, потаенное святилище, таинственным образом скрытое от постороннего и враждебного взгляда. Генон любил сравнивать такое «свернутое» состояние традиции с образом ветхозаветного ковчега, хранящего в себе начатки будущего мира. Традиция, по Генону, может помрачиться, но не может пресечься, прекратить свое существование, ибо все бури и катаклизмы истории не властны над ее божественной сутью. В каком-то смысле традиция и есть «Агартха» — недоступная, недосягаемая.
Еще один смысл потаенного святилища, заимствованный из Книги Бытия — это таинственный город Луз, "Обитель живых", куда нет доступа Ангелу Смерти, — вспомним приведенную в начале статьи цитату из Конрада фон Мегенберга, где говорится о бессмертии, даруемом тому, кто войдет во дворец "владыки всех живущих на земле". Словом «луз» в кабалистических сочинениях обозначают также некую неразрушимую телесную частицу, которая символически мыслится в виде очень твердой косточки, "миндального зернышка", где пребывает после смерти вплоть до воскрешения нетленное начало, человеческого существа. Сходные теории, связывающие воедино символику неприкосновенного «ядра» вселенной и живоносного «ядрышка», скрытого в теле человека, встречаются и в других традициях: достаточно вспомнить о так называемом "ожерелье Будды", системе подкожных образований в области шеи, служащих своего рода связующим звеном между «телесной» и «духовной» модальностями человека. [15]
Развивая мысли Генона, касающиеся соотношения космических и личностных элементов в символике Агартхи, его ученик и популяризатор Люк Бенуа писал: "Рассматриваемый геометрически как начало протяженности, а биологически — как зерно, заключающее в себе всю совокупность космических проявлений, каждый такой центр является отправной точкой для развития всех пространств, времен и состояний. Что же касается микрокосмической точки зрения, то все традиции утверждают, что центр человеческого существа расположен в "пещере сердца". [16]
Сам Генон посвятил целый ряд статей сопоставлению символики "пещеры сердца" и "космической пещеры", под которой следует понимать все мироздание. В них дается более или менее исчерпывающий ответ на вопрос об Агартхе и Царе мира. "Область живых" доступна лишь тому, кто сумел отождествить "пространство сердца" с божественным "градом Брахмана", как о том говорится в Упанишадах: "Поистине, тот кто знает этого высшего Брахмана, сам становится Брахманом… Он преодолевает скорбь, преодолевает зло, освобожденный от уз в тайнике сердца, он становится бессмертным". [17]
Того, кто хотя бы чисто умозрительно вникнет в суть этого отождествления, перестанут тревожить чересчур заземленные вопросы о большей или меньшей реальности Агартхи и о ее пространственной локализации. "Географические, исторические, да и все прочие факты, — пишет Генон в заключение своей работы, — сами по себе имеют лишь чисто символический интерес, что, впрочем, не только не исключает их непосредственной реальности, но и наделяет ее высшим смыслом".
Недосягаемая Агартха — это сердце человеческое. Царь мира — человек» осознавший свою причастность ко всей полноте абсолютного бытия. Отныне над ним не властны ни звери, ни люди, ни боги.
Ю.Н. Стефанов
Глава I. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ОБ АГАРТХЕ НА ЗАПАДЕ
Книга Сент-Ив д'Альвейдра "Миссия Индии", опубликованная посмертно, в 1911 г., содержит описание таинственного центра посвящения, именуемого Агартхой; многим из читателей этой книги она могла показаться плодом воображения, вымыслом, не имеющим никакого отношения к реальной действительности. Такое суждение в известной мере оправдано, особенно, если понимать буквально некоторые из содержащихся в ней неправдоподобных деталей; это наверняка сознавал и сам автор, не спешивший выпустить в свет давно уже написанное, но не до конца отделанное произведение. С другой стороны, упоминания об Агартхе и ее владыке Брахматме до сих пор встречались только в романах Луи Жаколио, писателя весьма малосерьезного, на чей авторитет полагаться ни в коем случае нельзя. Впрочем, лично мы думаем, что в бытность свою в Индии он мог получить кое-какие сведения относительно Агартхи, но в его романах они получили совершенно превратное и фантастическое толкование. Так обстояло дело до 1924 г., когда произошло новое и в какой-то мере неожиданное событие: выход в свет книги Фердинанда Оссендовского "И звери, и люди, и боги", в которой он описывает свое полное приключений путешествие по Центральной Азии в 1920–1921 гг. В заключительной части книги содержатся сведения, почти полностью совпадающие с сообщениями Сент-Ива. Шумиха, поднятая вокруг этой публикации, является, на наш взгляд, подходящим поводом, для того чтобы прервать заговор молчания вокруг вопроса об Агартхе.
Как и следовало ожидать, скептически или недоброжелательно настроенные критики не постеснялись обвинить Оссендовского в вульгарном плагиате, приводя в качестве подтверждения своих нападок совпадающие по смыслу отрывки из обоих сочинений, а надо сказать, что таковых и впрямь наберется немало, причем совпадения даже в деталях бывают просто поразительными. Начать хотя бы с того, что кажется самым невероятным у самого Сент-Ива, а именно, с утверждения о том, будто существует некий подземный мир, простирающий повсюду, под всеми материками и даже океанами, свои разветвления, посредством которых осуществляются незримые связи между различными областями Земного шара. Что же касается Оссендовского, то он, не беря на себя ответственность за подобное утверждение и даже сомневаясь в его достоверности, приписывает его различным людям, с которыми он встречался во время своих странствий. Среди более частных параллелей следует отметить пассаж, в котором описывается "Царь Мира", стоящий перед гробницей своего предшественника, то место, где поднимается вопрос о происхождении цыган, будто бы живших некогда в Агартхе, [18]и многое другое. Сент-Ив пишет, например, что во время празднования подземных "Космических мистерий" путники, идущие по пустыне, волей-неволей останавливаются, а все живое вокруг в ужасе замирает. Оссендовский уверяет, что сам присутствовал при одном из таких явлений. Есть в их книгах и еще одно странное совпадение: история ныне исчезнувшего острова, населенного необыкновенными людьми и животными, и, хотя Сент-Ив в данном случае цитирует пассаж из Диодора Сицилийского, в котором описывается плавание Ямбула, а Оссендовский говорит о путешествии некоего буддийского монаха из Непала, в обоих эпизодах содержится много общего; если и впрямь существуют две версии этого рассказа, происходящие из столь разных источников, было бы интересно отыскать эти источники и сопоставить их между собой.
Приводя все эти параллели, мы вовсе не хотели сказать, что они убеждают нас в реальности плагиата; впрочем, мы не имеем ни малейшего намерения вступать по этому поводу в дискуссию, которая нас не очень-то интересует. Помимо свидетельств Оссендовского, переданных нам лично, мы располагаем сведениями из совсем иных источников, которые утверждают, что рассказы такого рода обычны в Монголии и во всей Центральной Азии; добавим сразу же, что нечто подобное существует в традициях почти всех народов. С другой стороны, если принять, что Оссендовский частично скопировал "Миссию Индии", остается непонятным, почему он опустил некоторые эффектные пассажи и изменил форму написания кое-каких имен собственных: например, «Агарти» вместо «Агартхи». А ведь эта замена объясняется просто-напросто тем обстоятельством, что он черпал свою информацию из монгольских источников, тогда как Сент-Ив получал ее из Индии (известно, что он поддерживал отношения по крайней мере с двумя индусами); [19]непонятно также, почему он употреблял для обозначения главы духовной иерархии титул "Царь Мира", который нигде не встречается у Сент-Ива. Если даже принять возможность тех или иных заимствований, остается необъяснимым тот факт, что Оссендовский говорит иногда о вещах, не встречающихся в "Миссии Индии", и которые он никак не мог выдумать из головы, тем более, что, увлеченный политическими идеями и учениями, он почти ничего не знал об эзотеризме и был не способен осознать подлинный смысл излагаемых им сведений. Таков, например, рассказ о "черном камне", некогда посланном Далай-Ламе Царем Мира и перенесенном затем в Монголию, в Ургу, где он исчез около ста лет назад; [20]а ведь известно, сколь важную роль играют "черные камни" во многих традициях, начиная с символа Кибелы и кончая "черным камнем", вмурованным в мекканскую Каабу. [21]
Вот еще один пример: Оссендовский утверждает, что Богдо-Хан или "Живой Будда", чья резиденция находится в Урге, владеет, в числе прочих своих драгоценностей, перстнем Чингис-Хана, на котором выгравирована свастика, и тамгой — медной пластинкой с оттиском печати "Царя Мира"; сам Оссендовский видел, будто бы, только первый из двух этих предметов; что же касается второго, то было бы понятней, если бы он говорил о золотой, а не о медной тамге.
Этих нескольких предварительных замечаний вполне достаточно, ибо мы абсолютно чужды духу полемики и не собираемся касаться личных вопросов; если мы цитировали Оссендовского и даже Сент-Ива, то лишь потому, что их высказывания могут послужить отправной точкой для рассуждений, которые не имеют никакого отношения ни к тому, ни к другому, и суть которых во много раз значительней их личных мнений, равно как и нашего, которое в данном вопросе тоже не может приниматься в расчет. Говоря об их сочинениях, мы вовсе не хотим вдаваться в пустую "критику текстов"; наша цель — дать кое-какие пояснения, которые до сих пор еще не сделаны были никем, по крайней мере, нам это неизвестно, — пояснения, которые могут в известной мере приоткрыть завесу над тем, что сам Оссендовский называет "тайной тайн". [22]
Как и следовало ожидать, скептически или недоброжелательно настроенные критики не постеснялись обвинить Оссендовского в вульгарном плагиате, приводя в качестве подтверждения своих нападок совпадающие по смыслу отрывки из обоих сочинений, а надо сказать, что таковых и впрямь наберется немало, причем совпадения даже в деталях бывают просто поразительными. Начать хотя бы с того, что кажется самым невероятным у самого Сент-Ива, а именно, с утверждения о том, будто существует некий подземный мир, простирающий повсюду, под всеми материками и даже океанами, свои разветвления, посредством которых осуществляются незримые связи между различными областями Земного шара. Что же касается Оссендовского, то он, не беря на себя ответственность за подобное утверждение и даже сомневаясь в его достоверности, приписывает его различным людям, с которыми он встречался во время своих странствий. Среди более частных параллелей следует отметить пассаж, в котором описывается "Царь Мира", стоящий перед гробницей своего предшественника, то место, где поднимается вопрос о происхождении цыган, будто бы живших некогда в Агартхе, [18]и многое другое. Сент-Ив пишет, например, что во время празднования подземных "Космических мистерий" путники, идущие по пустыне, волей-неволей останавливаются, а все живое вокруг в ужасе замирает. Оссендовский уверяет, что сам присутствовал при одном из таких явлений. Есть в их книгах и еще одно странное совпадение: история ныне исчезнувшего острова, населенного необыкновенными людьми и животными, и, хотя Сент-Ив в данном случае цитирует пассаж из Диодора Сицилийского, в котором описывается плавание Ямбула, а Оссендовский говорит о путешествии некоего буддийского монаха из Непала, в обоих эпизодах содержится много общего; если и впрямь существуют две версии этого рассказа, происходящие из столь разных источников, было бы интересно отыскать эти источники и сопоставить их между собой.
Приводя все эти параллели, мы вовсе не хотели сказать, что они убеждают нас в реальности плагиата; впрочем, мы не имеем ни малейшего намерения вступать по этому поводу в дискуссию, которая нас не очень-то интересует. Помимо свидетельств Оссендовского, переданных нам лично, мы располагаем сведениями из совсем иных источников, которые утверждают, что рассказы такого рода обычны в Монголии и во всей Центральной Азии; добавим сразу же, что нечто подобное существует в традициях почти всех народов. С другой стороны, если принять, что Оссендовский частично скопировал "Миссию Индии", остается непонятным, почему он опустил некоторые эффектные пассажи и изменил форму написания кое-каких имен собственных: например, «Агарти» вместо «Агартхи». А ведь эта замена объясняется просто-напросто тем обстоятельством, что он черпал свою информацию из монгольских источников, тогда как Сент-Ив получал ее из Индии (известно, что он поддерживал отношения по крайней мере с двумя индусами); [19]непонятно также, почему он употреблял для обозначения главы духовной иерархии титул "Царь Мира", который нигде не встречается у Сент-Ива. Если даже принять возможность тех или иных заимствований, остается необъяснимым тот факт, что Оссендовский говорит иногда о вещах, не встречающихся в "Миссии Индии", и которые он никак не мог выдумать из головы, тем более, что, увлеченный политическими идеями и учениями, он почти ничего не знал об эзотеризме и был не способен осознать подлинный смысл излагаемых им сведений. Таков, например, рассказ о "черном камне", некогда посланном Далай-Ламе Царем Мира и перенесенном затем в Монголию, в Ургу, где он исчез около ста лет назад; [20]а ведь известно, сколь важную роль играют "черные камни" во многих традициях, начиная с символа Кибелы и кончая "черным камнем", вмурованным в мекканскую Каабу. [21]
Вот еще один пример: Оссендовский утверждает, что Богдо-Хан или "Живой Будда", чья резиденция находится в Урге, владеет, в числе прочих своих драгоценностей, перстнем Чингис-Хана, на котором выгравирована свастика, и тамгой — медной пластинкой с оттиском печати "Царя Мира"; сам Оссендовский видел, будто бы, только первый из двух этих предметов; что же касается второго, то было бы понятней, если бы он говорил о золотой, а не о медной тамге.
Этих нескольких предварительных замечаний вполне достаточно, ибо мы абсолютно чужды духу полемики и не собираемся касаться личных вопросов; если мы цитировали Оссендовского и даже Сент-Ива, то лишь потому, что их высказывания могут послужить отправной точкой для рассуждений, которые не имеют никакого отношения ни к тому, ни к другому, и суть которых во много раз значительней их личных мнений, равно как и нашего, которое в данном вопросе тоже не может приниматься в расчет. Говоря об их сочинениях, мы вовсе не хотим вдаваться в пустую "критику текстов"; наша цель — дать кое-какие пояснения, которые до сих пор еще не сделаны были никем, по крайней мере, нам это неизвестно, — пояснения, которые могут в известной мере приоткрыть завесу над тем, что сам Оссендовский называет "тайной тайн". [22]