Страница:
– Я не знаю, насколько это будет полезно для Нормандии! – сказал другой сеньор, маленький щеголеватый человек, который вместе с графом ходил взад и вперед по комнате. – К несчастью, мой тесть слишком замешан в этом деле; если я буду отстаивать права провинции и заслужу немилость короля, то могу погубить старика.
– Вы, кажется, также старались довести до сведения короля о бурбонском заговоре! Дай Бог, чтобы вам не пришлось раскаяться в этом!.. Чем же он выказал вам свою благодарность?
– Он, кажется, считает это не более как исполнением обязанности ленного сеньора! Мне даже не дано было разрешения войти в темницу графа Валлье; моя жена будет очень огорчена этим. Впрочем, вашей жене предстоит такое же душевное горе; я слышал, что ее брат Лотрек едет сюда и подвергнется строгому допросу… Мы должны поступать крайне осторожно, потому что король задается широкими планами: а вы знаете, что он подобно Людовику XI крайне неразборчив в выборе средств и с помощью Дюпра захватит в свои руки парижский парламент, который и без того пользуется всяким случаем, чтобы урезать наши права.
– Какое нам дело до Парижа! – возразил Шатобриан. – Разве у нас нет своих парламентов! Мы главным образом должны принять меры, чтобы эти королевские прислужники не сели нам на шею. Вы напрасно ожидаете, Брезе, каких-то благ от Валуа. Что они такое? Бедные рыцари, случайно взведенные на престол вследствие прекращения королевского рода! Как безумно поступила ты, Анна Бретонская, выйдя замуж за Людовика! Ты принесла нас, бретонцев, в приданое этому лживому королевскому дому и отдала кроткую Клавдию высокомерному Франциску, который не умеет ценить ни своей жены, ни твоей наследственной Бретони! Не в тысячу ли раз было бы лучше, если бы мы сохранили свою самостоятельность или присоединились к Англии?..
– Нет, Шатобриан! Это было бы изменой относительно Франции!
– Франция! Что такое Франция? Уж не этот ли сброд людей, которых возвышает Валуа на нашу гибель? Во имя этой же Франции мало-помалу уничтожают наши права!.. Бедный Лотрек! Неужели он должен погибнуть!
– Через него Франциск потерял целое войско и страну, которую считал своим наследственным достоянием, – ответил Брезе.
– Он не виноват, если счастье изменило ему! Лотрек не трус; в его жилах течет кровь Фуа; я убежден, что он не сробеет перед Франциском. Тем не менее, мы должны приготовиться к борьбе; горькая необходимость принуждает нас к этому…
– Мы об этом еще переговорим. Покойной ночи, граф!..
Между тем Батист совсем забыл о своем госте; он приготовил на ночь большой бокал вина для своего господина и, поставив его на стол, подошел к своей постели, чтобы стряхнуть одеяла. При этом, разумеется, он нашел Флорио и так как вовсе не ожидал ничего подобного и вообще не отличался быстротой соображения, то дело не обошлось без возгласа и разных вопросов со стороны бретонца. К несчастью, это случилось в то время, когда граф провожал своего приятеля через комнату Батиста в единственную переднюю, выходившую на лестницу; граф увидел Флорио и бросился к нему с крепкой бранью. Итальянец вскочил на ноги и в коротких словах старался объяснить свое присутствие в комнате Батиста. Но, прежде чем он успел кончить свою фразу, Брезе с испугом шепнул графу:
– Этот плут подслушал нас!
– Велика беда! – возразил граф. – То, что мы говорим, может слушать весь свет!
– Ведь это слуга адмирала Бонниве! Я знаю его в лицо.
– Как! И он осмелился!.. – громко вскрикнул граф, поспешно подходя к столу, на котором лежали разные вещи. – Где мой кнут?
Флорио, пользуясь этим моментом, бросился к двери и исчез прежде, чем сеньоры и Батист успели выбежать со свечой в переднюю. Итальянец отличался редкой настойчивостью в преследовании своих целей. Он сообразил, что теперь, когда его узнали, вряд ли когда-нибудь представится ему такой удобный случай для выполнения данного поручения, и потому решил во что бы то ни стало остаться в доме, в том расчете, что здесь всего менее станут искать его. Передняя, как почти во всех домах того времени, состояла из открытой галереи, окружавшей весь дом. Вместо того чтобы сбежать по лестнице во двор, Флорио остался в галерее и, свернув за угол, прижался к простенку. Расчет его оказался верным. Преследователи прямо устремились к лестнице и спустились по ней. Флорио выждал, когда они скрылись за поворотом крыльца, и проскользнул назад в комнату Батиста через настежь отворенную дверь. Здесь он поспешно подошел к столу, где стоял приготовленный бокал с вином, взял его ощупью одной рукой, а другой вынул из своей куртки небольшую склянку, откупорил ее зубами и вылил из нее всю жидкость в бокал, который опять поставил на стол. Затем он начал шарить по комнате, стараясь найти место, где ему спрятаться. Он выбрал его еще лежа на постели Батиста. Это был правый угол при входе, где была протянута занавесь из саржи для предохранения за нею платьев от пыли. Но тут Флорио наткнулся на стул и, упав на землю, выронил пустую склянку из рук. Отыскивая ее в темноте, он услышал голос графа, который возвращался домой с Батистом. Флорио ничего не оставалось, как бросить поиски и поспешно скрыться за занавесью.
Граф был в сильном гневе и наказал своего слугу чувствительным ударом кнута. Батист равнодушно перенес его и молча стал приготовлять постель своему господину. Граф сердито сорвал с себя платье и, проходя мимо стола, взял бокал и более чем наполовину выпил его. В этот момент Батист всей тяжестью своего тела наступил на склянку и раздавил ее.
– Это что такое? – воскликнул граф, ставя бокал на стол.
– Не знаю, – ответил слуга в смущении, поднимая осколки.
Граф выхватил у него из рук кусочек стекла и, разглядывая его при свете лампы, увидел на нем какую-то вязкую жидкость. Он понюхал ее, затем бокал, и, по-видимому, в голове его блеснула какая-то мысль. Подозвав Батиста, он пристально вглядывался в его лицо несколько минут. Тот стоял равнодушно, не моргнув глазом.
– Выпей все до дна, – сказал граф, подавая ему бокал.
Батист, ничего не понимая, с удовольствием выпил вино до последней капли.
Граф молча лег на постель. Батист снес лампу в его комнату, заслонил ее креслом и сам отправился на покой. Несколько минут спустя в обеих комнатах наступила мертвая тишина, и Флорио мог убедиться, что сонный напиток, привезенный им из Рима, оказывает свое действие и на сильно возбужденных людей. Когда захрапел Батист, сначала тихо, а потом все громче и громче, Флорио вышел из своей засады, снял с себя башмаки и поставил их в передней у дверей, прокрался в комнату графа. Четверть часа стоял он неподвижно у порога и с напряженным вниманием прислушивался к дыханию спящего; наконец, убедившись, что с этой стороны ему опасаться нечего, подошел к постели.
Но чем дольше Флорио приглядывался и рассматривал спящего графа со всех сторон, тем недовольнее становилось его лицо. Он рассчитывал, что половина кольца надета на шее графа и прикреплена цепочкой. Но на обнаженной, обросшей темными волосами груди сеньора не видно было ни цепочки, ни кольца. Нужна была немалая доля решимости, чтобы подойти к изголовью и близко рассмотреть это бледное лицо с высоким лбом, широкими висками и отброшенными назад черными жидкими волосами. Что-то угрожающее было в орлином заостренном носе бретонского сеньора, в нервном подергивании лица и в его худощавой руке, протянутой на одеяле, с напряженными жилами и крепко стиснутым кулаком, который как будто готовился нанести удар. Но это не могло удержать Флорио; он знал, что трудится для короля и что в случае удачи его ожидает большая награда. Он наклонился над спящим и поднял руку над его лицом, чтобы убедиться, насколько сохранилась в нем чувствительность. Но граф, лежа на спине, спал так же спокойно, как и прежде. Флорио быстро отвернул у него ворот рубашки с правой стороны и увидел, к величайшей своей радости, шелковый шнурок; не теряя ни секунды, он с той же поспешностью открыл рубашку с левой стороны; тут у беспокойно бьющегося сердца висела половина кольца. Против всякого ожидания вместо цепочки оказался шелковый шнурок, и потому Флорио мог без труда перерезать его и овладеть кольцом. Но это не входило в его планы, потому что граф на следующее утро мог заметить потерю кольца и принять меры, чтобы никто не мог воспользоваться находкой. Верный слуга адмирала не поддался искушению и хотел в точности исполнить возложенное на него поручение. Он вынул из кармана небольшой кусок воска, осторожно притянул к себе за шнурок половину кольца и тщательно облепил ее воском со всех сторон, чтобы снять по возможности верный снимок. Это был самый трудный момент для Флорио; он должен был низко наклониться над спящим и чувствовал его дыхание на своем лбу. Вынимая поспешно кольцо из воска, он невольно вздрогнул, так как ему померещилось, что граф смотрит на него, и при этом довольно сильно потянул к себе шнурок. Граф быстро поднял руку, сначала схватил себя за грудь, потом за руку Флорио; глаза его наполовину открылись. У итальянца замерло сердце от испуга; он не шевельнулся – малейшее движение с его стороны могло окончательно разбудить спящего. Благодаря этому граф через секунду опять заснул крепким сном; глаза его закрылись, крепко вцепившиеся пальцы ослабли и выпустили руку Флорио. Верный слуга, едва не сделавшийся жертвой своей смелости, опять почувствовал себя на свободе. Тихонько ступая нога за ногу, он пробрался в комнату Батиста и вышел в переднюю. Здесь он бережно спрятал восковой слепок, который держал в левой руке, и вытер пот, выступивший у него на лбу от страха. Ему показалось, что он слышит шорох в комнате Батиста, но теперь это не особенно встревожило его, так как он считал себя вне опасности. Сойдя поспешно с лестницы, он без труда отодвинул засов, которым была заперта наружная дверь, и стал прислушиваться, но на лестнице и в комнатах наверху была мертвая тишина.
Очутившись на улице, итальянец набожно перекрестился и исчез во мраке сентябрьской ночи.
Король Франциск ничего не знал о распоряжениях Бонниве. При своей страстности и деспотизме, он считал дозволительным все, что служило для исполнения его желаний, лишь бы это делалось помимо его, и глубоко возмущался, когда видел какое-нибудь грубое насилие, которое совершалось на его глазах, – противоречие, которое мы часто встречаем в нравственно не развитых и грубых натурах. Бонниве был создан для роли фаворита: он никогда не заботился о том, чтобы дать полезный совет королю, а давал только те советы, которые были согласны с желанием его величества. Изучив до тонкости характер Франциска, он не считал нужным сообщить ему о данном поручении относительно кольца, пока дело окончательно не устроится.
Обыкновенно в подобных случаях, когда уже все было подготовлено ловким адмиралом с большим трудом, а иногда и ценою преступления, Франциск со смехом пользовался тем, что он называл своей «bonne fortune», и вступал в любовную интригу, не удостаивая даже словом благодарности своего услужливого любимца.
Теперь, когда точный восковой снимок был в руках, ничего не стоило подделать половину кольца. Но опытный адмирал понимал, что это был только первый шаг и что еще много предстояло ему хлопот для достижения желаемого результата. Поэтому он долго совещался с Флорио о том, как вызвать графиню из замка с помощью кольца, не возбудив подозрений, и как устроить ее в Блуа таким способом, чтобы она хоть на первое время была убеждена, что находится в квартире своего мужа. Для этого необходимо было удалить графа из города, что представляло нелегкую задачу.
Флорио должен был возобновить свои отношения с Батистом, так как граф, вероятно, сочтет нужным известить жену об опасности, грозившей ее брату. Всего удобнее было отправить кольцо с посланным графа, а как это устроить, адмирал не считал нужным давать какие бы то ни было наставления своему слуге. Авантюрист всегда рассчитывает на случай и чертит план в общих чертах, не заботясь о подробностях.
Вечером следующего дня, когда поддельное кольцо уже было в руках Флорио, он увиделся с Батистом и за стаканом вина узнал от него, что граф намерен завтра утром отправить посланца с письмом в замок Шатобриан. Захватить этого посланца было нетрудно. За две мили от Блуа, по дороге в Амбуаз, был лес, прославленный разбойничеством; здесь Флорио приказал трем слугам Бонниве напасть на беднягу, ограбить его и связать. Пока посланец лежит ничком со связанными руками и ногами, один из мнимых разбойников принес ожидавшему в лесу Флорио письмо графа. Письмо было запечатано и завязано шелковой ниткой, но таким первобытным способом, что ловкий итальянец, не тронув печати, вложил в него половину кольца и опять завязал нитку. Затем он выехал на большую дорогу и, бросив на землю письмо, с большим участием заговорил с несчастным посланцем и освободил его от веревок. Тот был бесконечно благодарен ему и, обыскав карманы, с отчаянием заметил пропажу письма. Но, к счастью, оно скоро нашлось, равно как и лошадь, которая была привязана поблизости, у дерева. Посланец согласился с мнением Флорио, что на него напали случайно, приняв за кого-нибудь другого. Простившись дружески со своим освободителем, он отправился в Бретонь, благословляя судьбу, что так счастливо отделался от разбойников.
Флорио вернулся в Блуа в то время, когда в королевском замке распространилось известие, что Лотрек приехал в Роморантен с другими военачальниками. Говорили, что он в отчаянии, но вовсе не боится свидания с королем и обещает открыть некоторые обстоятельства, которые объяснят причину его поражения и приведут в трепет недобросовестных слуг короля. Одна особа в Блуа лучше, чем кто-нибудь, понимала значение этой угрозы. Это была мать короля, герцогиня Ангулемская. Она тотчас же послала за главным интендантом финансов Жаком де Боном, сеньором де Семблансэ, и спросила его, сохранил ли он расписку в 400 000 экю, которую она дала ему в конце прошлого года.
– Ваше королевское величество, вероятно, говорит о сумме, предназначенной для итальянской армии? – спросил интендант, простой, но крайне точный, деловой человек, высокого роста, худощавый, с неловкими манерами, поседевший и сгорбившийся на службе.
– Да, разумеется! Покажите мне квитанцию.
– Она в целости, ваше королевское величество.
– Я прошу вас показать мне ее.
Семблансэ был хорошо знаком с матерью короля, он не решался доверить ей такой важный документ и был слишком честным человеком, чтобы согласиться на последовавшее затем предложение герцогини представить какие-нибудь поддельные доказательства, что 400 000 экю были посланы в Италию.
Герцогиня втайне присвоила себе эту сумму и могла ожидать, что Лотрек объяснит неудачу своего похода недостатком денег, так как ему не была послана обещанная сумма, и что по этому делу будет произведено строгое следствие. Бедный Семблансэ не подозревал, что в подобных случаях честность и чистая совесть не могут служить достаточной защитой и что он поступает неблагоразумно, отказываясь так открыто от сообщничества с матерью короля!
Герцогиня простилась с ним крайне немилостиво и послала за Дюпра, который в это время представлял высшую инстанцию в управлении внутренними делами государства и никогда не останавливался ни перед каким окольным путем. Герцогиня могла смело рассчитывать, что Дюпра даст ей хороший совет в ее затруднительном положении.
Они долго беседовали наедине, и, когда ушел Дюпра, герцогиня немедленно отправилась к королю и пожаловалась ему, что Семблансэ чрезвычайно неаккуратно выплачивает ей деньги. Впрочем, добавила она, Дюпра также недоволен им с некоторого времени. Бог знает что случилось с этим стариком; у него заметно начинают слабеть умственные способности и память.
– Нет, вы ошибаетесь – возразил Франциск, – папа Семблансэ всегда был отличным и надежным слугой.
– Но я уверяю тебя, что с некоторого времени он совсем переродился; час тому назад он упорно доказывал, что заплатил мне большую сумму денег, а потом должен был сознаться, что у него нет никакой квитанции.
Вошел Шабо де Брион и доложил, что Лотрек приехал в Блуа и был торжественно встречен за несколько миль от города бретонскими и нормандскими сеньорами, во главе которых был граф Шатобриан. По-видимому, раздраженные сеньоры Бретони и Нормандии хотели сгруппироваться около военачальника, бывшего в немилости у правительства, чтобы заявить этим свой протест против короля.
Вслед за тем пришло известие, что сеньоры не спешились в городе, как это делалось в подобных случаях, а едут верхом в гору в полном вооружении, в запыленном дорожном платье.
Все это имело вид грозной демонстрации: обширный двор замка скоро наполнился всадниками. Сеньоры сошли с лошадей и под предводительством Лотрека вошли целой толпой в караульную залу. Это было как бы намеренное нарушение формальностей, установленных Франциском: никто из них не просил доложить о себе, они отталкивали от себя дворян, находившихся в этот день на службе у короля, не удостаивая их ответами. Лотрек казался спокойнее всех; он молча шел среди дворян со строгим и серьезным выражением лица. Это был стройный человек, среднего роста, со смуглым, загорелым лицом и черными блестящими глазами. В каждом его движении сказывалась твердость и обдуманная решимость. Род Фуа, происходящий из живописной пиренейской местности того же имени, дал целый ряд выдающихся личностей. Гастон де Фуа во времена Людовика был первым военным героем Франции; его смерть при Равенне была воспринята народом как бедствие, постигшее всю страну. Младший из трех Фуа, служивших Франциску, Андре Фуа, умер геройской смертью при Наварре в 1521 году; средний из братьев Фуа, в звании маршала, прославился своей храбростью, сражаясь в Италии под начальством старшего брата Лотрека.
Сам Лотрек, до своего последнего несчастного похода, как военачальник пользовался общим уважением за свою осторожность и умение распорядиться вовремя военными силами. Между тем в этом походе выказалась небывалая для французского войска медлительность, вследствие чего упущены были благоприятные случаи для нанесения решительных ударов. Многие приписывали это тому обстоятельству, что из Франции не было послано обещанного подкрепления и что вследствие этого военачальник был поставлен в безвыходное положение. Все с одинаковым нетерпением желали узнать, что скажет Лотрек в свое оправдание и кого он станет обвинять в неудаче похода. Быть может, любопытство играло немалую роль в демонстрации сеньоров против деспотичного короля и заставляло их подниматься с такой поспешностью по лестнице замка.
На верхней площадке, перед входом в главную залу, вышел к ним навстречу Шабо де Брион и спросил именем короля, что может означать подобное нашествие без доклада.
– Для сеньоров страны, молодой человек, – ответил Шатобриан, – двери короля и ленного властителя Франции были открыты во все времена и чины государства никогда не докладывали о своем прибытии через слуг!
– Значит вы явились сюда в качестве представителей Нормандии и Бретони? – спросил громко Бонниве, выходя из залы.
Вопрос этот смутил сеньоров; они нерешительно перешептывались между собой.
– В таком случае, – продолжал Бонниве, – не угодно ли будет сенешалям обеих провинций выступить вперед; я доложу о них королю.
Никто не двинулся с места, но Лотрек, обратившись к Бонниве, сказал: «Если это входит в обязанности вашей службы, господин адмирал, то прошу вас доложить о моем приходе и сказать королю, что Лотрек де Фуа явился сюда, чтобы дать ему отчет о французской армии в Италии».
– Ты говоришь неправду, Лотрек де Фуа, – сказал король, неожиданно появившийся в створчатых дверях залы, отворенных настежь.
– Де Фуа никогда не лжет, король Франции! – ответил Лотрек, гордо подняв голову.
– Разве в Италии осталась французская армия, военачальник без войска! Она не существует больше, ты допустил ее уничтожение. А теперь являешься в мой дом, окруженный дворянами, которые ворвались сюда неприличным образом и неизвестно для чего! Их присутствие может только помешать твоему оправданию, а не облегчить его.
– Я не приглашал сеньоров сопровождать меня…
– Нет, король Франциск, мы сами решили прийти с ним, – воскликнул граф Шатобриан, не помня себя от ярости. – Разве мы не видим, как погибают самые благородные люди Франции, а какие-нибудь выскочки без имени пользуются почестями. Всем этим вы довели Бурбона до последней крайности, и через ваше неприличное обхождение с пэрами Франции вы…
– А я должен сказать тебе, бретонский граф, что ты ведешь себя здесь, в Блуа, самым неприличным образом относительно своего короля и господина! Ты отправишься тотчас же в Париж и явишься перед парламентом; пусть он объяснит тебе твои права и обязанности.
– Парижский парламент не может судить меня; у нас свой суд! – ответил Шатобриан.
Но король не слушал его и, обращаясь к Лотреку, сказал:
– Ты, Лотрек, останешься в этом городе, пока я не потребую от тебя отчета. А вы, сеньоры Бретони и Нормандии, не стоите того, чтобы с вами совещался ваш король и господин, потому что вы поднялись против него в тот момент, когда обнаружилась самая гнусная измена против короля Франции и когда всякий порядочный дворянин должен вдвойне выказать ему свою покорность! Вы уедете из Блуа до заката солнца и будете ждать в ваших замках, что решит относительно вас ваш король, который больше не намерен спрашивать вашего мнения.
После этих слов, сказанных громким повелительным голосом, король удалился. Двери залы закрылись за ним.
– Ты прав, Гильом! – сказал король на следующий день, обращаясь к Бюде, когда ему доложили, что графиня Шатобриан находится в часовом расстоянии от Блуа и что Лотрек через несколько минут явится к нему на суд. – Мы, люди, представляем собой величайшую загадку. Немецкие монахи слишком много берут на себя, думая разъяснить религию и сказать о ней последнее слово. Жизнь потеряет для меня всякую прелесть, если я пойму все, что творится в моей душе. Ты должен поверить мне, Бюде, что я сам не знаю, как это случилось, что я извлек пользу из вчерашней истории. Клянусь моей честью, что я без всякого предвзятого намерения выгнал отсюда Шатобриана перед самым приездом его жены и отложил суд над Лотреком до сегодняшнего дня, так что брат и сестра могут встретиться в моем доме. Может быть, такого рода соображение явилось у меня в каком-нибудь затаенном уголке моего черепа, но я не сознавал этого и подобный расчет не руководил моими действиями. Но что с тобой, Бюде, у тебя такой печальный и серьезный вид?
– Меня беспокоит, что ваша королевская милость станет обходиться с этим удивительным созданием, как с обыкновенной любовницей, хотя я…
– Знаешь, Бюде, из тебя вышел бы отличный проповедник.
– Это дело кажется мне настолько серьезным, как я и прежде докладывал вам, что, рискуя навлечь на себя ваш гнев, я посоветую графине тотчас же вернуться домой.
– Глупый человек, разве я отрекаюсь от своих слов! Если эта женщина произведет на меня то впечатление, которое я ожидаю, то ты увидишь, насколько я серьезно буду относиться к ней.
Король подозвал к себе Бонниве, стоявшего в почтительном отдалении от него, и сказал:
– Я передумал. Когда приедет сюда графиня и, встревоженная отсутствием мужа, бросится отыскивать своего брата, ты не должен показываться ей на глаза, потому что ты можешь испортить все дело своим легкомыслием и только напугаешь ее. Пусть ее встретит Бюде и отведет к моей сестре.
Во время этого разговора, происходившего в полдень в большой зале замка Блуа, королю подали письма, заключавшие печальные известия о ходе военных действий, которые дурно отозвались на его расположении духа. Он стал ходить взад и вперед по зале большими шагами и, по-видимому, не заметил Лотрека, который был введен в залу Шабо де Брионом. Лотрек молча поклонился и, остановившись среди залы, следил глазами за расхаживающим королем. Лицо его оставалось спокойным и серьезным. Король несколько раз прошел мимо него и наконец, остановился.
– Не тебя ли, Лотрек де Фуа, я послал в Италию с отборным войском?
– Да, я был послан вами в Италию.
– Где мое войска?
– Оно погибло.
– Где мой наследственный Милан?
– Он уже не принадлежит вам.
– Кто же виноват в этом, несчастный человек?
– Не я.
– Как смеешь ты говорить это! Не ты ли потерял Милан?
– Ты сам потерял его, король, потому что оставил нас на произвол судьбы.
– Каким образом? – спросил король, возвысив голос.
– Войску необходимо жалованье, потому что оно состоит не из дворян; войску необходимо продовольствие. Но ни о том, ни о другом не позаботились во Франции. Вспомните, король, что я не хотел уезжать отсюда, пока мне не выдадут деньги для ведения войны. Вы сказали мне тогда: «Уезжай спокойно, деньги будут высланы!» Я уехал – чем же это кончилось? Жандармы прослужили восемнадцать месяцев, не получив ни одного экю, так же как и швейцарцы, которые служат только из-за денег. Большинство их, наконец, бросило меня, а те, которые остались, принудили меня дать битву у Бикокка при самых неблагоприятных обстоятельствах. Они надеялись поживиться добычей и обратились в бегство при первом натиске.
– Вы, кажется, также старались довести до сведения короля о бурбонском заговоре! Дай Бог, чтобы вам не пришлось раскаяться в этом!.. Чем же он выказал вам свою благодарность?
– Он, кажется, считает это не более как исполнением обязанности ленного сеньора! Мне даже не дано было разрешения войти в темницу графа Валлье; моя жена будет очень огорчена этим. Впрочем, вашей жене предстоит такое же душевное горе; я слышал, что ее брат Лотрек едет сюда и подвергнется строгому допросу… Мы должны поступать крайне осторожно, потому что король задается широкими планами: а вы знаете, что он подобно Людовику XI крайне неразборчив в выборе средств и с помощью Дюпра захватит в свои руки парижский парламент, который и без того пользуется всяким случаем, чтобы урезать наши права.
– Какое нам дело до Парижа! – возразил Шатобриан. – Разве у нас нет своих парламентов! Мы главным образом должны принять меры, чтобы эти королевские прислужники не сели нам на шею. Вы напрасно ожидаете, Брезе, каких-то благ от Валуа. Что они такое? Бедные рыцари, случайно взведенные на престол вследствие прекращения королевского рода! Как безумно поступила ты, Анна Бретонская, выйдя замуж за Людовика! Ты принесла нас, бретонцев, в приданое этому лживому королевскому дому и отдала кроткую Клавдию высокомерному Франциску, который не умеет ценить ни своей жены, ни твоей наследственной Бретони! Не в тысячу ли раз было бы лучше, если бы мы сохранили свою самостоятельность или присоединились к Англии?..
– Нет, Шатобриан! Это было бы изменой относительно Франции!
– Франция! Что такое Франция? Уж не этот ли сброд людей, которых возвышает Валуа на нашу гибель? Во имя этой же Франции мало-помалу уничтожают наши права!.. Бедный Лотрек! Неужели он должен погибнуть!
– Через него Франциск потерял целое войско и страну, которую считал своим наследственным достоянием, – ответил Брезе.
– Он не виноват, если счастье изменило ему! Лотрек не трус; в его жилах течет кровь Фуа; я убежден, что он не сробеет перед Франциском. Тем не менее, мы должны приготовиться к борьбе; горькая необходимость принуждает нас к этому…
– Мы об этом еще переговорим. Покойной ночи, граф!..
Между тем Батист совсем забыл о своем госте; он приготовил на ночь большой бокал вина для своего господина и, поставив его на стол, подошел к своей постели, чтобы стряхнуть одеяла. При этом, разумеется, он нашел Флорио и так как вовсе не ожидал ничего подобного и вообще не отличался быстротой соображения, то дело не обошлось без возгласа и разных вопросов со стороны бретонца. К несчастью, это случилось в то время, когда граф провожал своего приятеля через комнату Батиста в единственную переднюю, выходившую на лестницу; граф увидел Флорио и бросился к нему с крепкой бранью. Итальянец вскочил на ноги и в коротких словах старался объяснить свое присутствие в комнате Батиста. Но, прежде чем он успел кончить свою фразу, Брезе с испугом шепнул графу:
– Этот плут подслушал нас!
– Велика беда! – возразил граф. – То, что мы говорим, может слушать весь свет!
– Ведь это слуга адмирала Бонниве! Я знаю его в лицо.
– Как! И он осмелился!.. – громко вскрикнул граф, поспешно подходя к столу, на котором лежали разные вещи. – Где мой кнут?
Флорио, пользуясь этим моментом, бросился к двери и исчез прежде, чем сеньоры и Батист успели выбежать со свечой в переднюю. Итальянец отличался редкой настойчивостью в преследовании своих целей. Он сообразил, что теперь, когда его узнали, вряд ли когда-нибудь представится ему такой удобный случай для выполнения данного поручения, и потому решил во что бы то ни стало остаться в доме, в том расчете, что здесь всего менее станут искать его. Передняя, как почти во всех домах того времени, состояла из открытой галереи, окружавшей весь дом. Вместо того чтобы сбежать по лестнице во двор, Флорио остался в галерее и, свернув за угол, прижался к простенку. Расчет его оказался верным. Преследователи прямо устремились к лестнице и спустились по ней. Флорио выждал, когда они скрылись за поворотом крыльца, и проскользнул назад в комнату Батиста через настежь отворенную дверь. Здесь он поспешно подошел к столу, где стоял приготовленный бокал с вином, взял его ощупью одной рукой, а другой вынул из своей куртки небольшую склянку, откупорил ее зубами и вылил из нее всю жидкость в бокал, который опять поставил на стол. Затем он начал шарить по комнате, стараясь найти место, где ему спрятаться. Он выбрал его еще лежа на постели Батиста. Это был правый угол при входе, где была протянута занавесь из саржи для предохранения за нею платьев от пыли. Но тут Флорио наткнулся на стул и, упав на землю, выронил пустую склянку из рук. Отыскивая ее в темноте, он услышал голос графа, который возвращался домой с Батистом. Флорио ничего не оставалось, как бросить поиски и поспешно скрыться за занавесью.
Граф был в сильном гневе и наказал своего слугу чувствительным ударом кнута. Батист равнодушно перенес его и молча стал приготовлять постель своему господину. Граф сердито сорвал с себя платье и, проходя мимо стола, взял бокал и более чем наполовину выпил его. В этот момент Батист всей тяжестью своего тела наступил на склянку и раздавил ее.
– Это что такое? – воскликнул граф, ставя бокал на стол.
– Не знаю, – ответил слуга в смущении, поднимая осколки.
Граф выхватил у него из рук кусочек стекла и, разглядывая его при свете лампы, увидел на нем какую-то вязкую жидкость. Он понюхал ее, затем бокал, и, по-видимому, в голове его блеснула какая-то мысль. Подозвав Батиста, он пристально вглядывался в его лицо несколько минут. Тот стоял равнодушно, не моргнув глазом.
– Выпей все до дна, – сказал граф, подавая ему бокал.
Батист, ничего не понимая, с удовольствием выпил вино до последней капли.
Граф молча лег на постель. Батист снес лампу в его комнату, заслонил ее креслом и сам отправился на покой. Несколько минут спустя в обеих комнатах наступила мертвая тишина, и Флорио мог убедиться, что сонный напиток, привезенный им из Рима, оказывает свое действие и на сильно возбужденных людей. Когда захрапел Батист, сначала тихо, а потом все громче и громче, Флорио вышел из своей засады, снял с себя башмаки и поставил их в передней у дверей, прокрался в комнату графа. Четверть часа стоял он неподвижно у порога и с напряженным вниманием прислушивался к дыханию спящего; наконец, убедившись, что с этой стороны ему опасаться нечего, подошел к постели.
Но чем дольше Флорио приглядывался и рассматривал спящего графа со всех сторон, тем недовольнее становилось его лицо. Он рассчитывал, что половина кольца надета на шее графа и прикреплена цепочкой. Но на обнаженной, обросшей темными волосами груди сеньора не видно было ни цепочки, ни кольца. Нужна была немалая доля решимости, чтобы подойти к изголовью и близко рассмотреть это бледное лицо с высоким лбом, широкими висками и отброшенными назад черными жидкими волосами. Что-то угрожающее было в орлином заостренном носе бретонского сеньора, в нервном подергивании лица и в его худощавой руке, протянутой на одеяле, с напряженными жилами и крепко стиснутым кулаком, который как будто готовился нанести удар. Но это не могло удержать Флорио; он знал, что трудится для короля и что в случае удачи его ожидает большая награда. Он наклонился над спящим и поднял руку над его лицом, чтобы убедиться, насколько сохранилась в нем чувствительность. Но граф, лежа на спине, спал так же спокойно, как и прежде. Флорио быстро отвернул у него ворот рубашки с правой стороны и увидел, к величайшей своей радости, шелковый шнурок; не теряя ни секунды, он с той же поспешностью открыл рубашку с левой стороны; тут у беспокойно бьющегося сердца висела половина кольца. Против всякого ожидания вместо цепочки оказался шелковый шнурок, и потому Флорио мог без труда перерезать его и овладеть кольцом. Но это не входило в его планы, потому что граф на следующее утро мог заметить потерю кольца и принять меры, чтобы никто не мог воспользоваться находкой. Верный слуга адмирала не поддался искушению и хотел в точности исполнить возложенное на него поручение. Он вынул из кармана небольшой кусок воска, осторожно притянул к себе за шнурок половину кольца и тщательно облепил ее воском со всех сторон, чтобы снять по возможности верный снимок. Это был самый трудный момент для Флорио; он должен был низко наклониться над спящим и чувствовал его дыхание на своем лбу. Вынимая поспешно кольцо из воска, он невольно вздрогнул, так как ему померещилось, что граф смотрит на него, и при этом довольно сильно потянул к себе шнурок. Граф быстро поднял руку, сначала схватил себя за грудь, потом за руку Флорио; глаза его наполовину открылись. У итальянца замерло сердце от испуга; он не шевельнулся – малейшее движение с его стороны могло окончательно разбудить спящего. Благодаря этому граф через секунду опять заснул крепким сном; глаза его закрылись, крепко вцепившиеся пальцы ослабли и выпустили руку Флорио. Верный слуга, едва не сделавшийся жертвой своей смелости, опять почувствовал себя на свободе. Тихонько ступая нога за ногу, он пробрался в комнату Батиста и вышел в переднюю. Здесь он бережно спрятал восковой слепок, который держал в левой руке, и вытер пот, выступивший у него на лбу от страха. Ему показалось, что он слышит шорох в комнате Батиста, но теперь это не особенно встревожило его, так как он считал себя вне опасности. Сойдя поспешно с лестницы, он без труда отодвинул засов, которым была заперта наружная дверь, и стал прислушиваться, но на лестнице и в комнатах наверху была мертвая тишина.
Очутившись на улице, итальянец набожно перекрестился и исчез во мраке сентябрьской ночи.
Король Франциск ничего не знал о распоряжениях Бонниве. При своей страстности и деспотизме, он считал дозволительным все, что служило для исполнения его желаний, лишь бы это делалось помимо его, и глубоко возмущался, когда видел какое-нибудь грубое насилие, которое совершалось на его глазах, – противоречие, которое мы часто встречаем в нравственно не развитых и грубых натурах. Бонниве был создан для роли фаворита: он никогда не заботился о том, чтобы дать полезный совет королю, а давал только те советы, которые были согласны с желанием его величества. Изучив до тонкости характер Франциска, он не считал нужным сообщить ему о данном поручении относительно кольца, пока дело окончательно не устроится.
Обыкновенно в подобных случаях, когда уже все было подготовлено ловким адмиралом с большим трудом, а иногда и ценою преступления, Франциск со смехом пользовался тем, что он называл своей «bonne fortune», и вступал в любовную интригу, не удостаивая даже словом благодарности своего услужливого любимца.
Теперь, когда точный восковой снимок был в руках, ничего не стоило подделать половину кольца. Но опытный адмирал понимал, что это был только первый шаг и что еще много предстояло ему хлопот для достижения желаемого результата. Поэтому он долго совещался с Флорио о том, как вызвать графиню из замка с помощью кольца, не возбудив подозрений, и как устроить ее в Блуа таким способом, чтобы она хоть на первое время была убеждена, что находится в квартире своего мужа. Для этого необходимо было удалить графа из города, что представляло нелегкую задачу.
Флорио должен был возобновить свои отношения с Батистом, так как граф, вероятно, сочтет нужным известить жену об опасности, грозившей ее брату. Всего удобнее было отправить кольцо с посланным графа, а как это устроить, адмирал не считал нужным давать какие бы то ни было наставления своему слуге. Авантюрист всегда рассчитывает на случай и чертит план в общих чертах, не заботясь о подробностях.
Вечером следующего дня, когда поддельное кольцо уже было в руках Флорио, он увиделся с Батистом и за стаканом вина узнал от него, что граф намерен завтра утром отправить посланца с письмом в замок Шатобриан. Захватить этого посланца было нетрудно. За две мили от Блуа, по дороге в Амбуаз, был лес, прославленный разбойничеством; здесь Флорио приказал трем слугам Бонниве напасть на беднягу, ограбить его и связать. Пока посланец лежит ничком со связанными руками и ногами, один из мнимых разбойников принес ожидавшему в лесу Флорио письмо графа. Письмо было запечатано и завязано шелковой ниткой, но таким первобытным способом, что ловкий итальянец, не тронув печати, вложил в него половину кольца и опять завязал нитку. Затем он выехал на большую дорогу и, бросив на землю письмо, с большим участием заговорил с несчастным посланцем и освободил его от веревок. Тот был бесконечно благодарен ему и, обыскав карманы, с отчаянием заметил пропажу письма. Но, к счастью, оно скоро нашлось, равно как и лошадь, которая была привязана поблизости, у дерева. Посланец согласился с мнением Флорио, что на него напали случайно, приняв за кого-нибудь другого. Простившись дружески со своим освободителем, он отправился в Бретонь, благословляя судьбу, что так счастливо отделался от разбойников.
Флорио вернулся в Блуа в то время, когда в королевском замке распространилось известие, что Лотрек приехал в Роморантен с другими военачальниками. Говорили, что он в отчаянии, но вовсе не боится свидания с королем и обещает открыть некоторые обстоятельства, которые объяснят причину его поражения и приведут в трепет недобросовестных слуг короля. Одна особа в Блуа лучше, чем кто-нибудь, понимала значение этой угрозы. Это была мать короля, герцогиня Ангулемская. Она тотчас же послала за главным интендантом финансов Жаком де Боном, сеньором де Семблансэ, и спросила его, сохранил ли он расписку в 400 000 экю, которую она дала ему в конце прошлого года.
– Ваше королевское величество, вероятно, говорит о сумме, предназначенной для итальянской армии? – спросил интендант, простой, но крайне точный, деловой человек, высокого роста, худощавый, с неловкими манерами, поседевший и сгорбившийся на службе.
– Да, разумеется! Покажите мне квитанцию.
– Она в целости, ваше королевское величество.
– Я прошу вас показать мне ее.
Семблансэ был хорошо знаком с матерью короля, он не решался доверить ей такой важный документ и был слишком честным человеком, чтобы согласиться на последовавшее затем предложение герцогини представить какие-нибудь поддельные доказательства, что 400 000 экю были посланы в Италию.
Герцогиня втайне присвоила себе эту сумму и могла ожидать, что Лотрек объяснит неудачу своего похода недостатком денег, так как ему не была послана обещанная сумма, и что по этому делу будет произведено строгое следствие. Бедный Семблансэ не подозревал, что в подобных случаях честность и чистая совесть не могут служить достаточной защитой и что он поступает неблагоразумно, отказываясь так открыто от сообщничества с матерью короля!
Герцогиня простилась с ним крайне немилостиво и послала за Дюпра, который в это время представлял высшую инстанцию в управлении внутренними делами государства и никогда не останавливался ни перед каким окольным путем. Герцогиня могла смело рассчитывать, что Дюпра даст ей хороший совет в ее затруднительном положении.
Они долго беседовали наедине, и, когда ушел Дюпра, герцогиня немедленно отправилась к королю и пожаловалась ему, что Семблансэ чрезвычайно неаккуратно выплачивает ей деньги. Впрочем, добавила она, Дюпра также недоволен им с некоторого времени. Бог знает что случилось с этим стариком; у него заметно начинают слабеть умственные способности и память.
– Нет, вы ошибаетесь – возразил Франциск, – папа Семблансэ всегда был отличным и надежным слугой.
– Но я уверяю тебя, что с некоторого времени он совсем переродился; час тому назад он упорно доказывал, что заплатил мне большую сумму денег, а потом должен был сознаться, что у него нет никакой квитанции.
Вошел Шабо де Брион и доложил, что Лотрек приехал в Блуа и был торжественно встречен за несколько миль от города бретонскими и нормандскими сеньорами, во главе которых был граф Шатобриан. По-видимому, раздраженные сеньоры Бретони и Нормандии хотели сгруппироваться около военачальника, бывшего в немилости у правительства, чтобы заявить этим свой протест против короля.
Вслед за тем пришло известие, что сеньоры не спешились в городе, как это делалось в подобных случаях, а едут верхом в гору в полном вооружении, в запыленном дорожном платье.
Все это имело вид грозной демонстрации: обширный двор замка скоро наполнился всадниками. Сеньоры сошли с лошадей и под предводительством Лотрека вошли целой толпой в караульную залу. Это было как бы намеренное нарушение формальностей, установленных Франциском: никто из них не просил доложить о себе, они отталкивали от себя дворян, находившихся в этот день на службе у короля, не удостаивая их ответами. Лотрек казался спокойнее всех; он молча шел среди дворян со строгим и серьезным выражением лица. Это был стройный человек, среднего роста, со смуглым, загорелым лицом и черными блестящими глазами. В каждом его движении сказывалась твердость и обдуманная решимость. Род Фуа, происходящий из живописной пиренейской местности того же имени, дал целый ряд выдающихся личностей. Гастон де Фуа во времена Людовика был первым военным героем Франции; его смерть при Равенне была воспринята народом как бедствие, постигшее всю страну. Младший из трех Фуа, служивших Франциску, Андре Фуа, умер геройской смертью при Наварре в 1521 году; средний из братьев Фуа, в звании маршала, прославился своей храбростью, сражаясь в Италии под начальством старшего брата Лотрека.
Сам Лотрек, до своего последнего несчастного похода, как военачальник пользовался общим уважением за свою осторожность и умение распорядиться вовремя военными силами. Между тем в этом походе выказалась небывалая для французского войска медлительность, вследствие чего упущены были благоприятные случаи для нанесения решительных ударов. Многие приписывали это тому обстоятельству, что из Франции не было послано обещанного подкрепления и что вследствие этого военачальник был поставлен в безвыходное положение. Все с одинаковым нетерпением желали узнать, что скажет Лотрек в свое оправдание и кого он станет обвинять в неудаче похода. Быть может, любопытство играло немалую роль в демонстрации сеньоров против деспотичного короля и заставляло их подниматься с такой поспешностью по лестнице замка.
На верхней площадке, перед входом в главную залу, вышел к ним навстречу Шабо де Брион и спросил именем короля, что может означать подобное нашествие без доклада.
– Для сеньоров страны, молодой человек, – ответил Шатобриан, – двери короля и ленного властителя Франции были открыты во все времена и чины государства никогда не докладывали о своем прибытии через слуг!
– Значит вы явились сюда в качестве представителей Нормандии и Бретони? – спросил громко Бонниве, выходя из залы.
Вопрос этот смутил сеньоров; они нерешительно перешептывались между собой.
– В таком случае, – продолжал Бонниве, – не угодно ли будет сенешалям обеих провинций выступить вперед; я доложу о них королю.
Никто не двинулся с места, но Лотрек, обратившись к Бонниве, сказал: «Если это входит в обязанности вашей службы, господин адмирал, то прошу вас доложить о моем приходе и сказать королю, что Лотрек де Фуа явился сюда, чтобы дать ему отчет о французской армии в Италии».
– Ты говоришь неправду, Лотрек де Фуа, – сказал король, неожиданно появившийся в створчатых дверях залы, отворенных настежь.
– Де Фуа никогда не лжет, король Франции! – ответил Лотрек, гордо подняв голову.
– Разве в Италии осталась французская армия, военачальник без войска! Она не существует больше, ты допустил ее уничтожение. А теперь являешься в мой дом, окруженный дворянами, которые ворвались сюда неприличным образом и неизвестно для чего! Их присутствие может только помешать твоему оправданию, а не облегчить его.
– Я не приглашал сеньоров сопровождать меня…
– Нет, король Франциск, мы сами решили прийти с ним, – воскликнул граф Шатобриан, не помня себя от ярости. – Разве мы не видим, как погибают самые благородные люди Франции, а какие-нибудь выскочки без имени пользуются почестями. Всем этим вы довели Бурбона до последней крайности, и через ваше неприличное обхождение с пэрами Франции вы…
– А я должен сказать тебе, бретонский граф, что ты ведешь себя здесь, в Блуа, самым неприличным образом относительно своего короля и господина! Ты отправишься тотчас же в Париж и явишься перед парламентом; пусть он объяснит тебе твои права и обязанности.
– Парижский парламент не может судить меня; у нас свой суд! – ответил Шатобриан.
Но король не слушал его и, обращаясь к Лотреку, сказал:
– Ты, Лотрек, останешься в этом городе, пока я не потребую от тебя отчета. А вы, сеньоры Бретони и Нормандии, не стоите того, чтобы с вами совещался ваш король и господин, потому что вы поднялись против него в тот момент, когда обнаружилась самая гнусная измена против короля Франции и когда всякий порядочный дворянин должен вдвойне выказать ему свою покорность! Вы уедете из Блуа до заката солнца и будете ждать в ваших замках, что решит относительно вас ваш король, который больше не намерен спрашивать вашего мнения.
После этих слов, сказанных громким повелительным голосом, король удалился. Двери залы закрылись за ним.
– Ты прав, Гильом! – сказал король на следующий день, обращаясь к Бюде, когда ему доложили, что графиня Шатобриан находится в часовом расстоянии от Блуа и что Лотрек через несколько минут явится к нему на суд. – Мы, люди, представляем собой величайшую загадку. Немецкие монахи слишком много берут на себя, думая разъяснить религию и сказать о ней последнее слово. Жизнь потеряет для меня всякую прелесть, если я пойму все, что творится в моей душе. Ты должен поверить мне, Бюде, что я сам не знаю, как это случилось, что я извлек пользу из вчерашней истории. Клянусь моей честью, что я без всякого предвзятого намерения выгнал отсюда Шатобриана перед самым приездом его жены и отложил суд над Лотреком до сегодняшнего дня, так что брат и сестра могут встретиться в моем доме. Может быть, такого рода соображение явилось у меня в каком-нибудь затаенном уголке моего черепа, но я не сознавал этого и подобный расчет не руководил моими действиями. Но что с тобой, Бюде, у тебя такой печальный и серьезный вид?
– Меня беспокоит, что ваша королевская милость станет обходиться с этим удивительным созданием, как с обыкновенной любовницей, хотя я…
– Знаешь, Бюде, из тебя вышел бы отличный проповедник.
– Это дело кажется мне настолько серьезным, как я и прежде докладывал вам, что, рискуя навлечь на себя ваш гнев, я посоветую графине тотчас же вернуться домой.
– Глупый человек, разве я отрекаюсь от своих слов! Если эта женщина произведет на меня то впечатление, которое я ожидаю, то ты увидишь, насколько я серьезно буду относиться к ней.
Король подозвал к себе Бонниве, стоявшего в почтительном отдалении от него, и сказал:
– Я передумал. Когда приедет сюда графиня и, встревоженная отсутствием мужа, бросится отыскивать своего брата, ты не должен показываться ей на глаза, потому что ты можешь испортить все дело своим легкомыслием и только напугаешь ее. Пусть ее встретит Бюде и отведет к моей сестре.
Во время этого разговора, происходившего в полдень в большой зале замка Блуа, королю подали письма, заключавшие печальные известия о ходе военных действий, которые дурно отозвались на его расположении духа. Он стал ходить взад и вперед по зале большими шагами и, по-видимому, не заметил Лотрека, который был введен в залу Шабо де Брионом. Лотрек молча поклонился и, остановившись среди залы, следил глазами за расхаживающим королем. Лицо его оставалось спокойным и серьезным. Король несколько раз прошел мимо него и наконец, остановился.
– Не тебя ли, Лотрек де Фуа, я послал в Италию с отборным войском?
– Да, я был послан вами в Италию.
– Где мое войска?
– Оно погибло.
– Где мой наследственный Милан?
– Он уже не принадлежит вам.
– Кто же виноват в этом, несчастный человек?
– Не я.
– Как смеешь ты говорить это! Не ты ли потерял Милан?
– Ты сам потерял его, король, потому что оставил нас на произвол судьбы.
– Каким образом? – спросил король, возвысив голос.
– Войску необходимо жалованье, потому что оно состоит не из дворян; войску необходимо продовольствие. Но ни о том, ни о другом не позаботились во Франции. Вспомните, король, что я не хотел уезжать отсюда, пока мне не выдадут деньги для ведения войны. Вы сказали мне тогда: «Уезжай спокойно, деньги будут высланы!» Я уехал – чем же это кончилось? Жандармы прослужили восемнадцать месяцев, не получив ни одного экю, так же как и швейцарцы, которые служат только из-за денег. Большинство их, наконец, бросило меня, а те, которые остались, принудили меня дать битву у Бикокка при самых неблагоприятных обстоятельствах. Они надеялись поживиться добычей и обратились в бегство при первом натиске.