Страница:
А на следующий день советский разведчик, немецкий антифашист Рихард Зорге, работавший в Токио, сообщил в радиограмме Центру: «Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня. Рамзай».
К сожалению, и это сверхтревожное донесение ни в чем не убедило Сталина.
В соответствии со строжайшими указаниями Сталина всякая инициатива со стороны командующих округами и армиями по приведению в боевую готовность войск прикрытия стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны СССР и Генерального штаба. Характерной в этом отношении является телеграмма, направленная 10 июня 1941 г. начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым в адрес командующего Киевским особым военным округом (КОВО) генерал-полковника М.П. Кирпоноса, отменяющая приказ занять предполье.
Выступая 13 августа 1966 г. в редакции «Военно-исторического журнала», Г.К. Жуков говорил по этому поводу: «Сталин узнал, что Киевский округ начал развертывание армии по звонку Тимошенко… Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал, вот, мол, военные не выполняют, провоцируют… занимают боевые порядки… Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует взбучку. Этот удар спустился до меня: “Что вы смотрите? Немедленно отвести войска, назвать виновных…” Ну и пошло. А уж другие командующие не рискнули. “Давайте приказ”, – говорили они. А кто приказ даст? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: “развернуть”. Сталину докладывают. На каком основании? “…Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал…”»
За десять дней до фашистского нападения всем командующим приграничными округами было приказано «во избежание могущих быть провокаций запретить полеты нашей авиации в 10-км пограничной полосе».
Чем можно объяснить такую позицию Сталина, который упрямо игнорировал любую информацию о реальной военной угрозе, нависшей над страной?
Как свидетельствовал Микоян, говорить со Сталиным «весной и особенно в начале лета 1941 г. о том, что Германия в любой день может напасть на СССР, было делом абсолютно бесполезным. Сталин уверовал в то, что война с немцами может начаться где-то в конце 1942 г. или в середине его, т. е. после того, как Гитлер поставит Англию на колени. Воевать же на два фронта, по его мнению, фюрер никогда не решится. “А к этому времени мы успешно выполним третью пятилетку, и пусть Гитлер попробует тогда сунуть нос”, – уверенно заключал Сталин»[89].
Стремясь всячески оттянуть военное столкновение с нацистской Германией, Сталин опасался дать Гитлеру повод для нападения и поэтому медлил с осуществлением самых неотложных мер по приведению советских войск в состояние полной боевой готовности, хотя агрессор для «обоснования» своего вооруженного вторжения мог найти, сфабриковать любой предлог или вообще обойтись без него.
Были ли тем не менее со стороны политических деятелей, дипломатов, руководителей советской военной разведки, Наркомата обороны и Генерального штаба попытки убедить Сталина, что фашистское нападение может произойти в самое ближайшее время?
19 февраля 1967 г. на встрече с коллективом Института истории АН СССР Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко, который был с мая 1940 г. наркомом обороны СССР, вспоминал:
«В июне 1941 г., за несколько дней до фашистского нападения, когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым. Обычно “хозяин”, хорошо знавший мой прямой характер, предпочитал принимать меня с глазу на глаз. Мы вручили Сталину большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей-антифашистов и др., убедительно свидетельствовавших о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю.
Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол со словами: “А у меня есть другие документы”. И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений…
Вождь усомнился и в правдивости нескольких тревожных шифровок, поступивших из Токио от немецкого антифашиста, советского разведчика Рихарда Зорге, заметив: ”Нашелся один из наших информаторов, который сызволил из Японии даже дату германского нападения назвать – 22 июня… А сам между прочим там уже обзавелся публичными домами и заводиками… Прикажете и ему верить?”
Так, – заключил Тимошенко, – ничем и закончился наш визит к Сталину»[90].
Без какого-либо внимания Сталин оставил также многочисленную разведывательную информацию, поступившую в самый канун войны из Берлина, Бухареста, Софии, Лондона, Стокгольма, Токио…
Очень важные сведения были получены органами госбезопасности СССР от двух наших разведывательных групп из Берлина вечером 16 июня 1941 г. Срочным спецсообщением 17 июня они были направлены наркомом госбезопасности В.Н. Меркуловым Сталину и Молотову.
В нем говорилось:
«Совершенно секретно.
“Источник”, работающий в штабе германской авиации сообщает:…Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время… В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия».
Одновременно с этим советским разведчикам удалось узнать содержание приказа по германской авиации, в котором ставились задачи по бомбардировке наших городов, портов и аэродромов в начале войны. Один из них присутствовал на совещании представителей военно-промышленных кругов, которое проводил в Дрездене министр Розенберг. Согласно поступившему сообщению, Розенберг заявил, что «Советский Союз должен быть стерт с лица земли».
Приняв наркома госбезопасности и начальника разведки наркомата, Сталин назидательным тоном заявил, что «нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно верить», и потребовал все уточнить, еще раз перепроверить и доложить.
Буквально до самого начала войны Сталин оставался глухим ко всем тревожным сообщениям. Даже за один день до начала войны его реакция на весьма тревожные разведсообщения оставалась отрицательной. Так, на срочном донесении советского атташе в петеновской Франции генерала И.С. Суслопарова, сообщившего, что нападение на Советский Союз состоится 22 июня, Сталин наложил следующую резолюцию: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор провокации, и накажите его».
Такая позиция Сталина оставалась до последнего момента неизменной, что подтверждает и следующая выдержка из докладной записки, которую Берия направил Сталину в тот же день, 21 июня 1941 г.:
«…Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня “дезой” о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это “нападение” начнется завтра…
То же радировал и генерал-майор В.И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией…
Начальник разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина[91], генерал-лейтенант Ф.И. Голиков жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной госгранице… Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!»
Определенную роль в уверенности Сталина, что вооруженное противоборство СССР и Германии не начнется в 1941 г., сыграла и немецкая дезинформация. Она развернулась еще летом 1940 г. и особенно усилилась после подписания Гитлером 18 декабря того же года директивы № 21 (план «Барбаросса»), где прямо подчеркивалось, что «решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения о ненападении не были распознаны». 15 февраля 1941 г. была издана директива начальника штаба верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) генерал-фельдмаршала В. Кейтеля по дезинформации и маскировке всех мероприятий, связанных с подготовкой «Восточного похода». Этой директивой и серией других официальных немецких документов предусматривалось представить сосредоточение войск вермахта на Востоке или как чисто оборонительное мероприятие, или как отвлекающий маневр для последующего вторжения в Англию, или, наконец, для проведения других операций (на Балканах, в Северной Африке), но никак не против СССР.
Поскольку сохранить в тайне все военные агрессивные приготовления в районах советско-германской границы было чрезвычайно сложно, в кампанию по дезинформации и обеспечению внезапности блицкрига с мая 1941 г. активно подключилось ведомство пропаганды Геббельса. Главный замысел Геббельса состоял в том, чтобы убедить общественное мнение и «успокоить СССР»: все германские приготовления якобы связаны с предстоящим вторжением на Британские острова.
О том, как развивалась эта акция, хорошо свидетельствует ряд записей из его дневника:
«25 мая 1941 г. (воскресенье)
…Что касается России, то нам удалось натянуть пелену всевозможных слухов. Большое количество газетных уток мешают загранице понять, где правда, где ложь.
31 мая 1941 г. (суббота)
…Подготовка операции “Барбаросса” идет полным ходом. Теперь начинается первая волна дезинформации. Задействуется весь государственный и военный аппарат… Широкое использование английских радиопередач, инструктаж пропаганды для Англии и т. д. Можно рассчитывать, что обман удастся.
11 июня 1941 г. (среда)
Свою статью о вторжении я делаю совместно с ОКБ и с согласия фюрера. Тема: “Крит как образец”. Намек будет довольно ясным. Она должна появиться в газете “Фёлькишер беобахтер” и затем будет конфискована. Лондон узнает об этом через 24 часа через посольство США. В этом смысл затеи. Все должно служить тому, чтобы замаскировать наши действия на Востоке.
14 июня 1941 г. (суббота)
Вчера мое сочинение появилось в “Фёлькишер беобахтер” и действует подобно бомбе. Ночью газету конфисковывают. И теперь гремят телефоны. О случившемся становится известно внутри страны и за границей. Все идет безупречно… Произошла великая сенсация. Английское радио уже заявляет, что наш поход против России является блефом…
15 июня 1941 г. (воскресенье)
Наша игра полностью удалась. В США ушла только одна телеграмма, но этого достаточно, чтобы афера стала известна всему миру. Из подслушанных телефонных разговоров иностранных журналистов следует, что все попались на удочку…»
В течение оставшихся нескольких дней до 22 июня нацистская пропаганда не ослабляла своих усилий по дезинформации советского руководства. Так, по указанию Геббельса был распространен слух о заключении в скором времени мира с Москвой, для чего ожидается прибытие в Берлин «советского вождя».
По всей вероятности, Сталин был проинформирован и об этом. Но поскольку Гитлер несколько раз переносил сроки нападения (март – апрель, май – июнь), – это только усиливало недоверие Сталина к поступавшим донесениям и убеждало его в правоте собственного прогноза – в 1941 г. Германия не решится начать войну против нас. В известной мере достигли поставленной цели усилия германской пропаганды и спецслужб создать у советского руководства представление, будто на территории Польши и Восточной Пруссии осуществляется боевая подготовка и отдых частей вермахта перед вторжением на Британские острова.
Только в ночь на 22 июня под давлением новых угрожающих сведений Сталин, наконец, разрешил наркому обороны СССР дать в округа «на всякий случай» директиву о возможном внезапном нападении немцев 22–23 июня и о приведении всех частей в полную боевую готовность, не поддаваясь при этом «…ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Но было уже слишком поздно: непосредственно в войска директива поступила фактически уже после вражеского вторжения на советскую территорию.
По этому поводу нарком и главком ВМФ военных лет адмирал Н.Г. Кузнецов в одной из бесед с автором настоящей книги (6 августа 1971 г.) заметил: «Отдавая приказание Тимошенко, Жукову, Тюленеву и другим о готовящемся нападении немцев, Сталин по-прежнему больше всех верил себе. А “прозорливость”» вождя подсказывала ему, что пока Гитлер не посмеет начать войну. Это и привело к тому, что указания Сталина, данные вечером 21 июня, не были решительными, категоричными, требующими принятия экстренных мер по повышению готовности войск…
…А как много можно было бы сделать, – продолжал Н.Г. Кузнецов, – даже в эти оставшиеся последние предвоенные часы, если бы хоть бы в субботу (т. е. 21 июня. – Г.К.) все было поставлено на ноги. Конечно, целиком наверстать упущенное время было уже невозможно. Однако лишить противника тактической и оперативной внезапности еще времени хватало. Вызванные по ВЧ командующие приграничных округов могли еще за оставшиеся 10–12 часов не только привести в полную готовность такие части, как авиация, находящаяся на аэродромах, или зенитные средства ПВО, но и привести в движение все остальные части. Медленная передача указаний не поспела к началу войны только потому, что этого и не требовало правительство, или, точнее говоря, Сталин, все еще сильно сомневавшийся, будет ли фашистское нападение»[92].
Таким образом, в результате грубейшего просчета Сталина в оценке возможного срока нападения врага гитлеровская агрессия была совершена внезапно, что имело далеко идущие последствия, поставив еще не развернутые войска Красной Армии в исключительно тяжелое положение. Подавляющее большинство частей и соединений не успели даже поднять по боевой тревоге. К уже приведенным данным укажем и на такой факт. По свидетельству ЦК КП Белоруссии и председателя СНК БССР П.К. Пономаренко, назначенного в начале войны членом Военного совета Западного фронта, когда перед рассветом 22 июня военная разведка доложила командующему ВВС Западного особого военного округа Герою Советского Союза, генерал-майору авиации И.И. Копцу, что на приграничных аэродромах противника слышен гул готовых взлететь самолетов, он сразу же отдал приказ поднять в воздух авиацию округа и сообщил об этом в Кремль. Оттуда поступил грозный окрик: «Провоцируете войну с Германией?! Немедленно посадить все самолеты!» Через считанные минуты, когда этот приказ был выполнен, германские военно-воздушные силы нанесли мощный удар по всем аэродромам округа[93]. В результате только в первые часы агрессии советская авиация потеряла 890 самолетов (из них 668 – на земле). К вечеру 22 июня наши ВВС (по немецким данным) лишились уже 1811 самолетов (из них 1489 – на земле). Глубоко потрясенный случившимся И.И. Копец застрелился…
Люфтваффе этот день обошелся в 35 сбитых и около 100 поврежденных машин. В итоге противник не только захватил стратегическую инициативу, но сразу же получил ощутимый перевес в воздухе, что в тех условиях имело чрезвычайно важное значение.
Поразительная самоуверенность Сталина, что в 1941 г. войны не будет, особенно отрицательно проявилась в том, что, по словам маршала Г.К. Жукова, «для нас оказалась неожиданной мощь немецкой армии, для нас оказалось неожиданностью их (немцев. – Г.К.) шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях; для нас оказались неожиданностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара».
Разумеется, противник был весьма удовлетворен столь ошеломляющим успехом. 22 июня 1941 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Ф. Гальдер записал в своем дневнике: «… Все армии, кроме 11-й… перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника полной тактической неожиданностью… О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох на казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать… Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий…»[94]
В этот же день командующий 2-й немецкой танковой группой генерал Г. Гудериан сделал следующую запись в дневнике: «Внезапность нападения была достигнута на всем фронте танковой группы».
«Когда на рассвете 22 июня война все-таки разразилась, – свидетельствовал Микоян, – мы, члены Политбюро ЦК, сразу же собрались в Кремлевском кабинете Сталина. Он выглядел очень подавленным, потрясенным. “Обманул-таки подлец Риббентроп”, – несколько раз повторил Сталин. Как мы ни настаивали, он наотрез отказался выступить по радио, заявив: “Мне нечего сказать народу. Пусть выступит Молотов”. Пришлось с этим согласиться»[95].
Во время одной из бесед с В.М. Молотовым 13 июня 1984 г. в подмосковном дачном поселке Жуковка-2 автор книги спросил: действительно ли у Сталина была растерянность в первые дни войны?
«А как вы думаете, – ответил он. – Ведь Сталин был живой человек, и на какое-то время неожиданные события его буквально потрясли и ошеломили. Он в самом деле не верил, что война так близка»[96].
Приведем еще одно небольшое свидетельство. Вот что вспоминал бывший управляющий делами Совнаркома СССР военных лет Я.Е. Чадаев:. «Утром 22 июня 1941 г. я мельком видел Сталина в коридоре. Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный… Его рябое лицо осунулось. В нем явно проглядывалось подавленное настроение от сознания постигшей неудачи»[97].
Подобную характеристику общего состояния Сталина в первый день войны довелось услышать также от маршалов С.К. Тимошенко, Г.К. Жукова и даже от Л.М. Кагановича, правда добавившего, что «растерянность у Сталина быстро прошла…»[98].
Основания для сильного потрясения у Сталина, конечно, были, и были немалые. Он в целом достаточно хорошо знал о степени боеготовности наших войск и, видимо, неплохо представлял себе, к каким трагическим последствиям приведет страну внезапность вражеского нападения.
Вооруженные силы страны с 23 июня 1941 г. возглавила Ставка Главного командования под председательством наркома обороны Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко. Однако в условиях режима личной власти Сталина Тимошенко фактически ничего не мог решать без санкции вождя. С 10 июля председателем Ставки, переименованной в Ставку Верховного Главнокомандования, стал Сталин. Придя в себя после некоторой растерянности и апатии, Сталин занял также пост председателя Государственного Комитета Обороны – нового чрезвычайного органа военного времени, а вскоре и должность наркома обороны.
«В начале войны со Сталиным было очень и очень трудно работать, – вспоминал маршал Г.К. Жуков. – Он прежде всего тогда плохо разбирался в способах, методике и формах ведения современной войны, тем более с таким опытным и сильным врагом…» По словам Жукова, Сталин «командовал всем, он дирижировал, его слово было окончательным и обжалованию не подлежало».
Об этом свидетельствовал и другой советский полководец – маршал А.М. Василевский. «На первых порах войны, – говорил о Сталине Василевский, – он явно переоценивал свои силы и знания в руководстве войной, основные вопросы крайне сложной фронтовой обстановки пытался решать единолично, что нередко приводило к еще большему осложнению обстановки и тяжелым потерям…»
Конечно, очень трудно определить границы между тем, что Сталин удачно делал ради общих интересов защиты Советской страны и тем, что диктовалось его упрямством, непомерными амбициями и жаждой не только сохранения, но и дальнейшего расширения и укрепления своей и без того необъятной власти. Ему и в те первые, чрезвычайно тяжелые, дни и месяцы войны повсюду мерещились заговорщики, трусы, предатели, «пятая колонна», и он жестоко расправлялся, как правило, с мнимыми «врагами народа», находя их в первую очередь среди военных.
И все же, несмотря на жестокие поражения и крупные неудачи Красной Армии в летних сражениях сорок первого года, противнику не удалось тогда добиться конечной цели блицкрига… Более того, благодаря все возраставшему сопротивлению советских войск, крепнущему отпору, агрессор так и не смог в соответствии с планом захватить ряд жизненно важных центров СССР, включая Ленинград. А в разгоревшемся Смоленском сражении он оказался вынужденным топтаться на месте ровно столько времени, сколько отводилось на весь «Восточный поход». 30 июля – впервые с начала Второй мировой войны – Гитлер был вынужден отдать приказ войскам перейти к обороне на главном стратегическом направлении. Тем самым операция «Барбаросса» дала первую серьезную трещину.
Глава 5. Об участии Финляндии в составе фашистского блока в войне против Советского Союза 1941–1944 гг.
(Проблема и ее изучение в СССР и современной России)
К сожалению, и это сверхтревожное донесение ни в чем не убедило Сталина.
В соответствии со строжайшими указаниями Сталина всякая инициатива со стороны командующих округами и армиями по приведению в боевую готовность войск прикрытия стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны СССР и Генерального штаба. Характерной в этом отношении является телеграмма, направленная 10 июня 1941 г. начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым в адрес командующего Киевским особым военным округом (КОВО) генерал-полковника М.П. Кирпоноса, отменяющая приказ занять предполье.
Выступая 13 августа 1966 г. в редакции «Военно-исторического журнала», Г.К. Жуков говорил по этому поводу: «Сталин узнал, что Киевский округ начал развертывание армии по звонку Тимошенко… Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал, вот, мол, военные не выполняют, провоцируют… занимают боевые порядки… Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует взбучку. Этот удар спустился до меня: “Что вы смотрите? Немедленно отвести войска, назвать виновных…” Ну и пошло. А уж другие командующие не рискнули. “Давайте приказ”, – говорили они. А кто приказ даст? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: “развернуть”. Сталину докладывают. На каком основании? “…Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал…”»
За десять дней до фашистского нападения всем командующим приграничными округами было приказано «во избежание могущих быть провокаций запретить полеты нашей авиации в 10-км пограничной полосе».
Чем можно объяснить такую позицию Сталина, который упрямо игнорировал любую информацию о реальной военной угрозе, нависшей над страной?
Как свидетельствовал Микоян, говорить со Сталиным «весной и особенно в начале лета 1941 г. о том, что Германия в любой день может напасть на СССР, было делом абсолютно бесполезным. Сталин уверовал в то, что война с немцами может начаться где-то в конце 1942 г. или в середине его, т. е. после того, как Гитлер поставит Англию на колени. Воевать же на два фронта, по его мнению, фюрер никогда не решится. “А к этому времени мы успешно выполним третью пятилетку, и пусть Гитлер попробует тогда сунуть нос”, – уверенно заключал Сталин»[89].
Стремясь всячески оттянуть военное столкновение с нацистской Германией, Сталин опасался дать Гитлеру повод для нападения и поэтому медлил с осуществлением самых неотложных мер по приведению советских войск в состояние полной боевой готовности, хотя агрессор для «обоснования» своего вооруженного вторжения мог найти, сфабриковать любой предлог или вообще обойтись без него.
Были ли тем не менее со стороны политических деятелей, дипломатов, руководителей советской военной разведки, Наркомата обороны и Генерального штаба попытки убедить Сталина, что фашистское нападение может произойти в самое ближайшее время?
19 февраля 1967 г. на встрече с коллективом Института истории АН СССР Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко, который был с мая 1940 г. наркомом обороны СССР, вспоминал:
«В июне 1941 г., за несколько дней до фашистского нападения, когда сообщения по разным каналам о готовящейся агрессии против СССР стали очень тревожными, мне удалось добиться у Сталина согласия принять меня вместе с начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым. Обычно “хозяин”, хорошо знавший мой прямой характер, предпочитал принимать меня с глазу на глаз. Мы вручили Сталину большую пачку последних донесений наших военных разведчиков, дипломатов, немецких друзей-антифашистов и др., убедительно свидетельствовавших о том, что каждый день следует ожидать разрыва Гитлером пакта о ненападении и вторжения врага на советскую землю.
Прохаживаясь мимо нас, Сталин бегло пролистал полученные материалы, а затем небрежно бросил их на стол со словами: “А у меня есть другие документы”. И показал пачку бумаг, по содержанию почти идентичных нашим, но испещренных резолюциями начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова. Зная мнение Сталина, что в ближайшие месяцы войны не будет и стремясь угодить ему, Голиков начисто отметал правдивость и достоверность всех этих донесений…
Вождь усомнился и в правдивости нескольких тревожных шифровок, поступивших из Токио от немецкого антифашиста, советского разведчика Рихарда Зорге, заметив: ”Нашелся один из наших информаторов, который сызволил из Японии даже дату германского нападения назвать – 22 июня… А сам между прочим там уже обзавелся публичными домами и заводиками… Прикажете и ему верить?”
Так, – заключил Тимошенко, – ничем и закончился наш визит к Сталину»[90].
Без какого-либо внимания Сталин оставил также многочисленную разведывательную информацию, поступившую в самый канун войны из Берлина, Бухареста, Софии, Лондона, Стокгольма, Токио…
Очень важные сведения были получены органами госбезопасности СССР от двух наших разведывательных групп из Берлина вечером 16 июня 1941 г. Срочным спецсообщением 17 июня они были направлены наркомом госбезопасности В.Н. Меркуловым Сталину и Молотову.
В нем говорилось:
«Совершенно секретно.
“Источник”, работающий в штабе германской авиации сообщает:…Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время… В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия».
Одновременно с этим советским разведчикам удалось узнать содержание приказа по германской авиации, в котором ставились задачи по бомбардировке наших городов, портов и аэродромов в начале войны. Один из них присутствовал на совещании представителей военно-промышленных кругов, которое проводил в Дрездене министр Розенберг. Согласно поступившему сообщению, Розенберг заявил, что «Советский Союз должен быть стерт с лица земли».
Приняв наркома госбезопасности и начальника разведки наркомата, Сталин назидательным тоном заявил, что «нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно верить», и потребовал все уточнить, еще раз перепроверить и доложить.
Буквально до самого начала войны Сталин оставался глухим ко всем тревожным сообщениям. Даже за один день до начала войны его реакция на весьма тревожные разведсообщения оставалась отрицательной. Так, на срочном донесении советского атташе в петеновской Франции генерала И.С. Суслопарова, сообщившего, что нападение на Советский Союз состоится 22 июня, Сталин наложил следующую резолюцию: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор провокации, и накажите его».
Такая позиция Сталина оставалась до последнего момента неизменной, что подтверждает и следующая выдержка из докладной записки, которую Берия направил Сталину в тот же день, 21 июня 1941 г.:
«…Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня “дезой” о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это “нападение” начнется завтра…
То же радировал и генерал-майор В.И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией…
Начальник разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина[91], генерал-лейтенант Ф.И. Голиков жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной госгранице… Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!»
Определенную роль в уверенности Сталина, что вооруженное противоборство СССР и Германии не начнется в 1941 г., сыграла и немецкая дезинформация. Она развернулась еще летом 1940 г. и особенно усилилась после подписания Гитлером 18 декабря того же года директивы № 21 (план «Барбаросса»), где прямо подчеркивалось, что «решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения о ненападении не были распознаны». 15 февраля 1941 г. была издана директива начальника штаба верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) генерал-фельдмаршала В. Кейтеля по дезинформации и маскировке всех мероприятий, связанных с подготовкой «Восточного похода». Этой директивой и серией других официальных немецких документов предусматривалось представить сосредоточение войск вермахта на Востоке или как чисто оборонительное мероприятие, или как отвлекающий маневр для последующего вторжения в Англию, или, наконец, для проведения других операций (на Балканах, в Северной Африке), но никак не против СССР.
Поскольку сохранить в тайне все военные агрессивные приготовления в районах советско-германской границы было чрезвычайно сложно, в кампанию по дезинформации и обеспечению внезапности блицкрига с мая 1941 г. активно подключилось ведомство пропаганды Геббельса. Главный замысел Геббельса состоял в том, чтобы убедить общественное мнение и «успокоить СССР»: все германские приготовления якобы связаны с предстоящим вторжением на Британские острова.
О том, как развивалась эта акция, хорошо свидетельствует ряд записей из его дневника:
«25 мая 1941 г. (воскресенье)
…Что касается России, то нам удалось натянуть пелену всевозможных слухов. Большое количество газетных уток мешают загранице понять, где правда, где ложь.
31 мая 1941 г. (суббота)
…Подготовка операции “Барбаросса” идет полным ходом. Теперь начинается первая волна дезинформации. Задействуется весь государственный и военный аппарат… Широкое использование английских радиопередач, инструктаж пропаганды для Англии и т. д. Можно рассчитывать, что обман удастся.
11 июня 1941 г. (среда)
Свою статью о вторжении я делаю совместно с ОКБ и с согласия фюрера. Тема: “Крит как образец”. Намек будет довольно ясным. Она должна появиться в газете “Фёлькишер беобахтер” и затем будет конфискована. Лондон узнает об этом через 24 часа через посольство США. В этом смысл затеи. Все должно служить тому, чтобы замаскировать наши действия на Востоке.
14 июня 1941 г. (суббота)
Вчера мое сочинение появилось в “Фёлькишер беобахтер” и действует подобно бомбе. Ночью газету конфисковывают. И теперь гремят телефоны. О случившемся становится известно внутри страны и за границей. Все идет безупречно… Произошла великая сенсация. Английское радио уже заявляет, что наш поход против России является блефом…
15 июня 1941 г. (воскресенье)
Наша игра полностью удалась. В США ушла только одна телеграмма, но этого достаточно, чтобы афера стала известна всему миру. Из подслушанных телефонных разговоров иностранных журналистов следует, что все попались на удочку…»
В течение оставшихся нескольких дней до 22 июня нацистская пропаганда не ослабляла своих усилий по дезинформации советского руководства. Так, по указанию Геббельса был распространен слух о заключении в скором времени мира с Москвой, для чего ожидается прибытие в Берлин «советского вождя».
По всей вероятности, Сталин был проинформирован и об этом. Но поскольку Гитлер несколько раз переносил сроки нападения (март – апрель, май – июнь), – это только усиливало недоверие Сталина к поступавшим донесениям и убеждало его в правоте собственного прогноза – в 1941 г. Германия не решится начать войну против нас. В известной мере достигли поставленной цели усилия германской пропаганды и спецслужб создать у советского руководства представление, будто на территории Польши и Восточной Пруссии осуществляется боевая подготовка и отдых частей вермахта перед вторжением на Британские острова.
Только в ночь на 22 июня под давлением новых угрожающих сведений Сталин, наконец, разрешил наркому обороны СССР дать в округа «на всякий случай» директиву о возможном внезапном нападении немцев 22–23 июня и о приведении всех частей в полную боевую готовность, не поддаваясь при этом «…ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Но было уже слишком поздно: непосредственно в войска директива поступила фактически уже после вражеского вторжения на советскую территорию.
По этому поводу нарком и главком ВМФ военных лет адмирал Н.Г. Кузнецов в одной из бесед с автором настоящей книги (6 августа 1971 г.) заметил: «Отдавая приказание Тимошенко, Жукову, Тюленеву и другим о готовящемся нападении немцев, Сталин по-прежнему больше всех верил себе. А “прозорливость”» вождя подсказывала ему, что пока Гитлер не посмеет начать войну. Это и привело к тому, что указания Сталина, данные вечером 21 июня, не были решительными, категоричными, требующими принятия экстренных мер по повышению готовности войск…
…А как много можно было бы сделать, – продолжал Н.Г. Кузнецов, – даже в эти оставшиеся последние предвоенные часы, если бы хоть бы в субботу (т. е. 21 июня. – Г.К.) все было поставлено на ноги. Конечно, целиком наверстать упущенное время было уже невозможно. Однако лишить противника тактической и оперативной внезапности еще времени хватало. Вызванные по ВЧ командующие приграничных округов могли еще за оставшиеся 10–12 часов не только привести в полную готовность такие части, как авиация, находящаяся на аэродромах, или зенитные средства ПВО, но и привести в движение все остальные части. Медленная передача указаний не поспела к началу войны только потому, что этого и не требовало правительство, или, точнее говоря, Сталин, все еще сильно сомневавшийся, будет ли фашистское нападение»[92].
Таким образом, в результате грубейшего просчета Сталина в оценке возможного срока нападения врага гитлеровская агрессия была совершена внезапно, что имело далеко идущие последствия, поставив еще не развернутые войска Красной Армии в исключительно тяжелое положение. Подавляющее большинство частей и соединений не успели даже поднять по боевой тревоге. К уже приведенным данным укажем и на такой факт. По свидетельству ЦК КП Белоруссии и председателя СНК БССР П.К. Пономаренко, назначенного в начале войны членом Военного совета Западного фронта, когда перед рассветом 22 июня военная разведка доложила командующему ВВС Западного особого военного округа Герою Советского Союза, генерал-майору авиации И.И. Копцу, что на приграничных аэродромах противника слышен гул готовых взлететь самолетов, он сразу же отдал приказ поднять в воздух авиацию округа и сообщил об этом в Кремль. Оттуда поступил грозный окрик: «Провоцируете войну с Германией?! Немедленно посадить все самолеты!» Через считанные минуты, когда этот приказ был выполнен, германские военно-воздушные силы нанесли мощный удар по всем аэродромам округа[93]. В результате только в первые часы агрессии советская авиация потеряла 890 самолетов (из них 668 – на земле). К вечеру 22 июня наши ВВС (по немецким данным) лишились уже 1811 самолетов (из них 1489 – на земле). Глубоко потрясенный случившимся И.И. Копец застрелился…
Люфтваффе этот день обошелся в 35 сбитых и около 100 поврежденных машин. В итоге противник не только захватил стратегическую инициативу, но сразу же получил ощутимый перевес в воздухе, что в тех условиях имело чрезвычайно важное значение.
Поразительная самоуверенность Сталина, что в 1941 г. войны не будет, особенно отрицательно проявилась в том, что, по словам маршала Г.К. Жукова, «для нас оказалась неожиданной мощь немецкой армии, для нас оказалось неожиданностью их (немцев. – Г.К.) шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях; для нас оказались неожиданностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара».
Разумеется, противник был весьма удовлетворен столь ошеломляющим успехом. 22 июня 1941 г. начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Ф. Гальдер записал в своем дневнике: «… Все армии, кроме 11-й… перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника полной тактической неожиданностью… О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох на казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать… Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий…»[94]
В этот же день командующий 2-й немецкой танковой группой генерал Г. Гудериан сделал следующую запись в дневнике: «Внезапность нападения была достигнута на всем фронте танковой группы».
«Когда на рассвете 22 июня война все-таки разразилась, – свидетельствовал Микоян, – мы, члены Политбюро ЦК, сразу же собрались в Кремлевском кабинете Сталина. Он выглядел очень подавленным, потрясенным. “Обманул-таки подлец Риббентроп”, – несколько раз повторил Сталин. Как мы ни настаивали, он наотрез отказался выступить по радио, заявив: “Мне нечего сказать народу. Пусть выступит Молотов”. Пришлось с этим согласиться»[95].
Во время одной из бесед с В.М. Молотовым 13 июня 1984 г. в подмосковном дачном поселке Жуковка-2 автор книги спросил: действительно ли у Сталина была растерянность в первые дни войны?
«А как вы думаете, – ответил он. – Ведь Сталин был живой человек, и на какое-то время неожиданные события его буквально потрясли и ошеломили. Он в самом деле не верил, что война так близка»[96].
Приведем еще одно небольшое свидетельство. Вот что вспоминал бывший управляющий делами Совнаркома СССР военных лет Я.Е. Чадаев:. «Утром 22 июня 1941 г. я мельком видел Сталина в коридоре. Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный… Его рябое лицо осунулось. В нем явно проглядывалось подавленное настроение от сознания постигшей неудачи»[97].
Подобную характеристику общего состояния Сталина в первый день войны довелось услышать также от маршалов С.К. Тимошенко, Г.К. Жукова и даже от Л.М. Кагановича, правда добавившего, что «растерянность у Сталина быстро прошла…»[98].
Основания для сильного потрясения у Сталина, конечно, были, и были немалые. Он в целом достаточно хорошо знал о степени боеготовности наших войск и, видимо, неплохо представлял себе, к каким трагическим последствиям приведет страну внезапность вражеского нападения.
Вооруженные силы страны с 23 июня 1941 г. возглавила Ставка Главного командования под председательством наркома обороны Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко. Однако в условиях режима личной власти Сталина Тимошенко фактически ничего не мог решать без санкции вождя. С 10 июля председателем Ставки, переименованной в Ставку Верховного Главнокомандования, стал Сталин. Придя в себя после некоторой растерянности и апатии, Сталин занял также пост председателя Государственного Комитета Обороны – нового чрезвычайного органа военного времени, а вскоре и должность наркома обороны.
«В начале войны со Сталиным было очень и очень трудно работать, – вспоминал маршал Г.К. Жуков. – Он прежде всего тогда плохо разбирался в способах, методике и формах ведения современной войны, тем более с таким опытным и сильным врагом…» По словам Жукова, Сталин «командовал всем, он дирижировал, его слово было окончательным и обжалованию не подлежало».
Об этом свидетельствовал и другой советский полководец – маршал А.М. Василевский. «На первых порах войны, – говорил о Сталине Василевский, – он явно переоценивал свои силы и знания в руководстве войной, основные вопросы крайне сложной фронтовой обстановки пытался решать единолично, что нередко приводило к еще большему осложнению обстановки и тяжелым потерям…»
Конечно, очень трудно определить границы между тем, что Сталин удачно делал ради общих интересов защиты Советской страны и тем, что диктовалось его упрямством, непомерными амбициями и жаждой не только сохранения, но и дальнейшего расширения и укрепления своей и без того необъятной власти. Ему и в те первые, чрезвычайно тяжелые, дни и месяцы войны повсюду мерещились заговорщики, трусы, предатели, «пятая колонна», и он жестоко расправлялся, как правило, с мнимыми «врагами народа», находя их в первую очередь среди военных.
И все же, несмотря на жестокие поражения и крупные неудачи Красной Армии в летних сражениях сорок первого года, противнику не удалось тогда добиться конечной цели блицкрига… Более того, благодаря все возраставшему сопротивлению советских войск, крепнущему отпору, агрессор так и не смог в соответствии с планом захватить ряд жизненно важных центров СССР, включая Ленинград. А в разгоревшемся Смоленском сражении он оказался вынужденным топтаться на месте ровно столько времени, сколько отводилось на весь «Восточный поход». 30 июля – впервые с начала Второй мировой войны – Гитлер был вынужден отдать приказ войскам перейти к обороне на главном стратегическом направлении. Тем самым операция «Барбаросса» дала первую серьезную трещину.
Глава 5. Об участии Финляндии в составе фашистского блока в войне против Советского Союза 1941–1944 гг.
(Проблема и ее изучение в СССР и современной России)
Следует сразу же подчеркнуть, что советская историография, посвященная вступлению Финляндии в войну против СССР и участию в ней на стороне фашистского блока (1941–1944 гг.), не отличалась богатством и разнообразием. Отметим хотя бы отсутствие в Советском Союзе в 1940-е – 1980-е гг. специальных крупных исследований на данную тему. Причем вне обстоятельного внимания советских историков оказалась не только Финляндия, но и другие европейские союзники Третьего рейха, официально объявившие войну Советскому Союзу: Италия, Румыния, Словакия, Венгрия, Норвегия. Явно недостаточно освещено также в военно-исторической литературе СССР участие на Восточном фронте частей и соединений из Дании (1-й батальон «Норланд»), Испании («Голубая дивизия»), Хорватии (стрелковая бригада) и др. В числе причин такого положения можно указать на тот факт, что, начиная с 1941 г., главным объектом исследования в советской военно-исторической литературе о Второй мировой и Великой Отечественной войнах традиционно являлась Германия как ведущая сила фашистского блока и наиболее мощный противник антигитлеровской коалиции.
Видимо, не случайно и сама Великая Отечественная война Советского Союза (или советского народа) 1941–1945 гг. нередко именовалась в нашей литературе, да и в официальной пропаганде как Великая Отечественная война Советского Союза против фашистской Германии, а не против фашизма, или фашистского блока, что более точно и правильно.
Подобное «игнорирование» разгромленных Красной Армией различных формирований гитлеровских союзников, которые сражались на Восточном фронте с первых дней Великой Отечественной войны, наглядно проявилось и на таком примере: 9 мая 1945 г. в СССР для участников войны была учреждена медаль, названная «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».
Относительная бедность советской историографии по интересующей нас теме, очевидно, в какой-то мере связана и с бытовавшим в те годы мнением, что вряд ли целесообразно «ворошить» сравнительно недавнее прошлое советско-финляндских отношений (имея в виду «Зимнюю войну 1939–1940 гг.» и «Войну-продолжение», или «Дополнительную» войну 1941–1944), дабы не омрачать сложившиеся в послевоенный период добрососедские отношения между Советским Союзом и Финляндской Республикой, скрепленные договором 1948 г. о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи.
Такой «довод», конечно, не выдерживает серьезной критики, но факт остается фактом – исследование предыстории и истории указанных двух войн тогда в СССР не относилось к числу приоритетных и актуальных. Хотя обе темы не являлись официально запрещенными в плане научного исследования тем не менее, их изучение не поощрялось. Помимо этого следует учесть и то обстоятельство, что многие соответствующие важные документы об этих войнах были в СССР необоснованно закрыты для ознакомления и использования.
Недостаточное отражение в отечественной научной литературе 1940-х – 1980-х гг. Советско-финляндской войны 1941–1944 гг., таким образом, практически исключает нашу задачу по определению основных этапов изучения в Советском Союзе данной проблемы. Поэтому мы ограничимся освещением вопроса о том, как протекал в СССР, а затем и в России процесс последовательного накопления интересующей нас литературы, опубликованных источников и какие результаты имеются на сегодня в российской историографии. Причем из-за отсутствия (как нами уже отмечалось) в СССР специальных крупных трудов об этой войне, уделим несколько большее внимание содержанию отдельных статей, а также соответствующих разделов и глав ряда книг по общим проблемам военной истории, включая историю Второй мировой и Великой Отечественной войн.
Видимо, не случайно и сама Великая Отечественная война Советского Союза (или советского народа) 1941–1945 гг. нередко именовалась в нашей литературе, да и в официальной пропаганде как Великая Отечественная война Советского Союза против фашистской Германии, а не против фашизма, или фашистского блока, что более точно и правильно.
Подобное «игнорирование» разгромленных Красной Армией различных формирований гитлеровских союзников, которые сражались на Восточном фронте с первых дней Великой Отечественной войны, наглядно проявилось и на таком примере: 9 мая 1945 г. в СССР для участников войны была учреждена медаль, названная «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».
Относительная бедность советской историографии по интересующей нас теме, очевидно, в какой-то мере связана и с бытовавшим в те годы мнением, что вряд ли целесообразно «ворошить» сравнительно недавнее прошлое советско-финляндских отношений (имея в виду «Зимнюю войну 1939–1940 гг.» и «Войну-продолжение», или «Дополнительную» войну 1941–1944), дабы не омрачать сложившиеся в послевоенный период добрососедские отношения между Советским Союзом и Финляндской Республикой, скрепленные договором 1948 г. о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи.
Такой «довод», конечно, не выдерживает серьезной критики, но факт остается фактом – исследование предыстории и истории указанных двух войн тогда в СССР не относилось к числу приоритетных и актуальных. Хотя обе темы не являлись официально запрещенными в плане научного исследования тем не менее, их изучение не поощрялось. Помимо этого следует учесть и то обстоятельство, что многие соответствующие важные документы об этих войнах были в СССР необоснованно закрыты для ознакомления и использования.
Недостаточное отражение в отечественной научной литературе 1940-х – 1980-х гг. Советско-финляндской войны 1941–1944 гг., таким образом, практически исключает нашу задачу по определению основных этапов изучения в Советском Союзе данной проблемы. Поэтому мы ограничимся освещением вопроса о том, как протекал в СССР, а затем и в России процесс последовательного накопления интересующей нас литературы, опубликованных источников и какие результаты имеются на сегодня в российской историографии. Причем из-за отсутствия (как нами уже отмечалось) в СССР специальных крупных трудов об этой войне, уделим несколько большее внимание содержанию отдельных статей, а также соответствующих разделов и глав ряда книг по общим проблемам военной истории, включая историю Второй мировой и Великой Отечественной войн.