На обочине дороги Варя остановилась, положила чемоданчик на землю, присела на бугорок, намереваясь дождаться попутной машины. Ждать пришлось недолго. Освещенная лучами солнца, стоявшего уже над заречным лесом, машина засверкала стеклами, фарами, глянцевыми зелеными бортами. Приближался грузовик с прицепом. «Моя персональная идет. Если шофер невредный – захватит», – улыбнулась Варя и вышла на край асфальта, вытянула руку.
Шофер, видимо, издали заметил Варю и подъехал к ней осторожно, заранее сбросив скорость.
– Куда, детушка, путь держишь? – спросил шофер, приоткрывая дверцу грузовика.
– На станцию, дядечка, тороплюсь. К поезду успеть надо. Подбрось, пожалуйста, – не скрывая просительной нотки в голосе, сказала Варя.
– Чё в город улепетываешь? Надоела зажиточная колхозная жизнь? Садись, садись!.. Перевозил я вашего брата видимо-невидимо. И куда только в городах вас девают?! Тучами прямо, как птицы в осенний перелет, летите. Неба не видно! – сдвигаясь на скрипящих пружинах, насмешливо сказал шофер.
– Нет, дядечка, нет. Я временно, – поднимаясь в кабину и устраивая чемоданчик в ногах, отвела упрек Варя.
– Знаю я вас! Все вы поначалу удираете временно… А потом хвать – в деревне хоть шаром покати.
– Честное пионерское, дядечка, временно, – без смущения и твердо сказала Варя, а про себя подумала: «Ну попала, кажется, на зубы черту-дьяволу. Начнет рашпилем пилить, раньше времени из кабины сиганешь».
Варя скосила глаза, осмотрела шофера. Это был пожилой мужчина с глубокими складками на лбу и щеках. Голова круглая, как арбуз, коричневая от загара, лысая, выбритая на затылке и на висках. Шея крепкая, в мелких морщинках, вросшая в плечи. Глаза скрыты под сильными, нависшими бровями, которые сердито торчат, как топоры: «Не тронь, зарублю!» А вот сами глаза большие, ласковые, с затаенной усмешкой и светятся умом, опытом и пронзительным знанием человеков, будто говорят: «Таись – не таись, дружище, а от меня ничего не утаишь. Уж как знаю эту жизнь-жестянку!» Усы у шофера тоже добряцкие: пышные, с проседью, с рыжеватыми, обожженными концами. Подбородок упрямый, голый, тщательно выбритый, с рубцами от давних порезов, а может быть, и ранений.
Шофер уловил Варин изучающий взгляд, понимающе усмехнулся, сказал:
– Будем знакомиться, детушка. Прохор Федосеич Никоноркин – сто лет шоферю в колхозе «Родина». А прожил всего годов двести, не меньше…
– Ох и мастер на побаски, дядечка Прохор Федосеич. Мало ему сто… двести придумал… – залилась веселым смехом Варя.
Шофер замотал головой, надул щеки и тоже увлеченно засмеялся, довольный своей придумкой.
Терпеливо дождавшись, когда Варя окончательно усядется на проношенном до дыр сиденье грузовика, шофер вытащил из бокового кармана выцветшей гимнастерки пачку сигарет, всерьез предложил:
– Ну, что, подымим, чё ли?
– Что вы, Прохор Федосеич? Некурящая я. – Варя замахала руками и чуть подалась в угол кабины.
– Не обучилась или не по нраву? Сейчас вон в городе все девчонки дымокурят. Пуще парней. Прям страм смотреть, скажу тебе.
– Ну так то в городе. Я ж деревенская…
– Они и деревенские кое в чем теперь почище городских. Тех хоть насчет учения приневоливают. На заводах как? Хочешь иметь заработок, жилье хорошее – бейся за разряд. И заводу выгода и тебе. Раз разряд, то и качество. Нонче крепко за это спрашивают. Ну и платят хорошо, не по-сиротски… А деревенские-то наши только и знают под гармошку землю пятками толочь.
– Уж так уж и землю толочь! А кто за скотом ходит, кто по домашности все справляет?.. Больно строго рассуждаете, дядечка Прохор Федосеич, – не согласилась Варя.
– Женщин не хулю. Про девок мы заговорили. Ты говоришь, кто за скотом ходит, кто по домашности все справляет? Старухи! Вот кто! И еще те, у кого года к той черте подходят. Нет, девка, не заступайся. У меня у самого две внучки – две невесты. А на ферму жена с дочерью бегают…
– Многие сейчас из молодежи на селе стали оставаться. Вот у нас в «Партизане» второй год выпускники школы на фермы уходят работать, – не уступала Варя.
– Уходить-то уходят, а вот сколько при скоте осталось?! Поначалу в газетах и по радио потрезвонят на всю область, а то и до Москвы дозвонятся. «Идем по собственному сознанию и добровольно», а на поверку глядь, там опять же одни старики и старухи.
– Случается, конечно, бывает и так. А все ж, – слегка уступила Варя и неодобрительно покосилась на шофера: «Ну ворчун! Дай вот таким грызунам волю, они современную молодежь с костями съедят».
– Нет, детушка, много непорядков. Не спорь! Ты чё? Ты еще маковка зеленая. А вот я старый пень. Помню, как было. Кулак почему справно жил? Или середний крестьянин? Люди были, детушка! Хозяин на обухе спал, чтоб зорю не проспать, поднять работников пораньше. А теперь? Встанут после коров, собьются возле правления и ждут-пождут, когда им Прохор Федосеич грузовик подгонит… Да везешь их, а они в кабину стучат, чтоб не тряско вез. Видишь ли, песенный стих обуял. Ревут на все ноля, будто, прости господи, не на работу едут, а свадьбу справляют…
«Сбегу я от него, ей-богу, сбегу! Контрик прямо какой-то! Все ему не так, все не этак. Про кулаков вспомнил! А что в «Истории партии» говорится?.. Самые лютые, самые озверелые эксплуататоры бедняцкого крестьянства. Вот сейчас доедем до Лоскутовки, скажу, что раздумала сегодня на станцию ехать, у тетки денек-другой погостюю. Пусть себе других попутчиков, старый пень, ищет», – решила Варя.
Ворча мотором и поскрипывая рессорами на крутом, разбитом в дожди, с вывороченными кусками битума подъеме, грузовик выкатился из лесистого лога, и перед Варей открылась даль неохватная, безбрежье пшеничной пашни и приречных лугов. От горизонта до горизонта зеленым огнем полыхала земля. Варя от такой рьяной зелени даже зажмурилась на миг. Завел под мохнатые брови свои глаза и шофер. Ни на одну секунду не терял он настороженности и, случалось, смотрел навстречу солнцу упрямо, не сгибая головы, а тут не выдержал такого горючего кипения зелени, наклонился.
Варя с минуту сидела с закрытыми глазами, а когда открыла их, грузовик плавно катился по асфальту, серой лентой рассекавшему это зеленое-презеленое царство.
«Пустыня Сахара, наверное, такая же пустынная и безлюдная, только вместо зелени желтизна песков», – подумала Варя, припоминая сочинение какого-то европейского путешественника, читанное еще в пятом классе.
Но насчет безлюдия в степи Варя ошиблась, взора не хватало ей, чтоб приметить сразу все подробности, которые существовали здесь на фоне слитности земли и неба.
Когда она, слегка изогнувшись, попыталась всмотреться в просторы, она увидела слева от себя самолет, который скользил в голубизне неба, пронизанной солнечными лучами. Он шел низко над землей, и казалось, что самолет то прикасается к полю, то, подпрыгивая, зависает на одном месте, как у стрекозы дрожат его крылья.
«Подкормка зерновых», – догадалась Варя. Она хотела обратить внимание шофера на самолет, сказать ему: вот какой работой занимается молодежь, которую он только что поносил. Летчик наверняка из молодых парней! Но шофер опередил ее.
– Глянь, детушка, глянь! – воскликнул он, толкнув ее локтем в бок.
Варя оторвала взгляд от самолета и стала смотреть вправо, куда была обращена рука Прохора Федосеевича.
– Видишь, нет ли? Глянь, скорее глянь! Ах, дьяволы, что придумали! Ах, что сотворяют!
Без особого труда Варя увидела в небе два вертолета. Под ними на невидимых из-за дальности тросах висели какие-то строительные конструкции, в несколько раз по размеру превышающие кургузые туловища машин. Вертолеты не спеша выгибали в небе кривую, тихо снижаясь и оглашая округу натужным рокотом.
– Чё это они подцепили, дядечка Прохор Федосеич? Прям чудеса, тащут по такой махине, – вытянув шею и не спуская глаз с вертолетов, сказала Варя.
– А кто ж их знает? Может, стройку какую затевают здесь, а может, еще что… – протянул шофер, и по голосу его Варя поняла, что он и сам всем этим и удивлен и озадачен не меньше ее.
К счастью, откуда-то со стороны, из-за взлобка, на тракт выскочил бензовоз. Увидев его, шофер засигналил, сбросил скорость, резко притормаживая.
– Стой, земляк! – закричал он, видя, что бензовоз не склонен терять время на остановку. Шофер бензовоза высунул голову, все-таки нажал на педаль тормоза, подымая с обочины тучку пыли.
– Чё тебе, Прохор, святая душа?! Чё белый свет баламутишь? – закричал шофер бензовоза, оказавшийся старым знакомым Никоноркина.
– Вертолеты-то, черти их уходи, они что, с ума спятили? Прут какую тяжесть! Чё они тут задумали, слышь, Андрюха?
– А ты чё, не слышал? В Лоскутовке животноводческий комплекс садят. Из центра приказ: сдать к зиме, на тысячу пятьсот коров!
Шофер бензовоза давнул на газ и помчался дальше, не желая больше тратить время на передачу новостей, о которых знала уже вся область.
– На тысячу пятьсот коров! Фю-фю-фю! – присвистнул Никоноркин. – Их надо, детушка, коров-то, собрать.
Он настолько был ошарашен этим сообщением, что минуту-две сидел не двигаясь, сняв руки с руля.
В колхозе «Родина» Никоноркин считался самым осведомленным человеком. Все главные новости привозил первым он. В районном центре на базе Сельхозтехники обиталось немало всякого люда. Заглядывали сюда и областные руководители, наведывались ответственные работники из Москвы. Однажды Никоноркин, въехав на обширный двор базы, увидел толпу людей, окружившую какого-то человека. Никоноркин примкнул к толпе. Вскоре он понял, что человек в добротном пальто с бобровым воротником и в ондатровой шапке – сам министр!
Часа два министр ходил по мастерским и складам, указывал на упущения, хмурился, когда видел непорядок, наставлял, требовал. И все по делу! Многое такое услышал Никоноркин, что и в газетах не вычитаешь! Приехал тогда Никоноркин в колхоз, и случись же как раз в тот день отчетно-выборное партийное собрание. Наслушавшись рассуждений министра о сельскохозяйственной политике партии, Никоноркин такую речь выдал, что первый секретарь райкома, участвовавший в собрании, не утерпел, воскликнул:
– Вот она, старая гвардия! Вот она, большевистская закваска! Не будь тебе, Прохор Федосеич, семьдесят, выдвинул бы тебя председателем в колхоз Ворошилова! Поднял бы!
Вспоминая сейчас об этом случае, Никоноркин недовольно покрякивал: «Поднял бы! Какой там поднял бы! О делах, которые творятся под носом, узнает, когда их уже видит каждый зрячий, а что, если и в самом деле пришлось бы покрупнее задачи решать…»
Варя догадалась, что Никоноркину почему-то не по себе. «Устал, годы у него большие», – подумала она.
– Чё, дядечка Прохор Федосеич, притомился? Может, вылезешь разомнешься или на травке полежишь? – сказала она сочувственным тоном.
Никоноркина словно укололи. Он крепче схватился за руль, сердито пробурчал:
– Ты чё, детушка! Я еще здоровее самого здорового. Коренным можно запрягать…
Он погнал грузовик с такой силой, что за дверцами кабины ветер засвистел.
Долго ехали молча. Встречных машин не было, логов и сильных выбоин тоже не встречалось, и грузовик с прицепом мчался как по воздуху.
Никоноркин продолжал молчать. «Ну и хорошо. О себе рассказал, а что про меня не успел расспросить, то невелика беда, к лучшему», – думала Варя.
Но подумала она так напрасно. Никоноркин заворочался, снова запыхал сигареткой и, будто их разговор не прерывался, сказал:
– А ты чья, девка, будешь в «Партизане»?
– Березкина я, дядечка. Может, знаете: Анастасия Прокопьевна, агрономша, моя мама. А папка мой Дорофей Петрович Березкин…
– Вот ты чья? Березкина! Да я твоих родителей с малых лет знаю и деда твоего знал. И бабку знаю… Олимпиаду Захаровну. – Никоноркин расплылся в улыбке, его пышные усы задвигались, и Варя почувствовала, что стала она для старого шофера и ближе и роднее.
– С дедом твоим, детушка… А как тебя кличут-то? А то я все детушка да детушка, а ты вон и соседка и внучка однополчанина. Неудобственно, Прохор Федосеич, у тебя получилось, – упрекнул он сам себя вполне серьезно, без улыбки.
– Варвара я. Варей все зовут.
– Варвара! Да у меня у самого дочка Варвара. Видишь, вот как. Разберись потоньше, так, может, мы с тобой еще родней окажемся, – усмехнулся Никоноркин.
– А все может быть. Моя родова вся из этих мест.
– И моя тоже, Варварушка!.. Так вот: с твоим дедом Петром Тимофеичем, как началась война, в армию нас в одночасье призвали. По-военному были мы с ним, конечно, неровня. Он как-никак председатель, а я что – крути, Гаврила, баранкой. Как появились в деревне в тридцать четвертом году автомобили, сел я после шоферской школы за руль и с тех пор как пришился к нему. Дар, видать, у меня к этому! И в армии, на фронте, тоже при машине был. Боеприпасы, горючку, вещевое и продуктовое довольствие подвозил. Столько, Варюшка, перевозил, что, если б сложить все на одном месте, гора б сделалась. Ну не об том хочу сказать. Про Петра Тимофеича, твоего деда, начал. Доскажу.
Шофер, видимо, издали заметил Варю и подъехал к ней осторожно, заранее сбросив скорость.
– Куда, детушка, путь держишь? – спросил шофер, приоткрывая дверцу грузовика.
– На станцию, дядечка, тороплюсь. К поезду успеть надо. Подбрось, пожалуйста, – не скрывая просительной нотки в голосе, сказала Варя.
– Чё в город улепетываешь? Надоела зажиточная колхозная жизнь? Садись, садись!.. Перевозил я вашего брата видимо-невидимо. И куда только в городах вас девают?! Тучами прямо, как птицы в осенний перелет, летите. Неба не видно! – сдвигаясь на скрипящих пружинах, насмешливо сказал шофер.
– Нет, дядечка, нет. Я временно, – поднимаясь в кабину и устраивая чемоданчик в ногах, отвела упрек Варя.
– Знаю я вас! Все вы поначалу удираете временно… А потом хвать – в деревне хоть шаром покати.
– Честное пионерское, дядечка, временно, – без смущения и твердо сказала Варя, а про себя подумала: «Ну попала, кажется, на зубы черту-дьяволу. Начнет рашпилем пилить, раньше времени из кабины сиганешь».
Варя скосила глаза, осмотрела шофера. Это был пожилой мужчина с глубокими складками на лбу и щеках. Голова круглая, как арбуз, коричневая от загара, лысая, выбритая на затылке и на висках. Шея крепкая, в мелких морщинках, вросшая в плечи. Глаза скрыты под сильными, нависшими бровями, которые сердито торчат, как топоры: «Не тронь, зарублю!» А вот сами глаза большие, ласковые, с затаенной усмешкой и светятся умом, опытом и пронзительным знанием человеков, будто говорят: «Таись – не таись, дружище, а от меня ничего не утаишь. Уж как знаю эту жизнь-жестянку!» Усы у шофера тоже добряцкие: пышные, с проседью, с рыжеватыми, обожженными концами. Подбородок упрямый, голый, тщательно выбритый, с рубцами от давних порезов, а может быть, и ранений.
Шофер уловил Варин изучающий взгляд, понимающе усмехнулся, сказал:
– Будем знакомиться, детушка. Прохор Федосеич Никоноркин – сто лет шоферю в колхозе «Родина». А прожил всего годов двести, не меньше…
– Ох и мастер на побаски, дядечка Прохор Федосеич. Мало ему сто… двести придумал… – залилась веселым смехом Варя.
Шофер замотал головой, надул щеки и тоже увлеченно засмеялся, довольный своей придумкой.
Терпеливо дождавшись, когда Варя окончательно усядется на проношенном до дыр сиденье грузовика, шофер вытащил из бокового кармана выцветшей гимнастерки пачку сигарет, всерьез предложил:
– Ну, что, подымим, чё ли?
– Что вы, Прохор Федосеич? Некурящая я. – Варя замахала руками и чуть подалась в угол кабины.
– Не обучилась или не по нраву? Сейчас вон в городе все девчонки дымокурят. Пуще парней. Прям страм смотреть, скажу тебе.
– Ну так то в городе. Я ж деревенская…
– Они и деревенские кое в чем теперь почище городских. Тех хоть насчет учения приневоливают. На заводах как? Хочешь иметь заработок, жилье хорошее – бейся за разряд. И заводу выгода и тебе. Раз разряд, то и качество. Нонче крепко за это спрашивают. Ну и платят хорошо, не по-сиротски… А деревенские-то наши только и знают под гармошку землю пятками толочь.
– Уж так уж и землю толочь! А кто за скотом ходит, кто по домашности все справляет?.. Больно строго рассуждаете, дядечка Прохор Федосеич, – не согласилась Варя.
– Женщин не хулю. Про девок мы заговорили. Ты говоришь, кто за скотом ходит, кто по домашности все справляет? Старухи! Вот кто! И еще те, у кого года к той черте подходят. Нет, девка, не заступайся. У меня у самого две внучки – две невесты. А на ферму жена с дочерью бегают…
– Многие сейчас из молодежи на селе стали оставаться. Вот у нас в «Партизане» второй год выпускники школы на фермы уходят работать, – не уступала Варя.
– Уходить-то уходят, а вот сколько при скоте осталось?! Поначалу в газетах и по радио потрезвонят на всю область, а то и до Москвы дозвонятся. «Идем по собственному сознанию и добровольно», а на поверку глядь, там опять же одни старики и старухи.
– Случается, конечно, бывает и так. А все ж, – слегка уступила Варя и неодобрительно покосилась на шофера: «Ну ворчун! Дай вот таким грызунам волю, они современную молодежь с костями съедят».
– Нет, детушка, много непорядков. Не спорь! Ты чё? Ты еще маковка зеленая. А вот я старый пень. Помню, как было. Кулак почему справно жил? Или середний крестьянин? Люди были, детушка! Хозяин на обухе спал, чтоб зорю не проспать, поднять работников пораньше. А теперь? Встанут после коров, собьются возле правления и ждут-пождут, когда им Прохор Федосеич грузовик подгонит… Да везешь их, а они в кабину стучат, чтоб не тряско вез. Видишь ли, песенный стих обуял. Ревут на все ноля, будто, прости господи, не на работу едут, а свадьбу справляют…
«Сбегу я от него, ей-богу, сбегу! Контрик прямо какой-то! Все ему не так, все не этак. Про кулаков вспомнил! А что в «Истории партии» говорится?.. Самые лютые, самые озверелые эксплуататоры бедняцкого крестьянства. Вот сейчас доедем до Лоскутовки, скажу, что раздумала сегодня на станцию ехать, у тетки денек-другой погостюю. Пусть себе других попутчиков, старый пень, ищет», – решила Варя.
Ворча мотором и поскрипывая рессорами на крутом, разбитом в дожди, с вывороченными кусками битума подъеме, грузовик выкатился из лесистого лога, и перед Варей открылась даль неохватная, безбрежье пшеничной пашни и приречных лугов. От горизонта до горизонта зеленым огнем полыхала земля. Варя от такой рьяной зелени даже зажмурилась на миг. Завел под мохнатые брови свои глаза и шофер. Ни на одну секунду не терял он настороженности и, случалось, смотрел навстречу солнцу упрямо, не сгибая головы, а тут не выдержал такого горючего кипения зелени, наклонился.
Варя с минуту сидела с закрытыми глазами, а когда открыла их, грузовик плавно катился по асфальту, серой лентой рассекавшему это зеленое-презеленое царство.
«Пустыня Сахара, наверное, такая же пустынная и безлюдная, только вместо зелени желтизна песков», – подумала Варя, припоминая сочинение какого-то европейского путешественника, читанное еще в пятом классе.
Но насчет безлюдия в степи Варя ошиблась, взора не хватало ей, чтоб приметить сразу все подробности, которые существовали здесь на фоне слитности земли и неба.
Когда она, слегка изогнувшись, попыталась всмотреться в просторы, она увидела слева от себя самолет, который скользил в голубизне неба, пронизанной солнечными лучами. Он шел низко над землей, и казалось, что самолет то прикасается к полю, то, подпрыгивая, зависает на одном месте, как у стрекозы дрожат его крылья.
«Подкормка зерновых», – догадалась Варя. Она хотела обратить внимание шофера на самолет, сказать ему: вот какой работой занимается молодежь, которую он только что поносил. Летчик наверняка из молодых парней! Но шофер опередил ее.
– Глянь, детушка, глянь! – воскликнул он, толкнув ее локтем в бок.
Варя оторвала взгляд от самолета и стала смотреть вправо, куда была обращена рука Прохора Федосеевича.
– Видишь, нет ли? Глянь, скорее глянь! Ах, дьяволы, что придумали! Ах, что сотворяют!
Без особого труда Варя увидела в небе два вертолета. Под ними на невидимых из-за дальности тросах висели какие-то строительные конструкции, в несколько раз по размеру превышающие кургузые туловища машин. Вертолеты не спеша выгибали в небе кривую, тихо снижаясь и оглашая округу натужным рокотом.
– Чё это они подцепили, дядечка Прохор Федосеич? Прям чудеса, тащут по такой махине, – вытянув шею и не спуская глаз с вертолетов, сказала Варя.
– А кто ж их знает? Может, стройку какую затевают здесь, а может, еще что… – протянул шофер, и по голосу его Варя поняла, что он и сам всем этим и удивлен и озадачен не меньше ее.
К счастью, откуда-то со стороны, из-за взлобка, на тракт выскочил бензовоз. Увидев его, шофер засигналил, сбросил скорость, резко притормаживая.
– Стой, земляк! – закричал он, видя, что бензовоз не склонен терять время на остановку. Шофер бензовоза высунул голову, все-таки нажал на педаль тормоза, подымая с обочины тучку пыли.
– Чё тебе, Прохор, святая душа?! Чё белый свет баламутишь? – закричал шофер бензовоза, оказавшийся старым знакомым Никоноркина.
– Вертолеты-то, черти их уходи, они что, с ума спятили? Прут какую тяжесть! Чё они тут задумали, слышь, Андрюха?
– А ты чё, не слышал? В Лоскутовке животноводческий комплекс садят. Из центра приказ: сдать к зиме, на тысячу пятьсот коров!
Шофер бензовоза давнул на газ и помчался дальше, не желая больше тратить время на передачу новостей, о которых знала уже вся область.
– На тысячу пятьсот коров! Фю-фю-фю! – присвистнул Никоноркин. – Их надо, детушка, коров-то, собрать.
Он настолько был ошарашен этим сообщением, что минуту-две сидел не двигаясь, сняв руки с руля.
В колхозе «Родина» Никоноркин считался самым осведомленным человеком. Все главные новости привозил первым он. В районном центре на базе Сельхозтехники обиталось немало всякого люда. Заглядывали сюда и областные руководители, наведывались ответственные работники из Москвы. Однажды Никоноркин, въехав на обширный двор базы, увидел толпу людей, окружившую какого-то человека. Никоноркин примкнул к толпе. Вскоре он понял, что человек в добротном пальто с бобровым воротником и в ондатровой шапке – сам министр!
Часа два министр ходил по мастерским и складам, указывал на упущения, хмурился, когда видел непорядок, наставлял, требовал. И все по делу! Многое такое услышал Никоноркин, что и в газетах не вычитаешь! Приехал тогда Никоноркин в колхоз, и случись же как раз в тот день отчетно-выборное партийное собрание. Наслушавшись рассуждений министра о сельскохозяйственной политике партии, Никоноркин такую речь выдал, что первый секретарь райкома, участвовавший в собрании, не утерпел, воскликнул:
– Вот она, старая гвардия! Вот она, большевистская закваска! Не будь тебе, Прохор Федосеич, семьдесят, выдвинул бы тебя председателем в колхоз Ворошилова! Поднял бы!
Вспоминая сейчас об этом случае, Никоноркин недовольно покрякивал: «Поднял бы! Какой там поднял бы! О делах, которые творятся под носом, узнает, когда их уже видит каждый зрячий, а что, если и в самом деле пришлось бы покрупнее задачи решать…»
Варя догадалась, что Никоноркину почему-то не по себе. «Устал, годы у него большие», – подумала она.
– Чё, дядечка Прохор Федосеич, притомился? Может, вылезешь разомнешься или на травке полежишь? – сказала она сочувственным тоном.
Никоноркина словно укололи. Он крепче схватился за руль, сердито пробурчал:
– Ты чё, детушка! Я еще здоровее самого здорового. Коренным можно запрягать…
Он погнал грузовик с такой силой, что за дверцами кабины ветер засвистел.
Долго ехали молча. Встречных машин не было, логов и сильных выбоин тоже не встречалось, и грузовик с прицепом мчался как по воздуху.
Никоноркин продолжал молчать. «Ну и хорошо. О себе рассказал, а что про меня не успел расспросить, то невелика беда, к лучшему», – думала Варя.
Но подумала она так напрасно. Никоноркин заворочался, снова запыхал сигареткой и, будто их разговор не прерывался, сказал:
– А ты чья, девка, будешь в «Партизане»?
– Березкина я, дядечка. Может, знаете: Анастасия Прокопьевна, агрономша, моя мама. А папка мой Дорофей Петрович Березкин…
– Вот ты чья? Березкина! Да я твоих родителей с малых лет знаю и деда твоего знал. И бабку знаю… Олимпиаду Захаровну. – Никоноркин расплылся в улыбке, его пышные усы задвигались, и Варя почувствовала, что стала она для старого шофера и ближе и роднее.
– С дедом твоим, детушка… А как тебя кличут-то? А то я все детушка да детушка, а ты вон и соседка и внучка однополчанина. Неудобственно, Прохор Федосеич, у тебя получилось, – упрекнул он сам себя вполне серьезно, без улыбки.
– Варвара я. Варей все зовут.
– Варвара! Да у меня у самого дочка Варвара. Видишь, вот как. Разберись потоньше, так, может, мы с тобой еще родней окажемся, – усмехнулся Никоноркин.
– А все может быть. Моя родова вся из этих мест.
– И моя тоже, Варварушка!.. Так вот: с твоим дедом Петром Тимофеичем, как началась война, в армию нас в одночасье призвали. По-военному были мы с ним, конечно, неровня. Он как-никак председатель, а я что – крути, Гаврила, баранкой. Как появились в деревне в тридцать четвертом году автомобили, сел я после шоферской школы за руль и с тех пор как пришился к нему. Дар, видать, у меня к этому! И в армии, на фронте, тоже при машине был. Боеприпасы, горючку, вещевое и продуктовое довольствие подвозил. Столько, Варюшка, перевозил, что, если б сложить все на одном месте, гора б сделалась. Ну не об том хочу сказать. Про Петра Тимофеича, твоего деда, начал. Доскажу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента