Страница:
А.М. Колосова-Каратыгина.
Литография К.И. Поля-Петри по рисунку Е. Гюо. 1845 г.
В ответ на это и на претензии Александры Михайловны «играть на театре» роли талантливой драматической актрисы Екатерины Семеновой моментально появилась эпиграмма поэта на обидчицу, сыгравшую Эсфирь в трагедии Расина:
Колосова понимала, что «Саша Пушкин» прав и ее неуспех в трагических ролях закономерен, ибо это не ее амплуа. Впоследствии актриса нашла себя в веселых комедиях, хотя и не отказалась полностью от трагических ролей.
Все пленяет нас в Эсфири:
Упоительная речь,
Поступь важная в порфире,
Кудри черные до плеч,
Голос нежный, взор любви,
Набеленная рука,
Размалеванные брови
И огромная нога!
Эпиграмма Пушкина, написанная поэтом в 1820 году, все же стала причиной его длительной размолвки с Александрой Михайловной Каратыгиной. В 1821 году, отправленный в ссылку в далекий от столицы Кишинев, Александр Сергеевич напишет в стихотворном послании к П.А. Катенину:
Строки о портрете актрисы не только поэтический прием, ибо поэт говорит о реальном гравированном портрете Колосовой в роли Гермионы, героини трагедии Расина «Андромаха».
Кто мне пришлет ее портрет,
Черты волшебницы прекрасной?
Талантов обожатель страстный,
Я прежде был ее поэт.
С досады, может быть, неправой,
Когда одна в дыму кадил
Красавица блистала славой,
Я свистом гимны заглушил.
Погибни, злобы миг единый,
Погибни, лиры ложный звук!
Она виновна, милый друг,
Пред Селименой и Моиной.
Так легкомысленной душой,
О боги! смертный вас поносит;
Но вскоре трепетной рукой
Вам жертвы новые приносит.
После возвращения Пушкина из ссылки старые друзья помирились. В доме Голлидея, где тогда жила чета Каратыгиных, Александр Сергеевич читал своего «Бориса Годунова». Александре Михайловне и ее мужу, трагику Василию Андреевичу Каратыгину, предназначал поэт роли Марины Мнишек и Самозванца.
Однако неоднократные обращения артистов к А.Х. Бенкендорфу за разрешением поставить на сцене трагедию Пушкина получали всегда весьма любезный, но категорический отказ.
Колосова тяжело переживала гибель А.С. Пушкина. В своих воспоминаниях она писала: «Я дожидалась в санях у подъезда квартиры Александра Сергеевича, муж мой сообщил мне тогда роковую весть, что Пушкина не стало!»
Нижний этаж дома Голлидея занимал известный в то время «Северный трактир» или, как было написано на его вывеске, «Отель дю Норд». Это злачное место на Офицерской улице сразу же стало «любимым схотбищем» чиновников и актеров. В своих записках П.А. Каратыгин писал: «Для холостых актеров, не держащих своей кухни, подобное заведение было очень сподручно и удобно, но для женатых, любивших иногда кутнуть или пощелкаться на биллиарде, этот „Отель дю Норд“ был яблоком раздора с их дражайшими половинами, которые сильно роптали на это неприятное соседство.».
Актеры, населявшие дом купца Георга Голлидея, жили в эпоху, когда литература, главным образом, служила русскому театру и каждый актер оказывал определенное влияние на работу писателя. В свою очередь ведущие актеры после спектаклей всегда с большой признательностью принимали критические разборы и пожелания столичных литераторов.
В доме часто собирались вместе актеры и литераторы и обсуждали общественные и театральные новости, проблемы литературы, здесь музицировали, читали стихи и свои пьесы для театра. Василий Каратыгин, о котором писали и говорили как о новом царе русской сцены, на этих дружеских посиделках всегда читал монологи из трагедий. Расходились под утро, когда на ближайших улицах появлялись первые прохожие, а по булыжной набережной канала начинали стучать колеса экипажей.
Здесь впервые А.С. Грибоедов познакомил артистов со своей комедией «Горе от ума», и П.А. Каратыгин выбрал эту пьесу для своего бенефиса. Большим ударом для Грибоедова, Каратыгина и учеников Театральной школы стало известие о запрещении графом М.А. Милорадовичем играть в театре не одобренную цензурой пьесу.
В верхнем этаже дома Голлидея, выходящего окнами на Офицерскую улицу, жила знаменитая танцовщица Екатерина Телешова, ученица балетмейстера К. Дидло. Познакомившись с талантливой балериной, А.С. Грибоедов на какое-то время сильно увлекся ею. Танцовщица пользовалась тогда расположением М.А. Милорадовича. Из дневника А.В. Каратыгина известно, что летом 1825 года в доме Голлидея граф лично осматривал «квартиры, под его надзором переделывающиеся для танцовщиц Телешовой и Азаревичевой».
Екатерина Телешова прожила в доме Голлидея до середины 1827 года. А чуть раньше, в апреле, из здания выехали и актеры Каратыгины. Правда, Петр Каратыгин, женившись на одной из молодых учениц князя А.А. Шаховского, Л.О. Дюровой, остался в доме с молодой женой, заняв большую квартиру Екатерины Телешовой.
Не изменила приюту Мельпомены – дому Георга Голлидея на Офицерской улице – и семья актеров Брянских. Вместе с женой и девятью детьми Яков Григорьевич вначале занимал тесную квартиру в три комнаты, кухню и подвал, а затем переехал в более просторное освободившееся помещение. Его новая квартира выходила окнами на Офицерскую улицу и Мариинский переулок. Жена Брянского, Анна Матвеевна, была известной актрисой и певицей. А.С. Пушкин сравнивал Я.Г. Брянского со знаменитым трагиком А.С. Яковлевым. Поэт писал: «Брянский, может быть, благопристойнее, вообще имеет более благородства на сцене, более уважения к публике, тверже знает свои роли. Но зато какая холодность. Напрасно вы говорите ему: расшевелись, батюшка! Развернись, рассердись!»
Я.Г. Брянский был человеком передовых общественных взглядов. Его все характеризовали как умного, благородного и смелого человека. Имея независимый характер, он не выносил грубости даже от высокого начальства. Квартира актера в доме купца Голлидея славилась гостеприимством и хлебосольством. Гости чувствовали себя в доме у Брянского уютно, непринужденно и весело. Здесь чаще всего проходили важные репетиции и спевки в присутствии князя А.А. Шаховского и А.И. Якубовича. Друзьями А.М. Брянской и частыми желанными гостями в ее квартире на Екатерининском канале бывали актеры И.И. Сосницкий и Е.С. Семенова, литераторы И.И. Панаев, С.Т. Аксаков, Н.В. Кукольник, историк А.А. Краевский, «девица-кавалерист» ротмистр Н.А. Дурова, М.И. Глинка и многие другие. Е.Я. Некрасова вспоминала в своих очерках: «Ни один из домов актеров не видал в своих стенах такого многолюдства, такого разнообразия посетителей и столько умных людей, столько известностей на разных поприщах».
Н.А. Рамазанов в своих мемуарах «Воспоминания об отжившем театральном мире Петербурга.», опубликованных в журнале «Москвитянин» (1885), писал: «Почти все в доме Голлидея жили семьями с многочисленными детьми, которые также участвовали в театральных представлениях: в дивертисментах играли небольшие роли, читали стихи, пели, танцевали. Артисты сливались как бы в одно семейство, милым шалостям и проказам, отличавшимся изобретением и грациозностью, не было конца.».
Во дворе дома Голлидея завязывались знакомства и развивались первые романтические любовные истории. Много лет хранил в своей памяти и сердце актер П.А. Каратыгин юношескую любовь к одаренной танцовщице Н. Азаревичевой, чью блестящую карьеру прервал несчастный случай на спектакле.
Между тем дела купца первой гильдии Георга Голлидея приходили в упадок, чему в значительной мере способствовала и дирекция Императорских театров, не выполнявшая своих договорных обязательств и регулярно задерживавшая арендную плату.
Осенью 1828 года купца признали несостоятельным должником, а его дом выставили на публичные торги.
Новому владельцу жилого здания, коллежскому асессору А.М. Вольфу, предъявили условия о приведении запущенного строения «в то положение, чтобы в оном с удобностию можно было бы жить».
В конце XIX века бывший дом Голлидея подвергся капитальной переделке, после которой красивый, с небольшими колоннами по фасаду на Офицерской улице и с громадными аркадами служб, выходивших в Мариинский переулок, особняк превратился в безликий, примитивный, огромный и невзрачный доходный дом, обращенный своим основным фасадом на Екатерининский канал.
В 20-х годах XIX столетия на Офицерской улице, недалеко от Литовского рынка, в доме майорши Посниковой (дом не сохранился) проживала известная драматическая и оперная актриса Нимфодора Семенова (по сцене – Семенова-младшая). Ее старшая сестра, Екатерина Семеновна Семенова, была необыкновенной красавицей. Артистическому таланту Семеновой-старшей удивлялись многие современники. Обаянию мелодичного голоса актрисы поддавались даже недруги. Театралы первых рядов кресел восторженно рукоплескали и выказывали ей свое благоволение.
Е.С. Семенова.
Портрет работы А. Винтергальтер. 1814 г.
Почитатель великой русской актрисы А.С. Пушкин восторженно писал: «Говоря об русской трагедии, говоришь о Семеновой, и, может быть, только об ней,».
Славу Екатерины Семеновой утвердили ее роли в трагедиях В.А. Озерова. Пушкин своими стихами увековечил имена этих талантливых людей:
Каким образом сестры оказались ученицами Театральной школы, биографам актрис выяснить до сих пор не удалось. Известно, что они числились дочерьми бывших крепостных смоленского помещика Путяты – Дарьи и Семена, получивших вольные в 1790-х годах. Полагают, что Екатерина и Нимфодора не были родными дочерьми Семена и имели разных отцов. Вероятно, Семен, дав девочкам свое отчество и фамилию, пригрел «грех» крепостной красавицы Дарьи.
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил…
Н.С. Семенова.
Портрет работы Л. Берже. 1825 г.
До 1808 года Нимфодора Семенова воспитывалась в Театральной школе, к тому времени располагавшейся в приобретенном у портного Кребса доме, на участке между Офицерской улицей и Екатерининским каналом, неподалеку от Львиного мостика. С ней занимался известный в ту пору композитор Кавос, сформировавший из талантливой девочки неплохую певицу, которой особенно удавались роли в водевилях.
В пору расцвета своей театральной деятельности Нимфодора Семенова располагала всем тем, что может иметь женщина, посвятившая себя театру. Актриса обладала прекрасной внешностью и изумительным по красоте лирическим сопрано. Многочисленные бесцеремонные поклонники буквально гонялись за ее каретой, останавливали на улице, выражая ей свое восхищение и обожание, а иногда даже заводили ссоры с противниками ее таланта и необыкновенной красоты. Соперницы же талантливой актрисы злословили, что ее блестящая карьера объяснялась во многом покровительством знатного мецената графа В.В. Мусина-Пушкина.
Буквально через один дом от владения купца Голлидея, где проживали артисты Императорских театров, на участке Офицерской улицы и набережной Екатерининского канала, располагался дом портного Кребса. С этим зданием связаны судьбы многих выдающихся деятелей отечественной сцены – знаменитых балерин и драматических артистов. В первой половине XIX века здесь сформировался своеобразный музыкально-артистический центр по подготовке актеров для Императорской сцены. Знаменитая столичная Театральная школа имела жилые помещения для воспитанников, собственный учебный театр, на подмостках которого проходили занятия, репетиции учебных спектаклей и даже публичные выступления ее лучших учеников.
История дома Театральной школы необычна и весьма примечательна. Здание, возведенное в начале XIX века, позже по проекту архитектора А.Е. Штауберта надстроили двумя дополнительными этажами. Облик его был подчеркнуто строг. Скупая отделка фасада с ровным рядом окон включает рустовку и сандрики первого и частично второго этажей. По центру дома располагались массивные ворота, над ними (на втором этаже) возвышался балкон. Его массивное центральное окно украшали колонны ионического ордера. Окна третьего этажа здания размещались в закругленных нишах, украшенных традиционной примитивной лепниной. Фасад дома завершался лепным, выступающим вперед карнизом, с фризом в виде щитков с каннелюрами. Большой двор дома № 93 выходил на Офицерскую улицу.
В Театральной школе имелось два отделения: драматическое и балетное. Время, в которое работала Театральная школа, справедливо признавалось специалистами разных эпох как одно из самых выдающихся в биографии русского балетного театра. Уже в первой половине XIX века он приобретает всеевропейскую известность, а русский балет завоевывает зарубежные сцены. Иностранная пресса впервые начинает писать о русских танцовщицах как о носительницах национальных достоинств и даже о некоторых их преимуществах перед балеринами других стран.
Особо отмечается значение отечественной системы театрального танца, множатся ряды воспитанников Петербургской театральной школы. Впервые в истории русский балет сверху донизу формируется из местных танцовщиц и отечественных педагогов танца.
Огромна заслуга в этом танцовщика и балетмейстера, педагога и драматурга, художественного руководителя балетного отделения столичной Театральной школы Шарля Дидло.
Д.И. Мухин, артист балета, справедливо отмечал в «Материалах по истории Московского балета»: «До появления в Петербурге Дидло танцы в балетах составляли только его украшение, почти не имея никакой связи с сюжетом балета. Дидло оживил танцы, придав им характер и связь с сюжетом балетного спектакля». Выпускницами балетного отделения театральной школы являлись талантливые ученицы Карла Дидло и знаменитые танцовщицы Большого театра А.С. Новицкая, А.И. Истомина, Е.А. Телешова и многие другие отечественные балерины – краса и гордость российского балетного искусства.
Князь А.А. Шаховской.
Рисунок А.С. Пушкина. 1821 г.
Под руководством князя Александра Александровича Шаховского, русского драматурга, театрального деятеля и прекрасного педагога, постигали науку театрального искусства учащиеся драматического отделения школы Е. Семенова, А. Колосова, В. Каратыгин и многие другие талантливые артисты трагедийного и комического жанра.
За бытом и поведением воспитанниц в Театральной школе непосредственно надзирала супруга бывшего содержателя итальянского театра, перешедшего в ведомство дирекции придворных трупп.
Расписание занятий в Театральной школе составлялось так, чтобы исключить длинные промежутки свободного времени для нежелательных общений воспитанников друг с другом и с посторонними посетителями. Согласно инструкции все учащиеся вначале «должны были учиться музыке, танцам, по-русски порядочно писать и читать, а также, если заблагорасудиться – и по-французски.». Позже, продолжая овладевать основами музыки и танцев, воспитанники приступали к изучению манеры пения и техники актерского мастерства.
Утвержденным дирекцией Императорских театров Уставом Театральной школы предусматривалась система организации учебного процесса и отношения к отдельным воспитанникам, в зависимости от их успеваемости, способностей и талантов. В документе, в частности, указывалось: «Если воспитанник обучался искусству актера и найдется неспособным, то может быть, будет изрядно танцевать; если же он и тут не умеет, то уж конечно, он будет музыкант; и таким образом может дирекция дойти до того, что будет воспитывать в школе не понапрасну, и кто, конечно, выйдет на жалованье порядочный человек, а не повеса, потому что во время бытности своей он в училище почти не имел праздного времени».
Занятия в Театральной школе действительно проходили по довольно напряженному учебному расписанию: «Воспитанники ежедневно обучались „по-русски" – два часа, танцам – два часа, музыкой с вокалом – два часа и „искусством актера“ – два часа».
Вечером, «ежели была к тому нужда», воспитанники выступали на сцене Большого театра в качестве статистов.
В младших отделениях особое внимание обращалось на уроки танцев. Балетному искусству обучали с малых лет. Из способных к танцам воспитанников, собственно, и формировалось балетное отделение столичной Театральной школы.
Балетному искусству в школе первоначально обучали всех воспитанников. «Танцы», как правило, начинались в учебном заведении в утренние часы. Если через два года воспитанники не показывали должных успехов в балетном искусстве, то их начинали довольно интенсивно обучать «акциям и декламации» – основам драматического сценического искусства.
Если же воспитанник не показывал результатов в овладении основами драматического и комедийного театрального искусства, то администрация принимала решение о подготовке из неспособных к театральной и сценической работе воспитанников оркестрантов, театральных портных, костюмеров, гримеров, бутафоров, осветителей сцены, обязанных прослужить в театре после окончания учебного заведения не менее десяти лет.
Важным и ответственным моментом учебной работы в школе являлось участие ее воспитанников в постановке учебных спектаклей и непосредственная занятость в них. Роли администрация распределяла строго индивидуально в зависимости от успехов молодых актеров, их способностей и личных качеств.
Вначале на сцене учебного театра ставились простые, незамысловатые спектакли. Позже их драматургия усложнялась, требовала более значительной подготовки отдельных участников постановок. В этой важной работе с воспитанниками велика роль знаменитого русского актера, режиссера, педагога Ивана Афанасьевича Дмитревского, одного из крупнейших представителей русского сценического классицизма. Его талант выдающегося художника искусства становился подлинной школой мастерства для пытливых воспитанников театрального учебного заведения.
Дмитревский лично репетировал роли с молодежью, особенно если речь шла о вводе их в учебный спектакль. Иван Афанасьевич воспитывал настойчиво, не спеша, умея при этом проявлять такт и терпение. Он был для учеников кумиром и великим наставником. Советы и замечания Дмитревского на репетициях Учебного театра являлись важным подспорьем для самостоятельно развивающейся, собственной позиции будущего артиста. Воспитанники Театральной школы всегда искали его помощи и советов.
Известный русский поэт В.А. Каратыгин вспоминал: «Наши школьные спектакли очень нравились Грибоедову, и он часто их посещал. Вместе с Грибоедовым посещал наши спектакли и Александр Бестужев. Один раз мне случилось играть на школьном же театре роль Хрустилина в водевиле „Пурсоньяк“ князя Шаховского. В нашем театральном гардеробе мундиры были довольно безобразны, и я выпросил у Бестужева его адъютантский мундир со всеми к нему принадлежностями. И как же я был тогда доволен, что мог на сцене пощеголять в настоящей гвардейской форме! Думал ли я тогда, что играю в том самом мундире, в котором несколько времени спустя декабрист Бестужев разыгрывал опасную роль в кровавой драме на Сенатской площади.».
Именно ученики Театральной школы решили впервые поставить на своей учебной сцене комедию «Горе от ума» после того, как пьесу официально запретили к постановке. Зимой 1824/25 года в школе приступили к репетиции комедии, в которой тогда участвовал сам автор – А.С. Грибоедов вместе с В.К. Кюхельбекером и Н.А. Бестужевым.
В. А. Каратыгин вспоминал по этому поводу: «Но, увы, все наши хлопоты и надежды лопнули, как мыльный пузырь. О готовящейся постановке кто-то донес генерал-губернатору Милорадовичу, в ведении которого находились и Императорские театры. Тот приказал, чтобы не смели „либеральничать“, и запретил ставить пьесу».
К сожалению, кроме серьезных профессиональных забот о подготовке достойной смены опытным артистам российской Мельпомены у администрации Театральной школы существовали еще и реальные проблемы по предотвращению попыток весьма нежелательных контактов и встреч своих воспитанников с назойливыми поклонниками их таланта.
В «Замечаниях о русском театре» А.С. Пушкин приводит разговор молодых театралов, явившихся на спектакль прямо от актрис, с которыми он был сам знаком. В письме к брату, датированном 1823 годом, поэт вспоминал «Истомину, за которой. когда-то волочился». По мнению П.Н. Арапова, «ухаживание за воспитанницами Театральной школы было в большой моде у гвардейских офицеров и дворянских шалунов – театральных завсегдатаев».
Увлечение актрис гвардейскими офицерами начиналось еще в период их обучения в Театральной школе. Набережную канала на отрезке, занимаемом домом портного Кребса (№ 93), офицеры даже окрестили «Набережной любви».
В 30-е годы XIX века в лейб-гвардии Гусарском полку, в который был зачислен корнет М.Ю. Лермонтов, также существовал культ балета. Впрочем, подобное отношение к балетным спектаклям и балеринам являлось в то время своеобразной модой для всех завсегдатаев Большого театра. Гвардейский офицер Колокольцев писал в журнале «Русская старина»: «Офицеры переполняли театр. Все тогдашнее офицерство точно будто бы неведомой тогда силой было увлекаемо. Я не исключаю, впрочем, даже старших и даже тогдашний наш генералитет: ибо наши полководцы и дивизионеры не пропускали ни одного балетного спектакля.».
Общение с воспитанницами Театральной школы не ограничивалось одними спектаклями. Утром, когда к учебному заведению подъезжали театральные кареты, офицеры уже ожидали здесь своих возлюбленных верхом на лошадях и в экипажах. Журнал «Русская старина» отмечал: «Выждав, когда тронутся кареты, буквально набитые девочками, обожатели тотчас начинали перегонять кареты и отыскивать, где сидят их возлюбленные, которые сами тотчас же высовывались в окна карет. Тогда обожатели подъезжали, начинали разговор, передавались конфеты, фрукты и разные подарки, как то: серьги, браслеты, колье и прочее. Тут обыкновенно происходили разные сцены с классными дамами, которые сидели в каретах с девочками и театральными чиновниками, сопровождавшими поезд. Разумеется, что все слова, просьбы и угрозы классных дам и чиновников оставались без успеха… По возвращении с репетиции в Школу около трех или четырех часов повторялись те же самые проделки, потом вечером опять два раза, при проезде в театр и из театра».
Узнав о проделках военной молодежи, великий князь Михаил Павлович отдал строжайшее приказание по Гвардейскому корпусу: «Дошло до сведения Государя Императора, что многие из гг. гвардейских офицеров позволяют себе делать беспорядки в театрах и, по окончании театральных представлений, выходят на актерские подъезды и провожают воспитанниц как из Театральной школы в театры, так и из театров обратно. Его Императорское Величество с сожалением видя, что благовоспитанные господа офицеры столь отличного корпуса забывают достоинство свое и, не уважая публики, наводят ей беспокойств, – высочайше повелеть соизволил объявить о сем по отдельному гвардейскому корпусу: С.-Петербургский военный генерал-губернатор имеет особое высочайшее повеление брать под арест тех, которые будут замечены в провождении воспитанниц и прочих беспорядках».
Несмотря на грозные царские распоряжения и административные меры, предпринимаемые для сбережения покоя воспитанниц, гвардейские офицеры под видом полотеров или других служителей, а летом просто через открытое окно, проникали в будуары старших воспитанниц Театральной школы. Довольно часто эти романы заканчивались тем, что юные воспитанницы становились мамами в 14–16 лет, и их блестящая театральная карьера оказывалась под угрозой. Дети, прижитые с актрисами офицерами гвардии, обычно впоследствии становились воспитанниками Театральной школы. Среди гвардейских офицеров особыми «способностями и выдумкой» в любовных делах с воспитанницами Театральной школы выделялся поручик Гусарского полка и будущий декабрист А.И. Якубович. Его похождения к молодым танцовщицам порождали столичные легенды. То он пробирался с раннего утра в репетиционный зал школы, переодетый сбитенщиком, то виртуозно проникал в будуары воспитанниц через окна верхних этажей здания.
Дочь актера Я. Брянского, А.Я. Панаева, ученица Театральной школы, вспоминала, что «поклонники воспитанниц каждый день прохаживались бессчетное количество раз по набережной Екатерининского канала мимо окон школы. Воспитанницы вели счет, сколько раз пройдет обожатель, и мерой влюбленности считалось число прогулок. Пушкин тоже был влюблен в одну из воспитанниц-танцорок и тоже прохаживался одну весну мимо окон школы. Тогда была мода носить испанские плащи, и Пушкин ходил в таком плаще, закинув одну полу через плечо».
В августе 1831 года молодой сочинитель Н.В. Гоголь поселился на Офицерской улице в доме Брунста (здание не сохранилось). 21 августа 1831 года он писал А.С. Пушкину, приглашая его к себе в гости: «… я живу на третьем этаже… квартира моя во второй Адмиралтейской части, в Офицерской улице, выход на Вознесенский проспект, в доме Брунста…». В тот период Николай Васильевич завершал работу над второй книгой «Вечеров на хуторе близ Диканьки». В том же письме к поэту Гоголь поведал о своем впечатлении от посещения типографии Министерства народного просвещения, где уже печаталась первая книга «Вечеров на хуторе близ Диканьки»: «…любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отвернувшись к стенке…». Этот одобрительный отзыв первых читателей «Вечеров» – типографских наборщиков – убедил Николая Васильевича, что он действительно писатель «совершенно во вкусе простого народа».